Фима

               
               
Уютный, весь уцветоченный, ухоженный дворик, образованный служебными зданиями крупного штаба. Апрель здесь, возле южного города – совсем весна, почти лето. Зелень цветёт, птички весело чирикают, заботясь о  продолжении своего шумного рода. Яркое солнышко дополняет радужную картину, делая и без того яркие весенние краски сочными и бодрящими.
Под стать природе и настроение группы генералов и офицеров, собравшихся тут. Вот-вот они полетят в Москву, к самому Министру, докладывать об успехах их объединения. Добились многих хороших показателей. Это отражено в докладах, папки с которыми бережно прижимают к себе адъютанты, жадно ловящие ( не пропустить бы что! ) каждое слово Своего. Вокруг, как всегда возле большого начальства, комариной тучей вьётся группа офицеров – начальников служб, спешащих немедленно выполнить любую просьбу – приказание высоких чинов, не ожидая окончания фразы.
Вдруг взгляд Самого неожиданно упал на новейшую парадную шинель Начальника Политуправления ( летели-то в Москву, а там ещё холодно, да и приказа о переходе на летнюю форму одежды ещё не было). Шинель, как шинель, сидит чудесно и даже скрывает начавшее наливаться соком брюшко.
  -- Комиссар, а не длинновата ли у тебя шинель?
Дело в том, что во всей Советской Армии, независимо от роста, размера,  края шинели должны быть от пола 40 см. И за длинной шинели все – и старшины, и командиры, и комендантская служба ( патрули ) постоянно следили. Конечно, генералу замечание не страшит, но личный пример… Да и заметил-то Сам…
  -- Комендант!
  -- Слушаю, тов. Командующий!
Эти угодники всегда на расстоянии окрика Самого.
  -- А ну-ка, замеряй!
  -- Слушаюсь!
Выхватив из кармана линейку, всегда готовую замерить расстояние между звёздочками на погонах, между эмблемами и краем петлиц, ширину брюк и т.д., комендант подлетел к Нач. ПУ, сдерживая кряхтение наклонился, приставил меритель и объявил:
  -- На 4 см. длиннее, чем положено, тов. Командующий.
  -- Ну вот.., а летим-то к Министру!..
Что делать? На таком уровне отнекивания, отговорки и повторные замечания недопустимы. Да и заметил не кто-нибудь, а  Сам. Выручил всегда услужливый к начальникам, зато беспощадно свирепый ко всем остальным воинам гарнизона – потенциальным  нарушителям, комендант:
  -- Тов. генерал, снимите шинель, я – мигом. Фима и уберёт эти 4 см. А Вам тут не будет холодно. Я – мигом.
И, бережно положив на протянутые руки новейшую генеральскую шинель, комендант трусцой   (времени в обрез, да ждёт не кто-нибудь, а Нач. ПУ – член Военного Совета)  прямо к Фиме.

В полуподвале одного из зданий этого архитектурного каре была каморка. Кому нужно пришить погоны, распустить вытачки (« материал садится), что-то подшить, удлинить – все служаки этого огромного штаба шли в эту каморку, В ней священнодействовал Фима, великий мастер ножниц, ниток и иголок. И всё и всем он успевал, и всем делал неплохо и никаких  нареканий на него ни от кого никогда не было. Были у него только две слабости:  до ужаса боялся высоких начальников, робел перед ними, терялся и заикался  и, потакаемый многочисленными посетителями, любил рассказывать анекдоты о евреях.
        Радостно встретил Фима запыхавшегося коменданта, бросил какую-то работу и изобразил полное внимание. Комендант, отлично зная Фиму, был краток:
        -- Убери 4 см… члена.               
        Фима широко улыбнулся:
        -- Мой Бог, да это нам…
        И, не теряя времени и отлично зная слабость коменданта  к  анекдотам, взялся за свой репертуар:
       Судья: Так почему Вы решили развестись?
       Истец: С ней же вся Одесса живёт. Я так не могу.
       Возмущённый голос из зала: Ишь, фраер, вся Одесса может, а он не   может!      
       Руки Фимы мелькали. Он был великим мастером кройки и шитья и пока он рассказывал этот короткий, но в то время свежий анекдот, одна пола была уже готова –      укорочена на 4 см. Хорошо, что шинельные полы не нужно подрубать. Отрезал и — всё.  Готова!

  Сара звонит исааку: "Приходи, Абрам вечером уходит".
  Исаак: "А как я узнаю, что он   ушёл?"                Сара:  «Я брошу копеечку, она звякнет, ты и входи».                . 
 Вечер, Абрам ушёл. Сара бросила копеечку. Прошло полчаса - Исаака всё нет.    
 Сара, выглянув в окно:  «Исаак, ты здесь?»   
 Исаак:  «Да!»
 Сара:  «Что ты делаешь?»
 Исаак:  «Деньги  ищу»
.Сара:  «Вот жлоб: я её давно За ниточку  подняла».

      Но времени  Фима зря не терял:  он ласково перевернул на широком столе новейшую генеральскую шинель, осторожно расправил полу, во многих местах отметил мелком роковые 4 см (чтоб отрезать ровненько) и опять взялся за громадные портняжные ножницы.

      Лежат в постели Хаим и Сара. Она толстая, а он тонкий, измождённый весь.             Она  толкает его, а он спрашивает:
    - Что? Опять?
                Сара:  «На работу пора вставать».
    Хаим вскакивает с кровати радостный:
    -- На работу! Ура, на работу!

    -- Готово! Вот теперь можно и к самому Министру.
Конечно, тут же щеточкой, нежно, как  с самого Нач. ПУ, стряхнул с новейшей генеральской шинели несуществующие пылинки, балетно-акробатическими движениями рук сложил произведение портняжного искусства и с почтительным поклоном положил его на протянутые руки коменданта. Комендант глянул на часы (да, Фима – великий мастер) и с видом, выражающим всю тяжесть проделанного им труда, шагнул в открытую чародеем иголки и ниток дверь. Низкий поклон Фимы, поддержавшего одной рукой локоток коменданта, чтоб он не споткнулся о порожек и не уронил новую шинель самого Нач. ПУ, выражал услужливость и постоянную готовность сделать всё для высокого начальства.

     -- Тов. генерал, готово, пожалуйста.
     С заискивающей улыбкой комендант распахнул шинель и, услужливо держа  её за плечи (не дай Бог прикоснуться к сверкающим генеральским погонам!), подал Нач. ПУ. Тот, не торопясь, чувствуя своё положение, просунул руки в рукава и одним рывком (подкладка-то шёлковая, легко скользящая по мундиру) посадил её на место. Встряхнул борта и с трудом (петли-то новые, толстые!) стал застёгивать пуговицы. Сам прервал беседу с генералами и, желая отметить исполнительность, обратился к Нач. ПУ:
     -- Вот видишь, комиссар…
     И широким жестом руки показал на полы его шинели. Вся группа генералов и офицеров с одобряющими покачиваниями фуражек повернулась к Нач. ПУ  и замерла: красивейшая шинель на его монументальной фигуре по-прежнему была с одной полой упрямо ниже положенного на 4 см., а другой – бессовестно короче первой на 8 см.   
     Немая сцена длилась недолго, за нею раздался взрыв смеха. Каждый смеялся по-своему. Одни  взахлёб, откровенно, а другие – тихонько, отвернувшись: как бы Нач. ПУ не запомнил,  кто над ним смеялся. Сам невинно обиженный не сразу понял в чём дело, а когда сообразил, то, побагровев от ярости, скинул шинель и решительным шагом  (времени до отъезда на аэродром оставалось 40 минут) двинулся к Фиме. Ногой  распахнув дверь, ворвался в царство шитья и закроя и, попав с ярко освещённого двора в сумрак полуподвала, застыл у порога, давая свирепо блестевшим глазам адаптироваться.
      В этот миг Фима, увидев генерала с шинелью в руках, почувствовал недобрые колики и бурчание в желудке и от страха забился в угол каморки и потерял дар речи.
      -- Ты что? Ты соображаешь? Издеваться? Да я тебя!..
      Долго не мог анекдотист понять,  в чём дело, чем он так разгневал высокое начальство. Насмерть перепуганный, он не решался ничего спросить, да и просто не мог произнести ни слова, а из массы междометий и сочных выражений, бессвязно вылетавших вместе со слюной изо рта Нач. ПУ, ничего сообразить было невозможно.
      Трудно восстановить в подробностях схватку необузданной ярости со смертельной испуганностью, но как-то Фима понял свою оплошность, как-то смог решить, что делать, и как-то осмелился и даже смог, сильно заикаясь, заговорить.
      - Тов. г…г… генерал, я сд…сд… сделаю, я с… с… сейчас всё с…с…сделаю, а потом б…б…бесплатно  п…п…пошью В…В…Вам н…н…новую шин…шин…шинель. Тов. г…г…генерал, я всё сд…сд…сделаю, только д…д…дайте  мне В…В…Вашу м…м…машину на п..п…полчаса.
      -- Бери! Но, если через 30 минут ты не привезёшь мне шинель, я тебя…
      Схватил  дрожащими  руками Фима новенькую парадную генеральскую шинель с дважды обрезанной одной и длиннее на 4 см. положенного  другой полами, и,  громко икая  (видимо, с перепуга), заплетающимися ногами изобразил бег к  генеральской машине.

      Как уж в городе выручали нашего бедолагу его соратники по мелку и лекалу,  рассказывал ли ему кто-нибудь там  свежие анекдоты нам не известно, но   ровно  через  30 минут бледный, икающий и всё ещё трясущийся Фима вылез из машины и с трудом подал Нач. ПУ шинель.
      Придирчиво осматривали офицеры злополучные полы и ничего, никакого шва не заметили.

      Долго кланялся вслед уехавшим машинам  и что-то шептал про себя наш герой.  Очнувшись, он, перебирая ватными ногами и громко икая, поплёлся в свою мрачную каморку, грузно сел на табурет и уронил голову на стол.

      Целый месяц для Фимы не было весны, не видел он зелени и цветов, не слышал весёлого щебета птиц. И каждый спускавшийся к нему в полуподвал, замечал, что он испуганно шарахался  в  угол, что-то там долго шептал, и  только потом, озираясь по сторонам, приступал к делу.

       Жаль. А до чего  хорошие анекдоты он рассказывал раньше, до совещания у Министра!