Праздник интеллекта в смокинге

25.10.09



Светлой памяти лауреата Государственной премии РФ (2000 г., посмертно), блистательного режиссера, талантливого сценариста, генератора блестящих идей и проектов, феноменального эрудита, безусловного интеллектуала и потомственного интеллигента – Григория Ефимовича Гурвича, Бакинца -посвящается.

 
Гриша, Гришенька. Григорий Ефимович Гурвич. Совсем недавно еще школьник, который, придя домой из школы, несся в первую очередь к няне Насте за чем-нибудь вкусненьким. Разумеется, не только родители, но и тот ближайший круг людей, близко общающийся с семьей Гурвичей, были уверены: растет уникальный мальчик, не по возрасту серьезный в вопросах, к которым его сверстники еще не скоро подступятся и с которыми некоторые так и никогда не определятся. Гриша знал, чего хочет, чем будет заниматься. И это заполняло его детскую, подростковую жизнь, которая представляла собой некую репетицию будущего. Во всем остальном он был ребенком, любимым ребенком своих родителей, трепетно любимым внуком.

О Грише написано много, особенно если учесть то несправедливо малое время, которое ему было отпущено. И в числе вспоминающих его – такие имена, а главное – такая высокая оценка феномена Григория Гурвича, что становится, во-первых, очевидно: далеко не всякий маститый деятель культуры удостаивался даже пары слов от них; во-вторых, как решиться писать о Грише после таких корифеев русской культуры, выдающихся писателей и театральных деятелей? Мне показалось, что я смогла найти один-единственный, но немаловажный аргумент, ставящий всех вспоминающих его в один общий ряд: это их огромное желание поделиться тем, что они знали о Грише. Свой штрих, раскрывающий какую-то грань его личности, которую повезло увидеть кому-то одному. Таких людей мало, ибо Гриша был Личностью – при всей его сложности, многогранности и уникальности он был на удивление открытым, праздничным. Поэтому в основе всех воспоминаний о нем есть некая общность – это то, что видели все. Однако были и есть те, кто знал Гришу и другого. Прежде всего это единственный человек, оставшийся у него, когда он достиг вершины славы. Человек, который всю свою жизнь положил на алтарь служению своему «ребенку», как она его всегда называла, человек, самозабвенно обожающий своего единственного сына, безропотно и тактично отошедший в тень, когда осознала: для нее его успех и все, что сопутствует его достижению, неизмеримо важнее привязанности любящей матери и желания быть вместе. 


И она предпочла быть рядом. Это великое самопожертвование матери, любящей своего сына не «для себя», а «для него». Этот человек – мать Григория Гурвича Майя Львовна. Никакого воображения не хватит, чтобы понять всю боль и скорбь матери, потерявшей единственного ребенка. Незаживающую рану для такой матери, какой была Майя Львовна. Нет таких слов.



Гришин триумфальный успех в театральной Москве случился именно так, как она, возможно, и мечтала, как любая умная мать, сумевшая, не будучи ослепленной своей любовью, увидеть в сыне задатки неординарной личности. Видел это и отец Гриши – Ефим Григорьевич. Исключительно одаренный, мудрый и талантливый человек, многогранный, начитанный, блестяще владевший языком и пером. И при этом великий фанат театра, а в особенности оперетты. Это был его конек. Он знал наизусть всю классику музыкальных оперетт, всех лучших исполнителей бакинских и московских музыкальных театров. Баку 60–70-х годов был настолько богемным городом, что практически всегда был в курсе всех «новинок» на театральной, а в особенности на музыкальной сцене. Гастролей было много. И почти всегда все ведущие актеры этих театров становились гостями гостеприимного и хлебосольного дома Гурвичей. Вспоминаю удивительно точное определение этому времени и атмосферы в Баку, и в частности в семье Гурвичей, Галины Борисовны Волчек, бывавшей в этом доме: «Баку тогда на меня произвел сильнейшее впечатление. Это был интернациональный город, причем не в лозунговом смысле, а в самом изначальном понятии. Там складывались потрясающие компании людей, близких друг другу по духу. Мы приходили в гости и видели не случайно собранных людей, которые пришли поглазеть на московских артистов, а людей, собирающихся вместе потому, что им интересно общаться друг с другом. Дом Гурвичей выделялся особой аурой».


Это весомое подтверждение тому, что сама удивительная атмосфера в городе, большое количество поклонников искусства, музыки, театра и, наконец, гены отца передали Грише, наряду с блестящей одаренностью, вдумчивостью, чувством высокой ответственности, за что ни брался, еще и огромную любовь к музыке, музыкальным спектаклям, театру. Времени заниматься с сыном у Ефима Григорьевича не было. Но это как раз тот классический пример, когда воспитывают не нравоучениями, а примером. Так было с Гришей. Он заболел театром с детства. Но кто мог знать, что это станет Событием в театральной жизни вообще, и в истории музыкального театра в частности. Удивительная атмосфера в семье, это передавшаяся от мамы любовь ко всему прекрасному, это бесконечная доброта и нежность к друзьям, своим актерам, няне.


Гриша был человек-фейерверк. Он фонтанировал идеями с детства. Мыслей было так много, что они опережали друг друга, не всегда давая возможность уследить за всеми этими залпами суждений, афоризмов, а очень часто и импровизациями в форме стихов, которые с неменьшим талантом, как и все, что он делал, он с ходу сочинял по какому-нибудь поводу. А их было всегда много.


Он так мало прожил. Не делая никаких вольных и невольных сравнений и не проводя никаких аналогий, скажу, что история знает такие случаи – Моцарт, Пушкин. И говоря о них, мы знаем твердо, что за неполных сорок лет эти люди успели достичь в своем творчестве недосягаемых высот в сравнении с выдающимися долгожителями-коллегами. Великий умница Григорий Горин, которого при жизни и после его ухода признали одним из лучших драматургов конца XX века, поздравляя Гришу с 40-летием, признался, что будучи намного старше, он так и не выбрал до конца, как обращаться к Гурвичу – на «ты» или на «вы». Горин имел в виду огромную интеллектуальную, энергетическую и человеческую мощь Григория Гурвича. Он сравнивал его с Мольером!

Гриша за свою короткую жизнь сделал столько, что этого могло бы хватить на десять полных лет жизни. Он был последним и одним из лучших учеников великой М.О.Кнебель. Он был виртуозный конферансье, талантливейший режиссер. За короткое время, отпущенное ему свыше, Гриша успел создать уникальный театр «Летучая мышь», аналога которому в России не было, да и собственно, уже нет. Этот совсем молодой человек был поразительно мудр. Все, что он делал, он делал не просто с размахом, выдумкой, сумасшедшей энергией, но и очень вдумчиво и умно, даже когда речь шла о его знаменитых капустниках, непревзойденным королем которых он был признан самыми взыскательными авторитетами театральной Москвы.


И это при том, что Гриша все это делал совсем юным. Эскина, обожавшая Гришу, признавала, что до Гриши обычно мастерами жанра капустников были люди в более зрелом возрасте. В Грише удивительное сочетание юмора, лирики и гражданственности, блеска его очень быстрого и острого ума было, пожалуй, более ярким, чем у его зрелых и известных предшественников. Он затмил их всех.


Очень ироничный по жизни, Гриша обожал талантливых и умных людей. И самое парадоксальное, что, будучи молодым, он, без сомнения, был человеком старой, уходящей эпохи ХХ века. Жаль, что он не успел начать писать, ибо я не сомневаюсь, что из всех нераскрытых Гришиных талантов один из них абсолютно очевиден: он, уверена, стал бы выдающимся писателем. Будучи молодым, он уже был близок к уровню Григория Горина. А ведь был младше его на целых двадцать лет.


Южный мальчик из Баку завоевал театральную Москву. Он стал признанным мастером, которого оценили те, чье мнение дорогого стоит. Это Григорий Горин, Михаил Жванецкий, Марк Захаров, Галина Волчек, Александр Ширвиндт и др. Наконец, это многомиллионная зрительская аудитория и телевидения, и театра, которую он каждый раз ошеломлял своей профессиональной высотой. Он и был единственным в своем жанре, а возможно, и последним


Безусловно, Гриша еще многое мог бы сделать в музыкальном театре, стал бы большим и масштабным писателем. Очевидно одно: он родился философом, мудрецом старой школы, органично приобщенный к мудрости старой культуры. Когда его не стало, театр закрыли. Без Гриши театр не смог бы просуществовать даже короткое время. Гриша незаменим. Он был такой один. И позволю себе согласиться с его «имущественной наследницей» – женой в том, что «Гришу заменить не может никто. Не мне, а театру. Даже стране». Кто бы спорил!