Краткий конспект Живого человека

    «Ресница» летнего ларька полуоткрыта. Вот-вот угрожает захлопнуться окончательно. Подпорка, её удерживающая, хилая, заморенная в концлагерях. При моём высоком росте невозможно стоять под «ресницой» и выбирать из предлагаемого на прилавке спокойно, свободно. Впереди в очереди -  полтораметровые люди. Сотнями граммов и килограммов поочерёдно фасуют в целлофановые кульки какую-то снедь. Из-за ближайшего ко мне затылка более детально приглядываюсь к тому, что в эти кульки суют. Дама с оттоптанным лицом суетливо и неуклюже, похоже, трёхпалыми клещами сгребает с весов пиявок – в один кулёк; бычьи языки, коровьи потроха и бараньи генеталии – в другой. Кусок коровьего желудка падает на асфальт, затаптывается безразличными полтораметровыми согражданами. Всё так же коряво, сунув купюры продавцу, оттоптанное лицо уплывает в мареве нелепого дня.
    Следующий покупатель, во фланелевой рубахе в крупную клетку и с крупным, «картошкой», носом тащит от ларька несколько килограммов болтов и гаек. В закваске солидола.
    Бабуська передо мною заказывает 350 грамм  пластикового и полиэтиленового мусора (мятые стаканчики, обёртки от «Доширак», мороженного, пустые пол-литровые бутылки и т.п), 550 грамм бумажных и картонных отходов( вымазанная в рыбном паштете пищевая бумага, пропитанное жиром чьё-то заявление в прокуратуру, туалетная бумага, грязные гигиенические салфетки) и несколько банановых шкурок:
   - Дочка, а шкурки свежия? Ась?
   - Сегодняшние, бабуль.
   - Ну тада давай мине ещё парочку.
Бережно утрамбовав приобретённое в засаленную кисейку, бабуля ковыляет восвояси.
   - Мне, пожалуйста, одну Родину, немного Справедливости и, если есть, Неподдельной Человеческой Чистоты. Желательно, по ГОСТУ.
    Волшебник Гудвин в голубеньком переднике, разглядев из-за кондитерских весов во мне Железного Дровосека, Страшилу и Льва одновременно, пытается выбраться из охватившего его недоумения:
   - Да вы что, молодой человек?! Вы вообще в своём уме!!! Где вы сейчас что-то по ГОСТУ найдёте?! Сейчас только ТУ. И всё, чё вы тут просите давно в ТУ делают.
 А выпуск Родины, кстати, закончили ещё в 91-ом …
Торговка оживилась после небольшой паузы:
   - Берите лучше пищевые отходы. Или мусор вот есть бытовой. У меня всё свежее всегда. Есть штаны разные ещё. Давайте вам подберём!




    Через плотную штору белой, рухнувшей внезапно наземь, завесы, внимательно разглядывают двуногую точку впереди. Вожу носом по воздуху и к земле, по воздуху и к земле. Запах двуногого ничем не перешибёшь. Даже белая штора не помогает.
    Холодно. Зима очень злая пришлась. Сегодня вообще даже стоять по долгу на месте не могу – лапы кусает, колет, подгрызает страшная лютая стужа.
   Очень тяжело с пропитанием. Хочется свежей крови. Выпить, лакать её не торопясь. Тёплую, густую. Наслаждаясь закономерностью существования. Двуногие делают это с упоением, припадая к сосуду или чистому роднику. Пьют холодную. Только воду. Сам видел не раз. И это нормальная закономерная потребность. Но кровь…кровь – целый образ, гармонично дополняющий ряд преимущественно скверных понятий, явлений и событий. Кровь у двуногих – мистика, очищение, честь и зло одновременно. Жаждающие крови – очищающиеся мистики, злодеи с честью. А это всегда волнует, раздражает, пугает. И наше племя жаждущих крови вызывает страх, панику, ненависть… Очень хочется. Как колодезной воды путнику в знойный день.
   Скажем, если бы наша порода питалась травой или чем-то подобным, то не было столь живучей ненависти к нам. Ненависти ради инстинкта самосохранения, выживания собственного вида. У них есть то, без чего не можем мы. Бежит внутри их. По артериям, венам. И кровожадность в этом случае не виной тому. Естество требует. Рады бы воду лакать, траву щипать, но природа происхождения, биологические законы предписывают обратное.
    Двуногий впереди не торопится, не оглядывается. Пьян, наверное. Ведь замёрзнуть так можно посредине пути.
    Стучит, колотится, прыгает внутри. Кругом всё плывёт кроме этого чёткого, теперь уже, контура. Слюна сочится через сомкнутую пасть, замерзая на ворсе нижней челюсти. Лапы рефлекторно перебирают белое чаще и усиленней.


    - Ты представляешь?! Вот оно как, брат, бывает… И ведь никто не подумал раньше. Обидно. Вот те крест, что не знал я,- рука матроса рефлекторно отмерила крест на своём кительном теле и своротила после сего бескозырку набекрень.
  -  Дааа, уж…Ты из Кронштадта будешь?
  -  Ну да. Так и есть.
  -  А что в анархисты с остальными не подался?Я бы, к примеру, к ним пошёл. Большевики ведь всё в крови потом потопили и бюрократизм нагромоздили.
  -  А чёрт его знает. Выпало так.
  -  Хм…Ладно, где ваш главный тут заседает?
    Удручённый собственным рассказом, матрос начинает с ленцой какой-то рассказывать, как пройти к главному.
    Я вошёл. Плюгавый, плешивый, он сидел за широким столом, покрытым тёмно-зелёным сукном. Поверх него по краям стола груды бумаг, папок. Я видел его множество раз на фотокарточках, в кинохронике. В том числе и мёртвого. А тут он пишет что-то, подрагивают едва заметно мышцы лица, веки моргают, сидит на стуле. Пиджак, жилетка, галстук красен в горошек:
   - Ааа, пришли! Ну что ж, присаживайтесь! Что, удивлены?! Думали, батенька, кто-то есть ещё круче меня из школьного учебника по истории и тут заседает?! Отдаю им должное, но это пацаны.- улыбаясь в бородёнку, он указал на стул.
  - Я вот сейчас письмецо небольшое катаю нашим товарищам в Наркомнац. Да, да, где товарищ Сталин работает. Очень способный, надо сказать, товарищ. Даже не заикайтесь, слышать не хочу! Я всё знаю, знаю. И реакционер, и неоконсерватор, тиран, палач мировой ррреволюции(тут главный сильнее обычного скартавил), и т.п. Про игру в русскую рулетку слышали? Так вот – ему после меня достался шестизарядный наган, где не было только одного патрона. И, приставив его к своей башке, он с одной попытки угадал эту пустую ячейку в барабане. Очутись кто-либо из этой лихой своры, (главный украдкой мотнул головой куда-то в сторону) на его месте, то они бы из этого нагана всех в округе перестреляли, а затем и себя укокошили к чёртовой бабушке, но так и не нашли бы пустую ячейку в барабане. Заложник ситуации, так сказать…
   Он замолчал, привставая со стула и, оголив хитроватый, проницательный прищур, вонзая его, всверливая в плоть мою, спросил:
  - Ну что, батенька, и как вам без советской власти?
  - Я, собственно, поэтому-то и пришёл…
  - Бесполезно. Я многое знаю, слышу, вижу. Не та ситуация, время, место,- обрубил под корень, присев на край стола.
  - Ну  а личности как же? Ломов там, или Суздальцев, к примеру…или другие товарищи.
  - Нет. Время ушло. У этих ничего не получится. Вам придётся долго ждать. Другой придёт. С востока ждите.
  Проглатывая послания, слежу за хитрыми, маленькими глазками его.
  - А вы деритесь. Непременно деритесь. Архиважная, так сказать задача. Если перестанете драться, вас вообще на порог сюда пускать перестанут. Товарищ Христос тоже вон в Иерусалим не сразу въехал…У вас всё? Ладно, мне пора работать – дел куча, признаться.
  Уже у двери вдогонку он выпустил:
  - А вы просто смотрите на меня. Я не Господь Бог, но постараюсь помочь вам как-нибудь. Я буду с вами каждую драку. Там же много меня у вас осталось, верно?
   

    Люблю свою небольшую деревянную палку. На редкость гладкая, идеальная. Когда я хожу с ней по улице, все пацаны завидуют её симметричности, косо глядят на собственные несовершенные модели. Такой ведь ни у кого нет. Разве только Гришка появляется с пластмассовым обрезком каким-то. Но у меня-то деревянная, то есть настоящая! И поэтому зависть двойная к ней. Я её не прячу, не дурак. Заношу домой и ставлю аккуратно в угол за дверью входной. Многие прячут в парадном тамбуре подъезда за одной из дверью. Но это дураки. Их легко найти как пацану, так и сварливой бабке какой-нибудь, которая непременно зашвырнёт палку куда подальше. А вот Гришка непонятно куда прячет. То есть никто не видел, как он её прячет. Домой он палку не таскает – это точно. Дома на него орут, что бы всякую «ерунду» не хранил. Ерунда, хм!…Ерунда их дом, а не палка! Я так и сказал как-то Гришке, когда тот ревел, лепеча, что его «хорошую палку сломали пополам и выбросили родители». Дом сгорит или соседи сверху его зальют там, воры залезут и вынесут всё. А палка… палка это приятель до гроба, немой верный телохранитель, полезный инструмент, короче. Поэтому ровно за 10 минут до того как Гришке пора в означенное время вернуться домой с импровизированного пацанско-рыцарского поля боя, с поиска клада или просто прервав беготню по дворам с палками наперевес, он незаметно исчезает – где-то прячет свой обрезок.
   Ещё все нестерпимо ждут зимы, а особенно окончания старого нового года. Тогда тут и там появляются воткнутыми в сугробы, кучи снега, ободранные, осыпавшиеся, отслужившие молоденькие сосны.
Выбрав и бодрав ветки у самой миниатюрной и стройной, можно получить неплохую дубину, а то и несколько дубинок. Колошматить ими снеговиков и снежных баб, вылепленных сопливой мелюзкой со своими родителями, друг друга можно не сильно колошматить. До шишек хотя бы. Очень интересно.
  Немая стена шероховатого бетона в обе стороны. Мы где-то посередине. Подкоп под стену довольно качественный, удобный. Голова пролезет свободно. А за головой и тело всё. Аксиома малолетних исследователей окружающего мира. Валерка ныряет туда первым. Как в воду. Высовывыет оттуда руку – я подаю ему наших безмолвных приятелей – свою идеальную ровную палку и его палку. Дурацкую, надо сказать. Я ему даже хорошие находил, но он упрямо их терял и был вынужден таскаться с этой, старой. Следом лезу я. На той стороне поросло бурьяном пространство. Поле огромное, футбольное, с гигантскими воротами, постепенно задремучивалось. Грубые резиновые квадраты, которыми были выложены беговые дорожки, вывернуты, разбросаны.   
    Территория частного владения.
    «Режим работы стадиона пон.-пят. с 12.00 до 17.00».
Мы обожаем лазать сюда, в «Вольную Землю»(плевать нам хотелось на таблички и иные формуляры сего мирка. «Вольная Земля» - вот мир. А не мирок зазаборный ), бегать по полю, ворочать запрятанные в бурьянах травы булыги и камешки поменьше в поисках неизвестных науке (как мы предполагаем) жуков и всяких иных созданий. Не так давно запускали тут самодельного змея.
   - На «Вольной Земле» мы хозяева!- горделиво бубнит для себя же Валерка.
   - Ну да, а ты его единственный король – без свиты и своего народа. Хех !-подтруниваю над приятелем.
   - Народ скоро будет. Время придёт ещё. Знаешь, что бы я сделал с самого начала тут, на «Вольной Земле»? Отдал власть всю нам, детям. А что? Деньги бы отменили – бесплатно был бы хлеб…хотя, нет. Деньги не отменили .Стоило бы всё копейки…но мороженное, конфеты, леденцы всем бесплатно давали это точно. Чё ещё можно? А вот…это…злых и плохих людей не будет, потому что их выучили бы всех на пожарников и докторшей.
  - Докторов, дурак.
  - Ну да, докторов. Сам дурак. Вот.Чё ещё?
  - А я....я главным этим буду…по всем машинам который. Налаживает всё.
    Стоя спиной к солнцу, мы тыкали свои тени палками. Я положил на землю палку и стал размахивать руками, следя за тенью:
  - Валерка, вставай сзади. Стой, что бы только тень мою видно было. Вытяни руки. Да не прямо, а в стороны. Смотри, у меня четыре руки! Я многорукий! Ха-ха!
   Вдоволь позабавившись с тенями, изображая Шиву, лезем назад.
   Забор за спиной. Утирая сопли и пот, смотрю по сторонам в надежде на глобальные перемены в этом мирке в наше отсутствие. Слева топает мясистый мужик – в одной руке пачка масла, в другой – булка хлеба, между ног – обвисшее трико мешком с контуром дряблых яиц. Справа - гогочущие малолетние «салаги» в коротких юбках, с пивом. Здесь всё по-прежнему. Синяк на ноге моей проступает отчётливо.
 
   Чпок! Вьюх! Дзынь!
    - Ах ты! Какое стекло прочное!
    Натягивая жгут рогатки, зацеливаясь точнее, пробую ещё раз.
    Дзеньг!
    Тот же результат. Как об стенку горох. Ну хоть лопнуло бы! Ближе что ли подойти?
   Слева:
- А бля! Сучёнок, выродок, отребье!, - распаренный, краснорожий, в небрежно напяленной фуфайке, несётся в мою сторону сторож детского сада, который подвергся моему точечному обстрелу.
   Наутёк! Быстрее! Быстрее! Догонит – убъёт!
   С краснорожего слетела шапка, когда тот усердствовал над моим тельцем, хлеща сильно по ланитам:
   - На, сука! На, на, получи! Ещё раз, падлюка, тебя увижу тут - убью!
   Убъёт. Краснорожий. И глазом не маргнёт…
В слезах, соплях, обезаруженный, деморализованный авангард в моём лице плетётся сушить обмоченные от страха штаны домой, в тыл.



   Х., П. и В. сидели в кабинете отдела «М». Х. и П. неторопливо перебирали незамысловатые, упрощённые прилагательные и наречия  в своих пресных рассказоплётствах для описания и выражения впечатлений, полученных в ходе очередного прожитого «викэнда». В. вдумчиво разглядывал в крашенной стене напротив неприглядные шероховатости малярно-штукатурного «творчества», затем, угадав одновременно оскал тигра, жопу чью-то и фрагмент гравюры «Три всадника Апокалипсиса»,  перевёл зенки на медленный свет лампы под потолком.
   «Неплохо проходит день трудовой», - промелькнуло в котелке у Х.
   « Всё-таки там был оскал тигра»,- параллельно подумал В.
Широко распахивается поставленная новая дверь из прессованного наполнителя(дешёвая). В пространство кабинета вторгается Б. Три шага – раз, два, три. Беглый взор по находившимся в кабинете:
   - Вот, коллеги, новый «Молодой». Анкетные данные (Б.тасует по экземпляру Х.,П. и В.), личное фото(вновь по три экз.), краткая биографическая справка(три экз.), список совершённых за небольшой период правонарушений( три экз.), всевозможные характеристики с места учёбы-работы-жительства(три экз.). Наш «клиент», сука! Всю печень проел всем!, - Б. неравномерно исторг капельки слюны.
   Х.,П. и В. внимательно читают, ознакамливаются  с индивидуальными экземплярами. Б. продолжает:
   - Завтра, в обед, по имеющейся информации от ПТП и информаторов, «клиент» будет находиться в районе z.  Х., П, С и Г. участвуют в задержании. Г. старший. Вот это вы должны запихать ему в голову, - Б. извлекает из кармана лёгких летних брючек небольшую, плотно закупоренную, колбочку с пустотой внутри, - Сделает это С. После «приземления», везёте сюда, «рихтуете» и «колете» по полной программе. Все эпизоды, по которым необходимо «колоть», указанны в этих бумагах. Короче, работать с ним крепко. Очень крепко, ясно?! Завтра утром ровно в 9.00 планёрка по этому поводу у «бати». Явка обязательна. Проговорим подробнее детали «приземления».
    Выбегая из здания службы, Б. привычно засеменил ножками по тротуару. «Хонда» стоит на ремонте. К тому же ходить – полезно для здоровья. А в обед кушать тёплый супчик – полезно для желудка.
    «Да, завтра тяжёлый день. Надо хорошо отдохнуть. Поваляться на диванчике, пощёлкать телеканалы. Дождаться выходных и с коллегами на рыбалку или на дачу к себе. Должно быть таджик, у которого я отобрал паспорт, уже выложил печку в бане. Один хрен я его наебу…  Только бы покончить с этой человечностью, бесстрашием, с не безразличием, чувственностью, отчаянным трагизмом в точке пересечения реальности и мечтаний, в общем со всем тем, что олицетворяет в себе «м» - «молодой», «молодые», «молодёжь». Сразу станет спокойно, легко. Перестанет дёргать вышестоящее начальство и жизнь протечёт спокойной, полноводной рекой без наводнений, бурлений, шторма».
   Один «м», потом два «м», через пару шагов – ещё несколько «м». Не потягивают пивко, но нарастают. Безмолвно наползают в улицу.
    Ведь нет ничего лучше, чем утонуть в сладком мареве бездонной пустоты, мертвенной, приятно леденящей куски плоти. Состарюсь и умру. Буду мёртвый, вонять, гнить. Потом кости лежать останутся. Души нет. Матерчатая, суконная реальность – мать.
    Идти становится тяжело, ноги в коленях сгибаются всё сильнее. Гора? Холм? Да нет, тротуар обыкновенный, с постепенно крошащимся от времени, поребриком. Оттуда, с не созерцаемой вершины, вновь комы «м» скатываются всё ниже. Холод, но не морозный. Б. в летней «финке». Галдят, несутся в варварском восторге. Топот, гул, свист. Пробил пот, текут ощутимые струйки по ляжкам в промежности.
   «Что это? Нет, я спрашиваю, ЧТО ЭТО???! Как это так?! Кто допустил,проморгал?! Почему их столько здесь?! Саранча, сволочь! Стрелять, стрелять, стрелять!!! И топтать!» - не замечая того, что Б. сместился прямо на дорогу, по которой через секунду – другую должна была пройтись лавина «м». Б. продолжал в исступлении плеваться, потеть, напрягая жилы на шее. Стоя на четвереньках, он мазал по асфальту крики. Волна накрыла Б . Было слышно сквозь гул хаотичного праздника хруст его черепной коробки. Как хлопушка-конфети.
  Впереди бетонированными рядами выстроилось несметное войско «космонавтов». Волна «м» приготовилась размазать их. Арматурина , обвёрнутая в тряпицу, грела руку.  Хотелось огнестрельного чего-нибудь.
  «Иди, возьми! Вон, у той суки космической с правого края от тебя (да не туда смотришь! Вот, седьмой справа, усёк?) за спиной «Макаров». Боевой. Будешь размахивать перед носами. Иди, вперёд! »
  - ААААААА!!!,- заорал я что есть мочи. Мы бросились вперёд. Над головами захлопало. Позади нас множество «м» принялись валиться на землю, кашлять безудержно, рассеиваться. Врезавшись в звёздное войско, мы успели избежать надышаться газом. Над головами продолжало хлопать. Раз! Два! Три! Четыре! Пять! Шесть! Семь тяжелее. Тяжёловатую арматурину подобрал. Как король Артур свой меч, обхватываю её двумя руками и продолжаю. Восемь! Девять! Десять! Одиннадцать! Я машина! Космические шлемы – скорлупа грецких орехов. Двенадцать! Тринадцать! Хрустят идентично. А визжат на разных октавах. Навалились так, что размахнуться невозможно. Сзади напирают: «Мне, мне, я хочу! Идите сюда, суки! Ублюдки!» Своего затоптали раненного случайно. Увидев мятый кусок плоти под ногами, рассвирепели ещё больше. Арматурина летит в глубь войска космического – я прыгаю на самого здорового обмундированного боевика и висну на его правом плече. За мной ещё несколько. Поверженный  колосс под массою облепивших тел падает. Рвём на нём панцирь, ищем плоть. Что бы
почувствовал, всё почувствовал. Как затоптанный несколько минут назад, всё почувствовал. Мундир рвём. Рванула рука нательную майку колосса. Рдеет кусок металла под ней. Всё металлическое! Они даже не дышат! Грудь не вздымается. Как это может? Почему?! Они ведь такие же, из мяса должны быть! Перекосило лицо нервными судорогами. Оттолкнув распластавшееся тело колосса, озираюсь назад. Тысячи, тысячи наших тел до самого горизонта. Лёгкую дымку слезоточивого газа прогоняет ветер под тяжёлым небом. Слетается вороньё, всякий трупоядный гнус. Металлокосмические упыри подбирают раненых своих.
   Всё кончено? Нет. Под вечер следующего дня вновь митинг, вновь хрип динамиков. В захлёбе выступающие. Вновь бродит толпа на площади, в прилегающих переулках ручейки сливаются в головоподобный океан.  На головной улице, выводящей на площадь, показываются колонны космонавтов. После «граждане/митинг запрещён/ требуем разойтись по домам», море головоподобное поливается горяченным свинцом. Обильно так льют, с оттягом. Лавина, волна в миг разбрызгивается в прилегающие улицы, переулки. На площади остаются, изливаясь кровью десятки, нет, сотни убитых , раненых. Добивая подстреленных на площади, сволочь усердствует. Вновь накопившись прямо позади металлокосмонавтов, обрушиваемся на увлечённых расправой людским живым мясом. Плотины, дамбы- всё пустое. Нет такой силы, способной удержать такую волну. Рвём, терзаем, мстим.
  Баррикады, баррикады. Булыжники, костры, битое стекло, трупы. Viva la muerte! Каждый день, каждый вечер. Закопчённые сажей, грязные руки, рваные лохмотья, перебитое дыхание то ли слезоточивым газом, то ли свинец меж рёбер застрял. Животный, могучий рев интернационала. Сумасшедшие, усталые глаза в каёмке мертвецких впадин пары глазниц. Но тревожно весело, лихо, счастливо.  Рождение и смерть – непременно только здесь!
 

   Ну и рожа. С таким «хайлом» только сметану крынками да жбанами лопать.
   А вот этот. От первого не отличишь. Что морда, что затылок, что жопа – всё одно.
   Намазалась. Даже пахнет неестественно, не женщиной. Контрафактную хим.косметику, ввезённую через «мягкое подбрюшье», в пищу ещё не употребляешь?
   А этой на лицо наступили. И с бодуна, по-моему.
   Пижонистый «унисекс», принявший душ из тошнотворного аромата  клумбы, ввезённого всё через тоже «подбрюшье».
   Мощная нижняя челюсть неандертальца, желваками играюче позирует. Жуёт что-то постоянно. Или кроманьонец?
    Как будто пять минут назад жрал шоколад с котлетами, запивал шампанским. А тут всякие ходят… которые картошку, лук, свеклу едят. Взгляд на остальных чревоугодника изощрённого.
     Просто пустота. Яма волчья какая-то. А в яме темнота укрыла волчьи трупы. Дальше.
   Задолбленность, затюканность, беспросветное. Или просто хроническая  старческая усталость, или педагог.
   «Ну и чё ты, бля, смотришь?!». - Снова через пятнадцать минут гляжу туда же: «Не, я тебя спрашиваю, идиот, чё уставился?!»- барельеф на лбу, щеках, губах. Ничем не отковыряешь, честное слово. И по улице так ведь ходит, надо же.
    Дети?! Зачем?  У меня есть сучка – померанский шпиц. Креативная порода. Как у Моники Долбодьютчи из Голливуда.
     Мои родители – мой новый, модный, клёвый теле-смарт-айфон. Ваууу, куууллл!!. Квадратное, дисплейное лицо.
      Sex, drugs and rock-n-roll…тьфу!.. это.. «кашёлки», самогон из семечек(или семечки из самогона), Витя Арзамасский. Ну или Славик Поневолин.
     Менеждер активных продаж. Может в офисе торчит. Бреется и одевается как педераст. Ткань выбирает яркую, синтетическую.
     Угрюмо-заторможенное выражение люмпен-пролетария. Работа-телевизор-работа.
     Спать, хочу спать, спать хочу. Не могу, спать желаю.
     Дам. Полторалитровая бутылка  пива и я твоя.
     Дам. Но, сперва, должна увидеть в заднем кармашке в твоих лёгких брючках на тощенькое тельце, греющий душу пухлый, сытый, довольный, разбитной кожаный(не дермонтиновый) «лопатник».
     Дам. Банкиру, топ-менеджеру «Газпрома», Бреду Питу, любимому и единственному сыну итальянского телемагната. Прочих прошу с непристойными предложениями не беспокоить.
     Пенсия – самое главное в этой жизни. Лишь бы дожить, дотянуть.

      Лица, лица,  в чём ваши лица? Смотрели друг на друга? Смотрели на прохожих, соседей, сограждан? Лица, рассказывающие о себе и жизни. Сегодня это звучит как метафора. Ни по одному лицу я не могу увидеть жизнь, ту жизнь, от прикосновения к которой чувствуешь твёрдое,
существующее, реальное, искомое, многотонно закономерное. Нет ясной определенной гаммы, нет и всей палитры жизни. Она не пишется сегодня на челе. Всё равно, что листать дошкольнику букварь с выдранными страницами.

  Да, а это ремесленник. Пахнет сырой глиной во взгляде, опилками, инструментами рабочими.
  Это трудовая интеллигенция. Сухие, скуповатые черты лица. С ощущением собственной значимости.
  Лицо мыслителя/мечтателя/учителя. Таких мало.
  Вот ещё рабочий человек. Гордый трудом, ощущающий себя классом, социальным гигантским пластом, мощью физической, торжествующей.
  Розовые, молочные щёчки, крестьянские, детские. Потому что, харчи домашние. На дворе выгодно стало держать скотину, хозяйство.
  Трудовые, впалые, шахтёрские.
  Сухие, в мелких порах, врача-мужчины.
  Летать, плавать, возводить, водружать. Дайте, чёрт побери, хоть чем-нибудь заняться! Война?! Империалистическая? Национально-освободительная? Гражданская? Классовая? Отлично! Всё, завтра еду!
  Ледники Антарктиды, тропические ливни, впадины на дне океанов и безжизненные вечные вершины, песчаные пустыни и водная гладь Байкала, тундра, тайга, джунгли. Это мои родные места. Я родом оттуда. Что, не похоже?
   Просто красивые лица рядом друг с другом. Чёрты лица правильные, чёткие. Скифы или арии. Но черты очень явственные, узнаваемые. Многие их воспевали пылко в произведениях и творениях.
   «Когда я вырасту, стану дворником. Потом полечу в космос. А из космоса вернувшись, буду главным врачом, пожарным и милиционером. Вот».




  «- Волхвы нашей стаи никогда не ошибались! Боги указали им истинный путь. Лишь раз, в сорок четыре весны, Нут, жена Геба, сходит с рассудка и глотает Великое Светило прямо днём, но быстро выплёвывает его назад. Тогда наземь спускается Тьма Великая. Правит огнегривым скакуном Анубис и собирает свой урожай в Царство Мёртвых, ибо многие падают замертво от страха, лишаются рассудка. Сегодня именно этот день. Неверные не знают, что именно сегодня Нут проглотит Великое Светило и мрак наступит карающий!
     И в этот момент, угодный нашему покровителю Жакале, мы опрокинем неверных меньшим числом, но силою не земною. Ибо проглоченное Великое Светило останется у нас за спиной. И за спинами нашими будет следовать всемогущий Анубис, наводящий страх и ужас на неверных. Их войны будут падать замертво от ледяного дыхания Анубиса. И мы, благословенные, принесём великую жертву Жакале на третий день окончания Тьмы. И снизойдёт благодать с небес светлоликая! Смерть содомитам, смерть отступникам! Смерть, смерть, смерть!!! Да  прибудет с нами Жакала!!!!»,- отче двумя ладонями, внешняя сторона которых выделялась жёлтоватым оттенком, вертикально, сверху вниз, провёл по своему лицу, изображая старый обряд очищения. Выступившая лёгкая пена в уголках его губ исчезла под ладонями. Стая возопила, воздев палаши, ружья, автоматы. Дыхание, у  стоящих чуть ниже его сотников, перебивало. Было видно их могучие плечи, чугунные ключицы, космато-бородатые, звериные лица. Взор чёткий. Штурманы степных просторов.
   Местами обрывистый склон у реки, на вершине которого стая приготовилась к решающему походу. Отче, он стоял среди этих боевиков собственного батальона, стекавшихся в его стаю со всего Итиля, Уральских гор, Сиберии, впиваясь взором в собственных войнов . За его спиной, подперев одну руку в пояс, возвышался каменный Жакала. Из-за ветхости монумент немного просел, у него был отшиблен нос правого сапога, испещрён ветрами и стихиями лик. Говорят, этот Бог имел русское происхождение и летал по небу. Но содомиты подстерегли Жакалу и во время полёта подло опрокинули в Тартар. Но он воскрес в памяти людской навечно. Под ногами монумента было выбито имя этого бога поздней славянской письменностью. Все знали это, но, скрестив русское имя на тюркский мотив, нарекли его Жакалой.
Отче продолжал:
  « - Мы поведём наши священные полки туда, на северо-запад, в этот смрадный город Содома и Гоморры, в эту обитель вселенского Зла. Мы растопчем этот осиный улей, выжгем язву с многострадального тела земли и возликуем! Хватит столетиями  терпеть угнетение народов нашей земли, сосать их кровь и тянуть жилы, полонить и превращать в чревоугодников и содомитов наших сыновей и дочерей, торговать душами нашими! Намедни явился в видении моём великий Жакала, -Отче волосатой рукой взвил взор полков к лику монумента. Голос дрогнул, перепрыгивая на взволнованный, сосредоточенный тон, - Он молвил: «Веди, веди свою
стаю и я укажу вам путь, и я буду крылами стальными разгонять непогоду, ненастье на вашим пути!». И я содрогнулся, и я пал наземь,  и слёзно клялся, что воля его будет исполнена во веки веков. Мы клянёмся, слышишь, всемогущий Жакала, всадить осиновый кол в эту волчью яму! Мы взрыхлим там землю и высадим чудесные сады! Боги с нами! Слава Жакале!!!»
   Стаю разрывало. Хаотичная канонада в воздух перебила вой степных ветров. Начинался поход на Москву.




     Чугунный день звенел концовкой. Тусклая лампа на сорок ватт под потолком. Без плафона, голая, клянчит себе одёжу. Узкая полоска привинченного плотно к стене зеркала. Сырость. Струйки воды скользят по ямкам, морщинкам, впадинам, промежностям тела. Облегчённо переводится дыхание. Голова освобождается от дурацких звуков дня. Приятный шелест мыслей, сползающих, словно с талой водой, в бескрайние канализационные лабиринты. Парит. Закрыв глаза, подпираю омываемое тело в стену левой ключицей. Сзади услышал, ощутил медленные, равномерные звуки присутствия, физических действий. Вода неуёмно мягко придерживает, голосит что-то на своём языке. Не оборачиваюсь смирясь. Дыхания нет. За нас дышит вода. Однако взволнованность ощущается на спине собственной. Прикосновений нет. Любуется, собирается в желаниях, сомневаясь. Нет прикосновений. Лопатки, ребра спинные почувствовали её торчащие соски. Другого бы шибануло до костей, до клеточек через эти контакты мощного электрического прибора, вывернуло, с прикусанным языком, с пеной у рта перекосило в конвульсиях. Но пока для разряда этих волн не досягаем я(ты смотри, позирует ещё!). На другом диапазоне принимаю сигналы внешнего материального мира. Руки змеями вьются на каменном, казалось, бездыханном. Но клокочет долиной гейзеров внутри, грозит исторгнуть огромный кипящий фонтан. Язык горячий, чуткий её у моего соска в мелком, жёстком ворсе путаясь, укусами, хапками ищет, вновь теряет, вновь находит сосок. Шея, ушная раковина, мочка уха в переходе вновь на спину лицом, грудью прорезая тонкую кожицу. Притворство каменное постепенно иссякает, рвёт иллюзорную плотину. И взрываюсь, кидаюсь под поезд первородного инстинкта, успев уловить кадр изящности женского тела. Слегка оторопев от нахрапистой грубости, отлынивает, но секундно проникнув в долгожданный и внезапный ответ на предыдущие попытки добудиться, прибивается гвоздями намертво, без остатка, не сомневаясь и не страшась быть разорванной на куски…
   - Мне надоело с тобой трахаться. Уходи.- И выпрыгивает, мокрая.
   Врёт.



    Где-то часов в восемь утра одеваю механически не свежую фланелевую светлую рубашку в клетку, с засаленным воротничком. Натягиваю потёртые джинсы с дырявыми внутренними передними карманами( зашивать бесполезно. Ткань износилась от многочисленных стирок и рвётся регулярно). Привычно подкатываю длинные рукава рубахи до вида эдакого миловидного солдата Вермахта времён Второй Мировой(ну, есть небольшое сходство, надо сказать…).
   Распихиваю в задние карманы джинсов мелочь, ключи, бумажки какие-то. Отправляюсь привычным шагом заниматься социальной проституцией – продавать свои рабочие руки какому-нибудь дяде.
   Шурую домой по грязным улицам с удушенными в пакетике помидорами, хлебушком, прочим дерьмом, питаясь которым я не позволяю себе сдохнуть. Бегают туда-сюда человечки. Деревья с опавшими листьями скребут над головой изрядно надоевшую серость. Пересекаю небольшой пустырь по «козьей» тропинке, перспектива которой упирается в мой панельный бункер. Уставший и измученный как молоденькая проститутка после первого полноценного «трудового» дня. Ощущения похожие, надо сказать. Как будто в тебя что-то методично совали, а ты думал в этот момент о том, что сегодня приготовить поесть и чем занять вечерний досуг.
   Чавкает грязь под ботинками. Голова забита по привычке бессмыслицей, всякой- всячиной.  Молча обгоняют меня двое в одинаковом, в касках, слегка пригнувшись, с носилками на которых какое-то месиво в рваной и грязной гимнастёрке. Скрываются так же быстро где-то впереди как и возникли. Пройдя по тропке ещё несколько шагов, одергивает меня мозговой сигнал: «Кто это?». Останавливаюсь. По сторонам – бурьян из пожухшей травы, мусор бытовой. Впереди всё так же родной бетонный бункер. Кто-то давит истеричным шёпотом справа:
   -  Чё ты встал, мудила! Уходи отсюда быстрее!
   - Кто здесь?, - вопрошаю в голос, продолжая стоять на месте.
    Сразу же сверху послышался пронзительный приближающийся свист. Похожий на тот, при котором, дублируя фильмы про войну в профессиональной студии, озвучивают падение артиллерийского или миномётного снаряда. И точно. Шагах в двадцати от меня плюхается болванка, выворачивая и разбрызгивая рыхлую почву в разные стороны. Уже не раздумывая, с дико звенящим левым ухом, я непривычно, неправильно бросаюсь наземь и второй снаряд остервенело роёт землю шагав в десяти от меня. Осколки над головой бек-вокалом доводят до окончания соло, начатое шандарахнувшейся болванкой. Звон в ушах чудовищный, матерщинный. Тихо. Больше не рвётся поблизости, вроде.
   - Живой нет?
   - Чёрт знает.
    - Ей! Вы че делаете, а? Он вообще не при делах! Селёдка, ты что ли, сукин сын?!, - кто-то орёт.
    - Пошёл ты…! Весь твой поганый род тухлую рыбу жрёт! Я твою маму …!, -следует едва расслышиваемый похабный ответ со стороны, откуда прилетели болванки.
    - За маму я тебе уши отрежу, сволочь мордастая!
    - Возьмёт он меня! Ха! Иди подержись за бычий член!
    Подымаю голову, инстинктивно накрытую руками, приглядываюсь. Множество металлических серых огромных грибоголов возникло как будто из-под земли. Постепенно с разных сторон от грибоголового войска нарастает хохот, перерастающий в непристойное ржание.
    Я не принимаю таблетки, чрезмерно не употребляю алкоголь, не нюхаю и не покуриваю, но только что случившееся навели моментально на мысль, что я обдышался эфиром, накурился анаши, съел несколько упаковок феназипама или амитриптилина и выжрал литр водки.
    Грибоголова чуть приподнялась от земли до узнаваемого человеческого облика и, подавляя истеричные позыва смеха, махнула рукой:
    - Ползи сюда! Не бойся, свои мы!
    - Ну чего уставился?! Ползи!, - вторит вторая грибоголова.
    Вытащив из-под себя пакет с мятыми помидорами, брезгливо отшвыриваю и ползу по месиву земляному. Доползая до окопа, вновь насмешка еле сдерживаемая:
    - Ну что, не обделался от страха? Ты, когда падал, на рожу специально приземлялся?, - лицо моё, действительно, оказалось полностью грязным, что и вызвало припадок смеха у солдат.
    - Что случилось?! Война? С кем? Когда? Кто напал? Где враг?, - осматриваю своё по уши грязное тело, осыпая вопросами грибоголовых, невесть откуда взявшихся посреди пустыря.
    - Война, брат. Ничего не попишешь. Мы тут уже третью неделю в окопах вшей кормим.
   - Что-то я раньше не замечал тут…Откуда вы взялись?
   - А  то и не видел, что в атаку мы последний раз дней десять назад ходили. Даже обстреливаем по вечерам вражеские позиции с ленцой. ..Ну ладно, расскажи, как там в тылу.? Что делается? Чем живёте?
  - Вашу мать, это вы мне объясните, какого чёрта война тут идёт, а я ничего не знаю! По телеку не говорят, по радио, в газетах – молчок! С кем воюем?!
  - Ты успокойся, браток. С врагом воюем, с врагом.
  - Я слышал, что по ту сторону на русском ругались. Они русские что ли? Значит, гражданка?
  - Не, это не гражданка, там просто перебежчики есть.
  - Бл..дь, грязный как свинья!
  - Ничего, привыкнешь. Курить есть?
  - Не курю.
  - А что у тебя есть?
  -Да нихрена у меня нет.
  - Есть хочешь?
  - Нет. А лишний автомат найдётся?
  - Конечно! С этого бы и начал свои распросы!
 Солдат, всё так же не снимая своей грибообразной каски, исчез в лабиринтах окопов и блиндажей, но моментально вернулся:
  - Вот. Ещё в масле. Машина надёжная тебе досталась, убойная. Береги её.
  Солдат извлёк из мешковины прибор в обёрнутую и пропитанную машинным маслом промышленную бумагу и протянул мне. Бережно ободрав бумагу, предо мной предстал АК – 74 калибра 5,45 во всей суровой изящности. Дыхание моё участилось, как  при виде обнажённой женщины. Окоп наполнился свежим запахом стали и машинного масла. Ещё мой солдат, успевший за десять минут стать мои родным братом, протянул мне пару гранат.
  Заправски передёрнув затвор, я завалился на край окопа, прицелившись куда-то в сторону вражеских позиций. И несколько раз в одиночном режиме нежно придавил спусковой отросток.
   Тра!Тах!Тах!Та!
   Вновь заложило уши и вдарило в ноздри сгорающим порохом. По телу растеклась сладкая оргазмирующая истома и неописуемый восторг от лёгкого прикосновения к кокетливой, игривой смерти.
   Та-та-та-та! Гдыш! Гдыш!, - ответили с противоположенных позиций.
   Уже короткой очередью я вновь дал слово моему новому стальному товарищу.
   Кту-кту-кту-кту! – заработал в ответ вражеский пулемёт и мелко посвистывает над головой. Наши позиции постепенно потянулись к пробуждению, приходя в себя от пулемётного нахрапистого хамства. Застучало, заклацало, забубнело со всех сторон.
   Опорожнив первый рожок «в молоко», решаю, что такое «мотство» боеприпасов крайне бессмысленно, заряжаю второй и досылаю патрон в патронник. Перекинув через шею патронтаж, нахлабучив каску, карабкаюсь из окопа и, встав в полный рост, ору что есть сил:
 - Слушай мою команду! А ну вперёд! Ёб-переёб! В АТАКУУУ!!!
  И слегка пригнув к земле грязное тело, бросаюсь в сторону вражеских позиций. Слышу, как не смотря на отчаянный мат и ругань офицеров, за мной поднимаются, изъеденные томительным бездействием  грибоголовые сотни со стрельбой, ором, священной руганью, помогающей разогнать животные инстинктивные страхи перед гостеприимной смертью.
   Вновь заплюхало из полковых миномётов и безостановочно свирепствуют пулемёты. Уже показались окопы противника и головы, в которых я пытаюсь поспасть на ходу. Усиливаю и ширю в прыжках шаги. Шаг.. другой…окоп рядом…испуганы...паника…дёргаю спусковой крючёк…кто-то падает…крики...давить руками…прыжок!
    Потеряв на секунду равновесие, припадаю на колено. Вскакиваю. В одну сторону. В другую сторону на сто восемдесят градусов, готовый эякулировать адским свинцом. Нет никого.Дёргаюсь. Озираюсь. Пустырь, поросший бурьяном, бетонная коробка немая. Руки, сжимающие воздух вместо цевья, опускаются не слушаясь. Стою так вечные минуты. Ветер тащит по земле обёртку «Snikers».