Тук-тук. Кто в сердце живет?

Наталия Михайлова
http://proza.ru/avtor/nat55

СПЕШИТЕ делать добро, иначе люди НЕ УСПЕЮТ сесть Вам на голову.

Когда я была молодой, мое сердце было большим и сильным. Оно громко и весело стучало – радовалось своему здоровью. Но я считала, что все это в порядке вещей, и не замечала своего сердца. Совсем не чувствуя его, я начала казаться себе бессердечной. Чтобы не ощущать в себе этого ущерба, однажды я повесила на сердце табличку: «Входите, здесь Вам будет тепло и уютно. Мое сердце согреет Вас».

Первым на зов прилетел Комар-пискун.
 - Помоги, - запищал он, - все отмахиваются от меня. - А ведь я песни им пою, ночами не сплю, сочиняю. Уже сто штук сочинил – а они не слушают, прихлопнуть стараются.
- А о чем твои песни?
- Как это о чем? – о жизни моей тяжелой, комариной. Спою, потом попью у них крови немного и лечу дальше. Что тут такого? А они за мной гоняются, средства всякие изобретают, чтобы меня извести.
- Может быть, они не понимают твоих песен, и пищишь ты, честно говоря, отвратительно. Да и кому понравится, чтобы у них кровь пили? Занялся бы чем-нибудь другим, полезным.
- Ну, ты в приколе! Не хочу я ничему другому учиться. Знаешь, как это круто – летать и петь.
- Но почему люди своей кровью должны расплачиваться за твои удовольствия?
- Значит, не пустишь, - обиделся Комар. - А зачем звала? Накормлю, обогрею!
И так мне стало жалко это крохотное существо.
- Входи, - сказала я и распахнула свое сердце.
Живем-поживаем. Комарик мне песни зудит, да кровь мою попивает. Ну, да ладно, он ведь маленький, а сердце у меня большое, полное, - прокормлю.

Потом прибежала Мышка-норушка. Крепенькая. Глазки, как бусинки, перекатываются, шкурка потертая, в заплатках, носиком нервно подергивает, усиками шевелит.
- Тук-тук. Пусти меня в сердце – беда у меня.
- Что с тобой случилось?
- Ох, мне бедной, ох, несчастной, – пригорюнилась мышка. - Расселяют нашу коммунальную нору. Соседи у меня неразумные, хоть кого возьми, да жить с ними можно было. Вот, к примеру, Мыш Мышович. Начальником большим служит, а ума-то немного, не-е-т, немного. Как премию какую получит, бонус по-ихнему, так давай всех соседей собирать, угощать, да одаривать. Ох, накопила я его подарочков, когда свой, когда и чужой прихватишь. Все в норку.
- А эта Мышинда? – продолжала мышка сокрушаться. – Совсем бестолковая. Говорю ей, - что ты все для других стараешься, все с чужими мышатами возишься? Думаешь, оценит кто? А в норе – шаром покати. Ничегошеньки не нажила. И взять-то с нее нечего. Разве когда кусочек сыру занесут, да через меня передадут, пока ее нет. Уж тут я не теряюсь. Она-то, дура, все назад отдать норовит, а у меня не пропадет. Нет. Все в норку.
- Или эти труженики придурошные, Мышкевичи, – частила норушка. – Что муж, что жена, что дети ихние – все, как есть, в очках, - интеллигенты. С утра до ночи то работают, то учатся, то учатся, то работают. Не то, чтобы нору обустроить – поесть иногда забывают. Все на языках разных разговаривают, да книжки читают. Сама-то продуктов из магазину принесет кошелку, да тут же, на кухне, и зачитается. Ну, я, мимо проходя, чего и зацеплю хвостом. Все в норку свою ношу, в норку. Тесновата она у меня стала, да, зато, полным-полна. Зернышки у меня одно к одному, ядреные, сырок, еще там чего. Они-то все одно поспустят, а я сберегу, да сохраню, накоплю. Не вороватая я – бережливая.
- А как же мне быть-то бедной? – совсем зашлась мышка, – Вон и шубка поизносилась и зубки поисточились – все обновлять надо. А за все – плати. А теперь беда пришла – по отдельным норам расселяют, с удобствами. И что мне с этих удобств! Привыкла я при обществе – и поговоришь, и прокормишься. Работать-то я уж и забыла как. А у тебя вон табличка приглашательная. Пустишь что ли?
Мне, почему-то, Мышка-норушка не казалась несчастной, но слово есть слово – и я, скрепя сердце, распахнула его.
Дальше живем. Только вот Норушка уж очень много всякого понатащила, клапаны позасорила. Сердцу работать тяжелее стало. И с Комариком они не дружат, – она ему все пеняет, что в дом ничего не приносит, а он ее за это кусает, да побирушкой обзывает. Ну, да ничего, пусть в уюте живут, греются.

Здравствуйте, - передо мной совершенно очаровательное существо.
- Где тут у вас сердечно обогревают и оказывают моральную поддержку?
- А-а Вы кто?
- Я – Лисичка-сестричка.
- Чья сестричка? - немного ошарашено спросила я.
- Ох, ну что Вы, это ник такой. Ну, для прикола.
Лисичка сидела в изящной позе, помахивая роскошным хвостом. Она была сказочно хороша. Тонкие лапки в дорогих браслетах, томные глаза. Только белоснежную улыбку портили небольшие клычки, украшенные стразами. Клычки придавали ей немного хищный вид.
- У меня сложились тяжелые жизненные обстоятельства, - грустно вздохнула Лисичка, - я оклеветана молвой. - Понимаете, я устроилась работать на птицеферму, секретаршей, в приемной у заведующего. И все было так хорошо. И заведующий ко мне … хорошо относился. А потом нагрянула эта комиссия. Ну не досчитались они цыплят. Я-то тут при чем, спрашивается? Хорошие были цыплятки, жалко их, конечно, - она мечтательно прикрыла глаза и облизнулась острым язычком, - но почему я?
- А председатель комиссии, эта ужасная Лайка Полкановна, меня почему-то сразу невзлюбила, – со слезами на глазах продолжала Лисичка. – Она, видите ли, на страже, она порядочная, щенков своих в честности воспитывает. Посмотреть-то не на что, шерсть неухоженная, прическа никакая, в общем, никакого гламуру. А заведующий, подлец, то – Лисанька-кисанька, а тут испугался, семьянином примерным заделался. Меня и знать не хочет. Что мне делать теперь, всеми покинутой? Где найти теплое местечко? А тут ваше объявление.
- Но, может быть, вы сумеете найти новую работу? И все опять будет хорошо.
- Разве вы не понимаете, у меня моральная травма, - взвизгнула Лисичка.
- Я в поддержке нуждаюсь, в душевном обращении, - волновалась она.
Честно говоря, она не выглядела покинутой и раздавленной жизнью. Но так горестно вздыхала, так хрупки были лапки, так беззащитна поза, что мое сердце дрогнуло, и я распахнула его.

- Здорово, народ! Кто тут у вас живет-поживает? Принимайте, что ли.
- А Вы тоже несчастный? – томно спросила Лисичка.
- А то, как же. Еще какой! - оскалился молодой Волк.
Вид у него и впрямь был непрезентабельный – хвост облез, глаз заплыл синяком, двух зубов не хватало. Но остальными он щелкал вполне исправно. И под свалявшейся клочьями шерстью проступали рельефы накачанных мускулов.
- А ты кто? – пропищал Комарик.
- Да, Волк я, кто же еще, - невнятно пробормотал пришедший, и уточнил, - Зубамищелк.
- Ах, какая звучная фамилия, – воскликнула Лисичка, с интересом посматривая на нового гостя.
- А ты песни слушать любишь про несчастную жизнь? – зудел Комарик.
- А то?! Я и сам пою. Иногда, – пояснил Волк. - А жизнь у меня, как есть, несчастная. Волчиха моя к Лосю ушла – у того рекорды выше, заработки лучше, ну, и вообще. Не нравится ей, видите ли, что пью. У-у, хищница, ненасытная! И квартиру отщелкала. А Лось-то, друган бывший, мы ж за одну команду выступали. А туда же. Ты должен, ты должен! Ха! Эт-то я пока трезвый всем должен, а как выпью – с-стройся!
- Строгий, - уважительно сказала Мышка-норушка.
- И симпатичный, - добавила Лисичка.
- Входи, - пропищал Комарик и попытался раскрыть мое сердце.
- Постойте, постойте, – заволновалась я. - Как это – входи? Может быть, у меня кто-нибудь спросит? Я, между прочим, терпеть не могу алкоголиков и не собираюсь им помогать.
- А т-ты кто?, - уставился на меня Волк. - Тоже тут живешь?
- Я – хозяйка, - как могла строго, сказала я.
- Хозяйка, - расплылся мой гость, - ну так чего стоишь-то? Накрывай! Ладно уж, закусками не очень озабочивайся, не голоден. - Он благодушно рыгнул. - Встреча у меня была в лесу. Неофициальная. Прошла в теплой, дружеской обстановке. - Он опять рыгнул.
Я почувствовала, как мое сердце похолодело и замедлило ритм.
- А налить обязана! – вдруг зарычал он.
- Нет, - закричала я в ужасе, - в моем сердце для тебя нет места.
- Вот всегда она так, – взвизгнула Лиса, – только о себе думает. - Сиди тут, в ее уюте, парься. Нет бы, нас хорошим обществом развлечь.
- Много о себе понимать стала, – авторитетно заявила Мышь, – а ума-то нет. Он ведь молодой, да здоровый. Обустроиться нам поможет. Ну-к, что ее слушать-то! – вдруг зычно запищала Мышь, – Навались!
И они вместе распахнули мое бедное сердце.

Дальше стало совсем плохо. Жильцы жили вольготной жизнью, а я страдала. Волк до обеда отсыпался, потом принимал «для осознания себя, как личности», и отправлялся по поручению Мыши собирать всякий хлам. Она забивала «закрома» и расплачивалась с ним водкой. К вечеру Волк напивался и выл тоскливые песни. Комар ему подтягивал. Лисица хихикала и зазывно смотрела на Волка.
Сердцу становилось все труднее, оно болело нестерпимо.
Хватит, – решила я. - Почему я должна обеспечивать всем тепло и уют, а обо мне никто не хочет подумать. Да, и что это за обездоленные? – Бездельники с алкогольным уклоном.
И повесила на сердце новую табличку: «Прием несчастных прекращен. Закрыто на обезболивание».
Я попыталась намекнуть своим постояльцам, что больна и что теперь они должны помогать мне, но это не произвело на них никакого впечатления. И только я собралась принять самые строгие меры, как появился…

Он был прекрасен. Огромный и сильный. Сколько звериной грации было в его движениях, как великолепен прищур дерзких, насмешливых глаз.
- Здравствуй, – сказал он, белоснежно улыбаясь.
- Здравствуй, – робко ответила я, чувствуя, как вздрогнуло мое сердце. – Кто ты?
- Медведь я, медведь, - пророкотал он.
- Ты тоже одинок и неустроен?
- Очень.
Он, не отрываясь, смотрел мне в глаза, и я физически ощущала, как рушатся остатки моей воли.
- Но у меня в сердце осталось так мало места.
Медведь с интересом заглянул внутрь.
- Это что за шушера? – спросил он строго.
Мои постояльцы прижались друг к другу и замерли. Сердце билось на пределе.
- Что ты делаешь? – заорал мой разум. - Посмотри в его глаза – они не дерзкие, они наглые и злые. Неужели ты не видишь?
Его никто не слушал. Сердце само широко и радостно распахнулось навстречу Медведю.
Дальше все произошло, как во сне. Как только Медведь попытался протиснуться в сердце, оно разорвалось. Мои постояльцы стояли рядом со мной и молча смотрели, как сердце истекает кровью.
Жаль, - сказал Медведь, зевнул и отвернулся.
Я потеряла сознание.

- Почему ты лежишь тут, вставай, - услышала я чей-то тихий голос. - Люди не должны лежать на земле.
- У меня разорвано сердце, я не могу двигаться, не могу дышать. Я не могу жить.
Пес внимательно и грустно посмотрел мне в глаза и полизал руку.
- Вот моя лапа – обопрись на нее и поднимайся потихоньку. Вот так. Теперь посиди немного, отдохни.
- Ну вот, тебе уже немного лучше. Да?
- Лучше, - с удивлением прислушиваясь к себе, сказала я.
- Ты обязательно выздоровеешь, – сказал Пес и опять лизнул мою руку. – Я помогу тебе.
Я почувствовала, как мое сердце забилось ровнее. Прижалась лбом к лицу Пса и заплакала.