О Пушкине, молоке, примусе и лошадке

                О Пушкине, молоке, примусе и лошадке     ©

               Василию Михайловичу Пескову посвящается
               
     До призыва в армию после окончания средней школы мне оставался ещё целый год, и тут подвернулся счастливый случай с пользой провести это время: в государстве нашем подошёл срок переоценки домов в деревнях и сёлах, а ведал этим мероприятием Госстрах, который и предложил мне выгодную, не  пыльную, работёнку – за каждый обмеренный дом (по длине, ширине и высоте) и занесение его кубатуры в специальную книгу мне платили аж целый рубль (без удержания подоходного налога!). Отец мой, главный бухгалтер Заготзерно, получал в ту пору 90 рублей в месяц, на которые наша семья из четырёх человек умудрялась более или менее сносно существовать. Я же в день мог заработать до сотни рублей, в зависимости от количества домов в селе или деревне. Таких сёл и деревень по району было разбросано до нескольких десятков единиц, и мне предстояло за зиму их объехать, обмерить дома и оценить (последнее – с учётом износа, от чего зависела сумма страховки; процент износа определялся «на глазок», в чём я проявлял настоящий волюнтаризм: колхозникам победней процент этот немного занижал, а зажиточным – в основном руководящим кадрам – чуть-чуть завышал, как я считал тогда – справедливости ради).

     Выдали мне овчинный тулуп, до пят, валенки, рукавицы, снабдили транспортным средством в виде дровней, которые  тянула савраска не первой молодости, кобылка, много уже повидавшая на своём веку, а потому флегматичная до крайности.

     Первые две поездки, ознакомительные, я совершил с работником Госстраха, Иваном Кузьмичом, – лет сорока, примерно, нрава лёгкого и весёлого. Зима в тот год выдалась снежная, и пришла в положенное ей время (не то, что сейчас наблюдается!); не успели мы выехать за посёлок, как дорогу к ближайшей деревне нам несколько раз перебежали зайцы-русаки,  уже сменившие свои шубки с летних на зимние. Иван Кузьмич,  будучи заядлым охотником, только досадливо кряхтел: «Как же  я ружьишка не прихватил, завтра обязательно возьмём его с собой…».

     Забегая вперёд, скажу, что во второй поездке все зайцы как вымерли – даже следов не было видно; мой наставник объяснил это явление действием «закона подлости», а я не преминул его подколоть: «Когда вы озвучили своё намерение насчёт ружьишка, то первый же заяц про это услышал и всем собратьям раструбил – вот они и попрятались, от греха подальше». Иван Кузьмич смеялся – уныние ему было не свойственно…

     Первая деревня, в которую мы въехали, впоследствии (лет  через двадцать, может быть) попала на страницы «Комсомольской правды» благодаря заметке Василия Пескова, мастера в описании природы и всего, с нею связанного; она называлась "Бабынинские караси", и в ней описывался удивительный факт появления в прудах этой деревни карасей совершенно чёрной окраски и …слепых, с пустыми глазницами. Должен подтвердить, что такие же редкие рыбьи особи попадались и мне в вершах, которые я устанавливал в тех же  краях, добывая живцов для ловли щук на кружкИ и жерлицы…

     Привязав к изгороди лошадь у первой же, крайней, избы и задав животине прихваченного с собой сена (оно нам в санях служило одновременно мягкой и тёплой подстилкой), постучав, зашли к хозяевам: в горнице избы-пятистенки обедали – муж, жена и две белокурые девчушки-близняшки, года на два меня моложе. Поздоровались, и Иван Кузьмич, прямо с порога, пожелав семье приятного аппетита, объявил о «цели» нашего  прихода: «Прознали мы тут, что у вас есть две дочки-невесты,  сейчас будем выбирать, а жених – вот он», и показывает на меня... Девчонки побросали ложки, прыснули в кулаки и стремглав бросились в свою спальню (наверное, обсуждать предложение). А «жених-стажёр» краснел до корней волос и готов был сквозь землю провалиться. Весёлый был Иван Кузьмич мужик, ничего не скажешь…

     Деревня оказалась большой, дворов под сто, и выехали мы в обратный путь уже поздненько, часа в четыре вечера. Подступали сумерки, и мой "благодетель" и "сват" решил нашу лошадку, уныло перебирающую ногами, поторопить взмахом кнута (коня он не бил – чем мне тоже нравился) и грозными словами,  разлетевшимися дробью в морозном воздухе:
«Кипит-т-т-т т-твоё молоко на нашем примусе!..»   *
Савраска от такого окрика дёрнулась, трусцой преодолела  …метров десять, и опять перешла на привычный ей, меланхолический, шаг. Я не удержался, и с подчёркнутым пафосом, ёрничая, процитировал тут же моему спутнику (и лошадке – заодно) отрывок из пятой главы «Евгения Онегина»: 

                Зима!.. Крестьянин, торжествуя,
                На дровнях обновляет путь;
                Его лошадка, снег почуя,
                Плетётся рысью как-нибудь…

     Ивана Кузьмича последняя строка «зацепила»:
«Как это возможно рысью плестись?..». И дальше пошли  сентенции на счёт некоторых господ-поэтов, которые отродясь в дровнях и на таких клячах не ездили, а отсюда и неточности в описании лошадиной прыти, и т.д. и т.п. Пушкину следовало бы здесь написать: «Трусцой плетётся, как-нибудь…»
Я смеялся от души, пообещав, что сообщу классику эти критические замечания, если мне посчастливится встретиться с ним на том свете…

     Так, за весёлым разговором о «прекрасном», мы и не заметили, как показались огоньки райцентра… А лошадка-то оказалась просто моей спасительницей – зря её Иван Кузьмич  так костил, что даже Александру Сергеевичу перепало. Наступили февральские, буранные, дни, и однажды, на обратной дороге домой, разыгралась к ночи такая метель, что я сразу вспомнил и Пушкина, и одну из повестей Ивана Петровича Белкина: всё происходило именно так, как там описано, с той  лишь разницей, что в этой снежной круговерти я был один-одинёшенек (лошадь - не в счёт); просёлочную дорогу так замело, что она не обозначалась никаким следом; я махнул на всё рукой, привязал концы вожжей к передку саней, предоставив полную свободу моему росинанту. Какова же была моя радость,  когда часа через два лошадка вытащила дровни на большак, ведущий к посёлку, – видно, она каким-то образом ощущала твердь дороги под собой, или же её вело к заветному стойлу какое-то особенное, не известное людям, чутьё…

     Бог знает, так ли это, только с этой самой минуты во мне засело подспудное желание когда-нибудь всё это описАть, что я и делаю, хотя и с пятидесятилетней задержкой.

* ПрИмус - это из жизни в коммуналке

                28 июня 2007 года