За что?

Аннотация
«За что» — это пронзительный рассказ о детстве, разрушенном равнодушием и жестокостью. История мальчика Мишки, оказавшегося в чужой семье, сталкивается с невыносимой реальностью домашнего насилия, равнодушия общества и одиночества. Каждый день он пытается найти опору — в братской дружбе, в памяти о матери, в преданной собаке. Но как выжить, если даже любовь становится наказуемой?
;Также  показано, как равнодушие убивает медленно, а жестокость взрослых калечит навсегда. Это не просто рассказ — это крик души ребёнка, которого не услышали.
;Рассказ не оставит равнодушным. Он о том, что за каждым «трудным» ребёнком часто стоит трагедия, которую он не в силах выразить словами.
               
                Мишка – щуплый и загорелый мальчишка прятался от мачехи в собачьей будке. На его обветренном лице, от жары, выступили капельки пота. Опасаясь быть обнаруженным, он старался сидеть тихо.
Хозяин будки, крупный пёс по кличке Серый, спасаясь от палящего июльского солнца, разлёгся в тени вишнёвых деревьев. Он положил голову на лапы, дремал настороженно и изредка щёлкал челюстями, отгоняя муху, пытавшуюся сесть на его влажный нос.
            Год назад Серого от гибели спас тот самый мальчишка, который теперь сидел в его конуре. Тогда, купаясь в реке, Мишка вдруг услышал пронзительный собачий визг. Он вылез из воды и босиком побежал туда, откуда доносился звук. У зарослей кустарника он увидел подросшего щенка, привязанного цепью к тонкому деревцу. Четверо мальчишек кидали в него камни. Щенок надсадно выл, то падая на задние лапы, то заваливаясь на бок. Мишка, не раздумывая, рванул к нему.
— Вы что делаете?! — крикнул он, заслонив животное собой.
— Убить хотим! Он курицу загрыз.
— Отдайте его мне. Я давно ищу собаку.
— Зачем тебе? Всё равно сдохнет.
— Не сдохнет. Я его выхожу! — упрямо твердил Мишка, мысленно прикидывая, что делать, если они не согласятся. В случае чего — придётся драться. Отступать он не собирался.
Мальчишки легко согласились:
— Ладно, забирай.
             Щенок лежал на боку, не скулил, не поднимал голову. Он тяжело и часто дышал, высунув язык. Мишка отстегнул ошейник, осторожно поднял полуживого кобелька на руки и понёс домой. В сарае он отгородил угол досками, постелил солому, поставил рядом алюминиевую миску с водой и положил кусок хлеба.
С утра мальчик уже сидел возле избитого щенка. Три дня тот лежал на боку — не ел, не пил. Мишка ежедневно менял воду, приносил свежий хлеб. На четвёртый день пёс с трудом поднялся на передние лапы и полакал воды. Мальчишка тут же сбегал на кухню за котлетой.
Щенок поднял морду и жалобно заскулил, будто рассказывал своему спасителю на собачьем языке, как его чуть не убили. Или, может, оправдывался: мол, та курица сама виновата — не стоило клевать из его миски. А может, благодарил за спасение.
Он постепенно поправлялся. Мишка задумался над кличкой:
— Буду звать его Серый. А потом, может, придумаю что-то получше.
Но имя прижилось. За год пёс заметно вырос, стал сильным и крупным. А кличка осталась той же.
            
          — Мишка, скотина мелкая, выходи! — крикнула худощавая молодая женщина в пёстром ситцевом халате. Она обыскивала каждый угол двора, где только мог прятаться ребёнок.
— Лучше сейчас выйди! Иначе сама найду — и прибью тебя, зараза!
Мальчишка понимал, за что его ищут. В его обязанности входила работа по хозяйству, и хотя почти всё он сделал, про траву для телёнка забыл — убежал с мальчишками на луг.
            Во дворе стояла тишина. Лишь изредка в кустах чирикали воробьи. Мачеха ушла в дом, гремела на кухне посудой. Мишка тихо выскользнул из конуры, прошмыгнул в сарай, взял пустой мешок и поспешил к огороду — рвать траву. Он так увлёкся, что не заметил, как за спиной появилась она.
Резкий удар по спине заставил его вскрикнуть. Он обернулся — в руке у мачехи прут.
— Чего глазеешь, гадёныш? — злобно прошипела она.
— Сама ты такая, — сорвалось у Мишки.
Она застыла на миг, ошарашенная дерзостью, затем глаза округлились, брови взметнулись.
— Ну сволочь, сейчас получишь!
Она схватила его за руку и с яростью начала хлестать по спине, приговаривая:
— Получай, сучонок! За то, что мать обзываешь!
— Ты мне не мать! — выкрикнул он, прикрываясь от ударов свободной рукой.
— Ах ты паршивец! — зарычала женщина. Вцепившись в уши пасынка, она потащила его во двор. Тот сопротивлялся, но боль была невыносимой. Поддав пинка, она втолкнула его в дом:
— В угол! На колени, выродок! Будешь стоять до тех пор , пока я  не разрешу выйти!
Мачеха хлопнула дверью и вернулась на кухню. Мишка зашёл в комнату, открыл тумбочку, достал старую фотографию матери. Дрожащими руками прижал её к груди. Беззвучно заплакал. Воспоминания хлынули потоком о беззаботном детстве, о маме, которую он так любил,.
Вдруг в комнату ворвалась мачеха:
— Я же сказала: в угол!
Она выхватила у него фотографию.
— Верну, когда научишься вести себя как положено!
— Отдай! — закричал он и вцепился в её руку, пытаясь остановить. В отчаянии поцарапал её.
— Змеёныш! Ещё и царапаешься?!
Она с силой оттолкнула его, разорвала снимок пополам и вышла, хлопнув дверью.
Мишка застыл. Самое дорогое, что у него осталось от матери, было уничтожено в один миг. Он схватил стоявший у двери отцовский кирзовый сапог и швырнул в мачеху. Сапог с глухим стуком угодил ей в затылок.
— Смерти моей хочешь?! — заорала она, обернувшись.
Мальчик метнулся обратно в дом и запер дверь на крючок. Затем собрал с пола обрывки фотографии, аккуратно склеил их на листке из школьной тетради и спрятал на чердаке.
             
               Судьба Мишки пошла наперекосяк с самого раннего детства. Сначала он жил с родителями в маленьком городке в России. Ему было четыре года, когда отец ушёл из семьи. А спустя ещё три года случилось непоправимое — умерла мама.
Некоторое время Мишка жил у тёти, а потом неожиданно появился отец, Фёдор, и забрал сына к себе. Мальчик не хотел уезжать. Там, в родном городке, всё было знакомо: улицы, люди, двор. Там начиналась его осознанная жизнь.
Отец привёз его в село Крупское, что на юго-востоке Казахстана, в районе Семиречья. Здесь Фёдор жил с новой семьёй: у него уже было двое детей. Один — Сашка, сын мачехи от первого брака. Второй — Борька, их общий.
В доме все дети  разделялись на: «твой», «мой» и «наш».
Шестилетний Сашка сразу подружился со сводным братом. Он был живой, добрый, совсем не похож на взрослых. Младший — Борька — часто находился у бабушки, а Мишка ощущал себя чужим.

            — Эй, стервец, выходи — отец ждёт на кухне! — крикнула мачеха со двора.
Уши болели, в них стоял звон. Мишка нехотя пошёл. Угнетала мысль о предстоящей трёпке. Суровый на вид отец, с выразительными и
малоподвижными чертами лица, разомлевший после сытного ужина, сидел на табуретке за столом, курил. От тлеющей папироски, тонкой струйкой  поднимался сизый дымок. Фёдор бросил пренебрежительный взгляд на сына, поднёс папиросу к губам, сделал глубокую затяжку; и насладившись, выпустил две струи белого дыма через нос.
– Как ты назвал свою мать? Повтори, чтобы я услышал! – размеренным голосом спросил он.
– Она первая меня обозвала, – мальчишка искал оправдание своему поступку.
– Я сколько раз тебе говорил, что это твоя мать! – указывая на мачеху пальцем, твердил отец. Не торопясь, он встал из-за стола – подошёл к сыну.
– Ты понял меня! – строжился он, потрясывая увесистой рукой у головы ребёнка. Мишка невольно отступил в сторону. Когда кулак отца оказывался вблизи, сын вздрагивал, зажмуривался и закрывал лицо руками.
– Что как дурак дёргаешься? Встань ровно и руки опусти вниз! – строго требовал отец. Как только мальчишка опустил руки, в тот же миг упал от сильного удара по голове. Всё произошло молниеносно: он оказался на полу, в ушах звенело, из носа текла кровь. Мальчишка не плакал, он тихо лежал, закрыв голову ладонями рук, боясь шевельнутся. Любое неверное движение могло разозлить отца и навлечь большую беду.
– Вставай, и вытри свою морду, а на будущее учти, я всё равно сломаю твой настырный характер! Я научу тебя родителей уважать! – Фёдор говорил с видимой неприязнью:
 – И кровь за собой убери!
Сын кое-как поднялся на ноги. Его шатало из стороны в сторону. Во дворе, прислонясь плечом к деревянной стене возле умывальника, он  смыл с лица кровь. Затем принёс ведро с водой, тряпку – вымыл в кухне пол. Чтобы не попадаться в этот вечер на глаза, он спрятался под навесом. Это была деревянная пристройка к дому, без окон. Там лежали дрова на зиму, уложенные вдоль стены под самую крышу; находился погреб; и несколько деревянных бочек наполненных сухим комбикормом для свиней. Между этими бочками, в полутьме, мальчишка чувствовал себя в определённой недосягаемости. Он часто прятался там, погружаясь мыслями в свой собственный мир.  Там он размышлял, мучился вопросами, на которые не находил ответов.
— Почему издевательства считаются нормой? — думал он. — Отец говорит: «воспитываю», а сам бьёт. Соседи слышат — молчат. Почему?
Отец часто повторял:
— В милицию не суйся. Участковый мой товарищ. Привезёт — и будет хуже.
Мальчик однажды видел, как они выпивали. Тогда же слышал, как отец хвастался:
— Воспитываю ремнём! Для профилактики.
— Зачем? Он ведь спокойный, — удивлялся гость.
— Да так, — пожал плечами Фёдор, не зная ответа.


              Чувство страха у Мишки появилось  через пол года, после его появления в новой семье. В один вечер Фёдор и мачеха собрались в кино и оставили детей с бабушкой.
— Мы уходим. Сидите тихо, не балуйтесь, — строго предупредил отец.
Но дети есть дети — не прошло и пяти минут, как начали играть. И вдруг дверь распахнулась — в дом вернулся Фёдор. Он яростно накинулся на Мишку, схватил ремень и начал лупить. Удары были зверскими. Мальчик потерял сознание.
Когда родители вернулись с кино, мачеха спросила:
— А что он всхлипывает и дрожит?
— Наверное, с Сашкой подрались, — беспечно отмахнулся Фёдор.
— Что ты врёшь! — вмешалась бабушка. Она не была Мишке родной, но всегда старалась заступиться: — Это ты его избил! Чтоб у тебя руки отсохли, изверг!
— Да я его два часа назад отлупил. Он должен был уже успокоиться, — пробурчал Фёдор.
          
             Синяки едва сошли — Мишка простудился. Играли в хоккей, он вспотел, снял куртку, а ночью начал сильно кашлять.
— Хватит бухтеть! Иди, пожри сахар, — раздражённо сказал отец. — От сладкого кашель проходит.
Мишка съел несколько ложек сахара.
— Ещё раз услышу хоть звук — изобью! Мне завтра на работу рано!
Кашель не проходил. Мишка спрятался под одеялом с головой, но отец всё равно услышал. Поднялся, включил свет, схватил резиновый галош и начал бить.
— Лежи смирно! Не крутись!
Мальчик пытался прикрыться подушкой, но её тут же отбросили. До утра он не сомкнул глаз, тихо всхлипывал и не мог понять: почему? Неужели так выглядит воспитание?
«До больницы идти пять минут... Он мог бы просто отвести меня к врачу», — думал Мишка.
Но в этом доме считалось иначе: наказание — это норма. Не крутись. Не кричи. Терпи.
              Следующий год оказался не легче. Интервалы между избиениями составляли три–четыре недели. Поводом мог стать любой пустяк — а иногда и вовсе ничего не происходило.
В один из выходных Фёдор бродил по двору без дела. Мишка случайно проходил мимо.
— Иди сюда, — позвал отец, щерясь не доброй улыбкой.
Мальчик почувствовал, что дело плохое, но ослушаться не посмел.
— Сейчас ударю один раз. Если не заплачешь — больше не буду, — сказал он и схватил сына за руку.
Раздался резкий удар ремнём по голой спине. От боли Мишка закричал.
— Ага, не выдержал! Значит, получишь ещё, — с удовлетворением сказал отец.
Мальчик напрягся, стиснул зубы, пытался стерпеть второй удар. Бесполезно — вскрикнул снова.
— Что орёшь на всю улицу, дурак?! — заорал Фёдор. — Заткнись!
— Я не могу, мне больно... — мальчишка всхлипывал и пытался вырваться.
— Стой спокойно! — озверел отец и ударил с особой жестокостью.
Мишка закричал ещё громче.
– Заткнись придурок, буду избивать пока не заткнёшься, – он стал безжалостно хлестать ремнём. Услышав плачь и крики, прибежала  мачеха. К этому времени мальчуган лежал на земле, судорожно трясся; закатился плачем от боли до остановки дыхания. Это происходило всегда, когда физическая боль достигала предела.
— Хватит, ты не видишь, у него губы уже синие?! Он не дышит почти! —предупредила она.
— Притворяется он! — хмыкнул Фёдор, но прекратил.
Спустя несколько дней Мишка решился поговорить:
— Пап... Не бейте меня так сильно... Мне тяжело дышать. Я боюсь, что умру...
— Пошёл вон, плакса. Все бьют своих детей — и никто не умер! — отмахнулся тот.
Постепенно мальчик начал замыкаться в себе. На улицу почти не выходил. Дорога из школы домой превращалась в кошмар. Он вздрагивал от любого резкого жеста, пугался, если кто-то просто поднимал руку рядом.
На физкультуру ходил редко — стыдился раздеваться. Следы побоев на теле не успевали заживать: одни синяки меняли цвет, другие появлялись на их месте — багровые, фиолетовые, болезненные.
             
             После четырёх лет издевательств Мишка решил бежать. В Первомай, после демонстрации на колхозном стадионе, люди праздновали в лесополосе. Там с Сашкой они собрали две полные сетки пустых бутылок. Сдать их сразу не удалось — магазин закрылся. Спрятали стеклотару в кустах. На следующее утро Мишка сдал бутылки, а деньги спрятал в баночке на чердаке, рядом с фотографией матери.
Он выждал момент, когда дома никого не было, взял зубную щётку, запасную одежду,  деньги и вышел из дома. Сашка знал о побеге и молча проводил до остановки.
Мальчик добрался до города, расспросил у прохожих и к полудню оказался у детского дома. Но его не приняли:
— Мы не можем взять тебя без официального отказа родителей, — сказали ему.
— А если они откажутся?
— Вот тогда и приходи...
               
                Жизнь не менялась. К двенадцати годам у Мишки начали проявляться признаки нервного срыва. Он вздрагивал от малейшего шума, испуганно озирался, спал тревожно, часто просыпался от своего крика — ему снилось, как его убивают. В глазах читалась усталость и постоянная тревога.
— Ты какой-то ненормальный становишься. К психиатру тебя, что ли, отвести, — однажды сказал отец.
«Сначала сам обратись, а потом меня вези», — подумал Мишка, но вслух произнести не осмелился. Это было бы равносильно самоубийству.
Соседи иногда слышали, как его били, и всё же молчали. Только бабушка порой возмущалась:
— Смотрите, что этот изверг делает с ребёнком!
В школе над ним начали смеяться. Он терпел. А вечером тихо плакал от обиды. В тот же день он набрался смелости:
— Пап, отвезите меня к врачу... Мне плохо. Я болею.
— Ладно, — неохотно согласился Фёдор.
Утром Мишка умылся и начал переодеваться. Отец заметил следы побоев: на спине, руках, ногах — багрово-синие полосы от ремня.
— Ты весь в синяках! Никуда я тебя не повезу! — выкрикнул он, как будто это сын виноват.
Страх перед отцом усиливался. Мишка знал: даже просьба о помощи может обернуться новой расправой. Он ещё дважды просил — и оба раза поездка к врачу откладывалась, потому что на теле были свежие следы.
Всё потеряло смысл. Казалось, его жизнь целиком зависит от человека, чьи поступки не поддаются разумному объяснению.
Мальчик почти не спал. Худел. Часто кружилась голова. И однажды, выйдя во двор, он упал. Попробовал встать — не смог. Фёдор молча закинул его себе на плечо, будто мешок с картошкой, и отвёз в больницу.
— Что с ним? — спросила медсестра.
— Не жрёт ни черта, — буркнул он и ушёл.
Никто не обратил внимания на синяки. Или сделали вид, что не заметили. Никаких действий не последовало. Только через неделю головокружение прошло, Мишка смог ходить без посторонней помощи.
Каждый день его навещал Сашка. Братья подолгу сидели в больничном саду, молчали. Разговаривать Мишке не хотелось. Он смотрел в пустоту, отвечал односложно. Сашка не понимал, что с братом, но знал: в больницу он попал не случайно.
— Потерпи, братишка... Мы вырастем — и тогда он нас не тронет. Мы вместе будем. Понял?
В больнице всё было спокойно: уколы, таблетки, сон. Три недели отдыха. Потом — снова дом.
Улучшения не было. Затишье лишь временное. Мишка не мог понять: за что с ним так? Что он делает не так? Может, правда заслуживает этой жизни?

            Желание пойти на рыбалку появилось у семилетнего Борьки, когда он несколько раз видел, как старшие братья возвращались с уловом. Мишка не брал его с собой — мачеха строго предупреждала:
— Если с моим сыном что-нибудь случится — своими руками задушу тебя!
Когда очередной раз Мишка с Сашкой собирались к реке, Борька увязался за ними.
— Нет, ты ещё маленький. Подрастёшь — тогда возьмём. А пока сиди дома, — сказал Мишка.
Но Борька расплакался, побежал за ними. Мишка вернул его во двор и, не сильно, шлёпнул по заду. Мачеха в это время раскатывала тесто на кухне и всё увидела в окно.
— Ах ты, скотина! Моего ребёнка бьёшь?! — заорала она, выбежала и схватилась за скалку.
Удары сыпались куда попало — по спине, по рукам, по плечам. Мишка сначала пытался защищаться, а потом вырвал скалку и ударил её по лбу. Женщина отшатнулась, глаза её забегали, затем начался настоящий визг.
Мальчишка испугался. Жалел, что ударил, но знал — теперь лучше исчезнуть. Он убежал из дома и спрятался на лугу, в зарослях облепихи.
Вечером домой вернулся Фёдор. Мачеха лежала на кровати с перевязанной головой, громко охала.
— Что случилось? — насторожился он.
— Это твой зверёныш... Сначала Борьку отлупил, потом и меня чуть не убил, — простонала она.
— Ты в больницу ходила?
— А что я им скажу? Что твой сын хотел меня убить? Пусть уж лучше дома умру.
— Где он сейчас?
— У речки. Соседка видела, как Сашка ему еду носил. Пошли, покажу.
Вечер выдался прохладным, ветер тянул от воды. Мишка дрожал от холода и страха. Увидев родителей, приближающихся к кустам, немного успокоился: мачеха шла бодро, значит, не так уж сильно пострадала.
— Эй, придурок, выходи! — рявкнул отец.
— Не выйду, — ответил мальчик, не шевелясь.
— Выходи, я сказал!
— Она первая начала. Била меня скалкой, — попытался оправдаться Мишка.
Фёдор пригнулся, пролез сквозь кусты, вытащил сына за ногу.
— Домой придём, я тебя изуродую! — процедил он сквозь зубы.
Отец шёл сзади, с прутом в руке. Мальчик чувствовал: беда близко. Ему было не только больно — ему было стыдно. Стыдно идти по улице, как зверь на поводке, на глазах у соседей. Кто-то смотрел из окон, другие — из-за заборов. Некоторые прятались, но никто не вмешался.
— От этого можно ожидать что угодно, — говорили о Фёдоре соседи. С одним он враждовал — топором зарубил его свинью. Другому ночью проколол шины. Люди боялись связываться.
Вернувшись домой, Фёдор завёл сына в летнюю кухню, взял старый шланг от стиральной машины, сложил пополам — и начал хлестать. Мишка сопротивлялся как взрослый, за последний год он вырос, окреп, но силы были неравны.
— Убейте меня. Только побыстрее. Устал так жить... — крикнул он в отчаянии.
— Ага! Сдохнуть захотел?! Не выйдет! Сначала я тебя перевоспитаю! — яростно выкрикнул Фёдор.
С каждым ударом Мишка кричал. — Не ори, сволочь! Проси прощения! Пока не заткнёшься — буду хлестать!
Потом уже не кричал — стонал, захлёбываясь воздухом.
В какой-то момент он упал. Тело судорожно дёргалось. Грудь словно сдавило тисками, дыхание прервалось. Он открыл рот, но воздух не шёл. Затем потерял сознание.
Когда пришёл в себя, всё тело трясло. Боль была в каждом движении. Он не мог ни встать, ни даже пошевелиться. Лежал на холодном полу, вспоминая, что с ним происходило последние годы.
Попытка уйти в детдом — не удалась. Над ним смеялись в школе. Некоторые соседи называли его ненормальным. Казалось, весь мир поставлен против него.
              Утром Мишка оделся и вышел из дома. Шёл без цели, просто уходил — от боли, от страха, от людей. Его ноги сами несли  по зелёному лугу вдоль речки, по тракторным колеям. К полудню он дошёл до места, где когда-то ловил рыбу. Напился ключевой воды, лёг в траву.
Он смотрел в небо. Медленно плыли пушистые облака, растворяясь в глубине лазури. Ему хотелось спрятаться среди них в этом молочном мареве, чтобы никто и никогда не нашёл его.
Домой он не вернулся. Утром следующего дня Фёдор с Сашкой отправились на поиски. Серый выл, рвался с цепи — его тоже взяли. Сашка знал все рыбацкие места. И они нашли Мишку — у слияния двух рек, Коксу и Каратала, в десяти километрах от села.
Он сидел у костра и жарил на ветке пескаря, выловленного на мелководье. Услышав позади лай, обернулся — Серый мчался к нему, виляя хвостом. Пёс крутился рядом, скулил, будто радовался и жаловался одновременно.
Следом подошли отец и брат. Мишка вскочил, отступил к каменистому краю берега. Фёдор искал глазами подходящий прут. В голове мальчика закружились мысли: остаться... или уйти навсегда? Прыгнуть в реку, в её стремнину, где всё закончится.
— За что вы ненавидите меня? За что бьёте? Разве не можете понять — я тоже хочу жить! — выкрикнул он. Голос дрожал, но в нём звучал вызов.
Он хотел сказать больше, но отец не слушал. Нашёл ветку, обломал листья. Сводные братья стояли рядом. Сашка уговаривал дать отпор, но Мишка будто не слушал, его взгляд был растерянным, на побелевшем лице, только от мысли о предстоящем истязании, невольно задёргались мышцы. Отец с прутом приближался но путь преградил Серый; шерсть на холке и спине поднялась дыбом, передние зубы обнажились, он угрожающе рычал. Фёдор остановился.
– Пошёл отсюда! – злобно крикнул он. Пёс не сдвинулся с места, не подчинился взрослому человеку, который тоже являлся его хозяином. Неведомое человеку, собачье чутьё в этот момент превзошло человеческий разум.
— Что, и собаку против меня настроил?! Сегодня застрелю! — злобно процедил Фёдор.
Эти слова прозвучали как приговор. Убить Серого... Это оказалось выше тех страданий, что Мишка терпел всё это время.
Внутри что-то оборвалось. Он бросил последний взгляд на Сашку, на Серого и мысленно попрощавшись с ними… —  шагнул в реку.
Пёс взвыл и прыгнул следом.
              Вода сомкнулась над их головами. На несколько секунд всё стихло. Мальчик не сопротивлялся течению. Ему казалось, будто река обнимала его, как когда-то мама. Всё в теле болело, но в этой прохладе было покойно. Он не чувствовал страха. Лишь странную лёгкость. Что-то тянуло вниз, но где-то внутри теплился огонёк — не то надежды, не то прощания.
Серый, барахтаясь, с отчаянным визгом кружил рядом. Он хватал Мишку зубами за рубашку, тянул к берегу. Несколько раз скользил по поверхности, нырял, снова выныривал. Его глаза были полны ужаса и преданности.
С берега доносились крики. Кто-то звал по имени. Кто-то кричал: — Держись!
Всё смешалось: плеск воды, голос брата, лай пса, небо над головой. Оно было такое же, как в тот день, когда он впервые задумался: "А зачем я живу?"
           На зелёной поляне, среди кустарника, догорал костёр. Рядом стоял неказистый шалаш, в нём — несколько пойманных рыбёшек, нож, спички и металлическая баночка из-под леденцов. В ней хранилась склеенная фотография матери. Возле воды валялась прямая ветка — на ней недавно жарили пескаря. На песке остались следы: человеческие и собачьи.
            Позже кто-то сказал, что мальчика видели на трассе — в грязной рубашке, с собакой, он просил подвезти. Другие уверяли, что его тело нашли ниже по течению. Но никто точно не знал.
Сашке казалось, что брат жив. Где-то, в другом городе, в детдоме, среди чужих, но более добрых людей.
Иногда он просыпался по ночам от того, что слышал в темноте: — Саш, я здесь... — Но вокруг была только тишина.
Прошли годы. В том месте, где сливаются две реки, по-прежнему тихо. Лишь ветер качает траву, а облака лениво плывут над гладью воды.
И кажется, что кто-то всё ещё сидит на камнях, греет у костра ладони. И рядом — пёс. Верный и живой.