Вход на выход ЧастьI Гл. IV

    
       Палата была просторная, с большими высокими окнами и двустворчатой дверью, но неуютная и обшарканная. Крашеные стены местами облупились. На полу, покрытом линолеумом, кое-где виднелись дыры. Вдоль стен, сиротливо прижимаясь боками, вытянулись четыре койки – по две напротив друг друга. Пятая одиноко стояла в центре. С потолка свешивались круглые матовые плафоны. Над двустворчатыми  дверьми ярко горела сигарообразная лампочка с надписью «выход». Над ней – круглые часы. В углу палаты – медицинский столик с подносом, накрытым марлей.
       Палата, явно, давно не проветривалась.

       Койка подо мной металлическая, на высоких ножках. Пружинистое дно ее сплетено кольчугой и покрыто ветхим матрасиком. Матрас застелен детской клеенкой и фланелевой пеленкой. Хлипкое одеяло тоже детского размера, уместиться целиком под ним невозможно. Подушка и вовсе отсутствовала.

       Придя в себя от коридорной  гонки, я огляделась, на чем бы остановить взгляд, ведь лежать здесь – незнамо сколько.
       Выбор невелик. Справа – унылая серая стена. Прямо – двери в коридор. Слева, у изголовья – грубосколоченный, высокий, вровень с койку, табурет с желтым судном наверху и чьей-то, помутневшей от времени, мочой.

       В койке напротив роженица – рыжеволосая, взлохмаченная, с отсутствующим взглядом, она металась головой по голому матрасу и стонала. Около ее изголовья такой же табурет с судном. Наполнено ли оно – неизвестно.
       Позади меня тоже надрывные звуки. Их исполнитель не виден…
       Итак, в палате нас трое, мы все лежали ногами к выходу и, несомненно,  находились на разных стадиях родовой деятельности.

       Сперва мне было жаль соседок, и сердце мое сжималось при каждом мучительном стоне, издаваемом то одной, то другой. Что такое схватки – я  испытала набегу в коридоре, но теперь меня отпустило, а их, бедняжек, жестоко скручивало. Было больно смотреть на них. Слышать – тем более.
       Мысль, что я могу дойти до такого же полувменяемого состояния, и выть, точно собака, удручала.
      
       Но скоро мученические стоны стали изводить напирающей силой звука и  ритмичностью – точно капля воды точила мозг.
       Спустя время, я была уже раздражена и злилась на соседок: что они воют, точно раненые зверушки?! Неужели не потерпеть?..
       Вскоре все, чего мне хотелось, – тишины! Я бы многое отдала, чтоб на время оглохнуть. 
 
       Палата стенала, но врач не появлялся. А мне тоже требовалась помощь: я истекала околоплодными водами. Опасно ли это, и чем грозит ребеночку – неизвестно, но пеленка и подол рубахи мало помалу промокли.

       Наконец явилась доктор, обошла палату, скоренько выслушав сетования соседок. Остановилась и у моей койки:
       – Фамилия, имя, отчество?
       Я назвалась и пожаловалась:
       – Доктор, подо мной мокро!
       – Я не доктор, а медсестра, – уточнила она. – Ногти почему зеленые?

       – …Видите ли, – стала прятать я руки под одеяло, – в приемном отделение врач… перепутала и велела мне продезинфицировать ногти зеленкой, а соски йодом, когда надо было наоборот. Но я не знала, как надо, сделала, как велели, и вот…
       – Так и отвечайте: дезинфекция, – перебила медсестра.

       – Да, дезинфекция, – послушно повторила я. – Но меня не это беспокоит. У  меня отходят воды, пеленка сильно промокла, да и рубаха тоже, и я не знаю, как быть…
       Медсестра приподняла край одеяла, взглянула на простынь:
       – Да, отходят воды. Ну и что? Матрас-то сухой. Лежите.
       – … А нельзя ли сменить пеленку?
       – Лежите! – последовало у выхода из палаты.

       Двустворчатые двери за ней остались распахнутыми. В коридоре виднелся стол медицинского поста, освещенный кривоизогнутой настольной лампой. Легкая тень от лампы падала на стену, украшенную черно-белым портретом «пятизвездочного» Вождя пролетариата*.

       Вождь со стены смотрел нешуточно, проницательно. Гипнотический взгляд его приковал внимание. Раньше я особенно не разглядывала Вождя – ни к чему было. Но теперь всмотрелась(да и куда еще было смотреть?).
       Дородный, большеголовый мужчина с выраженными линиями густых бровей и гладко зачесанными темными волосами, в целом казался привлекательным. Портрет отражал мужественного, энергичного и уверенного человека. Я позавидовала ему: уверенности мне всегда не хватало.

       Мы с вождем сосредоточенно изучали друг друга.
       Красным флагом в груди поднималась и зрела гордость за нашего дорогого, любимого Генерального Секретаря, который, несмотря на всепоглощающую занятость, нашел-таки время для визита в учреждение акушерства и гинекологии. Да и где ему еще быть, как не в кузнице страны, где куётся светлое будущее Отчизны – дети!
       Присутствие Вождя в роддоме – добрый знак. Где Вождь – там порядок. Однако, неловко, что я не имею возможности приветствовать его стоя. Медсестра велела лежать, а я была исполнительным товарищем (в этом смысле Вождь мог мной гордиться!), и вела себя тихой гусеницей, подсушивая «кокон» собственным телом, одновременно согреваясь теплом околоплодных вод.

       Сильный спазм периодически схватывал нутро, буравя внутренности. Тянущая боль пилила поясницу, но я не стонала, и была горда своей выдержкой.

      Тем временем палата пополнилась: одна за другой прибыли две новенькие. Разместившись по койкам, прикрывшись одеялками, они потерянно оглядывались. Вживались. Ни одна из них не могла созерцать портрет Вождя – он был вне поля их зрения.

        Вскоре новенькие обвыклись и начали постанывать. Сперва робко, затем все голосистей и убедительней.
        Особенно неуемной оказалась соседка в центральной койке. С ужасным мычанием она вдруг поднялась и, подав плечи вперед, двинулась в коридор к медицинскому посту.
        Пост был пуст. «Центральная» повыла у подножия Вождя, потерянно огляделась по сторонам и ни с чем вернулась в палату, но ложиться не спешила. Заложив руки за спину, усиленно растирая поясницу, издавая нечеловеческие звуки, она сновала по палате, не находя себе места.

        В  который раз проносясь мимо, она пошатнулась и всем телом навалилась на спинку моей койки. Лицо её побагровело, на лбу выступил пот. Бедняжку трясло, колени ее дрожали. Вместе с ней потряхивались и я с койкой. 
        Чуть только ее отпустило, я не удержалась от сочувствия:
        – Очень больно?..
        Она глянула на меня, как на непростительно здоровую в палате смертников:
        – Скоро узнаешь!
       
        Ее вновь скрутило до потемнения в глазах, и она издала вопль такой силы, что в палату, словно на сигнал бедствия, вбежала постовая медсестра:
       – Кто разрешил  встать?! Что за прогулки устроили? Хотите, чтоб ребенок  родился головой об пол? Сейчас же в койку!

       «Центральная» опешила, стала объясняться. Торопливо, бестолково. Голос ее потерял резкость и стал по-детски трогательным. Дрожащими руками она обмахивала живот, будто в нем что-то вскипало, и она пыталась это «что-то» остудить.
       Медсестра повторила:
       – Лечь, сейчас же!

       «Центральная» захлопала глазами и ретировалась.
       Железно оглядев палату – не вздумает ли еще кто прогуляться, медсестра  вышла.
       Спустя время койку «центральной» окружили врачи. К ней подвезли громоздкий, похожий на сундук, аппарат с разноцветными лампочками и длинными  проводками.
       Проводки приладили к обнаженному животу роженицы и приступили к обследованию. Аппарат мигал радужными огоньками НЛО и тоненько попискивал. «Центральная»  жалостливо  вторила  ему.
       – Что, что?.. – обеспокоенно  повторяла она, пытливо всматриваясь в озадаченные лица людей в белых халатах.

       Минуты тянулись, «центральная» теряла терпение.
       В один миг доктора переполошились.   
       – Пульс плода отсутствует! – быстро проговорил один.
       – Каталку, живо! – уже выбежав в коридор, крикнул другой.

       Предчувствуя нечто ужасное, «центральная» залилась слезами. Ее пытались  успокоить, но она зашлась...
       Рыдающую переложили на каталку, ногами вперед вывезли из палаты  и  покатили в противоположном от «родильной» направлении.
       Удаляясь, ее крики и плач затихли.

       Палата провожала соседку минутой молчания: все осмысливали ужасную возможность быть увезенными не в «родильную». Страх сделал всех тише. Но вскоре все пришло в норму, стонущий фон набрал силу, а место «центральной» заняла  новенькая. Нас снова стало пятеро, как в октябрятской звездочке…

       Странный звук из коридора привлек всеобщее внимание. Это было звонкое бряканье, будто кто-то шутки ради привязал к хвосту кошки металлические банки, и та в панике неслась прочь от ею же производимого грохота. Периодически смолкая,  бряканье приближалось.

       Наконец, в палату вкатила тележка, грохочущая кастрюлями, стопкой тарелок и стаканами. Тележкой управляла широкая сиреневощекая буфетчица.
       По-деревенски громко и простодушно она призвала:
       – Девоньки, ужин! Кушать, миленьки! – и чуть тише добавила: – Кто кушать  не будет, отказывайтесь сразу, чтоб тарелки зря не марать, а то уж руки загнивают, столько посуды намыла за день!

       Привлеченная звонким кличем, рыжеволосая напротив приподняла голову с матраса. Буфетчица подкатила тележку к ней и накрыла «стол»: водрузила на  табурет, рядом с судном, тарелку и стакан.

       Мое удивление странной сервировкой «стола» буфетчица тоже расценила за  проявление аппетита. Дребезжа, тележка развернулась, подъехала.

       Душок сваренной на общепитовский лад минтая и вид слипшихся серых макарон вызвали тошноту. Невольно я прикрыла нос рукой и поспешила отказаться от ужина.
       Буфетчица одобрила:
       – Рыбу правильно не ешь. Ее, может, кошка моя и слопает...  А что это у тебя, девонька, ногти зеленые, как у гусеницы?
       – …У гусеницы нет ногтей, – почему-то сказала я, поспешно пряча руки. – Это дезинфекция такая...
       – А у тебя что, ногти больные? – не отставала буфетчица.
       – Ничего и не больные, – надула я губы, – мне врач велела так… продезинфицироваться.
       – Придумают же всякую дурость эти доктора, – пожала она плечами.

       Мне хотелось, чтобы дотошная тетка со зловонной тележкой поскорей убралась восвояси, но она не торопилась.
       – Рыбу не бери, – продолжала она, – а компоту возьми, девонька. Вся ночь  впереди, пить захочешь, воды кто подаст?

       Я очумело уставилась на буфетчицу: да что она такое пророчит?! Провести  здесь всю ночь?! Да она с ума сошла, эта тетка! Нет, еще час, от силы – два…
       – Налью компотку-то? – не унималась буфетчица. – Вот, давай табурет тебе ближе пододвину, а то не дотянешься до стакана, миленька.

       Я и пикнуть не успела, лишь брезгливо поморщилась, как к судну с мочой пришвартовался стакан с компотом.
       Немой вопрос застыл на моем лице, но буфетчица и глазом не моргнула, будто судно по-соседству со стаканом – изящная конфетница рядом с компотницей.

       – Так-то лучше тебе будет, девонька, когда табурет поближе, – заботливо проговорила она, и неожиданно наклонилась, простодушно поворошив мои волосы  и  погладив лоб.

       Рука у нее была теплая, мягкая.
       – Ой, девонька, – участливо спросила она, – а губы-то так зачем  понадкусывала?.. Больно сильно?
       – …Больно, конечно, но терпеть можно… только мокро очень, пеленка подо мной промокла, а ее почему-то не меняют.

       – Ай-яй-яй, – посетовала добрая буфетчица. – Сестра-хозяйка уж, наверно,  домой ушла… Знаешь что, девонька, будь хоть ты умной! Встань, пеленку в судно отожми. Все ж посуше тебе станет, а?

       Совет медленно доходил до адресата…
       – Ну, будь, – приветливо кивнула буфетчица мне на прощание.

       Тележка развернулась, покатила к выходу, но не вписалась в двери. Непослушные колеса зацепили левую створку, и она прикрылась.
       Тележка погромыхала прочь по коридору.

       Когда подо мной уже образовалась лужа, я решила воспользоваться советом буфетчицы и отжать пеленку в судно...

_________
 *Леонид Ильич Брежнев – гениальный вождь Коммунистической партии Советского Союза, маршал, идеолог и писатель. Правил в СССР с 1964 по 1982. За многочисленные заслуги перед отечеством был награжден орденами-звездами героя Советского Союза.
 


      Продолжение: http://www.proza.ru/2010/05/20/667