То, что меня не изменило

Как-то мне сказали, что умерший всегда присутствует на своих похоронах. Он может находиться в своём теле, парить над гробом или же сидеть рядом с самым дорогим ему человеком, который даже не знает, что рядом с ним кто-то есть. Сидит и с грустью наблюдает за тем, как его тело, заключённое в холодный железный гроб, погружается в свой новый дом под вдохновенные речи священника. Ещё бы, не с грустью…

На похоронах Брайана Половски собралось, как ни странно, очень много народу. Не думал я, что столько есть знакомых у него. К немногочисленным родным, у которых были выходные, присоединилось ещё много странного люда: несколько инвалидов в креслах-каталках, несколько семей с лысыми детьми, и ещё какие-то люди. Так, сейчас вспомним…

Старина Брайан прожил достаточно жалкую жизнь и умер самой жалкой смертью – его сбил грузовик. Не смертельно, но он страшно испугался и у него случился инфаркт. Он всегда боялся машин. Даже в метро не заходил – всё всегда пешком. Иногда, правда ему приходилось садиться в самолёт для срочных перелётов, но в те мгновения любой мертвец бы позавидовал его цвету кожи.

Он не добился высот в своей карьере, зато обманул и буквально ограбил за свою жизнь много людей, принеся своей кампании много денег. Даже в церковь он ходил лишь только для того, чтобы использовать её в своих лживых интересах. И ему это удавалось.

Однако старина Брайан был неплохим человеком. Уже не помню, что там с ним случилось, но Брайан как-то словно с катушек слетел. И поменялся в лучшую сторону. Знаете с чего он начал? Он перевёл старушку через дорогу. Не останавливаясь на этом, он убедил человека на крыше дома, что самоубийство – это не выход. Он ходил в разнообразные больницы и поднимал настроение неизлечимо больным. Человек с большой буквы «Ч». И его сбила машина…

Ладно, я думаю, никого такими словами не проведёшь. Здравствуйте, Брайан Половски – это, конечно же, я. А на зелёной лужайке, в коричневой яме, забрасывают землёй моё тело. Знаете ли, очень отвратительное чувство – смотреть, как хоронят что-то, что носит твоё имя. Что же это значит? Что, я теперь безымянное … что-то?! Чёртов фокусник…

Вот он я, лежу в мягком гробу, под всхлипы родственников, которые ещё верили, что я был добряком. Вроде лицо, как лицо, только вот брови сильно подняты, словно я чему-то удивлён. Это так гробовщик видимо веселился. Дело в том, что перед смертью я действительно был несказанно удивлён. А вы б не удивились, когда поворачивали бы голову в сторону, услышав громкий машинный гудок и визг резины, и встретили лицом огроменную радиаторную решётку большого грузовика. Так можно и инвалидом на голову остаться. И даже наверное, хорошо что я тогда умер. Я кстати даже не от удара умер, а действительно от страха. Я помню, как валялся на асфальте, рука хваталась за грудь, сердце словно свела судорога, а перед глазами эта радиаторная решётка. А по серёдке какая-то эмблемка. Я даже не помню её, но мне прям навязывает память, что там карикатурно был изображён охотник в комбинезоне и кепочке, забивающий оленя прикладом своего ружья. Хотя, вряд ли такие эмблемы есть.

Вы не представляете, сколько жизней я загубил. Мне это доставляло удовольствие. Честно. Я обманывал людей, забирал деньги, которые они бы потратили на по-настоящему важные вещи, уходил за угол, и пытался наблюдать некоторое время за жертвами. Я всегда мечтал, чтобы они поняли в те моменты, как я их облапошил, посмотрели бы гневно в окно, а меня нигде уже не видно. Они бы выбегали на улицу, и я бы уже скрылся в неизвестном направлении. В этом было столько наслаждения, что я даже имел один раз глупость отказаться от повышения. Больше мне его не предлагали. Но денег мне хватало, учитывая, что обман был не единственным моим заработком. 

Мне часто приходилось переезжать, но всегда моё основное место жительства было в родном городе. И порой во влиятельных кругах моё лицо даже узнавали. Это мне чертовски льстило. Когда вышибала вышибал мне лицо и вышвыривал из здания со словами: “Таким, как ты здесь не место!” Они меня боялись. Я покупал тогда бутылку какого-нибудь дорогого алкоголя, напивался до чёртиков и смеялся всю ночь в своём номере отеля.

У меня был живой ум и подвешенный язык. Я мог легко спорить с людьми о том, что американцы действительно высаживались на луну и одновременно разбивал в пух и прах любую теорию сторонников заговора. Я доказывал людям, за что нужно было убивать Леннона, и из каких побуждений на самом деле застрелился Гитлер. Я даже сам уже не знал, где я обманывал, а где говорил правду в политических спорах. В политических спорах вообще нет правды, и это очень облегчает.

Когда я сижу на скамейке, а ко мне катится мяч, то я обязательно довожу ребёнка до слёз, а потом выбрасываю мяч куда-нибудь за спину. Ну в общем, понятно, насколько я чуткий и ответственный человек.

И знаете, я тогда думал, что моя жизнь вообще не делится на чёрные и белые полосы. Моя жизнь была совершенно другого формата. И первым глотком противной тошнотворной реальности стал подарок младшей сестры мне на день рождения. Кстати, о моей сестрёнке: я её терпеть не могу – ей двенадцать лет, она такая наивная, жизнерадостная, что воротит буквально от самого её голоса. Вот представьте себе такой тонкий-тонкий высокий голосок, задыхающийся от перевозбуждения и слегка приглушённый, словно от астмы, говорит: “Я верю, что во всех людях есть добро!” Я до сих пор мечтаю увидеть, какой она станет, когда будет взрослой. Вот было бы весело, если бы она вдруг подалась в готику. Как я бы её шантажировал старыми фотографиями и видеозаписями! Хе… но… вот… про ту свою добродетель, о которой я рассказывал в самом начале… я действительно это всё сделал. Ну, в общих чертах это всё действительно звучит достаточно благородно. Но что-то после смерти мне кажется, что никто меня за задницу не схватит больше из-за лжи. Ведь, на небесах и под землёй итак всё знают о моих делишках. Значит, скрывать больше нечего. Попробую-ка я рассказать немножко правды…

Так вот, хоть я её терпеть не могу, мою сестру, но вы же понимаете, что такое семейные отношения… брат и сестра… против всего остального мира. В общем, как бы я её ненавидел, любой бы кто хоть как-то её обидел, либо словами, либо другим способом, то… тот человек получил бы месть особенно изощрённым способом, нежели это делали обычно старшие братья своих сестёр. Я бы того человека разорил бы, публично унизил и в общем… после одного раза она стала буквально неприкасаемой.

И значит, именно с её подарка моя жизнь пошла под откос. Уж лучше бы она подарила мне пистолет с какой-нибудь дорогой пулей, чтобы я закончил свою жизнь с красивой дыркой в виске. Или бы она мне подарила… ну не знаю… что может подарить ребёнок мне, чтобы я был доволен? Куклу барби? Косметичку? Наверное, она могла бы подарить такие дежурные универсально ненужные подарки по примеру маленького хрустального глобуса или простую, но блестящую ручку. Ведь, всё равно деньги родительские. Точнее, мамины, ведь папы-то и до моего рождения уже не было. В общем, эта чертовка… с лучезарной улыбкой во все тридцать три белоснежных зуба… со взглядом полным восхищения, словно её брат сражался за родину и получил медаль за отвагу… она подарила мне собаку. Какого-то дешёвого щенка, вы представляете? Откуда у ребёнка столько садизма в душе? Это животное висело в её руках и смотрело вокруг, словно её вот-вот пристрелят без права на амнистию. Она дала его мне и сказала что-то вроде: “Он будет тебя оберегать от всего-всего плохого в этом мире!”

Я взял его в одну руку… вы представляете? Эта маленькая тварь… я её держал в одной руке, мои пальцы почти смыкались на спине, а из маленькой груди билось сердце. Эта собачонка ещё так воняла. Я приблизил её к своему лицу и вгляделся в глаза-пуговки. А она взглянула на меня и… лизнула! А потом обоссалась. И это проклятье должно было оберегать меня. Я ухмыльнулся ещё так тогда. Я, конечно же, поблагодарил сестру за подарок и обнял (она сама не знала, как меня бесит, и я не хотел её разочаровывать).

Ну… я-то знал, что собирался сделать с этой собачкой. Я бы взял да и бросил бы в реку с моста. Или бы в лесу оставил. В общем … сдался мне этот рассадник блох. Сестрёна-то маленькая ещё. Подарит, да и интересоваться резона никакого нет, забудет сразу же. А потом вдруг выясниться, что какая-то болезнь неизвестная заморила бедную собачку.

Мама сразу же заподозрила мои мысли. Видимо моя ухмылка меня выдала, или же она ожидала этого. Мама знала, какими работами я промышляю и уже давно наши отношения были, мягко говоря, «официальными». С того раза, как она спросила, кем я работаю, что присылаю столько ей денег на выплату кредита за дом. Она подошла ко мне и сказалa: “Она так привязалась к этой собачке! Всего два дня держали, а она от него ни на шаг не отходила. Холила и лелеяла. Она обязательно будет приходить к тебе чаще, чтобы теперь навещать и этого пса. Если ты от него избавишься, то я тебя хорошенько проучу!”

Кстати, моя мама была раза в три меня шире и сильней раз в десять. Дитя Макдональдса! Я, конечно, огрызнулся, к тому же я гораздо умней и хитрей её, хотя даже не оканчивал никакой университет, но собаку всё же оставил. Из-за сестры. Наверное, именно эта тварь немного разграничила мою жизнь на чёрное и белое… нет, не сестра, а собака. Хотя, косвенно именно сестра в этом виновата…

А ещё меня взбесило (но это – уже производная моего прошлого гнева), что собака была какой-то чумовой помесью. Морда лабрадора, длина лап и общие габариты от таксы, и шерсть длинной… Я совершенно не разбираюсь в породах. Светло-коричневая шерсть, слегка вьющаяся, короткая… нет, для короткой слишком длинная, но… и для длинной слишком короткая… В общем средняя… хотя я не знаю, что короче, а что длинней, и поэтому в принципе мне наплевать, какой длиной наречь эту собаку. Половина среднего пальца пианиста… да. Был у меня один знакомый пианист и как-то этой штукой (ну, которая прикрывает клавиши на пианино) ему оторвало средний палец, потому что только им он ковырялся в тот момент в щели между клавишами. Он был очень невнимательный. И эта штука так сильно захлопнулась. Мне говорили, кто присутствовал на его концерте, что он даже не заорал, а запел. Ему потом пришили палец на место, но он так больше им не играл – не слушался палец его. После этого на его концертах появлялось всё больше людей. То ли они хотели увидеть первого человека с десятью пальцами, но играющего только девятью, то ли все надеялись увидеть, как он снова «запоёт». Я видел этот его палец, когда он мне показывал неприличный жест из-за того, что я над ним подшутил. Бледный такой. Словно не его. И казалось будто бы его пришили не как надо, а слегка повернув в сторону. Возможно именно из-за этого он не играл им на пианино. И возможно именно из-за этого ближайший год он не вылазил из судов. Он-то мне сказал, что его за приставание к какой-то звезде по судам таскали, а я ему поверил тогда. А сейчас вдруг подумал… наверное, он всё же хирургов насиловал в зале суда. А про звезду, наверное, сказал, чтобы подняться в глазах мужиков… То-то его жена гнобила. Значит, знала правду…

В общем, длиной с половину его среднего пальца была шерсть на собаке. Это уже когда щенок подрос до шести месяцев. А сестра подарила мне его почти новорождённого. В приюте отрыла, от вшей избавила и наверняка уже подавила его разум всякими «уси-пуськами». Я ещё вспоминаю, как взял его тогда в руки, а он зевнул мне в лицо, и я чуть в обморок не упал от газовой атаки. Но мне показалось, что в общем-то зевнул он показательно, выказывая мне свой уровень уважения, и это мне понравилось. Он ещё так посмотрел на меня… как на соперника какого-то. И в душе мне показалось, что мы с ним сладимся. Мне показалось, что он – такая же скотина, как и я, был.

И я не ошибся. Во-первых, у него был бесконечный желудок. Во-вторых у него был бесконечный мочевой пузырь. Вроде только он нассыт в мои туфли, я его отругаю хорошенько… а он уже ссыт на мой ноутбук. И выкладывается своему делу без остатка. Во второй раз он выливает даже больше, чем в первый, словно… он знает, что и где я ему припомню, и распределяет свой боезапас. А в-третьих он был самым гнилым лицемером, которого я встречал в этом мире. Вот я сидел и ел пиццу за столом, и попутно играл в грозные гляделки с этим полугодовалым щенком, пока он стоял возле своей пустой миски и ждал, когда я ему насыплю корма. Вот, значит, он стоял и скалился на меня, и тут вдруг звонок в дверь и девчачий визг – и сразу же эта тварь тявкает в убийственном приступе счастья и начинает точить дверь своими когтями. И я же знаю, что это он не от счастья скоблится, а чтобы мне дверь испортить, но доказать-то не могу.

Сестра с ним посидит-посидит, поиграет. Он «нечаянно» что-нибудь сломает в зале и после всех игр с радостью даст девочке застегнуть на своей шее поводок, чтобы выйти в дворик. Мне же естественно приходится идти и следить за ней – мама настояла. И вот, как только мы с сестрой вышли во двор, эта тварь стала носиться по всему возможному расстоянию на натянутом поводке. Я сразу заметил, что сестра почти испуганно упиралась в землю и пыталась удержать этого слона на привязи, но почти всегда проигрывала игру «перетяни канат». Я уже заметил, что ещё несколько минут, и она попросит меня схватить за поводок его. И я ведь бы схватил. Но я нашёл кое-какой выход из ситуации. Да, я может и дорожу сестрой, но… в принципе не против, чтобы она хоть раз расстроилась не по какому-нибудь глупому поводу, вроде «Зелибоба – не кукла! Он настоящий!!!» или «Мне приснился кошмар с телепузиками!», а по настоящему взрослому поводу.

Я увидел, как на тротуаре, рядом с пешеходным переходом стояла бабушка. Она копалась в своей авоське, пока нескончаемый поток машин на дороге представлял собой большую мясорубку для очень медлительных людей. Да, у нас были беспардонные водители, которые не собирались никого пропускать, и  не было светофоров на нашей улице. Моя сестра не подошла бы ко мне, увидев, что рядом со мной старушка – она вообще боится старых людей (потому что считает, что все они обладают заклинанием отбирания молодости). Я быстро подбежал к старушке и сказал:
- Старушка! Я вижу, вам нужна помощь, чтобы перейти дорогу. Позвольте мне вам помочь! – и не дожидаясь ответа, успев обогнать первый её рефлекс, я ухватил её под руку.
- Не называйте меня старушкой! Мне 58! И отстаньте от меня! Я только что перешла дорогу. Мне не нужно обратно.

И я подумал, так вот почему эта старуха стояла спиной к дороге!
- Я уверен, что вам нужно на другую сторону, - сквозь мраморную улыбку я старался передать весь свой гнев.
- Я позову полицейских!
- Если вы сейчас не перейдёте дорогу, полицейские не успеют до вас добежать, - уже более мрачно заявил я. – Я же вас не граблю, ей-богу!

В общем, я уже вёл её через половину перехода, и обернулся, увидев, как щенок наяривает круги вокруг моей сестры. А она словно подвижный шест лишь пятками упиралась в землю и держалась за поводок. И вертелась. Вот смеху-то было. Особенно от выражения её лица.

И вот как раз, сразу же после того, как я вернул голову в исходное положение, я услышал визг своей сестры. Он был отчётливо слышан, даже сквозь вой сирены скорой помощи, проносившейся в этот момент мимо меня. Не спеша я довёл старушку до улицы. Потом она так и осталась стоять, следя за мной, словно боялась что я всё же что-то собирался с ней сделать. Естественно я сыграл трагедию на лице и стал нестись по переходу, отпрыгивая от машин, словно мне было наплевать на свою жизнь. Я уже видел мимо машин, как моя сестра сидит на коленях и прячет лицо в руках, и к ней подтягиваются бездетные тётки, что любят посидеть на скамейках и посплетничать про счастливых матерей, которые «вечно шумят за стенкой!» Когда я к ней подбежал, вокруг неё уже образовался круг из разного люда. Пришлось распихивать эту стенку и я распихивал её особенно сильно и пристрастно, для придания себе большей трагичности.
- Что случилось?! – спросил я с шокированным взглядом, опускаясь рядом с ней на колени.

Она сражу же бросилась в мои объятия и стала слюнявить и сопливить мой свитер. Я оглядел толпу – люди смотрели на меня осуждающе, словно я ответственен за её горе.
- Сасер сбежал! Я не удержала его поводок! – Да, я назвал своего питомца Сасером. С латинского это означало «проклятый».
- Вы доверили собаку этой маленькой девочке! Просто ужас… - съехидничал кто-то из толпы. И тут же шум негодования. Я вообще не обращал на людей вокруг внимания.
- Прости меня! Я надеялся, что успею. Просто старушка… попросила меня перевести её через дорогу. У неё был такой грустный взгляд, она так боялась машин. Если бы я знал… - последние слова утонули в трагическом моём хрипе, перешедшем на шёпот.

Тут же шум превратился во вздох огорчения. Да-да, все мы жертвы в бесчеловечной игре под названием «судьба».
- Он сбежал! – сестра снова всхлипнула. – Прости меня. Это же был мой подарок тебе!
- Я испугался в первую очередь за тебя, - кажется, я за спиной услышал чей-то всхлип. Я обнял свою сестру покрепче и продолжил. – Не бойся за Сасера. Такого милого щенка не обидят в нашем городе. Мы будем клеить объявления на столбах. Фотографии. Он найдётся.
- Ты уже его фотографировал? – с надеждой спросила сестра.

Я выдержал паузу идеально. Стена вокруг нас уже периодически издавала фырканья. Потом я открыл рот, от молчания в горле встал комок слюны из-за чего мой голос показался сдавленным, и сказал шёпотом, словно самому себе, взглянув в пустоту перед собой:
- О, нет…

Всё! Оскар был моим. Воцарилась тишина. В голове у романтиков играла, наверное, такая медленная-медленная мелодия на пианино, когда на каждые полчаса всего три стука по клавишам. Семья осталась без домашнего питомца. Мы не успели его узнать поближе, мы не успели сплотиться, и поэтому утрата оказалась во сто раз трагичней. Я оглядел толпу со взглядом рыцаря, держащего на своих руках мать, умершую от рук недоброжелателей: бровки домиком, лобик нахмурен, носик наморщен, губки поджаты. Я пытался глазами сказать толпе: “Я иду на поиски своего любимого пса! Кто со мной?”

И тут сквозь шум машин я услышал этот адский звук. Словно дыхание судьбы. Тяф-тяф! Так ещё тонко-тонко. Сразу же всхлипы сестры прекратились. Но она не поднимала голову, словно замолчала лишь ради того, чтобы понять, не спятила ли она?
- Это не ваш щенок? – спросил кто-то из толпы.

И стена немного разъехалась, чтобы открыть мне эту адскую тварь. Я повернул голову. Моё лицо должно быть было перекошено гримасой тихого сумасшествия, но все признали в нём взгляд солдата, увидевшего, как я лучший друг и напарник выбегает из недавно взорванного здания.

Эта тварь бежала счастливая по самые помидоры. Кажется, всё это время щенок искал грязь погрязнее, потому что её светло-коричневая шёрстка почти полностью исчезла за чёрным цветом какой-то дряни. Он случаем не нефть нашёл, чтобы обрадовать мой свитер и брюки ещё сильней? Он бежал, глаза чуть не выпрыгивали из орбит, язык хлестал по шее, словно демонская плётка. Неуклюже на своих коротковатых ногах для массивного тела, складки на боках - словно волны с картины «Девятый вал». Сестра уже отлепилась от меня и с визгами бросилась навстречу щенку.

И когда они встретились, он прыгнул на неё под синхронный вздох умиления десятков людей, что теперь стояли за моими спинами. А потом Сасер вырвался из её объятий и нацелился прямо на меня. Клянусь, я увидел в его глазах коварство. А щеки, то и дело раздувающиеся от скорости его бега, часто складывались в подобие ехидной улыбки. И вот он несся ко мне, и я ведь не мог уворачиваться, чтобы сохранить трагизм сцены и обрадовать сестру. Я надеялся его перехватить, чтобы вымарать только руки, но эта сволочь увернулась. С глухим стуком его титановой черепушки о мою грудную клетку, он прыгнул в мои объятия и сразу же разодрал внушительную дыру на моём свитере. Я был готов вырвать лапу ему там же прилюдно. Я даже представил эту сцену в своей голове, чтобы отвлечься от отвращения.

Он вертелся на моих коленях, как мог, чтобы каждую частичку грязи прилепить мне. А потом он особенно резко ткнулся своей макушкой мне в челюсть, и тогда все самые сладкие фантазии вылетели вместе со звёздами из глаз. Слава богу я ещё не высовывал язык. И вот он зазвездил мне апперкот в челюсть, и стал вылизывать все оголённые части моего тела, особенно лицо. Я готов поклясться, что он наелся самых гнилых отходов из самых застоялых мусорных баков, которые только смог найти. Наверняка он даже успел отведать продуктов чьего-нибудь пищеварения, только ради того чтобы меня тогда стошнило. Но я гордо выдержал испытание. Я даже успел его ухватить под лапы и он смотрел на меня уже счастливым взглядом на расстоянии моей вытянутой руки.
- Чудо, тебя нужно помыть! – заботливо сказал я, улыбаясь изо всех сил и следя, как он старается чередовать хищный оскал с вытянутым от счастья языком и наивными глазками.

В общем, я спровадил тогда свою неугомонную сестру обратно к маме, а сам, облокотившись о дверь своей квартиры, многозначительно взглянул на своего чумазого питомца. Мы оба знали, что произойдёт. Кажется, ему противна была вся грязь на теле и его радовала мысль, что мне придётся его отмывать. А меня грела мысль, что ни одно животное на свете не любит мыться чужими руками…

Да… я специально налил воду попрохладней и достал самую жёсткую щётку, которую смог найти в своём обители. Я даже некоторое время колебался перед железной губкой, которой счищают самые жёсткие грязевые пятна со сковородок, но проявил относительную милость. В любом случае, я не собирался доставлять ему удовольствие…

После моих ванн щенок всегда несколько часов ходил, словно изнасилованный. Даже выражение морды было изнасилованным. Весь такой поникший, ушки – словно сопли, взгляд на миллион долларов, и походка… Вы представляете, этот лицемер умел притворяться хромым! Нет, где это видано? Я ходил по улице, а эта скотина на поводке робко прихрамывала возле меня, заставляя людей сначала интересоваться, а потом осуждать меня. В свою очередь от моих стараний, этот щенок пережил гораздо больше походов к ветеринару, чем самая больная тварь на свете. Наверняка после всех уколов, всех лекарств, от которых в побочных эффектах лёгкая диарея, этот зверь стал здоровым, как бык.

На следующий месяц после грандиозного возвращения этого щенка, меня включили в какой-то клуб собачников нашего дома. Все вдруг узнали, какой я, видите ли, добрый и чуткий, раз уж держу при себе блохастую тварь, и стали тянуться. Честно говоря, за это я был благодарен этому щенку, потому что мою работу ещё никто не отменял. Но это было между жизнью. Граница между чёрными и белыми полосами, когда можно пройтись не только поперёк, но ещё и вдоль.

Как-то раз, после очередной порчи куста непомерно большим куском г… извините… продуктов выделения кишечника, я возвращался в свой подъезд и тогда меня окликнул высокий женский голос.
- Извините! Брайан! – спросила девушка, одетая в костюм, являющийся примером идеального сочетания деловой грозности и нескрываемой сексуальности. Как я тогда смеялся, когда впервые заключил эту мысль в своей голове!
- Что? - с подозрением спросил я. Правда я уже перестал удивляться, что кто-то ещё в этом доме знает моё имя. Эта братия собачников – как настоящая секта была.
- А где ваша дочь? Я её видела единственный раз – когда вы обнимали её на своих коленях.
- О, боже! Вы тоже это наблюдали?
- Должна признать, этот момент был настолько драматичен, что я не сдержала слёзы…
«А то!» - раздалось эхом в моей голове, и я не удержался, от того, чтобы не улыбнуться в этот момент. Мне повезло, потому что в тот момент она поправила свои тонкие очки на остром носу, чтобы вглядеться куда-то за мою спину.
- Я понимаю, - в спешке начал я, потому что показалось, что она почти заметила лицемерие в моём взгляде. – Я сам тогда плакал. Только в душе. Выросшие в зоне боевых действий продают свои слёзы.
- Э, извините, вы что, из… - девушка удивлённо указала на меня пальцем.
- Да, да, - мне оставалось лишь смущённо кивнуть головой.
- Простите меня, пожалуйста! – в её жестах и мимике читалось столько детской энергии, будто бы она долго решалась, чтобы подойти ко мне из-за того, что у неё всю жизнь проблемы с мужчинами и всё такое.
- Не стоит извиняться. Давайте обойдём все эти нудные эталоны вежливости и вернёмся к первому вопросу. Вы что-то хотели.
- Просто ваша дочь…
- Ах… дочь… Нет. Это – не моя дочь. У меня-то и жены нет. Это была моя сестра.
- Не дочь? – в который раз уже девушка удивлённо запнулась, а потом мотнув головой продолжила. – И всё же дело не в этом. Целый месяц она не появлялась во дворе. Вы извините мне мой интерес, но она больна? Это серьёзно? Вы за ней ухаживаете?

Я не сразу заметил, что щенок прижался к моей ноге и, злобно поглядывая на девушку, тихо рычит. Настолько тихо рычит, что этого вовсе было не слышно, но я ногой ощущал, как он весь дрожит от своего рычания. Девушка, к сожалению, тогда вообще не заметила этого щенка. Хотя косвенно именно он был виновником того, что она говорила в тот момент со мной.

- Нет-нет! Что вы! Она цела, здорова. Просто живёт-то она не здесь. С матерью живёт. Это она ко мне в гости приходила. Чтобы вот этого щенка повидать…

Я взглянул на свою ногу и только потом заметил, что больше не чувствую дрожания. А чуть позже понял, почему тогда не соврал девушке, выдав свою сестру за дочь, а себя – за отца-одиночку, от которых девушки без ума. Понял, когда вернулся однажды домой. А сейчас продолжим…

Этот щенок среагировал моментально – ведь задуманное им злодеяние нужно было выполнить в выверенные секунды. Надо было дождаться окончания моих слов и только потом, словно поздороваться с девушкой. Девушка взглянула туда же, куда посмотрел я, и моментально почувствовала, как на её ступни полился кипяток. Сасер сделал то, что считал нужным.
- Эй, Сасер! Не меть девушку! Она – не твоя! – как-то равнодушно обратился я к Сасеру.

Девушка отпрыгнула и с надутыми губками, без единого вздоха ушла широкой воинствующей походкой. Я смотрел на неё и чувствовал, как пропало моё желание познакомиться с ней только лишь из-за того, что какой-то сопливый щенок-полукровка порычал на неё.
- Ты же только что в туалет сходил! – заметил я перед тем, как войти в свой подъезд, пропуская вперёд напыщенное от гордости существо.

В тот день я впервые насыпал корма ему в миску без напоминаний. Он взглянул на миску, а потом на меня. Кажется, он думал, что я подсыпал ему слабительное.
- Когда это ты начал обо мне заботиться? – просто спросил я, и он начал есть…

Кстати! Именно тогда мы условно договорились, что и как он должен выполнять, чтобы наше общее жилище не стало развалинами. В общем, я его дрессировал. Это была самая короткая дрессировка в истории существования мира. Отчётливо я вспомнил картину, когда этот щенок подходил к одному из моих кресел и со священной миссией на морде задирал медленно заднюю лапу. Я сам тогда опешил от степени своего безумия.
- Сасер. Нам надо поговорить, - сказал я тогда деловым тоном.

Сасер замер на полпути. С выражением существа, знающего всё о жульничестве, он повернул морду в мою сторону.
- Это касается нашего совместного проживания в этой квартире, - разъяснил я, присаживаясь на пол, недалеко от него.

Удивительным образом, Сасер вернул ногу обратно в исходное положение и сел напротив меня. Мы достаточно долго смотрели друг другу в глаза, стараясь выяснить, кто струсит первым.
- Ты же понимаешь, что мы оба живём в этой квартире. Во-первых ты поступаешь очень низко, разрушая мои вещи. Заметь – всё, что есть у тебя, подарено тебе мной. Во-вторых я не прошу от тебя повиновения. Просто понимания. Всё-таки мы здесь вместе по воле моей сестры. И в-третьих… ну ей-богу! Вот если я нассу на твоё спальное место, тебе будет приятно? Давай играть честно и высоко. Чтобы страдала только наша гордость, а не наши вещи…

Этого хватило. Этот щенок выслушал меня, словно деловой партнёр, а после того, как я его отпустил, он не испортил моё кресло. Нет. Он дождался выгула на улицу. И там справил нужду на единственную чистую скамейку, на которую я не брезговал садиться. Это было гениально. Это был один из немногих дней, законченных в сладком перемирие. И понял я это на следующее утро, когда он пометил почту, скользнувшую под дверь.
- Думаешь, если это было последний раз в руках почтальона, то это не мои вещи? Очень остроумно! – запричитал я сонным голосом, боясь угрожающе махать мокрыми письмами.

Потом выяснилось, что та девушка, которую щенок пометил – была ни кем иным, как частным детективом, работающим на одну из моих разорённых жертв. Меня долго мотали по судам. Где-то полтора года всплывал то один потерпевший, то другой. Мой друг, очень талантливый адвокат, везде меня опекал и, благодаря нему, я терял лишь деньги на перелёты и поездки из-за этого суда. И все это время я таскал блохастого недоноска с собой. Он менялся у меня на глазах. При том, я не имею ввиду что он взрослел или что-то типа того. Нет, у него менялось настроение, как у какого-нибудь эмо. Он то был весел, то зол, то грустен, то спокоен. Он метил всё, что хоть чуточку мне приглядывалось, и если это вдруг происходило в каком-нибудь магазине, то мне приходилось обязательно это покупать, а после моего ухода появлялась вывеска, запрещающая впускать собак.

За эти полтора года случилось много всякой сумасшедшей фигни. Как-то напившись до достаточно отвратительного состояния я брёл домой, а под ногами тявкал этот щенок. Он тявкал, дёргал за штанины, и я спьяну пнул его под зад. Он куда-то убежал, противно заскулив. Нет, ну он действительно достал меня, у меня так голова разболелась. На меня подала в суд жена человека, которого я обобрал до нитки, а он потом повесился. Не то, чтобы я прямо расстроился или шокировался этому, но стало как-то на душе слишком сухо. И я наклюкался. И, когда прогнал бесконечно тявкающее существо, забрёл не в свой дом, но очень-очень похожий, тоже с неработающим домофоном. Было тогда ещё светло, но вечерело. А со стороны улицы слышалось очень много шума, словно там парад собрался какой-то.

Я зашёл в свою квартиру, удивившись, что дверь была не заперта. Я ещё не понял, что был не дома. Я лишь удивился тому, что люстра валялась на полу с верёвкой закрученной в петлю. Я пошёл в зал, который казался каким-то узким и выглянул в окно, ожидая, что вот-вот вся гадость из желудка выйдет. Взглянул вниз, а там было столько народу! И все смотрели вверх, и, кажется, на меня. Как-то сразу стыдно стало, и я тут же усмирил желудок.
- Ух ты! Сколько людей! – воскликнул я заплетающимся языком.
- Стой, где стоишь! – донеслось откуда-то сбоку.

Я не сразу поверил в то, что увидел. Там же стоял человек! На карнизе, наклонившись вперёд, держась за балкон лишь руками. Человек смотрел на меня испуганным взглядом.
- Эй-эй-эй… - я помахал пальцем перед носом. – Ты кто? Что ты делаешь в моей квартире?
- Твоя квартира?! – возмутился мужчина. – Это моя квартира. Была…
- Твоя квартира, говоришь? – спросил я, оглядываясь на зал. – Так вот почему на полу валяется эта ужасная люстра! Ну, тогда извини, - сказал я исчезая из окна. Но меня что-то дёрнуло, и я снова выглянул в окно. – Эй, парниша, а как тебя зовут?
- Э, Стив, - дрожащим голосом ответил парень.
- Стив, а что ты тут делаешь? – все ещё пытаясь разглядеть лицо парня, я прищурился изо всех сил, но ничего не помогало.
- Ты, что, не видишь? – истерически хохотнув, спросил Стив.
- А ты скажи, - тогда рвота снова подступила к горлу и я страдальчески скосил глаза.
- Я собираюсь сброситься вниз.
- Мда, вот как? Знаешь, что самое смешное – я-то подумал, что ты самоубийца. А ты попрыгать лишь собрался. Ну, удачи, в таком случае, - я снова вернулся в зал и уже почти побрёл к туалету, как услышал голос Стива.
- Постой! Что ты имеешь ввиду?
- Эх! – буркнул я, вернувшись в окно. – Просто дело в том, что у самоубийцы есть собственная цель. Что-то отравило их жизнь до самоубийства. И они совершили бы такой прыжок, сказав, что собираются покончить со всем, ну или с проблемами. А ты сказал, что ты собираешься спрыгнуть вниз. Ты не спрыгнешь, если только тебя кто-нибудь не столкнёт.
- Я имел ввиду, что собираюсь покончить со всем, разве это непонятно? – дрожащим голосом сказал Стив.
- Дело в словах, бамбук! Меня этому один знакомый психолог научил. Ты ещё не совсем разочаровался в жизни. Скорей всего - ты лишь позер… - всё разъяснив ему я опять попытался найти туалет, но он от меня не отставал.
- А вот я сейчас возьму и прыгну, ведь за этим я и пришёл! И к чёрту будет нужна вся твоя психология.
- Ну а почему же ты тогда не прыгаешь?
- Я прощаюсь… - немного запнувшись Стив всё же ответил самым глупым образом.
- Ох… что случилось? – спросил я, уже опёршись на оконную раму, приготовившись к разговору.
- Что… деньги…
- Что, слишком большие налоги? – ухмыльнулся я.
- Нет! Просто я развёлся с женой. А потом меня обокрали, притом на солидную сумму. Но на разделении имущества жена потребовала половину суммы до кражи, и суд согласился. И я остался без всего. Они мне чуть зубы не вырвали с этими деньгами. Всё, что я наживал, всё … ушло. Это … это нечестно. Я не смогу всё вернуть даже за всю свою жизнь.
- Знаешь, - начал я хмурым хрипловатым голосом. – Сегодня я узнал, что из-за меня умер человек.
- Что… какое это отношение имеет…
- Сейчас узнаем! – отрезал я его. – В общем, у меня такая жизнь … я довожу людей до такого состояния, как ты сейчас. И знаешь, а сегодня я узнал, что типчик вроде тебя покончил с собой. Не представляешь, наверное, как паршиво.
- Представляю.
- Это же такой позор! Позор всему человечеству, что есть такие люди! Они потеряли все свои сбережения. Всего лишь какие-то бумажки! Парень, ведь, молодой. Наверное, как ты. Он задолжал мафии. Потом ещё кому-то задолжал. А теперь, когда он умер, то сбросил все свои беды на свою жену. Она подала на меня в суд, но я выиграл. Она там теперь в участке сидит и дрожит. Такое ничтожество. Ведь, это можно всё заработать заново. Это тебе не нога отрубленная у ветерана войны. Ногу не отрастишь заново. Ты, видел же этих нищих в метро, передвигающихся без ног на досках? У них ещё отвратительней жизнь, они неспособны работать. Правительство от них отвернулось. Родина, которую они защищали, даже не похлопала их по плечу. А они живут. Не смотря ни на что. Хотя в их ситуации я бы не выдержал и бросился бы под один их этих поездов метро…
- Ну…
- Меня уже столько раз пытались засудить, обобрать до ниточки, но я не поддаюсь. Меня все ненавидят и не поленятся дать в глаз. А я даю сдачи, пока есть силы. Но, я чувствую, что скоро меня оберут до ниточки с этими судами. И я останусь ни с чем, лишь с вшивой дворнягой, и с маленькой сестрёнкой, которую мать родила по глупости своей. Я же вижу, мать скоро загнётся от того, что дымит, как паровоз и бухает, как водонапорная башня… Я вот подумал, а, ведь, если я умру, то мои деньги достанутся моей сестре. Цивилизованные люди – не волки и не мафия, и деньги у маленькой девочки не отберут. Я так хочу. Чтобы она была обеспечена и смогла бы дожить хотя бы до работоспособного возраста не в нищете. Чтобы бросила вообще всё, что называлось нашей проклятой семьёй и стала жить, как настоящий свободный человек, чтобы ничего её не связывало…
- Э…
- Подожди… - я вылез наружу и укрепился ногами на выступе под окном, а потом присел на оконную раму. Я просунул ему поводок своего щенка со словами – Вот, подержи, так… - я начал копаться в карманах пиджака и извлёк блокнот с ручкой. – Так, значит … завещаю всё своё бабло своей маленькой сестре… и подпись… Я прожил ужасную жизнь. Надо бы с этим покончить, ну что ты всё дрожишь, не холодно же совсем.
- Но…. Восьмой этаж…
- Отлично! Если прыгнем головой вниз, то совсем не почувствуем боли. Ну так что, за компанию? Вместе веселей! – я хотел дотянуться до Стива, чтобы хлопнуть его по плечу, но скользнула нога и я чуть не упал, но удержался. Самое удивительное было, что вскрикнул Стив, а я лишь по-пьяному улыбнулся. – О-па! Чуть не упал, хы! Я сегодня немного недоперебрал. Ну, что ты?!

И тут я заметил, что где-то за спиной Стива, из стены вытянулась светлая мордочка. И тут же ухватила за поводок, а Стив, не успев отпустить его перевалился через балкон и упал кубарем в зал.
- Эй! – я наклонился назад, вернув голову в помещение и увидел валяющегося Стива с ошарашенным выражением лица. И этого проклятого щенка. От удивления, и скорее в первую очередь от алкоголя в организме, я тут же упал на пол зала. Потерял сознание. Или просто заснул…

… А очнулся от резкого запаха нашатыря, который тыкали мне в нос. Вот же было смешно. Я быстро спрятал свою посмертную записку в карман пиджака. Они или не заметили, или не хотели верить в моё опьянение, но про меня тогда написали в местной газете. Что я – герой. Что я спас того бедного парня, хотя на самом же деле он был сопляк. Он бы сам не сбросился, я это точно знал. Яиц в штанах у него не хватало для этого. Он потом мне ещё длительное время – вплоть до моей смерти – слал изредка какие-нибудь сласти с запиской-благодарностью и глубокомысленным афоризмом сводящимся к простой фразе “Жизнь – не такая плохая штука”. Блин, да я сам после первой такой посылки захотел сбросить его с окна. Специально бы взял и привёз его к тому же дому и к тому же окну и завершил бы его чёртово дело! Но лень было гоняться, да и уголовную статью на себя нагонять.

Потом, приблизительно через месяц, я вдруг получил весточку от матери. Моя сестра попала в больницу. Что-то очень странное. Как я понял, моя сестра вляпалась в какое-то радиоактивное дерьмо и теперь ей очень-очень плохо. Спустя день я уже был на месте. Я мог бы и сразу же полететь, но спать жутко хотелось после очередного суда, победить в котором мне сильно помогла одна любопытная статейка в газете про самоубийцу…

… Когда я уже был на месте, мать не была как-то сильно взволнована или ещё что-нибудь. Она просто дымила-дымила возле входа в поликлинику, потому что паровозы в такие чистые здания не впускают. Я смерил её презрительным взглядом и направился к своей сестре, по дороге немного пофлиртовав с какой-то медсестрой.

В общем, выяснилось, что ничего такого особенно страшного нет, вроде третьей руки или внезапно родившейся телепатии. Но у неё было сильное отравление. Лежала вся буквально зелёная, с кислородной маской на лице. Она была в сознании, и сказали, что она не заразна, поэтому меня впустили. Глаза такие измученные, огромные тени под ними.
- Брайни! – хрипела она смертным голосом. У меня аж мурашки пошли по спине. – Сасер!
- Он ждёт за дверью. Впустить?

На самом деле мне запретили держать в больнице собаку. Но мне удалось убедить противившихся на почве финансовых долгов и что я могу с этими долгами сделать. И эта тварь действительно стояла возле двери и наверное сейчас додумывала, как бы лучше испортить мой рюкзак.

Я впустил его. Это было достаточно досадно. Этот щенок вновь превратился в ангелочка с живым и игривым блеском в своих глазках и молниеносно-виляющим хвостом-обрубком. Осторожно и деликатно запрыгнул на кровать, обслюнявив эту странную штуку, что цепляют за палец, на подобии какой-то прищепки. Сестра даже слабо захихикала. И обняла здорового щенка. Мне потом сказали, что это было удивительно. Что моя сестра в таком состоянии и пальцем шевельнуть должна быть не в состоянии.

Мне надоело смотреть как сестра сюсюкалась с этим маленьким демоном, и я, фыркнув на прощанье, вышел из палаты. И стал расхаживать по длинному и широкому, и особенно пустому коридору. Куча палат. Я заглянул в одно дверное окошко – там была какая-то лысая девочка, чесавшая себя в затылке не переставая. Заглянул в другое – там был какой-то жёлтый-жёлтый, как два китайца, мальчик, который косым взглядом оглядывал свою палату. Я улыбнулся. Я не сразу понял, что мальчик смотрел на меня. Он смотрел куда угодно, но только не на дверь. Но он тоже улыбнулся. И поманил меня рукой. Кажется, он не понял, что я смеялся над ним. Решив, что он меня сможет рассмешить ещё сильней, я ответил на его приглашение согласием и тихо скользнул в палату.

Мальчик сидел на кровати в позе лотоса и смотрел вот уж точно не на меня. Наверное, я был на перекрестии его косоглазия. У него была ужасно жёлтая кожа, а веснушки на этом фоне были похожи на капли свежей крови.
- Привет, - сказал он мне. Как-то даже без энтузиазма, словно был не уверен, способен ли я на немотивированное убийство.
- Привет, - ответил я ему, ухмыльнувшись.
- Как тебя зовут?
- Меня? Ну … Боб, - я немного поморщился, побоявшись, что это жёлтое чудо будет произносить моё имя.
- А меня Джим. А что ты здесь делаешь? – мальчик поправил очки, который я к своему удивлению только сейчас заметил. У них была такая тонкая оправа и такие чисты линзы, что казалось, они совершенно не отражают ничего.
- Я? Гуляю. Здесь много чего интересного есть.
- Ты не похож на других.
- На каких таких «других»? – ухмыльнулся я, а в душе спросил «Да, ладно?»
- Кто не заходит в мою палату, все смотрят с таким страдальческим выражением лица, словно я здесь проведу остаток своей жизни. Или словно я сильно мучаюсь. Или словно я умираю. А ты смотришь, как настоящий командир из боевика. Без капли сочувствия и страха.
- А ты не знаешь, что с тобой?
- Да ничего со мной нет! – с акцентом на «ничего» объявил Джим. – На улице было жарко и я потерял сознание. А очнулся здесь.

Вот здесь я как-то впервые за эту неделю призадумался. Ведь, за осенью уже давным-давно ждёт не дождётся зима. Немного осталось. Какая жара?
- А сколько ты тут лежишь?
- Они уже месяц лечат моё давление. Это даже хорошо, ведь я пропускаю школу.
- Думаешь, у тебя давление?
- Ну, так я от жары упал в обморок. Естественно давление, тепловой удар, что там ещё?.. Я бы и сам прочитал в своей карточке, но там таким ужасным почерком написано! А ты можешь прочесть?
- Ну, давай попробуем… - я загадочно блеснул своими зубами в хищной улыбке. И открыл дверь.

Да какое нафиг давление? От пацана явно что-то скрывали. Я и сам хотел об этом узнать, мне было интересно, с чего это у него такой странный цвет? Потом ещё друзьям расскажу. Вместе посмеёмся. На двери висела медицинская карта, достаточно массивная. Видать, парниша был завсегдатаем клиник. Пролистав кучу разных анализов и записей, я обнаружил заметку с достаточно свежей датой. Но я нифига не смог разобрать этот чёртов медицинский почерк. Где вообще медики учатся так ужасно писать? Я долго-долго водил глазами по записям на почти неизвестном языке, вырывая из строчек разные ненужные слова. Но где-то в середине этого огромного эссе я нашёл два роковых слова “последняя стадия”. Дальше читать я даже не видел смысла. Я захлопнул карточку и взглянул на пацана. А он вопрошающе уставился на меня. Поберечь его нервы? Или посмотреть как он отреагирует на правду?

- Знаешь, я, конечно, не уверен, но похоже ты вообще больше не будешь ходить в школу.

Джим ещё более вопросительно взглянул на меня. Кажется, я тогда понял, почему врачи пишут такие каракули. Чтобы никто раньше времени не узнал, что умирает от страшной болезни.

- В каком смысле? – спросил он.
- Кстати, а ты знаешь, какой у тебя цвет кожи?
- Я не понимаю, - сказал пацан, но не успел закончить мысль и взглянул на свою руку. И тут же отдёрнул от себя руку, словно страшного паука. – Ох, ты ж! Боже мой!
- Ты что, действительно не замечал что с твоей кожей? – это меня повеселило покруче разных скрытых камер на телевидении.
- Зачем мне смотреть на своё тело?! – сбив дыхание, прохрипел мальчик. – Что со мной?
- Ты знаешь, что проходишь курс химиотерапии? – я придвинул к его кровати какой-то стул и сел, стараясь подавить на лице улыбку.
- Что?
- Особый курс лечения. Ну, что-то типа для безнадёжно больных это последний шанс выжить или прожить подольше.
- Что ты такое говоришь? – кажется, у Джима заблестели глаза. Или это его очки…
- Я говорю то, что твои родители боятся, что ты … потенциальный жмурик.
- Жмурик? – спросил пацан. Кажется, даже косоглазие пропало. Чёрт, у меня дрожат губы! Главное, сейчас не улыбнулся, думал я.
- Не жилец, - я произвёл контрольный в голову.
- Я умру?
- Все мы когда-нибудь умрём, пацан. Просто ты узнаешь, каково на том свете, раньше многих.
- Умру? – всё тише и писклявей повторял мальчик, уже даже не смотря на меня. – У меня рак что ли?
- Да это вряд ли. Я бы это слово прочитал. А где твои родители, Джим?
- Работают.
- Хочешь сказать, что они оставили тебя тут одного наедине со своим горем? Плохие родители, однако.
- Оставили, - утвердил Джим. – Вот что это было! Гадалка достала карту с черепом, а мои родители успели её заткнуть до того, как она это сказала. Я умру! – нет, он не заплакал. Из него ушли остатки того, что называется, наверное, жизненная сила, рвение.
- Ты хорошо училс… учишься?
- Я отличник.
- Играешь в компьютерные игры, собираешь какие-нибудь карточки и считаешь девочек противными?
- э… ну в принципе, всё это близко. А с чего это у вас такие догадки?
- Ну, пожалуй, скажу по секрету, что я тоже прошёл этот путь в школе.
- Правда? И что же случилось?
- А ничего не случилось. Я таким же и остался, правда, очки снял. И знаешь, это – очень несладкая жизнь.
- Зачем вы мне это говорите?
- Алё чувак, на тебя уже заказана одна поездка в морг. Я хочу сказать, что от той жизни, что предназначена тебе, как типу в целом, лучше бежать, и ты избрал достаточно изощрённый способ. Потому что такие обычно кончают очень плохо – или же умирают от передоза, или становятся уголовниками. В общем, там с твоими катушками проблемы.
- И что?
- Ну то, что ты бы накручивал себе одну и ту же песенку, не соображая какой конец у неё.
- Ну, теперь это не имеет значения. Я умру… - сказал всё таким же поникшим голосом мальчик.
- Знаешь, недавно на меня подавала в суд женщина, чей муж покончил с собой из-за меня…- начал я одну очень интересную историю.

А потом я вышел из палаты. Ну, просто у меня уже ягодицы онемели от этих жёстких стульев. Я попрощался с пацаном и ушёл. Захлопнув за собой дверь, я, наконец, выпустил улыбку на волю. Интересно будет увидеть его через некоторое время. Наверняка осознание собственной скорой кончины его сломит окончательно. Но вот только что-то я даже не рассмеялся. Я даже испугался, что и улыбка-то моя была неискренней. И я зашёл к девочке, что без остановки чесала свой затылок. Не иначе как сам мозг чесался…

Улыбаясь во всю ширину, я вышел из какой-то палаты. Я уже даже сам не помнил, с кем общался. Я помню только, что я выбирал строго больных детей. У них эмоции не законсервированы и за ними веселей наблюдать. В общем, я вышел, подняв своё настроение на достаточно высокую планку, и тут вдруг передо мной материализовался какой-то врач. В халатике, со стетоскопом. На вытянутой руке он держал демоническое отродье, что было моим домашним питомцем.
- Ваш щенок?
- Ну, допустим.
- Какие «допустим»?! – взорвался, брызжа слюной врач. – Собакам нельзя здесь быть! Рассадник инфекции. Что же вы за человек такой, что позволили ему запрыгнуть на чистую постель вашей сестры?!
- Я? Я ужасный человек. Но знаете, даже на моём фоне ваши испорченные штаны не выглядят выигрышно! - хихикнул я, почти аплодируя щенку.

Щенок не собирался смирно висеть, пока его держали за шкуру. Он раскачивался, скалился, тявкал. И в точные моменты он выстреливал по штанам врача, словно не из своей штучки, а из снайперской винтовки. Мне даже показалось, что он там какое-то слово пытался написать.

Я уже даже не помню, как мы тогда выкрутились из той ситуации… я сейчас сказал «мы», да? Вот блин, ну, впрочем, не важно. Мы тогда вышли сухими из воды. А на врача того я больше без смеха смотреть не мог. Он как взглянет на меня, так сразу на лбу надпись высвечивается: “Меня обоссал твой пёс!”

Сестра-то, ведь, моя была общительной. Когда ей стало лучше, но ей запретили покидать клинику, она решила, что будет гулять по всей территории. Она просто не могла заснуть ночью, если не накрутит за день километров двадцать и не наболтает слов тысяч тридцать. И волей судьбы она во время своих маршей сдружилась с некоторыми обречёнными болеть до смерти детьми. Я, ведь, тогда не знал, потому что в их отделении больше не появлялся, а оказывается, там все дети, с которыми я общался, каким-то местом догадались, что с ними общалось одно и то же лицо. Их детская наивность и предсмертный позитив совершенно отвергают понятие «цинизма» и переводят его в разряд милых шуток. В общем, я не понял как, но с какого-то перепугу все решили, что я – добродетель. Иисус с чемоданом и в пиджаке.

И я попытался вспомнить, а о чём же я тогда болтал с детьми наедине и понял, что после того, как безрадостно сообщал им, что они помрут очень быстро, я становился на автопилот. Я не мог вспомнить ничего из того, что говорил им после. Словно какая-то вторая личность в тот момент меня подменяла. А после звонка моей сестры я выяснил, что меня снова хотят увидеть в той клинике. И я тогда вспомнил суть фильма «Лжец, лжец!» с Джимом Керри. Потому что я поехал в клинику не потому что хотел навестить сестру. Просто в моё временное жилище намечалась небольшая акция моих ненавистников в ходе которой в мою дверь бы стучали и звонили сотню раз, били мои окна тухлыми яйцами, звонили бы на телефон и ещё прошла бы целая уйма разных мероприятий. Кажется, там что-то ещё и с бумагами подделали и меня собирались очень громко выселить из номера.

Мать стояла и курила сигарету возле входа и саркастически удивлёно подняла одну бровь, когда увидела, как из открытой дверцы такси выглянуло моё лицо. Двусложный диалог в традиционном стиле «Ты придурок – Сама такая» и я оказался внутри клиники. Сасер тоже остался у входа пожёвывать брошенные окурки видать.

А ведь, меня там любили. Действительно любили. Я уже предвкушал, как буду потешаться над своим психоаналитиком… или психологом… в общем, не важно! Меня любили. Кстати, о своём психоаналитике. Я совсем забыл о нём сказать. Возможно именно из-за того, что это был единственный человек, которому я доверял или хотел доверять, потому что платил ему кучу денег, я и вёл себя так доброжелательно с сестрой. Точней, у нас с ним был уговор. Я найду себе одного человека, для которого должен буду быть добром в чистом виде, а он скажет мне, чего мне не хватает в жизни и почему я вообще такой, какой я был вплоть до своего умерщвления. И я понял, что и искать-то не надо такого человека. Для сестры я был добром, независимо от совершённого мной зла. Так всегда с детьми. Розовые очки, видите ли.

А в той клинике, я сидел на скамейке, на коленях сидела моя сестра, для которой я был просто обязан оставаться добром, а вокруг сидели лысые и разноцветные дети. И мне приходилось улыбаться. Благо, что улыбка поначалу нервирует, а потом её уже перестаёшь замечать. Я улыбался, шутил, играл. Рассказывал детям разные истории, сказки. Разыгрывал мини-спектакли. Они смеялись. Смеялась и моя сестра. Она была настолько маленькой, что вполне бы сошла мне и в дочери. А поодаль стояла группа взрослых людей, что умилялись, глядя на мои проделки. Я чувствовал дискомфорт, я представлял как дымлюсь и загораюсь адским пламенем от того добра, что излучала та обстановка. Я предвкушал тот момент, когда приду в разгромленный номер отеля и смою с себя всё это лицемерие, что я родил. Но перед своей сестрой я всегда оставался тем, кем она меня считала. Эссенцией добра. Это только поначалу втирал в меня мой психоаналитик. Со временем я должен был сам привыкнуть к мысли, что у меня есть вторая моя личность. Которую я презираю. А потом меня выгнали. Потому что мини-демон, ходящий со мной на поводке, устроил бойню с другим питомцем клиники.

Про меня тогда вновь написали в газетах. Мол, добродетель поднимает настроение смертельно больным детям. Люди, знающие меня, не верили. Но многие быстро решили, что таким образом я могу разжалобить присяжных. Что я – хитроумный лицемер. Вот видите, всё становится правдой, когда в ход идут обобщения. Ведь, я действительно был хитроумным лицемером, но не ради газет я это сделал, а ради сестры. И пса моего быстро нарекли «Цербером, охраняющим ворота в Ад».

Кстати, я думал тогда, когда он справил нужду на ту девушку-детектива, что он таким вот циничным образом уберёг меня от реальной беды, ведь я мог не то, что впустить её к себе, но и много все компрометирующего себя рассказать. Но оказалось, что он просто любит портить всё то, что мне нравится. С ним было невозможно заговаривать с девушками. Зато из-за него я часто терял время потому что собачка часто приставала к заторможенным бабушкам, которые и так и сяк его тискали. Так и охота было увидеть, как у него глаза выпрыгивают из орбит, когда особенно сильная бабушка поднимала его и сжимала, что есть сил.

Прошёл тот год. Представляете, я терпел его двенадцать месяцев. И я понял, почему терпел его. Мне об этом рассказал мой психоаналитик, после очередного выигранного судебного дела. Он сказал, что если бы щенок был покладистым и образцовым, я бы возненавидел его гораздо сильней. Он сказал, что есть такой очень редкий тип людей, злых по натуре, но добрых в потенциале. Таких, у которых есть свой собственный мир, в котором понятия добра и зла ужесточаются и часто смешиваются. Такие люди, даже не смотря на все свои отклонения, являются нормальными. Такие люди, излучающие грубость, могут признать лишь грубость.

Вот почему я всё же оставил его у себя. Я его ненавидел. Честно. Я бы мог избавиться от него и выслушать тирады своей мамочки. Даже получить от неё несколько травм. Это не страшно – всё заживёт. Но я его оставил. Потому что я его ненавидел. Я общался со многими людьми. Большинство из них были лишь серыми пятнами. Остальных я презирал. А когда постоянно живёшь с тем, кого ненавидишь… кого действительно ненавидишь, и с которым неволей связана твоя судьба… чувство ненависти перерастает в какое-то чувство … привязанности. Говорят, ненависть - гораздо более сильное чувство, нежели любовь. Наверное, потому что сила может отталкивать тела на бесконечные расстояния. А приближать – всего лишь до нуля.

В общем, да. Я сразу понял, что этот поход к психоаналитику будет роковым. Я узнал, что на самом деле я его потенциально люблю, и этим испортилась наша жизнь. Вот чёрт, я сказал «наша»! В общем, он меня всё так же ненавидел, а я по глупости стал сыпать ему корма на несколько граммов больше. А ещё стал ждать его в парке, сидя на скамейке, а не надеяться каждый раз, что он от меня сбежит. Эта сволочь всегда прибегала ровно в тот момент, когда я открывал дверь подъезда…

А в последний день он встал, как вкопанный у края дороги, а когда я ступил на «зебру», он вдруг зарычал и подался назад. Это было действительно неожиданно. Я тянул его вперёд, а он в свой поводок вцепился зубами и тянул назад. Машины проезжали, гудели тяжёлые транспорты. Люди проходили мимо меня и глумились над тем, что я не могу совладать со своим питомцем, а мне было наплевать на их взгляды. Потом вновь загорелся зелёный для пешеходов и, наконец, поводок не выдержал и оторвался, а я упал на пятую точку. Он стал дёргать меня за штанину, и я его пнул. Он взвизгнул и отпрыгнул. Я встал на дорогу, отряхнулся и посмотрел на него. Он с вызовом смотрел на меня. Этот гад успел помочиться на мою штанину!
- Чёртов пёс! – ругнулся я.

Он сделал шаг назад. Пригнулся. Он был готов дать дёру в любой момент. Я уже хотел было отлупить его, но он отпрыгнул слишком быстро. Я понял, что в любом случае, если он не захочет, я его догнать не смогу.
- Приходи, как нагуляешься, - мрачно заключил я. – Только вот не могу гарантировать, что не буду спать беспробудным сном, пока ты скоблишься в дверь.

И я шагнул вперёд. А потом вдруг услышал тяжёлый и страшный гудок грузовика и увидел перед своим лицом огромную радиаторную решётку. Чёрт, я ведь всегда боялся машин! И пользовался техникой лишь в необходимых случаях. Вечно пешком. Я и не понял, что зелёный пешеходный уже погас на тот момент. И я был виноват гораздо больше водителя, хоть и он тоже был обязан следить за дорогой. Поэтому суда не было.

А в кармане пиджака обнаружили небольшую бумажку, которую я когда-то придумал, сидя на оконной раме вместе с самоубийцей Стивом. Я её успел нотариально заверить. И моей сестре осталось дорасти до своего совершеннолетия, чтобы она смогла распорядиться доверенными ей богатствами. Я, конечно, не арабский шейх, но скопил я сумму приличную, особенно учитывая, сколько я всего скрывал от начальства, которое от меня отказалось перед самым моим первым судом.

И на похоронах, которые заняли в городской газете достаточно солидное место, плакало не один и не два человека. Хе! На похоронах и людей-то было столько, что яблоку было негде упасть. Если, конечно, кидать это яблоко в людей. Меня признали человеком, что скрывал под шкурой циника прекрасную, как неграненый алмаз, душу. Что, такой весь чистый и невинный, просто обязан был скрыть свою истинную сущность под коконом цинизма, чтобы выжить в этом жестоком мире. Слышали когда-нибудь загробный смех? Я ржал до изнеможения, слушав это.

Но, что бы это значило? Неужели всё? Почему же я до сих пор мыслю? Где же моё освобождение, которое обещается каждому христианину? Где же долгожданный ад с их котлами и плётками? Ну или хотя бы чистилище? Ведь, я уже увидел всё что нужно. Разве не этого ждали от меня потусторонние силы?..

И, кстати, я действительно, как и когда-то в детстве верил, сидел рядом с самым близким человеком. Рядом со своей сестрой. Но это было отнюдь не так, как я себе представлял. Не бестелесный дух. Когда я понял, что случилось, было уже поздно. Видать, у каждого человека есть своя карма…

Я был чем-то маленьким, беззащитным и ничтожным. За мной ухаживали, кормили. А я платил нежностью в ответ. А потом как-то меня на руки взял большой и очень неприятный на лицо человек. Я хотел спать и зевнул. Он поморщился и я вспомнил. Я вспомнил всё. Я понял, что именно с таким лицом когда-то впервые увидел Сасера. Я понял, что заботилась обо мне всё это время моя сестра, которую я теперь уже дико полюбил. Я увидел впервые свой хвост. Я впервые нагадил себе в тапки. Я понял, что последние свои годы я провёл под наблюдением себя же. Я видел, как и где я ошибался, какие ужасные дела на самом деле я совершал. Я спас Стива. Я вечно любил свою сестру, каждый раз надеясь, что в моих глазах, в моём взгляде, она вспомнит своего брата. И я ненавидел её брата. Вот просто ненавидел и всё тут. Собачьи комплексы какие-то.

Видать, в этом и был план Всевышнего. Посмотреть на себя со стороны. Я взглянул. Вот только я всегда себя ненавидел. Что это должно было во мне изменить, я не понимаю. А теперь, на собственных похоронах, что мне делать дальше? Я видел собственную глупейшую смерть. Я пытался себя спасти, но я дёрнулся слишком рано. Если бы я себя поймал, то был бы сейчас жив и какой-то сумасшедший круг был бы прерван. А возможно это и был мой ад. Вот только доживу я последнюю свою жизнь в любви и счастье рядом со своей сестрой. Без какого-либо лицемерия. И я всё-таки увижу, какой она станет, когда, наконец, начнёт интересоваться мальчиками. Как она испортится жизнью. Но всегда она будет любить только меня. А мать вечно будет видеть вместо щенка хладный труп сына в могиле. Так ей и надо. И умру счастливым щенком-переростком, никогда не зная голода, потому что наследство я скопил для сестры не малое.