Бал стрекоз

***

Я разбираю старый хлам,
Вершу итог,малюя сноску.
Библейский старец Авраам,
Стоит на площади кремлевской.

Идут солдаты, как во сне,
Чеканят шаг от даты к дате.
И полководец на коне,
Летит к бессмертью на закате.

Цветною лентой жизни той,
Покорена моя столица.
И небо в простоте святой,
Припудривает солнцем лица.

Весна пролетом по дворам,
И бал стрекоз над пустырями.
О как же мало надо вам,
Все шепчет кто-то за плечами.

Чужая юность.

***
Рассветные, больные речи,
А солнце целится в упор.
Вот в тихий двор Замоскворечья,
Дымя врывается мотор.
Гудят его литые ребра,
И зайчик прыгает в окно.
И девка бросив с дуру ведра,
Стоит, как серое пятно.
Так жизни давешней отрезок,
Легко притягивает взор.
Чужая юность, как довесок,
Из бездны дней глядит в укор.

Ода книге.

Это то, что спасало из мрака безумий,
Это в тайнопись книги потупленный взор.
Прорастало зерно, разгорался Везувий,
Африканские мавры точили топор.

Осененные лавром печальные лица,
И властитель пустыни на черном коне.
И огромное солнце двоится, троится,
Сквозь песчаные бури врываясь ко мне.

Есть и птицы, и звери, и сонные рыбы,
Есть бессмертие души и бесстрашие сердец.
Вот Спаситель шагает по утренней зыби,
И Пандора на ключ запирает ларец.

Нас было трое.

Нас было трое: я, мой муж, зима.
И Бог глядел с небес,
из снежной рамы,
Как домик с нами поглощает тьма,
Усиливая четкость панорамы..
Могильщиком у двери стыла ночь,
Баюкая тоску и прочие хворобы.
И плыли небеса, как черный гроб,
точь в точь,
И ангел расчищал для мокрых звезд
сугробы.
С кичливостью надменною февраль,
Склонял в уме: "добро" и слово
"благо".
А я точила карандаш, как встарь,
И под нажимом морщилась бумага.

Я как-то боком выводила: "смерть",
Увидеть порываясь, что за краем.
И спал мой муж, и каменела твердь,
И мой предел граничил с горьким
раем.