Безымянные Врата

- Ммм… - пожевал он губами, нахмурился, перебрал в руках ключи, задержал в сухой ладони тот самый (большой, ржавый, заветный), шумно сглотнул, наморщил лоб, отступил на шаг. – Нет… - присвистнул, ухмыльнулся, издал короткий смешок, коротко кашлянул. – Нет. Не сейчас. Нет. Пока что…
Замечал ли кто, что многие истории начинаются или со слов, или с того, что было утро (вечер, день, ночь) и шумело море (давили стены, играл солнечный свет, колыхались травы, вилась дорога, мерцали звезды – нужное подчеркнуть)?
Моя история могла бы начаться именно с этого самого «Ммм…» - неуверенного, втянувшего в себя все цвета раздумий, весь спектр сомнений, весь набор, где левая сторона берет начало от полного бессилия, а правая завершает ряд отчаянной, прямо-таки фанатичной решимостью. И между Безымянными стенами, теряющимися под куполом тьмы, могло бы совершиться величайшее таинство, хоровод слов, действий, мыслей и чего-то еще, что с давних пор наполнило мои жилы, но так и не обрело произносимого имени, - и все же ничего и не произошло.
И потому я посчитаю, что мой сюжет возник гораздо раньше, нежели сегодняшний день.

Я родился в простой семье, я жил в совершенно обыденных условиях, я совершал предсказуемые и порой глупые поступки, я тянулся к солнцу и месил грязь босиком. Я жевал рисовые лепешки и набрасывался на приготовленную матерью рыбу, я ходил с отцом за хворостом, я следил за младшими сестрами, я сражался с другими мальчишками, превращая хворостину в меч, а мир – в чудесное королевство, переполненное богатством, злом и подвигами. Я был счастливым ребенком с неизмеримым колодцем недовольства и безразмерным мешком шуток и шалостей за душой.
Все было идеально даже в тот самый час, когда на дороге перед домом появился запыленный странствиями и годами путник. Он шел так, будто был отверженным божеством, всесильным изгоем, каждое его движение намекало на тысячи смыслов, но пустые глаза холодили ощущением присутствия смерти, ибо за двумя мутными осколками стекла, коими мне привиделись его зрачки, не было совершенно ничего. Разве что заснувшая навеки бездна, лишенная всего представляемого человеческим разумом.
Странник был молод, моложе отца, но что-то в нем выдавало бесконечность, в которой нет места привычному летосчислению.
Он, поравнявшись со мной, остановился и протянул руку. И я вложил свои внезапно онемевшие пальцы в его шершавую ладонь – не теплую, но и не холодную. Никакую.
И почему-то последовал за ним, навсегда покидая прошлое и родительский дом, сестренок и шумные игры, ясное небо над головой и волнение своенравной реки.

Сколько мне сейчас лет? Не могу ответить на этот вопрос. Здесь, в Безымянном месте, я молод, но мал ли я в мире людском, где все просто, где не замерли пространство, а время подобно течению? Впрочем, имеет ли все произнесенное значение?
Странник стал моим наставником, я превратился в покорного ученика, иного, нежели прочие, кого я встретил: хромая темнокожая девушка оказалась молчаливой и столь спокойной, что ей могли позавидовать камни; ясноглазый мальчик, хрупкий и едва ли не прозрачный, часто бился в припадках и беспричинно смеялся.
Я же по своему душевному складу оказался чем-то средним, оставаясь дерзким, несознательным, но вполне разумным, не слишком способным к странным наукам и явно не выделяющимся талантами, но весьма подходящим для обучения. Мне не сразу давались бредовые сочетания букв, рождающих бессмыслицу, хотя числовые схемы схватывались мгновенно. Волновые звучания и многомерные картины, чувственность и холод интеллекта, физические упражнения, боль и наслаждения, тропы пройденного и грядущего – что-то мне подчинялось с легкостью, что-то же казалось непреодолимой стеной, неподъемной ношей, ломающей кости и душевные стремления.
Но все же я шаг за шагом приближался к Безымянным Вратам, чтобы однажды миновать их и постигнуть то, ради чего я стал тем, кем являюсь сейчас.
Не спрашивайте, кто я на данный момент, нет меня в том смысле, в коем привычно думать о живущем, хотя я, как и прочие, имею две руки и две ноги, говорю и вижу, постигаю и теряю.

- Ммм…
И все же, это тоже могло быть началом, ибо я почувствовал в себе зарождение постыдной, но вожделенной мысли. Я следовал за Учителем, не смея потревожить сакральную тишину, но сердце стучало так громко, что его могли бы услышать во всем мире, имей люди такое желание.
- Если ошибешься, то в последний раз, - тихо молвил наставник.
Мне ли не знать, что согбенный безначалием и безвременьем юноша с седыми волосами передо мной чувствует каждый мой непроизнесенный звук?
- Но дашь ли ты мне право на это, Учитель? – Каюсь я, не сбиваясь с шага, не поднимая взгляда от истертых каменных плит.
- Кто я, чтобы слезы гор и намерения рек останавливать?
К сознанию подступает слово из прошлого, но я гоню его прочь, не позволяя сложиться и стать произносимым. Не божество, не всесильный, не всезнающий, лишь подобный смертному человеку, но лишенный дозволения на смертность и человечность.
- Дерзость моя непростительна, - тихо произношу я в ответ.
Но трепыхание намерения не исчезает, оно жжется огнем любопытства и нетерпения, слишком непростительного для моего воспитания.
- Но разумей, время не пощадит, мой ученик.
Связка ключей выпадает из руки.
Я знаю. Я знаю, что нет ничего медлительнее, но и скоротечнее того, что прозвано Временем. Все можно преодолеть, все можно постичь и покорить, но никогда не подчинится то, чего нет, даже если и чуть поддастся. Но я, обезумевший, подхватываю связку, ключи ко всему в мире и мирах, к ненависти и любви, к тайнам и разочарованиям, к стремлениям и смелости, к разлуке и исчезновению, к созерцанию и пути, подхватываю, прежде чем металл касается камня.
Тысячи ощущений пронзили мое тело, и исторгся беззвучный вопль отчаяния, вопль обреченного, бегущего на верную погибель.
Остановиться бы мне, но что моя слабость перед безудержной силой влечения? И я впечатываю ладонь в древний прах Безымянных Врат, я вставляю ключ, я распахиваю двери.
Я иду, переступая условный порог, слишком несовершенный и неподготовленный, чтобы применить свои познания, чтобы свершить ожидаемое и предопределенное.
Мне даже не оглянуться назад, не притянуться горечью и убиением мысли к преждевременной скорби Учителя, допустившего слабость лишь потому, что он не божественная сущность, порожденная из ничего, но ставшая большим, нежели все представляемое.

Я непостоянно, я всесильно и пленено, я вихри и потоки, я стройная цепь и пропасть рухнувших надежд. Я кровавые раны, я взгляд, устремленный вверх, я действия, бессмысленность и движение.
Я безмерно и скоротечно, неподвластно, но ограниченно.
Я с нежностью обхватываю одну каменную успокоенную сущность и присоединяю к ней вторую - бесноватую, разодранную и неугомонную, я поднимаю их над собой, я вручаю им вожжи правления и смиренно подчиняюсь, смутно узнавая в них что-то особенное.
Я вглядываюсь в глаза прочих, и в одних глазах, что осколками стекла закрывают оголенные и обветшавшие нервы, замечаю нечто особенное, именуемое горечью потери.
Но повелительный свист хлыста, и мои переливы дернулись и понеслись по руслу.
Закрываются врата, отсекая смыслы.
Лишь одно угасает дольше положенного: я есть Время.