Часть I Там, за поворотом... Семья

худ.Н.Т.В / Бабушка, 2009 г.

СЕМЬЯ

         Странно, но я никогда прежде не задавался вопросами: "Почему я раньше мог совершенно свободно общаться с любым человеком, не делая никаких религиозных, социальных и иных различий и не разделяя никого на "своих" и "чужих" ? Почему в последнее время я ловлю себя на мысли, что начинаю оценивать и классифицировать своего собеседника, относя его к той или иной категории? Почему я вообще стал бояться людей, предпочитая скорее соглашаться со всеми, лишь бы не обидеть никого и выглядеть вполне лояльным?"
         Что это? Откуда оно взялось? Ведь, ранее я за собой ничего подобного не наблюдал?
         Есть несколько объяснений этому и одно из них довольно существенное: я родился, жил и вырос в советский период. И этот факт не так-то просто сбросить со счетов. Во-вторых, среда, окружение, двор... Но начать, вероятнее всего, следует всё же с семьи.
         С улыбкой представляю себе своего воображаемого биографа, который начал бы примерно так: "Он родился в старинной бухарской аристократической семье..."
         И, пренеприменно, тут же следует добавить про интеллигентность. Это обязательно!
         Очень возможно, что всё это отчасти и так, но я постараюсь высказаться попроще...
         Да простит меня дорогой читатель, но по маминой линии наш род действительно принадлежит к одному из самых почитаемых родов, который принято называть как "ходжа". Термин этот употребляется достаточно часто и имеет несколько значений. Я попытаюсь в общих словах охарактеризовать одно из самых основных.
         Согласно собственной идентификации, прослойка ходжей ведет свое происхождение от самых благородных мусульманских родов. Существует огромное множество вариантов их генеалогии, среди которых чаще всего встречаются следующие: от четырех праведных халифов (Абу Бакр, Умар, Усман, Али) или просто от арабских ходжей. В мире ислама прослойка ходжей занимает заметное место. Ходжи являются хранителями традиции, с ними считаются, и пока существует эта прослойка, религиозную и культурную жизнь общины практически невозможно искоренить.
         Не случайно, во все времена власти опасались именно их, поскольку они являлись одной из наиболее образованной, мыслящей, а, следовательно, и самой опасной прослойкой мусульманского населения.
         Мои предки всегда жили в своем родовом кишлаке, расположенном в 19 километрах к югу от Бухары, который так и назывался Ходжохо (множ.ч. от "ходжа"). Совсем рядом находится райцентр Жондор, по иронии судьбы в советское время переименованный в честь соратника Ленина - Свердлова. Таких совпадений будет ещё много, так что не стОит особо заострять на этом внимание.
         Все мои предки обладали исключительными и необыкновенными способностями, которыми были наделены свыше, но особенно славились своим лечебным исцеляющим талантом. По сию пору в нашем доме жива ещё легенда, согласно которой мой пра-прадед обладал такой чудодейственной силой, что однажды посох, который старик с силой воткнул в землю, через короткое время пустил корни, превратившись в огромный и пышный тутовник. Говорят, что это дерево и сейчас продолжает благополучно цвести.





Мамин букет


Ма-ма мы-ла ра-му...
Это - мы-ло.
(Из Азбуки советских времен)



         Мама...
         Всю жизнь она будет ассоциироваться с цветами, духами и ... мылом. Сейчас попробую объяснить...
         Мои родители поделят свою жизнь поровну: между семьёй и любимой работой. Так, если отец не мыслил себя вне стен родной редакции, то мама без остатка посвятит себя школе, являясь первой учительницей для многих детишек, которые учились в узбекских классах. Сколько поколений учеников, она научит читать, писать и считать за всю свою тридцатипятилетнюю трудовую деятельность, мне так и не удастся выяснить.
         Зато, хорошо запомнился тот день, когда я впервые пошел в первый класс.
         Первое сентября 1964 года. Мы идём вдвоём: я и мама. Она держит меня за руку и рассказывает о предстоящей учебе, о школьной дисциплине и о том, что теперь я уже совсем взрослый и, следовательно, вполне ответственный человек, который обязан отвечать за свои поступки. Под ногами, кое-где, попадаются желто-оранжевые листья. Меня ни на секунду не покидает праздничное настроение и радостное ощущение чего-то торжественного и очень важного, которое должно вот-вот свершиться. Запомнились белые мамины носочки и её желтые туфли. А ещё - мамины глаза. Они светились тихой радостью и переполнявшей гордостью за своего сына.
         Мама могла совершенно легко взять меня в свой класс, став одновременно моей первой учительницей. Но, определила меня в русскую школу. И за это я ей буду благодарен на всю оставшуюся жизнь.
         В отличие от своих коллег, она никогда не прибегала к указке, как к воспитательному орудию многих учителей, никогда не оскорбляла своих учеников бранными словами, не говоря уже о рукоприкладстве, что нередко имело место быть в обычных национальных школах.
         Поэтому неудивительно, что, став уже совсем взрослыми и вполне состоявшимися личностями, многие из её бывших учеников будут наведываться к нам домой, чтобы выразить своей первой учительнице почтение и теплые слова благодарности.
         Но особенным днём в нашем доме был, конечно же, международный женский день 8-е марта. Во второй половине дня, когда мама возвращалась с работы, во дворе нашего дома можно было застать удивительную картину. Впереди, утопая в зелени бесчисленных букетов, идёт моя мама, а рядом, по обеим сторонам от неё, шествует почётный эскорт сопровождения, состоящий из её маленьких учениц, которых едва можно разглядеть из-за огромных охапок цветов.
         Через минуту, вся наша квартира благоухала ароматами полевых цветов, тюльпанов и садовых роз, источая из себя терпкие запахи гиацинта и душистой сирени, гладиолусов и белоснежных лилий. Наконец, разобравшись с цветами, мама переходила к подаркам, которыми были набиты две огромные сумки, обтянутые кожзаменителем. В основном это были дешевые духи "Кармен", "Гвоздика" и одеколоны "Шипр", "Тройной". Иногда попадались и "экслюзивные" экземпляры, вроде "Красной Москвы" или "Ландыша серебристого". Наконец, на свет извлекался самый главный стратегический продукт - мыло. Туалетное и хозяйственное, с этикетками и без. Вскоре, на столе образовывался внушительный курган из различных брусочков и "кирпичей", который затем постепенно рассасывался, перебираясь в многочисленные шкафчики и полочки, заполняя собою всевозможные этажерки и сундучки.
         Домочадцы же, прекрасно осведомленные о том, что во многих семьях со скромным достатком, невероятным образом прочно закрепился в сознании ассоциативный ряд "учительница - знание - чистота - мыло" (тем более, что самое дешевое мыло стоило 6 копеек), в этот момент испытывали двойственные чувства, подшучивая над мамой:
         - Конечно: ходим, грязные и не мытые, вот и дарят нам мыло...
         Естественно, больше всех смеялась мама...
         Пройдёт немало лет. Как-то, будучи на пенсии, мама сунется за очередным куском мыла и ... надолго застынет в изумлении: заветный ящичек окажется пуст.
         И тут я вдруг замечу, как глаза её увлажнятся, и по щеке сползёт ностальгическая слезинка.
         - Надо же! - тихо прошепчет мама. - До меня только что дошло: я поймала себя на мысли, что никогда в жизни не покупала мыла. Обыкновенного куска мыла!
         И, в следующую секунду, взглянув на моё недоуменное и вытянутое лицо, она не сдержится и громко зальётся своим неповторимым смехом.







Немного о колоде и кочерге

         Мне часто вспоминается моя бабушка с ее худыми натруженными руками, сетью испещренных, выпуклыми прожилками, вен. Теперь, когда ее не стало, я все больше и больше осознаю и заново переоцениваю эту кроткую и до невозможности скромную личность. После нее мне более не приходилось встречать в своей жизни людей подобного типа. Да они и не вписываются в нашу сегодняшнюю действительность с ее холодной расчетливостью и потребительством.
         Даже, придя в гости к нам домой, к своей дочери (моей маме), она умудрялась с собой в тряпочке принести немножко мяса, дабы не обременять своим присутствием наш семейный бюджет.
         Она вставала затемно, в пять часов утра и, приоткрыв дверь своей комнаты, садилась незаметно у окна и молилась. "Рано утром ангелы разносят по домам благую долю ("ризк"), которую важно не проспать" - частенько говаривала бабушка. На всю жизнь западут мне в душу её слова, которые она, в свою очередь, слышала от своих родителей: "Сон - брат смерти".
         Мне очень хочется верить, что там, на небесах, её душа сполна вознаграждена и кружится в восхитительном хороводе, состоящим из ангелов и херувимов. И, если не она, то кто же ещё?..
         Сколько себя помню, почти всегда, придя домой к дяде, где проживала моя бабушка, я заставал ее на кухне ("ошхона"), где она постоянно что-то стряпала.
         Помню, как я смеялся и искренне недоумевал, — почему она, сидя на корточках и поставив перед собой деревянную колоду ("кунда"), рубит и измельчает на ней старым специальным широким ножом ("корди ош") мясо. Ведь, для этого специально люди давно уже придумали мясорубку, которая за считанные минуты перемолотит любое мясо? Но бабушка никогда не спорила. И продолжала методично и однообразно отстукивать и совершать, вошедшие в привычку, движения.
         И даже потом, уже сидя за ужином и нахваливая изумительные по вкусу блюда, приготовленные ее искусными руками, я продолжал удивляться ее терпению и усидчивости, не понимая самого главного — все самое вкусное готовится исключительно вручную, и никакая мясорубка, никакой самый совершенный агрегат не в состоянии заменить собою обычные человеческие руки. Это до меня дошло позднее, когда мне перевалило за сорок.
         И вообще, я обратил внимание, что почти все блюда бухарской кухни держатся исключительно "на руках" и это, конечно же, неудивительно. Традиции, особый многовековой уклад и преемственность в передаче опыта последующим поколениям не могли не наложить особый отпечаток на бухарцев во всем, не исключая и такую область, как кулинария. Здесь, пожалуй, наиболее ярко и рельефно ощущается и проявляется эта связь с предыдущими поколениями. Для этого достаточно будет войти практически в любой дом Старого города, где до сих пор можно увидеть на кухне многочисленную утварь и предметы, изготовленные кустарным способом. И все они находят свое применение в деле, а не лежат на полках как антиквариат.
         Я очень сожалею, что очень поздно стал проявлять интерес к подобного рода вещам. Потому, что сейчас в молодых семьях многое из того, что осталось нам в наследство от наших бабушек и дедушек, стало постепенно вытесняться предметами и агрегатами современной промышленности. Нет, я не за возврат к прошлому и техническая революция не будет стоять на месте. Это понятно. Как понятно и то, что с исчезновением старинной утвари, предполагающей со стороны человека личное участие и заменой ее новейшими технологиями, ради экономии времени и дешевизны труда, без сомнения мы теряем нечто более ценное, чем просто «бабушкина колода» или «дедушкина кочерга».
         Вот почему я радуюсь тем небольшим «островкам», которые остались не завоеванными научно-техническим прогрессом. Рискну даже произнести крамольную мысль, что закралась мне в этой связи в голову: мне кажется, что каждое новое достижение научно-технического прогресса (пылесос, стиральная машина и т.д.), привнося в наш дом облегчение, одновременно также способствует притуплению приобретенных, в свое время, полезных навыков и ведет к лености всего организма, расхолаживая и приводя в отдельных случаях к полной и окончательной деградации личности. В итоге, человеку лень не только пошевелить рукой, но даже собственными мозгами.
         А последние также нуждаются в некотором упражнении, дабы мы не потеряли окончательно способность правильно думать и мыслить.






         По отцу же, можно сказать, наш род происходит от сейидов - (араб. - вождь, господин, глава) почётный титул у мусульман для потомков пророка Мухаммада (сас), но это, конечно же, не так. Хотя, по одной из сомнительной версий, наш род ведет свою генеалогию от учителя Баховаддина Накшбанди - Амира Кулола.
         Наша фамилия объясняется достаточно просто. В советское время жить без фамилий и без паспорта было не только невозможно, но и безнравственно, аморально и даже преступно. Что же придумали большевики? А ничего особенного: имена всех старших членов и глав семей просто превратили в ... фамилии. Таким образом, проблема в одночасье была снята с повестки дня и все, чьи деды звались Юсупами, отныне стали именоваться Юсуповыми, Ахмады - Ахмадовыми, Махмуды - Махмудовыми и так далее. Так мы и стали Саидовыми.

        Как известно, самое трудное - писать о своих. Сложно оставаться беспристрастным, когда дело доходит до родных и близких. Какой уж тут, к черту, объективный взгляд; разве могут иметь хоть какие-либо недостатки и изъяны наши папы, мамы, бабушки и дедушки? Бред, да и только.
         И, все же, я рискну совершить робкую попытку - представить, насколько это возможно, со стороны биографию своих предков. Вернее, даже не биографию, а некоторые фрагменты и обрывки из баек, что имеют место быть почти в каждом доме.
         Мой прадед был репрессирован и умер в тюрьме Занги-Ато (под Ташкентом) в 1938 году. При каких обстоятельствах он умер и где похоронен - неизвестно. Известно только, что его сын кори-Ахад встречался с сокамерниками прадеда: они показали сыну могилу отца (скромненький холмик, без каких-либо опознавательных табличек, над которой была прочитана молитва) и передали ажурную тонкую накладку в форме круглого орнамента, сделанную из серебра и украшавшую некогда верхнюю часть футляра (носкаду) для хранения среднеазиатского табака (носвой). Кори-Ахад признал эту вещь и сохранил её как память об отце (нишона).
         На оборотной стороне этой фотографии рукою моего прадеда Саида карандашом сделана запись арабской вязью. В пронумерованном порядке перечислены все члены семейства. Удалось прочитать текст полностью. Первый справа внизу - мой отец - Саидов Бахшилло Абдуллаевич в 7-летнем возрасте (1925-1991). Но правильнее, пожалуй, будет начать мое повествование не с прадеда, а с его отца, то есть прапрадеда, которого звали Юсуф.

ЮСУФ

         О прапрадеде информации накопилось совсем немного, однако, и то немногое, что удалось узнать, завораживает своей поистине мистической историей, и, отчасти, проливает свет на некоторые традиции нашего рода, поддерживаемые многочисленными потомками и по сей день.
          Достоверно можно утверждать только то, что родился он в первой половине XIX-го столетия, приблизительно между 1835 - 1845 годами. Каков был социальный статус семьи, где родился Юсуф, нам неизвестно, но уже к 20 -25-ти годам он сам становится отцом семейства и, судя по тому общеизвестному факту, что где-то в 1870 - 1875 годах он покупает дом (который и по сей день стоит и входит в число старинных домов, охраняемых государством) и нанимает для росписи главной залы художников (что мог себе позволить не каждый рядовой горожанин), можно смело сделать вывод, что происходил он далеко не из бедной семьи.
          Семейное предание гласит: мой прапрадед Юсуф долгое время не мог обзавестись потомством - дети рождались, но постоянно умирали, не достигнув и года. Это было довольно частым явлением в Средней Азии с её высокой детской смертностью и уровнем тогдашней медицины, растерявшей, к тому времени, свою былую славу и утратившей многие старинные методики и разработки.
         И вот, когда он уже был на грани своего отчаяния, на его жизненном пути встретился святой старец (пир), который и дал Юсуфу свое благословление. В знак благодарности, прапрадед дал обет, заключавшийся в намерении, что, если у него родится наследник, то семь поколений будут совершать ежемесячный ритуальный обряд, именуемый как "хатми ёзда" или ещё иначе "хатми пир", прославляя Аллаха и воздавая благодарные молитвы-поминания за упокой праведной души святого, его учителей и всего его рода.
         Общеизвестно, что во многих богатых семьях, окруженной всяческой заботой и негой, дети, тем не менее, довольно часто умирали. В то время, как дети бедняков могли чуть ли не с пеленок босиком ходить по снегу и "умудрялись" при этом не только не умереть, но и не заболеть. В связи с этим у каждого народа на сей счёт имелись свои приметы и обычаи. В конкретном случае это выглядело так:
         Чтобы ребенок, родившийся в богатой или состоятельной семье не умер, его сразу же после родов отдавали в бедную семью, а по истечении некоторого времени (возможно, нескольких месяцев) вновь выкупали у ней собственного же ребенка, проколов ему предварительно ушко и повесив на него обычное медное колечко. Смысл понятен и, полагаю, не требует особых комментариев.
         Не домысливая от себя (то ли так посоветовал моему прапрадеду старец, то ли - по общему принятому в то время преданию), могу сказать лишь, что при рождении очередного ребенка (моего прадеда - Саида), Юсуф поступил именно таким образом.
         По воспоминаниям моей тети (Робии) и отца (Бахшилло),они часто, сидя на коленях у своего деда (Саида), играли с его простым круглым колечком, проколотом в раннем детстве в правом ухе - признак раба божьего (куль). Этим объясняется одна из приставок к имени прадеда - Саид-куль.
         Вот, пожалуй, и все, что касается моего прапрадеда Юсуфа. Можно только добавить, что вероятнее всего у него имелась ещё и сестра (возможно жила в квартале Суфиён). По воспоминаниям тети-Робии, она неоднократно бывала в доме, и прадед Саид звал её "амби суфиёни". Это все, что я могу сказать о прапрадеде.

САИД

         О прадеде Саиде (от которого и произошла наша фамилия - Саидовы) информации накопилось немного больше.
         Здесь я вынужден сделать отступление с тем, чтобы высказать свое мнение, касающееся экскурса в прошлое и родословных в частности.
         Не секрет, что с распадом Советского Союза и обретением своей независимости её бывших республик, во всех странах ближнего зарубежья, да и в самой России активно пошел процесс самосознания своей нации, её истинной истории, культуры и так далее. Одним словом - пошел процесс обратный тем целям и задачам, что были провозглашены на XXVIII съезде КПСС.
         Вполне естественным на этом фоне выглядел интерес простого народа к истории своей страны, города и, в конечном счете, своей семьи. Нам вдруг всем надоело быть "Иванами, не помнящими своего родства". Посрывав пионерские галстуки и комсомольские значки, и демонстративно сжигая свои партбилеты, мы сломя голову кинулись в храмы, мечети и синагоги, вспомнив "вдруг", что мы "некрещеные", "необрезанные" и т.д. и т.п. И если раньше, мы с презрением смотрели на человека с примесью "буржуйской" крови, то сегодня с неменьшим остервенением принялись копаться в архивах и библиотеках, чтобы найти хоть малую каплю этой самой крови, поскольку это, оказывается престижно и возвышает тебя над окружающими.
         Нет, что ни говори, но все мы - дети страны Советов! Настолько глубоко и сильно въелась эта система в нашу жизнь, в наше сознание, в нашу кровь и плоть, что, в конечном итоге, оказав своё пагубное влияние на все наше мировоззрение, она способствовала тому, что мы в основной своей массе утратили главное - элементарную культуру. Культуру вообще, какую бы область человеческих отношений ни взять!
         Теперь, куда ни кинешь взгляд, одни князья да графы. Ну, на худой конец, барон.
         Заказать себе герб? Нет ничего проще - надо только раскошелиться. То, что покупаются звания, чины и подделываются родословные - этим сейчас никого не удивишь. Из одной крайности мы кинулись в другую. Впрочем, что ещё можно было ожидать от вчерашнего пролетария, наивно доверившегося бессовестным политикам, которые не только нарисовали в его бедном воображении бредовую сказку о всеобщем равенстве и братстве, но и убедили этого гегемона в том, что именно он и будет являться истинным героем и хозяином на Земле. В результате, добросовестно донося на вчерашних притеснителей (а также и друг на друга), клянясь в верности вождям мировой революции, эта значительная прослойка активно способствовала методичному истреблению лучшей части собственного народа, ассимилируя генофонд нации своей кровью и отравляя новое подрастающее поколение своим сознанием, приведя, в конечном счете, его к теперешнему моральному облику.
         Одно время, то же самое наблюдалось и в Средней Азии, в частности в Бухаре. Кого ни спросишь, - выясняется, что его прапрадед был кози-калон (Верховный судья) в Бухарском Эмирате. Хорошо, что ещё хватало совести и разума не посягнуть на должность Кушбеги (Министр) и самого эмира Алим-хана.
         Возвращаясь в русло нашего разговора, могу лишь отметить, что мои предки являлись самыми обыкновенными бухарцами, со всеми присущими - как и всем людям - недостатками и достоинствами. К числу последних, коими обладал мой прадед Саид, следует отнести: образованность и исключительная начитанность, благородство и великодушие, доброжелательность и гостеприимство, что, впрочем, являлось отличительной чертой подавляющего населения некогда прославленной Бухары. Не случайно одним из распространенных эпитетов этого города служит эпитет "Бухоро-и-Шариф", то есть "Благородная Бухара".
         Вообще, как мне удалось узнать из разных источников, прадед мой являлся уникальной личностью, поскольку был одарен множеством талантов. Среди них, в первую очередь, следует отметить его познания в области медицины: он был неплохим лекарем (табиб) и у него дома хранились древние книги по медицине (которые после его ареста будут изъяты работниками НКВД). По воспоминаниям моей тети-Робии, в зимнюю пору, во время стирки, прадед, из каких-то, одному ему ведомых, снадобий, скатывал маленькие темные кружочки, похожие на тесто и давал их принять своим невесткам с тем, чтобы они во время стирки (а стирка, в любое время года, происходила во дворе дома) не простудились.
         Помимо медицины, прадед Саид неплохо разбирался в музыке и литературе, был неплохим шахматистом. Одним из его постоянных друзей являлся известный в интеллигентской среде города Мукомил-махсум, который (по одной из версий) приходился родным дядей со стороны матери (тагои) небезызвестному по историческим учебникам Файзулле Ходжаеву.
         По описаниям очевидцев, когда Мукомил-махсум и его жена, которую звали Мусабийя, приходили в гости к прадеду, в доме всегда царила возбужденно-торжественная атмосфера. Со стены снимался тар (муз.струнный инструмент), на котором, кстати, прадед весьма недурно играл, и вся атмосфера внутреннего дома (даруни хавли) наполнялась мелодиями и песнями шошма;ома. Затем декламировали по очереди стихи Хофиза, Руми и Саъди. Иногда играли в шахматы. Одним словом, умели наши предки с чувством, толком и с пользой проводить свой досуг.
         Ниже, мне хочется привести две истории, сохранившиеся в памяти более старшего поколения, которые помогут читателю раскрыть некоторые черты характера и дать представление о моих предках под несколько необычным ракурсом. Итак,





История куропатки
 
         В раннем детстве у моего прадеда Саида была куропатка. Да, да - обыкновенная живая куропатка, за которой он трепетно ухаживал: чистил клетку, кормил, вовремя менял для неё воду.
         Так уж, случилось, что однажды она "умудрилась" вырваться из клетки и улетела: то ли дверцу забыли закрыть, то ли ещё по какой причине...
         Шестилетний мальчик, коим на тот момент являлся мой прадед, этот факт воспринял как настоящую трагедию. Горе ребенка было безутешным.
         В 70-х годах XIX столетия отец ребенка (мой прапрадед Юсуф) купил дом и для росписи главной залы нанял мастеров по живописи и миниатюре, которые принялись расписывать стены и ниши согласно канонам и требованиям живописи своего времени.
         Прадед Саид помогал мастерам по мере сил своих: он держал баночки с разведенными красками и, по требованию мастеров, подавал и менял их. При этом он продолжал плакать и сокрушаться о своей невосполнимой потере. Тогда один из мастеров, желая хоть как-то утешить мальчика, сказал ему:
         - Не надо плакать. Хочешь, я сейчас-же верну твою любимицу в дом? - и в ту же минуту принялся писать изображение куропатки, которую разместил в левой части центральной ниши. А чуть позже, для уравнения композиции, пририсовал справа и ласточку.
         С того времени прошло почти полтора столетия. Прадеда моего давно уже нет на этом свете, а куропатка всё ещё продолжает красоваться на прежнем месте, воскрешая к жизни трогательную и немножко печальную историю относительно недавнего прошлого и навевая на грустные философские мысли о бренности человеческого существования...





История невесток


         Если первая история умиляет своей трогательной наивностью, то вторая заставляет нашего читателя в некотором роде пересмотреть свои стереотипы, касающиеся Востока и восточной женщины в частности.
         Достоверно известно, что у прадеда Саида было четверо детей: трое сыновей и одна дочь Адолат, которая умерла молодой в возрасте 27 лет. Имена сыновей также начинались на букву "А". Старшего звали кори-Ахмад, среднего - кори-Ахад и младшего - просто Абдулло-махсум. Приставка "кори" означала, что обладатель сей приставки в совершенстве владеет кораном и, естественно, знает его наизусть. Можно себе представить, как высоко чтили в такой семье моральные и нравственные ценности ислама. В описываемый период все трое сыновей были уже женаты и, следовательно, у прадеда было три невестки. Если старшая из них была уже, что называется, с опытом: знала все тонкости этикета, правила ведения домашнего хозяйства и вообще вела себя сдержанно, то младшие невестки считали, по-видимому, что ещё можно позволить себе кое-какие шалости и некоторую вольность в своих поступках. Особенно ярко эти качества были выражены в характере самой младшей невестки, то есть моей бабушки. Благо родом она была горной таджичкой (куистони) и, вероятнее всего, кровь вольнолюбивых горцев никогда не остывала в её венах.
         Среди многочисленных ремёсел, коими в совершенстве владел мой прадед Саид, следует упомянуть ещё одно - виноделие. В верхней части дома (боло-и-хона) хранились многочисленные глиняные кувшины (хум) с приготовленным вином (май) и различными напитками (шарбат).
         Однажды, когда прадед, по обыкновению, в очередной раз молился в квартальной мечети "Дўст-чурогоси", что находилась прямо напротив дверей дома, до его слуха донеслись крики невестки (моей бабушки). Надо ли объяснять, что такой проступок по всем нормам шариата и правилам мусульманского общежития мог расцениваться только как неслыханная дерзость и чуть-ли не вызов обществу. Не говоря о том, что честь семьи была крепко подорвана. Поэтому прадеду пришлось прервать молитву и срочно возвратиться домой, дабы выяснить причину случившегося.
         Оказалось, что обе младшие невестки прадеда, пробравшись в верхнюю часть дома и, перепробовав по глотку из каждого кувшина, прилично захмелели. Самую младшую невестку так захватил кураж, что она стала бить ладошками в стены дома и, притоптывая и смеясь, кричать:"Дузд даромад, ду-узд!!"("Воры зашли, во-оры!!")
         За эту провинность прадед наказал невестку по всей строгости: он запретил ей выходить из своей комнаты и на неделю запретил носить ей обед. Тем не менее, средняя невестка из жалости и солидарности, тайком от домашних, потихоньку носила "передачки" моей бабушке.




АБДУЛЛО

          Как это ни странным может показаться со стороны, но о дедушке своем я знаю меньше, чем о прадеде. И это несмотря на то, что я его хорошо помню, ведь когда он умер, мне было уже почти десять лет. Особенно запомнилась его щетина, шершавая и неприятно колючая, чего не скажешь о самом дедушке: это был чрезвычайно беззлобный добродушный человек, у которого улыбка почти не сходила с лица. И если он смеялся, то смех у него выходил тихий, почти беззвучный, как бы про себя, и только часто-часто вздрагивающие плечи и колыхающийся живот выдавали его в тот момент. Казалось, ему абсолютно ни до чего нет дела, словно он случайно попал в этот мир, и удивляется тому, как копошатся вокруг люди, озабоченные и с серьезным видом обсуждающие свои ежедневные проблемы, о которых совершенно и не стоит говорить. Даже, когда после смерти прадеда окружающие указывали на то, что нужно оформить документы дома на себя, он смеялся и говорил:"А кому это надо? Здесь и так меня каждый человек в округе знает". И был прав, поскольку "слава" за ним была прикреплена, как за чудаковатым и несколько странноватым типом.
         К примеру, он мог, обильно накрасив сурьмой глаза, и сев на суфу рядом с домом, "строить" глазки проходившим по улице ошарашенным женщинам, которые не знали - как на это следует реагировать. Или же, сидя спокойно и неподвижно продолжительное время, он "вдруг" резко вскакивал с возгласом: "Ё Рабби!" (О Господи!). Происходило это именно в тот момент, когда мимо него проходила ничего не подозревавшая молодая женщина (ну что можно было ожидать от смиренно греющегося на солнце старика?). Реакции дедушкиных "жертв" были самыми различными, но все они обходились без "скорой помощи". Домашние обсуждения его поступков постоянно сопровождались взрывом негодования и осуждения со стороны бабушки и с не меньшим взрывом хохота со стороны остальных домочадцев. Сам же виновник сидел, низко потупив голову, с чувством вины и казалось, каялся и плакал. И только присмотревшись поближе можно было заметить слегка вздрагивавший как холодец живот и глаза, полные слез. Но, судя по озорным огонькам в глазах, можно было с уверенностью заключить, что то, были не слезы раскаяния.
         Впрочем, и до настоящих слез его тоже можно было довести легко. С этим успешно справлялся его сын (мой отец). Просто, как и у каждого нормального человека, у дедушки было своё слабое место. И этим слабым местом был... его отец. Вернее, упоминание об отце. Но проходил этот номер только после двух-трех стопок, распитых вместе с сыном. Мой отец работал в редакции, которая, находилась недалеко от дедушкиного дома, и поэтому обедать папа приходил к своему родителю. Тот заранее ждал своего единственного сына, приготовив предварительно плов и поставив заранее водку в морозильник. И вот, после двух-трех стопок, отец, как бы случайно и незаметно сводил тему обсуждаемой беседы в "нужное русло", вспоминая о том, "каким хорошим, трогательным и удивительно заботливым был у него дедушка" и т.д. и т.п. Дедушка в таких случаях не заставлял себя ждать: слезы искреннего раскаяния, текли по щекам шестидесятипятилетнего старика, и их нельзя было остановить. При этом, дедушка сидел совершенно точно так же, как давеча, когда его ругали, и точно также сотрясалось его тело, и точно также "ходил" его живот, но при всем этом разница была очевидна: перед вами сидел глубоко скорбящий по своему отцу человек, несчастный и чересчур остро осознающий свою вину перед родителем. Всем взрослым вокруг почему-то делалось смешно и весело. Отца это забавляло, и он смеялся со всеми. И только мы - маленькие дети - разделяя дедушкино горе и желая хоть как-то помочь ему, умоляли нашего отца замолчать. В конце этого спектакля дедушка незаметно для себя и окружающих тоже переходил на смех, что делало финал веселым и оптимистичным.
          Удивительное дело! Но это же самое "оружие" потом так же исправно работало и против самого нашего отца, когда дедушки не стало. Только на месте дедушки сидел мой отец, а "заправлял" всем ходом пьесы уже мой брат. Либретто же и фразы оставались прежними. Что значит сила классики!
          Прошло уже более четверти века с тех пор, когда дедушки не стало, но я, почему-то, до сих пор хорошо и отчетливо в деталях помню тот день - 11 марта 1967 года. Меня разбудили очень рано, было еще темно. Отец с мамой о чем-то тревожно перешептывывались, собирая в узел какие-то вещи. Какая-то тяжелая и мрачная атмосфера царила в доме, и на душе мне было неприятно. Потом, уже в дедушкином доме, я помню множество знакомых и незнакомых мне людей со скорбными лицами. Помню женщин в белых платьях с белыми же косынками (традиционный траурный цвет), стоящих и причитающих в отведенной для них части дома. Помню, как я со страхом подошел к окну, за которым лежал завернутый в саван мой дед.
         А ещё очень хорошо помню, как бабушка подойдя ко мне, всё говорила:"Плачь, твоего дедушки больше не стало. Плачь, ну почему же ты не плачешь?" Мне было стыдно, что в такой день я не плачу вместе со всеми, но я ничего не мог с собой поделать. В горле стоял какой-то большой ком и мешал мне плакать.
         И ещё один фрагмент стоит перед глазами: когда дедушку опускали в могилу, отец, вытирая платком слезы, как-то сосредоточенно смотрел, словно отмечая для себя - правильно ли кладут могильщики тело деда и удобно ли будет последнему там лежать.


БАХШИЛЛО
 
         Мой отец поровну поделил свою жизнь между собственной семьей и не менее родной его сердцу редакцией "Бухоро хакикати" ("Бухарская правда"), которой он отдал более 30 лет своей жизни, проработав в ней сначала в должности ответственного секретаря, а затем заместителя редактора этого главного рупора местного обкома партии.
         Назвать его высококлассным профессиональным репортером или талантливым журналистом я бы, все же, поостерегся, хотя на лацкане его пиджака постоянно красовался значок - члена союза журналистов СССР, которым он, кстати, очень дорожил, хотя и старался не показывать виду. Зато он был, что называется, настоящим газетчиком и очень гордился этим. То есть, он был тем ремесленником (в лучшем смысле этого слова), который умел и любил "делать" газету. Ни одна полоса не попадала в окончательную верстку, не пройдя отцовской правки.
         Следует отметить, что в советскую эпоху очень тщательно следили не только за грамматическими и орфографическими ошибками, которые в иные времена могли стоить места, а иногда и головы (знаменитое "главнокомандующий", с опущенной буковой "л" и другие); важна была даже не только и не столько сама цензура (ибо, этой адской машине в "брежневские" времена не могло ничто существенно противостоять); не менее важны были нюансы совершенно иного характера, а именно: в каком порядке следует перечислять в газете членов Политбюро ЦК КПСС, какую фотографию помещать на "главную", как быть, если главных новостей сразу несколько и ещё многое другое. А поскольку, "мышиная возня" в Кремле никогда не затихала, то и угадать - как правильно "расположить фигуры" - было под силу далеко не каждому. Здесь требовался аналитический склад ума и немалое мужество - возложить на свои плечи серьезную ответственность за принятое решение с тем, чтобы затем держать ответ перед идеологическим отделом ЦК.
         Сейчас, вероятно, это может лишь вызвать снисходительную улыбку у молодого поколения, малознакомого с многочисленными тайными пружинами, приводящими в действие огромный и четко отлаженный механизм советской бюрократической махины, однако в описываемую эпоху, поверьте, было далеко не до смеха.
         Как правило, в подобных случаях все происходило по строго утвержденному сверху сценарию: Москва отсылала "правильный текст" в редакции республиканских газет, а те, в свою очередь, спускали окончательный вариант уже в областные редакции. Вследствие этого, выход тиража иногда задерживался до полудня, а то и до вечера. А это уже было, чуть ли не ЧП. В исключительных случаях, иные руководители брали на себя ответственность, принимая окончательное решение, а затем с ужасом ждали развязки, гадая - "правильно ли я поступил, или нет".
         Насколько мне припоминается, отцу не раз приходилось играть в эту "русскую рулетку". Возможно, он и в самом деле был неплохим аналитиком, поскольку все его инициативы заканчивались с благополучным исходом. А он, порою, гордился, что обошел республиканскую газету "Правда Востока", которая ждала разъяснений из Москвы.
         Редакция была его вторым родным домом: отец мог там задерживаться допоздна, пока не устранялись все проблемы. Прекрасно зная его неподкупный характер, молодые сотрудники, все же, были в курсе насчет одной - единственной - его "слабости" - папа не прочь был расслабиться после тяжелого трудового дня и потому, улучшив момент, они приглашали его в кафе, находившееся рядом с редакцией, где угощали "столичной" или же коньяком. А потом, изрядно захмелевшего, провожали до дому, который тоже находился в двух шагах от редакции.
         Невероятно скромный, тихий и неприметный в быту, папа в такие минуты сильно преображался: видимо сказывались напряжение и усталость. Едва его нога вступала на территорию нашего двора, как мы - я или брат - со всех ног мчались уже "на перехват", поскольку его громкая ругань и мат оглашали всю округу, (вынуждая соседей тактично закрывать свои окна) и слышны были далеко, вызывая понимающие улыбки на лицах наших сверстников. В такие минуты нам становилось ужасно стыдно и мы, подбежав к сопровождающим его коллегам, благодарили последних, брали отца под руку и, всячески пытаясь успокоить, тащили его по скорее домой. Отец ни в какую не хотел отпускать своих коллег, поскольку это противоречило понятиям восточного гостеприимства. Однако, "гости", прекрасно понимая создавшуюся ситуацию, при которой воспитанному человеку следует в данном случае тактично отказаться, под всяческими предлогами старались уклониться от назойливого приглашения, обещая, что "завтра уж, непременно посетят столь гостеприимный дом".
         Так как по гороскопу отец был "львом", то, едва переступив порог собственного порога, он оглашал его своим грозным рыком, напоминая домочадцам - кто в доме хозяин. Это одновременно и смешило и бесило домашних, прекрасно знавших мирный характер отца. Родные давно привыкли к подобным картинам, поскольку со стороны выглядело это совершенно беззлобно и - я бы даже сказал - уж слишком нарочито. Да и сам отец, в таких случаях, старался не смотреть в глаза своей "жертвы", поскольку в глубине души он жутко стеснялся своего состояния. Иногда, в короткие минуты отрезвления, видя, что это нас только забавит, он и сам широко и довольно улыбался, однако, через короткое время чересчур большая доза алкоголя все же заявляла о себе, вновь отбрасывая его в состояние опьянения, заставляя по новой "отчебучить" этакое, от чего мы снова хватались за животы.
         На утро же, насупив свои густые и мохнатые брови и старательно изобразив на лице нарочито хмурое и серьёзное выражение, он как можно скорее собирался на работу, стараясь ни на кого не смотреть (а уж тем более - говорить), чувствуя за собою вину за вчерашнее и явно терзаясь угрызениями совести.
         Главный коридор, проходивший по центру здания редакции, строго делил "узбекскую" газету от "русской". Однако деление это было чисто условным, поскольку атмосфера в коллективе была очень демократичной, что, впрочем, всегда являлось одним из важных факторов, отличающих по-настоящему профессиональные и творческие издания от остальных. Коллеги его всегда уважали и ценили не только за его жертвенность и самоотдачу, которая у него была, что называется, в крови, но и за его шутки и остроты, байки и анекдоты (порою, довольно фривольного содержания), за любопытные истории и забавные курьезы, случающиеся в журналистской практике и которые, как правило, можно услышать только в редакционной "курилке". Одним словом, он жил и дышал своей работой, находясь среди таких же единомышленников, которые как и он беззаветно и преданно любили свое дело и не представляли себе иной профессии.
         Когда же отцу доводилось бывать дома, мама незаметно старалась отключить розетку телефона. Впрочем, случилось подобное, по-моему, лишь однажды. Папа пришел в неописуемую ярость и очень грубо отчитал маму. Такие сцены были нетипичны для нашей семьи и потому, наверное, ярче остальных впечатались мне в душу.
         По любому пустяку ответственный или дежурный редактор мог позвонить к нам домой, чтобы справиться у отца - как поступить в том или ином случае. И отец терпеливо все объяснял. Иногда звонок будил всю нашу семью в три часа ночи. В такие минуты отец вначале выяснял - какова ситуация и потом пытался выправить все по телефону. Не раз бывало, что он раздраженно швырял тяжелую черную трубку, одевался и, матерясь про себя, шел на работу.
         Более всего, отец мне запомнился сидящим за столом и пишущим очередную передовицу, очерк или фельетон. Отсчитав несколько чистых листов формата А-4, он бережно укладывал их слева от себя и, положив перед собой первый чистый лист, долго смотрел на него, мучительно терзаясь мыслями. Наконец, он бросал ручку, вставал и начинал нервно ходить вокруг стола. В такие минуты я старался молчать, поскольку чувствовал, что там, в голове совершается какой-то неведомый мне, но важный мыслительный процесс, которому не следует мешать. Затем он также внезапно садился и начинал строчить. Рядом лежали толстые папки, в которые он иногда заглядывал для того, чтобы найти и сверить те или иные данные или цифры.
         Порою, он радостно вскакивал с места и громко звал к себе маму, чтобы поделиться с ней своей неожиданной литературной находкой. Мама неизменно поддерживала и сдержанно хвалила даже тогда, когда не понимала - о чем идет речь. Папе этого вполне было достаточно. Найдя какую-нибудь удачную метафору или необычное обыгрывание слов, он радовался своей находке словно ребенок, целый день, находясь в приподнятом настроении. И мы - его дети - радовались вместе с ним.
         Справедливости ради, следует отметить, что в жизни отца бывали и периоды, когда он отчаянно и порою безрезультатно терзался муками, но уже не творческого, а совсем иного характера. Обычно, это было связано с предстоящими красными датами в советском календаре. И, если с 1 мая или 7 ноября было всё более-менее понятно, то с некоторыми другими - казалось бы, менее важными - отцу приходилось несладко. Не раз бывало, что он окончательно терял самообладание, бросал к черту ручку и в изнеможении опускался в кресло или на диван. И ведь, было отчего.
         Об одной такой истории, связанной с приближением праздника, посвященного образованию СССР, полагаю, рассказать будет совсем нелишне. Это даже нельзя назвать историей, потому что подобная "головная боль", знакомая журналистам советских времен, неизменно наваливалась каждый год, аккурат под самый новый год, а точнее - 22 декабря.





Советский пасьянс

         Как известно, в 70-е года ХХ-го столетия противостояние двух мировых систем - капиталистического и социалистического - достигло своего наивысшего апогея. Каждая старалась доказать свое превосходство, опираясь для наглядности на достижения в различных областях жизни: начиная от бомб, ракет и космонавтики и кончая спортом и всеобщим возрастающим благосостоянием народа. Правда, если относительно объективности первых показателей мы ещё могли не сомневаться, то в отношении последнего нам оставалось лишь всецело доверяться своим же средствам массовой информации, поскольку для подавляющего населения Советского Союза - съездить, посмотреть и сравнить, как живут "они" и как существуем "мы" - было делом далеким от реальности. Одним из главных наших козырей, свидетельствующих о "неоспоримом" превосходстве социалистической системы над "гнилым западом", являлось то, что в государственном управлении страной у нас были задействованы практически все социальные слои общества, начиная от генерального секретаря и кончая самой обыкновенной дояркой. До такого уровня капиталистам, конечно же, было далеко.
         Теперь становится немного понятным - почему, все газетчики страны в ужасе хватались за голову, ибо прекрасно представляли себе - какой сложнейший, по сути, кроссворд ждет их в преддверии наступающего праздника...
          Уже с самого утра папа ходил злой (что бывало с ним исключительно редко) и по всякому поводу раздражался.
         - Ну, неужели так трудно сосчитать до двадцати двух после того, как вода закипит, снять с плиты и поставить под холодную воду!?
         Это замечание было адресовано маме, которая отменно готовя любые блюда, так и не научилась "правильно" варить яйцо всмятку. Оно постоянно выходило либо в "мешочек", либо вкрутую, а надо отметить, что это разные вещи! Наверное, на генном уровне некоторые вещи передаются по наследству, поскольку с годами я тоже стал ловить себя на мысли, что подобные "мелочи" порою ужасно расстраивают мужчину. Однако, в тот день я знал истинную причину папиного раздражения. Предстоял "пасьянс" с огромным количеством противоречивых данных, который, в конце-концов, обязан был сложиться в стройную и красивую картину "настоящего советского народовластия". Отцу не удалось "спихнуть" это дело на второго зама, да это было даже не в его характере: он никогда не старался заранее выгадать для себя что-либо по легче, а потому довольно часто самое нудное и противное занятие приходилось делать самому. Вот и сейчас, наскоро и молча позавтракав, он пошел в гостиную и, подойдя к столу, брезгливо уставился на толстую серую папку скоросшивателя. Деваться, однако, было некуда...
          - Та-ак... - наконец смирившись, произнес отец, раскрыв папку и вытянув из него первый лист. В нем мелким почерком в колонку пестрели нескончаемые имена и фамилии предполагаемых героев трудового фронта - депутатов очередного съезда партии. Папа отложил этот лист на край стола и вытащил из недр папки другой, с рекомендациями. Бегло пройдясь по нему, он также отложил его в сторону, но уже чуть повыше и вновь стал знакомиться с третьим документом.
         Через полчаса рабочий стол напоминал собою карточную поляну заядлого картежника: не хватало лишь зеленого сукна. Родитель удовлетворенно крякнул и глубоко затянулся сигаретой. Теперь предстояло самое главное. Высочайшее искусство заключалось в том, чтобы составить такой список, в котором народные избранники одинаково и равно представляли бы все районы области, все слои нашего демократического общества и при этом предстояло учесть требования к предполагаемым кандидатам, имея в виду социальное положение, пол, партийность (или наоборот - беспартийный) и т.д. и т .п. Словом, задачка выходила не из легких.
         Когда через два часа я, вдоволь наигравшись со сверстниками в футбол, возвратился домой и вошел в гостиную, на отца невозможно было смотреть без сострадания. Он буквально рвал и метал по столу многочисленные бумажки, матеря последними словами партию и правительство, вместе со всеми членами Политбюро. Завидев меня, он несколько остыл и, упав в кресло, обреченно выдавил:
         - Ну где я им найду непьющего слесаря, партийного да ещё и с канимехского района! В этих степях окромя чабанов и баранов, никогда и ничего не водилось.
          - Можно, ведь, этот пункт пока пропустить и посмотреть другие кандидатуры. - попытался успокоить я отца.
          - А-а...- безнадежно махнул он рукой, вставая с кресла и вновь садясь за стол. - Другие не лучше.
         - Ну вот, например, здесь, - папа ткнул пальцем в бумажку, лежащую слева внизу, - требуется: каракульский район, механизатор, беспартийный, примерный семьянин, передовик, мужчина. И где мне его, по-твоему, им достать?
         Я быстро прошелся глазами по списку кандидатур каракульского района и вдруг, найдя требуемое, радостно показал отцу.
          - Ага: умник выискался - досадливо поморщился отец, - ты глянь, что тут написано: "партийный", а мне нужен беспартийный.
         - Так может его из партии исключить? - попытался неудачно я пошутить, но, взглянув на отца, тут же осекся.
         - Слушай: иди и не мешай, - устало произнес он, - мне сейчас не до шуток.
         Однако, оставить отца один на один с "загадками сфинкса" я не решился, а потому всего лишь немного отодвинулся от стола, продолжая изучать содержимое листов и пытаясь хоть как-то помочь родителю. Наконец, постепенно вникнув в "правила игры", я молча стал проверять один из вариантов, который по всем параметрам сходился с требуемым в "задачнике". Убедившись, что все расчеты верны, я набрался смелости и осторожно обратил внимание отца на мою находку. Отец нехотя отвлекся и бросив взгляд на предложенный мною вариант некоторое время молча стал сверять его с многочисленными бумажками, разбросанными словно карты по всему периметру стола. Наконец, легкая улыбка обозначилась на его лице и он, подняв на меня изумленные глаза, многозначительно изрек: "Да-а, похоже из тебя может выйти неплохой аппаратчик". Естественно, я счел это за неслыханный комплимент и, уверенно пододвинув стул, сел поближе. Возражений со стороны отца не последовало.
         Уже ближе к вечеру, когда со стороны кухни начали доходить до гостиной сводящие с ума запахи жареной баранины с луком и со специями, наша совместная работа автоматически стала близиться к завершающей стадии: отец набело переписал список с таким трудом подобранных кандидатур. Было видно, что он явно удовлетворен проделанной работой. Только в двух местах никак все не сходилось: в одном месте - профессия, в другом - нужен был коммунист, но в наличии имелся только беcпартийный
         В холодильнике стыла водочка, а на стол мама раскладывала уже тарелки с закуской и салатом. Этого было вполне достаточно для того, чтобы отец, не дрогнув рукой, одним росчерком пера "превратил" обыкновенную колхозницу в механизатора, а беспартийного "наградил" членским коммунистическим билетом.
         - Ничего страшного, - пояснил он мне, - в первом случае, она обучится хотя бы машинному доению, а во втором - вынуждены будут сделать его членом. Иди, мой руки и марш за стол





Цугцванг

         Несмотря на то, что отец слыл хлебосольным хозяином и сам был не чужд веселому застолью с хорошей выпивкой и закуской, тем не менее, он во всем любил порядок и меру. Если его самого приглашали в гости, то он, посидев с удовольствием положенное время, всегда чувствовал — когда следует закругляться, дав тем самым возможность хозяевам отдохнуть немного от гостей. Я, например, не помню ни единого случая, чтобы отец остался ночевать у кого-либо в гостях. Сколько бы он не выпил (а выпить он любил), он неизменно стремился домой, ибо полный покой он находил только лишь, очутившись в своей родной кровати. Это у него было, что называется, в крови. Точно такого же отношения он желал видеть и от своих гостей. Хотя, порой, случались довольно забавные казусы.
          Однажды гостем отца оказался какой-то местный литератор. Как и все настоящие литераторы, он был неравнодушен к спиртному и шахматам.
         Как обычно, застолью предшествовала игра.
         Сыграв пару-тройку партий с отцом и окончательно убедившись, что соперник ему "не по зубам", гость заметно потерял интерес к игре, периодически поглядывая в сторону кухни. Отцу тоже претила "игра в одни ворота": азарт настоящего игрока просыпался в нем только тогда, когда напротив него сидел достойный и сильный противник.
         Он тактично предложил сопернику ничью и, убрав шахматы, незаметно подал знак матери, означавший, что можно накрывать на стол.
         Гость заметно оживился, когда на столе появилась бутылка "Столичной": чувствовалось, что после писательства, это была его вторая страсть.
         А потому, очень скоро он настолько захмелел, что прямо на глазах у отца откровенно уснул за столом, уронив голову чуть ли не в тарелку с салатом.
         Естественно, такого поворота событий папа никак не мог предвидеть, а потому мгновенно протрезвев, он стал лихорадочно соображать — каким образом вернуть товарища к цивилизованному застолью. Делать это следовало очень деликатно, дабы не дать повода гостю — обвинить в неучтивом и неуважительном отношении со стороны хозяина дома. С другой стороны, подобной картины ранее никогда в жизни отцу не приходилось видеть, а потому он был явно сконфужен, обескуражен и до крайности расстроен. Что делать?!
         - Мелливой — чуть громче обычного обратился папа к гостю, желая обратить к себе внимание последнего. Однако, Мелливой явно не слышал призывов отца.
         Заботливая мама и любопытные маленькие члены семьи просунули свои головы в гостиную. Папа вопросительно уставился на нас.
         - Мелливой — произнесла мама, в надежде на то, что голос хозяйки дома заставит вздрогнуть и проснуться незадачливого поэта.
         В ответ гостиная наполнилась звуками неимоверного храпа. Мама не выдержала и тихо засмеялась. Дети также, прыснув от смеха, шустро исчезли в детской комнате. Одному папе было не до смеха: он нервно закурил сигарету и стал совершать круги вокруг стола, соображая — что еще можно предпринять, чтобы гость наконец-таки очнулся. И тут его «осенило». Обычно, перед тем, как уходить, хозяин дома традиционно произносит «Омин», жест, означающий, что теперь можно расходиться.
         Отец сел напротив гостя и, сложив традиционно руки перед лицом, достаточно громко произнес:
         - Омин!
         Ни единый мускул не дрогнул на лице Мелливоя.
         Через пять минут все дети, держась за животы и корчась в конвульсиях от смеха, валялись в разных местах коридора. И только из гостиной настойчиво, словно молитва-заклинание, доносилось безнадежное и монотонное завывание отца:
         - Омин, Мелливой! Мелливой, омин!!!
         …К сожалению, я уже не помню всех деталей того дня. Видимо, все-же, каким-то образом гостя сумели «вернуть к жизни» и проводить домой. Я бы не сказал, что этот случай как-то особо повлиял на отца. Но в одном — точно, потому что с тех пор он стал очень разборчивым в выборе партнеров.





Культурная столица

         Больше всего на свете папа любил свою работу, хороший юмор и путешествия. Иногда мне кажется, что последнее он любил более всего.
         Одним из самых приятных путешествий, глубоко запавшим в душу отца, несомненно, является поездка в Ленинград, в начале 70-х годов прошлого века.
         Тогда, в советскую эпоху, ещё можно было встретить людей старой, что называется, "питерской закваски", с которыми и связан сложившийся стереотип "колыбели революции", как культурной столицы России.
         Казалось бы, совершенно банальнейшая история, на первый взгляд. Но на отца она произвела неизгладимое впечатление.
         Стоя, как-то раз, на остановке, в ожидании городского транспорта, папа, докурив сигарету, бросил её не в урну, а рядом, на асфальт.
         И тут, прямо над своей головой, он вдруг услышал:
         - Молодой человек, Вы нечаянно уронили сигарету.
         Задрав голову кверху, отец увидел, как из распахнутого окна на уровне второго этажа, ему мило улыбается пожилая женщина.
         - Простите - пробормотал пристыженный родитель, и в ту же секунду быстро подняв с земли окурок, опустил его в урну.
         Позже, не раз возвращаясь к этой истории, он неизменно будет восхищаться тактичностью этой женщины, с образом которой и будет на всю оставшуюся жизнь ассоциироваться город на Неве:
         - Нет, ну надо же: как красиво она меня...

Далее: http://proza.ru/2010/05/21/379