Притворщик. Глава седьмая

        Выйдя на набережную, Крапивин повернул было к автобусной остановке, но, сам не зная отчего, вдруг остановился, подумал и зашагал в сторону городского парка. Там полыхало зарево огней, оттуда неслась громкая музыка. На часах было десять или что-то около того. Сияли фонари, изумрудом светилась зелень…

        Прогулки по ночному городу! Господи, как давно это было!
Волшебная игра теней, эти немыслимые краски – всё это возбуждало в нём ностальгический, почти мучительный трепет. Вдруг припомнилось то настроение, с каким он, ещё юный тогда студент, побросав скучные конспекты, мчался с друзьями на танцы в городской парк. И те волнения, и ожидание большого чувства…

        У него вдруг даже голова закружилась.

        К слову, никакой любви он тогда так и не встретил, а встретил симпатичную девчонку. Видимо, он слишком поспешил возвести её в идеал, а в благодарность, она весьма чувствительно шмякнула его о землю, – так он это про себя называл, - это когда открылись все её шашни. Впрочем, сейчас он об этом вспомнил лишь с грустной усмешкой.

        Войдя в парк, Крапивин не пошёл туда, где толпился народ, а свернул в тополиную аллею. Здесь отыскал свободную скамейку, присел и закурил. На трёх других расположились парочки, - они целовались, посмеиваясь и шушукаясь, никого не замечая и не желая никого замечать, - а чуть подальше сидели дедок и седенькая старушка. Опершись на палочки, они тихонько переговаривались и с любопытством посматривали по сторонам.

        Мысли о прошлом к нему больше не возвращались. Зато вспомнилась та девушка за столом. Вспомнились её глаза, её роскошные волосы. Что за удивительное создание!      

        «Однако, - подумал он, - не дай-то бог, такой попасться на зубок».
 
        Ему показалось, что он пробыл здесь совсем недолго и очень удивился, когда взглянул на часы. Оказалось, что уже половина двенадцатого.

        Он встал и направился к выходу. Возле арки он заметил женщину в белом фартуке,   торговавшую пирожками и беляшами. Вкусный запах напомнил ему, насколько он проголодался. Купив парочку беляшей, он отправился дальше, уплетая их по дороге. 

        Идти пришлось довольно далеко. К счастью, здесь почти невозможно было заблудиться, потому что все три главные улицы шли параллельно друг другу, плавно огибая берег бухты. Остановка же находилась на третьей, самой дальней из улиц.

        Он подошёл к ней и остановился. Вокруг было тихо; бледное сияние фонарей придавало улице какой-то пустынный, отчуждённый вид. Мимо проехала парочка машин, потом со двора и во двор прошмыгнула какая-то тень – и снова никого.

        Крапивин даже начал сомневаться, а точно ли здесь ходят автобусы. Но вот, откуда-то из темноты явились три женщины, точнее, две девушки и пожилая дама. Эта последняя была в какой-то тёмной, бесформенной хламиде, а голову её прикрывал старомодный платок.

        Вся троица остановилась чуть поодаль и стала негромко переговариваться. До Крапивина лишь долетали обрывки фраз, произносимых на каком-то странном, незнакомом наречии. В одной из девушек он вдруг узнал Розу. Ошибки быть не могло: те же курчавые волосы... Впрочем, её невозможно было с кем-либо спутать. Одета она была вполне по-современному. На ней были светлого тона обтягивающие брючки и лёгкая блузка-разлетайка, оставлявшая живот и талию открытыми. Гибкая, грациозная, она поминутно встряхивала волосами, и всё не могла устоять на месте.

        В разговор она почти не вступала, а только всё над чем-то посмеивалась и лишь изредка вставляла короткие реплики. Каблучки её беспрерывно цокали по асфальту.
Но, похоже, его она не узнала. Впрочем, она даже ни разу не посмотрела в его сторону, и это было досадно.

        Поглядывая на неё тайком, Крапивин не заметил, что за ним наблюдает пожилая дама. Ей, видимо, не нравилось его любопытство. В конце концов, он почувствовал её взгляд и смущённо отвернулся. Теперь он их видел лишь краем глаза. Дама что-то пробурчала девушкам, и те тотчас обернулись. Роза громко рассмеялась, а потом, оборвав смех, стала шептаться с девушкой, которая и внешностью, и одеянием очень походила на цыганку. 

        Крапивин отошёл подальше и закурил.   

        Подошёл, наконец, автобус. Девушки бросились к дверям, толкаясь и смеясь между собой. За ними проследовала дама в платке. Немного переждав, зашёл в автобус и Крапивин. В автобусе было пусто, если не считать дремавшего у окна мужичка. Вся троица прошла через салон и уселась на задние сиденья. Крапивин занял место впереди. Автобус тронулся.
Пока ехали, сзади раздавались сдавленные смешки и шепотки. Из всех выделялся голос Розы -ей словно хотелось, чтобы он её слышал. Так, по крайней мере, ему показалось.

        На четвёртой или на пятой остановке он вышел и направился по плохо освещённой дорожке, окружённой густыми зарослями акаций.
Пройдя немного, он услыхал за спиной чьи-то шаркающие шаги и знакомое цоканье каблучков. Он обернулся - это была всё та же троица. Несколько поотстав, они двигались в том же направлении. Но в какой-то момент всё вдруг стихло. Крапивин обернулся снова, но никого не увидел – те трое словно испарились. Видимо, они свернули к одной из кирпичных четырёхэтажек.

        Елизавета Савишна поджидала его в летней кухоньке. Беляшами он совершенно перебил аппетит, однако, от чая отказываться не стал. Хозяйка, видимо, добавляла в него каких-то трав, от которых немного холодило во рту – ощущение странное, но, в общем, приятное.

        Топчась по кухне, она переставляла с места на место какие-то черепки и всё расспрашивала его. Её было любопытно: и каким ему показался город, и где он побывал и хорошо ли провёл время.

        По правде говоря, Крапивину было лень разговаривать. Он устал, глаза его начинали слипаться. Поэтому, отвечая, он старался обходиться минимумом слов. Между прочим, он вспомнил о той странной троице, и в голове у него вдруг мелькнула догадка.

        - А что, Елизавета Савишна, - спросил он. – У вас здесь не живут ли поблизости цыгане?

        Реакция хозяйки его поразила.

        - Цыгане? - Она вдруг пришла в неожиданное волнение. – А, где вы их видели?

        Он ответил и даже попытался описать их наружность. Под руками хозяйки вдруг загремела посуда.

        - Вам бы держаться от них подальше, - немного помолчав, проворчала она. – Вот ещё славная семейка, - прибавила с раздражением. – Ну, да эти хотя бы остепенились. Я говорю, хотя бы не шляются, как другие… А всё одно, цыгане, они цыгане и есть. Тоже… ну, да бог с ними.

        Крапивину показалось, что она что-то не договаривает, хотя это что-то так и просится ей на язык. Он был заинтригован.

        - А что, разве с ними что-то не так? – поинтересовался он.

        - Да, как сказать, - нехотя тянула Елизавета Савишна, - говорят-то про них всякое. Сама мать… ну та, которую ты видел, - незаметно переходя на ты, продолжала она, -она, говорят, чуть ли не колдунья какая… Клеопатра – так её все зовут - бестия, говорят, каких поискать.

        - Неужели? – с невинным любопытством подхватил Крапивин. Вся его сонливость мгновенно улетучилась.

        - А чего «неужели»? – насупилась хозяйка. – То ты цыган этих не знаешь. Они, почитай, с самим чёртом в родстве. Та же, взять, Клеопатра эта самая. Да она только тем и живёт, что ворожит, да на картах своих гадает. А людям, им что… греха не ведают… им бы только наперёд всё узнать. Вот и тащатся к ней - бестолочь, прости господи. Правда, ничего не скажу, как-то моей соседке она шибко помогла… Мужик-то её было совсем закружился… из дому то есть… совсем чуть не пропал бедолага. А Клеопатра эта самая его возьми, да возверни… А всё одно, по мне бы их век не видать.

        - То есть, как это? – живо заинтересовался Крапивин.

        - А так, - почти со злостью отвечала хозяйка. Она бросила разбирать какие-то черепки, вытерла тряпкой руки и, подойдя к столу, присела на табуретку. – Была тут у нас история. Машка… это соседка моя… она, значит, прожила за своим Клементием лет тридцать пять, как не больше. И всё душа в душу… Он-то у ней мужик серьёзный, работящий – она за ним, как у Христа за пазухой. Так вот, а тут, на тебе, явилась, значит, какая-то сверестёлка… вот ведь ни стыда у людей, ни совести… она где-то там с Клементием работала… не помню, не то бухгалтером или ещё кем-то… В общем, положила она на Клементия глаз, а сама-то лет на тридцать его моложе. Вот я и говорю, и стала она, значит, на Клементия вешаться. А он… уж я-то сколь лет его знаю… он мужик основательный, лишнюю рюмку сроду не выпьет, да и на Машку на свою он только что не молится… В общем, сделал он той от ворот поворот. Ну, сделал, значит, и слава богу. Так той же гадюке никак неймётся…

       - И что?

       - Так, что, что. Вот и выдумала она его, значит, к себе присушить. Как уж она это исхитрилась, не знаю, врать не буду, а только стало нашего Клементия совсем не узнать. И то сказать, зачудил мужик, да так зачудил, что совсем было пропал... И повадился он бегать к той. Бывало, сбегает, а сам потом к Машке: прости, мол, сам не знаю, что со мной делается. А сам-то уж начал даже чахнуть. Так высох, ну точно скелет от него и остался. Ну, Машка тут над ним и так, и этак, а всё одно, ничего поделать не может. Придёт, бывало, ко мне, и всё у неё только об одном и разговоры. Да ревёт, чисто белуга… Оно, конечно, надо ж было как-то мужика выручать. Видно же, что не по своей воле его кружит... Вот. А тут кто-то Машку-то и надоумил: сходи, мол, к Клеопатре, она, мол, всякую такую нечисть снимает. Ну, так, а что ей бабе оставалось? В общем, сходила. А та и правда, чего тут скажешь, в общем, сколько-то она над Клементием поколдовала, и всё у него, значит, сняло как рукой. И стал наш Клементий опять выправляться, а к той злыдне-то и дорогу позабыл. Но это ещё не всё. Ведь ту-то… ну, злыдню-то эту… её ведь, говорят, тогда ж паралич какой-то разбил. Лежит, говорят, теперь бревно бревном, разве только глазами моргает… Вот тебе и присушила. Видно есть всё-таки бог на свете…

       Она поднялась и опять взялась хлопотать. Но вдруг обернулась.

       - А, чего они тебе?

       - Да нет, это я так, - немного смешавшись, отвечал Крапивин. - Просто увидел, вот и подумалось…

       - А ты бы об них поменьше думал, - сердито оборвала Елизавета Савишна и громыхнула какой-то кастрюлей. – С ними, не ровён час, ещё и болячку себе надумаешь. Вон хоть бы и девок её взять… - Она снова вернулась к столу. – Хоть и говорят, что они, мол, у ней культурные, а я так тебе скажу: яблоко от яблони, далеко не ложится. Вон её младшая… ну, та, что волосатая…

       - А что с ней?

       - А то, - покосившись на него, буркнула хозяйка. Она встала и направилась к полкам с посудой. По дороге зацепила сковороду, и та с шумом свалилась на пол. Крякнув с досады, она стала нагибаться. Крапивин бросился было помочь, но та успела поднять сама.  – А то, - обмахнув тряпкой сковороду и ставя её на место, проворчала она. -  Это ж не девка, а чистая сатана. Я уж лишний раз, даже обхожу её стороной. Бывало, как этак зыркнет своими глазищами-то, да ещё из-за косм, так у меня прямо аж ноги сейчас подкосются. Одно слово, сатана, сатана и есть. Она и сейчас-то уже… а, как войдёт в  свои года, так, пожалуй, и маменьку свою переплюнет…

       Пришёл кот. Он покрутился возле хозяйки, цепляя хвостом её за ноги, потом сунулся было к миске, но передумал есть и запрыгнул на табуретку. Там, развалившись, он вдруг поднял голову и неодобрительно посмотрел на Крапивина.

       А Елизавета Савишна всё продолжала бурчать, переходя с места на место. Крапивин уже начал клевать носом. Наконец, она это заметила и стала его выпроваживать.

       Долго уговаривать его не пришлось. А ещё спустя немного, он крепко спал у себя, на удобной, твёрдой кровати, накрывшись свежей, пахнущей травами простынёй.
               
                (Продолжение следует)http://proza.ru/2010/05/22/131