Твой голос...

Первое, что связано с тобой – это твой голос… Твой голос… Ты почему-то заикаешься, это тронуло меня сразу же, мгновенно. А внешне ты чем-то неуловимо напомнил мне воина Древней Греции. И сейчас это твое заикание при такой почти эпической внешности сыграло для нас свою почти роковую роль. Не скрою: принадлежи этот речевой недостаток некрасивому человеку, это, наверное, сразу же оттолкнуло бы меня. А сейчас такой контраст вызвал мгновенное любопытство. И эти два фактора сработали видимо вкупе, они как бы дополнили друг друга, придав один другому уже бесспорное очарование. Кроме того, я уже знаю точно, если бы при твоей такой физической непогрешимости, я услышала бы уверенность в голосе, да еще столкнулась бы с напористостью в речи, это также в мгновение оттолкнуло бы меня. И мой интерес к тебе был разбужен будто самой судьбой. Мне сразу же подумалось: «Как жаль этого красивого молодого человека, как жаль…».
Как потом оказалось: ты никогда в жизни ранее не заикался, ни разу, никогда не заикался! Как потом показала мне жизнь с тобой: ты  - уверенный в себе человек, но не железобетонно-уверенный, просто ты всегда точно знаешь, что тебе нужно, и поэтому комплекса, ведущего к заиканию, в тебе не должно было быть никогда, и тут вдруг это… Это заманившее меня твое заикание случилось с тобой лишь однажды, когда ты в первый раз обратился ко мне, и я сразу же пришла в благодушное настроение и закрыла в себе ненадолго свое обычное критическое отношение к человечеству.

Твое отношение ко мне напоминает мне твое отношение к моему творчеству. Меня всегда ставит в тупик то, что ты не принимаешь без критики ни одного моего стиха, ты всё время говоришь мне, что что-то необходимо доделать, доработать, что, мол, еще «сырова-то», и глаз твой при этом не смеется, ты говоришь это абсолютно серьезно! Но почему же ты беспрекословно переписывал все мои стихи, что я присылала тебе через sms, находясь вдали от тебя, лишенная каких-либо других средств связи? Да, ты делал это по моей просьбе, чтобы стихи не пропали, но ведь ты не мог не видеть, что все те стихи по сути – неудачные, а ты все равно их переписывал! Когда в какую-то лихую минуту я закрывала свою стихотворную страничку, ты начинал потихонечку уговаривать меня открыть страницу, ты по-настоящему огорчался, когда я объявляла тебе, что больше не слышу в себе стихов. Иногда у меня шли стихи исключительно тебе и о тебе, но это будто мало трогало тебя, и это опять ставило меня в тупик. Ты никогда не будешь мной понят. Ты не будешь понят мной, не то, что называется до конца, ты просто никогда не будешь мной понят!

Ты всегда казался мне чересчур экономным, чуть ли не жлобом, и моё убеждение приняло уже почти катастрофические  масштабы. В твоем обычном, так называемом, джентльменстве я стала видеть, будто какой-то тайный умысел экономии. При наведении порядка я хватаюсь за пылесос, а ты тут же подходишь и начинаешь сам пылесосить, у меня же появляется мысль: ты боишься, что я сломаю прибор, и тебе придется покупать новый. То же повторяется и при размораживании холодильника, включении  стиральной машины, вообщем, мой маразм всё растет и растет. У нас поставили счетчик на воду, и я стала подозревать тебя в экономии воды, потому что опять-таки ты не даешь мне мыть посуду, просто молча, подходишь и просишь меня сесть, и продолжаешь сам мыть ее. Я всё время забываю, ведь я заболела, и все домашние бытовые дела даются мне уже давно с трудом, ты всё взял на себя. Ты всё время смотришь мне в лицо, ты будто пытаешься для себя понять из выражения моего лица, о чем я сейчас думаю. Сейчас ты, словно подменил свой постоянный, ранее задававшийся мне, вопрос, этим взглядом. Только теперь я поняла: ты еще до того, как только стало ясно, что я больна, смог это всё уже увидеть. Действительно, мужчина может видеть невидимое, в отличие от женщины, которая это невидимое может только почувствовать. Я всё время забываю о своей болезни, потому что ты никогда, ни разу не подал мне виду, что ты  тяготишься мной, что ты устал от моей болезни. С самого начала ты часто вдруг бросал мне одну только фразу: «Ты устала». Ты не спрашиваешь, ты говоришь это как утверждение, ты это так видишь. А я на эту фразу всегда бойко отвечала: «Нет, с чего ты взял, я не устала!». А мне всегда вспоминался детский кукольный спектакль «Божественная комедия». По сюжету Ева сидит в раю на качелях и начинает капризничать, и Адам ей говорит, мол, ты устала, дорогая. На что Ева справедливо замечает Адаму: «Нет, я не устала, мы – в раю…». Этот твой вопрос и мой последующий ответ немного походят на эту сценку, я не могу устать, я же – с тобой, ты, ты всё делаешь за нас двоих,

Жизнь всегда права, я в этом убеждалась уже не раз, жизнь снова показала мне истину. Ты – не жлоб, ты просто разумный человек, пришло время, и ты просто взял и отдал практически всё, что у тебя было, чтобы я жила, ты практически отнял меня у смерти, и теперь я живу. И что поразительно, я даже ни словом не обмолвилась тебе, что мне нужны деньги, я просто протянула тебе бумажку с номером телефона. А про себя я точно знала, если позвоню я, то, услышав, размер требуемой суммы, просто положу трубку обратно на рычаг, чтобы уже никогда туда больше не позвонить. Но глубокая убежденность, что у меня есть ты, и ты будешь до конца моих дней беречь меня, как сказано в Евангелии, как сосуд, не дала мне  усомниться в тебе, ни на мгновение, поэтому этот заветный номер я передала тебе, твердо зная, что теперь всё будет хорошо. Нашей жизнью все-таки руководит по большей части не логика совершаемых поступков, а интуиция. За два месяца до этой истории мне пришел стих, где ты купил у самой Смерти конверт с моей жизнью, и отдал за него всё, и даже еще и должен остался, но все-таки был убежден, что цена, этого конверта была невысока, потому что я осталась с тобой в этом мире...  А я после твоего состоявшегося телефонного разговора в потрясении от случившегося совпадения еще долго-долго всё повторяла и повторяла этот стих тебе, и даже больше себе, чем вызывала в тебе твой такой уже предсказуемый гнев. Ты не любишь, ты так не любишь, когда я говорю тебе: «Спасибо.». Спасибо – это твое любимое слово, обращенное ко мне, ты обычно говоришь его, беря мою руку и целуя ее.

Вечер. Я – в квартире родителей. Я жду тебя, в нетерпении я набираю домашний номер нашего телефона, трубку сняла какая-то девушка. Я положила трубку и снова позвонила, опять она… На мне – нет лица, маме только тихо сказала: «Завтра утром поеду туда и заберу свои вещи.». И всё… Звонок – в дверь. Это ты, у тебя усталый вид, ты целый день работал, и потом собрался ко мне, да еще захватил какие-то полезные тяжести для моих родных, ты был в дороге, когда я попала в эту смешную историю с теми звонками тебе. Слушая эту историю, ты только улыбался, и всё гладил и гладил меня по голове. И опять знакомое уже чувство вины перед тобой вползало в мою душу.

Родительская суббота, моего отца уже 6 лет как нет с нами. Стоит непривычная майская жара, ты с детьми собираешься на кладбище. Зная, как я плохо переношу жару, ты сказал мне оставаться дома, ты всё сделаешь сам. Потом наша младшая дочка «под великим секретом» рассказала мне, что ты заплакал на могиле моего отца, и она, увидев это, присоединилась к тебе, вы поплакали оба… Это опять поставило меня в тупик, я не могу понять почему ты заплакал там. Когда я потом спросила тебя об этом, ты как обычно ничего мне не ответил. Про себя я знаю точно, что у могилы чужих мне по сути людей я не смогла бы заплакать. Значит, мой отец не был тебе чужим..? Или ты, смотря на свободное место, подумал, что это место чуть не стало моим..? Никто, ни один человек на свете не вызывает у меня столько вопросов, сколько вызываешь ты. Есть только одно, что я могу утверждать точно: ты предсказуем в своей любви ко мне, ты любишь меня.

Ты помогаешь старшей дочке распутать волосы, проведя по длинным волосам еще раз расческой, ты оглянулся на меня и как-то грустно, но с улыбкой тихо заметил: «Помнишь, у тебя раньше были такие же волосы…». Да, я, конечно же, помню эту почти анекдотичную историю с моими волосами. Мы только начали встречаться, ты почему-то всё время что-то говоришь мне о моих волосах. Они словно манят тебя. Это повторяется настолько уже часто, что я стала будто в чем-то подозревать тебя… Мысль, что твой интерес ко мне как-то связан с этими волосами, уже не дает мне покоя. Я, наверное, даже стала ревновать тебя к этим волосам. Перед каким-то свиданием я остригла волосы, я остригла волосы только из-за ожидаемой мной твоей реакции на это действо. Ты по-настоящему расстроен, ты так поник, так растерялся, что  я почувствовала себя виноватой перед тобой.

Начался дождь, все раскрыли зонтики. Мы идем в ЗАГС, он - совсем рядом, мы – это ты, я, мои и твои родители, и наши свидетели с детьми. Твой отец случайно ботинком угодил в лужу, и в сердцах бросил самому себе вслух: «Зачем я-то пошел?!». И вдруг ты также нервно отвечаешь ему вопросом: «А я зачем иду?!». Сказал, и испугался того, что сказал. Ты испугался так, что испарина мгновенно покрыла твоё лицо. Если бы не твоя такая реакция, я бы может быть и не поняла бы смысла сказанного. Жгучая, тихая даже не обида, обидища вползла в душу. Я уже представила себя поворачивающей обратно, я даже уже повернула голову, но я увидела лица детей, своих еще совсем маленьких племянников, нарядных и ждущих кажется первого в их жизни торжества. Иду, ощущая, как ты всё время жмешь мне руку и только твердишь и твердишь: «Прости-прости-прости…». Мы вошли в ЗАГС, я – в обиде на тебя, ты – в этом страхе потерять меня. Но постепенно всё вошло в свою прежнюю колею: я – безмерно, просто безгранично счастлива, широченная улыбка всё наплывает и наплывает на мое лицо, и я никак не могу ее уменьшить, ты же опять стал, будто испуган, суров и сосредоточен. И лишь, когда прозвучало: «Молодые, поздравьте друг друга!», ты, наконец, расслабился. Недаром говорят, что для женщины регистрация брака – это праздник, а для мужчины – шок. Да, это так! А потом я буду смеяться надо всем этим, говоря своим племянникам, что я привела своего жениха, связанным и с кляпом во рту, и лишь когда прозвучал вопрос о добровольности вступления в брак, кляп был на секунду убран. И дети, сами бывшие там, снова и снова просили показать кассету с записью этой церемонии, чтобы все-таки увидеть это. А потом уже наши с тобой дети стали донимать расспросами как это всё происходило, и ты, смеясь, всё время добавляешь: «Ну вот, опять уже 101-я рассказка…» Да, я всё время выдумываю и выдумываю историю нашего похода, все, прибавляя и прибавляя никогда не существовавшие детали, я будто всё стираю и стираю из памяти ту свою обиду. Дети, слыша этот твой смех, начинают сердиться, понимая, что до правды здесь, кажется, очень далеко. Точно также они сердятся, пытаясь узнать от меня как же мы с тобой познакомились, действительно сердятся, почти до слез… Но, что я могу поделать, меня начинает нести, видя эти твои немного печальные глаза и почему-то грустную улыбку, и ты будто опять ждешь от меня, что я еще придумаю… Но ведь всё началось с твоего голоса, это правда, с твоего голоса…А мне как всегда хочется, чтобы твоя грустная улыбка стала вдруг по-настоящему веселой. Мне нужно, мне так нужно, чтобы ты был счастлив рядом со мной...