Голова Вадика Головлева

Болит голова. Болит, болит, болит.
Мама утром говорила: «Померяй давление». Мама оберегала  - и уберегла. И вот он, сутулый очкарик, экономист со стажем – 1С бухгалтерия за пятнадцать тысяч плюс премия - понуро бредет по мостовой.
Мороженого надо купить.
Болит голова.
Сугробы мыши съели. Кусты из черных стали коричневыми. Зелень с глупыми одуванчиками лезет из прошлогоднего дёрна. Весна.

Мама говорила: «Надо окончить институт, Вадик». Ну, окончил. Теперь ему двадцать девять, у него собака – плюшевая прожорливая такса по кличке «Дадя», два хобби – одно языковое, он изучает китайский, и второе – гитарное, два старых неинтересных друга и одногруппница Валя, с которой он встречается, стесняясь. Валя феминистка. С ее внешностью станешь. У нее три крашеные волосины во лбу, и она с рождения в джинсах.
Голова!..
Он плюхнулся на сырую скамейку. «Вадик почки!» На скамейку нельзя – почки, от мороженого – тонзиллит, от жизни вообще – смерть. И всюду страх: в метро, в лифте, в маршрутке. «Следи за собой!» Следи, что ешь, там добавки и ГМП, следи, что пьешь – там вообще отрава. В компьютерах вирусы – следи! Держись подальше от птиц – у них в клювиках птичий грипп, от собак – в  их слюне бешенство. Избегай людных мест: стадионов, театров, дискотек и ночных клубов - там могут взорвать, затоптать и сжечь. После прочтения…
- Вадик, ты где? – зазвонил телефон.
- Я здесь, мама.
- Где «здесь?!» - она уже всполошилась
- В сквере на скамейке. Я иду…
- На какой скамейке? Там сыро, простудишься!..
Голова!
Он отключился. Он – вне доступа.
Воробьи что вытворяют, надо же. Ожили, оттаяли. Он отломил вафельную корочку: «Ешьте». С работы – домой, с работы – домой. И никуда нельзя. Всюду страх. Вправо – влево – расстрел. Кажется, это из другой оперы. Нет-нет! Он – свободный человек. И вокруг – свободные люди. Кредитов у него нет, долгов по квартплате нет, приставы ему не страшны, из страны, если что, выпустят. После биометрии. Надо пригласить Вальку в кино: 3D, «Аватар», последний сеанс, то сё, потом к ней кофе пить. Лучше на дневной сеанс. В субботу. Допустим, в три пополудни, чтоб ночью не возвращаться. Блин…. В субботу у нее все дома.
Вот и музыка откуда-то. Фонари зажглись. Хорошо. На лавке одному – хорошо.  Голова так тупо-тупо болит, точно вдалеке. Но жить можно.
- Вадик, ты почему трубку не берешь? – голос у мамы вкрадчивый.
Воробьи мутузят вафельную корку. Один серый нахальный наскакивает на робкого, отнимает. Всё, как у людей.
- Я беру. Иду я, не волнуйся.
- Хлеба купи.
- Хорошо.

Страшны не добавки и сосульки в голову, не грабители в лифте. Страшно, что ему двадцать девять, и он похож на Акакия Акакиевича. Только тот старый был, а он – молодой. Неказистый маленький человечек в большом городе. И без секса. С  Валькой одногруппницей, к которой в субботу нельзя. Акакий мечтал о шинели, а он – о любви, которая будет когда-то, где-то. Далеко-далеко. За синими горами, за дальними морями. На работе он смотрел в экран компьютера, и видел эту прекрасную землю с холмами, лазурное небо, белые облака. Вот он идёт по волнистой траве, мягкой, ковыльной. Не один, а рука об руку с девушкой, лица которой не разбирает, – видит только плечи, сильную шею, светлые волосы и розовое платье. Развеваясь, оно задевает его колени, и сердце прыгает солнечным зайчиком. Они идут к горизонту. Солнце светит в лицо, им весело. Стрекочут кузнечики. В ковылях заботливо пищит мелкая живность. Они переговариваются. Девушка поет. Вернее, напевает что-то: «Не надо печалиться, вся жизнь впереди…» И оба знают, что впереди их ждет дом на берегу широкой реки, криница с журавлём, и у дома – сад…

На светофоре он прикрыл глаза. Увидел этот сад: вишни, яблони. Как у Ван Гога. Лепестки опадают, земля – свежая, сырая, в весеннем снегу от яблоневого цвета.
- Молодой человек? – старушка-одуванчик с сумками.
- Да-да, я помогу.
Мигнул зелёный.
- Мне к магазину – на ту сторону. Не вижу ничего, вы уж извините…
- Мне туда же. Держитесь.
Он всегда находил общий язык со стариками и старушками. Пил чай  с соседкой Розой, гулял с Дадей вместе Иваном Павловичем из соседнего подъезда.  «Замечательный у вас мальчик, Калерия Семеновна!» - задыхаясь, шептали они маме. Значит, и он – старик! Ну да. Внутри у него трухлявая требуха, кислые вонючие кишки и мятое сердце. В нем живет Акакий Акакиевич, согнутый, сморщенный, испуганный. Когда-то маленький, а теперь – большой. Он растет, как гриб. Скоро заполнит собой внутреннее пространство Вадика Головлева, съест кожу и вылезет на улицу. Как тогда быть?! Он замер.
Рыжая кассирша с челкой испуганно спросила:
- У вас все?
- Да-да, - он подхватил батон, три бублика, любимые слоеные пирожки с лимонной начинкой и двинулся к выходу.

Что же получается: девушка в розовом платье… в прошлом? Как он раньше не догадался! Конечно. Иначе откуда бы он знал про сад, травы и дом у реки? И песню эту. Слова – откуда? Чёрт! Вадик прислонился лбом к холодному стеклу:  это не будущее – прошлое. В нём – в прошлом! - розовое платье и белые облака. В нём – горизонт и синее небо. А впереди - ничего…
- Молодой человек, вы выходите? Стали на дороге, не пройти, не проехать…
Он дико посмотрел на обвешанную сумками покупательницу:
- Я – не молодой…
- Какая разница? Загородили проход.
Ничего не будет. Пот выступил на измученном суровой зимой лице. Все, о чем он мечтал, - в прошлом. В настоящем – воробьи, дерущиеся из-за крошек, неоновая реклама, 1С бухгалтерия, кабинетик с пластмассовой мебелью и шаг вправо – шаг влево расстрел: отравленная еда, сосульки с крыш, террористы в масках, педики в лифтах и симпатичное жульё в телевизоре. Да еще мама, Дадя, китайский словарь и гитара. Это немало. У него еще есть время. Он поживет, поживет. Его будущее – в прошлом. Зато теперь его никто не отнимет.

Вадик вошел в подъезд, остановился у почтовых ящиков - будто за газетой. Газет они давно не выписывали. Прислушался: растет  Акакий Акакиевич, пыжится, ручки распрямляет. Ишь, булькает. «Сейчас чай будем пить, проголодался?» - успокоил его Вадик.
- Господи, Вадя, где ты так долго? – услышав шаги, мама отворила дверь, и ему не пришлось греметь ключами и попадать трясущимися руками в замочную скважину.
- К-кто?..
- Совсем заработался, - покачала головой Калерия Семеновна, приняла из его рук сумку. – Псина, назад.
Такса взвизгнула.
- Мой руки и ужинать. Отвечай на звонки, Вадя. Я беспокоюсь. Валя твоя звонила.
- Кто?!
 - У нее деньги на мобильнике кончились, просила перезвонить. Там какая-то поездка от работы. В Финляндию, кажется. На автобусе, - мать задвигала на кухне стульями. – Разумно ли, Вадя? Дороги сырые. По утрам гололед…
Такса посмотрела на него черными глазами, принюхалась, попятилась толстой попой в комнату.
Он ощупал лицо: рыхлое, вялое. Акакий вылез!..
- Мама…
- Ну, что ты? Что? – по голосу Калерия Семеновна поняла, дело швах. Бедный мальчик! Так устает! Высунулась в коридор, – Все хорошо, слышишь? Сейчас разденемся, поужинаем. У меня капуста тушеная с рагу. Что случилось?
- Голова… болит. Сильно.
- Это весеннее. Давай помогу. Все будет хорошо. Тебе надо витаминов попить, - она стянула с него куртку. - Ну, давай. Вот так, вот так… Я – люблю тебя. Люблю.