Урок Олега Басилашвили

               
    В  мае 1984  года актер ленинградского БДТ Олег Басилашвили снимался в Ялте в фильме о советской милиции по сценарию Юлиана Семенова. Я этого не знал и сильно удивился, когда  за него просил милицейский  начальник. Оказалось, Басилашвили – вовсе не   гаер и Хлестаков, каким он обыкновенно представляется на сцене и в кино. Видно, уж так сложился у него стереотип поведения. Говорят, и Эльдар Рязанов  в жизни  вовсе не похож на   говорливого шустряка, который ведет «Кинопанораму». Это не амплуа, а  сознательная (или бессознательная)  художническая  реализация  той части  собственного «я», которая обычно спрятана под спудом.
    Басилашвили повыше меня;  удлиненное лицо белое и чистое, глаза спокойные,  взгляд доброжелательный. Мы ходили по цветущему саду, сидели на «горьковской» скамейке, откуда открывался вид на зеленый сад, белый дом и  сизый отвес яйлы; я читал стихотворение Бунина «Художник», в котором прекрасно переданы реалии сада и в  котором Иван Алексеевич   попытался определить  отношение Чехова к смерти…

                Он, улыбаясь, думает о том,
                Как будут выносить его. Как сизы
                Под жарким  солнцем траурные ризы,
                Как желт огонь, как  бел на синем  дом.

                С крыльца с кадилом сходит толстый поп.
                Выводит хор. Журавль, пугаясь хора,
                Защелкает, забьется у забора
                И ну плясать и щелкать клювом в гроб.

                В груди першит, с шоссе несется пыль
                Горячая,  особенно сухая.
                Он снял пенсне и думает, перхая:
                «Да-с, водевиль. Все прочее есть гиль…»

   Мысль моя заключалась в том, что Чехов преодолевал смерть именно как художник. Он отстранялся от нее, представляя смерть как  театральное действо…
    Басилашвили задумался, и уже на подходе к дому вдруг  заговорил, что какая-то частица Чехова  сокрыта в дяде Ване Войницком, которого он, кстати, играет в  спектакле Г.Товстоногова.
- Главное в Войницком – это стремление назад, к тому психологическому комфорту,  в котором он жил в прошлые годы. Работал и не ведал…
    Басилашвили говорил о  кругообразности развития  его судьбы и внутрен-него мира. Главное – вернуться туда, к исходной точке,  от которой он мог бы начать снова – уже Шопенгауэром  или Достоевским…
    Идея круга…Мне вспомнились начальные и конечная сцены  пьесы: Войницкий и Соня - после всех  драматических перипетий  - сидят со счетами, погруженные в бесконечную прозу провинциальной жизни… В сущности, вся русская жизнь представляет собой бесконечное повторение кругов… По кругу ходили современники Лермонтова – не об этом ли его  безнадежная «Дума»? Каждое новое поколение, начиная жизнь с мечтаний и надежд, приходит  к примирению с пустотой и бестолочью русской жизни… «Печально я гляжу на наше поколение. Его грядущее иль пусто или темно…».
-  Но для Чехова, - восклицает Басилашвили, -  характерно  бытие в огромном времени – от времен  Христа и  будущего – на 200-300 лет вперед!
-   Да, похоже, что Чехов жил  в очень широком  историческом круге… Может, в рамках такого  круга  судьба отдельного человека, частная жизнь и частная смерть  не кажутся такой уж трагичной. «Он, улыбаясь, думает о том, как будут выносить его…».
     Басилашвили не захотел ходить по святыне  чеховского дома в обуви. Снял  туфли  на веранде второго этажа и ходил в носках… В спальне  я снял со шкафа античный килик, который подарила мужу Ольга Леонардовна.  Подлинный древнегреческий сосуд для вина она   приобрела в Севастополе. На его подножии выцарапана надпись «Па» - значит, «парфенос», дева.  Наверное,  две тысячи лет назад сосуд был преподнесен в дар  храму богини Девы. А потом Ольга преподнесла его своему божеству…
    Я рассказал, что недавно в гробнице этрусков под Римом нашли фреску, по которой  можно судить об использовании киликов на пиру. Юноши, возлежащие на пиршественном ложе, перебрасывали струю вина из одного килика в другой…
-   Была  еще одна игра! – оживился гость. – Мы ставили античный спектакль («Эдип») и входили в эпоху: привыкали к  одежде, к манерам… Тогда свободным гражданам за столом прислуживали рабы. Вот я говорю приятелю: мне нравится твоя рабыня, отдай ее мне!  Приятель рисует на стене точку: если попадешь струей вина – рабыня твоя!
    Басилашвили осторожно взял в руки килик и показал, как надо сгибать пальцы для  такой прицельной «стрельбы»… Лицо его неожиданно обрело черты пресыщенного патриция… Я не ожидал, что экскурсия закончится таким  неожиданным образом. Настоящим уроком  актерского перево-площения…
     В книге почетных посетителей  Басилашвили написал:
«Не могу описать чувство, охватившее мня в этом доме. Прикоснуться, увидеть – счастье! Спасибо, Антон Павлович! Ваш О.Басилашвили. 14 мая 1984».
     Потом прошел по коридору к дверям кабинета и молча постоял, сохраняя в памяти  образ  чеховской обители. «Когда еще удастся прийти…»