Скрипач

(Третий роман трилогии)

Действующие лица, события
и практически все места действия данного произведения
полностью вымышлены.
Любые совпадения с реальностью случайны.

"Смотри на звёзды - пусть надежда горит в твоих глазах!"
(из песни "Стокгольмский синдром" группы MUSE)
 
Пролог
(Журнал "Nice" №1, январь 200…г., автор: Таисия Лузан)
        Думаю, я нисколько не преувеличу, заявив, что в лицо моего героя знают все, да и имя, пожалуй, уже выучили. "Звездой" телесериалов он стал в одночасье, едва только на телевидении запустили очередную отечественную "мыльницу". О ком-то другом можно было бы сказать "проснулся знаменитым", но не таков мой герой. Задолго до того, как начался показ сериала, зритель уже шел в московский театр "Равноденствие" "на Бежина". Другое дело, что при содействии телевидения, круг театральных фанатов значительно расширился: теперь к ним присоединилась телеаудитория. Аншлаги в "Равноденствии" - дело обычное, но в нынешнем сезоне они бьют все рекорды. И хотя сам Сергей Бежин склонен скептично относиться к собственному телеуспеху, он всё же признаёт, что кино делается для зрителя, и только зритель может решать, кто здесь настоящий победитель.
Согласие Бежина дать интервью модному женскому журналу было для меня счастьем: я и не надеялась, что "звезда", в последнее время совсем не контактирующая с таблоидами, снизойдет до беседы с начинающей журналисткой. И вот еще в чем нужно признаться: в первый момент я не узнала его. Он оказался вовсе не столь высок ростом, как кажется на экране и, к тому же, абсолютно не похож на культуриста. Но! Его знаменитый на всю страну взгляд цвета индиго (рыдайте, девочки!) оказался не компьютерной уловкой всемогущей техники и не цветными контактными линзами, как то утверждали злые языки. У Бежина действительно очень необычный цвет глаз. А еще -  нет в нем киношной вальяжности.  Напротив, он быстр и гибок, как какой-нибудь благородный представитель хищников из семейства кошачьих. Меня обескуражили неожиданно искренние ответы "звезды" на (подчас глупые и наивные, женские) вопросы, полное отсутствие признаков "болезни небесных светил" и сверхъестественное какое-то обаяние.
А между тем, в 33 года, за плечами у Сергея Бежина джентльменский набор ролей, которым позавидует иной мэтр. Он одинаково убедителен в любой ипостаси, будь то Фигаро в бессмертной комедии Бомарше, Меркуцио в "Ромео и Джульетте", проходимец Аметистов в "Зойкиной квартире" или невероятно органичный Подколёсин в Гоголевской "Женитьбе"… Я уж не говорю о знаменитых его ролях в других театрах - например, Лариосик в спектакле "Дни Турбиных" театра имени Качалова, или Чичиков в "Мертвых душах" на Пятницкой… В конце прошлого сезона "Равноденствие", в очередной раз, потрясло театральную публику спектаклем по Купринскому "Гранатовому браслету". Своим успехом новый хит "Равноденствия" во многом обязан Бежину…
Его прочат в универсальные актеры, какими были Миронов, Леонов, Папанов, Никулин… Очень хочется верить, что найдутся в России люди, способные продолжить их дело, а Сергей Бежин, герой этого интервью - один из них.
 
КОРРЕСПОНДЕНТ: Начнем с главного: откуда вы взялись, Сергей?
БЕЖИН:  Из Владимира взялся.
  К. (удивленно): Как из Владимира? Разве вы не москвич?
  Б. : Я стал москвичом только двенадцать лет назад, когда сбежал сюда из дома.
  К. : Сбежали из дома? Это интересно. А подробней?
  Б. : Так выражался мой протест против господствующего в нашей семье культа личности отца. Теперь-то я понял, что, с моей стороны, это было дурацкими попытками закрепить свои позиции под солнцем. А тогда, в двадцать лет, возвратясь из армии, я вновь столкнулся с твердой отцовской волей (он был потомственным военным со всеми вытекающими последствиями) и устроил если не революцию, то бунт на корабле - точно. Разумеется, отец аргументировано победил, заручившись поддержкой мамы. Мне оставалось бесславно отступить. К тете, в Москву. Здесь я пытался поступить в медицинский, но не добрал пару баллов. Деваться было некуда: шутки ради пошел в театральный.
  К. : Удалась шутка?
  Б. : Удалась, как видите. Вообще-то действовал я, по всей видимости, сверхнагло и против всяких правил. Набрался храбрости, пришел домой к Борису Борисовичу Первушину и попросился на его курс.
  К. : Взял?
  Б. : Ну, не то чтобы "махнул не глядя"… Он собрал комиссию, несколько часов шло прослушивание… Приняли. Правда, среди студентов некоторое время бытовало мнение, что я по блату влез. А какой может быть блат, когда с Первушиным мы познакомились за день до прослушивания?!
  К. : Насколько я понимаю, вы не с бухты-барахты пошли "в артисты"?
  Б. : Нет конечно. В школе я участвовал в агитбригаде, играл в самодеятельном театре… В армии пел со сцены Высоцкого, каюсь.
  К. : А после театрального что было?
  Б. : Да много чего. Куча статистических ролей в театре имени Качалова. Уже тогда я, что называется, "начал ходить на сторону". В театре "На Пятницкой" работал, в "НоРте"… В труппе "Качаловского" три года прозябал бесполезно, пока не ушел в "Равноденствие".
  К. : Вы, говорят, одновременно работаете в четырех театрах. Это не слишком тяжело физически?
  Б. : Теоретически возможно всё. Честно сказать, мне пока везет, успеваю вроде. К тому же, театры, с которыми я работаю на контрактной основе, заинтересованы в моем участии и стараются корректировать репертуар в соответствии с репертуаром "Равноденствия". Как только я пойму, что мне сложно выдерживать прежний ритм работы - разорву все контракты.
  К. : Вот так значит? Это серьезно.
  Б. : У меня очень серьезная профессия.
  К. : А где случилась ваша первая большая роль?
  Б. : На первом курсе театрального. В соответствии с учебной программой, студентам-первокурсникам категорически воспрещается работать где бы то ни было, кроме как в стенах училища, под строгим надзором преподавателей. "Качаловский" официально пригласил меня в спектакль, было много словесных баталий по этому поводу… К счастью, пьеса была поставлена ни кем иным, как ректором нашего училища. Я очень благодарен моему педагогу по актерскому мастерству Борису Борисовичу Первушину за то, что он всё же позволил мне сыграть Лариосика в "Днях Турбиных". Эта работа стала для меня школой, значение которой переоценить невозможно. Скоро будет двенадцать лет, как я играю эту роль.
  К. : Одна моя знакомая, театралка в третьем поколении, увидев вас в кино, недоуменно воскликнула: "Что заставило его взяться за такую серость?!".
  Б. : Разнообразия захотелось, современной романтики… (смеется) Знаете, Таисия, если роли - это твои дети, то тот человек из кино у меня пасынок. Он, конечно, сильная личность, но с такими тылами, как у него, легко быть сильной личностью. Я задался целью доказать, что он всё же чего-то стоит в жизни без постоянной оглядки на его "папу-шишку". В целом работать интересно было, благодатная почва для фантазии и импровизации.
  К. : Ходят слухи, что вы с Ларисой Лебедевой поженились после съемок. Это для поддержания имиджа, или как?
  Б. : Это не слухи. С той разницей, что мы с Ларисой поженились за год с лишним до съемок, а через год после них расстались.
  К. : Что же произошло?
  Б. : Так, ничего особенного… (на некоторое время замолкает) Напишите, что мы не сошлись во взглядах на жизнь.
  К. : Это соответствует действительности?
  Б. : Наполовину.
  К. : А где она сейчас? Насколько я знаю, Лариса не дала ни одного интервью, ни разу не появилась на телевидении…
  Б. : Она дома, в Санкт-Петербурге. Не любит тусовок, а журналисты, по ее мнению, задают много лишних вопросов. Приходится мне отдуваться за двоих.
  К. : На съемках вам мешали семейные узы?
  Б. : И да, и нет. Трудней всего нам давались съемки начала сериала, где между героями такие возвышенные отношения. Мне, по профессиональной привычке, было проще, но вот Лора с трудом переключалась. Вы бы смогли изображать трепетную влюбленность в типа, с которым час назад слегка повздорили из-за того, что он вечно раскидывает свои вещи где попало, а потом сам же не может их найти, и такая история повторяется каждое утро?
  К. : Пожалуй, вряд ли… Кто она по профессии?
  Б. : Художник-модельер.
  К. : Модная профессия в наше время. Интересно, а как вы познакомились?
  Б. : В поезде. Наш театр тогда отправился на свои дебютные гастроли, в Питер. Лариса случайно попала в мое купе. Мы разговорились. Слово за слово, время за полночь - соседи прогнали нас в коридор. Пять часов проговорили. А в пять утра я сделал предложение.
  К. : (затаив дыхание) Согласилась?
  Б. : Смеялась очень. Через месяц расписались.
  К. : Ну, а в сериал как попали?
  Б. : Парой. Уже готовой, сформировавшейся парой. Пришел в "Равноденствие" Яша Гольдштейн, продюсер, предложил мне сниматься в сериале, а главную женскую роль попросил примерить на Лору. Я примерил. Вот так и попали. Лариса наотрез отказывалась, поначалу, целоваться со мной в кадре, а когда узнала, что режиссер замыслил сотворить из нее чуть ли не звезду "Плейбоя", испугалась не на шутку.
  К. : Как же вам удалось снять сцены, признанные впоследствии вершиной российской киноэротики? Неужели дублерша?
  Б. : Нет. (смеется) Но мы провели поистине титаническую подготовительную работу с Ларисой. Мне даже пришлось в какой-то момент пообещать, что буду прикрывать ее собой, для подстраховки. Но, к счастью, обошлись без прикрываний.
  К. : Замечу: хорошо, когда есть чем прикрывать.
  Б. : (без тени кокетства) Да, пожалуй.
  К. : Занимаетесь бодибилдингом?
  Б. : Никогда не занимался. Нарциссизм - это не мое. Отец приучил меня к ежедневной зарядке. Сейчас, когда возраст понемногу приближается к критической отметке, такая привычка, как ежедневный комплекс упражнений по утрам, очень кстати.
  К. : Вы боитесь возраста?
  Б. : Абсолютно нет. Бесполезное занятие. Себе дороже.
  К. : Можно немного о ваших корнях? О них много говорят и, чаще всего, противоречивые вещи.
  Б. : Никакого криминала в моих корнях нет. Отец - русский, мама - грузинка. Дед был настоящим горцем, в бурке и на коне… Вы, Таисия, не смейтесь, он и правду таким был и дожил, между прочим, до ста пяти лет. Вот и вся экзотика. Правда, мама считает, что я на деда очень похож.
  К. : У вас имеются мечты в театральном плане?
  Б. : Мне кажется, что мечты в нашей профессии только мешают. Можно так всю жизнь и промечтать. Я себе не позволяю мечтать, соглашаюсь на всё, что подворачивается: реклама на телевидении и радио, конферанс, презентации…
  К. : А в кино приглашают?
  Б. : Вот тут я отказываюсь. Сценарии похожи, словно близнецы-братья: мордобой, чернуха… Кое-где даже откровенная порнография. Не могу я в таком участвовать.
  К. : А если пригласит Никита Михалков?
  Б. : Во-первых, он не предложит такой низкопробный сценарий. А во-вторых – не пригласит, я ведь не его плана актер.
  К. : Хорошо, о мечтах не будем. Что пожелаете читательницам в финале?
  Б. : Вы знаете, друзья считают меня феминистом. Серьезно. Я и вправду готов выступать на митингах, отстаивать права женщин. Люблю всех вас без исключения, уважаю безмерно. А пожелать хочу любви, терпения, удачи и еще… постарайтесь не принимать ничего близко к сердцу. Это Ремарк писал в свое время: "То, что примешь, хочется удержать, а удержать нельзя ничего".
 
Часть 1
Серго
        Меня зовут Сергей… Имя, как имя, разве что мне самому оно никогда не нравилось. Штамповка, ширпотреб. Создается впечатление, что у родителей, дающих детям столь популярные имена, немного не хватает воображения. Вообще-то, дедушка Николоз настаивал чтобы назвали меня "Серго", да родители не решились. Их можно понять: сочетаньице "Серго Бежин" выглядит экзотично, но слишком неприемлемо для строгого пуританина, каким был мой отец. В тот день, когда я появился на свет, в этом же роддоме родились еще три Сергея. Правда, Бежиным был только я. С фамилией в этом отношении мне повезло больше: ее запоминают, как правило, с первого раза – особенно люди знакомые с творчеством Тургенева. А что до имени, то оно постепенно подкорректировалось самой жизнью. Я настолько привык к прозвищу "Серго" (в школьные годы называли меня так исключительно друзья), что вскоре начал представляться новым знакомым именно как Серго. При этом внутреннего противоречия у себя в душе не обнаруживал. Таким образом, прозвище полностью вытеснило настоящее имя, и обращение "Сергей" стало восприниматься ненужным официозом.
        Больше всего на свете я не люблю жаловаться на судьбу и изливать душу. По мне - что есть - то так тому и быть (или "так тебе и надо"). Кто-то о славе мечтает, ночей не спит, а по мне слава - это скучно. Скажете: "Врешь, голубчик, ты же от гордости лопаешься и кулаком себя в грудь бьешь!". Ну, кулаком-то я, конечно, не бью… Слава - вещь приятная, но с ней хлопот не оберешься. Каждый норовит с тобой выпить, в душу влезть (а если повезет, еще и плюнуть туда). В последнее время не тянет на откровения, в шумные компании, от журналистов шарахаюсь… Эта спецкор "Найса", Таисия, со странной фамилией "Лузан" - не то каким-то особым даром убеждения обладала, не то просто приятным голосом… Так или иначе, я сразу согласился дать ей интервью, несмотря на то, что объявил журналам и газетам некое подобие бойкота. Они мне настолько надоели, что я вежливо отшивал всех подряд (если на вежливость было время), а ей отказать не смог. Ну не смог! Результатом явился большой материал в журнале "Nice", который я, признаться, так никогда и не прочел…
        Так, о чем бишь мы? Ах, да, о детстве. В пять лет я ужасно походил на девочку. Наштукатуренные дамы на "платформах", едва завидев меня, закатывали глаза и в экстазе стонали: "Какая очаровательная малышка!". С этим феноменом я ничего поделать не мог, но вскоре всё же придумал ответный маневр. "Очаровательная малышка" в шортиках мило улыбалась, ожидая, когда жертва дойдет до кондиции и поинтересуется: "А как же тебя зовут, маленькая?", после чего выдерживала паузу и отвечала нарочитым басом: "Сер-р-рёга!". Дамы моментально зеленели, посыпали асфальт штукатуркой и хлопали накладными ресницами. А я - наслаждался произведенным эффектом (не сочтите за выдумки - так рассказывала мне мама). Эта ерунда продолжалась до десяти лет, несмотря на то, что стригся я едва ли не "под ноль". Помню, какая-то бабулька, выловив меня в стайке шумных мальчишек, строго выговаривала: "Ты посмотри на себя, на кого ты похожа! Тебе не стыдно? Ты же девочка, а ведешь себя, как мальчишка-хулиган. Где ты живешь? Я вот расскажу твоей маме!". Ситуация грозила перерасти в трагифарс, и я начал работать над собой. Моей мечтой было прощание раз и навсегда с музыкальной школой, но пришлось уступить маме: она очень хотела, чтобы дети (я и сестра) играли на фортепиано и пели. В качестве компенсации себе за уступки взрослым, я первым делом, как уже было сказано, остригся "под призывника" и записался в школьную секцию по баскетболу. Три года кидал мяч в корзину, но вырос только на три сантиметра (по одному за год). Зато с девочкой меня путать перестали. Почти. Голос - вот что действовало безотказно. Он вроде бы не отличался басовитостью, но был зычным, как иерихонская труба. Судьба быстро привела его обладателя на сцену школьного театра. Там я запел по-настоящему и, что самое неожиданное, заиграл в спектаклях. Кстати, в десять лет я сыграл девочку, Пеппи Длинныйчулок в детском мюзикле. Успех был невероятный, а моя незаурядная героиня, помимо всего прочего, разбила сердца нескольких мальчишек. Они не желали верить, что я (стриженый пацаненок) и Пеппи (девчонка с двумя рыжими косичками) - это одно и то же лицо. "Пеппи" выдержала, по-моему, четыре или пять представлений и благополучно сошла со сцены, когда, к тринадцати годам, у меня начал ломаться голос. Тогда же я "дал свечку" и, с неполных ста пятидесяти сантиметров, вырос аж за 175, к восторгу женского пола, все эти годы державшего меня в поле своего зрения. Петь я не бросил, а голос мой, переломавшись, никуда не делся. Осталось только научиться играть на гитаре, еще немного подрасти… И началось!
        К привилегиям я быстро привык и разбаловался до неприличия. Девочки из-за меня едва ли не дрались, а я пудрил мозги всем без разбора. Кто знает, до чего мог докатиться, если бы в тринадцать лет не влюбился в молоденькую учительницу биологии. Она ходила в коротеньких юбочках и прозрачных блузках, которые, к разочарованию мальчишек, скрывала под узкими приталенными пиджачками и жилетками. Биологичка только-только окончила институт, но держала себя исключительно гордо и независимо, спуску никому не давала. Даже мне. В первой четверти за седьмой класс она вывела Бежину два балла - вот за это я в нее и влюбился, а влюбившись, совсем перестал учить биологию. Все уроки напролет сидел, подперев щеку рукой и глазел на учительницу. В конце концов я добился того, что она вынуждена была оставаться со мной после уроков. У нее начались неприятности: я считался хорошим учеником и мои "нули" по биологии стали доказательством профнепригодности биологички. Она вскоре разобралась, что я валяю дурака и так пропесочила, что, от стыда, я не ходил на ее уроки недели две. Осмелился прийти только на зачет, и попросил прощения. Простила она меня как-то уж слишком быстро, но ещё примерно год я ломал голову над вопросом: "Что за фигня происходит?". Биологичка загадочно улыбалась при встрече, постоянно просила помочь – принести какие-нибудь муляжи или наглядные пособия, книги, микроскоп, банки-склянки-пробирки, а я был тогда таким балбесом, что не сомневался, что всё это ей действительно необходимо… Короче говоря, на каком-то вечере (вроде бы посвященном восьмому марта), она… объяснила мне, что ей на самом деле нужно, я удивился, но возражать не стал, и, буквально на следующий день, её стараниями, превратился в мужчину. Кстати, это не стало для меня разочарованием, не было ни стыда, ни истерик, ни суеты, ни холодного пота – ничего из того, о чём многие рассказывают. Просто я открыл Новую Вселенную и ощутил себя в ней вполне комфортно. Должно быть - повезло с девушкой. Мне было 14 с хвостиком, ей – 21...
        Так вот и начался мой первый в жизни настоящий роман. Мы встречались около трёх лет, вплоть до тех пор, пока я не ушёл в армию. Ну, а дальше - по схеме. Она вышла замуж, и, когда я вернулся, у нее уже был полугодовалый бутуз Кирюша. Мне осталось лишь пожелать ей счастья в личной жизни, поругаться с отцом, скептично относящимся к моим "взрослым проблемам" в двадцать лет, и удрать подальше от дома. В мою судьбу вмешался его величество случай и я стал студентом театрального ВУЗа.
        …За годы учебы мне довелось пройти такую школу травки, вина и девочек, что сейчас только удивляюсь: как же это в меня лезло-то? К двадцати восьми я присмирел, женился на Лоре и друзья-подружки-пирушки отошли на второй план.
        К приглашению в кино отнесся несерьезно. Для меня и Лоры это была возможность хорошо провести время, за которое еще и заплатят (намечались поездки к морю и в Америку). По сути, я сыграл в "Дожде" две роли - свою и жены. Мы репетировали с Лорой каждую фразу, отрабатывали малейший жест. По счастью, ее роль в сериале не требовала особых способностей. Необходимо было лишь чётко "держать стиль и лицо" - всё остальное сделала за нее внешность. Лора походила на принцессу из сказки или фею - доброе божество. Мне с трудом верилось, что этот ангел во плоти - моя жена… На самом деле, "ангел" был далеко не ангелом. Ее характер отличался достаточной тяжеловесностью. Нам удавалось обходить острые углы в отношениях потому, что мы были влюблены. За четыре года ни разу серьезно не поссорились!
        Своего кино-героя я невзлюбил сразу, едва прочитав сценарий, хотя история в целом показалась симпатичной. На съемочной площадке, режиссер велел обтягиваться и оголяться по первому требованию - мне казалось, что он перегибает палку и я вечно ворчал на него, уличая в чрезмерности. Но вскоре "пообвыкся", "вжился" (в кино это происходит слишком стремительно - мне, театральному актеру, было поначалу не очень уютно) и "урезал" им то, что требовалось: неотразимого подлеца с фантастической потенцией. Изобрел даже особый взгляд, в котором, за мнимым равнодушием, "прячется свирепый монстр вожделения" и очень в этом, надо сказать, преуспел. Вот так я развлекался, про себя прекрасно зная, что мой герой - всего лишь напыщенный болван и без меня не стоит ломаного гроша… Скромно сказал, не правда ли?
        Известность свалилась на нас лавиной с гор. Кое-кого едва не пришибло. Мой телефон трезвонил день и ночь (особенно в самом начале), а номер сотового пришлось менять несколько раз. Звонили разные продюсеры, бизнесмены, а то и просто маньяки. Довольно долго меня терроризировали вопросами в отношении сексуальной ориентации, приглашали работать то в гей-клуб, то в стрип-бар… Одним словом, натуральный дурдом. Устав от лавров, очень скоро я начал хамить и звонков поубавилось. Настоящие поклонники сериала тревожили редко. Они робко поздравляли с праздниками, делились сокровенными мыслями, благодарили за отдушину… С ними я общался и общаюсь с удовольствием, хотя многих из них ни разу не видел…
 
Тая
        Мое детство было счастливым, тут пенять не на что. Да и вообще, по-моему, мне грех обижаться на судьбу - глобальные беды и катаклизмы пока обходили стороной. Муж - хороший врач, кардиохирург, квартира в центре Москвы, любимая работа…
        В детстве я дружила с мальчишками, лазила по деревьям, искала клады во дворе, пыталась отломать с соседской "волги" чудесного серебряного оленя, читала мальчишечьи книги о дальних странах и терпеть не могла кукол. За это мальчишки считали меня "своим парнем" и, поголовно, были в меня влюблены. Не обошел сей жребий и Лёню Лузана, симпатичного, долговязого отличника (он казался мне тогда ужасно взрослым: все-таки на два года старше…), с которым мы жили в соседних квартирах. Частенько я просила его сделать за меня задание по математике… Представляю себе, что пережил Лёня, когда в восьмом классе я влюбилась в новичка, да так влюбилась, что едва им не бредила… Но всё это прошло, а Лёня остался. Я писала ему в армию для поддержки боевого духа (ему, болезненному, изнеженному родителями и бабушкой, приходилось туго там). А сама - влюблялась в коллег по работе, американских киноактеров (и то, и другое, в общем-то, с одинаковым успехом)… Если не Лёня, то я так и не вышла бы замуж - мужчины интересовали меня только как друзья. Обязательно находились вещи более интересные, чем мужчины: музыка, книги, путешествия… И вот такой оригиналке Лёня рискнул сделать предложение руки и сердца. К тому времени он уже закончил медицинский, а я, умирая от скуки, прозябала в должности секретаря-машинистки на одном маленьком заводике, по мере необходимости отгоняя мухобойкой приставучих кавалеров. Оказалось, что все эти годы Лёня трогательно хранил фантик от жевательной резинки, когда-то презентованной мною, и мою белую ленточку из давным-давно состриженной косы. Он показал мне эти сокровища и я немедленно согласилась стать его женой, рассудив, что называется, "по уму". "Подумаешь, любовь! - рассуждала я. - Столько людей живут без нее долгие годы, и ничего. А я буду верной женой, стану заботиться о нем, чтобы он мог спокойно заниматься своей кардиохирургией, строчить диссертации…". Всё просто.
Вскоре после свадьбы меня сократили. Я сидела дома, хозяйничала, как могла, ждала Лёню с дежурств… Досиделась до того, что решила обзавестись малышом. Но, для осуществления задуманного, необходимо было, как минимум, присутствие мужа. Дома муж бывал крайне редко (мы жили в двухкомнатной квартире, которую нам выменяли родители - его мама и папа, и моя мама - это был их свадебный подарок), он возвращался с дежурств поздно, когда я уже спала, а по утрам… Чтобы не вдаваться в ненужные детали, скажу только, что интимная тема находилась у нас под запретом. Лёня считал верхом неприличия обсуждать "супружеский долг" и очень смущался, когда я пыталась на что-то намекать. Нет, он отнюдь не болен, просто считает, что главное в жизни с любимой женщиной отнюдь не это. Я была для него предметом восхищения, и желать от меня чего-то еще Лёня считал ниже уровня достоинства интеллигентного человека. Мне приходилось каждый раз почти умолять его! Если бы не мечты о ребенке, я, пожалуй, не стала бы проявлять столько инициативы - у нас, по большому счету, всё было нормально, "как у всех". Но мне так хотелось маленького! И побыстрей!
        А потом выяснилось, что мой Лёня стерилен, и детей у нас не будет никогда, даже из пробирки. Лет в шестнадцать он подхватил не то свинку, не то что-то подобное ей… Я плакала целый месяц беспрерывно.
        Решение заняться журналистикой пришло, как панацея. Я разузнала о такой штуке, как гуманитарный университет, рассказала о своих планах Лене и маме (мой папа, заядлый рыбак, погиб, провалившись под лед, когда мне было всего три года от роду) - они горячо меня поддержали. Обучение было платным и, если бы не Лёня, то не видать мне журналистики, как своих ушей. Он опасался, что я могу уйти от него, а потому все силы приложил к тому, чтобы денег нам хватало и на нормальную жизнь, и на мое обучение.
        Учиться было трудно (школу я закончила уже довольно давно), но интересно. Ко мне пришло второе дыхание. Я летала по городу, словно на крыльях, знакомилась с коллегами, собирала материал для студенческих работ и готовила базу для своей будущей профессии. Мои подруги в голос сказали, что я нашла себя. Да, точно - нашла. Дальше - больше. Меня познакомили с одной приятной молодой женщиной, главным редактором дорогого журнала для жен и дочек "новых русских" под названием "Nice". Она как раз искала журналистку "со свежей головой и незаезженным стилем". От меня требовался самый незатейливый стиль из всех, какие только можно вообразить, минимум "умничанья" и некоторая настырность. Это, как оказалось, у меня имеется… если хорошенько "почистить". И вот, после защиты диплома, полугода работы в "Найсе", бесконечных крошечных заметок на всевозможные темы, мне наконец-то доверили большой материал, настоящую работу.
        Дело было так: редактор вызвала меня к себе и спросила, способна ли я на героизм и самопожертвование ради родного "Найса". Я ответила, что да, всегда, если необходимо. Оказалось, нужно "всего-навсего" уговорить одну "звезду" дать интервью нашему журналу. Если уговорю, то останусь работать в "Nice", пока не надоест. "Что за "звезда"?" - спросила я подозрительно. А "звездой" оказался Сергей Бежин, о котором в то время не писал только ленивый. Спустя год после начала показа сериала с его участием, на страницы различных изданий выплеснулось столько информации о нем (иными словами, столько вранья и домыслов), что он теперь беспощадно отшивает журналистов. "Ты - человек неопытный, - сказала мне редактор, - а новичкам, как известно, везет. Рискни, быть может, что-то из нашей затеи и выйдет. Было бы хорошо взорвать "бомбочку" и опубликовать интервью с ним на фоне всеобщего затишья. Заодно и рейтинг бы подняли".
        Я терпеть не могу сериалы, и не смотрю их. "Дождь" включила по настоянию подруги (той самой театралки, о которой упоминала в интервью). Это от нее я была так наслышана о спектаклях "Равноденствия". Порядком заинтригованная сообщением о том, что главную роль в сериале играет ТОТ САМЫЙ, гениальнейший актер современности, о котором она много рассказывала мне, я включила телевизор, и… С тех пор регулярно смотрела по три серии в неделю, отслеживая их по программе и планируя свой день так, чтобы обязательно успеть к началу. Меня не покидало приятное ощущение погружения в сказку, в особый мир параллельного пространства. Бежин казался неотъемлемой частью чуда, и почти не верилось, что он живет где-то рядом, дышит тем же московским воздухом, ходит по тем же улицам… Он был слишком хорош для нашего жестокого мира, слишком. Даже с экрана он излучал какие-то импульсы, теплые волны пульсирующей энергии: они искрились, как пузырьки газа в шампанском. Его называли "русским Аленом Делоном и Брэдом Питтом в одном лице", хотя Бежин даже отдаленно на них не походил, ни вместе, ни порознь. Я не могла бы, пожалуй, припомнить человека, который несет (или нёс) в себе энергетику, подобную Бежинской. Вокруг настойчиво твердили что-то про его внешность, превратив Сергея в идола, но я почти не замечала того, что было снаружи. Куда сильнее меня интересовали излучаемые им загадочные "волны" и "импульсы"…
        Узнав, что интервью поручили мне и "звезда" (нонсенс!) согласилась, вся редакция дружно перестала со мной разговаривать, а я струсила, и чуть было не пошла на попятную, отступив с позором. Меня приводила в священный трепет мысль о том, что придется общаться с Бежиным, этим красивым, гордым утесом посреди океана, при виде которого можно только разбиться о него же в щепки. Короткий разговор по телефону немного успокоил: "звезда" говорила нормальным, человеческим голосом, совершенно не выпендривалась и произвела очень приятное впечатление. При очной встрече оказалось, что разбиваться о Бежина в щепки вовсе не обязательно. Мне, конечно, трудно было не глазеть на него, открыв рот, но я сообразила, что на утес-то он точно не похож. Серго напомнил, скорее, большого ребенка, абсолютно незлого, немного наивного, временами играющего в циника. Он словно отгораживался маской от того самого "жестокого мира"… Сделав столь ценные наблюдения, я всё равно не смогла отделаться от магического влияния его энергетики. Идя домой после интервью, спотыкалась, натыкалась на прохожих… Мне не верилось, что диктофон записал нашу беседу, ведь пленка не способна фиксировать сны. Но диктофон исправно всё записал. Я быстренько перекатала интервью почти без купюр и притащила в редакцию. Как ни странно, редактору понравилось. И это притом, что я сама прекрасно видела несовершенство стиля и затянутость вступления… До сих пор удивляюсь, как те писульки оказались приняты нашим главным редактором!
        Снимок, сопровождавший мой материал был совершенно потрясающим. Его принесли в редакцию американцы ("Nice", как и многие, подобные ему, издания, создавался их стараниями) и на ней, на обороте, стояло личное клеймо фотографа. Я не стану описывать здесь эту фотографию, ибо слова бессильны передать, насколько великолепна была пара: Лариса Лебедева и Сергей Бежин… Что и говорить, грустно видеть это свидетельство безвозвратно утраченного счастья. Тогда я еще ничего не знала и не догадывалась о подлинных причинах их разрыва, но на глаза всё равно наворачивались слезы. Общеизвестно, что такие красивые пары, как правило, несчастны, это словно плата за их совершенство…
        После беседы с Бежиным, жизнь моя вдруг наполнилась каким-то тихим светом. Я твердо встала на ноги и окончательно обрела себя. На работе дела пошли на лад: со званием "начинающей журналистки" было покончено. Я связывала это с Серго, сама не знаю почему… Признаться, мне до сих пор не верилось, что виделась с ним, разговаривала, могла дотронуться… Но он был, реально существовал - эта мысль согревала меня зимой, в промозглом январе, когда я запоем смотрела фильм и грезила о неземной любви, добрых друзьях и теплом море…

Серго
        Газеты я почти не читаю. На днях Дин подсунул мне интервью с молодым актером, сделавшем себе имя только на двух-трех отечественных боевиках, сами знаете какого качества. В театре, насколько мне известно, он сыграл только одну роль, но настолько блестяще, что немедленно получил за нее престижную театральную премию. Я в курсе, каким образом даются премии (у меня тоже имеется парочка) и потому, прилюдно хвалиться тем, что был награжден чем-то исключительно за гениальную игру (pardon меня), не рискнул бы. А актер, между прочим, разошелся в интервью ни на шутку и далее объявил себя профессионалом, работающим за деньги. "Энтузиазм, - заявлял он, - это конец профессии, а коллективные дни рождения и праздники в театре - дрязги, а не работа". На мой взгляд, чересчур циничное высказывание, хотя мы, люди искусства, как известно, циники. Я поразмышлял и порешил, что юноша, видно, в принципе против театра. Его призывы к веселой жизни и утверждение, что, мол, если ты мучишься и надрываешься, работая над ролью, то иди-ка лучше шпалы укладывать, подозрительно смахивают на рассуждения о театре киношников. Ну, видел я это кино изнутри - и что? Весело - это точно. Да и мучиться, искать в кино не приходится, времени нет. Там если что и важно, так это типаж, а остальное подскажет режиссер и чутье, если ты действительно актер, а не фуфло…
        Я вот о чем подумал, читая это бравурное интервью: а может быть потому-то и нет у нас сейчас Великих актеров, что все ждут подсказки режиссера и предпочитают умирать не на сцене, как тот же Миронов, а в престижных клиниках? Что ж это за актеры такие пошли? Испокон веку наш брат жил в особом мире, который сам же себе и придумывал. Мы всегда были не такими, как все, этого у нас не отнимешь. Веселые - да, но, зачастую, фанатики, энтузиасты, для которых сцена - это всё. Есть, конечно, и среди нас люди, которые устают от общества и тусовок, но это не показатель их профессионализма. Это - просто такие люди. А если ты считаешь, что твой талант, твой профессионализм, могут разменяться на капустники и дни рождения, тогда конечно - сиди, копи. Но тогда я бы усомнился именно в твоем профессионализме. Кто-то сказал по адресу графоманов: "Если можешь не писать - не пиши", а я перефразирую: "Если можешь не выходить на сцену - не ходи". Все мы разные, и навязывать свое мнение в категоричной форме, по-моему, не честно. Я не считаю, что размениваюсь - мне не жалко, берите. Более того, на капустниках я получаю из зала такой заряд энергии, что запросто могу, пожалуй, немного подработать, укладывая шпалы. Мне необходимо "выпускать пар" помимо основной работы, иначе я элементарно взорвусь. А эти премии… Вот где дрязги-то! Театр делается не ради премий и шумихи. Терпеть не могу интервью и мелькание в телепередачах, но такое уж время нынче - для выживания требуется изменять принципам.
        Кино, как вы поняли я тоже недолюбливаю. У него единственный плюс, на мой взгляд - "жизнь" любого фильма куда более продолжительна, чем "жизнь" того или иного спектакля. Кинематограф можно сравнить со шлягером, цветной рекламной картинкой. Театр - это поэма, симфония. Кино держится на операторах, осветителях, гримерах, а театр - на актерах. Настоящий актер может сыграть целый мир, стоя на голой сцене. А интервью… Не в обиду будет сказано уважаемым журналистам, но интервью - не более чем слова. Не интервью нужно читать, а в театр ходить - только там можно всё увидеть своими глазами.
        Наш театр называется "Равноденствие". На фронтоне его название четко разделено вдоль так, что верх букв оказывается белым, а низ - черным. Черно-белый наш цвет. Черно-белый занавес, черно-белые зрительские кресла… Есть и герб, белый, на черном фоне - солнце, луна, а между ними - звезды. Никакого особого смысла в таком символизме нет, просто театр имел счастье родиться в равноденствие, когда ночь и день равны - вот и весь смысл. Главный режиссер "Равноденствия", Дина Иосифовна Дубенко - поклонник классической драматургии, которую она обычно слегка модернизирует. Это-то и нравится мне в ней, как в режиссере. Я курсировал и курсирую по множеству театров, но родным считаю "Равноденствие", несмотря на руководителя-женщину (а может быть, именно потому). Надеюсь, по собственной воле, никогда не покину этих стен…
        Любая театральная труппа, как и всякий уважающий себя коллектив, обязательно делится на компании по интересам или, например, по игнорированию того или иного субъекта, что в принципе одно и то же. Есть такие "концессии" и у нас в "Равноденствии". Всего их десять, поскольку труппа нашего театра не так уж велика, 142 человека. Мы не враждуем и сосуществуем, в основном, мирно, хотя все, в общем-то, не подарки. Ссоры и обиды случаются иногда при распределении ролей в новой пьесе, а в остальное время мы находимся в перманентно-мирном состоянии. В нашей "концессии" с переменным успехом уживаются шесть отдельно взятых личностей. Во-первых, это три дамы. Оля Афанасьева, "Княжна". Княжной ее прозвали за стать, соответствующий стати характер и классическую, "дворянскую" красоту. Марина Сальникова, жена моего лучшего друга, Дина Сальникова (Маришка работает в "Равноденствии" одновременно гримером, парикмахером и костюмером). И, наконец, Катя Рыжова с которой я учился на одном курсе (в ту зиму мы до сих пор еще встречались с ней, хотя я прилагал массу усилий, чтобы выдать Катерину замуж за "хорошего, богатого парня"… но об этом позже). Во-вторых - это Лёвка Золотухин (однофамилец известного актера, большой любитель выпить и, как не удивительно, любимый мужчина Княжны), Денис Сальников, муж Марины. Дин - "актер второго плана" и к нему, более чем к кому-либо в "Равноденствии", применима поговорка о том, что "нет маленьких ролей". Актер он большой и незаменимый. Крошечные роли Дину удаются куда лучше, чем роли покрупнее, но если кто-то скажет, что это недостаток - пусть первый бросит в меня камень! И, конечно, шестым номером в концессии - ваш покорный слуга. Прошу любить и жаловать.
        Гранд-даму нашу, Дину Иосифовну Дубенко, мы любовно кличем Дубинушкой и она не возражает. Дубинушка - женщина крепкая и волевая, что позволило ей взойти от суфлера к руководителю театра. Да уж, путь она прошла сложный, раз пять выходила замуж за всяких полезных людей и триста пятьдесят пять - завоевывала сердца видных деятелей культуры и бизнеса, обремененных семьями. Падала и снова поднималась, чтобы вновь и вновь карабкаться вверх, и никто ее ни в чем не упрекает. Дубенко любят в театре, и уважают самые упертые оппоненты вне его. Уже который год "Равноденствие" успешно конкурирует с "Ленкомом", регулярно выезжает "за бугор"… Мы гордимся Дубинушкой, а она, надеюсь, годится нами.
        В качестве "гвоздя сезона" Дубенко выбрала Булгаковский "Бег", он должен был завершить театральный сезон в "Равноденствии". Обычно, выбор Дубенко донельзя обескураживающ - никто не может понять, почему именно эту пьесу она задумала поставить. Но позже обязательно выясняется, что пьеса на редкость злободневная, момент более чем подходящий, а Дубинушка - почти Кассандра, потому, как за версту чувствует, что желают видеть зрители. Она ни разу не ошиблась. Ее постановки (сильные, мощные, как нокауты) идеально продуманы. До встречи с Дубенко я не предполагал, что женщина способна создавать в театре такие масштабные и, вместе с тем, компактные полотна (другого определения не придумал).
        Знаю, я отнюдь не заслуживаю репутации лёгкого актера. Со мной трудно, почти невозможно: я спорю и качаю права. Дубенко уже привыкла к моим выкрутасам, но и у нее иногда сдают нервы. Как и всякая творческая личность, она обидчива и ревнива, если дело касается искусства, не терпит консультантов и советчиков. Менее всего она склонна прислушиваться к моим советам - потому мы вечно ругаемся и строим друг другу козни, но врагами, думаю, не станем никогда, ведь нервозность и вечное напряжение только на пользу нам обоим…

Тая
        Я держала в руках новый номер "Nice", в котором целых два с половиной листа были посвящены моему творчеству! Единственное слово, вертевшееся при этом на языке, было словом "грандиозно!". Хотелось вопить от радости и прыгать до потолка. Редакция меня поздравляла, будто я именинница. На радостях даже угостила всех шампанским, благо нас в "Nice" не так много. Итог таков: коллеги перестали дуться из-за интервью. В общем, денёк выдался отличный. Дома я никак не могла успокоиться, хотя уже позвонила маме и к Анжелике (это соседка, та самая театралка) сбегала похвастаться. Осталось только дождаться с работы Лёню.
        Как я уже говорила, мне приходилось и раньше немного печататься, но так эффектно, предварив интервью шикарным снимком, меня напечатали впервые. Я листала журнал целый вечер, а когда листать надоело - всё равно без конца поглядывала на глянцевую обложку с изображением сверх-костлявой фотомодели в переливчатом прозрачном балахончике. В перечне основных материалов номера, на обложке, значилось: "Сергей Бежин: откровенно о себе и не только". Внезапно я вспомнила, что обещала этот журнал Бежину. Правда, Сергей великодушно отказался, сказав, что мне вовсе не обязательно беспокоиться, но я непременно стану себя корить за то, что обещала и не исполнила. Я, конечно, не могла и мечтать о том, чтобы Бежин еще раз снизошел и поделился впечатлениями после знакомства с моими писульками. Ни на секунду не забывала, кто такой он, и кто я. Его знают в Японии, Германии, Америке, Франции… А я? Начинающая журналистка и… всё. Всё! Кто-то наверняка подумает, что я о чем-то мечтала, на что-то надеялась… Нет, говорю вам - ничего подобного у меня в голове не было и быть не могло… Точнее, быть оно там могло, но… но не было. Давно уже переросла детские мечты о том, как какой-нибудь принц или полубог с экрана или постера обратит на меня внимание. Не стану отпираться, Бежин мне нравился (обратное доказывать было бы глупо - кому, скажите, он не нравился?!). Он был воплощением мечты и мало кто в то время не был хоть чуть-чуть в него влюблен… Во всяком случае, среди моих знакомых, таких белых ворон не водилось.
        На Лёню журнал произвел впечатления не больше, чем обычно впечатляют газеты и журналы. Полистал, поглядел сквозь фото, поздравил и отложил. Я немного обиделась и решила завтра, во что бы то ни стало, отнести экземпляр Бежину. Пусть Лёня и не узнает о моей мести, но, зато, я спасу свое самолюбие журналиста… и женщины.

Серго
        СЕРАФИМА: Перестаньте раздражаться. Вы этим причиняете вред только самому себе.
        ХЛУДОВ: Да, верно, верно. Я больше никому не могу причинить вреда. А помните, ночь, ставка… Хлудов – зверюга, Хлудов – шакал?
        СЕРАФИМА: Всё прошло! Забудьте. И я забыла, и вы не вспоминайте.
        ХЛУДОВ (бормочет): Да и в самом деле… Помяни Господи, а мы не будем вспоминать…
        СЕРАФИМА: Ну вот, Роман Валерьянович, я всю ночь думала, надо же на что-нибудь решаться. Скажите, до каких пор мы будем с вами этак сидеть?
        -Стоп! - скомандовала Дубенко.
Мы с Княжной повернулись к залу. Дубенко молчала и глядела на нас.
        -Послушайте, господин Бежин, - произнесла она, когда я уже было решил, что заговорить ей не суждено. - У вас совесть есть?
        -Есть, - ответил я чинно, и сел на пол (весь фокус заключался в том, что сцена игралась стоя на коленях).
        -Я не заметила. Куда вы всё время смотрите? Что вы ищете в левой кулисе, скажите на милость?
        -Если я смотрю влево - значит, у меня нет совести?
        -Вчера вы играли это по-другому. Всё было в порядке, а сейчас вы отсутствуете. Где? Что с вами? О чем вы думаете и помните ли, что в данный момент идёт репетиция пьесы "Бег"? Вы можете хоть на что-то мне ответить?
Княжна с состраданием вздохнула, взглянула, и последовала моему примеру - села.
        -С какого вопроса начать? - спросил я. - Их так много, что я запутался в ответах.
        -Объясните хоть что-то, - повторила Дубенко, теряя терпение.
        -Объяснить ничего не могу. Я не машина и не умею играть каждый день одинаково. Пытаюсь искать, Дина Иосифовна. В вашей концепции этой сцены что-то не так, извините.
        -Вот как? И что же именно в ней не так? - раздраженно бросила она.
        -Не знаю. Не пойму.
        -Он верно говорит, Дина Иосифовна, - поддержала меня Княжна. - Есть здесь какой-то дискомфорт.
        -Надеюсь, в тексте вы ничего не хотели бы исправить, Бежин?
        -Нет. В тексте - нет.
        -И на том спасибо, - усмехнулась Дубенко.
        -У него явный психоз, у Хлудова, а это, доложу я вам, развеселая вещь. Он не должен быть таким вялым. Точнее - не всегда. А у вас он - олицетворение скорби. Только скорбь - и ничего больше.
        -По-моему, он достаточно болен и безумен, - сказала Дубенко.
        -Я на своей шкуре испытал, что такое настоящее безумие. Не дай вам Бог видеть это.
        -У меня не было цели продемонстрировать зрителю подлинного психа, - заметила она.
        -А вдруг он дело говорит, Дина Иосифовна? - Княжна вытянула ноги и хлопала ресницами. - Может, попробуем?
        -Я не желаю, Бежин, чтобы Хлудов бегал по сцене с выпученными глазами, - проворчала Дубенко.
        -А я сказал, что он будет бегать по сцене?
        -Ладно, довольно прений. Почти убедили. Изобразите мне то, что, как вы считаете, здесь должно иметь место. Горе вам, если меня это не впечатлит.
        -Тогда уж сразу снимайте меня с роли.
        -Неплохо сказано. До премьеры меньше четырех месяцев. Кого я введу вместо вас? Костюмы сшиты на вас, смею заметить. А главное, чтоб вы знали, я до сих пор уверена, что более подходящей кандидатуры на роль Хлудова не найти, будьте вы трижды прокляты, Сергей Ильич. Я не намерена ничего переделывать и подстраиваться под вас.
        Я безнадежно вздохнул. Княжна придвинулась ко мне:
        -Ну чего ты уперся? Делай, как велят.
        -Я не желаю делать, как велят, тем более, если велят неправильно.
        -Дина Иосифовна, - обратилась Княжна, - он не сдастся, вы же знаете…
        -Каждый раз одно и то же, - проворчала в ответ Дубинушка. - Сергей Ильич очень соответствует году, в котором родился - он упрям, как истинный Баран. Как же мне всё это надоело!
        -А ответьте мне, разлюбезная Дина Иосифовна, - сказал я, - случился ли у вас хотя бы один промах с моей подачи? Искренний человек, а?
        Княжна хихикнула.
        -Валяй свою шизофрению, - отмахнулась Дубенко устало.
        Мы прошли всю сцену снова с того момента, как в комнату пришла Серафима. Хлудов, естественно, не бегал по сцене с выпученными глазами, но на сей раз всё было так, как хотел я. Никакого дискомфорта не ощущалось. По лицу Княжны я видел, насколько ей интересно. Она невольно стала вести себя со мной так, как вела бы с настоящим больным. В зале и в кулисах воцарилась тишина - ни шороха, ни шепотка… Не знаю, что нашло на меня, но конец диалога я уделал так, что об этом потом долго вспоминали. Да простит меня Михаил Афанасьевич…
        ХЛУДОВ: Умно. Очень. Умный человек, а? Большевикам вы ничего не сделали, можете возвращаться спокойно.
        СЕРАФИМА: Одного только я еще не знаю, одно меня только держит: это - что будет с вами?
        (Здесь Хлудов, как написано в Булгаковской ремарке, манит Серафиму и, когда она приближается, говорит ей на ухо о том, что тоже собрался возвращаться в Россию. У меня он произносил это с недвусмысленными придыханиями, идущими по нарастающей. Серафима, как под гипнозом, тянулась к нему: Княжна всегда была прекрасной партнершей - она чувствует тональность и не фальшивит. Далее диалог напоминал уже страстное свидание двух закоренелых грешников, не бросающихся друг к другу только оттого, что их вот-вот могут застукать.)
        СЕРАФИМА: Вы тайком хотите, под чужим именем?
        (Никто ничего пока не понял, и страстный Олин вопрос рассмешил одного меня. Только МЫ с ней и понимали, что происходит.)
        ХЛУДОВ: Под своим именем. Явлюсь и скажу: я приехал, Хлудов.
        СЕРАФИМА: Безумный человек! Вы подумали о том, что вас сейчас же расстреляют?
        (Шептала Княжна так проникновенно, что поверил даже я - она молниеносно вошла в роль. Я склонил голову к ее плечу и, едва не касаясь губами, медленно, вдоль шеи, подобрался к уху и шепнул: "Сейчас что-то будет!")
        ХЛУДОВ: Моментально! Мгновенно! А? Ситцевая рубашка, подвал, снег, готово! И тает моё бремя…
        -Бежин!!!
        Все вздрогнули и поглядели на Дубенко. Она вскочила с места. Лицо ее полыхало.
        -Это… это… это безобразие! Неслыханно!.. Бежин! - Дубенко с чувством запустила маркером в стол, на котором лежал текст пьесы и ничего не могла произнести - бешенство душило ее. - Что вы себе позволяете?!
        В одну секунду она развернулась и гордо вышла из зала. Пару мгновений стояла тишина, а потом присутствующие расхохотались. Народ валился с кресел, рабочие сцены хватались за бока. Княжна закрыла лицо руками, беззвучно смеясь.
        -Определенно он, - показала она на меня, - это что-то. Чуть было не соблазнил меня прямо на сцене.
        -У вас очень натурально вышло, - заметил Лёвка Золотухин с долей ревности.
        -А повторить сможете? - спросила Катя.
        -Это было мгновенное озарение, - сказал я.
        -Если мы это повторим, Кать, то я за себя не ручаюсь, - предупредила Княжна, вызвав новый взрыв смеха.
        -Смех смехом, а Дубенко-то ушла, - покачала головой Катя. - Отменяется репетиция? Мне думается, ты, Сережка, очень доволен, что тебе удалось-таки доконать ее.
        -Я пойду, навещу Дубинушку, - подскочила Княжна, сидевшая на сцене.
        Но тут у нее, довольно натурально, подвернулась нога, и она упала бы, не поймай я ее над самым полом. В зале зааплодировали и разочарованно замычали, когда я, обменявшись взглядом с Катей ("Успокойся, - сказали мне ее глаза, - уже не смешно"), выпустил Ольгу из рук.
        Княжне не удалось сходить к Дубенко. Прибежала запыхавшаяся уборщица.
        -Дина Иосифовна, - зачастила она, - велела передать, что все свободны, кроме Бежина. Бежину велено сию же минуту явиться к ней в кабинет.
        -Ну, всё, - развел руками Золотухин и рубанул ребром ладони себе по горлу, - допрыгался: гильотина!

  * * *
        Дубенко металась по кабинету, словно разъяренная львица по клетке - она не предполагала, что репетиция так быстро подойдет к концу. Одно неловкое движение - и катастрофы не миновать. Ей вот-вот стукнет сорок пять, но когда она настолько взбудоражена, глаза блестят и полыхают щеки, я готов поклясться, что выглядит наша Дубинушка не больше, чем на тридцать. Дубенко идет грубоватость и резкость, она великолепно злится, а так же "рвёт и мечет".
        -Я не понимаю, Бежин, что за ерунда с вами происходит! Вы что, и дальше намерены срывать мне репетиции? Объясните свои претензии, будьте любезны. Я думаю, нет надобности говорить вам, насколько ненавистны мне недомолвки и интриги!
        -Какие еще интриги, Ди? - удалось вставить мне.
        -Тогда в чем дело? В чем? В чем?! Объясните мне, Бежин, я жду. Конечно, вы, наверное, считаете, что вправе так себя вести: в одночасье сделались повсеместно известной личностью. Ваше имя повторяют в бреду сотни юных дур, к вам пристают смазливые журналистки и уродливые папарацци…
        Обычно Дубенко следит за своей речью, но в минуты, подобные этой, поток ее слов невозможно проконтролировать.
        -Ты ошибаешься, - сказал я громко и четко, как на занятиях по дикции - старался, чтобы она меня расслышала. - Вся эта возня - она так далека от меня…
        Я сидел в кожаном кресле и вертел головой - следил за дефиле худрука, испытывая жгучие угрызения совести из-за того, что вины за собой никакой не чувствовал. Вдобавок, я с интересом наблюдал за задом главного режиссера, обтянутым мужскими джинсами "Lee", но от этого отнюдь не терявшим своей привлекательности… Думаю, не стоит объяснять, что в "Равноденствие" я попал не с бухты-барахты. Дубенко долгое время ходила на мои спектакли и репетиции, заговаривала со мной за кулисами разных театров и, наконец, заявила, что я необходим "Равноденствию". Позже выяснилось, что ей самой я необходим еще больше. О наших отношениях (когда они имели место быть) знали все, но никто не упрекал меня в карьеризме - распределение ролей в спектаклях театра совершенно не зависит от того, как давно я в последний раз побывал у нее на Кузнецком…
        -Вы витаете в облаках, - продолжала Дубенко обличать меня, - ни пса не слышите, смотрите стеклянными глазами… Репетиции тоже далеки от вас? Отвечайте, негодяй! Что вам нужно? Вы желаете какого-то особого отношения к своей персоне? А вы заслужили его? Знаток шизофреников!
        -Ты несправедлива ко мне, честное слово. Совсем меня заклевала…
        -Вас заклюешь, Сергей Ильич! Вы обнаглели до упора!
        -Клянусь, что завтра я возьмусь за голову. Клянусь, слышишь?
        Она наконец-то выдохлась, грациозно преклонив газельи колени, присела перед моим креслом, и сказала спокойно, с совершенно противоположной интонацией:
        -И почему же это я тебе не верю?
        Дубинушка поставила локоть мне на колено и, подперев голову рукой, посмотрела снизу-вверх. Я пожал в ответ плечами.
        -А знаешь, Бежин, какая самая большая моя мечта?
        -Не знаю. Поделись?
        Она помолчала, усмехаясь. Паузы - ее страсть. Она запросто могла бы поспорить с самим Качаловым. Выждав, пока я не начну терять терпение, Дубенко поманила меня пальцем и, когда я наклонился, сказала с расстановкой:
        -Выкинуть. Тебя. Из. "Равноденствия". К. Чертовой. Матери. Большего разгильдяя, чем ты, мир еще не знал. Негодяй. Ты играешь мной, как пожелаешь. Я бы ненавидела тебя самой лютой ненавистью, если бы ты не был так дьявольски талантлив и так чертовски хорош собой!.. Ты наверно думаешь, что я шучу, говоря о самой большой своей мечте?
        -Я знаю, когда ты шутишь.
        -К примеру?
        -К примеру, когда говоришь, что я дьявольски талантлив. На самом деле, ты так не считаешь.
        -К несчастью, здесь мое мнение роли не играет. Ты и в самом деле талантлив.
        -Ну, спасибо за оценку.
        -If you please, - вздохнула она. - Не за что, Бежин. А из "Равноденствия" ты уйдешь только перешагнув через мое бездыханное тело.
        Дубенко еще раз вздохнула, поднялась на ноги, взяла со стола сигареты и, почти равнодушно, сказала, отвернувшись к окну:
        -Завтра приезжает Нонка. Ты в курсе конечно?
        -В курсе, - кивнул я, хотя о весть приезде Нонки стала для меня сюрпризом. - Как надолго она задержится на этот раз?
        -Не знаю. Надеюсь, что только на пару недель - поздравит мать с днем рождения и благополучно уберется восвояси, не то что в прошлый раз.
        Поясню: Нонка - дочь Дубенко. Она ухитрилась женить на себе богатенького испанца, и вот теперь, постоянно проживая в Мадриде, катается по миру, осчастливливая своими визитами так же и Москву. Я познакомился с ней во время её предыдущего визита, который продлился девять месяцев. Мы не очень поладили, но она замыслила, на моем примере, доказать всем, что против её чар (читай: её умения осаждать неприступные крепости) не устоит никто. Я, в конце концов, сдался, и мы почти двое суток не вылезали из постели в гостинице "Москва". Равноденствие" сбилось с ног, разыскивая мою подгулявшую персону. Когда она (персона) наконец заявилась, Дубенко запустила ей в голову хрустальной вазой. Меткостью бросок не отличался, а ваза разбилась о дверной косяк.
        -Поедешь встречать? - Дубенко красиво выпустила дым.
        -Возможно.
        -Если поедешь, то не траться на бензин - возьми такси. Пусть платит, чертовка! Она, сдается мне, уже считает тебя своей собственностью.
        Здесь можно было, конечно, огорошить худрука заявлением о том, что за четыре месяца я совершенно не соскучился по её обожаемой Нонке, которая для меня, увы, лишь эпизод, и он ни черта не значит. Прошлый сентябрь был сложным этапом в моей жизни, и, признаться, я плохо его помню. В каком-то смысле, Нонка "попала под раздачу", но скажи я сейчас об этом Ди, мне гарантирован вселенский скандал. Дубенко, судя по всему, считает, что только Нонке я должен быть обязан тем, что "сложный этап в моей жизни" благополучно миновал. Она словно забыла о том, что, НА САМОМ ДЕЛЕ, происходило в прошлом сентябре...
        -Я могу идти, Дина Иосифовна?
        -По-твоему, разговор окончен?
        -По-моему, да.
        -Ты нарочно сорвал репетицию?
        -Я не срывал репетицию. Просто, всё дело в том, что у нашего худрука нет чувства юмора.
        -И ты задался целью доказать это общественности?
        Я улыбнулся и промолчал.
        -Ладно уж, проваливай, - разрешила Дубинушка. - Так и быть, завтра можешь не приходить на репетицию - Нонка всё-таки моя дочь, и я готова потворствовать ее капризам. Но, если послезавтра ты хоть на минуту опоздаешь…
        -Можешь не продолжать, - я поднялся с кресла. - Готовь графины и прочую посуду.
        Дубенко спокойно взяла меня за воротник (несмотря на видимую хрупкость, хватка у нее железная) и, приподнявшись на цыпочки, чтобы я расслышал, процедила:
        -Только попробуй - придушу. И тебя, и её!
        -Понял, - ответил я, стараясь не рассмеяться.
        По пути к Дининому кабинету, я позвонил Петькиной учительнице – обещал мальчику, что зайду в школу (его бабушка снова заболела) - сказал, что через час буду. Учительница ждала меня, не уходила домой. Не годится испытывать терпение женщины, даже если она твоя поклонница и готова ждать вечно…
        Ах, да, я же забыл рассказать вам о том, кто такой Петька! Поясню: Петька - это девятилетний мальчик, своеобразный "сын полка" нашего театра. Его мать полгода тому назад погибла, выпав из окна - не вынесла побоев бывшего мужа-алкоголика. "Бывшего", то есть Петькиного отца, лишили родительских прав и строго-настрого запретили приближаться к дому, где жили Петька и его мама Света. Но Пашка (герой-отец) тем не менее приходил, дубасил в дверь - когда орал и скандалил, когда - каялся и скулил. Света, по простоте душевной, впускала, давала денег, чтоб отстал… В "Равноденствии" ее звали "Светиком" и "Светлячком", что удивительно ей подходило (она работала у нас на двух ставках, заведующей пошивочным цехом и костюмера). Когда я ее видел, неизменно на ум приходили сравнения со всеми самыми трогательными и хрупкими созданиями на Земле, но Пашка… Пашка бил Свету смертным боем. Поначалу я никак не мог понять, за что вообще можно так избивать женщину, но вскоре мне стало ясно - виной всему был я. Точнее – очередное мое появление в его, Пашкиной жизни. Мы учились на одном курсе и были влюблены в одну и ту же девушку. Каюсь: я тогда совершил не слишком симпатичный поступок – отбил у него эту самую девушку. Он очень переживал, и, как следствие, регулярно "падал в стакан". Потом мы закончили институт, и я решил, что никогда больше не увижу Пашку Карташова (его распределили куда-то в Московскую область). Как бы не так! Оказалось – он вернулся в Москву, женился на москвичке, родил сына и попытался заняться бизнесом. Но, как всегда, ему не повезло: связался с жуликами, и те его облапошили. С отчаяния Пашка снова упал в стакан, а тут еще, как на грех, выяснилось, что в том самом театре, где его жена вдохновенно шьет костюмы, работаю я! С этого и начались побои. Он страшно, болезненно ревновал, и не верил, что жена не помышляет о мужиках! Типичный бред параноика, от которого страдали сразу два ни в чем не повинных человека – безответная и безобидная женщина, и маленький мальчик. А я-то, идиот, понятия не имел, что Петька – сын Паши Карташова! Света всеми силами скрывала правду. Зачем – точно не знаю. Быть может, опасалась, что я начну совать нос не в свое дело и урезонивать бывшего однокашника. Если б я знал всё сразу… Ну, а через какое-то время, примерно через год после того, как уехала Лора, а Света уже давным-давно развелась с Пашкой, я… внезапно влюбился в нашего Светлячка. До сих пор не очень понимаю, каким образом так вышло. У нас случился самый настоящий роман – с муками и вздохами, и ни она, ни я не осмеливались делать решительные шаги. Наконец, я всё-таки предложил Свете выйти за меня замуж, и она согласилась. Мы дружили с Петькой, но тот факт, что я разглядел его маму и даже влюбился в нее, был для меня самого настоящим сюрпризом. У нас ничего не сбылось. Света погибла очень глупо. Не послушалась моих предостережений и придумала разобраться с Пашкой самостоятельно, рассказать ему о том, что собирается за меня замуж. Он рассвирепел настолько, что ударил ее по голове, в основание черепа. Возможно, удар был не настолько силен, чтобы лишить сознания - она схватилась за голову и побежала вон из комнаты, но не к двери, а к окну… Плачущий Петька уверял, что Света перепутала направления, ведь не могла же мама его, Петьку, бросить. И правда, не могла. Это я знаю точно. Она не могла бросить нас обоих… Говоря о "сложном периоде в моей жизни" я имел в виду именно этот период. Конец лета и начало осени...
        …Прокуратура так же расценила трагедию, как несчастный случай, Пашку не посадили, а Петька остался на попечении больной бабушки. Изредка я забирал мальчика, и мы отправлялись "кутить" в "Баскин-Роббинс" или "Макдональдс", а один раз даже ездили к моей маме во Владимир. Отца своего Петька боялся, а весь гнев Пашки за то, что сын его сторонится, естественно, рикошетил в меня. Я, со своей стороны, устав ненавидеть этого опойка, невольно начал его жалеть и пробовал вести с ним душеспасительные беседы. Зря это всё конечно, понимаю. Но в моменты, когда очень хотелось набить Пашке морду, вспоминались слова Светы. Она просила ни в коем случае не бить его, ибо жестокость порождает жестокость…
        За полгода я так привык к Петьке, что уже плохо мог вообразить себя без ежедневных звонков ему. Как только выдавались свободные часы - обязательно ехал навестить своего подопечного и его бабушку. А там уж дела находились. Да не просто  дела, а суперважные, сверхнужные: то выключатель сломался, то гвоздь не вбивается… Порой мне начинало казаться, что Петька - мой сын. У нас было много общего: в детстве я читал те же книжки, так же, как он, снимал кошек с деревьев, гонял в футбол… Ерунда конечно, сентиментальщина, но после того, как уехала Лора и я остался один, вечная моя тяга к детям, к дому, стала и вовсе неодолимой. Как никогда хотелось, чтобы ждал кто-то, а может быть даже любил… Но я опять отвлекся…

* * *
        Всё-таки выйдя из кабинета худрука, я решил свериться с кварцевыми часами в буфете, так как мои наручные иногда убегали вперед, а часы в мобильном я обычно ставил наобум. Буфетчица Пенелопа внимательно следит за временем, меняет батарейки, потому, за точность ее часов можно ручаться (на самом деле буфетчицу зовут Лена, но иначе как Пенелопа я ее почему-то не называю - сам не знаю по какой причине). Тем более, буфет был на пути к выходу. Находу надевая куртку, которую только что забрал из своей гримерки, я вошел в холл, связывающий коридор с буфетом. С кожаного дивана, навстречу мне, кто-то поднялся. Диван стоял спинкой к окну и, против света, ничего разобрать было нельзя. Я лишь увидел, что кто-то с него встал.
        -Добрый день! - прозвучал низковатый женский голос.
        Я этот голос сразу узнал: Таисия!
        -Добрый, - ответил я, заходя сбоку, чтобы избавиться от бьющего в глаза зимнего солнца.
        Очки, чёлка, брюки… В прошлый раз на ней была узкая юбка с разрезом... Черт, вот же оно, опять, устойчивое ощущение - своя, родная... Это похоже на какое-то наваждение - я почти не знал её, но, в то же время, отчетливо понимал: ЭТО - МОЙ ЧЕЛОВЕК.
        -Я вспомнила, что обещала вам экземпляр журнала с интервью, - она запустила руку в сумку и выудила оттуда увесистый номер "Nice". - Вот.
        -Вы зря беспокоились, - сказал я, хотя был ужасно рад ее видеть, - я мог бы и сам купить его в киоске.
        -Нет, ну что вы! Зачем вам покупать женский журнал! - горячо возразила она. - А это - во-первых, один из авторских экземпляров, во-вторых, "Найс" быстро разбирают, и… - (я видел, как она волнуется), - и мне хотелось бы услышать ваше мнение…
        -Обязательно прочту, - ответил я и улыбнулся ей.
        Она вдруг смутилась, опустила голову и, торопливо попрощалась, сославшись на какие-то дела.
        -Позвоните мне! - только и успел прокричать я ей вослед.

* * *
        Обычно на время репетиций я отключаю мобильный. Мои знакомые и родня давно усвоили это и терпеливо дожидаются, когда я сподоблюсь "выйти на связь". Но коли уж меня зовут к телефону в "Равноденствии", при отключенном сотовом – стало быть, на проводе кто-то нетерпеливый, настырный и, вероятнее всего, чужой. Как правило, в таком случае, я отвечаю на звонок достаточно свирепо (если вообще что-либо отвечаю, кроме торжественного напутствия катиться к какой-нибудь матери). Терпеть не могу, когда меня отвлекают от работы!
        В тот день всё происходило именно так. В небольшом перерыве меня позвали к телефону в холле театра. Дело было примерно через неделю после того, как Таисия принесла мне журнал. Часы натикали пять вечера, репетиция началась в девять, так что мы успели порядочно уработаться. Лично у меня сил не осталось даже на свирепость. А завтра утром, между прочим, "Зойкина квартира", самое популярное (после "Безумного дня") детище театра… Пока я путешествовал к телефону по левому крылу театра, успел трижды споткнуться о реквизит и декорации (всего этого было как никогда много), постепенно заполняющие коридоры в ожидании премьеры "Бега" и затянуться Левкиным "косячком" ("Ну один разок! Хорошо помогает при офигительной усталости! Вот увидишь!"), закашляться и обозвать Золотухина ослом. До телефона я добрался уже окончательно обессилев. Рухнул в кресло, и взял трубку…

Тая
        Прошла, кажется, целая вечность, прежде чем он подошел к телефону. Голос был какой-то бесцветный, если не сказать – унылый.
        -Сергей, здравствуйте. Это Лузан, - сказала я, внезапно струсив и для чего-то назвавшись по фамилии.
        -Здравствуйте, - так он это произнес, что сомнений не осталось: фамилию мою прочно запамятовали.
        -Вы просили позвонить, - промямлила я робко. – Я пытаюсь прозвониться к вам с самого утра, но сотовый отключен… Рискнула поискать вас в театре. Вам не понравилась моя статья?
        -Статья? – переспросил он всё так же бесцветно, но через паузу оживился:
        -Так это вы, Таисия? Я вас не узнал. Статью не читал еще, не успел. Вы простите меня?
        -Да, конечно, - промямлила я.
        -Но я обязательно прочту ее, вот только разгребу тут немного… По-моему, вы всё же обиделись.
        -Нет, просто… - я никак не могла взять себя в руки. – Понимаете, журналистика – дело новое для меня, и каждый отзыв на вес золота. Тем более – ваш. Навязываться я не стану – вы просили позвонить и я…
        -А как у вас со временем, ну, скажем, в воскресенье? – перебил Бежин моё рассеянное бормотание.
        -В воскресенье? – от неожиданности я совсем растерялась и начала лихорадочно рыться в памяти, припоминая, что же у меня, в самом деле, со временем. – Кажется, воскресенье у меня как раз свободно.
        -Тогда вот что: я прочитаю, позвоню, и мы решим, где и как нам увидеться, чтобы обсудить ваш дебют. Идет?
        -Да, спасибо.
        -И вот еще о чем давайте договоримся: впредь, пожалуйста, не звоните в театр. Я отключаю мобильный в случае, если сильно занят. Как только освобождаюсь - подключаю его снова. Так что, звоните до последнего, и ваши усилия вознаградятся.
        Должно быть, он приложил массу усилий, чтобы слова прозвучали так, как прозвучали – мягко. Он очень не хотел, чтобы я вдруг на что-то обиделась, хотя обижаться-то я точно не стала бы.
        -Простите меня, - проговорила я, не веря своим ушам: он назначил мне встречу?! На вторичную аудиенцию у знаменитости я не смела даже надеяться! – Я не подумала, что могу помешать. Извините за назойливость, за то, что лезу со своей ерундой…
        -Не говорите так, умоляю! Я рад поговорить с умным, приятным человеком, а тем более, с красивой девушкой, когда и где угодно, но… только не на работе. Когда меня отрывают от работы, я становлюсь свирепым. Не хотелось бы, под горячую руку, наговорить вам какой-нибудь нецензурщины.
        -Ну уж? – не поверила я, но на сердце как-то сразу отлегло.
        -У-у, - протянул Бежин, - вы меня плохо знаете.
        Я продиктовала ему номер своего мобильного, и на этом мы попрощались. Разумеется, ни в воскресенье, ни в понедельник, ни в какой-то другой день недели, звонка от него не последовало. Я дико комплексовала и не могла заставить себя позвонить ему (например, для того, чтобы поинтересоваться, не стряслось ли какой-нибудь беды, раз господин Бежин не изволил позвонить, как обещал, в воскресенье). Хоть режь – рука не желала слушаться и набирать заветный код. Я казалась себе типичной фанатеющей дурой. Больше всего опасалась, что Бежин подумает, будто я за ним бегаю или еще что-нибудь, гораздо обидней.
        Муки мои завершились очень просто: Бежин позвонил сам.
        -Добрый вечер, Таисия, - проникновенно сказала трубка до боли знакомым, слегка охрипшим баритоном. – Это всё тот же подлец Бежин на проводе. Он раскаивается, умоляет его простить и, в качестве компенсации за вранье, предлагает поприсутствовать завтра в "Равноденствии" на одном семейном празднике.
        -Отчего же он подлец? – только и смогла сказать я. – Если человек признаёт, что он подлец, то дело совсем не безнадежное.
        -Мне приятней думать, что он подлец, - ответил Бежин, смеясь, - звучит оптимистичней. Вы не находите? Открываются перспективы к перевоспитанию.
        -Впервые слышу такое мнение.
        -Вы согласны?
        -С… чем? – заикнулась я от волнения.
        -Встретиться завтра. Согласны?
        -Согласна.
        -Отлично. В семь.
        -В се-емь? Поздно.
        -Поздно? Да вы что, Таисия!.. Ну хорошо, уговорили: в восемнадцать тридцать.
        -Ладно, - улыбнулась я. – Так и быть… У вас хорошее настроение?
        -Это я подхалимничаю. Я всегда подхалимничаю, если провинился. Своеобразная вариация защиты нападением.
        -Устоять трудно. Вы – хороший стратег.
        -А так же – тактик, - опять рассмеялся Бежин. – Буду ждать вас завтра, на служебном входе.
        -Я приду.

Серго
        Тут нужно пояснить, что, собственно, явилось подоплекой приглашения Таисии на празднование в театре дня рождения Дубенко. А именно: очень скоро, буквально через пару часов после задушевной беседы с Дубинушкой, мне из Испании позвонила Нонка, и сообщила о своем приезде. Судя по всему, я должен был несказанно этому обрадоваться, но не проявил особых эмоций. Нонка разобиделась, заявила, что не приедет на юбилей матери вообще, и это будет на моей совести. Я пожал плечами и сказал, что мне всё равно. Аккуратно, через час после того, как в Шереметьево приземлился самолет, на котором она должна была прилететь, Нонка позвонила встревоженной матери и рыдая сообщила, что отменила свой визит в Москву по вине "общего знакомого". Дубенко разозлилась ни на шутку. Еще бы, я явился главным виновником того, что её любимая дочь отменила поездку и пребывает в расстроенных чувствах! А мне-то казалось, что Дубинушка должна обрадоваться известию: я не собираюсь поддерживать дальнейших отношений с "чертовкой". Куда не кинь – всюду клин. Женская натура сводит меня с ума! Мстительная Дубенко мигом свалила на Бежина срыв двух репетиций, и личный свой нервный срыв, произошедший вечером того дня, когда должна была приехать и не приехала Нонка. До кучи, этот же Бежин оказался виноват в поломке дверного замка в квартире Дубенко (в той квартире я не был, между прочим, уже очень давно), пропоротом колесе ее машины, а так же в том, что под окнами кто-то всю ночь вопил и скандалил, не давая спать. По всем этим поводам, я имел не слишком-то приятный разговор с дирекцией и заявил, что вину свою признаю только по двум пунктам обвинения: срыв одной-единственной репетиции и нервный срыв Дубенко. В ответ Дубинушка меня репрессировала и, в приказном порядке, запретила участвовать в капустнике по случаю дня ее рождения. Таисия оказалась тут как нельзя кстати: если уж появляться пред ясны Дубинушкины очи, то исключительно с посторонней дамой (она до обидного хорошо осведомлена практически обо всех девушках, которых я мог бы пригласить на праздник в родном театре: явиться с кем-то из них означало выставить себя на посмешище – я прекрасно представлял, во что Дубенко может превратить мой визит), по возможности, с такой, чтобы наша великая эстетка не оскорбилась окончательно, теперь уж за то, что позволил себе явиться с какой-то уродиной. Дубенко ненавидит женщин, но с уважением относится к их достоинствам, если таковые имеются. Больше всего она уважает достойных соперниц. Зная ее критерии, я был уверен: Таисия произведет позитивное впечатление.
        Да, да, да, вам нет надобности говорить мне, что приглашать ни в чем не повинного человека на день рождения Дубенко с целью лишний раз ее позлить – свинство, или того хуже… Но, я не мог сидеть сложа руки и предпочел сделать ход конем…

* * *
        …Она вошла в двери служебного входа, ровно в половине седьмого. На ней были всё те же очки, делавшие ее похожей на учительницу, она смущалась и волновалась. Неожиданно для себя, я онемел. Происходящее воспринималось иначе, чем в предыдущие наши встречи – словно взглянул на действительность в лупу. Я почувствовал себя мальчишкой – ни больше ни меньше. Мне приходилось встречать таких женщин. Их всегда различишь в толпе, они притягивают взгляд словно магнит, хотя могут быть не так уж и красивы. Это нельзя выработать в себе или нарисовать у визажиста – такой можно только родиться. Золотухин сразу же, помнится, определил ее как "секси". Он оказался наблюдательней – я разглядел Таисию по-настоящему только теперь.
        Увидев меня, она улыбнулась и поздоровалась с вахтером своим бархатным контральто.
        -Таисия, вы… точнее, я… - сказал я, смущенно кашлянув.
        -Что-нибудь не так? – обеспокоилась она моему заиканию.
        -Я должен…
        Вахтер с любопытством за нами наблюдал. Пришлось ухватить Таисию за локоток и увести из комнаты в узкий коридорчик, ведущий направо - к гардеробу в фойе, а налево – за кулисы.
        -Я должен извиниться, что не предупредил заранее. Дело в том, что это не просто вечеринка в богемной компании, а день рождения нашего худрука. ПризнаЮ, что заманил вас сюда, по сути, обманом, и…
        -И? – повторила Таисия, строго посмотрев.
        -И я не в праве вас здесь задерживать, если вам не приятно.
        -Вы хотите, чтобы я ушла?
        -Нет. Мне не хотелось бы, чтобы вы ушли.
        -А ваш главный режиссер… или нет – правильней будет сказать "худрук", да?
        Я тупо кивнул, хотя и то и другое было правильно.
        -Ваш худрук обидится из-за отсутствия у меня подарка?
        -Подарки у нас коллективные, тем более, вы со мной. Я…
        Таисия нетерпеливо свела аккуратные брови. Странно, почему раньше она не казалась мне столь строгой и решительной? И еще странно: с чего бы это я так заспотыкался и зазаикался?.. Чувствовал себя в тот момент как никогда глупо.
       -Иногда я бываю слишком туп, извините, - добавил я.
        Таисия улыбнулась – чего я и добивался, отчаянно пытаясь разрядить напряжение, возникшее по моей же вине. Помог ей снять дубленку в гардеробе, размышляя о том, что, по идее, мне следовало бы предостеречь свою гостью еще и от возможного гнева Дины Иосифовны (гнев Дубинушки, как правило, трансформируется в поток обидных острот). Но усугублять не стал: и без того выглядел суетливым придурком. Будь что будет. А если уж Дубенко позволит себе наброситься на Таисию – я приму удар на себя. Мне не привыкать.

* * *
        Тот факт, что Дубенко сделала вид  будто не заметила меня и моей спутницы, отнюдь не означал, что ей всё равно.
        Она руководила уже закончившейся перестановкой в зале: зрительские кресла, благодаря специальной конструкции, сдвигались к стенам, а в центр помещались столики. Столики на наших капустниках и праздниках были совершенно разнообразные - из буфета, гримерок и реквизита. Стулья вообще не поддавались описанию. Мы уже успели привыкнуть к столь экстравагантному набору мебели, а потому не очень замечали детали. Столики накрывались длинными скатертями в черно-белую клетку. Сегодня они буквально ломились от Дубинушкиных щедрот.
        У входа нас приветствовала Катя, одетая под пажа, с завитыми волосами и в бархатном беретике с пером. Встретив мой, предупреждающий любые ее комментарии, взгляд, она едва заметно улыбнулась и, церемонно оглядев Таисию, показала на незанятый столик. Катя хорошо сыграла свою роль но я догадываюсь, чего это ей стоило… К нам тут же подсел Дин с подрисованными усами и в гренадерском мундире. Ему идет военная форма, несмотря на некоторую сутулость. По своему обыкновению (если он видит незнакомую женщину, то становится неописуемо красноречив), Дин тут же принялся что-то рассказывать. Говорил он в несвойственной ему манере, растягивая слова и я сделал вывод, что Сальников только что вернулся с дубляжа очередного боевика (иногда мы подхалтуриваем озвучкой лицензионного видео – но я теперь редко этим занимаюсь: времени всё меньше). Так оно и оказалось. Таисия очень заинтересовалась нашим "хобби". Некоторое время она и Дин компетентно обсуждали тему дубляжа зарубежных фильмов. Если Дин называл фильм над которым "потрудился", и Таисия видела конечный продукт – обстоятельство это приводило ее в неизменный восторг. Про меня и речи не было, хотя именно с моей подачи некто Сальников попал в озвучку. Но я сидел тихо, не встревая, слушал их, разглядывал Таисию, то и дело натыкаясь на ее взгляд (отчего под ложечкой что-то замирало) и оценивал, насколько зла на меня Дубинушка, судя по ее подчеркнутому равнодушию. Так ушел в свои размышления, что не сразу заметил, подмигивания Дина (так он старался привлечь мое внимание к его большому пальцу, который он показывал мне тайком). Чуть позже, когда Сальников отправился за кулисы готовиться к капустнику, а меня потащил за собой, я удостоился высшей похвалы, на которую он был способен.
        -Зашибись! – заявил Дин авторитетно. – Ты, впервые за тысячу лет, привел с собой нормальную женщину.
        -Нормальную? - переспросил я.
        -Ты вырасти-то вырос, а вот в женщинах разбираться не научился, - он снова подмигнул мне. – Светланка Карташова не в счет – она была своя, наша. Со стороны ты обычно приводишь не того, кого надо.
        -Она замужем, - неохотно сказал я.
        -За Джеймсом Бондом? Или, быть может, за Бэтменом?
        -Нет… Честно говоря, я не знаю, Дин.
        -Начихать! Отобьём. Положись на меня – я в этих делах понимаю больше твоего. Кстати, ты же вон тоже вроде бы как женат.

Тая
        Раньше мне удавалось увидеть театральные капустники только по телевизору, в отредактированном варианте. В них обязательно участвовали "звезды", которые, чаще всего, всё портили. Насколько я понимаю, настоящая "звезда" в "Равноденствии" только одна, да и та нестандартная.
        Бежин с приятелем ушли, а я осталась за столиком одна. Но скучать мне не пришлось. На столике имелся мой любимый зеленый виноград под народным названием "дамский пальчик", который я периодически, с удовольствием, пощипывала. К тому же, начался капустник.
        Капустник оказался ужасно смешным и очень оригинальным. В нем пародировались сцены из спектаклей театра, перемежавшиеся с танцами и песнями под живую музыку (музыканты сидели рядком возле сцены). В действии принимал участие двойник именинницы (я успела ее разглядеть, когда за "Диночку Иосифовну" поднимался тост перед началом капустника), неопределенного возраста дамы, немного похожей на Мирей Матье, с очень короткой стрижкой на иссиня-черных волосах. Каскад шуток и трюков с переодеваниями, фонтаны острот и безграничная фантазия участников капустника приводили публику в детский восторг. Я усердно искала среди выступавших Бежина, но не находила. Вскоре он объявился сам, и сел за столик.
        -А разве вы не участвуете? – опешила я, увидев его.
        -Я поссорился с Дубенко, и она не желает меня видеть в рядах поздравляющих, - ответил он. – Хотите шампанского? Хорошее игристое вино, настоящее, не газировка: Дубенко лично выбирала.
        Он не мешал мне смотреть. Поглядывая, я убеждалась, что Бежину зрелище доставляет не меньше удовольствия, чем мне. К нам бесконечно подходили люди чтобы поздороваться с Сергеем конфиденциально, жали ему руку, что-то шептали на ухо… Не веря своим глазам, я узнавала в них то кинозвезд, то телезнаменитостей и известных музыкантов, а то и политиков. Один раз заметила, как в руку Бежину вложили туго свернутую записочку, которую он тут же вернул, не читая, и отрицательно покачал головой.
        Через некоторое время он начал рассказывать мне об актерах, участвующих в действии на сцене и у него выходило, что едва ли не каждый из них если не Комиссаржевская или Качалов, то Сара Бернар – точно. А ведь некоторые не имеют актерского образования! На мой вопрос, снимался ли кто-то кроме него в кино, Бежин ответил:
        -Это – лотерея. Редко кому везет, а "звездами" становятся единицы.
        -Вам, в этом смысле, повезло?
        -Да я не имею в виду себя. Какая из меня "звезда"? Я – типичная однодневка, меня очень скоро забудут, дайте только срок. Придут другие. Свято место пусто не бывает… Вы бывали на наших спектаклях?
        -Мне стыдно, но не была. Знаю о них только понаслышке. Билеты у вас в большом дефиците, особенно с тех пор, как показывают сериал.
        -В субботу приходите. У нас "Обрыв" по Гончарову.
        -Я читала о нем. Вы там Волохова играете…
        Внезапно кто-то крикнул:
        -"Балалаечку"!
        Бежин бросил взгляд в направлении крика и хотел, по-видимому, что-то мне сказать, но в публике снова закричали, перебив и заглушив его:
        -Где "Балалаечка"? Вы что же, решили нас обделить сегодня? Как без нее?
        -Что они кричат? – я прислушалась к крикам.
        -Они требуют исполнить им "Балалаечку", - ответил мне женский голос.
        Тут я увидела Дину Иосифовну. Она села за наш столик. Улыбнулась мне. К тому времени капустник уже закончился, на сцену начали вылезать с поздравлениями, и всем, кто вылезал, Дубенко махала рукой, не вставая с места. Артисты постепенно смешались с публикой в зале, возникла небольшая пауза, несколько неловкая, надо сказать. Присутствующие явно чего-то ожидали, но чего – догадаться сложно, по крайней мере мне, человеку со стороны.
        -Таисия, - представил меня Бежин худруку. – Она журналистка.
        Произнес он это, глядя на меня. Его взгляд был настолько серьезен, и даже тревожен, что я, на всякий случай, постаралась собраться.
        -Рада знакомству, - ответствовала Дина Иосифовна. – А вы - очень миленькая и приятная особа, вы мне сразу понравились. Бежин не соизволил нас представить друг другу, так что извините за беспардонное вторжение. Знаете, если Сергей Ильич обижается, то обижается надолго. На этот раз ему не понравилось, что я имела неосторожность отругать его за срыв репетиции.
        Бежин только вздохнул, ничего не сказал. Он вновь посмотрел на гостей, увлеченно вопивших:
        -"Балалаечку"!!!
        -Наверно он не забыл описать вам мой вздорный характер, - продолжала Дубенко. – Ему частенько от меня достается и он уверен, что я излишне с ним строга.
        "Сергей Ильич" молчал. Я поняла, что должна что-то ответить. Но что?!
        -Он… он очень хвалил ваши спектакли, – нашлась я, почти не затянув паузы.
        -Да неужели? – повела бровью Дина Иосифовна, взглянув на спокойного до равнодушия Бежина.
        -"Ба-ла-ла-еч-ку", – скандировали гости.
        На этот раз Бежин не отреагировал на вопли, а только небрежно бросил по адресу Дубенко:
        -С какой стати я должен говорить девушке гадости о вас, Дина Иосифовна, приведя ее к вам же на день рождения?
        Я (наконец-то!) заметила, что переговоры за нашим столиком волнуют всех присутствующих. В том, что происходящее именно переговоры, сомнений уже не осталось.
        -Надеюсь, Сергей Ильич, вы не станете сейчас утверждать, что я наказала вас несправедливо? Вы провинились, и знаете об этом. Вас ждут тридцать человек гостей в этом зале – стоит ли портить им вечер из-за глупой ссоры? Между прочим, если бы не они, то я ни за что не подошла бы к вам первая, - строго добавила Дубенко.
        -"Балалаечку"! "Балалаечку"! "Балалаечку"! – орали вокруг.
        Теперь-то до меня окончательно дошло, что вопли публики как-то связаны и с Бежиным, и с визитом Дины Иосифовны. Не иначе - это именно от моего спутника требуют загадочную "Балалаечку"!
        -Я не по своей воле сижу сегодня в зале, - сказал Бежин веско. – Вы запретили мне выходить на сцену – вот я и торчу здесь, опасаясь вашего гнева.
        -Гнева не будет, не беспокойтесь.
        -Тогда, если вас не затруднит, объявите пожалуйста во всеуслышанье, что это – не мои капризы, а ваша воля. Все вдруг решили, будто у меня обострение звездной болезни: подходят и спрашивают, с какой ноги я соизволил сегодня встать, и чем меня можно заманить на сцену. Это неприятно, смею вам заметить, даже для меня.
        -Так вот в чем дело! – воскликнула Дина Иосифовна с видимым облегчением. – А я-то думала, что ты злишься!
        Она приподнялась из-за столика и обратилась к гостям:
        -Дорогие мои! Я имела неосторожность отстранить Бежина от участия в капустнике. Но он – неотъемлемая часть театра, и сам прекрасно это знает, иначе, из гордости, не пришел бы сюда сегодня. Я благодарна ему за то, что он, несмотря на запреты, здесь, и объявляю его реабилитированным (до конца вечера).
        Бежин встал из-за столика, сорвав бурю рукоплесканий, и раскланялся. Тут же к сцене устремились актеры, радостно хлопая Сергея по плечам и спине, будто бы он долгое время где-то пропадал.
        -Урра! – орали эмоциональные гости.
        -Вы уже слышали "Балалаечку"? – спросила у меня Дубенко, устраиваясь за столиком поудобней.
        -Нет. А что это такое?
        -Это – очень старая песня Михаила Анчарова. Бежин откуда-то приволок ее в "Равноденствие" и с тех пор она – наш неформальный гимн.
        На сцене уже роилась пестрая толпа, она окружила Серго (мне нравилось мысленно называть его "Серго", так называли его актеры, но я никогда не решилась бы произнести это вслух) и его черный силуэт (джемпер с белой эмблемой театра, вышитой на левой стороне груди и черные джинсы), четко и ярко выделялся на разноцветном фоне атласных платьев, страусиных перьев и костюмов "домино". Музыканты передали ему блестевшую лаком акустическую гитару со звукоснимателями, и аплодисменты стихли. Я впервые видела Бежина на сцене и готова чем угодно поклясться: с его появлением в свете рампы, вокруг будто потеплело. Он как бы излучал тепло. В нем совершенно отчетливо ощущалась некая мощь, не выразимая словами. Меня совсем уж бросило в жар. Оказалось, что рампа и сцена многократно усиливают его магнетизм – поднявшись над залом, он засиял, как солнце, как путеводная звезда, даже дух захватило!
        -Штрафник возвращается в авангард! – сказали между тем со сцены. Все захохотали. – Господин Бежин С.И., как вы прокомментируете свою политическую реабилитацию?
        -К счастью, меня не успели сослать на Колыму, - ответил Бежин, снова сорвав аплодисменты. – Но вот тут, сзади, шепчутся Катя с Олей и всё равно утверждают, что я – грузинский шпион, - (из-за его спины послышался возглас и неопознаваемая женская рука легонько шлепнула Серго по затылку). – И я заявляю, уважаемая общественность: это гнусный поклеп!
        Закончив говорить, Бежин погрозил кому-то пальцем через плечо.
        -Ура! – взвыла общественность. – Браво! "Балалаечку"!
        -Рот фронт, - откликнулся Серго и тронул струны.
        -Потенциальный каторжник, - покачала головой Дубенко. – В кандалы бы тебя, в железо…
        Но расслышала эти слова только я.
        Начало легендарной "Балалаечки" прозвучало тихо, вкрадчиво и безобидно:

Балалаечку свою я со шкафа достаю –
Про Канатчикову дачу я вам песенку спою.
Я вам песенку спою, я вам песенку спою…

        Актеры на сцене и зал откликнулись громогласным: "А я вам песенку спою!!!" Я слегка вздрогнула от неожиданности. Песня продолжалась, вновь тихо и безобидно:

Солнце село за рекой, за приёмный за покой,
Приходите, санитары, посмотрите я какой.
Посмотрите я какой, посмотрите я какой…

        И снова хором: "А посмотрите я какой!!!"
        Народ пребывал в полном восторге, азартно подпевал незамысловатой песенке и так здорово это выходило, что мне стало стыдно за свое незнание текста.

Но на песчаную межу я гранату положу
И бандита-диверсанта я лимонкой уложу.
Апельсинкой уложу, мандаринкой уложу…
Ананаской уложу!!!

        Зал проорал песню до конца и сам себе зааплодировал, завопил "бис!". Актеры на сцене тоже хлопали и смеялись. Один Бежин спокойно, улыбаясь, стоял посреди хаоса. Видимо, он уже по опыту знал, что сразу его не отпустят, потому не делал попыток уйти. И верно: как только утихли страсти по "Балалаечке", послышались заявки на что-нибудь душераздирающее. "Высоцкого!" – крикнул кто-то и гости подхватили этот крик. Бежин сказал, что не поет Высоцкого со сцены. "Тогда всё равно что!" – вновь закричали из зала. "Чего ты ломаешься, как барышня?".
        -Я ломаюсь? – удивился Серго. – Сейчас попытаюсь доставить радость Дине Иосифовне и исполнить ее любимую песню. Конечно, автор, Олег Митяев, спел бы гораздо лучше, но он не смог сегодня приехать, и вам придется довольствоваться мною. Уж не взыщите.
        В публике оживились и вновь захлопали. Актеры спустились в зал и заняли свои места. Бежин остался в одиночестве перед микрофоном. На этот раз никто ему не подпевал и я смогла вслушаться в его голос. Он пел не так, как обычно поют драматические актеры. У него обнаружилась своя, устоявшаяся манера, чем-то напоминающая ту, в которой исполняются американские мюзиклы. Чувствовалось, что Бежин бережет голос, однако, он без труда брал и высокие, и низкие ноты – так маститый певец, шутя, исполняет какие-нибудь "тили-тили, трали-вали" только потому, что его друг обожает эту песню. А песня-то была просто потрясающая. Дина Иосифовна, я заметила, прослезилась, слушая Серго, и всё качала головой, глядя на сцену…

Снова гость к моей соседке.
Дочка спит, торшер горит, радость на лице.
По стеклу скребутся ветки,
В рюмочке коньяк налит – со свиданьицем.
Вроде бы откуда – новая посуда –
Но соседка этим гостем дорожит.
То поправит скатерть, то вздохнет некстати,
То смутится, что неострые ножи…

        -И вы молчали?! – воскликнула я, когда Бежин, церемонно раскланявшись с отправившейся восвояси Дубенко, вернулся за столик.
        -О чем?
        -О том, что поете!
        -Вам понравились мои музицирования? – полуудивился полуспросил он.
        -Очень.
        -Мне часто говорят, что неплохо бы серьезно заняться вокалом…
        -А вы что?
        -А мне некогда. Да и не ощущается особой необходимости. Я хотел вас поблагодарить за действенное участие в переговорах.
        -Не стоит, ерунда, - отмахнулась я, но щекам стало очень жарко. – Вы действительно как-то ужасно провинились?
        -Сорвал репетицию дурацкой выходкой. По идее, меня давно пора депортировать: Дубенко устала, в театре штормит… Мы ежедневно ругаемся с Диной Иосифовной и я, по собственной неосмотрительности, попадаю в дурацкие ситуации. Вот, как сегодня например.
        Я принялась расспрашивать его о музыке, о том, учился ли он в музыкальной школе, поскольку неплохо владеет гитарой, и, вероятно, надоела своей журналистской любознательностью. Очень вовремя к нам подсели Дин с женой Мариной и не позволили мне окончательно замучить Бежина вопросами. Дин оказался тем еще болтуном. Я, поначалу, слушала его внимательно, но вскоре заметила, что Серго и Марина переглядываются и улыбаются. Марина выразительными жестами дала мне понять, что Дин слишком "принял" и слушать его вообще не имеет смысла.
        Мне нравились отношения актеров между собой и я не замечала никакой вражды, о которой была наслышана. Они казались одной большой семьей и я почему-то ощущала себя частичкой этой семьи… Меня на полном серьезе принимали за девушку Бежина, и это обстоятельство льстило мне до невозможности. Я настолько прониклась блаженным состоянием легкой влюбленности в своего кавалера, что меня не обидело и не задело, когда, ни с того, ни с сего, он вдруг извинился и, сказав, что ему нужно поговорить "с одним человеком", покинул наш столик. Болтая с Сальниковыми, я скоро увидела, что он пригласил на танец ту самую девушку, что встретила нас в дверях, переодетой под пажа. Теперь на ней было красивое театральное платье, русые волосы рассыпались по чуть полноватым плечам… Они и вправду о чем-то говорили, серьезно, без улыбок. В том, как Бежин держал ее за талию, и как ее руки лежали у него на плечах, я прочитала всё, что должна была, наверное, прочитать. Я никогда не интересовалась у них потом, о чем они говорили в тот вечер, но догадаться несложно. Он объяснял ей моё присутствие, а она особо не удивлялась… Лишь раз я уловила ее осторожный взгляд в мою сторону. Его, этого взгляда хватило, чтобы удостовериться в истинности моих догадок. От того, как она на меня посмотрела, снова стало жарко, и я испугалась, что девушка сейчас окажется за нашим столиком. Но нет – Серго проводил ее на место (она сидела с симпатичной парой – красивой актрисой и взлохмаченным парнем, по-видимому, тоже актером). Всё это время Сальниковы усердно старались отвлечь мое внимание от Бежина и той девушки, и временами им это удавалось…
 
  * * *
        Было уже около двух часов ночи, но спать не хотелось. Я подружилась с Мариной (она оказалась замечательной девчонкой!), выяснила, что обе мы любим Джо Кокера и "A-ha"… С Дином мы тоже давно перешли "на ты", но вот с Бежиным разговор не клеился с тех пор, как он вернулся за столик. Я прибегала ко всяческим уловкам, сочиняла безличные предложения, только бы не показать своего замешательства (мысль о том, что окружающие в курсе чего-то, и что в зале сидит ТА девушка, парализовала меня!). Пересилить себя было выше моих сил. "Ты" по отношению к Бежину, никак не выговаривалось. Он и сам, кажется, испытывал чувства схожие с моими. Во всяком случае, у меня сложилось такое впечатление. Я даже удивилась немного: ведь это Бежин! Уж кому-кому проявлять нерешительность, но только не ему… Наконец Денис, очевидно понаблюдав за нами, и верно рассудив, изрёк:
        -Может быть, вам стоит выпить на брудершафт?
        -Что? – переспросила я рассеянно.
        -Кстати, это идея, - поддержала Марина и указала на коньяк.
        В ответ на мой вопрошающий взгляд, Бежин улыбнулся и взялся за бутылку. Я растерялась, но сделала вид: "А будь что будет!", мысленно поплевав через плечо.
        -Мне совсем чуть-чуть, - проговорила я в слабой надежде, что всё обойдется, но с каждой минутой отчетливей понимая – нет, не обойдется, ни за что!
        -Ну, за нас с вами, - выдал Дин и поднял бокал.
        Бежин подставил мне свой локоть. Я, смущенно улыбаясь, подхватила со стола предназначенный мне "наперсток" с коньяком и взяла Серго под руку, ну или как там это называется – для брудершафта. Проглотила душистую, жгучую жидкость и собралась, с облегчением, поставить "наперсток" обратно, но Дин быстро и торжественно проинформировал:
        -А теперь нужно обязательно поцеловаться, и сказать друг другу какую-нибудь гадость.
        Еще прежде чем он договорил, и прежде чем я испугалась того, что сейчас произойдет, Бежин наклонился ко мне и, едва прикоснувшись, поцеловал в уголок губ. Я чуть в обморок не хлопнулась, когда сообразила и осмыслила это. Но, осмыслив, я тут же поняла, что хлопаться без чувств уже поздно: проехали, как говорится. Пришлось просто покраснеть.
        -А гадость сказать? – засмеялась Марина.
        -Гадость, - сказал Серго.
        -Скажи ему, что он засранец, - посоветовал мне Дин.
        -Да, - выдавила я из себя. – Именно это я и хотела сказать.
        Мы засмеялись с видимым облегчением.
        Тем временем, народ вокруг пел и плясал до упаду. Когда же музыканты объявили "белый танец" и заиграли чудесную мелодию "Confessa" Адриано Челентано, Марина лукаво подмигнула мне, и потянула за собой Дина. Мы снова остались за столиком вдвоем. Дина Иосифовна, как я заметила, поглядывала на нас с интересом – пойдем мы танцевать или нет. Одновременно на Серго бросали вполне однозначные взгляды еще как минимум пять женщин ("та девушка" весело болтала с соседями и казалась безучастной) – думаю, останавливало их одно: не хотели выставить себя на посмешище, синхронно рванув к вожделенной цели.
        -Таисия, пригласи меня? – вдруг сказал Серго, приблизившись. – Еще минута - и дамы меня растерзают, а я не хочу.
        -Но я... не умею приглашать на танец, - шепнула я в ответ и, кажется, снова покраснела.
        -Ни разу не приходилось? – понимающе улыбнулся Бежин. – В этом нет ничего сложного – просто протяни мне руку, и вставай первой.
        Жуть! Сколько я натерпелась, когда, держа его за руку, выходила на свободное пространство возле сцены! Как в кошмарном сне, когда идешь голой по улице. На нас смотрел весь зал! Мне снова захотелось лишиться чувств от страха. Казалось, что с момента объявления "белого танца" прошла вечность, хотя музыка только-только началась и, преодолев вступление, разлилась по залу нежнейшими, чудеснейшими нотами. У меня в голове звучало итальянское бельканто, и даже начало казаться, что я слышу воображаемые слова и даже голос Челентано:

Su confessa amore mio
Io non sono piu' il solo, l'unico
Hai nascosto nel cuore tuo
Una storia irrinunciabile…

        Самое ужасное, как оказалось, ожидало впереди. Бежин отнюдь не обнял меня за талию – он сцепил руки в замок у меня за спиной и оказался сразу так близко, что я почти потеряла контроль над собой.
        -Подыграй же мне, - шепнул Серго. – Давай пошлем их всех к черту!
        Я, удивляясь сама себе, обняла его за шею, задыхаясь, трепеща от волнения и сознания того, что так откровенно навалилась грудью на "русского Брэда Питта и Алена… (как его там?!) Дэлона вместе взятых". Мелодия продолжалась, плыла у меня в ушах… Я смотрела в эти глаза, темные, как морские глубины, и знала, что вот-вот скажу ужасную, непоправимую вещь, а Серго, скорее всего, ответит мне, что просил лишь подыграть, но не переигрывать.
        -Как тебе нравится вечер? – спросил он и улыбнулся, но улыбка получилось напряженной.
        ("Что происходит, а? Я сплю наверное?!")
        -Замечательный вечер, - сказала я, почти испуганно.
        -Я могу тебя еще куда-нибудь пригласить?
        -Например?
        -Ну, не знаю… В кино?
        -В кино? Тысячу лет не была в кино…
        -Что, в самом деле?
        -Я хотела сказать, что в последнее время хожу в кино только с подругами.
        -Это принципиально?
        -Не очень.
        -Значит, у меня есть шанс?
        ("О, Боже, что я делаю!")
        -Может быть, всё же не в кино?.. – сказала я и опустила глаза.
        -Предлагай, я на всё согласен.
        -Быть может, ты придешь ко мне в гости? С ответным визитом, скажем так.
        -С ответным визитом, - повторил Бежин и опять улыбнулся. – Тоже чей-нибудь день рождения, где меня заставят петь "Балалаечку"? Не мужа, надеюсь?
        -Муж в командировку едет… Я буду очень рада, если ты придешь. Например, в будущую среду…
        -Так, в среду… - он задумался. – Утром – репетиция, вечером – "Гранатовый браслет"… Боюсь, что ничего не выйдет. Этот спектакль выматывает меня до такой степени, что я прихожу домой и падаю замертво. Ни о каких светских визитах думать не приходится. Вторник не подойдет?
        -Хорошо, во вторник, - я была ни жива, ни мертва и очень обрадовалась, когда белый танец закончился.
        Едва только Бежин выпустил меня, я почувствовала, насколько стало холодно. Какой-то панический, вечный холод, тот самый, что замораживает льды на полюсах. Мучительно захотелось всё вернуть, минуты рядом с ним, касаясь его… Что я натворила! Зачем пригласила его в гости? Что теперь делать? Как исправить собственную глупость? Это однозначно – безумная идея. Зачем я вообще согласилась на свидание с ним? Я равнодушна к мужчинам потому, что никогда и ничего не ждала от уединенных свиданий кроме… Ладно уж, назову вещи своими именами: я не ждала от уединенных свиданий ничего, кроме созерцания потолка и добросовестного мужского сопения в ухо. И это я, я замахнулась на Сергея Бежина?! Зачем это мне? А главное – зачем я, Таисия Лузан, нужна Бежину? Что, он страдает от дефицита женского внимания? Ни за что не поверю! Тем более после того, как воочию наблюдала сегодня не дефицит, а переизбыток этого внимания… Ох… Вот в таких муках и прошла оставшаяся часть вечера.
        Мы просидели в зале после "белого танца" еще около часа, но ни разу не возвращались к нашему разговору. Зато постоянно встречались глазами – я вспыхивала, а Серго улыбался. В этой его улыбке не было ничего пугающего или пошлого. Он просто улыбался мне, по-доброму и немного грустно. И мне вновь становилось тепло под этим взглядом… Примерно в три Бежин сказал, что я на ходу засыпаю, и пошел вызывать такси…
 
  * * *
        Пока мы ждали такси, стоя в подъезде служебного входа, возле стеклянных дверей, я не могла не заметить, какая сегодня Луна. Обычно, я не вижу звездного неба из-за близорукости, а Луна кажется мне просто серебристым фосфоресцирующим шариком. Но в ту ночь она была большая и желтая. Я отчетливо рассмотрела на ней тот самый Лик, о котором так наслышана. Говорят, с Луны за нами наблюдают. У НИХ там наблюдательный пункт…
        -Какая Луна! – сказала я зачарованно.
        Бежин стоял напротив, как и я привалившись плечом к стеклу, и тоже смотрел на нахально взирающую на нас с неба наблюдательницу.
        -Она только что взошла, оттого такая огромная, - сказал Серго. – Говорят, это просто оптический обман – она абсолютно такая же, когда висит в зените. Какой-то закон физики.
        -Правда? Никогда о таком не слышала…
        -А "Божественную комедию" Данте ты читала?
        -Это слишком сложно для меня.
        -Брось, не скромничай. Согласно Данте, на Луне находится первое небо Рая.
        -А второе?
        -Второе – на Меркурии.
        -А его видно?
        -Сейчас проверим, - он вгляделся в небо. – Вообще-то, астроном из меня никудышный… По-моему, Меркурий сейчас там, - он показал на потолок. – Мы не увидим его отсюда.
        -А третье и четвертое небо тоже есть?
        -Согласно Данте их девять.
        -И что же это такое "небеса Рая"?
        -Они символизируют различные человеческие добродетели: справедливость, стойкость, веру, надежду, милосердие. Пройдя эти этапы душа праведника достигает Эмпирея. Эмпирей – это десятое небо Рая, обитель Божества. Там исчезают понятия о времени и пространстве.
        -Что происходит в нем? – я смотрела на Серго во все глаза.
        -Души воссоединяются с Отцом Небесным и сами, на время, становятся Богом. Бог есть Любовь, а Эмпирей – это Любовь в абсолюте.
        -А потом?
        -Потом они возвращаются на Землю или в другие Миры. В зависимости от того, где и кем были раньше, ну и всякое такое прочее.
        -А Стикс где находится?
        -Это уже не Данте.
        -Ты не знаешь?
        -Стикс – это река, орошающая Ад. Вообще-то их две: Ахерон и Стикс. Именем Стикса клялись боги, и клятвы эти считались самыми страшными. Он девять раз огибает Ад… Очень зловещая легенда.
        -Откуда ты это знаешь?
        -О, это давно, еще в студенческие годы было. На меня порой находило, и я прятался от девчонок в библиотеке. Но читал там, увы, не то, что требовали преподаватели.
        Я засмеялась. В этот момент вот о чем подумалось: странно, еще каких-то два часа назад я не могла выговорить по отношению к нему "ты", а теперь мы так запросто болтаем, словно старые знакомые… Только ли в брудершафте дело? Не знаю.
        -Знаешь, - сказала я, - ты и в самом деле совершенно не такой, каким я тебя представляла. Удивляешь на каждом шагу.
        -Надеюсь, по-хорошему удивляю?
        -Да, конечно…
        Я собиралась развить свою мысль насчет удивлений, но…
        -А вот и такси, - сказал Серго.
        Я разочарованно убедилась, что он прав: такси действительно подъехало.
Бежин вышел вместе со мной в синюю февральскую ночь, тихо освещаемую неусыпным взглядом желтой Луны. Не слушая моих возражений, он заплатил водителю авансом и, спросил, когда я садилась в машину:
        -Ты не передумаешь?
        -А… ты?
        Он улыбнулся и сказал серьезно, тихо:
        -Я обязательно приду, Тая.
        Так сказал, что я поняла: ЭТОТ не оставит от меня и камня на камне.
        Дверца захлопнулась и такси повезло меня домой. Я ехала и думала о Данте, о Стиксе… Было немного стыдно оттого, что это Я должна знать больше прочих, смело жонглировать мыслимыми и немыслимыми терминами, цитировать наизусть кучу легенд и сказок… Ведь я не кто-нибудь, а журналист… Обычно я опираюсь только на себя, на свою голову и воображение, которые, между нами говоря, весьма зависят от настроения. А память у меня девичья: если не запишу - тут же забуду! Я твердо решила со следующего же дня начинать тренировать память. К примеру, учить песни – все, какие слышу.

Ах, как спится утром зимним!
На ветру фонарь скулит, желтая дыра.
Фонарю приснились ливни –
Вот теперь он и не спит,
Всё скрипит: "Пора! Пора!"…
 
  * * *
        Однажды мой Лёня, без особых на то причин, вдруг задал странный вопрос: есть ли у меня кто-нибудь. Я не разобралась сначала, подумала, что он интересуется, есть ли у его жены подруги и не скучно ли ей во время его нескончаемых дежурств. Даже в мыслях у меня не было никакой крамолы, и приключений я не искала: авантюры не в моем характере. Оказалось, Лёню не на шутку встревожило душевное равновесие, в которое я погрузилась, поступив в университет. Он не поверил, что слезы мои так быстро высохли лишь по причине "обретения себя в работе". Леонид – умный человек, он с самого начала знал, что пошла я за него "по уму" (извините за каламбурчик). Могу себе представить, как это нелегко – всё время ждать, что жена в кого-нибудь влюбится. Я, как могла, заверила его в отсутствии у меня "кого-нибудь" и пообещала сразу же поставить в известность, если этот "кто-то" появится. К нашему разговору я отнеслась несерьезно, в отличие от Лёни. Он начал приносить мне цветы, приглашать в ресторан… Мне не нравилось, что он заискивает и как будто замазывает вину. На самом деле никто не виноват в том, что у нас нет детей. А скука на супружеском ложе, это, знаете ли, сплошь и рядом… Да, я жила только  для Лёни. За четыре с лишним года настолько привыкла и притерлась, что не могла уже себя без него представить. Он таким родным стал, словно и в самом деле половинка. Мне доставляло громадное удовольствие колдовать на кухне, а потом кормить голодного Лёньку, вернувшегося с дежурства и любоваться, как он уплетает за обе щеки… А он считал, что я не жена, а сказка. Потому-то, собственно, и опасался как бы меня не приглядел кто-то чужой в его отсутствие.
        Судьба нанесла удар исподволь, завуалировав его почти до неузнаваемости. Во время нашей первой встречи Бежин не показался мне сколько-нибудь опасным (в вышеизложенном смысле). Я даже удивилась: чего это все от него с ума сходят? Обычный парень, ну плечи там, ну, улыбка… А так - абсолютно… свой. С чего я взяла, что его "не стоит бояться"? Да просто он не "раздевал глазами", не делал никаких скользких намеков, а взгляд его был по-детски чист... На дне рождения Дубенко я вдруг сообразила, что ребенок-то далеко не инфантилен. Более того – он слишком взрослый и прекрасно знает себе подлинную цену. Его голос завораживал, как дудочка факира завораживает кобру, свобода движений заставляла мучительно краснеть и замирать в неведомой истоме… Иллюзий я не питала и не знала, зачем, собственно, позвала Серго в гости. Объяснение тут, пожалуй, можно придумать одно-единственное: я впервые по-настоящему ощутила неудержимое влечение к человеку, и оно явилось для меня подлинным потрясением! Быть может только потому, что он такой, какой есть, я и сказала Бежину то, чего никогда, ни под каким видом, не сказала бы никому другому? Если б он был хоть немного другим, серьезней, взрослей! Не стал бы наивно обижаться на худрука за то, что запретила участвовать в празднике, лишила любимой игрушки… Если б вместо этого он поставил бы ее на место, справедливо дав понять, что "звезду" его уровня недопустимо шпынять и наказывать, словно неразумного пацаненка – всё было бы иначе. Всё!
 
Серго
        Спектакль закончился, как обычно, в 22.30. Разгримировавшись, я вытащил из стола номер "Найса" (надо же его когда–нибудь прочитать!). Прилежно листая, с интересом рассматривал рекламы духов, обуви, женского белья. Поразило одно обстоятельство: в противовес фотомоделям-женщинам, мужики аналогичной профессии выглядели совершенно отвратительно. Женщины оживляли снимки, а мужики (если тех типов можно назвать мужиками) их элементарно гробили, пытаясь одновременно походить и на Ди Каприо, и на Генри Роллинза. На деле получалась просто гора мышц с идиотской улыбочкой – и это в лучшем случае.
        Наткнувшись на ТО фото я, от неожиданности, едва не выронил журнал из рук. Несколько минут мог только смотреть на поблескивающую в свете ламп черно-белую картинку. С огромного, во всю журнальную страницу, снимка на меня глядела моя Лора…
        Я узнал фотографию: она была той самой, что сделали американцы для малюсенькой статейки в газете. Статейка рассказывала о том, как русские снимают на Манхэттене фильм про Америку 30-х годов. Для того, чтобы сделать этот снимок, нам несколько часов нудно ставили свет, пробовали разные ракурсы… Лично я доселе не видел конечного продукта, а теперь вот сам смог его оценить. М-да, недаром американцы старались, и недаром мы мучились! Уж что-что, а работать за океаном умеют - если чего делают, то "на все сто", как любил выражаться булгаковский персонаж. На снимке Лора была очень похожа на Мишель Пфайффер (с тех пор, как заболела, она перестала походить не то что на Мишель, но и на себя саму). Она обнимала рукой, увенчанной изящным серебряным браслетом, белое плечо моего киношного фрака и, положив на это плечо подбородок, хитро улыбалась из-под длинной челки. Я же – дурак-дураком, и видок у меня абсолютно масляный. Мой "знаменитый" профиль, никому не дающий покоя, потерялся в Лориных волосах, да и сам я, судя по всему, потерялся там же… Интересно, где они в Москве откопали эту фотографию?! Разозлившись, я отшвырнул "Nice" в сторону. Лёвка Золотухин, наш с Дином сосед по гримерке (и друг, по совместительству), испуганно ухнул, как филин (он заглядывал в журнал из-за моего плеча).
        -Ты чо, обалдел?! – возопил он. – Такой шикарный снимок!
        И пошел поднимать шлепнувшийся на пол увесистый журнал.
        -Вырежу и прилеплю себе на зеркало…
        -Только попробуй, - пробурчал я мрачно, - сразу придушу.
        -Тебя посадят, - весело ответил Левка, с упоением листая журнал. – А Лорка все-таки роскошная девица!
        -Никого не просили высказывать мнение, - заметил я.
        -Ладно, ладно, - примирительно ответил Левка. – Это шутка, старик, чего ты взбеленился-то?
        Я не ответил. Сам не знаю, чего так разозлился… Вообще-то Дубенко уже давно выступает за то, чтобы меня изолировать и поместить в отдельную гримуборную. К несчастью, я склонен к периодическим "кризисам жанра" и перепадам настроения – сосед из меня трудный… Но ребята терпят, за что я им, конечно же, очень признателен. Левка Золотухин тоже далеко не ангел: его запои (столь же периодические, как мои "кризисы") всем уже поперек горла, да и Дин – невыносимый зануда… Так что мы, пожалуй, квиты. Оттого, наверно, и дружим, что знаем: в случае чего друзья поймут, поддержат, помогут…
        Большого труда мне стоило не схватиться тот час же за телефон с целью выяснить у Таисии, почему меня не поставили в известность о публикации снимка. Получилось бы не очень красиво: я же сам сделал широкий жест и разрешил печатать всё, что угодно. Сказал: "Полагаюсь на вас". Идиот. Пижон. Девушка красивая, верно, но нельзя же быть таким олухом и доверять журналистам! Как бы там ни было, а позвонить ей сейчас, под горячую руку, означало бы ссору и скандал… В общем, я стиснул зубы и звонить не стал ("Ничего, так тебе и нужно. В следующий раз будешь осмотрительней… Возможно"), наперед зная, что теперь меня ожидает бессонная ночь. Ночь, которая беспощадно и тупо накроет с головой россыпью мельтешащих воспоминаний, вынуждая барахтаться в ней беспомощно, захлебываясь и пуская пузыри. Я бежал от этих воспоминаний, но, время от времени, они нагоняли меня и угощали увесистыми пинками. Уверен: знай Таисия насколько разбередит мне раны эта фотография, ни за что не позволила бы ее печатать. Только тогда и улёгся мой праведный гнев, когда эта мысль пришла в голову. Да, верно, Таисия здесь совершенно ни при чем, она честно сделала свою работу, а снимок… снимок хорош, тут уж ничего не скажешь…
 
  * * *
        Море, песок, Кабардинка… Даже съемочная суета не могла разрушить нашего абсолютного счастья. Или это только теперь оно кажется абсолютным? Ночной пляж, светящиеся водоросли, блестящие от воды в лунном свете Ларкины плечи и ее шепот в шуме прибоя всё о том же, о счастье… Через два года после свадьбы мы будто бы снова очутились в медовом месяце, с присущими ему нюансами и сумасбродствами. Тогда никто из нас и не подозревал, что немного больше чем через год всё полетит под откос.
        Ежедневно, каждым словом, каждым поступком, Лора доказывала мне, что она не та, за кого я ее принял. Но я упрямо закрывал глаза на ее вздорный, переменчивый характер, на неумение готовить, на дурацкие сцены ревности, вечное недовольство мной, погодой, шрифтом газетной передовицы, физиономией спортивного комментатора, запахом моей туалетной воды и пены для бритья… В конечном итоге всё сходилось на мне, как на козле отпущения. Я всё ей прощал, простил даже внезапно обнаруженную абсолютную хОлодность, хотя это было для меня ударом. В нашей с Лорой жизни давно образовалась трещина, только мы упорно не желали ее замечать. Лора уж очень не соответствовала моим представлениям о жене, о любимой женщине. Я никогда не искал в людях чисто внешней привлекательности и вполне мог влюбиться в "синий чулок" только за то, что она читает наизусть Гумилева… Такое, кстати, случилось со мной в армии – я влюбился в библиотекаршу из поселка, куда мы часто ходили в увольнение - на танцы или просто пошляться на свободе. "Синий чулок" звали Исидора и она готовила изумительнейший плов! Исидора рассказала мне по великому секрету, как ее обесчестил "городской" красавец (а потом смылся в неизвестном направлении), познакомила со своим дедушкой и даже позволила один раз себя поцеловать! По поводу последнего пункта мы долго дискутировали, но расстались друзьями… Так, я опять отвлекся на женщин и забыл, о чем говорил… А, ну да. О Лоре и нашей семье. Приглашение в кино возникло, словно панацея. Я прочитал сценарий и понял, что главная героиня сериала, роль которой предложили Лоре, непременно должна стать один-в-один воплощением моей мечты о женском идеале. Я придумал ее, вылепил, как Пигмалион Галатею, показал жене, как она должна дышать, двигаться, говорить – обрел, чтобы сразу же потерять. Мираж таял, едва гасли софиты и Мечта снова превращалась в Лору, а Лора считала, что, чем громче она кричит по ночам, тем прочнее наш союз…
        Очень помогла мне на этом этапе Катя Рыжова. Катя… Как же часто она меня спасала, и как редко я понимал, что ей и только ей обязан своим спасением! Когда я начинаю припоминать какие-либо драматические моменты своей жизни, то неизменно обнаруживаю рядом Катю. Она ни разу не предала меня, не отмахнулась, а я… Я был склонен принимать ее героизм за нормальное положение вещей. Только теперь, спустя срок, я постиг, насколько, на самом деле, она любила меня-идиота. Возможно, я и жив-то до сих пор исключительно благодаря ее самоотверженности!
        ...После того, как умерла наша с Лорой полугодовалая Маруся, жизнь превратилась в сплошной кошмар. Винить некого: доктора были бессильны что-либо сделать. У девочки обнаружился сложный порок сердца. У нас в России есть врачи, которые делают операции детям с подобным диагнозом, но они советовали подождать, когда ей исполнится хотя бы полгода… Мы с Марусей не дотянули всего чуть-чуть, каких-то несколько дней. Ее уже готовили к операции, когда однажды утром малышка просто не проснулась. Лора страшно изменилась – обычно веселая и жизнерадостная она превратилась в окаменевшую старуху. Теща Ульяна Антоновна, моя мама и я, как могли, вытаскивали ее из депрессий. Боялись, что она наложит на себя руки и буквально стерегли каждый шаг. К счастью, попытка свести счеты с жизнью Лоре не удалась, но она, конечно, попала в больницу с суицидом… Коллеги начали на меня коситься и скорбно качать головами. Я вгляделся в зеркало и увидел, что поседел. Немного конечно, лишь прядь на чёлке и, слегка, виски. В глаза это не бросалось на светлых волосах, но, тем не менее, я был потрясен. Дома творилось черт знает что: Лору терзали постоянные истерики. Она шарахалась от меня, как от привидения или маньяка, билась головой о стену, разбивая лоб в кровь… Когда с Лорой случался приступ, теща обычно выпроваживала меня куда-нибудь. Они обе считали, что я ничего не замечаю, Лора прикрывала волосами синяки на лбу и улыбалась. Я закрывал глаза, принимал эту игру, убеждал себя в том, что моя жена поправится… В происходящем винил только себя, хотя вскоре узнал, что у Лоры с детства проблемы психиатрического плана. Что до психиатров, то они были полны оптимизма, но Лоре становилось хуже с каждым днем. Она подошла уже к самому краю, когда Ульяна Антоновна увезла ее домой, в Питер, к врачам, которые знали Лору с самых ранних лет жизни. Я смирился. Что я мог поделать? Мог только надеяться, что когда-нибудь ей станет действительно лучше, и она ко мне вернется…
        Как ни странно, после того, как Лора уехала, я не спился и не изгулялся окончательно, хотя, помнится, хватало и того и другого…
        Мелодрамы обычно похожи одна на другую, и моя собственная жизнь всё больше начинала напоминать слезливую сказочку. Я боролся с этим потому, что терпеть не могу мелодрамы и ненавижу, когда меня жалеют. Но меня всё равно жалели все без исключения. Особенно женщины…
 
  * * *
        Во вторник, с утра, настроение было почти первомайское. Я готовился к встрече с Таисией, как школьник к первому свиданию. В кои-то веки, как следует, побрился и даже чуть было не заглянул в салон красоты (обычно я туда не хожу – Марина справляется с моей вихрастой головой гораздо успешнее, так как делает это уже не первый год). Дубенко, увидев меня перед репетицией, недовольно проворчала, что мол, с Бежиным опять что-то происходит, стало быть, жди новых неприятностей. Но репетиция прошла на удивление гладко и, отпуская нас по домам, Дубинушка еще раз, оценивающе, взглянула в мою сторону, но на этот раз промолчала.
        Вопреки песне "Машины времени", в которой Макаревич уверенно заявляет, что "звезды не ездят в метро", я частенько ностальгирую и езжу в подземке. Тринадцатилетняя жизнь в столице не приучила меня к непробиваемым дорожным пробкам и толчее… Наверное, я так и останусь упертым провинциалом, скучающим по чудесным путешествиям под землей. Мне нравится водить машину, я даже в армии служил на должности шофера, но метро… метро – моя вечная любовь. Там меня практически не узнают. Судя по всему, народ солидарен с Макаревичем и не верит, что, например, я могу запросто спуститься под землю, чтоб вместо бензина понюхать мазут. А зря не верят. Войдя в вагон, я обычно сразу перехожу к противоположной двери, для верности. Стоя спиной к гражданам, гляжу на бегущие за окном кабели…
        Во вторник, забежав за зарплатой в "НоРТ" (Новый Русский Театр, НоРТ, славится тем, что идут в нем современные, почти революционные пьесы – меня забавляла работа там, к тому же, я не в состоянии отказаться от предложенной роли, если роль эта по-настоящему интересна – так вот и набралось в моем арсенале четыре театра…), я оставил свою машину на стоянке, а сам поехал на метро. Мне было о чем подумать, глядя в закопченную стену тоннеля. Четыре театра рвали меня на куски, каждому хотелось, чтобы я играл у них как можно больше спектаклей – на волне моей популярности можно было делать неплохие сборы. Но четыре театра – слишком много, даже для такого непоседы, как я. Трудность заключалась в том, что перебирая в уме свои роли и раздумывая, от которой из них требуется отказаться, чтобы хоть немного разгрузить себя, я приходил к выводу, что ни от одной отказываться не хочу. Каждая по своему дорога мне, в каждую вложено слишком много… В то же время, надрываться не годится… В общем, я был почти в тупике. Минут через десять мне наскучило ломать голову над неразрешимой дилеммой и я разрешил себе думать о Таисии, к которой в данный момент и направлялся. Именно "разрешил", потому что в течение нескольких дней, предшествующих назначенной встрече, старался на ней не зацикливаться. Это было нелегко, так как думать об этой девушке мне хотелось постоянно. Я понимал, что, по сути, напросился к ней в гости, но, поверите или нет, никакой крамолы не замышлял: мне просто хотелось побыть с ней вдвоем, без свидетелей, поговорить… Честное слово! Я не любитель одноразовых встреч – приключений с меня уже довольно за мою богатую событиями жизнь. Откликнулся бы на ее приглашение даже в том случае, если б требовалось разыгрывать из себя шута на дне рождения мужа. Направляясь к Таисии, я ни минуты не сомневался, что у меня хватит мужества и благородства уйти от нее вечером в качестве друга, а не утром следующего дня, в качестве любовника. Больше всего я боялся, что назавтра, проснувшись, посмотрю на нее и почувствую либо стыд, либо скуку, как это часто случается. Мне до того хотелось влюбиться, что я чуть было не позвонил ей, чтобы отменить свой визит. Хотелось ухаживать, дарить цветы… страдать. Правда хотелось! Собственно, влюбленность и сердечные страдания бывают разные. Бывают тяжкие, мучительные, словно сон тяжело больного, а бывают – светлые, радостные, когда жизнь вокруг преображается. Я пребывал в данный момент в чувствах второго вида и многое бы отдал, чтобы так и оставаться в радостно-возвышенном состоянии.
        …Кто-то тронул меня за рукав, вытягивая из задумчивости.
        -Здравствуйте! Вы – Сергей Бежин?
        Вот тебе, бабушка, и юрьев день! С усилием стряхнув с себя мысли окончательно, я развернулся на голос. Две девчушки, одна в шубке, другая в курточке, зигзагообразный пробор - в розовых у первой, и в белых у второй - волосах, одинаковая, шоколадного цвета, помада, колечки – у одной в нижней губе, у другой – в носу… У обеих – радостные улыбки во весь рот.
        -Вы же Бежин, верно? – повторили они уже более уверенно.
        -Он самый, - обреченно признался я.
        Подружки начали наперебой рассказывать о том, как спорили, я это или не я, как они любят сериал и вырезают из прессы всё, что там о нем печатают. А еще, оказывается, в реальной жизни я намного симпатичней, чем на экране. Мне приходилось лишь вынужденно улыбаться, поскольку девчушки не давали вставить ни слова. Особо повеселил факт, что опознали они меня опять же по знаменитому профилю – я так удачно встал к ним боком, что не узнать невозможно. К моему огромному облегчению, пора было выходить. Я извинился, сказал, что всегда приятно пообщаться с такими горячими поклонницами. Девушки подсунули мне для автографа блокнот в клеточку и купюру в один фунт стерлингов (к чему бы?), на которых я вывел их же гелевой ручкой первое, что пришло на ум – какую-то бредятину в стихах. Прощаясь, пригласил зайти в гости на сайт сериала и побывать на спектаклях "Равноденствия". Они радостно доложили, что на сайте не раз бывали, участвовали в чате со мной, а в "Равноденствии" посетили "Безумный день" и "Ромео и Джульетту", а теперь вот стоят в очереди на премьеру "Бега" ("Мы сорок третьи!") в конце сезона… Я вышел из вагона на "Киевской" и махнул рукой, дабы осчастливить этих милых школьниц на самый длительный срок, какой только могу себе вообразить. В конце концов, вот для таких девчушек я и работаю. Кто еще может настолько искренне и бескорыстно любить тебя?
 
Тая
        Волновалась я ужасно! Сначала из-за того, что Лёнька может опоздать на поезд и никуда не уедет. Потом - когда проводила его до вагона, и стала ждать обещанного звонка из Костромы… Благоверный аккуратно позвонил утром вторника и попросил обязательно зафиксировать его костромской номер. Сомнений не осталось: Лёня благополучно добрался до пункта назначения. Это значит - он, по своему обыкновению, занимается командировочными делами по обмену опытом с костромичами и не свалится, как снег на голову.
        Бежин возник на моем пороге "около шести", как обещал. Он был в дорогой спортивной куртке и, по московскому обычаю (есть у нас такой, истинно столичный обычай…) без шапки. Вытащил из-за спины букет мимозы, усыпанный крошечными желтыми пушистыми горошинами и поинтересовался, склонив голову к плечу:
        -Я очень глупо выгляжу?
        Я засмеялась и немного расслабилась. Не в пример Булгаковскому Мастеру, я люблю желтый цвет и считаю его добрым предзнаменованием. Мимозы мне тоже нравятся. Сходу Серго рассказал очень смешной анекдот из серии "возвращается как-то муж из командировки…", и я еще немного расслабилась. Заметила ему, что он снова в черном, а он ответил, что это у него зимняя форма одежды: летом будет белая.
        -Патриотизм, - пояснил Серго. – Черный и белый – цвета нашего театра.
        И, словно фокусник, поставил на журнальный столик как бы из воздуха материализовавшуюся, бутылку коньяка:
        -Ты говорила, что не любишь конфеты, и я решил не мелочиться на торты и мармелад. Махнул не глядя.
        Я уже имела однажды честь узнать, что за штука этот самый коньяк в зеленой пузатенькой бутылке, и потому ойкнула испуганно. Серго улыбнулся и сказал, что не собирается меня спаивать.
        -Напиваться нам сегодня ни к чему, - добавил он.
        Я чуть было не брякнула: "А почему?".
        -Но немного всё же не помешает, - продолжал тем временем Серго. - Я предполагал, что ты будешь сильно нервничать, но не думал, что начнешь вздрагивать от каждого звука на лестнице. Если так будет продолжаться и дальше, то ничего хорошего из моего визита не выйдет. Согласна?
        -Да, - сказала я, опустив глаза. – Знаешь, честно сказать, я трушу просто до обморока…
        -И первой мыслью, посетившей тебя утром, была мысль: "Какого черта я заварила эту кашу?", - улыбнулся Серго. – Хочешь, уйду?
        -Пожалуй, нет, не хочу, - проговорила я, удивляясь, откуда он знает о чем я думала, проснувшись…
        Серго сказал, что я показалась ему интересным человеком, и пришел он сегодня совсем не для того, чтобы рушить "ячейку общества", а пообщаться со мной. Если я того пожелаю, мы можем просто пойти прогуляться по нейтральной территории. Я почему-то сразу поверила. Возможно, он был действительно искренен, потому и поверила… Но, по большому счету, мне было всё равно – искренен он или кривит душой. То, что я делала, я делала совершенно сознательно и отдавала себе отчет в "нехорошести", неприличности моего поведения. Просто мне очень нравился этот парень, и я чувствовала, что так же нравлюсь ему – хотя совершенно непонятно, почему он вдруг обратил на меня внимание. Так или иначе – он пришел, и я не намерена была его отпускать. Сработал какой-то древний инстинкт охотника. Ну и пусть мы расстанемся, и он никогда больше не вспомнит обо мне, но раз уж в мои (очень символические) сети залетела такая экзотическая жар-птица – я сделаю так, чтобы мне хватило воспоминаний до глубокой старости!
        Мы прекрасно посидели за коньяком и моими разносолами. Время мелькнуло незаметно. Я сидела и думала о том, насколько хорошо Бежин знает женскую психологию и разбирается в женщинах вообще: не сказал ни одной скабрезности, ни разу не опустился взглядом ниже губ! Он моментально уловил, что я за человек и чего мне хочется. А хотелось мне… если не чуда, то романтики и простоты. Именно так он себя и повел: просто, романтично, весело. Мне так здорово было с ним! Сидеть, болтать, позабыв, кто находится рядом. Я была совершенно им очарована. Совершенно! Расспрашивала Серго обо всем подряд – о жизни в богеме, о разных знаменитостях, о кино и театре, о загранице… Узнала, как по-грузински будет звучать известная битловская "Help!" и хохотала до слез. Комната давно уже покачивалась у меня перед глазами (с утра, из-за волнения, я вообще ничего не ела, и коньяк подействовал без промедления), но зато удалось успокоиться. Если Серго добивался именно этого, то он очень преуспел. Форсировать события не спешил. Выглядел трезвым и спокойным – я даже почти испугалась, что он, чего доброго, действительно сейчас попрощается и уйдет. Ну уж нет! Теперь-то я его точно никуда не отпустила бы!
        Мне не удалось вспомнить сейчас, каким образом вышло так, что мы начали целоваться. Это получилось как-то само собой, очень естественно. Я только пробормотала: "Подожди", сняла обручальное кольцо и опустила его на самое дно своего фужера. О, Боже мой, что было потом!.. В свой смертный час я буду благодарить Небеса за то, что всё это было в моей жизни! Первый раз я не думала о том, скрипит или не скрипит старая половица под ножкой кровати (мы всё-таки добрались до спальни, в конце концов), не смотрела в потолок и не слышала никакого "добросовестного сопения в ухо". Я вообще ничего не слышала, и была где-то далеко-далеко от мирской суеты, где существовали только я и он… Кстати, союз "и", в нашем случае, я опустила бы …
        Уснула я совсем обессиленная, но счастливая и умиротворенная у Серго на плече, всем своим существом ощущая непорочность и чистоту этой ночи, хотя твердо знала: до непорочности мне теперь далеко, как до Луны, первого неба Рая.
 
Серго
        За стеной врубили рейв на полную громкость. "Весело тут, - подумал я. - Если каждое утро такая дискотека, то и будильника, пожалуй, не нужно". На дворе еще не рассвело, а в соседних домах мирно светились окна… Я старался ни о чем не размышлять, и если Таисия не проснулась бы из-за чокнутых соседей, то, вероятно, так и ушел бы, по-английски. Иногда, вспоминая то утро, я в сотый, тысячный раз думаю, что Бог всё-таки есть. Он не дал мне уйти тогда, хотя я потом часто жалел о том, что остался... Таисия проснулась, и включила настольную лампу на полированной тумбочке.
        -Уходишь? – спросила сонно.
        -У меня репетиция в десять, - ответил я, глядя в окно и продолжая застегивать рубашку.
        -Но еще только восемь часов.
        -Нужно за машиной зайти на стоянку…
        -Ты всегда так поступаешь?
        -Как? – я повернулся к ней. – Как я поступаю и как я должен поступить? Не мне тебе объяснять, что к чему, Тая…
        -Не уходи, пожалуйста, - попросила она.
        -Я же не могу жить у тебя в шкафу и вытряхиваться оттуда, как только твой Лёня шагнет за порог.
        -Ты… Ты и вправду не ушел бы? Я разведусь с ним. Хочешь?
        -Э, нет, так не пойдет. Я слишком старый для тебя. Вон, посмотри, даже седой уже. Да и вообще…
        -Ты? Старый для меня? А как ты думаешь, сколько мне лет?
        -Это не важно. Я не возраст имел в виду.
        -Она сломала тебя, эта твоя Лариса! – вдруг сказала Таисия сурово. – Ты же до сих пор ее любишь, да?
        Я промолчал, не поднимая головы, а она продолжала:
        -Мне показалось, что я имею право хотя бы на одну бестактность… Она бросила тебя. Какой теперь смысл?
        -Черт побери! – всё-таки взорвался я. – Меня тошнит от газетных сплетен! Я допускаю, что ты, начитавшись желтой прессы, знаешь о моей личной жизни гораздо больше, чем я сам, но неужели не понятно, что я не желаю обсуждать эту тему?
        С этими словами я зачем-то направился к двери из комнаты, но остановился на полпути. Ситуация была дурацкая, тем более, что уходить-то как раз никуда и не хотелось. Постоял, помолчал, глядя на дверь.
        -А я-то надеялся, что мы подружимся, - рассеянно-примирительно проговорил я. И добавил:
        -Напоишь меня кофе, Исиат?
        Некоторое время она молчала, словно не понимая, чего я от нее требую.
        -Ты назвал меня каким-то странным именем... Исиат? Ты сказал Исиат?
        Я обернулся. Исиат! Да, именно так мне всегда хотелось называть ее. Мысленно я уже давно называл ее только Исиат.
        -Исиат, - сказал я, улыбнувшись, - это "Таисия" наоборот. Без буквы "я".
        Она сидела на кровати, завернувшись в одеяло и обняв колени. Темные волосы топорщились в стороны. Смотрел на нее и с ужасом постигал истину: я люблю эту женщину. Странно – я так хотел, чтобы это произошло и вот тут – испугался. За нее испугался… Таисия откинула одеяло и потянулась за халатиком на кресле:
        -Сейчас я сварю тебе кофе.
 
  * * *
        Она проводила меня до двери в прихожей. Тронула мою куртку на вешалке и прижалась к ней щекой.
        -Спасибо, что пришел, - сказала смущенно, потому что нужно было хоть что-то сказать, ведь молчали мы уже довольно долго.
        -Это тебе спасибо, что позвала, - натянуто улыбнулся я, надевая куртку, но ответить ей хотел совсем другое.
        -Ты не смотришь мне в глаза… Мы больше никогда не увидимся? Да, Серго?
        Слова явно портили всё. Каждое из них, вместе и по отдельности, выглядело несуразно и грубо. Более того, ни одно не годилось, как я не старался подобрать нужное. Таисия трогательно вытянула шею и поцеловала меня в подбородок – только до него и смогла дотянуться. Я запустил пальцы в ее волосы на затылке и вновь поразился, насколько тепло и знакомо легла рука…
        Уж не знаю, сколько мы целовались, стоя в прихожей, но окончательно я очухался лишь в метро. Времени бежать за машиной уже не осталось, к тому же, на дорогах наверняка пробки – ни за что не успеть на репетицию. И я решил, что сейчас еду в театр, а уж после репетиции заберу со стоянки машину. Всего и пути-то – две остановки и одна пересадка. Ткнувшись лбом в дверное стекло с надписью "Не прислоняться", я зажмурился, стараясь не выпустить, не растерять свою тихую радость. Радоваться было отчего: это утро дало мне понять, что я не умер, что я жив после этих бесцельных скитаний по миру. А еще, я уже твердо знал, что обязательно вернусь к Исиат. Не смогу не вернуться.
 
Тая
        Я сама себе не верила. Что угодно: сон, бред, но только не явь! Я завела любовника! И какого! Каким же образом вышло, что мне, вовсе не обольстительнице, не фотомодели, а простой смертной, удалось заполучить того, по кому сохнет едва ли не полстраны?! Всеми любимый, общепризнанный наш секс-символ, без особых усилий заткнувший за пояс всевозможных конкурентов в этой области – он теперь мой?.. Эта мысль занимала меня целый день и ходила я, как чумная.
        Оставшийся коньяк перекочевал в редакцию "Nice" и коллеги умудрились напиться им до чертиков. На вопрос, откуда у меня взялся дорогой коньяк, да еще в отсутствие трезвенника Лёни, я улыбалась и помалкивала. К вину не притронулась (достаточно того, что голова сама по себе шла кругом), вздрагивала от каждого телефонного звонка, поминутно проверяла, не села ли батарейка у мобильного, но… Батарейка была в порядке. Бежин просто не позвонил, хотя обещал. Не позвонил он и вечером. Я порядком приуныла. К четвергу успела уже мысленно попрощаться с прекрасной сказкой и хорошенько нареветься в подушку. Скажете: "Ты слишком многого ждала от мужчины, у которого вся жизнь – сплошное варьете", - и будете правы. Разве можно влюбиться за одно интервью, два вечера и одну (но какую!) ночь? Нельзя! Это твердое мое убеждение, но… Но я действительно влюбилась. Оставалось мне только верить и ждать. И я ждала, покорившись своему несчастью…
 
Серго
        Освещение в лифте, как обычно, отсутствовало. Я прислонился к невидимой в темноте стене и наблюдал за вереницей светящихся полос между дверями: считал пролеты лестницы. Дом уже засыпал: одиннадцать, без каких-то там минут. В квартире - темнота. Я включил свет в прихожей и, стянув куртку, салютнул телефону на тумбочке (он промолчал в ответ). Вчера я освободился слишком поздно для того чтобы звонить Таисии (кто же знал, что она станет дожидаться моего звонка до двух ночи?!), а сегодня днем… Не знаю, почему не позвонил. Может, надеялся, что романтические чувства выветрятся так же быстро, как и накатили?.. А вот это уже называется трусостью, старик…               
        В зеркале прихожей отразился слегка взлохмаченный субъект, который (как говорят) какая-то там "звезда". Я пригладил челку, посмотрел так, посмотрел этак - и не увидел ничего примечательного. Пожал плечами. Едва я собрался набрать домашний номер Таисии, как из моей гостиной раздалось:
        -Дядя Сережа, это ты? – заспанный детский голос.
        Вломился в дверь и увидел Петьку, прикорнувшего в кресле. Он щурился от света из прихожей. Это только такой "звездун", как я, мог проглядеть его пальтишко на вешалке – слишком увлекся созерцанием себя в зеркало.
        -Ты откуда? – удивился я, включая торшер.
        -У меня бабушка умерла, - ответил Петька и дернул носом.
        -То есть, как это умерла? Когда?
        -Сегодня. У меня были твои ключи. Ну, помнишь, те самые, мамины. Ты сказал, пусть они у меня останутся, научил открывать замки и велел выучить код на двери внизу…
        -Конечно помню.
        -Я подумал… Ты не будешь против моего прихода?
        -Старина, что за вопросы!.. Постой, а ты точно знаешь, что она умерла? Быть может, ее опять увезли в больницу?
        Такое уже случалось: бабу Настю внезапно увозили в больницу с микроинсультом, просто с высоким давлением, с камнями в почках – я забирал Петьку к себе. Надо сказать, что Петькина бабушка была на редкость мужественным человеком, она стойко сносила свои многочисленные болячки и никогда не жаловалась. Баба Настя давно подготовилась к худшему и показала мне специальное отделение в шкафу, где находилось всё, что нужно, вплоть до суровой нитки. Деньги она копила в валюте и лежали они там же, в шкафу. Я внимательно выслушивал ее наставления, но был уверен, что она сгущает краски. Судя по всему, баба Настя действительно хорошо умела скрывать свои болезни.
        -Я пришел из школы, - начал рассказывать Петька, - а дома никого нет. Ты же знаешь – бабушка в последнее время никуда не выходила. Тут соседка в дверь позвонила, и говорит: "Ее утром увезли на "неотложке". А когда мы позвонили в больницу, нам сказали, что бабушка умерла. Сердце наверно. Она часто жаловалась на него в последнее время… Я не знал, где тебя искать, а мой мобильник разрядился еще в школе, - он вытащил из ранца мобильный телефон, который я подарил ему на новый год. – Твой номер наизусть не помню… Вот и пришел сюда, чтобы ждать.
        Я сел на диван и посмотрел на Петьку. Да уж, положеньице.
        -Ты правильно рассудил, - снова одобрил я его инициативу. - Давно сидишь?
        -Пришел в шесть. Сделал уроки. Сижу…
        -Голодный, как волк, - продолжил я задумчиво, - потому, что раскулачить мой холодильник тебе не позволила совесть.
        -Да, дядя Сережа, точно.
        -Значит так, - я поднялся, потирая руки. – Сейчас ты пойдешь в ванную, отмывать нос и пальцы… Кстати, что это, фломастеры?
        -Фломастеры, - кивнул Петька. – Я уроки делал.
        -Вот-вот, - улыбнулся я. – Труженик ты наш. Проверить уроки?
        -Хорошо бы.
        -В общем, пошли купаться, а потом что-нибудь сообразим тебе поесть.
        До Петьки мне не приходилось купать детей, но я быстро освоил эту премудрость с тех пор, как не стало Светы. Бабушка не всегда успевала уследить за внуком – следовательно, я устраивал ему и банные дни, и генеральные стирки. В моей машине-автомате можно гораздо эффективней привести в презентабельный вид детские штанишки и курточки, вывоженные в грязи, чем, до седьмого пота, руками, застирывать въевшиеся пятна – как делала Петькина бабушка. Я добровольно взял это на себя. Кстати, именно этот пункт сыграл решающую роль в возросшем доверии ко мне бабы Насти. Женщины, как я понял, уважают мужиков тем больше, чем больше рвения те проявляют в домашних делах (или снова ошибаюсь?). Итак, я замочил Петьку в ванне, и пока он мок, раздувая по углам мыльную пену, заглянул в холодильник. Там было довольно-таки пустовато, но нашлась упаковка неплохих пельменей, несказанно меня обрадовавшая. Я налил в кастрюлю воды, но решив, что ставить ее на огонь еще рановато, взглянул на часы и набрал домашний номер Таисии. Она ответила почти сразу – значит, не спала.
        -Привет, - сказал я.
        Ответом было молчание и только после паузы послышалось слегка настороженно:
        -Здравствуй.
        -Извини, что не позвонил. Замотался. Вчера, сегодня – ни секунды для себя.
        -Я думала, что ты никогда уже больше не позвонишь…
        -Загадала что-нибудь?
        -Загадала? По поводу чего?
        -Ну, я не знаю, что-нибудь вроде: "Если позвонит, то…". Я всегда так делаю.
        -Часто ждешь звонка?
        -Случается… Ты обиделась, да?
        -На тебя невозможно обижаться, - со вздохом сказала Таисия, но я почувствовал, что она улыбается.
        -Вот и хорошо. Терпеть не могу, когда на меня обижаются.
        -Хочешь совет?
        -Хочу.
        -Не давай для обид повода – вот и всё.
        -Спасибо, я учту, - чинно ответил я.
        Она тихо засмеялась. Спросила:
        -Послушай, а ты не шутил, когда приглашал меня на "Обрыв"?
        -Не шутил и не забыл.
        -Значит, можно настраиваться?
        -Значит, нужно. Увидимся завтра?
        -Неужели ты выберешь время для меня? – слукавила Таисия.
        -Очень даже выберу… А ты? На работе?
        -Только утром.
        -У меня завтра выходной. Иногда я позволяю себе отдыхать. Но тут одна сложность имеется…
        Под сложностью я подразумевал Петьку.
        -Что за сложность?
        -Долго рассказывать. Давай вот так договоримся: я подъеду к редакции, сходим куда-нибудь… Подходит?
        -Подходит.
        -Тогда – назначь время.
        -В двенадцать. Ровно.
        -Хорошо. Я еще успею заехать в театр… Тая?
        -Да, Серго...
        -Всё нормально?
        -Ты о чем?
        -Не жалеешь, что связалась со мной?
        -А ты?
        -Да ни за что!
        -Я тоже…
        Я посмотрел на часы. Самое время ставить кастрюлю на огонь.
        -Ого! Мы чересчур разговорились. Давай прощаться: мне пора ребенка спать укладывать, не то он завтра не проснется в школу…
        -Какого ребенка? Твоего?
        -Потерпи до завтра, и я всё расскажу.
        -Я потерплю. Итак, до завтра?
        -До завтра. Спокойной ночи.
        -И тебе того же.
        Через пятнадцать минут ребенок был вычищен, как офицерский сапог, одет в самую маленькую футболку, какая только нашлась среди чистого белья (домашняя Лорина, белая, с розовыми вставками и кошачьей мордочкой на груди), и накормлен. Спать я его уложил на канапе, так как других предметов мебели, годящихся для этой цели, у меня не имелось. К счастью, Петька не был девочкой, и мне не приходилось спать на полу, когда он ночевал тут…
        Пока я мыл посуду и чистил зубы, раздумывая над тем, как долго, на этот раз, продлится наше совместное проживание, ребенок мой крепко заснул, свернувшись калачиком в углу дивана. Назавтра предстояло хлопотное утро. До полудня требовалось провернуть уйму дел. Я долго ворочался, снова и снова прокручивая в голове наше житье-бытье. Хотелось, чтобы Петька оставался со мной как можно дольше. Тот факт, что опекунство мне вряд ли светит, и мальчик всё равно окажется в детском доме, был неоспорим. Но до той поры я просто обязан сделать всё возможное, чтобы он не чувствовал себя одиноким и несчастным. А там – кто знает, возможно удастся придумать что-нибудь такое, что поможет избежать детского дома и всего остального… С такими мыслями я заснул.
 
  * * *
        Соскочил в семь, как очумелый, ничего не понял. Только через некоторое время дошло, что пищит будильник. Быстро заткнул его и оглянулся на Петьку. Тот спал, как убитый. Я потащился, зевая, в ванную, по пути надевал старые домашние джинсы и прыгал на одной ноге, запутавшись в штанине. Мне редко приходится вставать так рано. Умылся холодной водой и только после этого немного пробудился. Бриться было неохота, но не мог же я, в самом деле, заявиться на свидание небритым. Пришлось ломать себя… Теперь предстояло самое неприятное – накормить Петьку.
        Просидев с полминуты на полу возле открытого холодильника, я нечаянно зацепился взглядом за позабытую и даже не распечатанную упаковку кефира. Повертев ее в руках, выяснил, что срок годности еще позволяет использовать продукт без риска для жизни. Следом за кефиром из холодильника, из стола я вытащил мамину поваренную книгу (давным-давно по ней училась готовить Лора), и соорудил то, что раньше мне хорошо удавалось: оладьи. Это не шутка, между прочим - оладьи я научился печь еще в институтском общежитии, к зависти мужского контингента, перебивавшегося хищениями жареной картошки, оставленной без надзора девушками. Кстати, картошку я тогда тоже освоил…
        Петька послушно поднялся, и, в девятом часу, мы уже выходили из подъезда. Гораздо проще было бы довезти его до школы на машине (так и было в прежние времена, когда бабушка болела и Петька временно перебирался ко мне). Но я хотел лично осмотреть маршрут, которым мальчишке путешествовать теперь каждое утро и каждый вечер. Неизвестно сколько нам придется жить под одной крышей, возможно, продлится это довольно долго. Значит, следует отнестись к проблеме серьезно и ответственно. Выслушивая мои наставления никуда не удирать после уроков, а, как и положено, заниматься в группе продленного дня, Петька кивал, держась за руку. Заспанные граждане, с помятыми как старая газета лицами, стекались к метро. Их освещал полупризрачный ванильный свет фонарей. Мне действительно редко случалось выходить "в народ" по утрам, и станция метро "Домодедовская" озадачила обилием жаждущих, поглядывающих на часы москвичей. Я не привык лицезреть скопление публики в столь ранний час. Петька только жался ко мне и цеплялся за руку, терпеливо снося толкотню. Мы немного запаздывали, но я посчитал, что тут нет особой беды: причина-то у нас более чем уважительная. Ехать было недолго и на "Павелецкой" мы выдернулись из вагона.
        -Дядя Сережа, - сказал Петька, когда до школы осталось полквартала, - меня куда теперь? В приют?
        -Скорее всего, - ответил я мрачно.
        -А когда?
        -Точно не знаю. Всё зависит оттого, как быстро оформят документы.
        -Но ведь у меня есть еще одна бабушка, я не сирота. Может быть, она не знает ничего?
        -Она знает. Вся беда в том, что Калининград очень далеко.
        -У нее маленькая пенсия, - Петька согласно кивнул и вздохнул. – Ей не хватит денег, чтобы приехать сюда, а это значит, что меня отправят в приют лет на семь или восемь, пока я не закончу школу. Но я хочу остаться с тобой. Не потому, что не хочу в детский дом, совсем не поэтому! Ты можешь сделать так, чтобы меня оставили с тобой?
        Петька задрал голову. Мы остановились. Я присел перед ним на корточки.
        -Ты знаешь, дружище, сдается мне, что это невозможно. Теоретически я, конечно, могу быть твоим опекуном, но, с учетом моей профессии… Что это за опекун, который вечно отсутствует, иногда работает ночами, а ребенок всё равно предоставлен сам себе? Там строго с этим, я узнавал. Ты только носа не вешай, Петь, мы не сдадимся. Я напишу твоей бабушке. Не нужно думать, что я мечтаю поскорей от тебя избавиться. Проблема в том, что я просто человек и отнюдь не всесилен.
        -Ты не мечтаешь избавиться от меня, я знаю. Мама говорила, что ты надежный парень, что ты поможешь, когда будет нужно.
        -Я сделаю всё, что смогу, - сказал я и обнял его. – Держись, Петька. Понимаю, что трудно, но ведь ты же мужчина.
        -Да, - ответил он и всхлипнул. – Я не буду плакать.
        -Ты знаешь… Иногда плакать не стыдно. Зачастую, слезы полезны мужчинам – это всё глупости, что мы не имеем права плакать…
        Прощаясь с мальчиком возле дверей класса, я сунул ему в карман немного денег - на буфет и любимые шоколадные батончики. Строго-настрого наказал сразу же после продленки идти домой. Мы пожали друг другу руки и разошлись по своим делам.
 
  * * *
        До полудня я побывал в комиссии по делам несовершеннолетних. Там мне объяснили, что произойдет с Петькой дальше и оказалось, что я прав в своих предположениях. После – заехал к бабе Насте домой, где собрал петькины вещи и учебники. Вместе с соседкой мы обзвонили немногочисленную родню бабы Насти (зачастую, таких же старушек, как и она сама) и предупредили, чтоб не искали мальчика. Я закрыл багажник своего "опеля", где лежали учебники и одежда, и поспешил к редакции.
        Таисия уже ждала меня. Она не отреагировала на мою машину (еще бы, ведь ей не известно, как та выглядит) и смотрела в другую сторону, наверное думала, что я подъеду со стороны театра. Подойдя к ней сзади, я наклонился и поцеловал в щеку. Таисия вздрогнула и обернулась.
        -Ты меня испугал! – воскликнула она.
        -Извини, - сказал я и, осторожно, поцеловал ее еще раз.
        -А где твоя шапка? – смущенно спросила Таисия. – Хочешь заработать менингит?
        -До минус двадцати по Цельсию я обхожусь без шапки. Старая закалка: в детстве отец приучил, чтоб я не болел.
        Она покачала головой и, сдернув варежку, легко прикоснувшись, стерла свою помаду у меня с губ. Мы не виделись только два дня, а было такое чувство, словно прошло уже несколько лет. У Таисии потрясающая способность не быть одинаковой, скучно-однообразной. Она – то весела, то задумчива, то умна… а то просто красива. В тот день она была веселой и разговорчивой. Крепко подхватила меня под руку.
        -Куда идем? Я что-то замерзла.
        -Долго ждала?
        -Минут пять. В редакции жара, а тут – холодрыга. Я не предполагала, что так быстро остыну.
        -А ты не опасаешься, что нас могут зафиксировать какие-нибудь ваши с мужем друзья или, того хуже, родственники?
        -Не боюсь. Я уже ничего не боюсь, Серго. Отбоялась. "У меня такая безупречная репутация, что меня давно пора скомпрометировать", - процитировала Таисия и засмеялась. – Так куда мы всё-таки направляемся? В кафе?
        -Ты хочешь в кафе?
        -Не знаю. Я предложила первое, что пришло на ум.
        -Может быть, нам лучше побыть вдвоём?
        -Как это? – спросила она и сразу рассмеялась. – Какая же я дурочка! Ко мне идем?
        -А что ближе? Сколько живу в Москве, столько путаюсь в сторонах света на Арбате. Хоть с компасом ходи!
        -Ты где живешь?
        -В Орехово-Борисово.
        -Это же у черта на куличиках, Склифосовский! До моего дома рукой подать - всего одна остановка, - и она решительно направилась в сторону метро.
        -Нет, постой, - остановил ее я. – Во-первых, я на машине, а во-вторых, лучше всё же ехать ко мне.
        -Почему это?
        -Потому хотя бы, что у тебя мы уже были…
        На нас давно оглядывались прохожие. Кое-кто даже открыв рот. Таисия тоже заметила это:
        -Ты врал, что тебя не узнают. Кокетничал.
        -Они не потому смотрят. Ты разве не замечаешь, что мы орем, как оглашенные, на весь переулок?
        Она втянула голову в плечи и порозовела, но через секунду снова смеялась.
        -Поехали же скорее куда-нибудь! Мне всё равно куда, только  бы с тобой. Где твоя машина?
 
Тая
        В машине он взял с приборной доски лежавшую там красивейшую желтую французскую розу (таких цветов я еще ни разу не держала в руках!) и вручил мне. Мы начали целоваться и целовались минут двадцать, никак не меньше. Возможно, могли бы и дольше, но, в таком случае, ни один из нас не смог бы поручиться за свое поведение в центре города, да еще на стоянке возле редакции.
        По Садовому кольцу добрались до Варшавского шоссе, свернули влево, на Каширку… Серго гнал машину, и я прекрасно знала, почему. Мне это было приятно, хоть я не понимала, зачем нужно было ехать так далеко, так долго тянуть… В лифте мы беспрерывно целовались все девять этажей, а потом Бежин никак не мог попасть в замочную скважину ключом, потому, что был занят мной, и если бы я не направила его руку, мы, чего доброго, так и остались на лестнице. Кое-как открыли дверь секции и еле успели запереть за собой квартиру… Это было какое-то безумие!
Упираясь спиной и затылком в дерматиновую обивку входной двери, я дрожала, как осиновый лист и кусала губы. Тогда я впервые по-настоящему почувствовала силу Серго. Осознание того, что у него такие сильные руки, и он держит меня навесу, действовало, как на быка плащ тореро. Думать никогда не думала, что можно заниматься этим делом у двери в прихожей! В кино сто раз видела, но чтоб самой?! Ох… Будь Серго менее стойким, я просто оттолкнула бы его своим напором, но он не уступал мне. Словом, дело было успешно доведено до финала. К своему удивлению, я снова оказалась первой. Коснулась ногами пола и в изнеможении повалилась на Серго. Он поддержал меня, и тут же подхватил на руки.
        -Мне срочно нужно в душ! – запыхавшись заявила я, обнимая его.
        -Конечно-конечно, - согласился Серго, и, перешагнув всё, что мы успели снять с себя, а так же желтую розу и ключи от квартиры, валявшиеся на полу, отнес меня на канапе в гостиной. Канапе было разобранным и застлано простынёй.
        -Ты всё спланировал, - догадалась я.
        -Нет. Я просто не успел утром до конца убрать постель.
        Серго, наконец-то, стянул свою куртку (я обнаружила, что, в отличие от меня, он всё еще полностью одет – стало быть, это моя одежда валяется на линолеуме в прихожей) и отшвырнул ее в сторону. Туда же отправился и мой свитер, который я торопливо сдернула через голову. С душем мне пришлось подождать еще часа два. Я, как законченная наркоманка, умирала в плену невозможной ласки поцелуев, почти теряя сознание от прикосновений… Он довел меня до какой-то самой последней точки, разделяющей жизнь и смерть, где я совсем уж ничего не соображала. Мир утратил смысл, рассыпался на молекулы и атомы… Меня в последний раз мучительно выгнуло в агонии, и я умерла, распростершись на диване, окруженная тишиной космоса и молчаливым сиянием звезд. Стесняться было некого: Серго только что исследовал и попробовал на вкус каждый сантиметр моего тела…
 
  * * *
        Воскреснув, я лениво нашарила очки возле подушек, надела их и поискала глазами Бежина, попутно углядев телевизор "Panasonic", два кресла, и очень симпатичную "стенку". Обстановка гостиной мне понравилась, в ней не было ничего лишнего, а слегка старомодный торшер подходил расцветкой к обоям и гардинам. Серго сидел на полу, прислонившись спиной и запрокинув голову на канапе. Он был в расстегнутой рубашке и полурастегнутых джинсах. Я приподнялась на локте и поцеловала его в закрытые глаза. Он улыбнулся.
        -Ты меня уходила, - признался Серго. – Я взмок, будто кирпичи грузил… А с тобой приятно иметь дело, Исиат.
        -С тобой – тоже, - сказала я, гладя его по лицу.
        -Тебе помочь добраться до ванной?
        -А тебе?
        …Через час после душа, Серго вдруг заполошно посмотрел на часы и вскочил:
        -О, дьявол, сейчас же Петька придет!
        -Ты чего? – удивилась я, наблюдая, как он надевает джинсы. – Что ты делаешь?
        -Одевайся бегом!
        -Да что случилось-то? Что за монстр твой Петька?
        -Одевайся, одевайся, - он справился с молнией и склонился над канапе, еще раз поцеловать меня. – Потом всё расскажу.
        Серго собирал с пола в комнате и прихожей мою одежду, бросал ее по очереди на канапе, а когда я поднялась, выдернул из-под меня простынь. Глядя, как он всё это проделывает, я оделась. Причесываясь в ванной перед зеркалом, осматривалась, оценивая трезвым взглядом хозяйственные способности Бежина. Роза плавала в ванне с холодной водой и вокруг царила известная небрежность (не запущенность, а именно небрежность), но грязью он явно не зарос. Ожидала я картины гораздо более худшей. Педантом Серго не был – это ясно и по черным рубашкам, и по его двухдневной щетине на дне рождения Дины Иосифовны (да простят меня эстетствующие барышни, но Бежину небритость шла невероятно!), но для мужчины порядок в квартире наблюдался идеальный. Особенно, если не обращать внимания на пыль.
 
  * * *
        Послышался звонок в дверь. Серго обхватил меня за плечи, отвел в комнату, посадил в кресло и сунул в руки какую-то книгу, вверх ногами. Это был "Бег" Булгакова. Да, забыла сказать, что всё время, пока мы таким вот образом суетились, я безостановочно хохотала. Серго же был нарочито серьёзен и, отправившись открывать, состроил страшное лицо, что еще сильнее меня рассмешило. Но смех мой быстро прошел, когда я услышала, как Бежин говорит кому-то:
        -Вот, как хорошо, что ты пришел, а то я собирался в гастроном и опасался, как бы нам с тобой не разминуться.
        Ответом было молчание. Я, заинтригованная, высматривала в стекло "стенки", отражавшее прихожую, кто же это там пришел, но увидела только вешалку на стене. Через минуту Серго вошел в комнату с сине-зеленым нейлоновым ранцем в руке. Следом за ним появился маленький, щупленький мальчик лет восьми, кучерявый и веснушчатый, как Перегрин Тук из "Властелина колец".
        -Таисия, познакомься – это Петька, - отрекомендовал Бежин.
        Парнишка мне сразу понравился. В нем было что-то… Не знаю что, но он был чертовски милым ребенком, хотя и чересчур серьезным для своих лет.
        -Здравствуйте, - сказал Петька и протянул руку.
        -Здравствуйте, - откликнулась я и пожала маленькую ручонку. – Ты кто ж такой?
        -Хороший человек, - Серго дружески хлопнул мальчугана по плечу.
        -Что они сказали, дядя Сережа? – тот заглянул ему в лицо.
        -Они сказали, что ты вполне можешь пока пожить у меня. Им не к спеху. Доволен?
        -Доволен, - Петька впервые улыбнулся. – Здорово!
        -Вы пообщайтесь тут, а я схожу за продуктами – у меня в закромах хоть шаром кати, - он многозначительно подмигнул мне и исчез в прихожей. Скоро за ним закрылась входная дверь.
        -Ты – его девушка? – спросил Петька, по-взрослому оглядев меня.
        -Да, - улыбнулась я, а про себя добавила: "Еще и суток не минуло с тех пор, как у меня появились основания так считать. Да и кто знает, что будет дальше?".
        -Он не говорил, что у него есть девушка, - как мне показалось - в тоне мальчика промелькнула легкая ревность, но тогда я истолковала ее неверно.
        -Про тебя он тоже не говорил. Ты кто ему? Племянник?
        Петька пожал плечами:
        -Я ему никто. Совсем никто.
        Я начала задавать всякие вопросы. Он, не таясь, отвечал, и постепенно в моем воображении нарисовалась поистине ужасающая картина. Этот мальчик успел повидать такое, что мне не привидится и в страшном сне. Он был свидетелем гибели своей матери… Я похолодела от ужаса, а Петька рассказывал о страшных вещах запросто, как могут рассказывать только дети. Чувствовалось, что он готов уже, возможно, и к более худшему. Захотелось его пожалеть, но я вовремя одумалась – он, скорее всего, не понял бы меня…
 
  * * *
        Мы мыли на кухне посуду, а Петька смотрел боевик по телевизору. Я невольно прониклась этой удивительно мирной атмосферой: вечер, посуда, ребенок смотрит телек… Мне даже стало казаться, будто это моя жизнь, моя посуда, мой ребенок. Серго, большей частью, мешал, а не помогал, так что три тарелки и сковороду мы с ним мыли минут сорок и сильно вымокли.
        -Признайся, - спросила я, - в твоем логове часто бывают женщины?
        -Слово-то какое, "логово"! – усмехнулся Бежин. – Не так часто, как хотелось бы… А как ты догадалась?
        -По относительному порядку.
        -Ну, я всё же ждал тебя и слегка прибрался в этом своем… хм, логове.
        Я тихонько пропела себе под нос: "So come in my cave and I’ll burn your heart away" и засмеялась. (Это была строчка из песни "Пещера" моей любимой группы под названием "Муза". Строчка, кстати, переводится как "Итак, войди в мою пещеру, и я сожгу твоё сердце до тла") Серго насторожился.
        -Что это? – спросил он, видимо поняв английский текст.
        -Песня, - сказала я. – Про твоё логово. Не обращай внимание – со мной такое часто случается. Напеваю разные песни, если приходится очень к месту.
        Он обнял меня сбоку одной рукой и, как щенок, ткнулся носом в ухо.
        -Я не могу назвать себя закоренелым холостяком. Терпеть не могу жить один, а приходится.
        -Что ж ты тогда не женишься? – я закрыла краны и поправила съехавшие набок очки.
        -На ком? Думаешь, у меня есть время искать, ухаживать? Кого я могу привести сюда ночью, после спектакля? Проститутку с Тверской? Или, может быть, актрису – такую же идиотку, как и сам? Ну уж нет.
        -Значит, со мной тебе крупно повезло – ни искать, ни ухаживать не нужно? Сама подвернулась с этим журналом… Какие же мы дуры бабы!
        Я пошутила, а он, похоже, воспринял шутку всерьез. Вздохнул, по-прежнему обняв меня и уткнувшись лицом в висок.
        -Я чуть не женился прошлым летом. Будто вчера было. До сих пор – закрываю глаза и вижу ее, как живую.
        -Она… - я поймала смутную догадку. – Она что, умерла?
        Серго кивнул.
        -Петькина мама?
        Он только крепче обхватил меня за плечи.
        -Ты любил ее?
        Он помедлил.
        -Всё только начиналось, - сказал наконец. – Никогда не прощу себе, что не смог ее защитить.
        -Сереж…
        -Я знаю, что ты скажешь. Не надо. Меня не переубедишь, - он убрал руки, поцеловал в висок и сказал:
        -Есть предложение сменить тему.
        -Давай, попробуем, - я заглянула ему в глаза, но взгляда не поймала.
        Он прислонился к электроплите и сложил руки на груди.
        -Тай, а кто твой муж?
        -Он врач. Кардиохирург, - сказала я вяло, убрав тарелку, которую до сих пор держала в руках, в кухонный шкафчик над мойкой.
        -Ого, - оценил Серго и склонил на бок голову. – Серьезная профессия, не то что у меня… Почему ты вышла за него?
        -По уму рассудила.
        -Давно?
        -Скоро пять лет.
        -Чёрт…
        -Что?
        -Да ничего, - он пожал плечами. – Рушу семью, только и всего.
        -Ничего страшного, - успокоила я и положила подбородок ему на плечо.
        Серго посмотрел серьезно. Я улыбнулась, а он остался серьезен.
        -Мы и видимся-то редко, а спим вместе и того реже. Лёня поздно возвращается – ложится в соседней комнате, чтоб не будить…
        -Это почему? – Бежин был искренне удивлен.
        -Он считает, что виноват передо мной – оттого у него выработался комплекс неполноценности. Лёня стерилен. Когда это выяснилось, я не сдержалась и высказала ему всё, что накопилось. Сказала, что он не кардиолог, а анестезиолог, и так далее. Я потом извинялась, но он, видно, никак не может забыть. Мне ребеночка очень хотелось – с того и начались злоключения.
        -У нас с Ларкой примерно с того же началось. Только ребенка нужно было не ей, а мне, - сказал Серго как бы про себя.
        Я не успела и рта открыть, чтоб задать "вопрос на тему", а он, случайно или нарочно, уже перескочил на другое:
        -Исиат, а анестезиологом ты его назвала тоже под горячую руку, или как?
        Я смутилась и проговорила, опустив голову:
        -Понимаешь, когда мы поженились, то… В общем – у него никого не было до меня, у меня до него – тоже… Лёня мне не изменяет, я у него одна.
        -Теперь ты сможешь его кое-чему научить, я думаю.
        Мне не понравились его слова, но я ничего не сказала.
        -Прости. Я что-то не то ляпнул.
        -Ну, если ты решил со мной порвать не сегодня–завтра, то всё правильно, - проговорила я в пол.
        Он поднял мне голову и поцеловал. Я обняла его за шею. Мы медленно целовались, стоя посреди кухни под бодрый аккомпанемент доносящихся из гостиной выстрелов и воплей. При этом я ощущала себя дилетанткой, которая никогда в жизни не целовалась. Мы увлекались всё глубже, и вот уже руки Серго пробрались мне под свитер, и оба мы начали задыхаться, как марафонцы на сверхдлинной дистанции. Он очень вовремя оторвался от меня и приложил палец к губам.
        -Тихо, тихо. Спокойно, - сказал Серго. – Нельзя допустить, чтобы Петька нас застукал.
        И покрутил головой.
        -Да, ты прав, - я одернула свитер и упала на подоконник. – События развиваются так стремительно, что я теряюсь. Еще в субботу мы были чужими людьми, а сегодня, через каких-то пять дней, я начинаю подозревать, что у нас закручивается нечто совсем нешуточное.
        -Мне то же самое кажется, - согласился Серго. Он так и стоял посреди кухни.
        -Ты в самом деле Бежин?
        Бежин рассмеялся.
        -Дурацкий вопрос, - заметил он. – Паспорт нужно показать?
        -Нет, - отмахнулась я. – Думаешь, я сама не вижу, что ты – именно Бежин? С ума сойти! Как же это у меня хватило наглости зазвать тебя в гости?
        -Что я, не человек что ли? – он сел на табуретку и посмотрел на меня из-под спутанной чёлки. Глаза блестели. – Для того чтобы позвать меня в гости нужно обязательно набраться наглости?
        -Но ты же такая знаменитость, и потом… Не обижайся, Серго, но ты слишком красив.
        -Почему я должен обижаться?
        -Ну, я не знаю, вдруг обидишься…
        -Мне не нравится, когда на этом заостряют внимание, но обижаться не обижаюсь. Стало быть, если б я был уродом, тебе это больше понравилось бы?
        -Может быть и нет, но поверить было бы легче. Нельзя не замечать внешности человека, как ты там себя не настраивай на душу, на всё остальное. Твоя внешность режет глаз. Вот и всё, - я поболтала босыми ногами в воздухе.
        -Ты почему босиком?
        -Жарко!
        Он наклонился с табуретки и поймал мою ступню:
        -И вправду – горячая.
        Последовал поцелуй в колено, затем чуть выше…
        -Эй, господин Бежин, не увлекайтесь!
        Он чинно выпрямился и сложил руки на коленях. Я заметила, что когда Серго наклонялся, из-за ворота его рубашки выскользнула тонкая цепочка с болтающейся на ней маленькой серебристой фигуркой жука. Я, к своему удивлению, идентифицировала фигурку еще тогда, в первый раз, у меня дома – это скарабей. Точно такой же, каких находят в усыпальницах фараонов. Серго носил этот амулет даже снимаясь в сериале, но как я не пыталась разглядеть через телеэкран, что именно висит на цепочке - не смогла. Возможно, кому-то жук не понравился и его немного "замазали" в процессе редактирования и монтажа. Разглядеть удалось только, что называется, воочию. Меня ужасно нтересовал и даже волновал этот скарабей, но я не могла придумать, как бы подступиться с вопросом… Сегодняшний вечер располагал к откровенности, а потому, я, еще немного поболтав ногами и посмотрев в подернувшееся изморозью окно, решилась.
        -Хочу задать тебе личный вопрос. Позволишь?
        -Ну, попробуй, - разрешил он.
        -Что это?
        -Где? – Серго проследил за моим взглядом. – Вот это?
        -Да.
        -Это… - он подумал. – Во-первых, это не "что", а "кто". Это – Скарабей. Мне его подарили. Очень давно, десять с лишним лет назад. Амулет, талисман или оберег – называй как угодно.
        -Подарок от женщины?
        -Подарок от друга.
        К немалому моему удивлению, он отправил жука обратно под рубашку и даже застегнул пуговицу. Видно, чтоб больше не выскакивал.
        -На нем какая-то надпись, - не сдалась я. – То, что там написано - тоже тайна?
        -Да нет, не тайна. На нем написано: "Ибо много званных, а мало избранных". Строчки из Библии. Евангелие от Матфея, глава двадцатая, стих шестнадцатый. "Так будут последние первыми, и первые последними; ибо много званных, а мало избранных".
        Что-то щемящее было в том, как он сейчас проговорил эти слова. Так повторяют, пожалуй, только молитву. И не в Библии, как таковой, дело – он словно бы произнес то, что кто-то когда-то уже произносил. Кто-то, перед кем он глубоко преклоняется. Возможно, я была первая, кому он это повторил – слово в слово, точно так же, как говорил когда-то неведомый мне человек… И так вдруг схватило за душу, что я едва сдержала внезапно подступивший спазм в груди. Я поняла, почему Серго не хочет говорить об этом. Это не просто личное, это… Не могу ничего толком объяснить, но с тех пор я смотрела на Скарабея, как на святыню и больше ни о чем не спрашивала Серго.
        -Как ты думаешь, - сказала я тихо, - это надолго?
        -Что надолго?
        -У нас с тобой – надолго?
        -Дин сказал, например, что я впервые привел со "стороны" нормальную женщину.
        Я засмеялась:
        -А остальные, что ж, ненормальные были?
        -Стервы они были, если очень честно.
        -И Лора?
        Он вздохнул:
        -Лора – это моя via dolorosa, мой скорбный путь в никуда.
        Помолчал, снова перевел разговор:
        -Ты ни разу не говорила, как относишься к сериалу.
        -Разве? – оживилась я. Мне не очень нравилось, что мы в своем разговоре забрались в дебри. – О, я очень много могу тебе сказать на эту тему! Во-первых, очень профессионально и красиво сделано, хотя слегка декоративно. Главная его удача – ты и та девушка в роли Барбары.
        Он улыбнулся.
        -Галочка. Хочешь познакомиться с ней?
        -Ой, - сказала я. – Так много всего сразу… Немного погодя. Пока мне тебя одного хватает выше крыши.
        -Напрасно. У нее на следующей неделе день рождения. Я бы, на твоем месте, не упустил возможности, интервью взял.
        -Я попробую себя настроить, - пообещала я. – Серго, а почему ты не пел в кино?
        -Ну, знаешь, если бы я там еще и пел! Хватит с него – он и без того суперменом каким-то получился, противно даже.
        -А ты можешь спеть сейчас, персонально для меня?
        -Легко.
        -Правда?! – радостно подскочила я.
        -Только гитару принесу.
        Он сходил в гостиную и быстро вернулся с потрепанной гитарой.
        -Петька так увлечен своим зубокрошильником, что ничего вокруг не видит и не слышит, - сказал Серго, закрывая за собой кухонную дверь.
        Он сел на табуретку и, пробуя струны, подкрутил колки. "Должно быть, давно не брал ее в руки", - подумалось мне.
        -Я в "НоРТе" уже который сезон играю в одной странной пьесе под названием "Заблудившийся трамвай". Не слышала? Пьеса про андеграунд, современная "На дне". Тамошние музыканты написали для спектакля много песен на стихи Николая Гумилева. Меня только этими песнями и заманили, я к Гумилеву очень неравнодушен. В общем, слушай.
        И он запел. Я слушала, и меня кидало в мелкую дрожь. Музыка, мелодия напоминали произведения Шнитке для кинофильмов (особенно почему-то "Сказку странствий"). Это было именно произведение искусства – великие стихи и настоящая музыка. А еще, меня вновь поразило, как поет Серго – ни малейшего видимого усилия, даже на сложных пассажах, глубокий, многогранный голос…
 
Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка,
Не проси об этом счастье, отравляющем миры,
Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка,
Что такое темный ужас начинателя игры!..

 
  * * *
        …Дома я оказалась глубокой ночью. Серго отправил Петьку спать, а сам повез меня в мои пенаты. Конечно же, случай упущен не был. В каком-то закоулке мы простояли достаточно долго для того, чтобы на следующий день ноги меня совсем не слушались, и я откровенно прихрамывала (пришлось соврать  коллегам, что записалась в тренажерный зал). "Заходить в гости" Серго не стал, только засмеялся, поцеловал и пожелал назавтра легкого пробуждения (утром я ох как поняла, что он имел в виду!).
        Весь следующий день у меня не шла из головы та песня. Я - особа впечатлительная, еще с детства, но такого за собой не припомню: строчки рефреном прокручивались в мозгу. Ходила и напевала: "Духи ада любят слушать эти царственные звуки, бродят бешеные волки по дороге скрипачей". Мурашки по спине бежали!.. Тогда я еще не могла понять, что таится за этими словами, почему стихи кажутся настолько трагичными и пронзительными… Пока я не могла этого понять.
 
Серго
        Как же мне не хотелось отпускать ее и уезжать домой! Я посидел в машине, вычисляя ее окна, и когда в них благополучно зажегся свет, повернул восвояси. Было уже около трех часов и город, в массе своей, несомненно спал. Ехал домой по Кольцевой дороге и раздумывал, куда же это меня несет бурный поток жизни. Выходило, что за два свидания занесло меня уже Бог знает куда. Свёл с ума добропорядочную женщину... Не хотел, честное слово! В жизни не влюблялся в замужних дам, умел себя должным образом настроить и отключить, а тут… Судя по всему, я просто ПОЗВОЛИЛ себе влюбиться. При воспоминании о Таисии сердце сжималось и ёкало – вот уж никогда не подумал бы, что еще способен по-мальчишески влюбиться в хорошенькую девушку, по сути мало что о ней зная.
        Знал я об Исиат, и верно, очень немного. Ну, муж врач, ну, готовит она замечательно, ну, понимает толк в музыке и стихах и, кажется, немного влюблена в меня… А кожа – нежная, как шелк, и волосы пахнут мятой… Голова и вправду шла кругом. Не известно, что нужно делать – горевать по этому поводу или радоваться. Я был в замешательстве, но горевать, скорее всего, не стал бы. Надоело ждать от жизни только гадостей, я дико устал от них! Таисия явилась мне, как избавление, как вестник светлых перемен в моей жизни. Я на всё был согласен – даже молча страдать от любви, когда вернется ее муж и она поймет, что на нее находило самое банальное затмение… Да, я был уверен, что случится именно так.
 
  * * *
        Утром позвонила дэда. Трубку взял Петька и к моменту, когда я, бросив бритву, пришел из ванной, они уже болтали во всю. Я тысячу раз выговаривал маме за то, что транжирит мизерную учительскую пенсию на междугородку, но она упрямо продолжала звонить когда вздумается. Помимо этого, дэда очень любила обсуждать со мной просмотренные серии "Дождя". Узнав о делах, творящихся с Петькой, она собралась немедленно ехать в Москву. Причин оказалось хоть отбавляй: во-первых, давным-давно не видела сестру, во-вторых, порядком подзабыла, как выглядит собственный сын (киношного она отвергала напрочь) и, в-третьих, я понятия не имею, как обращаться с девятилетними мальчишками. Ее долг сделать всё, чтобы Петька, как можно меньше страдал. Она грозилась сегодня же собраться и приехать электричкой.
        -Не волнуйся, я не буду у тебя жить, - сказала дэда. – Мы так давно не виделись с твоей тетей Мананой, что она, в отличие от тебя, будет рада моему обществу. И не пытайся сейчас убедить меня в том, что ты был бы счастлив, поселись я у тебя.
        -Но я действительно был бы рад, дэда!
        -О, да, да! Мой сын – хороший актер, я в курсе. Надеюсь, он хотя бы, встретит меня на вокзале?
        -Если ты не станешь очень торопиться, то встретит, - я покосился на Петьку. Он валялся на канапе и листал комиксы, вполне натурально их озвучивая (как-никак суббота, можно и расслабиться). – У меня сегодня вечером свидание, так что завтра с утра я тебя точно не встречу. И вообще, дэда, я тебя прошу, не торопись. Приедешь в понедельник или во втор…
        -Так и быть, я сама доберусь до Мананы.
        Дэда, как обычно, была непреклонна. Двадцать восемь лет, прожитых с офицером, закалили ее волю настолько, что противостоять практически невозможно. Ее приезд означал, что мне не придется таскать несчастного Петьку с собой на спектакли, репетиции и во все другие пункты моей работы. Не нужно волноваться за его режим, уроки и так далее. Одновременно, приезд дэды сулил новые проблемы: если до сих пор я разрывался на три части – работа, Таисия и Петька, то с ней мне, как амебе, придется поделиться на четыре, а то и на пять (плюс тетя Нана) неравных долей. Но, как бы там ни было, я вправду обрадовался возможности увидеться с дэдой.
 
  * * *
        Я позвонил в дверь соседей по секции – Сальниковых. Несколько лет назад Марина и Дин почти случайно купили эту квартиру. В агентстве им предложили множество вариантов и они, конечно же, выбрали именно этот.
Марина открыла мне дверь и отступила, хлопая ресницами.
        -Что это с тобой, Сереж?
        -А что со мной?
        -Ты здоров? – она продолжала пятиться до тех пор, пока не наткнулась на старенькое трюмо в прихожей. – Ой!
        -Здоров, - успокоил ее я. – Мне необходима твоя помощь.
        -А контрамарку в НоРТ достанешь?
        -Контрамарку не обещаю, но проведу на любой спектакль и лично отыщу свободное место в партере. На какой спектакль?
        -На любой, с твоим участием, - она внимательно смотрела на меня.
        -Мариш, кто там? – послышался из кухни голос Дина.
        -Дин, это я, - крикнул я.
        -А, Серго, здорОво! Ты чего там? Проходи, мы завтракаем как раз.
        -Мне сейчас некогда, Дин. Как-нибудь потом. Спасибо за приглашение.
        -А, ну ладно.
        -Маришка, - я поманил ее пальцем, - что у вас сегодня вечером?
        -Телевизор, - Марина, с опаской, бочком придвинулась ко мне. – Дин со своим папой идёт в баню, а мы с дочкой, как обычно, дома. А что?
        -Нужно Петьку куда-то пристроить.
        -Всего-то? Я хотела предложить свое содействие вчера, когда ты позвонил и рассказал, что за новая беда у него стряслась, но мне показалось, ты можешь обидеться за попытку вмешиваться… С удовольствием с ним пообщаюсь. Мы с Ксюхой сегодня как раз в зоопарк собрались. Возьмем его с собой. А завтра можно в цирк сходить. Что он сейчас делает?
        -Телевизор смотрит.
        -Слушай, а возьми снова на прокат наше кресло-кровать? У тебя, по-моему, до сих пор нет ничего, где можно было бы разместить гостей.
        -А Дин против не будет?
        -Когда он был против? – всплеснула руками Марина. – Что ты как чужой, Серго?
        Я неопределенно пожал плечами.
        -Ты звонил насчет опекунства?
        -Я был там. Будь оно неладно это опекунство, вместе со всеми комиссиями и гражданскими кодексами! У меня никаких шансов. Как выяснилось, материальная база – далеко не главное.
        -Бедный мальчик, - покачала головой Марина. – Ни у кого на него времени не хватает.
        -Не дави на мозоли, Мариш…
        -Не буду больше, извини. Я знаю, сколько ты сил тратишь на то, чтобы он как можно меньше страдал… Надолго исчезнешь?
        -Если совсем честно и откровенно, то до вечера воскресенья, а то и до утра понедельника. С креслом-кроватью можно пока подождать.
        -Хорошо, перенесем его позже… У тебя что, действительно так серьезно с этой журналисткой?
        Я улыбнулся, слегка придурковато.
        -Нет, ты не улыбайся, а скажи, да или нет? Я тебя таким, как сегодня, еще не видела! Ты прямо сияешь, зажмуриться хочется!
        -У меня с ней ОЧЕНЬ серьезно, - сказал я и постучал в косяк, чтобы не сглазить.
        Марина округлила глаза и прикрыла рот ладошкой.
        -Не шутишь? – спросила она.
        Я покрутил головой и снова улыбнулся. Марина улыбку оценила.
        -Смотри, если выяснится, что ты опять работал все выходные на корпоративах, я расстроюсь, - она погрозила пальчиком.
        -Я не обманываю, - сказал я. – Честно.
        -Ладно, ладно, верю, – засмеялась она. – Давай зайдем к тебе, я с Петькой давно не виделась.
 
  * * *
        Через пятнадцать минут общения Марины с Петькой, было заключено соглашение о походе в цирк завтра и в зоопарк сегодня. Мальчик, сказав мне "пока", пошел в гости к соседям. Таким образом я стал свободен, как ветер.
        Спектакль начинался в шесть. Я завернул на радио, содержательно пообщался с директором на тему продления своего контракта. Оказалось, у руководства созрела идея радикально поменять всё звуковое оформление своего канала, а мне неожиданно предложили попробоваться в качестве нового "официального голоса" радиостанции. Мне, не буду кокетничать и кривить душой, предложение польстило, да и перспективы новой, необычной работы замаячили. Я моментально согласился…
        В театр приехал в хорошем настроении, отыграл спектакль на подъеме. Не могу сказать, что присутствие в зале Таисии мешало мне, но ощущения определенно были немного странными, будто сдаю главный экзамен. Сначала очень волновался, но потом прошло. За кулисами, к середине спектакля, начали рассуждать о "необычайно легком зале", но я-то знал, в чем дело: в этом зале Исиат, потому всё по-другому. Я играл для нее и только для нее, тогда как раньше работал исключительно для себя.
        Она прибежала в гримерку после спектакля и, совершенно не стесняясь Дина и Левки, расцеловала меня. Оба свидетеля изумились столь восторженному проявлению восхищения искусством. Пока я ходил в душ, Золотухин прикинулся несведущим дурачком, начал выяснять у Таисии, кем она мне приходится. Невзирая на ее честный ответ, он начал намекать на какое-то свидание при свечах (естественно, с ним). К счастью, я поздно об этом узнал (Таисия сама рассказала, когда мы были уже далеко от театра), не то не сносить бы Левке в тот вечер головы.
 
  * * *
        С великим трудом мне удалось уговорить Таю поужинать в ресторанчике с грузинской кухней. Она твердила, что там всё очень дорого. Пришлось тащить ее почти силой, поскольку устные доводы не действовали ("Нужно отметить твой визит в "Равноденствие" в качестве зрителя" и "Я далеко не последний человек среди служителей Мельпомены и моему финансовому положению далеко до банкротства"). Наконец, она сдалась моей настойчивости (или устала сопротивляться). В ресторанчике мы пробыли около часа с небольшим и Таисии там очень понравилось. Она сказала, что до сего момента, оказывается, вообще не имела представления о грузинской кухне.
        Когда мы вышли на улицу, в теплый свет фонарей, был настоящий новогодний снегопад. Тепло и тихо, как за пазухой, а город притих, будто ждал чего-то. Наверное, он ждал весны… Кстати, послезавтра, в понедельник, уже первое марта…
        Как же всё-таки устроена жизнь! Тот год я встречал с Петькой и бабой Настей. Бабушка заснула в первые же минуты наступившего года, а мы с Петькой сначала смотрели телевизор, потом отправились на ближайшую елку. На елке Петька с ног до головы вывалялся в снегу и набил себе громадную шишку. Я пожертвовал встречей Нового года в компании, ради этого мальчика, и, в общем-то, не жалел об этом. А первого января, когда я, вернувшись домой, собирался в театр, играть вечерний спектакль, позвонил петькин отец и долго крыл меня матом. Пришлось отключить домашний телефон, потому что звонил Пашка через каждые пять минут (к счастью, номер сотового он не знал). Этой зимой я, как никогда еще, почувствовал свое одиночество. Жил как бы на автопилоте, не видя просвета впереди. Казалось – зашел в тупик. Таисия ворвалась в мою жизнь стремительно, вдруг. Кто мог подумать, что из полуанекдотического свидания, пока муж был в командировке, может что-то получиться! Таисия совсем не походила на тех, кто обычно попадал в поле моего зрения и, пожалуй, чем-то напоминала Свету… Вот и замкнулся круг. Что и требовалось доказать. Встретив ее, я начал думать, взвешивать – а что, может быть мне, наконец, повезет и Таисия – та, кто изменит хоть что-то в моей глупой жизни. Та, одна-единственная. Ею я когда-то мечтал видеть Лору, но трудно поймать черную кошку в темной комнате, особенно если ее там нет...
 
* * *
        До тети Наны я добрался только к вечеру воскресенья. Помимо двух дам средних лет, совершенно непохожих друг на друга (и, в то же время, очень похожих) сестер-близняшек – моей мамы и тети Наны, там обнаружился веселый и румяный, как пирог Петька. Оказалось, мама позвонила Сальниковым по оставленному мною номеру телефона, встретилась в условленном месте с Маришкой – там и состоялась передача Петьки из одних надежных рук в другие. Теперь он носился по огромной старой квартире (она перешла по наследству моей тете от ее мужа, довольно известного публициста) на Большой Никитской, испытывая игрушку, привезенную моей мамой. Мама мигом опередила мой возглас по поводу финансов и дорогих подарков. Она сказала, что получила пенсию, а этот самый, дистанционно управляемый полицейский автомобиль с мигалкой, не так кусается, как кажется на первый взгляд. Мама, конечно, права, Петька, как никто, заслужил немного радости, но первую игрушку, на этом этапе его жизни, я собирался подарить ему самолично, потешить свое снобистское самолюбие.
        Мама приехала вечером в субботу. Мы уже говорили с ней по сотовому, но торопливо и сумбурно: как все понимают, мне было не до разговоров с мамой субботним вечером. Ну, а в воскресенье, сразу после вечернего спектакля, еле-еле распрощавшись с Таисией, я направился на Большую Никитскую. Мама и тетя Нана тут же принялись обсуждать мой несколько взъерошенный вид, заявили, что у меня подбородок в помаде (на это я не купился), и только после такого своеобразного ритуала, мама обняла меня и начала пересказывать новости из Владимира. Петька перемежал ее сообщения коротенькими историями на тему посещения зоопарка и цирка с Мариной и Ксюшей. Они тараторили, перебивая друг друга и я заподозрил, что попал в другое измерение, иной мир. В старом доме царило детство, неповторимая атмосфера материнской любви. Мы засиделись допоздна и, время от времени, в моё заинфантилившееся сознание врывались легкие, как дуновение, мысли о Таисии. Воображение живо рисовало ее дома, за книжкой, или болтающей по телефону с подругой… По дэдиной улыбке я догадывался, что мама читает мои мысли, как с листа, и рада видеть меня вновь воспрявшим духом (я бесконечно клевал носом после бессонной ночи и отвечал невпопад).
 
Тая
        Утром понедельника была редакционная летучка. Я проспала (спасибо Бежину, что позвонил и разбудил, иначе…), а потому опоздала. Примчалась лохматая, успев только напудрить нос. Такого со мной еще ни разу не было. Своим опозданием я сбила всех и с толку, и с мысли. С момента отъезда Лёни со мной стало твориться нечто непонятное – коллеги это заметили и уже начали потихоньку обсуждать. А кто-то (о, ужас!) даже видел из окна редакции, как в пятницу я садилась в молочно-белую иномарку. Хорошо еще, что водителя этой иномарки никто не зафиксировал. Сумятица, вызванная моим опозданием, постепенно улеглась и летучка пошла, как ей положено. С детства ненавижу собрания! Все эти социологические выкладки, насколько обогнал нас вездесущий "Cosmopolitan", не менее вездесущая "Elle" и "радостные вести" о посещениях редакции иностранцами… Скучища смертная! Редактор попыталась всучить мне материал о феминизме. Я, довольно смело, выступила, сказав, что тема эта интересует только  западных женщин, а у нас журнал с такой статьей вообще никто не купит. Коллеги согласились. Редактор скроила недовольную мину и взглянула на замредактора. Тот хмыкнул и не ответил.
        -Хорошо, - сказала редактор. – Не хотите феминизма – не надо. В таком случае, как вы относитесь к светским сплетням?
        Коллеги радостно загудели. Идея конечно не нова – сотни газет и журналов регулярно печатают материалы под рубрикой "Светская хроника". У нас до сих пор ничего подобного не имелось. И, раз уж я отказалась от статьи о феминизме, сплетни автоматически повесили на меня. Вообще-то это нечестно, я была слишком неопытна чтобы сходу браться за сложнейшую вещь. Где гарантия, что я не окажусь на поверку неуклюжей, непонятливой и т.п.? Что, если моя рубрика окажет "Nice" медвежью услугу и те, о ком я напишу, устроят нам "темную"?! Да и кто сказал, что знаменитости – известные актеры, режиссеры, спортсмены, художники - захотят со мной откровенничать?.. Видя мою растерянность редактор мстительно ухмыльнулась и сказала, что мне не в новинку уговаривать "звезд". Более того – у меня это отлично получается. Если я того пожелаю, то начать могу со своего старого знакомого, Бежина: у такого мужчины, как он, наверняка найдется не один грешок. Я обиделась, потому, что по всему выходило, будто сплетни – единственное, что мне подходит. Но более всего обидно было за Серго.
        -Если вас не затруднит, - попросила я редактора, - уточните пожалуйста, что означает выражение "у такого мужчины, как он", и что, собственно, считается грешком, а что нет.
        Редактор опешила. Еще бы – обычно я сижу тихо и не высовываюсь, а тут – как подменили. Все снова посмотрели на меня. Разразилась полемика на тему заданных вопросов. В результате выяснилось, что под "таким мужчиной" подразумевается любая "звезда", а "грешками" считаются всякие выкрутасы вроде пристрастия к гей-клубам, оргиям в сауне и чрезмерной любви к несовершеннолетним девочкам и мальчикам. Можете себе представить выражение лица Бежина, когда я сообщила, в чем его подозревает наша главная редактор?! Я решительно отказалась писать о Серго гадости "даже если они и имеют место быть". "И вообще о нем писать больше не буду, не просите!".
        В помощь мне дали двух молодых журналистов, мальчика и девочку, которые, в отличие от меня, поступили в институт сразу же после школы. Звали их Аня и Юра. В тот же день мы перелопатили едва ли не всю периодику в поисках сплетен. Со всей редакции к нам стекались всяческие слухи о похождениях знаменитостей. Кто развелся и со скандалом делит имущество, кто подрался, кто присвоил чужие авторские права… Поняв, в какое опасное дело ввязались, мы не на шутку струхнули. За такое, чего доброго, и порешить могут. Оставалось одно: "скандалистов" обелять, проникаться их проблемами и постараться оправдывать. Лучше всего сделать рубрику очень смешной, на уровне светского анекдота. На том мы и разошлись – сплетни собирать.
        Немного забегу вперед и расскажу, что же было дальше. На следующий день, по совету Серго, я попросила аудиенции у Дубенко. Она могла существенно нам помочь, поскольку знала наперечет чуть ли не всех известных людей в столице. Так и вышло. Еще через день я принесла в редакцию ворох имен и подробный перечень их мелких грешков, крупных скандалов и просто интересных случаев. Дина Иосифовна была так любезна, что выделила мне целых два часа своего времени. Она же посоветовала начать рубрику с трогательной истории из жизни… "голубых". Герои этой истории были милыми, интеллигентными людьми (я потом и сама убедилась), вполне годящимся для того, чтобы сразу найти общий язык с богемой, нащупать стиль еще нерожденной рубрики. Какие-нибудь хамы, сами понимаете, мало годились для серьезных начинаний. Я махнула не глядя: уж если скандалить, то сразу делать по-крупному. Позвонила одному из героев слухов, известному деятелю искусств, и чистосердечно призналась в своих целях и трудностях. К моему удивлению, Деятель тут же подтвердил слухи о своем романе с манекенщиком и согласился поговорить на эту тему подробней, дабы пресечь досужие домыслы. Единственное, что поставил он условием – истина. "Иначе, - добавил Деятель, - я подам на вас в суд, сладкая моя".
        Не стану кривить душой и признАюсь, что хотела намекнуть Деятелю еще кое на что. Дубенко рассказала мне о слухах по поводу тайны рождения его сына. Деятель был абсолютно упертым гомосексуалистом – именно это и наводило на размышления. Дина Иосифовна пребывала в полной уверенности, что мальчик не имеет к нему ни малейшего отношения. Просто-напросто, жена Деятеля оказалась особой расторопной и призвала на помощь "таинственного доброжелателя". Ребенок, якобы рожденный от Деятеля, стал ее пропуском в безбедную жизнь, в высший свет и, конечно, за границу… Это был готовый материал для желтой прессы, но не подходил по формату нашей рубрике. Мы искали скандалы, но не имели целью шарить в чужих душах. Потому-то я, поразмыслив, не стала соваться – люди они известные и уважаемые, да и не годится начинать дело с такого рода сплетен… Серго, выслушав мои размышления перед походом к Деятелю, согласился и поддержал меня. Выяснилось, что он знаком с женой этого Деятеля: когда-то давно они работали в одном театре. В отличие от Дубенко, Бежин отнесся к домыслам скептически, если не сказать – полностью их отверг. Он даже с мальчиком был знаком! В общем, когда я отправилась на интервью, Деятель казался мне почти родным. Возможно, оттого-то мы так сразу поладили. Меня настолько тронули откровения Деятеля, что статья получилась романом в миниатюре. Напало вдохновение, и за сутки я накропала нечто в высшей степени лиричное и романтичное. Кое-кто в редакции прослезился, а Серго, прочитав черновик, хохотал так, что я вынуждена была стукнуть его кулаком по спине.
        -Прости пожалуйста, - сказал он, давясь от смеха, - но я впервые вижу, чтобы женщина настолько прониклась "голубой" темой. Мужики, ознакомившись с твоим творением, станут рыдать и немедленно найдут себе дружка, чтобы познать неземное чувство.
        Как бы там ни было, материал прошел на ура, и Серго первым поздравил меня, таинственно прислав в редакцию желтые тюльпаны с каким-то юным Красавцем. Я сразу поняла кто мог прислать желтые цветы. Длинноволосый "Красавец" церемонно раскланялся и исчез, оставив по себе множество разговоров среди редакционных служащих… Когда же вышел номер "Найса" с премьерой рубрики об оскандалившихся VIP-россиянах, мне позвонил лично Деятель и сказал, что в жизни не читал ничего более проникновенного. Оказалось, я весьма точно поняла его ранимую душу художника. Теперь он будет советовать всем исповедоваться исключительно мне. И пригласил в ресторан. Я отказалась и, как можно тактичней, объяснила, что мой друг, известный актер, очень ревнив. После нескольких безрезультатных попыток выяснить имя "ревнивого друга", Деятель кокетливо попрощался, повторив, что он вечный мой должник и поклонник.
        Не всё так гладко шло, конечно. Бывало, нас посылали подальше, но намного реже. Помимо слухов я вышла на проблему женщин-самоубийц. К концу апреля на эту тему была написана отдельная статья (как выразился мой "компаньон" Юра, "в стиле экшн"). Короче говоря, меня хронически не покидало вдохновение. В голове роились планы, а в жизни происходили вещи, не лезущие ни в одни ворота: я влюбилась в Бежина по самую макушку.
Лёня, обычно чувствительный к моим настроениям, наконец-то задал мучающий его вопрос: "Что с тобой творится?". Он боялся, что я могу от него уйти. А я сама еще толком ничего не решила, но, кажется, разводиться не собиралась. Кто-нибудь наверняка станет утверждать, что я… не очень хорошо поступала, и наградит самыми нелестными эпитетами. Я солидарна. Но, понимаете, я ни разу в жизни, вплоть до описываемых событий, не влюблялась по-настоящему. Наверное, я однолюбка. Мне не хотелось бросать Лёню на произвол судьбы по одной единственной причине: ему от моего ухода было бы очень больно… Да, я влюбилась, но что-то останавливало, мешало признаться Серго в своих чувствах. Ни он, ни я ни разу не попытались прояснить ситуацию, поговорить о будущем. Почему?..
        Скоро Лёня предложил мне жить в разных комнатах. Это было сложное решение, и пока я его принимала, осталась в спальне одна. Мы не обсуждали это – просто Лёня теперь постоянно спал на диване в гостиной. Странная ситуация, что и говорить… Понемногу я стала привыкать, теперь уже открыто сообщала, что вечером меня не будет, ужин в холодильнике, а холодильник – на кухне. По-моему, это очень похоже на тот самый светский анекдот, идею которого я сама же и претворяла в жизнь на страницах "Nice". "Если так пойдет, - шутил Серго невесело, - то меня придется заносить в ваш черный список оскандалившихся "ВИПов".
        Но, если не лезть в дебри, мы просто были рады, что нашли друг друга, что нам хорошо вдвоем… И больше ничего.
 
Серго
        -…И, каждый раз, когда они собираются, обязательно ставят на стол твою фотографию. Ты можешь себе представить такое? Говорят мне: "Софико Николозовна, мы помним Серго, он всегда с нами. И мы ждем, что когда-нибудь он сам порадует нас своим приездом".
        -Теперь-то уж я точно приеду. Должен же кто-нибудь вправить им мозги, - смеялся я.
        Дэда рассказывала о моих одноклассниках. Это они, ежегодно, на вечерах встреч, чтят меня ничуть не хуже, чем в свое время народ чтил "Великих Кормчих". Я поинтересовался, не додумались ли они, чего доброго, до ритуального жертвоприношения несчастных зверушек, как настоящие индейцы. Дэда только руками замахала:
        -Что ты, что ты! Не приведи, Господь!
        Вот уже несколько лет я обещал одноклассникам наведаться на традиционный вечер встреч, но каждый раз, по разным причинам, обещаний не выполнял. А теперь – и подавно. Времени не хватало катастрофически. Вот и в прошлый мой приезд домой я водил Петьку по достопримечательностям и параллельно отдыхал от столичной суеты. На светскую жизнь не тянуло. Одноклассники, узнав о том, что я приезжал и не оповестил их, обиделись ("Ну и что, что в этом году мы уже собирались? Ради такого случая можно было бы встретиться и не раз, и не два!"). Но, обижайся, не обижайся, толку нет. Они великодушно меня простили, и принялись ждать дальше, культивируя между делом культ моей личности. Не думаю, что эта тенденция может принять угрожающие размеры – одноклассники мои, пусть и с приветом слегка, но давно не дети. Только на их здравый смысл я и уповаю. Меня (почему-то) не прельщает открытие во Владимире моего мемориального музея (воображаю, что за экспонаты там могли бы фигурировать!)...
        Едва заметный мамин акцент ласкал мне слух музыкой далекого детства… Грузинский язык порядком мною подзабылся. Помню лишь несколько тостов, да, по привычке, называю маму "дэда". Был бы жив дедушка Николоз, он обязательно помог бы мне вспомнить язык предков так, что мало не покажется. По-русски дедушка знал всего десяток слов и для того, чтобы общаться с этим интереснейшим человеком, приходилось учить грузинский язык. Внуки дедушки Нико жили и живут в Грузии и Осетии. Отщепенцами были только мы с Лианой. Ко всему прочему, мы с ней метисы, полукровки. Потому-то нам (особенно мне) уделялось особое внимание. За каждым шагом внимательно следили, приучали чтить традиции и, ни в коем случае, не забывать свои корни. Я и не забывал их никогда, но все мы знали, что русского во мне гораздо больше: грузинский язык улетучивался из моей головы, стоило только "сойти с гор". В то же время, в России меня всегда считали исключительно грузином…
        -Что пишут тетя Этери и Нино? – спросил я, растрогавшись, и хорошо зная, что за этим вопросом неминуемо последует длинный рассказ о грузинской родне. Родня у нас там большая (не то слово!), потому и рассказ длинный. Тетя Этери (вторая жена дедушки Нико, мамина мачеха – он женился на ней через десять лет после смерти бабушки, когда самому ему исполнилось восемьдесят) и Нино нечто вроде связных. Они регулярно шлют весточки по почте и с различными оказиями, особенно коммерсантка Нино. Дэда любит пересказывать письма из Грузии. Обычно я, не вникая, просто слушаю ее плавную речь, мысленно отмечая малейшие изменения родного облика. Вот и волосы совсем побелели, и морщинок прибавилось, а глаза, по-прежнему, молодые, добрые… Она всегда очень бережно, если не сказать, благоговейно, относилась к русскому языку. За это ее ценили на работе, да и сейчас часто просят заменить приболевших учителей русского языка и литературы. Вот такой парадокс – грузинка всю жизнь преподает русский в России. Дэда методично учила нас с сестрой "правильному русскому", благодаря ей мы никогда не путаемся в ударениях-склонениях, и пишем без ошибок. К слову - это мне очень помогло во время учебы в театральном, я был любимым учеником педагога по сценической речи…
        -Тетя Этери редко пишет теперь. А Нино - даже приезжала. Говорит, у нас спокойней, чем в Грузии, да и живем побогаче…
        Я кивнул: Нино заезжала так же и в Москву, на Новый год, звонила и приглашала проведать ее в люксе гостиницы "Россия". Она приходится мне какой-то сестрой, не то троюродной, не то пяти- или семи-… в общем, я терпеть ее не мог в детстве. Мы постоянно дрались. Теперь Нино вечно норовит меня напоить, Бог знает с какой целью. Я предпочитаю не усложнять, да и добродетель свою берегу – она у меня и без того порядком застирана. В своё время Нино прочили мне в невесты. Отец тогда оказался на моей стороне – по его убеждению, богатое приданое и родословная, как у породистой собаки (так он выражался, по обыкновению прямо, и ничего не тая), еще не повод чтоб жениться. Слово главы семьи – закон, и нас не поженили. Вот сестренка моя, Лиана, уехала в Тбилиси с грузином Гидеваном – пишет, что счастлива, но мужа называет… Ванечкой. Жаль, что после того, как мы разъехались, а отец умер, дэда уже столько лет одна…
        -В самом деле, а почему бы тебе не переехать в Москву? – спросил я, когда она рассказывала о своей прогулке по заснеженной набережной Яузы с тетей Мананой. Мой вопрос – это продолжение застарелой темы дэдиного переезда в столицу.
        На протяжении нашего разговора дэда хлопотала по кухне. Меня она отстранила, утверждая, что не мужское это дело (кстати, Таисия обычно поступает точно так же). Я сидел на стуле и внимательно следил за ее действиями, пытаясь запомнить, а потом, если повезет, прорваться на кухню и с блеском воспроизвести, поразив  Таисию до глубины души.
        -Что ты мне постоянно твердишь про этот переезд? – рассердилась дэда. – Кому я тут нужна на старости лет?
        -Мне нужна. Тете Нане…
        -Ну да, тебе нужна, как же! Ты по двадцать часов в сутки – то в театре, то на радио или телевидении, то на свидании… - она приостановилась, многозначительно посмотрев. – Вот если бы у меня в Москве вдруг завелся внучок, тогда я еще очень подумала бы над возможностью переезда.
        Я сделал вид, что не расслышал намека, а дэда, поняв, что резолюций не будет, продолжила хлопоты…
Когда дэда едет в гости, она обязательно везет с собой букет приправ вроде сунели, базилика и киндзы – этот экзотический букет очень напоминает веник для бани. Я думаю, что Лиана и тетя Этери (равно как и другая родня) время от времени присылают ей посылочки со специями. Из неприметных вершков и корешков дэда творит чудеса! Вот и сейчас она склонилась над столом, раздумывая над разложенными по холщевым мешочкам растениями.
        -Серго, - сказала дэда, старательно изображая сосредоточение мысли на приправах, - а может быть, я не всё знаю? У тебя была девушка до Ларисы, да и после тоже… Так может быть… У многих мужчин имеются дети, о которых никто не знает…
        -Дэ-да! – взмолился я. – Я тебя умоляю!
        -Что я такого сказала? Да, я хочу внука. Зачем скрывать? Подумай, вспомни хорошенько.
        -Я точно знаю, что внуков у тебя нет. Извини.
        -Я бы, на твоем месте, не была так уверена.
        Мы переглянулись. Меня так и обожгло ее взглядом. Я потупился, но поздно – дэда уже успела разглядеть на моем лице всё, что я пытался скрыть.
        -Выходит, даже если у меня есть внук, то мне об этом знать не нужно, так как воспитывать его – привилегия других, чужих ему, бабушек? – она вздохнула, верно рассудив о запретности темы.
        -А та девушка? – спросила дэда, помолчав.
        -Какая девушка?
        -Та, о которой ты говорил мне по телефону в субботу.
        -Я не о девушке говорил, а о свидании. Свидание может быть с кем угодно.
        -Как интересно! А с кем например?
        -Например, с продюсером.
        -Ночью? – изумилась дэда.
        -Ты за столько лет не изучила еще повадки богемы. Мы же чокнутые, и жизнь у нас ноч-на-я.
        -Ах, да, прости. Я и подумать не могла, что это после рандеву с продюсером ты был вчера такой выжатый и счастливый, - обиделась дэда. – Твоя мать, старая перечница, выжила из ума – везде мерещатся женщины, желающие подарить ей внучка.
        Она выбрала три разных растения и, сердито растерев их в пальцах, добавила в кастрюлю. Звонко закрыла крышку и зашептала, повернувшись ко мне:
        -Вот объясни мне вразумительно, Серго, - когда дэда сердится, акцент ее становится очень заметен, - с чего ты взял, что Маруся из-за тебя умерла? С чего? В нашем роду не было такого, чтоб рождались больные детишки! А папина родня? Дядя Яков твой, папин брат? Богатырь! А дедушка с бабушкой? А твои двоюродные братья и сестры? А Лиана, наконец!
        -Дэда…
        -А теперь, вспомни Гогу, Лориного племянника! – оборвала меня дэда. – Уясни себе, наконец, Серго, что ты здесь ни при чем. Мне искренне жаль Лору, но…
        -Я тебя прошу: пожалуйста, не начинай всё снова.
        -Нет, начну. Начну! Мне больно на тебя смотреть – молодой, сильный, а комплексуешь по ничтожному поводу. Серго, годы уходят.
        -Значит, ты предлагаешь поставить эксперимент?
        -Не знаешь ты женщин, - покачала головой дэда. – Инстинкты материнства у нас на первом месте, они сильнее всего остального. Кому еще рожать, как не таким, как ты? Дедушка Николоз, уж на что строгим был, но и он говорил, что Серго-де отбою от невест не будет… Слава Богу, не дожил. Ты вокруг оглядись – наверняка есть та, которая мечтает родить тебе сына, и чтоб он – копия ты!
        Не самолюбие, не гордыня и заносчивость, и уж тем более не глупость двигали мамой. Она права была, миллион раз права – ей нужны мои дети, именно мои, а не погодки Лианы (их мама без ума любит, но…), ведь это я всегда оставался ее любимчиком. Но я не мог выискивать дурочек, желающих родить мне ребенка, который вполне может оказаться неизлечимо больным инвалидом. Я сидел у стены, опустив голову.
        -Может быть, ты познакомишь меня с ней? Я бы всё ей объяснила. Если он больной родится, я заберу его к себе, буду растить, на руках носить… Мне же всего пятьдесят семь, Серго…
        Я понял, что сейчас взорвусь. Сжал кулаки, выпрямился.
        -Да кому? Кому ты собралась что-то объяснять, дэда? Ты вдумайся, что говоришь! Это же бред чистой воды.
        -Неужели вправду никого? – упавшим голосом сказала она и опустилась на стул.
        -Из тех, кого я могу попросить о такой жертве ради меня – никого.
        -А та девушка?
        -Какая?
        -Ну та, с которой… свидание…
        -Она замужем, - сдался я.
        -Замужем? – растерялась дэда. – Ты встречаешься с замужними женщинами?
        Ее наивный вопрос меня растрогал. Она всё еще верила в добродетельность своего сына. Ох, мама, мама…
        -Не захотела она ждать, пока я, чертов пуп земли, ее найду, - сказал я тише, словно признавая свое поражение. – Не нужен я никому со своими проблемами, у них и своих не меряно. А жениться на первой встречной, только ради появления на свет наследника, я не собираюсь.
        Во внезапно наступившей тишине дэда снова заглянула мне в глаза и, словно чего-то там испугавшись, легко соскочила со своего места и начала сосредоточено перемешивать чахохбили в кастрюле на плите. Моя дэда всегда такая – подвижная, легкая, хрупкая, как ясеневый листочек, как девочка-студентка. Я догадывался, что она плачет и, посидев, поразглядывав обои на стенах, тоже поднялся, обнял ее, прижался щекой к собранным в тяжелый пучок волосам. Для этого мне пришлось порядком сгорбиться.
        -Расстроилась?
        -Знаешь, милый, я же и вправду верила, что ты у меня будешь счастливчиком. Ведь родился-то в "рубашке". Акушеры как увидели, говорят: "Взгляните, вот какой у нас везунчик сегодня на свет появился!", - она вздохнула и погладила мою руку. – Серго, ты можешь сделать одолжение старой матери?
        -А ты у меня совсем молодая, дэда.
        -Без подхалимажа попрошу. Отвечай мне.
        -Могу конечно, о чем разговор.
        -Познакомь меня с ней, - она не просила, а почти приказывала. – Познакомь. Я должна, на старости лет, увидеть женщину, которую любит мой сын.
        -Это необходимо?
        -Это очень важно… Ты не стал возражать – ты действительно ее любишь?
        -Боюсь что да, - сказал я и подошел к окну.
        -Чего ты боишься? – удивилась она. – Тут радоваться надо! Коли уж ты не разучился влюбляться после всего пережитого, тебя впору поздравлять.
        Я промолчал.
        -Так ты познакомишь нас?
        -Не знаю… Что я ей скажу?
        -Скажи, как есть.
        -Нет, - замотал я головой. – Я не могу сказать, как есть... Хорошо, я вас познакомлю, но только ты пообещай, что не будешь говорить ничего лишнего.
        -Обещаю, обещаю, - улыбнулась дэда. – Спасибо, милый.
 
Тая
        Я немного удивилась, когда Бежин не стал протестовать в ответ на мою просьбу разрешить посмотреть репетицию. Знаю, он ненавидел, когда я сидела на его репетициях. С его точки зрения, посторонним "в процессе" делать нечего. Точно так же рассуждает любой мастер-виртуоз, у которого свои секреты. От Марины я слышала, что когда Серго репетирует, Дубенко изгоняет из зала всех, кому Бежин лично не соизволил разрешить присутствовать. До того дня мне ни разу официально не дозволялось прийти, посидеть, посмотреть на этот самый так называемый "процесс". Обычно я пробиралась тайком, пряталась в темном углу партера и, если Серго меня рассекречивал, то обязательно отчитывал за самоуправство (он считал себя вправе делать это, так как встречались мы уже почти месяц). Накануне я позвонила (Лёня сидел на больничном и нам приходилось только перезваниваться) и намекнула, что давно его не видела, да и репетицию тоже хотелось бы посмотреть. Серго неожиданно обрадовался, сказал  даже, что и сам собирался предложить мне это. Ему было интересно моё мнение, как стороннего наблюдателя и поклонницы Булгакова.
        На радостях я примчалась в "Равноденствие" аж за час до репетиции. Поблуждала за кулисами, поздоровалась с Мариной, причесывавшей в своей каморке парики, посидела немного у нее и отправилась в зал, ждать начала. Постепенно собирались актеры, пришла Дина Иосифовна, мило улыбнувшись мне… Бежин нагрянул почти минута в минуту. Он вошел в партер с невысокой, седой женщиной. Она была красива, изящна, как балерина, в брючном костюме… Мне подумалось, что незнакомая женщина – актриса, с которой я пока не знакома (таких в "Равноденствии" было немало). Серго тот час меня углядел и подошел стремительно (он всегда так ходил – казалось, что не идет, а летит, не касаясь земли), оперся рукой о спинку моего кресла.
        -Привет, - сказал он громко и весело.
        И шепнул, целуя в висок:
        -Как нам сегодня спалось?
        -Дольше, чем хотелось бы, - прошептала я в ответ.
        Он рассмеялся:
        -Это поправимо. Передай Леониду, чтоб поскорей выздоравливал и впредь следил за здоровьем.
        Серго выпрямился и обратился к седой даме:
        -Познакомься, дэда, это у нас Таисия.
        "Дэда"? – пронеслось у меня в голове. – Что значит "дэда"?! Уж не "мама" ли это по-грузински? Какой ужас!".
        -Это моя мама, Тая, - Серго поймал мой взгляд и, очевидно, распознав в нем панику, чуть заметно, отрицательно качнул головой. Но успокоиться я не смогла. – Ее зовут Софико Николозовна. Она здесь впервые. Ты помоги ей, пожалуйста, освоиться.
        -С радостью, - через силу улыбнулась я.
        -See you soon, - салютнул мне Серго и пошел на сцену.
        Софико Николозовна устроилась рядышком, предварительно спросив разрешения нарушить мое уединение. По мере того, как я успокаивалась, она всё больше вызывала у меня симпатию. Я различила легкий грузинский акцент, вслушалась в приятный голос… Скоро мысль о том, что рядом сидит мама самого Бежина перестала внушать мне ужас. Может быть оттого, что я не метила ей в снохи, а она уж очень не походила на мою дражайшую свекровь?
 
  * * *
        На сцене репетировался эпизод из второго действия, когда Хлудов допрашивает Корзухина и Серафиму. Дубенко то и дело останавливала актеров, а иногда сама выбегала на сцену. Всем доставалось по первое число, но актеры относились к этому очень спокойно. Серго, большей частью, только сидел на табуретке и наблюдал, как ругают других – до его реплик всё никак не могли добраться.
        -А что, мой Серго и вправду так талантлив, как говорят? – очень тихо поинтересовалась Софико Николозовна мне в самое ухо.
        Любой посторонний звук или шепот в театре мешает сосредоточиться актерам (если кто-то не знает – в театрах особая архитектура, которая позволяет зрителям в зале слышать каждый шорох, произведенный на сцене, но, к сожалению, актеры на сцене так же слышат звуки, доносящиеся из зрительного зала). Потому, перешептывались мы крайне осторожно.
        -Он - просто гений по-моему, - прошептала я так же в самое ухо Софико Николозовне. – Когда его видишь в спектаклях, то забываешь, что это он. Его отождествляешь с тем, кого он играет в данный момент. Театралы и знатоки театра ценят такую способность к перевоплощению.
        -А в "НоРТе" вы были?
        -Один раз, на прошлой неделе. Я не театралка и купить билет для меня проблема – тем более, если они отсутствуют в кассе. Если б не Серго, я вряд ли когда-нибудь попала в "НоРТ".
        -Что вы смотрели?
        -"Жизнь маркиза де Сада", - я улыбнулась. – Серго очень впечатлил меня в этой роли. А вообще, у меня сложилось мнение, что там у них, в "НоРТе", слишком уж богатая фантазия. Неподготовленный зритель может почувствовать себя сбитым с ног, лишенным опоры. Не спектакль, а какой-то фонтан прямо из мостовой. Не сказала бы, что я в восторге, но Серго нравится с ними работать.
        -Я тоже видела этот спектакль, в прошлом году. Выслушав мои впечатления, Сережа сказал, что я слишком прямолинейно воспринимаю современное искусство. "Это, - говорит, - потому, что твоему поколению с детства вдолбили кучу догм. Наши, - он сказал, - более гибки и восприимчивы". "Наши" – это, как вы понимаете, его поколение. Я рада, что не все придерживаются мнения Серго. Можно мне называть вас просто Тая?
        Примерно час или около того мы смотрели репетицию. Изредка переговаривались, косясь на Дубенко, но или она была слишком уж увлечена работой, или мы действительно не мешали. Как это ни странно, в тот день Дина Иосифовна осталась довольна Серго и поставила его всем в пример, чему он сам, судя по всему, здорово удивился. Репетиции – вещь достаточно нудная. Обычно меня хватает всего минут на тридцать-сорок, но за разговором время пролетело незаметно. По обоюдному согласию мы переместились в фойе, где неторопливо разговорились о театре. Оказалось, Софико Николозовна и вправду ни разу не была в "Равноденствии" – ей просто не везло. То дела не позволяли, то не было спектаклей с участием сына… Зато на этот раз она намерена посетить всё, что удастся. Я осмелела и спросила, а правда ли, что ее отец был настоящим джигитом? Софико Николозовна рассмеялась:
        -Это вам Серго сказал? О, да, он очень любил деда. Благороднейший, мудрейший был человек. А пел как! Всё село сбегалось слушать, как дедушка Николоз поет. Джигитом тоже был – это несомненно. Царствие ему Небесное… Знаете, Тая, сколько детей было у нас в семье? Девятнадцать. Я семнадцатая. Папа женился второй раз, после маминой смерти. Десять лет жил вдовцом, пока мы, дети, не нашли ему невесту. Уговорили, можно сказать, жениться. Хорошая женщина, тетя Этери. Она папе еще двоих детей родила, когда ему было за восемьдесят.
        -Вот это да! – восхитилась я.
        -Да, - кивнула Софико Николозовна с гордостью. – И всех нас он вырастил, выучил. Внуков у него двадцать шесть и что-то около сорока правнуков.
        Я только головой качала.
        -Это он назвал Серго именем своего деда, - продолжала Софико Николозовна.
        -Неужели Серго и по паспорту Серго? Я думала, что это – всего лишь удачное прозвище…
        -По большому счету, это не прозвище, - улыбнулась она, - но по паспорту он Сергей. Мы с Илюшей, моим покойным мужем, на свой страх и риск, переиначили: сами посудите, каково бы это звучало: "Серго Ильич Бежин"! Но Сережу мало кто называет настоящим именем. Дочка у нас, правда, Лиана – тут уж Илюша уступил.
        -А какой он был в детстве, Софико Николозовна?
        Она засмеялась:
        -Жуткий хулиган! Но при этом - миленький, как ангелочек. Соседки мои каждый день бегали на него смотреть и повторяли, что мол, израстется, испортится, а жаль. Не изросся вот. Даже и не знаю, горевать ли, радоваться ли по этому поводу. Дед говорил, что Господь подарил ему внука со звездным светом в волосах (по-грузински это очень красиво звучит) – все остальные у нас, как на подбор, черненькие.
        -Грузинский язык очень красивый, - вставила я.
        -Спасибо. Да, верно… А еще папа говорил, что Серго уготована какая-то особая миссия, но не пояснял какая… Тая, а можно спросить вас?
        Я согласно кивнула.
        -Вы пожениться не собираетесь?
        Я смутилась. Не ожидала, что от меня сразу же потребуется такая откровенность.
        -Но… он же женат по-моему, - промямлила я.
        -Что вы, Тая, какое там женат! Скоро уж два года, как от нее ни слуху ни духу. Ларочкины родители давно за развод… А Ларочка мне сначала приглянулась: веселая, очень воспитанная… Жаль, иссякла быстро, когда поняла, что за ней теперь никто ходить не станет, как за дитём. Замужняя женщина, полагается хозяйничать, мужа с работы ждать… А с тех пор, как у них доченька-то умерла, Маруся, в Ларочке будто щелкнуло что-то. Это знаете, как самолет входит в крутое пике, из которого не выйти, и гибель неминуема… Жизнь для нее остановилась. Она потому и заболела, что начала жить только прошлым. Разве ж так можно?
        Я сидела ни жива, ни мертва. Уж не знаю, нарочно мне это было рассказано или нет, но впечатление оказалось неизгладимым.
        -Софико Николозовна, - проговорила я полуобморочно, - я же не знала, что у них дочка умерла… Когда это случилось?
        -Два года исполнилось в январе, - она посмотрела виновато. – Вы уж не выдавайте меня, пожалуйста – я не предполагала, что Сережа от вас это скрывает.
        -Не скажу, - пообещала я, всё еще не придя в себя. – Он вряд ли заговорит об этом наверно, а у меня язык не повернется допытываться… А как случилось, что она умерла?
        -Врожденный порок сердца. Она всю свою коротенькую жизнь провела в инкубаторе. Ее готовили к операции. Сережа деньги зарабатывал. Нужно было очень много… А Маруся наша так и не дожила до дня, когда ей исполнилось полгодика. Лора сразу попала в психиатрическую лечебницу. Вены вскрыла, - она сжала виски. – Ох, Боже мой, неужели мы сумели это пережить?
        -А Сережа? – спросила я, и голос у меня непроизвольно дрогнул.
        Софико Николозовна взглянула как-то необыкновенно тепло. Я тогда не разобралась толком, была слишком ошеломлена услышанным, но сейчас знаю: в тот самый момент она окончательно поверила мне. С тех-то пор нас и связывает тоненькая, но крепкая нить. Нить любви к одному и тому же человеку…
        -Ему здорово досталось, - ответила мне Софико Николозовна. - Он был среди нас единственным мужчиной. Отец Лоры не в счет – это слишком занятой человек, от него очень многое зависит – он звонил нам из Петербурга, и этим ограничивался... К тому же, Алексей с самого начала был против брака своей дочери с кем бы то ни было… У Лары большие проблемы с психикой. Врачи настоятельно советовали ей избегать беременности и родов, но Сережа ничего этого не знал… Когда Алексей приезжал на похороны Маруси, мы поговорили по душам. Он винит себя в том, что не нашел сил вовремя  предостеречь Сережу. Я ни в чем его не виню. Он по-своему прав. Он не смог сделать больно нашим детям, выступив категорично против их отношений. К сожалению, вышло так, что его благие намерения повлекли за собой беды гораздо более масштабные, чем простой отказ дать родительское благословение… Это тогда Серго поседел. Я когда увидела – заплакала. Старалась, чтобы он моих слез не заметил. Вместе с тем, я гордилась его мужеством, гордилась, что у меня такой сын. Сильный. Весь в отца, хотя с виду-то и не скажешь. Оказалось – я плохо его знала, так как не ожидала от него того, что увидела воочию, едва только пришли испытания… Сердце у него пошаливает, Тая. Имейте в виду. Валидол и нитроглицерин лучше всегда иметь под рукой.
        Я чуть было не брякнула, что у меня муж кардиолог!
        -Правда, в последнее время, - продолжала она, - всё тьфу-тьфу, наладилось. Но кто знает?
        Я кивнула, подтверждая. В душе было такое смятение... Словно новыми глазами на мир взглянула! И… я внезапно расплакалась. Поняла, что готова за него, за Серго, даже на смерть пойти… По-моему я всё рассказала Софико Николозовне – захлебываясь в слезах – и о Лёне, и о том, как сильно люблю ее сына, как боюсь потерять его… Не помню. Помню только, как она утешала меня, нежно, по-матерински обняв за плечи…
        А потом я успокоилась, восстановила свой макияж (к счастью, тушь была водостойкой) под руководством Софико Николозовны ("Он ничего не должен заметить, а то решит, что я нарочно довела вас до слез") и мы пошли в буфет, где я когда-то брала у Бежина интервью ("когда-то"! – всего-то три месяца назад!).
 
  * * *
        В актерском буфете мы снова разговорились об искусстве и театре, просидели там довольно долго. Мне стало казаться, что эту спокойную, седую женщину я знаю уже давным-давно. Помнится, мелькнула мысль, что у Серго могла быть только такая мать. Они, вроде бы, и не похожи, но улыбка та же – ясная, безоблачная.
Вскоре к нам присоединился сам Бежин. Дина Иосифовна отпустила его раньше остальных – как видно за хорошее поведение. Стараниями Серго знакомство скрепили хорошим шампанским, которое очень кстати появилось в буфете – и я почувствовала себя при этом невестой. Честное слово!
        Как я уже говорила, с Серго мы сравнительно давно не виделись – из-за болезни Лёни. Нет, ничего страшного у моего благоверного не было. Обычная простуда на фоне весеннего авитаминоза. Но он, как и большинство мужчин, превращал банальный насморк в неизлечимую, смертельную инфекцию, целыми днями валялся на диване в гостиной и, наверно, действительно мог умереть. Я поверила в это, когда он отказался ехать на вызов в свой "стационар". Такого еще ни разу не случалось на моей памяти – Лёня был настоящим фанатиком и прирожденным врачом. Он мог пожертвовать собой во имя спасения пациента. Раз уж не нашел в себе сил подняться с кровати – стало быть, ему действительно очень плохо. Я ухаживала за ним, как за младенцем. Провалялся Лёня ровно неделю. Совесть не позволяла мне бегать к Серго на свидания, потому-то мы с ним и не виделись всю эту неделю. Наконец, я начала терять терпение, подозревая, что Лузан чего-то темнит, изображая болезнь, тем более что теперь он подолгу сидел на телефоне, консультировал коллег из стационара…
        Вскоре Софико Николозовна встала из-за стола и, сказав, что ей, пожалуй, пора пройтись по магазинам, улыбнулась мне, потрепала Серго по вихрастой макушке, отказалась от предложения подвезти:
        -Нет, нет, я сама доберусь. Люблю побродить по Москве. А вы, молодежь, поужинать не забудьте. Незачем, с таких лет, портить желудки бутербродами.
        Я, по-моему, покраснела, потому что поняла по какой причине она уходит: наверняка оценила наши с Серго взгляды друг на друга. У выхода из буфета Софико Николозовна конфиденциально помахала мне рукой (Серго сидел спиной к двери).
        -Исиат, - он смотрел на меня, подперев щеку рукой, - у твоего Леонида совесть есть вообще? Он тебя в сиделки что ли нанял?
        -А что случилось? – услужливо поинтересовалась я.
        -Да ничего особенного, - проворчал он. – Сейчас как сгребу в охапку, как уволоку в гримерку – тогда узнаешь, что случилось.
        -В гримерке сплошная антисанитария, - заметила я.
        -Так… хорошо, - он придвинул ко мне свой стул, и рука его обжигающе легла мне на бедро. – Тогда где тут не антисанитария?
        -А что у вас здесь еще есть?
        -Душ у нас здесь есть, - Серго показал в сторону артистического душа. – Там почти стерильно.
        -Да, но и душ мне не нравится…
        -Отчего нас там не устраивает?
        -Нас устраивает, но мы капризничаем, - томно проговорила я и засмеялась, не удержавшись в образе.
        Серго покосился на буфетчицу и поцеловал меня. Я потянулась к нему снова, но он погрозил мне пальцем:
        -Угомонись. Не то действительно придется тащить тебя в какое-нибудь укромное местечко. Ума не приложу, как я вытерпел неделю. Поехали скорей, пока Бежин окончательно не спекся.
        -К тебе? – сказала я, поднимаясь вслед за ним.
        -Да. Петька сегодня в гостях у моей тети, так что у нас с тобой куча времени.
 
Серго
        В конце марта Петьку отправили в приют. Дэда, немного погодя, тоже уехала. Она заскучала по Владимиру, по подругам… К моему удовольствию, они с Таисией обменялись телефонами. Уж не знаю, на чем сошлись эти две, на первый взгляд абсолютно разные женщины, но их взаимопонимание было неоспоримо. Дэда загадочно замолчала о внуках. Ее молчание меня насторожило, но быстро подзабылось – пришли заботы, связанные с судьбой Петьки.
        Приют, конечно, являлся трагедией, но, тем не менее, я вдохнул свободно: в последнее время меня начали тревожить визиты Пашки в школу. Он заявлялся пьяным, пугал детей и молоденькую учительницу до полусмерти, скандалил. Однажды его сдали в милицию, и он провел там положенный срок, трудясь на благо и процветание столицы. Петька от него прятался и часто плакал. Мы с Таисией старались как-то его развлекать, но что мы могли сделать? Пашка был его отцом, а мы, в сущности, чужие дядя и тетя… В детский дом мы отвезли его так же вдвоем. Поговорили с воспитателями, посмотрели, как живет ребятня. Жила она небогато, но весело. Взрослые показались вполне подходящими, дети к ним тянулись. Это слегка успокоило. Петька грустно улыбнулся, обнял меня и сказал:
        -Ты приезжай ко мне почаще, дядя Сережа. Хотя бы первое время, пока я не привыкну. Обещаешь?
        Я пообещал. Сам знал, что не приезжать не смогу и каждый свободный день стану проводить здесь… Домой ехали молча. Таисия всхлипывала, отвернувшись к окну.
        Было бы глупо надеяться, что теперь Пашка потеряет сына из виду – это лишь вопрос времени. Пройдет месяц-два и его заплывшая от возлияний физиономия нестираемо нарисуется в окрестностях детского дома. Как бы он не наделал глупостей, а то, чего доброго, загремит в тюрьму. Петьке, конечно, не хватает еще и уголовника-отца.
Телефонный бред, которым Пашка изводил меня в последнее время, прекратился. Домашний телефон подозрительно замолчал (не считая звонков от поклонников) и я постарался морально подготовиться к тому, что наверняка последует за паузой. Где Пашка и почему не звонит, можно было только догадываться. Любое молчание я расцениваю, как предвестие беды, но на этот раз всё оказалось куда проще, чем ожидалось. Он разузнал мой адрес и заявился лично, рассчитывая застать Петьку. Однажды Таисия пришла совершенно напуганной. Она открыла дверь своим ключом и, не успев войти в квартиру, сообщила мне, что на лестнице сидит какой-то бомж.
        -Взгляд у него такой, будто он всех готов растерзать, - прибавила она.
        Я велел ей не выходить, а сам отправился на лестницу. Пашка сидел на ступеньке. Взгляд у него был страшноватый – что точно, то точно. Я захлопнул дверь секции и сел рядом, размышляя, кто же это у нас в подъезде такой сердобольный, что помог Пашке миновать бронированную дверь с кодовым замком.
        -Куда ты его увез? – спросил Пашка сипло. – Где спрятал?
        Он сидел, раскачиваясь из стороны в сторону и от него жутко воняло.
        -Петька в детдоме, - ответил я. – Никто его от тебя не прятал. Уж если кто в этом и виноват, так только ты, касатик. Не губи человеку жизнь, оставь его в покое. Он повзрослеет, сам разберется…
        -Хочешь, чтобы я поверил, будто он "разберется" в мою пользу?
        -Он, в отличие от тебя, реалист. Твоя философия предельно проста: люди – бяки, жизнь – дерьмо, а самый большой гад в этой дерьмовой жизни – Бежин! Слишком всё просто у тебя. Подумай хорошенько. Ты же не сам по себе живешь, вокруг – целый мир и отгородиться от него нельзя, хоть тресни. Работать над собой надо, приспосабливаться, притираться. Иначе, Пашка, мир тебя просто возьмет и выплюнет.
        -Как это? – озаботился он.
        -А очень просто: напьешься однажды и дашь дуба в подворотне.
        Пашка уронил голову и всхлипнул:
        -Это я Светланку убил, - просипел он. – Это я… алкаш… синяк… ненавижу…
        -Спасибо, что хотя бы понял, - вздохнул я. – Послушай, давай помогу тебе от "синьки" избавиться? Мой друг недавно закончил курс лечения – теперь вообще не пьет. С врачами поговоришь, они посоветуют что-нибудь… Потом, возможно, удастся тебя к нам в театр пристроить. Не скучаешь по сцене?
        -Не нуждаюсь я в твоей помощи. Чистюля. Хлыщ. Фраер, - отозвался он неохотно. – Всю душу ты мне вымотал…
        -Опять деньги кончились? – понял я.
        -Не твое дело. Проваливай в свой малогабаритный кондоминиум.
        -Ну, допустим, дам я тебе денег. Дальше?
        -Дай "чирик". У меня аванс через неделю. Отдам.
        Мы сидели на ступеньке и неторопливо беседовали, как приятели. Пожалуй, мы и были приятелями поневоле. Беспросветное Пашкино пьянство привело к тому, что даже мать не хотела его знать. Выходило так, что кроме меня ему и поговорить-то не с кем, денег попросить не у кого. Он часто вслух мечтал о том, как поднакопит деньжат, заберет Петьку и уедет к матери, в Калининград, подальше от ненавистной Москвы. Когда Пашка просил денег, я всегда давал. Без возврата, естественно. Из жалости давал, зная, что поступаю непедагогично. Не мог я смотреть на его мучения. Мне хорошо памятны слова Светы, ее просьбы ни в коем случае не обижать Пашку. Словно завещание… И я вынужденно смирился с ролью козла отпущения. Кому-то нужно было принести в жертву свое самолюбие. Мне казалось, что всё утрясется: рано или поздно он загремит в больницу, а там уж я сделаю так, чтобы врачи-наркологи как следует прикрутили его к койке и так оприходовали, чтобы спиртное опротивело навеки вечные. Ничего не пожалею: связей, денег… добродетели своей, будь она неладна! Но человека из Пашки сделаю. Я выпарю весь спирт из этого пьянчуги!
        -Держи свой "чирик", - сказал я, поднимаясь со ступеньки. – И усвой: еще раз тут появишься – соседи, с перепугу, сдадут тебя в вытрезвитель.
        -Да я трезв! – воскликнул Пашка, трезво глядя мутными глазами.
        Наблюдая, как жадно он пихает в карман задрипанного пальто мою десятку, я, в очередной раз, его пожалел. Зря конечно. Но что я мог поделать? Что-то мне подсказывало: ради памяти Светы не имею морального права пинать его… На следующий день я поехал к ней, на кладбище. Не знаю зачем. Положил цветы, поговорил с фотографией. Отлегло. До самого вечера меня не покидало чувство, что повидался с хорошим, добрым другом…
 
  * * *
        Через неделю начался сплошной цейтнот. Близилась премьера и Дубенко гоняла нас беспощадно. Поскандалив, для приличия, еще немного, она сдалась и позволила мне играть Хлудова так, как я хотел. Спорить со мной было бесполезно (излюбленная ее острота в мой адрес: "Если вы спорите с дураком – поздравляю, значит дураков уже двое"). Я перевирал текст, путался и капризничал. Дубенко наверняка знала, что это делается нарочно и махнула рукой, а я только этого и ждал.
        Таисия теперь сама не ходила на репетиции, чтобы не портить, как она мне говорила, "конечного впечатления". Со всеми театральными заморочками мы стали гораздо реже видеться. Три дня разлуки доставляли мне массу неприятностей – от нервозности до повышенной температуры (я не шучу). Я почти сходил с ума, если мне не удавалось хотя бы поговорить с Таисией по телефону. Она не злоупотребляла ситуацией сложившейся в ее семье, жалела мужа и не бегала ко мне при каждом удобном случае. Даже на сдачу спектакля не пришла потому, что в тот день Леонид был дома! Я подозреваю, что далеко не всегда они "спали в разных комнатах"… Приходилось мириться, хотя я, конечно, злился и ревновал, презирая, впрочем, себя за собственнические замашки. Зато, когда Леонид зависал на суточном дежурстве, Таисия бросала свои дела и приезжала ко мне.
        Однажды на служебном входе изловили Пашку, и торжественно препроводили в вытрезвитель. Узнав о происшествии, Дубенко с укоризной сказала:
        -С огнем играешь, Бежин. Брось ты эти нежности с алкоголиком. Криминальную хронику смотришь? Оно и видно, что нет. Когда-нибудь он упьется до невменяемости, и устроит тебе полет на девятое небо.
        -Он не злой, - ответил я. – Он – несчастный.
        -Все они несчастные, - возразила Дубенко. – Ты забыл, как этот бедолага забивал Светика до сотрясений мозга? По ее стопам идешь.
        Крыть мне было нечем, но я верил, что гибель Светы его чему-то научила…
 
Часть 2
Тая
        Я всегда считала, что актерам, как и спортсменам, перед решающей игрой, спектаклем, полагается отдыхать, копить силы, выспаться… Накануне премьеры "Бега" Лёня не был на дежурстве, но Серго, почти насильно, привез меня к себе. Я пыталась протестовать и отбиваться, но он был непреклонен. Мы не спали всю ночь, уснули только  утром, полностью обессилев, хотя так и не исчерпали до конца Бежинской фантазии. Зато, проспали, как убитые, до двух дня. Впрочем, это я проспала до двух – когда проснулась, Серго был уже на ногах, бодр и весел, как обычно. Он отпускал добродушные шуточки по поводу моего разбитого вида, когда я, хромая и охая, побрела в ванную. Там я немного пришла в себя и очухалась настолько, что, выйдя, сразу выгнала с кухни хозяина, собиравшегося варить кофе. Насколько я успела узнать (и попробовать), Бежин сам неплохо готовит (он ссылался на армию, где два года служил при кухне, и на студенческое общежитие, где девчонки давали ему уроки кулинарии), но я не могу смотреть на мужчину у кухонной плиты! В моем понимании это связано если не с пищевым отравлением, то, в лучшем случае, с кремированной яичницей…
        Время ползло к четырем. В четыре Серго планировал выйти из дома, чтобы успеть еще заехать на бензозаправку (бензина оставалось ровно на дорогу до нее). Отчего-то именно в тот день мне не хотелось расставаться, отпускать его от себя. А он, чем ближе стрелки ползли к четырем, тем сильнее отдалялся от реальности, и всё больше начинал походить… на белого офицера. Думаю, если бы мне пришло в голову назвать его, для проверки, не Сергеем, а Романом (так зовут Хлудова), он, не заметив подвоха, откликнулся бы. Серго говорил всё реже и, наконец, совсем замолчал, глядя в окно. Некоторое время я сидела на диване и смотрела ему в спину. Прямой, стройный, широкоплечий… Вылитый офицер, только Хлудов должен быть "курнос, как Павел и болен чем-то". Этот – не курнос и не болен – он просто СВЕТИТСЯ. Светится  даже сейчас, против майского солнца, бьющего из окна теплым, радостным водопадом. Не усидев, я подошла, обняла и поинтересовалась, не мешаю ли готовиться к премьере. Серго ответил, что нет, наоборот – помогаю – а еще лучше, если я отвлеку его каким-нибудь разговором, он не должен настолько УХОДИТЬ, да и… Что-то у него какие-то предчувствия, неприятные. Я поспешила его успокоить, сказала, что он нервничает перед премьерой. Серго согласился, а потом взял меня за руку и повел за собой на застекленную лоджию. Из открытой рамы веяло весной и черемухой. Мы долго целовались в этих умопомрачительных запахах, а потом я сказала:
        -Можно тебя спросить об одной вещи?
        -Спрашивай, конечно.
        Я сделала паузу, собираясь с мыслями.
        -Что бы ты мне ответил, попроси я о ребенке?
        Он тоже помолчал, опустив голову.
        -Ты действительно хочешь ребенка, или только раздумываешь над моим мнением по этому поводу?
        -Я не знаю. Хотела посоветоваться. Мне уже поздно, наверное, думать о детях…
        -Поздно, - усмехнулся Серго. – Тебе не пятьдесят, и даже не сорок пять.
        -Однако, и не двадцать пять…
        -Ерунда. У тебя есть, как минимум, лет десять. Успеешь найти более подходящую, чем я, кандидатуру.
        -Более подходящую? Не делай, пожалуйста, вид, что не понял, о чем я говорю.
        Он внимательно посмотрел мне в глаза. Прислонился к балконным перилам, вздохнул.
        -Таисия, - начал Серго официально, но прервался и продолжал более мягко и тихо:
        -Я ждал этого разговора, но надеялся, что его удастся избежать…
        -Ты не хочешь детей? Я же не настаиваю…
        -Да нет, ты не поняла, - он притянул меня к себе и обнял за талию, как если бы мы собрались танцевать медленный танец. – Раз уж пошел такой разговор, ты должна знать. Существует реальный риск, что у тебя от меня может родиться больной ребенок. Дело не в каком не в возрасте – я не верю, что рожать детей нужно чем раньше, тем лучше. С жизненным опытом, постепенно, только и понимаешь, как нужно их правильно воспитывать. Другое дело, что в двадцать лет к жизни относишься проще и… Не буду залезать в дебри. Проблема тут, больше всего, во мне.
        -Зачем ты такое говоришь? – удивилась я. – "Больной ребенок" – как тебе только в голову могло прийти!
        Мои ладони лежали у него на груди, и я чувствовала, как бьется под ними его сердце. Он не был взволнован нашим разговором, он был спокоен. Должно быть, говорил о том, на что давно потерял надежду.
        -Если я говорю о чем-то, Исиат, значит, у меня на то есть основания, - сказал Серго мягко.
        -Есть основания? – пробормотала я, хлопая глазами.
        Сразу же припомнился рассказ Софико Николозовны и мой шок от услышанного. Но я считала гибель девочки трагической случайностью и почему-то не подумала, что мой ребенок так же может родиться больным.
        -Я говорю не для того, чтобы напугать тебя, - продолжал он. – Ты просто должна быть осторожной и не рубить с плеча. Не заставляй меня взваливать на тебя то, что я не в праве. Это не твоя боль, и лучше бы тебе о ней не знать. Подумай хорошенько, взвесь. А я… я готов. Хоть сейчас.
        Он вновь опустил голову.
        -Откуда ты? – проронила я, чужим голосом. – Ты не с другой ли планеты прилетел? Ты не похож на обыкновенного человека. Ты вызывающе на него не похож! Духовно ты выше нас настолько, что мы просто не можем понять тебя. Мы видим в тебе совсем не то, что есть на самом деле. Не потому, что мы слепы или глупы – мы просто не в состоянии осмыслить то, что видим, оттого меряем тебя своими, земными мерками.
        Повисла пауза. Я понятия не имею, что заставило меня произнести эти слова, но когда я это говорила, с Серго произошла удивительная метаморфоза. Глаза его внезапно засинели, как у инопланетян в фильме "Дюна", а сердце под моими ладонями забилось сильнее. Дрожащим голосом я добавила:
        -Не удивлюсь, если ты вдруг исчезнешь без следа, оставив мне в наследство только вопрос: "А был ли он на самом деле?".
        Серго крепко обнял меня.
        -Ты очень мне нужна, - сказал он шепотом, в самое ухо. – Я умру без тебя. Надеюсь, что мы с тобой будем вместе до тех пор, пока ты не скажешь мне, мол, всё, Бежин, приехали, тебе выходить. Вот тогда я уйду навсегда. Надеюсь, мы с тобой сами сможем это решить.
        -Похоже на заверение в вечной любви, - сказала я.
        Он не ответил. Только улыбнулся. А я, в который раз подумала, что у него поразительная улыбка, которая своим сиянием озарит самый непроглядный мрак. Так улыбаются дети в колыбели, так улыбался только Сережа Бежин, которого я всегда любила, люблю до сих пор и, наверное, буду любить до конца дней…
 
Серго
        Обычно перед премьерами я злюсь, нервничаю, а иногда – курю. Но в тот день я чувствовал себя будто на вершине мира. Даже то обстоятельство, что, по сути, признался Таисии в любви, в том, что всю жизнь искал только ее, не портило настроения. Напротив, я был счастлив, в отличие от тех случаев, когда меня вынуждали что-то обещать, клясться в чем-то. Возможно, разница заключалась в том, что Таисии я не врал?
        Разумеется, мы дотянули до последнего, и вышли из дома не в четыре, а почти в пять. Ни о какой бензозаправке и речи быть не могло, ждать такси некогда, ловить машину – так же. Но нам было наплевать. До метро – бегом, с лестницы на платформу буквально кубарем скатились, ежесекундно налетая на кого-то и рассыпаясь в извинениях, но на поезд успели – двери захлопнулись, едва мы влетели в вагон.
        В шесть я ворвался в театр (Таисия, во избежание встречи с Дубенко и скандала, вошла с центрального входа со специальной проходкой, добытой для нее мною). Дин сидел в гримерке, как ожившая картинка из справочника "Титулы, мундиры, ордена". Нарочно для премьеры он отрастил усы.
        -Где ты шляешься? – заорал он, увидев меня. – Дубинушка сейчас устроит тебе Варфоломеевскую ночь!
        Я отмахнулся, стараясь поскорей отдышаться. Сел и посмотрел на себя в зеркало. Рожа была абсолютно мартовской и не тянула на лицо больного, сломленного человека.
        -А-а! Явился не запылился! - раздалось от дверей. Это Дубенко стояла на пороге, уперев руки в боки.
        Я не ответил, только посмотрел через зеркало. Она смутилась.
        -Скажешь, когда будешь готов, - сказала Дубенко коротко. – А мы – оценим размеры твоего дарования. Денис…
        -Понял, - откликнулся Дин и вышел вслед за ней, звякая шпорами.
        Дверь закрылась.
        Я отвернулся от зеркала. Руки на колени, ладонями вверх. Сосредоточился. Терпеть не могу приходить за три часа, методично настраиваться… При моем графике и вечной, не проходящей физической усталости вкупе с недосыпом, нет лучше способа встряхнуться, чем прийти за несколько минут до начала, и моментально ринуться на сцену. Мобилизует так, что лучше некуда, а усталость с недосыпом удирают без оглядки. Как правило, в эти самые моменты, я испытываю ощущение сродни падению с высоты в жуткую пропасть. Падаю долго и стремительно, до тех пор, пока не почувствую толчок и опору под ногами. К счастью, расшибаться пока ни разу не приходилось, потому, что скорость "падения" слегка замедляется к концу. Возможно, на этот раз я слишком торопился, оттого и "рухнул" не на ноги, а на левый бок, да так, что заныло плечо. Меня захлестнуло отчаянием, холодом и смертельной тоской. Задрожали пальцы. В ушах зазвенело. Я сжал руками виски и наклонился вперед, чтоб не потерять сознание. Подозреваю, что такой варварский метод – нечто вроде искусственно вызываемого синдрома раздвоения личности. "Ты уродуешься, Бежин, - говорила по этому поводу Дубинушка. – Долго так не протянешь". Сейчас договорились до того, что, мол, система Станиславского в корне неверна – это сатанизм. Я бы и рад, быть может, поверить, но мне требуются доводы поубедительней. Есть конечно в этой самой системе моменты, с которыми можно спорить, но, в целом, она всё же единственно верна. К тому же, я слишком люблю свою работу, чтобы впечатляться беспочвенными обвинениями в смертных грехах…
        Вот, теперь можно поворачиваться к зеркалу. То, что я увидел, мне понравилось. На лбу пролегла вертикальная складка, глаза постарели, а лицо стало бледным, как у покойника. Я покачал головой, рассматривая свое отражение. Подумал, слегка мазнул светлым гримом нос снизу, чтобы создать хотя бы видимость курносости, и убрал коробку в стол. Спектакль уже начался. По трансляции со сцены слышалось пение монахов, и нужно было поторапливаться. Я всегда (точнее, чаще всего) сам гримируюсь и одеваюсь – даже в этом давать мне советы бесполезно. Попытался соорудить тот самый "вечный, неразрушимый офицерский пробор", как того требует ремарка Булгакова. Для этого пришлось намазаться гелем, расчесать волосы на косой пробор, а потом отправить их назад. Дубинушка ворчит, что с такой прической я похож на манекен, торчащий в витрине. Она права пожалуй – да это и к лучшему…
        За пять минут до своего выхода я уже стоял перед худруком, в офицерском обмундировании и шинели, а она "оценивала размеры моего дарования".
        -Вполне, - сказала Дубинушка. – Жаль вот только, что нос у тебя длинноват для Хлудова.
 
Тая
        Дина Иосифовна – человек удивительный. Ее постановки нельзя назвать женской режиссурой – разве что в них угадываются некоторые нюансы, которые вряд ли подметил бы мужчина. Женщины в ее творениях действительно ЖЕНЩИНЫ. Они необязательно красивы, но обязательно глубоки. Она выбирает пьесы "по себе", это чувствуется. Женские образы Дубинушка продумывает до мелочей, вплоть до украшений, словно над ним поработал профессионал-стилист. Зачастую она рисует личность, казалось бы, диаметрально противоположную образу, предложенному автором, но воспринимается это настолько естественно, что убеждаешься – а ведь она снова права! Ну кто, кроме Дубенко, мог ввести на роль Скупого Рыцаря в "Маленьких трагедиях" двадцатишестилетнего актера (как раз столько было Бежину, когда он начал играть Барона)?! Вот и Серафима Корзухина в "Беге" мало похожа на ту, что выписана Булгаковым. Она вялая, без малейших признаков твердого характера (а именно такой, твердой и стойкой, она мне всегда казалась). Ее дерзость и твердость проявилась только  раз, в полубреду, во время болезни, когда она кричала Хлудову, что он зверюга и шакал. А в общем, Серафима – изнеженная барышня из высшего света. Складывалось впечатление, что Дина Иосифовна терпеть ее не может. Куда больше она, по-видимому, тяготеет к Люське, подруге генерала Чарноты (в Люське я узнала ту самую девушку, что была одета под пажа на дне рождения Дубенко, с которой танцевал тогда Бежин, и о которой я у него намеренно ничего не спрашивала, а сам он помалкивал).
        Серго меня… потряс наверно – не знаю, как выразиться точнее. Ему можно было дать минимум лет сорок пять, к тому же, каким-то непостижимым образом, он действительно стал слегка курнос. У него был ледяной голос, от звука которого продирал озноб, темный, тяжелый взгляд (под этим взглядом актеры горбились - им, судя по всему, и вправду становилось страшновато). Он нервно вздрагивал при каждом звуке, сидел на табуретке съежившись, сжав сомкнутые ладони коленями. До "Бега" я успела побывать на трех спектаклях "Равноденствия" (в том числе и на знаменитом "Безумном дне"), но ни одна из ролей Серго не потрясла меня так, как потряс Хлудов. Конечно, этот персонаж не похож ни на одного из виденных мной, да и сравнивать их, пожалуй, не стоит. Но ведь речь только о впечатлениях. Возможно, я ничего не понимаю в театре, но чутье никогда меня не подводит: "Бег" – это образец настоящего искусства, театральный момент истины, и, во многом, благодаря Серго. Мои мысли подтвердили сидящие вокруг театралы. В антракте, обмениваясь впечатлениями, они сказали, что Бежин сегодня в ударе и хорош, как никогда.
        -На износ работает парень, - сказал лысый дяденька своей соседке. – Как бы ему раньше времени не сломаться.
        -Не сломается, - не согласилась дама в декольте с блестками. – Молодой он, рано ему ломаться.
        -А возраст тут ни при чем, уважаемая, - возразил лысый, оборачиваясь со своего соседнего ряда. – Сердчишко-то не железное. Вы только представьте себе, какие нагрузки оно несет, когда он вот так выкладывается!
        -Да, я слышала, что у артистов главные профессиональные заболевания – голосовые связки и сердце, - подтвердила дама в декольте. – Вы, значит, считаете, что он уже обречен?
        -Гениальные актеры, как правило, умирают от сердца, - авторитетно заявил лысый.
        -Да что вы его хороните? – не утерпела я. – Он не собирается на кладбище!
        -Вот видите – девушка не согласна, - обрадовалась Декольте, и обратилась ко мне:
        -Вы знакомы с Бежиным?
        -Немного, - осторожно сказала я.
        -А вы – актриса?
        -Я – журналист.
        Спутница лысого обернулась и посмотрела на меня с неприязнью.
        -Как же много у нас желающих погреться в лучах чужой славы, - сказала она презрительно и отвернулась.
        -Скажите, а правда, что он голубой? – поинтересовалась Декольте.
        Я честно старалась не рассмеяться, а потому сказала коротко:
        -Нет.
        -Вы точно знаете?
        -Абсолютно.
        -Это замечательно, - обрадовалась она. – Вы понимаете, как-то обидно, что такой талантливый и симпатичный мальчик - голубой. Складывается впечатление, будто гениальные люди – сплошь голубые, а красивые мужчины – тем более. Как же они тогда, скажите, передадут потомкам свои гены?!
        -Вы, уважаемая, слишком узко мыслите, - проговорил лысый. – Гении определениям не поддаются. Я прав? – он посмотрел на меня, ища поддержки.
        Я пожала плечами:
        -Да, пожалуй, в рамки его не загонишь, это точно. Но с ориентацией у него, как ни странно, полный порядок. Извините, если огорчила.
        Спутница лысого хихикнула и посмотрела на него.
 
  * * *
        Оставшиеся два действия шли без антракта. Я и думать забыла о своих разговорчивых, любознательных соседях, но вскоре услышала всхлипывания дамы в декольте…
        Сменив шинель на гражданский бежевый костюм, Хлудов стал вдруг лишь сломленным, больным человеком, лишенным не только Родины, но и себя самого, словно бы в шинели заключался некий потенциал, превращавший его в чудовище. Даже голос изменился – он был уже не ледяным, а каким-то… пожалуй, он звучал, как осколки того самого льда. Хлудова было жаль до слез. Он неминуемо перетягивал на себя всё внимание, даже если молчал и не двигался. Роман Валерьянович, в исполнении Бежина, обладал настолько сильным магнетизмом, что запросто верилось в боевые заслуги генерала. Он не выглядел дутым, наигранным персонажем – он был реален! Достойный дуэт Бежину составлял, пожалуй, только генерал Чарнота. Игравший его актер показался мне смутно знакомым, но его имени я не знала, несмотря на то, что однажды мы даже, вроде бы, разговаривали о чем-то в гримерке. Ах, ну да, как я могла забыть – он пытался назначить мне свидание и, помнится, очень уж разозлил этим Серго. Играл он азартно, словно в карты, и выглядел не менее убедительно, чем Серго в роли Хлудова. Но, даже Чарнота подчинялся малейшему жесту и перемене интонаций всё того же Хлудова…
 
Серго
        Выстрел грохотнул так, что в ушах ухнуло и зазвенело. Я рухнул ничком на шершавые доски, мало что поняв. Не понял даже отчего упал. Единственное, что знал точно – некто Роман Хлудов вышиб себе мозги из револьвера. А кто этот Хлудов? Понятия не имею. Тогда при чем здесь я?.. Свет погас и я не услышал, а скорее почувствовал, как тихо прошуршал закрываемый занавес. В темноте я поднялся на ноги и, пошатываясь, наугад выбирая направление, потащился к кулисе. Там нащупал спасительную стену и привалился к ней, чтобы, чего доброго, не свалиться еще раз. Я не видел, как снова открылся занавес, не слышал аплодисментов… ничего. Тишина и темень кромешная были вокруг меня. Зрители в зале что-то скандировали, кто-то тряс меня за плечи, а потом окатил водой. Я помотал головой, как взнузданная лошадь, и ткнулся лбом в стену, словно хотел ее протаранить.
        -Да ты чего, Серега?! – испуганно воскликнул где-то рядом голос Дина. Это Дин меня тряс.
        Я понял, что слух и зрение ко мне вернулись. С волос текла вода, вперемешку с гелем, смывая "вечный пробор". Хлудовский костюм был мокрым до нитки, и стоял я в луже. Дубенко – рядом, с широким, пустым кувшином из реквизита, литра на два.
        -Что за идиот придумал всерьез зарядить револьвер? – прохрипел я, пытаясь, по-видимому, шутить. – Ни черта теперь не слышу.
        -Да ты сядь, Бежин, - сказала Дубенко. – Критика потом.
        Меня усадили в кресло, придвинутое со сцены Дином. Я упал в него, и удар о сидение отдался в левом плече. В зале всё так же шумели и скандировали.
        -Ну где же он? – услышал я как сквозь вату чей-то нетерпеливый голос.
        -Не может он выйти! – крикнула Дубенко.
        И мне, тоном заботливой медсестры:
        -Тебе водички дать?
        -Спасибо, - ответил я, пытаясь смахнуть с бровей и ресниц капли – текущие с волос вода и гель немилосердно щипали мне глаза, - воды с меня уже довольно.
        Что это было, а? Холостые патроны? Да черт с ними, с патронами. При чем тут вообще патроны?.. В жизни со мной такого не случалось. На тот свет пора что ли?
        -Мне нужно в гримерку, - сказал я, поднявшись с кресла и держась обеими руками за его спинку. Дин бросился поддержать меня, но я пресек эту попытку.
        -Ты же на ногах еле стоишь! – воскликнул он.
        -Не трогай его, - посоветовала Дубенко. – В самом деле – пусть побудет один. Никто не лезьте к Бежину. Все слышали?.. А мы пойдем за него публике поклонимся.
        -Дин, - попросил я, - Исиат найди пожалуйста.
        -Вот шебутной, - пробормотала Дубенко, уходя, - обзывает приличную женщину каким-то азиатским именем…
        -Привести ее к тебе? – спросил меня Дин, как ни странно, поняв, кого я имею в виду.
        -Да, если тебе не трудно.
        -Я найду ее, не беспокойся.
        Я кое-как доплелся до гримерки, до своего стула, рухнул на него и на долю секунды, видимо, потерял сознание. Когда очухался, окружающие предметы воспринимались ярче, звон в ушах почти прекратился, руки-ноги слушались. Я приблизил руки к глазам, пошевелил пальцами. Да, вот они, мои… Постарался вспомнить спектакль – оказалось, что помню всё, даже и то, как переодевался в штатский костюм к третьему действию… Ничего особенного. Я всего лишь не рассчитал силы и выдохся к финальной сцене. Сложная психологическая роль бумерангом вернулась ко мне из глубины зрительного зала и прошлась по нервной системе. Нужно, пожалуй, быть более осмотрительным с Хлудовым, не то он оперативно разделает меня, как мясник говяжью тушу… Сравнение мне не понравилось. Я стянул мокрый пиджак, бросил перед собой на стол и развязал галстук.
 
Тая
        Актеров много раз вызывали на бис. Дубенко и актрис завалили цветами (откуда только взялись свежие цветы после трех часов спектакля?). Требовали Бежина, но он так и не вышел. А когда Дина Иосифовна сказала, что Серго выйти не сможет, я вдруг запаниковала. Сунулась было к выходу, но кругом толпилась восторженная публика и пройти не удалось. Пришлось набраться терпения и ждать.
        -Что я вам говорил? – победно протрубил лысый. – Просто так ничего не проходит.
        -Что там могло случиться? – взволновалась Декольте, взглянув на меня.
        -Не знаю, - ответила я, отчаянно озираясь в поисках лазейки. – Еще ни разу не случалось, чтобы он не вышел.
        -Девушка, - обернулась ко мне спутница лысого, - вы сегодня с ним увидитесь?
        -Да, конечно.
        -А вы не могли бы попросить автограф для меня? Меня Аня зовут.
        -Я спрошу, - сказала я.
        -И передайте ему, чтоб берег себя. Мы так ждем от него новых ролей! Он – наша надежда. Обязательно передайте, - настаивала Декольте.
        Все трое, плюс муж дамы в декольте, проводили меня до входа за кулисы. По пути еще раз наказывали передать Бежину свои восхищения и поздравления. Спутница лысого смущенно обещала подождать минут сорок – возможно, я вернусь с автографом… Как обычно, у дверей служебного входа стоял охранник. Про охранника-то я и забыла! Несмело шагнула к нему, придумывая что бы сказать, но к счастью, ничего выдумывать не пришлось - из дверей неожиданно высунулась Марина.
        -Тая! – крикнула она, призывно маша мне руками.
        -Что с ним? – бросившись к ней, на ходу спросила я.
        Мне было безразлично, что стоявшие рядом театралы наверняка расслышали каждое слово. К чему конспирация?
        -Не знаю. Я его не видела. Сальников послал меня искать тебя: Серго велел срочно найти и доставить.
        С этими словами мы почти побежали по коридору. Добежав до гримерок, столкнулись с Дубенко.
        -Здравствуйте, Дина Иосифовна! – выпалила я заранее подготовленное. – С премьерой вас!
        -Спасибо, милая, - заулыбалась Дубинушка.
        -Что там стряслось с Бежиным, Дина Иосифовна? – отпыхиваясь спросила Марина.
        -Ох, девоньки, - покачала она головой, - Бежин – это настоящее бедствие! Сегодня он, видите ли, оглох от холостого выстрела.
        -В самом деле? – с облегчением вырвалось у меня. – И всё?
        -Еще он слегка перенапрягся. Бывает. В следующий раз будет осмотрительней. Ему ведь ничего не докажешь – у него прерогатива набивать шишки самостоятельно, своим фотогеничным лбом. Вот набьет – и только  тогда, быть может, задумается.
 
Серго
        Кто-то постучал в дверь и, после паузы, послышался знакомый голос, словно из забытого сна:
        -Серго… Сереж… - полушепотом, почти благоговейно.
        Я оглянулся, поморщившись от боли, стрелой пронзившей позвоночник от шеи до копчика.
        -Привет, - сказал я устало, увидев Таисию.
        -Как ты?
        -Посиди со мной.
        -А я не помешаю?
        -Нет. Посиди.
        Я подвинул ей стул. Она села, глядя на меня круглыми, испуганными глазами.
        -С тобой в самом деле всё в порядке?
        -Немного устал. А в общем, порядок.
        Таисия протянула руку, пригладила мне мокрую, взлохмаченную челку. Я взял ее пальцы и сжал в ладони.
        -Серго, ты гениальный артист, - проговорила она. – Я боюсь тебя перехвалить…
        -А ты похвали, похвали. Тогда я буду мурлыкать, как кот. Я не падок на лесть, но иногда она приятна. Особенно от тебя.
        Она обняла меня:
        -Да это и не лесть, если честно. Я боялась, что после "Бега", после того, что увидела на спектакле, мне будет страшно рядом с тобой. Но оказалось – всё по-прежнему. Ты всё такой же.
        Как не пыталась Таисия скрыть волнение, а не смогла. Я отстранился и посмотрел на нее.
        -Ты чего?
        -Что?
        -Побледнела. Что такое?
        Она сняла очки и отложила на стол.
        -Знаешь, я запаниковала, когда ты не вышел на поклон… Эти разговоры в зале… Твои зрители в голос твердят, что ты сгоришь, если станешь и дальше так выкладываться… И еще – я только сегодня, там, в зале, до конца поняла смысл той песни!
        -Какой песни?
        -"Бродят бешеные волки по дороге скрипачей". Этот скрипач – ты. Ведь это ты, правда? Теперь и я  заглянула им в глаза, тем волкам.
        Я улыбнулся, но довольно натянуто.
        -Это же только песня, Исиат…
        -Гумилев не писал "только стихов". Все его стихи – это ритуал, легенда, заклинание.
        И неожиданно прочитала:

Моя любовь к тебе сейчас – слоненок,
Родившийся в Берлине иль в Париже
И топающий ватными ступнями
По комнатам хозяина зверинца…

        Я был так удивлен ее знанием Гумилева (раньше она, помнится, не обнаруживала своей эрудиции в этой области), что не нашел ничего лучше, как ответить цитатой на цитату:
        -Может ли кто взять себе огонь в пазуху, чтобы не прогорело платье его? Может ли кто ходить по горящим угольям, чтобы не обжечь ног своих?
        -Ты даже не понимаешь, какие страшные вещи говоришь! – воскликнула Таисия.
        Это прозвучало совсем уж испуганно и я потянул ее к себе. Мне действительно не виделось никакой трагедии ни в песне, ни в происходящем – в конце концов, у каждой профессии свои издержки. Гораздо сильней я был поражен тем, что Таисия свободно декламирует Гумилева, а отнюдь не собственным обмороком в финале "Бега".
В дверь снова постучали, заглянула Виктоша. Виктоша считается в "Равноденствии" завтруппой, но на самом деле ее прямые обязанности составляют менее одной трети работы, которую она проворачивает в театре. Она и стилист, и визажист, и гример. С ней советуется Дубенко, а Мариной она просто-напросто командует. Внешность у Виктоши соответствующая - то есть, умопомрачительная.
        Завидев открывающуюся дверь, Таисия буквально отпихнула меня от себя. В результате я чуть не упал со стула, так как примостился на самом его краешке и сидел очень ненадежно. Виктоша, заметив это, хихикнула.
        -Прошу прощения, - сказала она, улыбаясь. – Мы волнуемся за героя дня. Меня прислали узнать – его уже реанимировали или как?
        -Уже, - ответил я, улыбнувшись в ответ, и взглянул на смущенную Таисию.
        -Они там опять ворчат, что ты тянул одеяло на себя. Вынудил-де всех себе подыгрывать, - Виктоша подошла и с детской непосредственностью уселась на мой гримировальный столик. – Но ты не бери в голову, Сережа – они это от зависти. Давно известно и неоспоримо: ты у нас – зэ бэст.
        По лицу Таисии я без труда разобрался, насколько Виктошина раскованность озадачила ее. Мне-то, как человеку привычному, хорошо было видно, что завтруппой под хорошей "мухой". Она и втрезве не отличается робостью, а тут уж – сам Бог велел.
        -Как тебе сидится? – поинтересовался я, глядя на мокрый пиджак под Виктошей. – Удобно?
        -А что? – она оглянулась себе за спину.
        -Смотри, куда садишься – он же мокрый насквозь.
        -Ой, - сказала Виктоша и, спрыгнув со столика, ощупала сначала пиджак, потом свои джинсы. – Ты прав, - она засмеялась. – Кто это тебя так подмочил?
        -Дубенко приводила в чувства, - вздохнул я. – Как ты думаешь, он теперь сгодится на что-нибудь, кроме мытья полов?
        -Ну, во-первых, для начала его нужно развесить на плечиках…
        Виктоша попыталась заглянуть на свой мокрый тыл через зеркало и снова деловито ощупала джинсы. Я рассмеялся и, чтобы скрыть улыбку, потёр переносицу. Таисия надела очки и посмотрела на меня, как на идиота.
        -Между прочим, - как ни в чем не бывало, продолжала Виктория, - ждем только вас. Долго вы тут еще будете… беседовать?
        -Сейчас придем.
        -Ты очень смешной, когда мокрый, - сообщила она, подхватила со столика мой пиджак и отправилась к выходу, покачивая бедрами.
        Я проводил ее взглядом. Таисия тоже взглянула и отвела глаза.
        -Я, пожалуй, пойду. Нужно позвать Дениса – это ведь не только твоя гримерка, а ты заперся тут, как единоличник.
        -Моих бездомных соседей уже приютили, - сказал я и удержал ее за руку. – Эй, постой-ка.
        -Что? – она села обратно и состроила напряженно-внимательную мину в двух дюймах от моего лица.
        -Тебе пора бы уже и привыкнуть.
        -К чему? К тому, что ты переспал со всеми окружающими женщинами?
        -Это поклеп. То есть, ты сильно преувеличиваешь мои заслуги.
        -Да ладно, не оправдывайся. Я почти свыклась с этими извращениями внутри богемы. Стараюсь свыкнуться. Разве не видно?
        -Пока я вижу только то, что ты силишься скрыть ревность за равнодушием. Тай, ревновать к прошлому бесполезно – к тому же, оно было до тебя. Понимаешь?
        -Да, - вздохнула она. – Здесь особый мир, а я – совсем чужая.
        -Помирились?
        -Разве мы ссорились? – кисло сказала Таисия.
        Меня не хватило на полноценный поцелуй – Таисия сделала это за меня. Потом она улыбнулась, махнула рукой и ушла.
 
Тая
        В буфете шумно обсуждали премьеру. Увидев меня, мужская половина присутствующих принялась воодушевленно обдирать фольгу с горлышек бутылок шампанского. Но они, надо сказать, поторопились. Бежин отсутствовал еще минут двадцать, а меня мучила совесть, так как я припомнила, что обещала автограф спутнице лысого театрала…
        По-видимому, Виктория нарочно дожидалась, когда я выйду – иначе, с чего бы ей сидеть в одиночестве? Не слушая никаких возражений она зазвала меня к себе за столик. Завтруппой была всё так же непринуждённа, будто бы ее джинсы из полиэтилена (я никак не могла взять в толк, почему Виктория не почувствовала, что села на мокрый пиджак). Дубенко безостановочно поздравляли и вокруг нее не было ни одного усталого лица. Но теперь-то я знала, какой ценой им достается успех. Нелегко свалить с ног Серго (это точно!) и, тем не менее, он был практически полутрупом в конце спектакля (да и по истечении часа выглядел не слишком-то презентабельно, чувствовалось, что устал смертельно).
        Войдя в буфет, Серго направился было в мою сторону, но его перехватили и усадили к Дубенко за столик. Он виновато улыбнулся мне и пожал плечами. Я кивнула и ответно улыбнулась ему. Его поздравляли не менее усердно, чем Дубенко. Хлопали по плечу так, что он только пошатывался и бесконечно благодарил.
        Мы с Виктошей тоже обсудили премьеру со всех сторон, за шампанским и фирменным здешним пирожным с цукатами. У меня так и вертелся на языке вопрос об актрисе, игравшей Люську, подругу Чарноты, но я никак не могла придумать, как его сформулировать…
        -Мне очень понравился Чарнота, - вымучила я, силясь подобраться ближе к теме.
        -О, да! – воскликнула Виктоша. – Левка Золотухин. Он потрясающий актер. Общаясь с ним, в него обязательно влюбляешься немного. Такой безыскусный и искренний… Хороший мужик. Еще бы не пил и цены ему не было. Он недавно прошел курс лечения – пока держится. Я считаю, главное – это чтоб человек сам захотел измениться.
        Она настолько энергично тряхнула кудрявой головой, что едва не боднула столешницу. Теперь-то я поняла в чем дело – Виктоша была совершенно пьяна. Однако языком работала исправно.
        -А Бежина ты не ревнуй, - неожиданно сообщила она, интимно приблизившись, - напрасно и бесполезно. Если уж он захочет кого-нибудь трахнуть, то трахнет. Хоть заревнуйся. А ко мне его ревновать смешно. Я – пройденный этап, да и не было у нас ничего романтического. Исключительно секс. Правда, очень хороший.
        -Я не ревную его, - сказала я. – По большому счету. Я теперь на другом этапе – изучаю взаимоотношения внутри богемы.
        -Как успехи?
        -У вас свои законы, свое государство…
        -Разнузданные нравы, - добавила Виктория. – А отдельные индивидуумы еще и волну гонят.
        -Это ты о ком?
        -Да о Дубинушке же. Она до сих пор не простила мне Бежина. Считает, что я воспользовалась ее либеральностью и отвадила его… Ой, сболтнула лишнего!
        -Я знаю о Дине Иосифовне.
        -Неужели сам сказал?
        -Я догадалась.
        -Ну, раз ты знаешь… Он, понимаешь, тут же словно забыл к ней дорогу. – Виктория скорбно покачала головой. – Я теперь тут вроде ссыльной. Прежнего доверия уже нет. И поди, докажи, что не из-за меня он ходить к ней перестал, а из-за Светланки Карташовой. Если б она тогда не погибла…
        -Что за человек она была?
        -Хороший человек. Сережке именно такая жена и нужна (не сочти за камешек в твой огород) – заботливая, терпеливая… Жалко ее. Действительно – хороший человечек. Маленькая такая была, словно кукла, - она улыбнулась, вспоминая.
        Я помолчала и брякнула:
        -А что связывает Бежина с актрисой, которая в "Беге" играла подружку Чарноты?
        -Это ты про Катю? – Виктоша огляделась. – Хочешь, познакомлю вас? Вон она сидит с Княжной и Золотухиным.
        -Нет-нет, не зови! – испугалась я.
        -Ага, струсила? – засмеялась завтруппой. – Катя - нормальная девчонка. Разве что зашоренная на Серго абсолютно. Сама уж не рада. Все способы испробовала, в том числе и каленое железо. Третий месяц, как они прекратили встречаться, а Катька уже вся извелась.
        -Из-за меня? – ужаснулась я.
        Виктория горько и мудро улыбнулась:
        -Не любит он ее. Никогда не любил. Он очень мучается этим, ведь Катька его из стольких бед своим телом, можно сказать, вытащила. Сережа сейчас пытается как-то Катькину жизнь устроить – выдать ее за богатого еврея.
        -А она?
        -Она пока колеблется. Ненормальная всё-таки! Мне б такого еврейчика покинули…
        -Хенде хох! – раздалось откуда-то сверху.
        Мы сидели, словно заговорщицы, склоняясь над столиком и теперь подняли головы. Это был Золотухин. Он приставил палец к спине Виктории.
        -Вот черт чокнутый! – рассердилась Виктория. – Чего ты пугаешь старых больных женщин?
        -Ну прости, не хотел, - он уселся за наш столик. – Девичник у вас смотрю, шепчетесь?
        -Шепчемся.
        -И о чем?
        -О тебе.
        -Ну да?
        -Ты чего хотел-то?
        -С подругой твоей хотел поближе познакомиться. Познакомь, а?
        -А сам что? Оробел?
        -Оробеешь тут. Серега к ней на пушечный выстрел никого не подпускает, кроме Сальникова. Не понимаю, он что, этот Сальников, заслуживает доверия, а я – нет? Серега даже представить меня ей не пожелал…
        -Таисия, - смеясь сказала я. – Можно просто Тая.
        -Золотухин, Лев, - чинно, по-военному кивнул он. – Я действительно оробел, уже во второй раз встретившись с тобой. Ты – настоящая красотка. Можно в щечку?
        Виктоша покачала головой:
        -А вот Серго-то увидит твое "в щечку"!
        -Ничего он не сделает, - сказала я и подставила щеку, на которой Левка запечатлел четкий, как почтовый штемпель, поцелуй.
        -Две тысячи девяносто пять! – радостно объявил Золотухин.
        -В квадрате, - прибавила Виктория весело.
        Я увидела, что один ус у Золотухина почти отклеился, и на меня напал хохот. Еще долго бы мне давиться от смеха, да Виктория ухватила "Чарноту" за усы и отодрала их. Он ойкнул и схватился за нос. Видно, сняв грим, Левка наклеил усы снова, но не очень удачно.
        -Добрейший вечерок честнОй компании, - услышали мы.
        Золотухин мгновенно отодвинулся подальше от меня.
        -Присоединяйся, Серго, - сказал он. – А то я гляжу – ты в одной стороне буфета, Тая в другой… Два часа почти! Где твоя совесть?
        Тут, мне показалось, Бежин, ненавязчиво так, пнул в ножку Левкиного стула. По крайней мере Золотухин почему-то беспричинно дернулся и засмеялся, заглянув под стул.
        -Молчу-молчу, - сказал он.
        -Тая, нам пора, - сообщил Серго. – Ты за Лёню волновалась – вдруг он действительно потерял тебя? Позвонит с работы домой, а там - никого…
        -Нехорошо волновать человека на работе, - поддакнул Золотухин и тут же получил вторично по ножке стула – теперь-то я заметила это совершенно точно.
        -Он у тебя что, постоянно на работе? – полюбопытствовала Виктория.
        -Сутками, - ответила я.
        -Очень удобно, - оценила она.
        -Уже поздно? – спросила я у Бежина, взглянув на темнеющие за окном деревья.
        -Без пяти час.
        -Что, в самом деле?
        -Ты идешь? – не ответив, строго сказал он.
        -Иду!
        Я встала со стула и увидела, что Серго держит в руке мою куртку.
 
  * * *
        Мы попрощались с пирующим буфетом и вышли на улицу. Было темно и сыро (недавно прошел дождь), но тепло. Метро уже закрылось и Серго уговорил меня пройтись пешком – грех портить такую ночь поездкой в такси. Я поразмыслила и решила, что мне безразлично, потерял ли меня Лёня (если потерял и волнуется, то позвонит на мобильный) и когда буду сегодня дома… Главное, что мы шли куда-то рядом, а Серго немного ревновал меня к Левке Золотухину. Понять, что он ревнует, было очень несложно, да и Левка явно заслуживал его ревность – Виктоша права. Я обнаружила, что мне приятна ревность Бежина. Даже очень…
        Идти было недалеко (по Московским меркам) – часам к трем с небольшим мы уже добрались бы до моего дома. К северу, мимо Погодинской, вдоль по набережной Москва-реки, через мост к Киевскому вокзалу, а там уж рукой подать.
        -О чем тебе заливала пьяная завтруппой? – спросил Серго небрежно, но я заметила, насколько его тревожит наше с Викторией шушуканье.
        -Да так. Немного просветила меня относительно богемной жизни, - уклончиво ответила я. – А что это ты так взволновался? Есть что скрывать?
        -НЕчего, - сказал он нарочито равнодушно. – Просто, понимаешь, не очень-то приятно, когда тебе косточки за глаза перемывают.
        Я засмеялась и тронула его за руку:
        -Ладно, Серго, не ворчи. Мы тебя не обсуждали. Немного поболтали о спектакле. Я сказала, что мне ужасно понравился генерал Чарнота. Вот и всё.
        Он посмотрел с недоверием.
        -Сдаюсь, - сказала я, прекращая смеяться. – Еще мы говорили о Кате. Той, которая Люська. Я сама о ней спросила.
        -Почему ты спросила о ней не у меня, а у Виктории?
        -Серго, - начала я.
        -Таисия, - перебил он, - давай-ка не юлить друг перед другом. Тебе что, приятно собирать сплетни? Спроси у меня – я отвечу.
        -Ответишь? – недоверчиво переспросила я.
        -Да, отвечу. Исключительно потому, что это ты спрашиваешь.
        -Извини, - сказала я. – Ну не дуйся, Серго. Я же не злюсь на тебя за то, что ты сел за столик к Дубенко, а не ко мне.
        Он промолчал. Мы шли по пустым мокрым улицам. Фонари отражались в лужах и темных окнах старых домов… Я хотела сказать ему, что прекрасно понимаю всё и прошлое совсем не важно. Мы сейчас вдвоем, нам хорошо вместе - вот что важнее всего… Серго опередил меня.
        -Исиат, - сказал он виновато, - ты, пожалуйста, не обижайся на меня. Я просто боюсь, что мы с тобой разругаемся и разбежимся.. Не хотелось бы чтобы чьи-то неосторожные слова стали причиной… А Катя, она… Она – мой друг. Пожалуй, я был бы рад видеть вас подругами.
        -А ты возьми и познакомь нас.
        -Ты серьезно?
        -Серьезно.
        Серго улыбнулся:
        -С удовольствием познакомлю.
        -Я попрошу у нее инструкции по твоей эксплуатации, - засмеялась я. – А то у меня порой складывается впечатление, что жму не на ту кнопку. На редкость норовистый приборчик мне в наследство достался. Может где-нибудь гайки подкрутить требуется, соляркой смазать, контакты зачистить – а я и не знаю всех правил.
        Он безнадежно покачал головой. Мы пошли дальше.
 
Серго
        До набережной оставалось не больше полквартала, когда от стены одного из домов отделилась тень. Точь-в-точь как в фильме "Привидение". Уже само по себе это сходство породило гадостные предчувствия. Тень подсекла наш путь с проворством ящерицы и выждала, пока мы приблизимся. По запаху бормотухи я определил, что не ошибся в худших своих предположениях. Мне почудилось, что Пашка в крепком подпитии и я приготовился к очередной сцене, которую он обязательно для меня припас, раз уж выследил среди ночи. Должно быть, от самого театра за нами шел! Я инстинктивно заслонил Таисию плечом.
        -О-о! Какие люди! – взвыла тень. – Мистер Телесериал! Какая не-о-жиданная встреча!
        Он икнул и протянул мне руку. Ничего не оставалось, как коротко пожать ее и сунуть свою в карман куртки.
        -Сереж, он же пьян. Ты что, не видишь? – брезгливо прошептала Таисия.
        -Подожди меня, пожалуйста, вон там, - я показал ей на фонарь возле обочины. – Нам с ним нужно перекинуться парой слов.
        -Только осторожней, - Таисия легко тронула меня за плечо, покосилась на ухмыляющегося Пашку и отошла к обочине, на безопасное расстояние.
        -Новую штучку окучиваешь? – он проводил ее глазами.
        -Не твое дело.
        -Не мое. Конечно, не мое. Всё, что касается тебя – не мое дело. Светку украл, Петьку спрятал…
        Я безнадежно вздохнул. Снова это "лыко да мочало – начинай сначала"! Изо дня в день нудить об одном и том же надоедает даже артисту. Если я многократно играю одну и ту же роль, со временем, в любом случае, она меняется, обрастает деталями, развивается, эволюционирует… А этот тип прямо-таки зациклился! Дать в морду, вызвать милицию и уйти. Надоело его жалеть – мои нервы тоже не железные.
        -Ты же образованный, интеллигентный человек, Пашка, - сказал я. – Во что ты превратился? Судя по всему, уже и чертей гоняешь по углам? А за мной зачем следишь?
        -Компромат собираю, - огрызнулся он. – Бабу-то снова чужую дерёшь. Думаешь, не знаю? Падок ты до чужих баб. Может, хочу мужу ее глаза открыть, оградить от участи, подобной моей!
        -Что-что?! – возмутился я. – Ты говори да не заговаривайся. У Светланы и в мыслях не было изменять тебе, хотя ты с ней даже и переспать-то не мог – только бил. Надеюсь, ты еще не забыл, как бил ее? А она-то совсем не виновата была, что ты, из-за синьки своей, из мужика превратился в куль с требухой. Бей не бей, а мертвец не встанет.
        Пашка вдруг всхлипнул, при этом издав какой-то нечленораздельный звук вроде "у-ух", и я обнаружил у своего горла острие ножа. Клинок холодно поблескивал в свете фонаря. Вокруг – никого.
        -Убью тебя, гад. Убью! – просипел он плачущим голосом.
        Я невольно сделал шаг назад и наткнулся на шершавую стену дома. Доигрался!
        -Не делай глупостей, дурак, - сказал я сквозь зубы, чтоб ненароком не напороться подбородком на нож.
        Мы оба с Исиат ошиблись – Пашка был трезв, а значит, плохо соображал, что делает. Мне хорошо памятны слова Светы, когда до развода у них еще дело не дошло: "Если муж пьян и спит – это счастье!". В трезвые дни его обычно жестоко ломало и кидало в неуправляемое бешенство – тогда Свете доставалось буквально за всё. Разумеется, что ни в чём из этого "всего" она виновна не была.
        Пашкино хныканье быстро перешло в рычание дикого вепря.
        -Ненавижу твой паршивый либерализм, - рычал он, - подачки твои – "чирики" и "двадцарики"! Ты, уже в институте, стоял мне поперек горла! Так и чешутся руки подправить тебе рожу, красавчик!
        -Валяй, - разрешил я устало, параллельно прикидывая, хватит ли у меня ловкости, после сегодняшней премьеры, выбить из дрожащих, но судорожно цепких пальцев, эту сверкающую железку. "Железка" была подходящих размеров: если он ней ударит, то перфорация сантиметров на десять вглубь мне обеспечена. Пашка совсем отощал в последнее время и справиться с ним я смог бы запросто… если б не нож. В спецназе я не служил и холодное оружие из рук бандитов выхватывать мне не приходилось (этим успешно занимались герои западных боевиков, которых я, не менее успешно, озвучивал в кино).
        -Давай же, - снова подбодрил его я, идя ва-банк, - распиши меня. Я что-то заскучал в твоем обществе. Режь – и дело с концом. Хоть что-то новенькое. Но запомни: если прирежешь меня, то никогда уже не увидишь Петьку. Он станет презирать тебя, а ты загремишь в колонию, лет на десять, и будешь шестерить там на матерых уголовников, чистить парашу зубной щеткой. Тебе останется только лезть на стену и выть от тоски, потому, что убийц никто не жалеет. А ты и без того уже убийца – на твоей совести два тяжелейших греха: сжил со свету ни в чем не повинную женщину, едва только она снова начала жить, и лишил детства собственного сына!
        Он расхохотался мне в лицо:
        -А я знаю, ты мне завидуешь. У тебя-то уж точно никогда не будет сына, потому что у ублюдков сыновей не бывает. Тебя утащат черти в ад! Я уберу тебя с дороги, возьму Петьку из приюта – и мы уедем далеко! Да я скорее задушу его своими руками, чем он станет и дальше смотреть тебе в рот!
        Нож у моего горла дрогнул и опустился. Я расценил это как прошедшую мимо угрозу и расслабился. Потому-то и не успел ни увернуться, ни отшвырнуть от себя тощую Пашкину фигуру. А это, между тем, был самый удобный момент и я его прошляпил. Удар пришелся куда-то в правый бок. А потом, сразу, еще один. Именно удары почувствовались, а не боль. Я подумал, что Пашка заехал кулаком мне по ребрам, но после второго удара он внезапно замер, словно придя в себя (скорей всего так и было). Медленно вытащил нож, обалдело воззрился на него и собственную окровавленную руку. Как не смешно это звучит – я рассматривал его руку с не меньшим удивлением и даже с интересом. Выпучив глаза, Пашка поглядел на меня, всё так же медленно вытер нож и руку о свою грязную куртку, отступил и бросился неуклюже бежать по улице. Ко мне быстро подошла Таисия. Она что-то говорила, но я никак не мог вникнуть в ее слова – мысли мои порхали где-то в районе вторых этажей близлежащих зданий, стукались в стены и отскакивали от них, как резиновые мячики.
 
Тая
        Мне показалось, что тип этот ударил Серго в живот. Я ожидала чего-нибудь подобного, ведь нечленораздельные, яростные вопли алкаша не предвещали ничего хорошего. Нам не стоило останавливаться. Прошли бы мимо – возможно все и обошлось… Из двора дома, возле которого мы находились, выбежал какой-то парень в свитере и джинсах.
        -Вот дьявол, не успел! – отчаянно выкрикнул он. – Хотел ментов вызвать, да у нас, как назло, телефон сломался, а соседи, гады, не открыли.
        Серго, прислонясь спиной к стене, прижимал руку к правому боку, пониже груди.
        -Исиат, ты как? Всё нормально? – произнес он как-то неестественно осторожно переводя дыхание.
        -Да, да, всё хорошо, - поспешила успокоить я.
        -А сам-то ты цел? – подскочил к нам парень.
        -Ты кто вообще такой? – спросил у него Серго. – Чего сюда притащился? Бессонница?
        -Да я на первом этаже живу, - он показал на окна, которые находились прямо над тем местом, где Серго и тот тип о чем-то говорили. – Голоса услышал под окном. У меня сон чуткий, в Афгане его приобрел. Выглянул – нож увидел. Блестел он им, гад, словно солнечного зайчика хотел мне в окно запустить.
        -Нож?! – ужаснулась я. – Я не видела никакого ножа…
        -Он-то сверху смотрел, - Серго, как показалось, обо что-то запнулся и едва не упал, но удержался на ногах.
        Бежин вытащил из внутреннего кармана куртки сотовый телефон, но трубка выскочила у него из пальцев и, ударившись об асфальт, разлетелась на несколько частей.
        -Ты чего, эй? – парень подхватил потерявшего равновесие Бежина. – Ранен?
        Тут он отдернул руку и посмотрел на свои пальцы.
        -Тихо, - услышала я голос Серго. Он говорил внятно и спокойно. – Не ори. Думаешь, я не в курсе? Девушку мне перепугаешь. Чем орать, пошел бы лучше в "03" позвонил, расспросил о том - о сём, спокойной ночи пожелал. Видишь, я мобилу расколотил…
        Парень встрепенулся (видно он тоже ни на шутку перепугался) и обернулся ко мне:
        -Вы побудете с ним, да? Тут, за углом, таксофон. Вы говорите с ним, говорите! Рану нужно зажать и держать покрепче.
        -У меня же есть телефон, что вы в самом деле, - опомнилась я и протянула парню свой сотовый.
        Парень помог Серго опуститься на землю. Тот привалился спиной к стене, зажав рану рукой. Наверное проще было бы позвонить в "скорую" мне самой, но я не могла себя заставить оторваться от Бежина. Мы вместе зажимали его рану. Я держала её обеими руками, поверх рук Серго, чувствуя, как кровь сочится между наших пальцев. Парень отошёл в сторону с сотовым, а мне вдруг подумалось отстраненно, что только что, на моих глазах, убили одного из самых известных людей России. Убили? Чушь какая! Не может он умереть, в нем жизни еще лет на сто!
        -Серго… Сережа, ты слышишь меня? Сережа!
        -Не кричи так, - поморщившись, откликнулся Серго (видно, громкие звуки причиняли ему физические муки). – Не идет тебе. Я всё слышу.
        Его руки были холодными.
        -Нужно было не стоять безучастно, а звать на помощь, - проговорила я, чуть не плача. – Но я же не думала, что у него нож…
        -Кого ты собралась звать на помощь в третьем часу ночи?
        -Кто-нибудь всё равно нашелся бы – это же не гетто какое-нибудь, а Москва! – сказала я и беспомощно огляделась.
        -Черт, почему ты не настояла на такси? Тебе не хотелось топать пешком, я видел.
        -Мне хотелось подольше побыть вдвоем с тобой…
        Парень вернулся.
        -Они сейчас будут, - протараторил он. – Жив?
        -Живой, - медленно выговорил Серго.
        -А ты - крепкий мужик, оказывается. Другой бы, на твоем месте, давно в обмороке валялся… Однако, кровища хлещет… Хотел бы я знать, куда этот засранец тебе попал, чтоб столько крови… Боль чувствуешь?
        Серго только улыбнулся в ответ. Мне почудилось, что всё происходящее его веселит. Я с ужасом поняла: он действительно умирает.
        -Говорят, что смертельные раны не болят. Болит? – с надеждой повторил парень.
        -А по-моему, это чушь, что они не болят.
        -Ну-ну, поговори еще! – пригрозил парень.
        -Ребята, у меня просьба к вам…
        -Пристрелить что ли?
        -Скажите милиции (в любом случае, как бы не обернулось дело), что это был просто пьяный хулиган. Он попросил закурить, а я не курю… Тая?
        -Это же Петькин отец, - растерялась я.
        -Для меня очень важно то, о чем я прошу.
        -Я не знаю, смогу ли достоверно соврать, - я ничего не понимала с перепугу. – Постараюсь, раз это важно…
        -Ты умница у меня, - Серго потянул меня к себе за руку.
        Я наклонилась. Он поцеловал меня и я сразу ощутила себя в роли Салли Дэвис, одной из героинь "Дождя", той самой, что стала свидетельницей гибели своего любимого на Манхэттене, в 1938 году…
        -Сережа, я хочу тебе сказать…
        -Не нужно, не говори.
        -Нет, нужно. Я не прощу себе, если не скажу.
        -Пожалуйста, не…
        -Я люблю тебя! – перебила я.
        -Ну вот, - улыбнулся он побелевшими губами, - ты уже хоронишь меня. А вдруг, я раздумаю умирать – тогда что?
        -Тогда я повторю тебе это столько раз, сколько ты захочешь.
        Он что-то говорил мне о какой-то угрозе для Петьки, наказывал ни в коем случае не забыть… Я только кивала, но не понимала о чем это он, что требуется от меня. Серго начинал терять сознание, а потому говорил сбивчиво. Меня в тот момент не интересовал никакой Петька. Я внимательно вслушивалась в слова Бежина, но не для того, чтоб вникнуть в суть, а для того, чтобы понять – он сейчас здесь, со мной, или уже нет. И главное – прекрасно понимала, что запоздай "скорая", эти минуты будут последними минутами жизни Серго…
 
  * * *
        К счастью, "скорая" прибыла вовремя. Серго сжал на прощание мою руку слабеющими пальцами. Сказать он уже ничего не мог. Озаряя окрестности светом мигалок, белая автомашина сорвалась с места. Следом пожаловала милиция. Весь этот хоровод огней напоминал Рождественскую иллюминацию. Я была как в тумане: отвечала на вопросы, но думала только о Серго. А потом нас повезли в отделение, несмотря на увещевания моего спутника (он зачем-то упорно доказывал, что меня должны немедленно отправить домой). В милицейской машине мы познакомились. Звали его Коля и работал он в охране какого-то бизнесмена.
        -А кто он вообще этот твой Бежин? Я заметил, что когда ты называешь его имя, окружающие начинают странно себя вести.
        -Ты телевизор смотришь? Сейчас новый сериал идет, "Дождь" называется. Бежин там играет главную роль. Он актер.
        -А, это то кино, где главный герой – сын мэра, который влюбляется в продавщицу из гастронома?
        Я кивнула.
        -И вот этот парень, которого только что подкололи, и есть тот самый сын мэра? – не поверил Коля.
        Я всхлипнула и снова кивнула.
        -Ха! Моя в него влюблена до судорог. Представь себе, когда я к вам бежать собрался, говорит мне: "Не ходи, там какие-то головорезы бабу не поделили!". Знала бы кто под ее окнами – голяком бы выскочила спасать своего Бежина!
        Он тут же посерьезнел и спросил:
        -Как ты думаешь, это не может быть заказное?
        -Ножом?
        -Кто ж их разберет? Могут и ножом наверно…
        Я перешла на шепот и сказала ему прямо в ухо:
        -У него с этим типом какие-то счеты. Я не вникаю.
        -Шерше ля фам?
        -Скорее всего, - согласилась я.
        -Это ты верно поступаешь, что не суёшься. Все бы такие были. Ты разве не жена ему? Я был уверен, что жена, но ты не поехала в больницу…
        -Я его люблю, - всхлипнула я. Меня знобило и трясло, а зубы выстукивали мелкую дробь.
        -Да, я слышал, извини, - сказал Коля и обнял меня. – Каждому встречному-поперечному буду рассказывать теперь, что обнимал девушку Бежина, - пошутил он, чтоб ободрить, и успокаивающе погладил по спине.
        Действительно, почему я не поехала в больницу? Кому нужна моя честность? Что, они стали бы требовать штамп в паспорте? Нужно было сказать, что я его жена и не мучиться сейчас неизвестностью – что там с ним, как он?
        Нас привезли в отделение милиции и ушли, велев подождать. Мы сидели теперь уже на стульях, возле голубоватой стены. Я подумала, что если у меня когда-нибудь родится сын, то я обязательно назову его Колей. Мне всегда почему-то нравилось это имя…
        -Коля, как ты думаешь, он будет жить?
        -Честно сказать?
        -Можешь меня не успокаивать. Я уже готова к самому худшему.
        -Нехорошая рана, если честно. Много крови потерял – это тоже большой минус. Там у них существует определенный предел потери крови: чуть больше и ситуация безнадежная. Я когда получил ранение в Афгане, всякого насмотрелся и наслушался. Такие ребята гибли!.. Проникающее ножевое – так же ничего хорошего. Оружия нет. Вот если бы этот ваш приятель ножик из него не вытаскивал – было бы немного лучше. Ранения в живот – вообще штука скверная… А умереть, между нами говоря, можно и от царапины на пальце… Только ты не реви – слезами ему всё равно не поможешь.
 
Серго
        Тот коридор, что лежал передо мной, был каким-то до боли, до тошноты, до коликов знакомый. Некоторое время я только озирался, раздумывая, куда податься – назад или вперед? Под ногами – каменистый пол – это ясно. Для верности – топнул ногой. Да, точно, камень. Разве что звук глуховатый, словно издалека. Коридор уходил в обе стороны и терялся в сумрачной дымке. Странно всё это! По идее, здесь не должно быть видно ни зги. Я пожал плечами и наудачу пошел вперед. Точнее, полагал, что иду вперед.
        В детстве мне приходилось бывать в пещере. Было это давно, но я хорошо запомнил ту замогильную сырость и, несмотря на колоссальные размеры подземных залов, ощущение замкнутого пространства, давящее на психику. Кромешный мрак поджидал там за каждым выступом, а древний ужас крался по пятам, щекотал гномьими бородами и надсадно завывал о том, как "непроглядны воды Келед Зарама" и "холодны, как лёд, ключи Кибель Налы"… Ни тени подобных ощущений не испытывалось теперь, когда я топал по странному коридору и задавался вопросом: "Что за ерунда происходит, господа, и как меня занесло в столь милое местечко?". Всё, что я мог вспомнить, был Пашка, удар в живот, перепуганная Исиат и кровь на моей ладони. Чья кровь? Бог его знает… Впереди что-то забрезжило. Спорим, сейчас окажется, что это какой-нибудь засекреченный бункер? Под Москвой полно катакомб – это каждый ребенок знает. Только вот как же меня сюда занесло-то?
        Свет в конце коридора оказался таким ярким, словно в глаза полыхнула добрая сотня прожекторов со стадиона "Лужники". Нырнув из полумрака в бездну невозможно белого я зажмурился и прикрыл глаза рукой. Немного погодя определил, что кто-то на меня смотрит. Профессиональная способность обостренно-точно определять, интересен ли ты хоть одной паре глаз, или можешь быть свободен. Я осторожно разлепил веки и окинул местность взглядом из-под руки. Свет оказался не совсем белым, а слегка золотистым, как лучи солнца. Глядел на меня не кто иной, как мальчишка лет четырнадцати. Он дружелюбно улыбался, а одет был во что-то очень старомодное, из белого полотна, пострижен "под кружок" и, к тому же, босой. Я заинтересованно оглядел себя и обнаружил, что на мне грубая серая холщовая куртка, кожаные (!) брюки хорошей выделки, скрепленные в швах не нитками, а тонкими кожаными шнурками крест-накрест (очень хотелось взглянуть, как устроен гульфик, но я постеснялся заглядывать в присутствии постороннего), на ногах – обувь словно из фильма о Робин Гуде. А волосы у меня оказались длинными и совершенно белыми, как лунный свет. Тут же припомнился роман Стивена Кинга "Столкновение миров", который я недавно осилил (ну очень толстая книжка!). Как обычно, в самый неподходящий момент, мне стало весело.
        -Любопытно было бы узнать, что это за место, - пробормотал я вслух, озираясь.
        Надо сказать, что я уже догадался, куда меня занесло посредством странного коридора – именно потому, собственно, довольно глупо ухмылялся.
        -Это Чистилище, - охотно отозвался мне парнишка ломким голосом солиста ВИА семидесятых годов.
        -Чего-чего? – переспросил я, не переставая ухмыляться.
        -Ну, может быть, не совсем Чистилище. Само-то оно, вишь, вон тама, за заборчиком.
        Посмотрев в направлении указанном босоногим солистом, я, к удивлению своему, увидел за слоем поредевшего золотистого тумана чугунную ограду и сложенный из гранита парапет. Заинтересовавшись, я подошел поближе и заглянул за ограду. Там оказалось неожиданно темно и сыровато, а посреди пустынного пейзажа громоздилось абстрактнейшее сооружение из кубов, ромбов, цилиндров и шаров, не подчиняющееся никаким законам гравитации. Само-собой в памяти всплыло Гумилевское четверостишие:

Но в океане первозданной мглы
Нет голосов и нет травы зеленой,
А только кубы, ромбы, да углы,
Да злые, нескончаемые звоны…

        В центре сооружения маячил треугольник с неким белым пятном. Разглядеть этот кубизм в подробностях было достаточно трудно, так как находился он далеко, километрах в пяти-шести наверное. Но, тем не менее, увиденного оказалось достаточно для того, чтобы сделать вывод: белое пятно в треугольнике – ни что иное, как "Всевидящее око". Я прилип к ограде, не в силах оторвать взгляда от мистического пейзажа. Да уж, создать такое способно только либо чье-то очень больное воображение, либо… Если это сон, то нетрудно догадаться, чье воображение соорудило тут такую бандуру, черт бы ее побрал!
        -А ты поосторожней с чертями, - тот час откликнулся моим размышлениям ломкий голос "солиста". – Что-то ты, в последнее время, часто чертыхаешься. Негоже это. Не по статусу.
        "Э! Да он мысли читает, как орехи щелкает!", – мелькнуло у меня в голове.
        -Ну, орехи не орехи, - заулыбался "солист", - а мысли читать умею, да. Вижу, тебе нравится картинка?
        Он ткнул пальцем между прутьев ограды и уселся на парапет.
        -Немыслимо, - пробормотал я и тоже плюхнулся на парапет. - А ты-то кто?
        -Я-то? – снова заулыбался он (видно, выражение моей рожи доставляло ему немалое удовольствие, потому он не спешил отвечать на вопросы, дабы продлить развлечение). – Если позволишь, то я – Привратник.
        -Значит, где-то здесь Ворота?
        -Какая прозорливость! – съязвил Привратник. – Может быть ты мнил, что в Чистилище попадают по воздуху? Перелетают через ограду? Тогда где твои крылья? – он внезапно хлопнул меня по спине.
        Я вздрогнул от неожиданности.
        -Ничего я не мнил… то есть, ничего я не думал. Я только спросил. Откуда мне знать ваши порядки?
        Он всё улыбался и кивал, как китайский болванчик.
        -Мне, значит, туда? – я показал на сумеречную зону. – Это же у тебя там Лимб по-моему?
        -О, я знаю, ты читал Данте. Старик был во многом прав. Но пущать тебя пока не велено, даже если станешь приказывать. Еще немного поскитаться тебе велят.
        -Поскитаться? Это где? В твоих облачках?
        -Нет, - рассмеялся Привратник. – Мне ты здесь ни к чему. На Землю-матушку вернешься. Я тебе, конечно, не завидую, Три Тысячи Шестой – Земля, она тот еще карцер. Но что поделаешь, коли удел твой таков?
        -Как ты меня назвал? – переспросил я.
        -В тот день, - веско сказал Привратник, - а именно – двадцать шестого ноября, ты родился три тысячи шестым. Три Тысячи Пятый умер во младенчестве, а Три Тысячи Седьмой – обычный фермер в Австралии.
        -Ты откуда знаешь?
        -Профессия моя такая "знать".
        -Может быть, ты еще скажешь, что лично присутствовал?
        -А как же? И записал тебя тоже я.
        -Куда записал?
        -В записную книжку, - опять съязвил Привратник.
        -Значит, ты старше меня?
        -Это сложно сказать, поскольку всё в Мирах относительно. Я не знаю точно, насколько стара твоя душа, но, скорей всего, она старше меня. Судя по должности, которую занимал У НИХ, ты немолод.
        -Это как? – спросил я тупо.
        -А так, что для меня ты - только Три Тысячи Шестой. Мне плевать на твои титулы и заслуги – у нас тут, перед ЕГО лицом, все равны. Ну, прислали тебя из системы Сириуса – так к нам кажный день отовсюду присылают тьму тьмущую народа! Но ты, что ни говори, особенный. Там, у них, в Системе, ты занимал пост Верховного Жреца созвездия Большого Пса. Это очень высокий пост. Что-то вроде первого наместника САМОГО, - он показал глазами на небо, которого, в сущности, не было: здесь всё было небо. – Не священник, нет, и не монах, хотя чем-то сродни земному Далай Ламе. Точно так же, как в Тибете, тамошние прорицатели предсказывают появление нового Жреца… Точнее, не так. Они вычисляют, где на данный момент он находится, на какой звезде. Естественно, не сами вычисляют, их направляют и указывают. Ну, они натурально сразу собираются и летят за ним. Между явлениями Верховного проходит около сорока лет – по тамошним меркам это мизерный срок, но он является сложнейшим периодом для их цивилизации. Верховный там – всё, они без него, как без рук. Он – как бы главный маг в самом высоком смысле слова. Чудес не творит, но направляет заблудших, открывает истину, наставляет и обучает молодежь… Короче – дел по горло. А каждую тысячу лет, Верховный проходит Испытание в одном из Миров. Это обязательное Очищение, Проверка. Я говорю "каждую тысячу лет", но имею в виду Земное летоисчисление. Срок жизни в системе Сириуса несравнимо больше, чем тут. По их меркам, ты сейчас где-то на уровне детских яслей. "Ясельный возраст" длится у них примерно сотню земных лет. Затем – еще лет пятьдесят кропотливая работа, подготовка, учеба… Точнее, продолжение учебы. Ты в самом начале пути.
        -Насколько я разобрался – они живут тысячу лет?
        -Придет время, - сказал он уклончиво, - сам всё узнаешь. Ты – очередная реинкарнация Верховного. За каждым твоим шагом следят, глазов не сводят. Прими к сведению и поменьше чертыхайся, в частности. Время скоро придет… Слышь, Три Тысячи Шестой, домой-то хочется, а? – подмигнул Привратник. Он закинул ногу на ногу и пошевелил голыми пальцами. - И, надеюсь, ты еще не забыл, что некто Пашка Карташов продырявил тебе ножиком бок?
        У меня вдруг заныло в правом боку, в точности там, куда так отчетливо помнился удар.
        -Замешкайся на мгновение твой Ангел Хранитель – и была бы тебе, родимый, мгновенная кончина. Летальный исход, - он сделал вид, будто сдувает с ладони перышко. – А нам бы крепко влетело за то, что проморгали. У них там нет времени ждать еще сорок лет – им нужен Верховный. Ясно?
        -Ясно, - сказал я и задумался.
        -Нет, это не паранойя, - снова ответил на мои мысли Привратник и махнул рукой (он как-то странно говорил. Этакая диковинная смесь просторечья и делового стиля образованного человека). – Впрочем, называй, как хочешь. Главное – Исиат не обижай. У нас все за нее горой, считают, что ты обязан выбрать ее.
        -Выбрать для чего?
        -Подругу ты должен выбрать. По традиции, Верховный выбирает подругу в том мире, где проходит Испытание.
        -Один раз я уже выбрал, - заметил я.
        -Кого? Это Ларку-то? – расхохотался он. – Шутник ты, однако. Ты что, не понял, что она – шлюха?
        -Знаешь что?! – вспылил я, вскакивая.
        -Ой, как страшно, - продолжал хохотать Привратник. – Сядь и не нервничай. Знаешь, какой тут у нас скандал разразился, когда ты ее выбрал? Ого-го! У нас ее уже все знают, твою Ларку. Она – рядовая дешевая проститутка с альфа Андромеды.
        Он был так убедителен, что я вдруг засомневался не в его, а в своей нормальности. Постояв еще немного, сел обратно.
        -Видел бы ты ее послужной список! – продолжал тем временем Привратник. – Ее к нам на перевоспитание прислали, душу спасать, чтоб было хотя бы где клеймо поставить. Ларку тебе нарочно привели. Проверяли. Тобой проверяли. Ты, как лакмусовая бумажка – заставляешь людей показывать свое истинное лицо. Никогда не замечал? Они знают, кто ты есть – вот здесь, - он показал себе на грудь, - а потому, тянутся к тебе. Твоя мать, твои женщины, твои друзья – это особый, привилегированный класс. От тебя зависят их судьбы потому, что тебе дано значительно больше, чем ты можешь вообразить. Да, и еще: когда вернешься Домой, тебя будет ожидать там весьма радостная встреча. Одно крылатое создание скучает и ждет.
Так он это сказал, что я сразу понял, о ком речь, и сердце мое бешено скакнуло в груди - пришлось придержать его рукой. Привратник, заметив это, улыбнулся:
        -А Ларка… Она испытание не выдержала. Кстати, скоро ей дадут еще один шанс. Из жалости. Но… - Привратник отрицательно покачал головой. – Сомневаюся я.
        -Я верно понял, "домой" значит "на Сириус"? – спросил я, совершенно замороченный и сбитый с толку.
        -Ты верно понял.
        -И когда?
        -Что "когда"?
        -Ну, когда я умру?
        -Я не сказал, что ты умрешь. Я сказал "время скоро придет" и "вернешься домой", а это не означает смерть.
        -Мне всегда казалось, что это одно и то же.
        -Отнюдь, - он помотал головой. – Точной даты я не назову, но успокою: ты еще многое успеешь. Путь тебе неблизкий предстоит и не отправишься ты в него налегке, с бухты-барахты, как сегодня например. Пока еще рано. Но скоро будет пора.
        Привратник улыбнулся от уха до уха и я увидел, что глаза у него светятся. Вроде бы, глаза, как глаза, голубые, а уж куда там – светятся! Мерцают каким-то тихим светом.
        -А теперь, тебе нужно собираться. Врачи заканчивают.
        -Что заканчивают?
        -Операцию. Зашивают тебя, - засмеялся он. – Ради интереса проверь меня: у тебя была клиническая смерть. Пятиминутная остановка сердца. Еле откачали, между прочим. Ты только что почувствовал, как оно вновь забилось, твое сердце.
        Привратник помахал мне рукой, его заволокло туманом и я уже с трудом различал белую хламиду и слышал голос.
        -Помни, - крикнул он, - с тебя многое спросят! Не возвеличивай недостойных, не казни невинных! Не прогляди сути! И главное – запрячь подальше гордыню!
        На меня надвинулся давешний коридор, темнота навалилась звеняще-свинцовой тяжестью наркоза и я провалился в какую-то яму, связавшую по рукам и ногам пудовыми гирями земного притяжения. И всё обрубилось, словно топором.
 
Тая
        Из милиции нас отпустили в пятом часу утра. Коля поймал такси и хотел отвезти меня домой, но я, разузнав адрес больницы в которую отправили Бежина, попросила подбросить меня туда. Коля покрутил пальцем у виска, но посмотрел с уважением.
        В вестибюле приемного покоя я примостилась на краю кожаного дивана и задремала. Никто ничего определенного не мог сказать… Не знаю, каким образом мне удалось заснуть – до сих пор удивляюсь.
        В семь меня разбудила дежурная медсестра, сказала, что всё в порядке, операция прошла успешно, без осложнений, если не считать небольшой фибрилляции, но, кажется, обошлось.
        -Вы бы домой шли. К нему еще долго будет нельзя.
        -А когда будет можно?
        -Уж точно – не сегодня.
        -Разрешите мне еще немного посидеть тут? Пожалуйста…
        Наверное, вид у меня был неважный, и медсестра сжалилась.
        -Хотите кофе? – спросила она.
        -Да, спасибо, - улыбнулась я.
        Меня немного порасспрашивали, а когда узнали, что мой муж – Леонид Лузан (тот самый, который сделал операцию на сердце одному профессору медицины и этим спас его), то и вовсе приняли, как родную. Кто-то всё же поинтересовался, куда я ходила ночью с Бежиным. Я, не моргнув глазом, ответила, что он – мой хороший знакомый, пригласил на премьеру, а когда закрылось метро и не повезло с такси, пошел провожать… Объяснения вышли туманными и подозрительными, но никто ничего не заподозрил. Еще бы! Жена Лузана-Цезаря вне подозрений. Я снова задремала, уже со спокойной душой, а когда проснулась – в приемном заправляла другая смена. Тем не менее, со мной здоровались и ободряюще улыбались. А потом явился какой-то толстячок в белом халате.
        -Рабин, - представился он. – Вы, я слышал, просидели тут всю ночь?
        -Часов с пяти, - скромно поправила я.
        -Вам непременно нужно отдохнуть. Вы всё равно ничем ему не посодействуете: он сейчас в реанимации.
        -Мне сказали, у него была остановка сердца. Долго?
        -Полная остановка – две минуты, пятьдесят шесть секунд, фибрилляция – две ноль одна, - отрапортовал Рабин с улыбкой. – Не волнуйтесь, всё хорошо. Допускается шестиминутная остановка.
        -А у него? – я никак не могла сосчитать в уме.
        -Четыре пятьдесят семь, - подсказал доктор.
        -Когда он придет в себя? Хотя бы приблизительно.
        -Решительно не знаю. При такой потере крови… Зависит от организма. Не исключено, что он пробудет в коме несколько дней… Вас сейчас отвезут домой.
        -На "скорой"?
        -Нет, зачем же на "скорой". Люся отвезет. Это моя жена. Она приехала сюда, как только узнала о случившемся. Что поделаешь, несмотря на ученую степень, женщина всегда остается женщиной. Этот сериал… Она обсуждает по телефону каждую серию – то с одной подругой, то с другой…
        Люся, приятная женщина моих лет, не докучала вопросами. Ей было довольно ПРИОБЩЕНИЯ. Мы попрощались почти подругами и Люся взяла номер моего сотового – чтобы сообщить о любых изменениях. На пути к дому, из её машины, я позвонила Софико Николозовне. Более чем вовремя: она была почти в панике. По радио только что передали о Серго. Я пересказала ей всё, что знала сама, параллельно и себя убеждая в том, что самое худшее позади (жить-то он будет, но, с учетом большой потери крови, не ясно, что могло произойти с головным мозгом из-за недостатка поступления кислорода…). Уговорила Софико Николозовну никуда не ездить, обещала звонить и держать в курсе событий. Ей нездоровилось – давала о себе знать весенняя аллергия.
        -Тая, - сказала Софико Николозовна, прощаясь, - вы умница, что позвонили. Как только я услышала ваш голос, то поняла – всё обойдется. Никому другому не поверила бы. Пока вы с Сережей – я спокойна так, как если бы сама была с ним рядом.
 
Серго
        Проснулся я, как показалось в первые минуты, от длительного, махрового кошмара. Долго продирал глаза, силясь удержать веки открытыми. Это оказалось делом нелегким. Мне чудилось, что я разобран на части, которые функционируют вразнобой, каждая сама по себе. Никак не мог исхитриться поднять чёртову руку, чтобы протереть чёртовы глаза. Так и не справившись с руками, я зажмурился и снова открыл глаза. На этот раз мне удалось узреть потолок, стену, какие-то лампочки и гиперболы на аппаратуре справа и слева, штатив капельницы, прозрачную трубку, тянущуюся от штатива к моей ключице… Тошнило, хотелось пить и что-то где-то противно пикало.
        -Где это я? – хрипло и удивленно спросил я у штатива.
        -В реанимации, - ответил мне ласковый женский голос. – Как вы себя чувствуете, Сергей Ильич?
Сергей Ильич? Что это еще за дичь? Сами вы Сергей Ильич, уважаемая!
        -Очень странно он себя чувствует, - прохрипел я и, путем сильнейшего напряжения зрения, сфокусировал неясное белое пятно. Оно сливалось с белой занавеской, отгораживающей меня от того, что, вероятно, имелось в этой немаленькой комнате. Пятно оказалось молоденькой медсестрой. "Белая, несмелая ромашка полевая", - пронеслось в голове.
        -Кто чувствует? – не поняла медсестра.
        -Да Сергей Ильич этот ваш, - ответил я, поморщившись, потому что в такт словам откликнулся тупой болью правый бок. – Не называйте меня так пожалуйста.
        -Хорошо, не буду, - сказала "Ромашка" и смутилась.
        -Вас как зовут, ромашка в чепчике?
        -Люба, - представилась она и зарделась.
        -А я – Сергей.
        -Я знаю.
        -Нет, вы знаете какого-то Сергея Ильича. Он, доложу я вам, тип. Давайте уж лучше без церемоний. Они мне вредны.
        -Я учту.
        -Долго проваляюсь?
        -Сейчас придет Наум Натанович – он всё расскажет.
        -Наум Натанович? – хмыкнул я.
        -Наум Натанович Рабин, - подтвердила Люба. – Очень хороший доктор.
        -Кто бы сомневался, - проговорил я и добавил:
        -Черт! Мне совершенно некогда тут разлеживаться!
        -Тише! – испугалась медсестра моего восклицания. – Вам вообще-то не рекомендуется много говорить. А дела ваши придется отложить, до поры до времени.
        -Старый кретин, - пробормотал я себе под нос. – Проклятый пьяница, чтоб ты лопнул!
        -Кто простите? – насторожилась медсестра.
        -Это мысли, - объяснил я и продолжил ругать Пашку на чем свет стоит, но уже про себя.
        ...Приходил ко мне "за шторку" и этот их Натаныч, местный мессия. Полюбовался на меня. Оказался он толстячком, похожим на актера Ильина в фильме "Шапка". От него я узнал, что пока валялся двое суток без сознания, в меня влили едва ли не полгаллона чужой плазмы крови. Кстати, была там и некоторая доля той самой Любы-ромашки. Я обреченно-старательно выслушал Натаныча - и про остановку сердца (около пяти минут!), и про многое другое. Он посулил мне две недели постельного режима – они-то меня и добили. Это мне постельный режим? Мне, который с трудом может выдержать полчаса бездействия?! Оставалось надеяться, что срок скостят – с детства всё заживает, как на собаке.
        -Вы должны себя беречь, господин Бежин. Такую шумиху из-за вас подняли! Возле больницы поклонники дежурят, омоновца прислали вас охранять…
        -А шумиху кто поднял?
        -Радио, телевидение, газеты… Вы популярны.
        -Наум Натанович, со мной еще девушка была, Таисия. Вы не знаете, как у нее дела?
        -Два дня назад я разговаривал в приемном покое с какой-то девушкой. У нее еще муж кардиолог. Фамилию всё время забываю, вылетает из головы.
        -А где она сейчас?
        -Вероятно, дома.
        -Я смогу ее увидеть?
        -Завтра вас переведут в отдельную палату – тогда и посмотрим, - строго закончил Натаныч.
        Он ушел, оставив меня в глубокой задумчивости, насколько это вообще было возможно в моем состоянии, при мути в глазах и тумане в голове… Значит, во мне теперь имеется женская кровь? Я будто чувствовал ее, некий теплый комочек, путешествующий по моим венам. Удивительное ощущение близости. Ничего подобного в моей жизни еще не случалось… Что-то вроде этого, должно быть, чувствуют женщины, после… Так, ладно, не стану продолжать, не то Исиат опять обзовет меня пошляком.
        Обрывки серого вещества, рваные клочья мыслей – их раздувал ветер, вихрь, ураган. Я слышал его зловещее завывание. Меня снова накрыл сон. Тяжелый, без сновидений… Нет, одно всё же промелькнуло: Петька ждет кого-то возле чугунной ограды Лимба.
 
Тая
        Люся действительно позвонила мне, но только почти через двое суток.
        -Он спрашивал о тебе, - доложила она.
        -Ты видела его?
        -Нет. Мне только что звонили девочки из больницы. Завтра, с утра, можешь сразу же идти…
        Утром я побежала в больницу. Когда, еле живая от страха, вошла в палату Бежина, он о чем-то разговаривал с медсестрой. Мне почудилось, что он совершенно здоров – голос был бодрый. Но, взглянув поближе, я поняла, что ошиблась. Серго выглядел слишком бледным и усталым, лицо осунулось… Медсестра вышла и мы дали волю своей радости. Меня переполняли восторг и счастье – самым главным в тот момент было то, что Серго жив. Я словно новыми глазами взглянула на наши отношения, на этот мир… Мне грезились радужные картинки будущего, причем Лёни там не было и в помине. По улыбке Серго я поняла, что он угадывает мои мысли, знает, как много я пережила за эти дни и благодарен за всё… Так хотелось повторить своё признание! Но я не стала ничего говорить, потому, что тогда Серго должен был бы что-то мне ответить, а заставлять его прояснить, наконец, наши отношения, явилось бы не очень честным поступком сейчас...
        Нам дали только пятнадцать минут и, на прощанье, Бежин строго-настрого наказал мне не забыть передать ключи от его "опеля" Дину, чтобы тот отвел машину в гараж. Еще он попросил принести ему в следующий раз Диккенса – случайно видел его у меня на книжной полке. Я уходила из больницы счастливая, унося на губах поцелуй Серго, а вечером… Ох уж мне этот вечер! Я надолго его запомнила. Вечером снова позвонила Люся и сообщила, что приехала Лора… И всё рухнуло. Конечно, в глубине души я старалась по-прежнему верить в то, что после столь длительной разлуки, Лора уже никакая не жена Серго, но что-то подсказывало – мои шансы ничтожны. Ну куда мне до Лоры, этого ангела во плоти, "феи", как называл ее Бежин! Она такая… такая… Я безнадежно ей проиграла – в этой игре без правил вполне допустимы удары ниже пояса…
 
Серго
        Перед моим окном открывался чудесный вид на липовую рощу с вкраплениями ясеней. Кроны колыхались на ветру, как зеленое море, ласточки парили в небе и беспорядочно чирикали воробьи. Я задумался "за жизнь". Это солнце, голубое небо, мысли об Исиат… Жить хотелось безумно! Бок немного ныл, но настроения не портил. У меня редко выдавалось время на то, чтобы остановиться и подумать. Я бросался в водоворот событий очертя голову. Говорят, задумываться над жизненными перипетиями нельзя – неизменно получишь мигрень, но тут, в больнице, такой пустяк как головная боль не страшен. Спасут. О плохом старался не думать (самым плохим в тот момент рисовались две недели постельного режима) и настроен я был более чем оптимистично. Следователю (его допустили на те же 15 минут) слово в слово повторил показания Таисии (она проинструктировала меня заранее), а с Пашкой решил разобраться сам, как только выйду отсюда… В общем, лежал я и планировал свою дальнейшую жизнь. Во-первых, необходимо было развестись с Лорой, наконец-то сбросить с плеч это груз. Надоело! Меня нисколько не смущало наличие у Таисии Леонида и то, что она, возможно, не разделяет моих романтических устремлений. Мало ли что она сказала той злополучной ночью! Возможно, для нее это вполне естественное состояние и самые обычные слова, а я-то уж и растаял! Меня можно понять: мне-то далеко не каждый день признаются в любви и уж того реже я верю таким признаниям… Пусть всё будет так, как захочет она – решил я, а там поглядим, по обстоятельствам.
        -Сергей Ильич, - услышал я голос медсестры. Она вплыла в поле моего зрения, самоуправно вписываясь в пейзаж за окном. Вид у нее был подчеркнуто деловой, а потому я, собравшийся сделать ей очередное замечание по поводу "Ильича" (медсестры были молоденькими и старательно величали меня по отчеству – за три дня я устал с ними бороться), предпочел промолчать.
        -Ваша жена здесь, Сергей Ильич.
        Меня встряхнуло так, словно через кровать пропустили несколько тысяч вольт.
        -Вы что-то путаете, Таня, - сказал я по инерции, и повернул голову, следя за ее взглядом. – У меня нет никакой же…
        И замер. В полуметре от стеклянной стены палаты (через нее просматривался больничный коридор), стояла Лора. Она взволнованно теребила пуговицу белого халата, в который была одета. Медсестра ушла, осторожно прикрыв за собой дверь.
        -Серенький, - сказала Лора, дрожащим голосом, – как ты меня напугал! У тебя талант влипать в разные истории.
        -Здравствуй, Лора, - пробормотал я, не веря ни глазам, ни ушам.
        -Здравствуй, Серенький, - она робко улыбнулась мне и оглянулась на стеклянную стену. Медсестры и нянечки бросились врассыпную, а омоновец, сидя на стуле, закрылся развернутой газетой.
        -Там можно штору задвинуть, - я кивнул на штору, которой обычно закрывали эту стену во время проведения процедур.
        Лора присмотрелась, подошла, взялась за край шторы, и аккуратно зашторила проблемную стену. От и до.
        -Садись, чего ты стоишь? – промямлил я снова, обнаружив, что не знаю куда смотреть, и рук у меня слишком много – целых две – куда их все девать, скажите?! - Откуда ты узнала? – вопрос был глупый, я и сам это понимал, но как тут молчать?
        -Радио. Я много слушаю радио, - она села на стул и неловко поправила короткую юбку. – Ты у нас известный человек – теперь только и говорят о том, что слишком часто наши "звезды" стали подвергаться всяким нападениям – то изобьют, то обчистят, а то ножом ударят так, что едва удастся спасти… Софико Николозовна приехала?
        -Нет, но тетя Нана меня уже навещала.
        -Странно. Я считала, что твоя мама давно в Москве. Почему ее нет? Она не больна?
        -Она здорова. Просто, человек, который звонил ей, чтоб успокоить, умеет убеждать, знает нужные слова. Мама ему очень доверяет.
        -Хорошо, что ее нет. Она меня терпеть не может… Мне сказали, что тебе ничего нельзя, даже пить – и я не принесла с собой ни минералки, ни яблок…
        Я терпеть не могу яблоки, и Лора это знала. Она слишком старалась выглядеть непринужденной. Стала рассказывать, как добиралась до Москвы, вопреки протестам родителей, как разыскивала меня по больницам… Она совершила подвиг ради меня – это я сразу усвоил. Знаю чего ей стоило приехать, разыскивать… С ее-то болезнью! А я совершенно не заслужил этого подвига. За время нашей разлуки – тысячу раз отрекался от нее, две тысячи триста пятьдесят четыре раза с любопытством заглядывал в почтовый ящик, ожидая увидеть там извещение на крошечную бандероль в бархатной коробочке с дарственной надписью "возвращаю". Меня огорчало отсутствие извещения: раз уж она до сих пор не прислала обратно мое кольцо, то, стало быть, носит его. Уж такой Лора человек… "Неужели она всё еще любит меня?", - подумал я отстраненно, словно это меня не касалось.
        -Ты такой бледный… Плохо себя чувствуешь?
        -Уже почти порядок, - сказал я.
        -Тебе всегда шла небритость, - натянуто улыбнулась она, разглядывая меня со слезами, блестевшими в огромных, усталых глазах. – С ней ты похож на ковбоя…
        -Ты надолго приехала?
        -Как получится. Хочу увидеть тебя таким, как в этом фильме…
        -Я давно уже не тот.
        -А я? Постарела?
        -Похудела очень.
        -Точнее – исхудала.
        -Деньги у тебя есть?
        -Есть немного. Я работала. Шила на дому… Давай не будем сейчас о деньгах.
        -Ты идешь ради меня на определенные жертвы. Я понимаю.
        -Ничего ты не понимаешь! – с чувством воскликнула Лора. – Ты ничего не понимаешь, Серенький, ты… Если бы ты только знал, как я испугалась, что ты умрешь! Я бы не смогла жить дальше, зная, что тебя нет. Ты ничего не понимаешь! Чтобы понять, надо пережить, прочувствовать это, надо быть такой дурой, как я!
        Ее затрясло, как в лихорадке. Я испугался, что у нее начнется приступ из тех, что случались раньше. А потому (большей частью чтобы успокоить сам себя) сказал:
        -Лора, всё хорошо. Я жив. Посмотри. Тебе нельзя так нервничать, Лора.
        -Да-да, - пробормотала она.
        Мы встретились глазами. Я отвел взгляд и уставился в потолок.
        -Ты подумал наверно, что всё начинается снова и ужаснулся?
        Я пожал плечами, продолжая сверлить глазами потолок.
        -У меня больше нет истерик и депрессий, - сказала она. – И я не боюсь, когда ко мне прикасаются.
        Лора взяла меня за руку и положила ее себе на колено. Улыбнулась.
        -Видишь?
        Я посмотрел и спросил:
        -Ты до сих пор не развелась со мной. Почему?
        -А ты почему?
        -Но ведь это ты уехала, а не я.
        -Так ли важно, кто уехал, после двух лет жизни порознь?
        Я вздохнул.
        -Ты у Натальи остановилась?
        -У Алены. У Натальи дети, шум, гам… Мешаю я там.
        -Где-то в тумбочке должны быть ключи от моей… от нашей квартиры. Возьми. Там теперь другие обои… Мебель, правда, та же – руки не дошли поменять ее.
        -Я вряд ли смогу там жить.
        -Я-то смог. Думаешь, мне было легче, чем тебе?
        -Не думаю.
        -Вот видишь… Возьми всё же ключи. Они мне пока ни к чему. Сходи, взгляни, поразмысли. Зачем жить у подруг, если у тебя есть свой дом?.. Правда, сейчас там немного не прибрано - я опаздывал в театр, никак не думал, что не вернусь вечером...
        Она какое-то время молчала, а потом я снова услышал ее голос. Тот самый голос, который снился мне по ночам – он звал меня, проклинал, шептал о вечном, о светлом… Голос Лоры, голос моей жены…
        -Прости, Серенький, я переволновалась. У меня очень болит голова. Я обязательно навещу тебя завтра утром.
        Ключи она взяла. Я настоял, чтобы она забрала еще и деньги (документы, ключи, деньги лежали в тумбочке: медсестры сложили туда содержимое моих карманов). Лора ушла, оставив мне неприятный осадок в душе. Чужое лицо, чужой запах – какие-то резкие духи. Только голос был прежним. Почему-то я не верил ей, ни единому слову. Да, она очень взвинчена, волнуется, нервничает… Но только ли во мне причина? Вдруг, внезапно, она вернулась, наверняка преисполненная благими намерениями, которыми, как известно, вымощена дорога в ад. Лора мечтает воскресить безнадежно утраченное и ее не интересует мое мнение – это я прочел в ее глазах, зеленых, как ряска на пруду… А может, всё дело в том, что кто-то заботливый намекнул ей, письменно или очно, о Таисии? Не удивлюсь, если так и было, а происшествие со мной – лишь повод приехать, свалиться как снег на голову, заявить свои права, наперед зная, что у меня слишком мягкий характер, чтобы отказать сразу и в лоб. Бьёт на жалость без зазрения совести, уверенная в том, что ее примут и пожалеют… Что ж, нужно отдать должное Лоре – она прекрасно изучила меня за неполных четыре года совместной жизни.
        Пейзаж за окном потускнел и расплылся. Она вернулась. Это значит, конец одинокому прозябанию, вынужденно-холостяцкой жизни. Конец. Что же я теперь скажу Исиат? Неужели и этому конец?.. И тут я ясно понял, что не нужна мне никакая Лора. Ту, прежнюю, я давно похоронил и смирился с потерей. Ко мне вернулась совсем другая женщина – ожесточенная, потерянная, больная. Она живет прошлым… Ассоциативно вспомнился фильм "Кладбище домашних животных" и заставил содрогнуться. Воображение живо нарисовало Лору со страшными смертельными ранами, зелеными пятнами тления на мраморно-белой коже и безумными мертвыми глазами… Так я размышлял, глядя в небо и, неожиданно, уснул. Сон пришел избавлением, обманчиво суля счастье без конца и края. Счастье для меня, вот уже почти четыре месяца, олицетворяла Таисия… И, посреди фантасмагории сна, вдруг прокралось неясное воспоминание о чем-то важном, что я позабыл совершенно, хотя забывать не должен. Что же это? Что-то связанное с Пашкой? Да, кажется…
 
Тая
        Автобус катил меня по тому же адресу. Я бы, пожалуй, не поехала в больницу, но Диккенс глядел с полки потрепанным голубовато-серым переплетом. В прищуре вытертых разводов и букв мне виделся упрек. Обещала. Обещала! Что поделаешь…
        В больнице меня встретили, как родную, обступили, заговорили наперебой:
        -Вы уже слышали, Тая, что приехала эта… ну, та, которая из кино? Видели мы ее сегодня. Что с ней случилось, вы не знаете? Она так похудела, что похожа на ведьму. Бежин, после ее визита, словно в воду опущенный.
        Мне не хотелось обсуждать приезд Лоры, а потому я перевела разговор на Серго.
        -У него по-прежнему сильная слабость, - ответили мне. – Рабин категорически запретил даже думать о том, чтобы встать с постели в ближайшие дни, но он намерен настаивать на своем.
        Я тихонько зашла в палату. Всё та же капельница, всё тот же стул… Села. Серго спал. Он, как и вчера, был слишком бледен. Напряженно и пытливо, словно зритель в музее, я изучала его, казалось бы, до мельчайших деталей знакомое лицо. Из-за бледности четко обозначились черты, едва заметные морщинки возле глаз, появлявшиеся всегда, когда он улыбался (мне так это нравилось – его глаза становились такими теплыми!), чуть хищноватый, но красивый вырез ноздрей, твердая и, вместе с тем, по-детски трогательная линия губ… Весь этот мертвенно-зловещий облик, как ни странно, делал его лицо мистически, невозможно прекрасным, как у падшего ангела. Я с настороженностью отношусь к красивым мужчинам – невольно жду от них "немужских" поступков, замашек альфонса… Бежин при первой же встрече разбил этот стереотип в пух и прах. Он пользовался своей внешностью довольно небрежно, словно вещью, которая совсем не нужна, но долг обязывает вечно таскать ее при себе. Уверена: относись Серго к своей персоне более серьезно, я ни за что не влюбилась бы в него…
        -Серго, - позвала я, волнуясь. – Сережа…
        И легко прикоснулась к его руке. Он сразу открыл глаза, будто и не спал. Улыбнулся своей неподражаемой младенчески-светлой улыбкой (кто говорил, что у хороших актеров никуда не годные зубы?).
        -Привет, - сказал Серго бодро, правда, немного хрипловато. – Меня опять сморило?.. Ты была в моем сне.
        -Правда? – я хлопнула глазами и соврала:
        -Я опоздала из-за того, что задержалась в редакции, - потом немного помолчала, чувствуя противную неловкость. – Дин благополучно переправил машину в гараж – вот ключи, держи. Да, я забыла сказать вчера, что собрала осколки твоего телефона. Сим-карта жива, думаю, она тебе еще пригодится, - с этими словами я выложила на тумбочку целлофановый пакетик с обломками телефона.
        -Тай, ну зачем ты… - он покачал головой. – Не нужно было… Наплевать бы на этот телефон.
        -А вот – Диккенс, ты просил…
        -О! Спасибо. Ты спасла меня от скуки.
        -Можешь оставить ее себе.
        -Нет, я обязательно верну. Такими книгами не разбрасываются.
        -Мне сказали, что приехала Лора.
        -Да, - он сделал вид, что увлечен книгой. – Она приходила утром.
        Я вновь замолчала. Серго листал Диккенса. Когда молчание стало невыносимым, он отложил книгу в сторону.
        -О чем ты хотела спросить?
        -Я?.. Нет… Я пойду, пожалуй…
        -Так сразу?
        -Вдруг она придет, а я здесь… Будет не очень… точнее, очень. Очень глупо.
        -Она не придет до завтрашнего утра.
        -А когда она уедет?
        -Тая, я не могу ее прогнать вот так сразу.
        -Она бросила тебя.
        -Неправда, - мягко возразил он. – Она не бросала меня. Она даже не сама уехала. Ее увезли практически силой.
        -Кто?
        -Моя теща, ее мать. Лора сильно болела, и мы решили, что дома она быстрей поправится.
        -И чем же она болела?
        -Таисия…
        -Ты нарочно это говоришь, чтобы мне было больно?
        -Я только хотел…
        -Знаю.
        -Я не хотел тебе врать.
        -Я знаю, - повторила я. – Ты рад ее приезду? Только честно, раз не хочешь врать.
        -Я и сам еще не разобрался. Обещаю, что ты узнаешь это первой. Пожалуйста, согласись подождать.
        -Подождать у моря погоды?
        -Подождать, пока я буду готов что-то решить. Пойми же наконец, я не могу с налета сделать выбор между долгом и привязанностью, не могу приказать ей убраться с глаз долой. Она приехала, больная, ко мне! Тая, наберись терпения, я тебя прошу…
        -Нет необходимости сочинять для меня вежливые отговорки, Серго, я давно не маленькая. Обычно я чувствую, когда мне врут, даже если это ложь во спасение. Не дергайся пожалуйста, я не наложу на себя руки – это не мой стиль. Я постараюсь убедить себя в том, что ты – лишь приятный эпизод моей жизни. В старости я буду вспоминать интрижку с тобой, как… как…
        Меня переклинило, а Серго подсказал:
        -Как любопытное происшествие, веселый розыгрыш, водевильчик… Подходит?
        Я бы, пожалуй, влепила ему пощечину, будь обстоятельства иными. В тот момент я действительно ненавидела его. Неисправимая эгоистка! Не слышала отчаяния в его голосе, не разглядела ничего в глазах – хотя обязана была услышать и разглядеть. Куда девалась моя пресловутая душевная чуткость, которой я так гордилась всегда? Как же, пострадало моё самолюбие! Тот, кого я уверенно записала в свои "бой-френды" вдруг начал раздумывать, кому отдать предпочтение – мне или своей жене! Как я могла быть такой эгоисткой? Разве настоящая любовь эгоистична? Сомневаюсь…
        -Ненавижу тебя! – крикнула я, вскочив.
        А потом – схватила с простыни Диккенса и хватила им об пол.
        -Ты ничего не поняла! – Серго попытался меня задержать, но я вырвалась. – Ты не захотела меня понять! Это же глупо! Невозможно вот так махнуть хвостом и уйти, пользуясь тем, что я не могу встать. Исиат, после всего, что было…
        Что-то дрогнуло во мне оттого, как он произнес это "Исиат", но всё равно, взявшись за дверную ручку, я холодно отчеканила, перебив его:
        -А ничего не было. Я тебя вычеркиваю. Можешь не терзаться тем, что было. Считай, что я ничего не говорила тогда. Я жалею, что сказала тебе это. Пока! Привет жене.
 
Серго
        Я снова остался в одиночестве. Лежал, как последний дурак, с этой идиотской капельницей и ненавидел себя за бесхребетность. Еще вчера я был готов бросить всё ради Таисии, а сегодня уже не могу предать Лору. Хоть разорвись! Впрочем, о чем это я? Бросить всё? А театр? Театр… Вероятно, я действительно подлец. Совсем заврался – даже себе-любимому пытаюсь врать. Бросить театр из-за женщины? Мне? Я усмехнулся. И правда, смешно. Обхохочешься. Не стану я разрываться! Пусть идут куда хотят, швыряют в меня книгами и вазами… В конце концов, на что я надеялся? На то, что Тая бросит своего Лёню и уйдет ко мне? Скорее всего она, ради любых сокровищ Поднебесной, не бросит его. С ним ее связывают годы семейной жизни, они притерлись и привыкли друг к другу. Даже живя со мной, Таисия наверняка будет бегать к нему, чтобы, не дай Бог, не умер с голоду…
        Пусть она успокоится, подумает, поймет сама, насколько сложно было ей со мной, посмеется… и забудет. Я только порадуюсь за нее… Ну и дела! Судя по всему, я и вправду ее люблю…
 
  * * *
        Так я разлеживался и рассуждал сам с собой. Кто знает, до чего мог додуматься и куда бы меня занесло, если б мозги внезапно не подкинули мне сюрприз. Я вспомнил, ЧТО не давало мне покоя, о чем хотел вспомнить, но никак не мог. Пашка! Конечно Пашка! Он грозился выкрасть Петьку из приюта! Быть может, уже выкрал! Как я мог забыть? Болван! Нужно было немедленно что-то делать.
        Медсестра вошла сразу же, стоило мне нажать кнопку вызова. Должно быть, ее пост находился где-то рядом.
        -Таня! Мне срочно нужен телефон! – заорал я. – Вы способны достать в этой чертовой богадельне телефон, по которому я мог бы позвонить?
        Перепуганная медсестра растерялась:
        -Может быть, вы продиктуете, а я запишу ваши слова?
        -Нет, Таня, нет. Я должен сам. Неужели здесь нет ни одного сотового? Он нужен мне ровно на полминуты!
        Она посмотрела беспомощно:
        -У Рабина есть, но сегодня у него выходной, он на даче… Нам не рекомендуется приходить на работу с сотовым телефоном… У омоновца я видела рацию… Да что случилось-то?
        -Я кое-что вспомнил. Таня, ну сделайте вы что-нибудь!
        -Сейчас, - она лихорадочно соображала. – Не помню, не знаю…
        -Хорошо, тогда отсоедините капельницу.
        -Зачем?
        -Схожу и позвоню с вашего телефона.
        -Но Сергей Ильич…
        -Или я вытащу иголку сам.
        -Вам нельзя! Меня выгонят с работы!
        -Я напишу предсмертную записку. Отсоединяйте.
        Дрожащими пальцами Таня отсоединила капельницу.
        -Дайте мне что-нибудь надеть, халат что ли. Не хотелось бы распугать народ в коридоре.
        -Не нужно вставать, пожалуйста, не нужно, - всхлипывая, она помогала мне сесть.
        -Вы предлагаете лежать и ждать, пока случится беда? – голова у меня закружилась и вся комната "встала на ребро".
        -Давайте позвоним в милицию.
        -К черту милицию!
        -Хорошо. Вы только не вставайте. Я сбегаю за халатом.
        -И приведете омоновца, который привяжет меня к кровати, - сказал я мрачно.
        -Честное слово нет. Я сейчас. Не вставайте.
        Минуты через три она вернулась сияя, и протянула мне спутниковый телефон.
        -Вот! Нашла! Там какая-то иностранка подвернулась.
        -Таня, вы – герой. Родина вас не забудет.
        Сидя, я набрал номер телефона в кабинете Динины Иосифовны. К счастью, хозяйка оказалась на месте.
        -Бежин! – крикнула Дубенко. – Ты откуда? А я собиралась навестить тебя сегодня. Говорят, ты разбил свой сотовый?
        -Потом о сотовом, - заговорил я торопливо. Выложил ей свои опасения и она тоже всполошилась. Как я и предпогал, мои наказы ей относительно Петьки пошли прахом, Таисия позабыла обо всём.
        -Мы всё сделаем, ты только не волнуйся, - проговорила Дубенко. – Я сейчас командирую кого-нибудь из мужиков. Петьку мы в обиду не дадим… Чувствую, персонал больницы с тобой не скучает?
        Был велик соблазн позвонить еще и в детский дом, но совесть не позволила мне злоупотреблять любезностью какой-то иностранки. Я понадеялся на Дубенко – раз уж она лично занялась этим делом, то можно быть спокойным.
        -Ложитесь, ложитесь, Сергей Ильич, - засуетилась Таня, когда я попрощался с Дубенко. – Вам лежать надо. Чем добросовестней вы отнесетесь к режиму, тем скорее выздоровеете.
        Она помогала мне лечь, но была такая крошечная, что надеялся я только на себя. Перенес центр тяжести на руки и медленно лег.
        -Я сейчас позову процедурную медсестру, она поставит вам капельницу заново… Нам с вами сильно влетит…
        -Не переживайте, Тань, я всё возьму на себя.
        -Сергей Ильич, - сказала Таня, - так вы, значит, знаете, кто был тот человек, который ранил вас?
        Я кивнул и закрыл глаза потому, что комната по-прежнему покачивалась и вибрировала.
        -Почему же вы ничего не сказали следователю? Раз уж этот человек угрожал еще кому-то, значит он опасен. Его бы нашли, посадили…
        -Его лечить надо, а не сажать. Он не преступник. Он несчастен и болен. К тому же, у него есть сын, который ни в коем случае не должен озлобиться на весь белый свет. Мальчик почти сирота и я за него отвечаю…
        -А мать мальчика?
        -Его мать умерла в прошлом году. А в феврале умерла и бабушка. Это тяжело даже для взрослого.
        -Вы всегда принимаете чужую боль так близко к сердцу?
        -Случается. Я знаю, что нельзя всем сделать хорошо, но отчего бы не сделать хоть что-то, если это в твоих силах?
        -Но это очень трудно.
        -А кто сказал, что должно быть легко? Вы вот, например, Таня, ежедневно занимаетесь очень похожим делом: людей спасаете. Я – любитель, а вы – профессионал, это ваша работа. Ума не приложу, каким образом можно выдюжить даже одно суточное дежурство.
        -А я не представляю, как это вы выходите на сцену. Я один раз, помню, в школе вышла… Жуть как страшно! Сергей Ильич, а…
        -Таня, если вы еще раз назовете меня по имени-отчеству, я рассержусь.
        Она покраснела.
        -Иначе не выходит, - сказала она. – Вы – такая знаменитость, и потом, я вас очень уважаю и даже немного боюсь.
        -И это после того, как из звезды с неба я превратился в обыкновенного голого мужика под капельницей? – рассмеялся я.
        -Тем более после этого, - Таня озабоченно осмотрела мою повязку. – Вы очень неосмотрительны, - заметила она, - у вас могли разойтись швы…
        -Вот выпишусь – приду к вам с шампанским, - сказал я безмятежно.
        -Зачем? – она накрыла меня простыней.
        -Как зачем? Выпьем на брудершафт и перейдем на "ты"…
        -Есть множество других способов перейти на "ты".
        -Например?
        Она снова смутилась.
        -Я должна отдать телефон… А вам – необходимо отдохнуть.
        -Да, я и сам это чувствую.
        -Вы сможете заснуть или вам принести чего-нибудь?
        -Не отказался бы.
 
Тая
        -Я говорила ему! Я знала, что так будет! Упрямый дурак этот ваш Бежин! У него – комплекс вины! Он вбил себе в голову, что виноват перед этим типом. Подумаешь парочку баб у него увёл – что из этого? – Дубенко погрозила пальцем кому-то абстрактному и закурила очередную сигарету. – Ну о чем, скажите на милость, можно разговаривать с хроническим алкоголиком? Неужели он пытался оправдываться? Оправдывался, как последний идиот, за то, что женщины, в конце концов, всегда предпочитают его каким-то алкашам? Абсурд!
        -Просто Сережа добрый. Он жалел Пашку, - сказала Катя Рыжова грустно.
        -Жалел! – возмутилась Дина Иосифовна. – Дожалелся. Нет, вы как хотите, а я этого так не оставлю. Я под суд отдам этого недоделка. Мало того, что Светланка из-за него погибла – он теперь за Бежина взялся!
        -Не кипятитесь, Дина Иосифовна, - Дин старательно завязывал шнурок на кроссовке, - вы рискуете снова получить нервный срыв. Сами же знаете, насколько Серега бывает несговорчив, если от него требуют то, что он считает неприемлемым для себя. Раз он сказал, что разберется самостоятельно, значит нам нечего совать нос.
        -Да я не совалась, молчала. И что? Нате вам, получите ножик в живот! Мальчишку жалко, это верно. Хороший мальчишка. Но нельзя же быть таким безрассудным!
        …В театре мало кто находился – несколько актеров, Дубенко, да кто-то из администрации. Я сбивчиво ответила на вопросы. Вообще-то в дирекцию звонили из больницы, и весть уже разлетелась, но я всё же была очевидцем. Происшествие обсуждали столь эмоционально, что никто не заметил, как в холл вошла Лора. Вошла и встала в нескольких шагах от нашей компании, разместившейся на диване, креслах и придвинутых стульях. Я узнала ее не сразу – она очень похудела и осунулась.
        -А, так вы уже все новости знаете, - сказала она, уловив суть разговора.
        Все посмотрели в ее сторону.
        -Смотрите, кто пришел, - уронила Дубенко упавшим голосом и развела руками.
        -Или я сплю, или это и в самом деле Лора! – воскликнул Дин.
        -Да, это я, - улыбаясь ответила Лора.
        Ее пригласили присесть на диван и начали расспрашивать – когда приехала, как здоровье, была ли у Серго в больнице… Лоре заметно нравилось всеобщее внимание и она не поскупилась на эпитеты, описывая свою встречу с Бежиным, как делается в любовных, "дамских" романах – со страстными поцелуями и т.д. Ей никто не поверил (особенно Дубенко и Катя), это можно было без труда прочесть по лицам окружающих. Дубенко закашлялась и ушла. Немного погодя, ушла и Марина, сославшись на то, что ей нужно плести парик… А Лора, пересказав живописное и содержательное свидание с Серго, всё же задала вопрос, которого я боялась: откуда нам известны такие подробности инцидента. Например, об остановке сердца даже она ничего не знает. Я затаилась, так как в мои планы отнюдь не входила задушевная беседа с Лорой.
        -А мы знаем это из первых рук, - брякнул Дин (думаю, он очень хотел насолить Лоре, сбить с нее спесь, дав понять, что Бежин от нее тю-тю). – У нас…
        Он повернулся было ко мне, но вовремя заметил, что Катя тайком грозит ему кулаком.
        -У нас соседка по лестничной клетке работает в этой самой больнице, - быстро нашелся Дин. – Она и рассказала…
        Почти одновременно с моим приходом в театр из больницы звонил Серго, и выяснилось, что Пашка грозился похитить Петьку из приюта. Все всполошились, а я с трудом припомнила, что был какой-то разговор на эту тему, но ночь, когда ранили Серго, так плохо, урывками, отложилась в памяти, что моя забывчивость не удивительна. Сам-то Серго тоже ничего не мог вспомнить до поры до времени (иногда после наркоза забываются важнейшие вещи, чтобы, немного погодя, неожиданно всплыть на поверхность), но ему это простительно… Мы позвонили в приют, изложили свои опасения заведующей. "Да, конечно, - сказала она, - у нас всякое бывает. Будем только рады, если кто-то приедет и поддержит мальчика, ему сейчас трудно. Можем даже дать ночлег". Мы устроили военный совет – обсуждали, кто поедет. Я убеждала Дину Иосифовну в том, что моя кандидатура подходит намного больше, чем чья-то еще. Я столько раз поднимала Петьку по утрам и готовила ему завтрак, столько раз собирала ранец и проверяла уроки, что было бы глупо посылать к нему кого-то чужого, кого он плохо знает. Дин и Марина, а еще, совершенно неожиданно, Катя, встали на мою сторону. Так что, Дубенко мы убедили. А в апогее обсуждения вопроса, Дубинушка воскликнула свое: "Я говорила ему! Я знала, что так будет!".
        -Понятно, - сказала Лора, но от нее видно не укрылись перемигивания Кати с Дином, и она бросила в мою сторону подозрительный взгляд.
        Вслед за Диной Иосифовной поспешили уйти актеры, и в холле остались только я, Дин, Катя, да Лора. Мне тоже хотелось удрать, но вставать с кресла под оценивающим взглядом Лоры было рискованно. Неминуемо пришлось бы чем-то обосновать свой уход, а что говорить, я не знала.
        -Что это за мальчик, о котором вы спорили? – спросила Лора, притушив немного свой взгляд.
        -Они немного дружат с Серегой, - ответил Дин.
        -Бежин дружит с мальчиком? – удивилась Лора.
        -Ну да. Его мать работала у нас костюмером, - рассеянно продолжал Дин, поглядывая на Катю. – Погибла около года назад… Вот мы и воспитывали его, пока он не попал в детский дом…
        -Очень умный и хороший парнишка, - Катя пришла на помощь Дину.
        Лора посмотрела на нее.
        -А Бежин возомнил себя ответственным за чужую судьбу? – холодно сказала Лора. – Что ж, это вполне в его стиле. Так значит, мальчик теперь в детском доме?
        -Да. Сережа ездил к нему примерно раз в неделю, - Катя держалась уверенно. Она абсолютно не боялась Лоры, в то время как мы с Денисом совсем потерялись.
        Было в этой Лоре что-то неприятное, неискреннее, отторгающее…
        -А мне он почему-то ничего не сказал, - недоумевала Лора. – Мальчик наверно ждет, нужно съездить к нему. Я готова, но боюсь, в ближайшее время не выберусь из Москвы – нервотрепка доконала.
        Она притронулась к вискам. Мы переглянулись с Катей. На этот  раз Лора, уже не таясь, одарила меня пронизывающим взглядом.
        -Я вас обеих не знаю, - сказала она. – Вы – новенькие?
        -Они обе – новенькие, - подтвердил Дин.
        Моё поведение выглядело подозрительно, это ясно. Я решилась взглянуть на Лору. Несколько секунд мы с ней смотрели друг на друга. Не знаю, о чем она думала в тот момент, но я-то не могла не содрогнуться, заглянув в ее глаза. Неужели эта женщина была когда-то тем чудесным, волшебным созданием с золотыми волосами?! Между ними разрыв в миллион лиц! Мне пришло в голову, что самое подходящее определение для Лоры нынешней будет "мертвая". Мертвый взгляд, мертвое лицо, мёртвая улыбка…
        -У меня страшно разболелась голова, - пожаловалась Лора томно. – Я, пожалуй, пойду.
        Дин неопределенно пожал плечами, словно бы говоря: "Это совершенно не мое дело". Когда она скрылась в глубине коридора, мы еще некоторое время молчали. Потом Дин глубокомысленно изрек:
        -М-да… Представленьице…
        -Она без Сережки – пустое место, - сказала Катя. – И всегда так было. Верно он говорил о Лоре, что у нее нет ни одной своей эмоции, сплошной плагиат и эпигоны.
        -Она так изменилась… - проговорила я.
        Катя усмехнулась и ничего не сказала.
        -Что-то ты плохо выглядишь сегодня, - оценил Дин. – Поругались что ли?
        Я кивнула.
        -Из-за Лорки? Зря, честное слово. Она не стоит того, чтоб хорошие люди из-за нее ругались.
        -Пойдем, выпьем кофе, - неожиданно предложила мне Катя.
        -Я должна ехать...
        -Успеешь ты уехать, еще и пяти часов нет. Пойдем.
        Дин остался в холле, а мы направились в буфет. Я намеренно выбрала столик, который ни о чем бы мне не напоминал, а Катя возражать не стала.
        -Нам с тобой давно пора поговорить, - сказала она, размешивая в чашке сахар. – Не находишь?
        -Нахожу, - откликнулась я, опустив голову, чувствуя, что вот-вот разревусь от всех этих событий. – Я увела у тебя мужика. Ты обижаешься, я знаю. Боюсь я тебя…
        Катя засмеялась:
        -Я не кусаюсь. К тому же, вы уже поругались. Я должна очень радоваться этому и злорадствовать.
        Я вздохнула.
        -Мы с ним знакомы миллион лет, - начала Катя. – Познакомились на первом курсе театрального. Он никогда мне не врал, хотя многого и не говорил. Сережка считает, что у нас с ним настоящая дружба, а всё остальное – лишь ее издержки. Я с ним согласна. С его стороны это всегда была дружба. Настоящая, искренняя. Я знала, что он меня не любит, но мне было всё равно. Драться за него я, конечно, не стала бы, и не дралась. Возможно, зря не дралась, сглупила…. Три года он прожил с моей лучшей подругой, пока она не променяла его на миллионера из Великобритании. Потом подвернулась Дубенко, потом – Лора… - она покачала головой и, отпивая кофе, посмотрела на меня. – Ты не жди, что он расскажет тебе о своих чувствах. О чувствах он замолчал навеки.
        -Почему?
        -Его какой-то рок преследует, и он очень в это верит. Я-то считаю, что ему просто не везет в личной жизни. Но не везет ему, действительно, как-то уж очень круто. Из четырёх женщин, которых он действительно по-настоящему любил, только одна его бросила - две другие умерли, а ещё одна заболела так, что стала практически неспособна к жизни… Один раз он обмолвился мне (это было уже нынешней зимой), что, мол, "как же хорошо, Катерина, что я в тебя так и не влюбился! Это значит, что тебе нЕчего бояться". Ты не требуй от него никаких признаний, он промолчит. Он спасает тебя, Тая. Или думает, что спасает. В любом случае, прав Серго или не прав, он всё равно прав, поверь.
        Я молчала, обдумывая.
        -Или я чего-то не понимаю, - проговорила я немного погодя, - или у вас какие-то странные отношения…
        -Может быть, но… Если он придет ко мне, как раньше, то прогнать его я не смогу.
        Я снова уткнулась взглядом в свой кофе и спросила тихо:
        -Он мне изменяет?
        -Со мной – нет.
        -А с кем?
        -Да это, по большому счету, и не измены, с его точки зрения, - она пожала плечами. – У Сережки есть менеджер. Кодовое имя "Японка". Без нее он совершенно "зашился" бы – и без того крутится, как белка в колесе. У них очень своеобразный контракт: Бежин платит ей за услуги натурой. Она сама предложила такого рода сделку, а он, как ты знаешь, ломаться не умеет, тем более если дело касается красивой женщины. У нее очень сложное происхождение – мулатка с японо-еврейскими корнями… Я ее раз видела… Сальников обычно причисляет таких женщин к категории "зашибись". Очень точное выражение. Бежин встречается с ней раз или два в месяц, - Катя посмотрела на меня с некоторой жалостью. – Думаю, мало ему не кажется. Мой Яша, кстати, очень не одобряет методы Японки. Он всегда за то, чтоб деловые отношения оставались деловыми. Говорит, что она дискредитирует себя, как импресарио. Но это ее личное дело конечно…
        -А я подозревала, знаешь… - потерянно пробормотала я.
        -Мне не следовало болтать об этом, - сказала она. – Сережа хотел сам всё объяснить, - Катя усмехнулась. – Я нарочно это рассказала, чтоб тебе было больно, но чувствую теперь не злорадство, а точно такую же боль… Тая, ты любишь его?
        -А разве можно его не любить?
        -Находятся и такие. Ты была на "Гранатовом браслете"?
        -Нет. Я только читала о нем в Интернете. Критик писал, что Бежин там гениален.
        -И это верно, - кивнула Катя. – Сережа ни за что не позовет тебя на этот спектакль. Я помогу тебе пройти.
        -Спасибо. А почему он меня не позовет?
        -Он не сможет работать, если будет знать, что ты в зале. Очень сложная роль. Безумно сложная. Бежин устает так, словно отыграл пять часов без антракта, хотя выходит на несколько минут… После "Гранатового браслета" у него появилась масса недоброжелателей. Завидуют ему, его работоспособности, таланту… А никто не знает, чего это стоило Серго! Он так мучился, ночей не спал. За видимой легкостью его работы стоит титанический труд. Душа у него точно такая же сорванная, как и голос. Ты, Тай, помирись с ним, пожалуйста.
        -Но я не могу первая…
        -А ты сделай над собой усилие.
        -Не знаю… - я допивала остывший кофе.
        -Ты понимаешь, он запросто может отречься от тебя сейчас. Принесет себя в жертву – ему не привыкать. И снова побежит прочь.
        Я не поняла что кроется за этими словами. Катя пояснила:
        -Когда-то давно одна цыганка заглянула Бежину в глаза и сказала, что счастья ему в жизни не будет. Все, кого он полюбит, погибнут. А потому, он должен бежать и бежать. От себя и ото всех. У Сережки не всегда это получается – вовремя удрать. Как только он сдается, случается беда. Последней каплей была гибель Светы Карташовой. Они собирались пожениться… Он пил потом страшно, - Катя вздохнула. – Я еле уговорила его взять себя в руки. Трудно уговорить человека продолжать жить, если он того не хочет. Он не хотел жить. Жизнь он ненавидел. Но вот появилась ты… Тай, помирись с ним. Я очень тебя прошу. Теперь всё только от тебя зависит. Он умрет без тебя, - слезы блеснули в ее глазах. – Ты пойми, я слишком сильно его люблю, чтобы растрачиваться на вражду и бесполезную ревность.
        -Он тоже сказал, что умрет без меня, - произнесла я еще тише, чем говорила прежде. – Я расценила это как неуклюжее признание в любви…
        -Бежин неуклюжим не бывает, - заметила Катя и вытерла слезы тыльной стороной ладони. – Разве ты еще не знаешь эту его особенность? Если он сказал "умру", то умрет взаправду.
        -А Лора?
        -Да что Лора?! Шизофреничка, которая сбежала от родителей. Наверняка, скоро за ней приедут и увезут назад.
        -У нее шизофрения?
        -Серго не говорил тебе? Ну вот, - всплеснула она руками. – Меня только в тыл к врагам засылать! Снова проболталась!
        -А вдруг ее вылечили?
        -Шизофрения не лечится. И вообще – не паникуй раньше времени. На здоровую она уж точно не похожа, а значит, долго не продержится. Единственное, за что стоит опасаться – здоровье Серго. Однажды она уже разодрала ему ногтями плечи так, что шрамы до сих пор видны. Как бы в следующий раз не вцепилась в горло…
        Я вздрогнула:
        -Ты не преувеличиваешь?
        -К несчастью, нет, - Катя посмотрела на часы. – А вот теперь, тебе по-настоящему пора.
        Я спохватилась:
        -Шестой час!
        -Давай сделаем так: сейчас ты едешь домой, собираешься, а в половине седьмого я вызову тебе такси. Где ты живешь?
        -Кать, да я бы на электричке доехала, - растерялась я.
        -Вот еще чего не хватало! – сказала она решительно. – У меня богатый жених, с такси проблем не будет никаких, а особенно – материальных. Так где ты живешь?
 
  * * *
        Помню, что когда я добралась до приюта, был уже вечер. Катя прислала за мной такси, которое заранее оплатила. За тот промежуток времени, что прошел между разговором с Катей в буфете и приходом такси, я успела переодеться в одежду, более подходящую для загородной поездки, и позвонить на работу (выпросила у начальницы три дня). Лёня не поинтересовался, зачем и куда я еду, а я была рада, что он не спросил…
Заведующая приютом Алёна Викторовна сумела вникнуть в мой сбивчивый, но более подробный, чем по телефону, рассказ и огорошила:
        -А вы знаете, два дня назад дети действительно видели, как вдоль ограды прохаживался странный субъект.
        И она описала мне Пашку таким, каким я видела его в последний раз. Грязная куртка, спортивные штаны, патлатая голова и нездорово-красное лицо… Про Бежина тоже пришлось рассказать. К счастью, дети не имеют привычки слушать новости по радио или смотреть их по телевидению – Петька до сих пор ничего не знал. Воспитатели и сами были не очень-то в курсе. Кто-то из них что-то слышал, но огорчать мальчика, до выяснения подробностей, не стали. Мы с заведующей решили хранить тайну и дальше: незачем лишний раз травмировать ребенка. Серго выздоровеет, приедет, и сам расскажет всё, что сочтет нужным. Мы разработали хитроумный план. Оказывается, Петька немного простудился (ничего особенного, обыкновенный насморк) – чем не причина, чтобы спрятать его, перевести в изолятор, подальше от чужих глаз?.. Надо сказать, под "чужими глазами" подразумевалась весьма конкретная личность.
        Я вызвалась пожить с Петькой в изоляторе три дня и Алена Викторовна, подумав, одобрила мой порыв. Позвонили в милицию, проинформировали сонного дежурного, что один из папаш, лишенных родительских прав, грозился похитить сына…
        -Исиат! – обрадовался Петька, увидев меня.
        Он называл меня именно "Исиат", подражая Серго. Он вообще многое делал как Серго, "снимал один в один" и, между прочим, весьма успешно (точно так же садился в кресло, открывал книжку, отвечал по телефону…). Петька даже пытался подтягиваться на Бежинском турнике, хотя для того чтобы достать до перекладины ему приходилось влезать на стул.
        -Никто не приехал ко мне в субботу, я подумал, что-то стряслось… А где дядя Сережа? Его сотовый не отвечает.
        Я сказала, что Серго очень занят на работе, а потому попросил меня поездить пока вместо него. Про сотовый ничего сочинять не стала – разбит и не работает, а у Бежина нет времени, чтобы купить себе новый телефон…
        -Странно, - задумался Петька, - с чего бы у него взяться делам, ведь сезон уже закончен.
        -"На Пятницкой" идут репетиции нового спектакля, - без запинки соврала я.
        -А, понял. Всё ясно… Знаешь, мне сказали, что я буду ночевать в изоляторе. Боятся моих бацилл. Скукота там…
        -А меня с собой возьмешь?
        -В изолятор? – недоверчиво переспросил он.
        -В изолятор.
        -А можно?
        -Почему нет?
        -ЗдОрово! Хотя, лучше бы ты была мальчишкой… В крайнем случае, дядей Сережей.
        Перезвонили из милиции, сказали, что не приедут – у них нет достаточно оснований для охраны детского дома. Теперь все нервные – насмотрятся второсортных боевиков и в каждом встречном-поперечном видят маньяка с ножом. Вот если кто-то и в самом деле объявится, станет угрожать, то вызывайте, приедем. Так нам сказали.
 
  * * *
        Медпунктом здесь назывался маленький домик на заднем дворе. Он состоял из двух комнат. В одной – дежурили педиатр или медсестра, а другой служил изолятором. В изоляторе стояли три кровати с дребезжащей панцирной сеткой, стол и несколько стульев. Окна занавешивались белым ситцем в мелкий цветочек. Помещением редко пользовались и оттого в нем еще сохранились следы давнего ремонта – чисто выбеленный потолок, белые водоэмульсионные стены и блестящий линолеум, белый, в серых полосках.
        Я привезла с собой радиоприемник (Петька сразу настроил его на волну, где работал Серго) и старую книжку, которую читала в детстве – "Семь подземных королей". По моим расчетам, Петька, как ребенок не избалованный видео и компьютерными играми (к компьютеру, дома у Серго, он остался равнодушен – заглядывал вместе с нами на сайты, посвященные Бежину и сериалу, но и только), вполне мог заинтересоваться путешествиями под землей в стиле советского fantasy. Так и вышло. Я лечила его горчичниками и молоком с медом. Горчичники выдала отправившаяся домой медсестра, молока дали на кухне, а мёд пожертвовала одна из воспитателей. Там же, на кухне, я заварила своего чаю в моем же литровом термосе, притащила его в изолятор и вытряхнула из сумки всё, что удалось купить по пути в нашем гастрономе. Мы с Петькой весело поужинали. Он успел освоиться в детском доме, рассказывал мне о новых друзьях и школе, куда их возят на автобусе за пять километров в какой-то поселок… Изредка Петька чихал и кашлял. Я заставляла его поминутно полоскать горло, а потом уложила в постель. Мальчишка повиновался не без удовольствия, с радостью принял микстуру от кашля, и лежал довольный, укрытый одеялом до подбородка, не взирая на очень теплый вечер.
        -Как же ты умудрился простудиться?
        Он сморщился:
        -Мне учиться было неохота. Я босиком по лужам ходил, воду пил холодную.
        -Это почему же тебе неохота учиться?
        -Всё равно конец учебного года, - махнул он рукой.
        Я должна была, наверно, прочитать ему лекцию о том, что нельзя отлынивать от занятий, да и вести себя так тоже не годится, но не посмела. Не мне его судить. Ему хочется отдохнуть, забыться, а мы, взрослые, лезем с нравоучениями. Серго говорил, что Петька неплохо учится – стало быть, его "закос" не столь страшен. В конце концов – второй класс не одиннадцатый. Успеет подтянуть свои "хвосты". За лето он войдет в колею, а в сентябре возьмется за голову… Я потрогала его лоб. Горячий.
        -Когда ты заболел? – спросила я озабоченно.
        -Вчера утром. Горло заболело, нос заложило. А что?
        -Кажется, у тебя повышается температура.
        Петька остался доволен:
        -Вот и хорошо. Значит, послезавтра я еще буду валяться здесь, в изоляторе.
        -А что будет послезавтра?
        -Конец учебного года.
        -А, ну да. Я и забыла…
        -Почитай мне твою книжку еще? Когда ты читаешь, то на мою маму похожа.
        Я улыбнулась растроганно. Встала со стула и пошла к столу за книгой. Шторы на окнах были задернуты неплотно и между ними виднелась полоса зелени, засинённая спускающимися сумерками. Почему-то стало жутковато. Я задернула ситчик поплотнее и, взяв подмышку книгу, сходила к входной двери, проверила еще раз старенький замок. Для верности, придвинула табуретку, а сверху на табуретку поставила эмалированное ведро с торчащим из него веником и железным совком для мусора. Удовлетворившись полученной композицией, я вернулась, попутно хорошенько прикрыв за собой дверь изолятора.
        Книжка Петьке и вправду нравилась, слушал он внимательно. Часа через полтора, когда в горле у меня запершило, мой подопечный сказал, что будет спать. Я поставила градусник. Набежало тридцать семь и девять.
        -Петька, а кроме горла у тебя ничего больше не болит?
        Он задумался, поерзал на кровати:
        -Вроде бы нет…
        -Подозрительно похоже на воспаление легких. Я помню, как болела им в детстве. Если вдруг еще что-нибудь заболит, спина например, то обязательно скажи мне. Договорились?
        -Ага, - откликнулся он и повернулся к стене.
        Я потушила свет и подошла к окну. Было почти совсем темно. Запущенный сад, влажный и тенистый, как джунгли, выглядел немного враждебно, словно таил некую угрозу. Знаю, это всё – только мое воображение, но жуть не отпускала. Насмотревшись на окрестное запустение, я отправилась на экскурсию в ванную. Как и во всякой уважающей себя больнице, имелись в медпункте ванна и душ. Я не стала заставлять Петьку мыть руки-ноги, прежде чем он лег в кровать – опасалась, как бы не разболелся пуще. "Подсобное помещение" очень даже годилось. Я быстро вытащила полотенце, мыло, зубную щетку, разделась и забралась под душ, соображая, что у меня будет за лицо, если Петька внезапно откроет дверь ванной…
        Спала ужасно. Во сне видела сплошные кошмары, слышала грохот опрокинутого с табуретки ведра и просыпалась при малейшем ночном шорохе. Около трех часов ночи Петька начал бредить. Он был совершенно мокрый, как мышь, и очень горячий. Оставив бесплодные попытки найти аспирин или парацетамол, я несколько часов просидела возле его кровати. Сидела и слушала невнятное бормотание о каких-то ядовитых цветах. Цветы эти сами передвигались и, как водится, были сказочно красивы. Он бормотал: "Мама, не ходи туда! Они злые, они убийцы! Где дядя Сережа? Почему он не приехал? Это они спрятали его?.. Папа, не делай этого. Он – хороший. Он – мой друг. Он никогда меня не бил". И всё в таком духе. Будить его я не решилась – опасалась, что разбудить не удастся.
        Наконец-то стало светать. Выглянула в окно. В саду было тихо, бело от цветущих яблонь. Петька замолчал, но температура не спадала. Тридцать девять и шесть… Я оделась, как следует, натыкаясь на мебель в рассветном полумраке. Судя по часам, должна была вот-вот явиться медсестра, но за окном по-прежнему едва брезжил рассвет. Я нашарила на столе очки и выглянула еще раз в окно. Тучи. Ясно. День сулит быть сырым и холодным, а у меня - только легкий жакетик и босоножки… Отодвинула табуретку, поставила на место ведро, умылась у старомодной раковины и села ждать. По счастью, ждать пришлось недолго. В окно постучали, я отодвинула занавеску и увидела медсестру.
        -Рая! – зашептала я, едва открыв дверь, - у него температура под сорок и он бредил всю ночь.
        Рая устремилась в изолятор. Петьку мы растолкали с трудом. Он разлепил глаза и закашлялся.
        -Я конечно не врач, - сказала Рая, осмотрев Петьку и прислушиваясь к хрипам в его груди, - но почти уверена, что это пневмония. Где он умудрился так простудиться, хотела бы я знать…
        -Я вызову "скорую", - крикнула я, убегая.
        Разыскивая кабинет Алены Викторовны, я сперва запуталась во множестве незнакомых гулких коридоров, где почему-то никого не было (с трудом сообразила, что дети уже в школе), а когда отыскала нужный, мне навстречу вышла сама заведующая – маленькая, кругленькая, пожилая дама.
        -Тая, - сказала она взволнованно, - только что звонили из милиции. Петин отец вчера умер.
        -То есть как? – опешила я.
        -Отравился чем-то. Его не спасли – сказали, что поздно.
        -Он нарочно отравился?
        -Кто знает? – вздохнула Алена Викторовна. – Такая трагедия… Мальчик абсолютно один остался. Всего за год семья вымерла. Как жесток мир…
        -Нужно позвонить в "неотложку", - опомнилась я. – Петька сильно заболел. Рая считает, что это пневмония.
        -Всё к одному, - покачала головой заведующая.
        Мы вместе спустились в медпункт и дождались приезда врачей. Петьку увезли в районную больницу с предварительным диагнозом "двусторонняя пневмония".
 
  * * *
        Домой я вернулась около часу дня, электричкой. Лёня сегодня дежурил. Я позвонила Дубенко, рассказала о происшествиях. Всё было плохо. Так плохо, что хуже некуда. Впору забыть про гордость и бежать за поддержкой к Серго. Посмотреть преданными глазами, поскулить, чтоб пожалел… Только не нужна я ему теперь, жалеть он меня не станет. Вежливо попросит оставить в покое и будет прав. Надобность во мне отпала: приехала Лора. Лора-фея…
        Как-то навалилось всё разом, как стихийное бедствие. Верно говорит молва: беда не приходит одна. Что же мне делать? Как сказать Петьке об отце? В приюте по-моему обрадовались, когда я взяла на себя печальную миссию… Я чувствовала необходимость посоветоваться с кем-то, кто знает Петьку лучше меня. Это значит – необходимо пойти к Серго. Иного выхода не находилось, как бы я не старалась. Сама ничего решить не могла – я лишь слабая женщина, у которой только что развалилась единственная любовь ее жизни. Да, развалилась, рассыпалась – только пыль и песок. Я вытерла слезы и отправилась приводить себя в "товарный вид", как обычно выражался Бежин.
 
Серго
        Она выбрала неудачный момент для прихода. Уже минут сорок у меня сидела Лора. Как на грех, сидела и сидела. Не мог же я ее выгнать. Хотя, если честно, разговаривать нам было совсем не о чем.
        -О, здравствуйте! – приветствовала Таисию Лора. – Как прошла ваша поездка в приют?
        Я не знал, что к Петьке ездила Тая. Дубенко звонила на пост медсестры и передала невеселые новости, но ни словом не обмолвилась о том, кто их доставил. Конечно, будь у меня при себе мобильный, я выведал бы всё в подробностях, а так… Лежал и успокаивал себя тем, что мобильные телефоны в больницах рекомендуется выключать, так как из-за них возможны всяческие недоразумения с аппаратурой, которой нашпигованы стены. Да и, собственно, занимали меня в данный момент более глобальные проблемы, чем сотовый телефон. Я размышлял о Петькиных родственниках. Имелся полный набор родни, но с кем из них мальчику будет действительно хорошо, кому из них нужен Петька?.. Выходило, что его бабушка, Пашкина мать, как раз и есть тот самый человек… После гибели Светы бабушка начала складывать деньги, чтобы приехать за внуком. Деньги копились медленно, да и не хотела она отнимать Петьку у матери Светы – у той и так ничего больше не осталось кроме этого мальчугана… Но теперь-то она обязательно приедет.
        Увидев Лору, Исиат растерялась, но сказала твердо:
        -Мне нужно поговорить с Бежиным.
        -А у него от меня секретов нет, - веско вставила Лора.
        Я понял, что у Таи должна быть очень весомая причина для того, чтобы перешагнуть через гордость и, после ссоры, прийти ко мне снова. Вид у нее был решительный, хотя и усталый.
        -Лора, пожалуйста, минут на десять, оставь нас, - сказал я наудачу, ожидая взрыва негодования, но Лора послушно встала со стула:
        -Раз ты просишь…
        И вышла из палаты.
        -Завтра я снова туда поеду, - без предисловий начала Исиат, глядя в сторону. – Что мне делать?
        -Ты не знаешь, как сказать ему о Пашке? – уточнил я.
        -Да. И надо ли говорить вообще.
        Она перенервничала и устала – бледная, невыспавшаяся… Лора ни за что не стала бы так близко к сердцу принимать мои проблемы.
        -Тая, ты не должна никуда ездить, - сказал я. – Ты сделала всё, что могла, и даже больше. Никто не в праве требовать от тебя чего-то еще. Я…
        -Ты? При чем здесь ты? – она устало опустилась на стул. – Мне безразлично твое мнение. Просто есть мальчик, а я за него отвечаю, пока ты в больнице. С ним стряслась беда, нужно что-то сделать, поддержать, - она вздохнула. – Я пришла к тебе за советом. Ради Петьки. В отличие от меня, ты давно его знаешь – посоветуй что-нибудь. Но только не нужно меня отговаривать – я всё равно поеду.
        -Ты не сможешь ничего от него скрыть.
        -А ты бы смог?
        -Вряд ли. Такие дети – они чувствуют малейшую фальшь.
        -Значит, нужно рассказать ему об отце?
        -Значит, нужно.
        -А о том, что случилось с тобой?
        -Сейчас это уже не имеет значения.
        -Но он поверил, когда я объяснила твое отсутствие загруженностью работой и новой ролью в театре на Пятницкой.
        -Откуда ты знаешь о новой роли? Я и сам-то узнал о ней только вчера.
        -Я наобум сказала. Что за пьеса?
        -"Мой любимый клоун" Ливанова.
        Ее лицо на мгновение преобразилось. Она взглянула так, что я понял – сообщение о роли в этой пьесе Таю порадовало. Я хотел сказать, что ничего не кончилось, что я по-прежнему буду рад видеть ее во всех своих театрах и где угодно, что, быть может, она простит меня, быть может, мы… Но промолчал.
        -Я пойду, - сказала Таисия, вставая и снова пряча глаза.
        -Да, - отозвался я.
        -Тебя собиралась навестить Катя Рыжова – я передам через нее отчет о своей поездке.
        Эти слова меня взволновали. Через Катю? Помнится, они не были знакомы… Судя по всему, за несколько дней мир неузнаваемо переменился…
        -Ты больше не придешь? – спросил я.
        Она взглянула с укором. Усмехнулась грустно.
        -У тебя теперь снова есть Лора. Жена-утешительница. А я… желаю тебе побыстрей встать на ноги.
        -Спасибо, - рассеянно ответил я. – Постараюсь.
        И подумал: "Хорошо, что мы расстались вот так, по-доброму, как друзья". Да, как друзья.
 
Тая
        Мне не сиделось на месте, хотя я понимала, что Петька еще слишком слаб для приема посетителей и торопиться не следует. На следующий день я не поехала к нему, но еще через сутки - не выдержала. Рано утром на третий день собралась и отправилась в путь. Путь предстоял неблизкий и не совсем ясный. Накануне я звонила в приют, Алене Викторовне, и та, как могла, описала мне маршрут. Я добралась до нужной станции, отыскала остановку рейсового автобуса и переговорила с водителем. Оказалось, тот прекрасно знает эту больницу (ничего удивительного – она одна на район) и обещал "доставить в лучшем виде". Так что, около часу дня, я уже шла по коридору скромной старенькой больницы. Петьку поместили во взрослом отделении - там лучше лечат воспаление легких.
 
  * * *
        Я постучала и вошла в четырехместную палату, где меня радушно приветствовали двое здоровенных мужиков в пижамах (а старичок у окна отвернулся к стенке). Петька полусидел в кровати и улыбался мне. В руках он держал мою книжку про "Семь подземных королей". Я подумала, что мои книги очень популярны среди пациентов разнообразных больниц, несмотря на разительный контраст между Бежинским "люксом" и этой палатой с потрескавшимися стенами.
        -Я попросил воспитателей принести твою книжку, - сказал Петька весело. – Ты ее забыла в медпункте.
        -Нравится?
        -Я смотрел "Волшебника из страны Оз", но это интересней.
        Мужики ушли курить и я вздохнула свободно: мне не нравились их буравящие взгляды (а вот интересно, когда мужчины так пялятся на женщин, да еще при этом о чем-то переговариваются и похихикивают – они что, считают, будто нам доставляет удовольствие навязчивое внимание?). Показала Петьке на свой увесистый пакет:
        -Петь, здесь продукты. Всякая всячина, которую можно хранить какое-то время без холодильника. Тебе нужно поправляться и потому ты, пожалуйста, ни с кем не делись. Ты здесь один, а остальных навещают родственники. Я знаю, как кормят в больницах - один мой знакомый работает врачом.
        -Я буду чувствовать себя не очень уютно, лопая в одиночку, - он скроил кислую мину. – Но это – тяжелая сумка, ты везла ее издалека, для меня, и поэтому, я всё съем сам.
        -Вот и правильно. Начни с фруктов – они самые ненадежные в смысле сохранности. Нельзя чтобы ты вовсе исхудал со своей болезнью.
        -Не исхудаю, - обнадежил Петька. – Ко мне еще из приюта приезжают, яблоки привозят, апельсины… А дяди Сережи так и нет. Он что, до сих пор занят?
        -Да, он очень занят.
        Петька прищурился:
        -Ты меня обманываешь. С ним что-то случилось. Да ведь?
        Деваться было некуда.
        -Видишь ли… В общем, он попал в больницу.
        -Только не говори, что у него тоже пневмония.
        -Нет, у него не пневмония.
        -А что у него?
        -Петь, давай поговорим о Бежине немного позже? Мне нужно сказать тебе очень важную вещь.
        -Что может быть важнее разговора о дяде Сереже, когда с ним что-то стряслось? – возмущенно перебил Петька.
        Я собралась с духом.
        -Твой отец умер.
        -Как это умер? – удивился мальчик. – Взял и умер?
        -Отравился. Случайно. Какой-то самопальной бормотухой.
        Петька отложил книжку в сторону.
        -Так он что, правда умер?
        -С такими вещами не шутят.
        Он задумался.
        -А я хотел, чтобы он умер, - проговорил Петька немного погодя и посмотрел на меня спокойными карими глазами. - Когда мама была жива, я хотел, чтобы кто-нибудь его убил, чтоб он больше не бил маму.
Мальчик неожиданно всхлипнул. Из глаз выкатились слезы, крупные, как бусины. Он потянулся ко мне, я обняла хрупкое тельце, сама чуть не плача.
        -Я его боялся. И еще – стыдился, что у меня такой отец. В школе врал, что мой отец – дядя Сережа, но только он об этом не знает. Ребята завидовали мне…
        -У тебя кто-нибудь остался?
        -В Москве - только дядя Сережа. У меня есть дедушка, но я совсем его не знаю, потому что отец от него отрекся, ведь он не захотел помочь деньгами, когда было очень нужно. От отца вообще все отвернулись, когда он начал сильно пить и бить маму. Есть бабушка, но далеко, в Калининграде. Дядя Сережа звонил и писал туда. Бабушка получает маленькую пенсию, а то давно приехала бы за мной. Летом меня обещали забрать из приюта, дядя Сережа так сказал. Он предлагал бабушке денежную помощь, но она отказалась…
        Он успокаивался понемногу. Мы так и сидели, обнявшись. Петька всхлипывал, но уже не плакал.
        -Бабушка приезжала два года назад, когда маме исполнилось двадцать пять, на день рождения. Звала нас к себе жить. Мама не захотела. Если бы мы поехали, мама была бы сейчас со мной. Почему она не поехала?! – с отчаянием проговорил он.
        -Она о твоём будущем думала. Москва – всегда Москва. Ты вырастешь, учиться пойдешь…
        -Что ты как маленькая, Исиат? – Петька сел на кровати и вытер нос рукавом полосатой пижамы. – Откуда бы она взяла деньги на мою учебу? Она я знаю почему не поехала.
        -Почему?
        -Да из-за дяди Сережи. Она не думала о том, что если выйдет за него замуж, то деньги сразу появятся – она просто его любила. А я тогда еще мало чего понимал – надо было срочно заставить их пожениться!
        -Заставить? – заинтересовалась я. – Как это?
        -Там придумал бы. По обстоятельствам. Дело было, в основном, в том, что дядя Сережа поздно обратил на маму внимание. Она сама виновата – пряталась от него, делала строгий вид. А на самом деле – стащила его старую фотографию из театрального фойе, когда их меняли на новые. Эта фотография у нее в шкафу лежала – я однажды видел случайно.
        Я показалась себе в тот момент глупой маленькой девочкой, а Петька был умудренным жизненным опытом пожилым человеком.
        -Взрослые почему-то думают, что дети ничего не понимают в их делах, - строго сказал мальчик, словно прочтя мои мысли. – В этом ваша самая большая ошибка. Вот дядя Сережа - тот меня понимает и принимает всерьез. Знаешь, он сказал однажды, что у него есть сын, немного старше меня, и что я ему его чем-то напоминаю – такой же вихрастый и тощенький. Так грустно сказал… Исиат, а почему он не может быть со своим сыном?
        Я растерялась. Ни о каком сыне я не подозревала и вопрос застал меня врасплох. Действительно, почему? Это что, какая-то тайна? Петька не дождался ответа. Он вздохнул и сказал:
        -Мне так его не хватает… Я раньше не знал, что это такое. Теперь знаю. С ним было легче. Он такой, что с ним всё легче. Понимаешь?
        Я понимала. Теперь я тоже знала, что это такое – не скучать, не мучиться, а только с убийственной ясностью понимать, что тебе не хватает этого человека… Будто сидишь на стуле, у которого не хватает одной ножки.
        …Мои визиты к Петьке-Перегрину продолжались еще недели три. За это время я успела поведать ему про Перегрина Тука, героя сказки "О девятипалом Фродо и Кольце Всевластья". Рассудив, что девятилетнему мальчишке сложновато будет разобраться в громадном романе-эпопее, я не читала, а пересказывала ему книгу. Петька понемногу страшно возгордился тем, что напоминает мне легендарного Перегрина Тука из "Алой книги" или, по-нашему, "Властелина Колец". Поездки продолжались бы до бесконечности, но однажды мальчик радостно сообщил мне, что Серго звонил. Со дня на день Бежина выписывают, и он сразу же приедет. Петьку тоже готовили к выписке, так что радость была двойная. А я расстроилась: это означало, что не увижу больше своего веснушчатого Перегрина.
        Про себя я упрямо решила, что всё равно стану ездить к нему в приют, пусть тайком, но буду. Приходилось как-то приспосабливаться к обстоятельствам – что поделаешь, если они против?..
 
Часть 3
Серго
        Месяц провалявшись в больнице, я старался особо не задумываться о том, что же будет, когда меня выпишут…
Утром я распрощался с персоналом и сразу поехал к Петьке… Вернулся только часов в девять вечера и застал Лору в слезах. Оказалось, она пыталась что-то приготовить, но не то передержала в духовке, не то напутала что-то… Короче говоря, у нее ничего не получилось. Я успокаивал ее, параллельно раздумывая о том, что в моем доме появилась незнакомая, новая женщина и, скорее всего, она лишняя здесь… Пришлось сбегать в магазин и, засучив рукава, продемонстрировать как готовится известная в среде домохозяек "курица на банке" (Марина научила). Она (Лора, а не курица) была в восторге. Моя жена никогда не умела готовить. Помню, когда мы только поженились, мама всё сокрушалась, что Лора – никудышная стряпуха. Порядок в доме она поддерживала мастерски, но с поваренными книгами не дружила. Я не унывал, поскольку привык обедать и ужинать вне дома, благо хорошо зарабатываю (говорят, что денег много не бывает, но для меня - бывает, в этом я уже успел убедиться). Если повезет, то пользовался любезностью дам, которые, как правило, любят похвастать кулинарными талантами… Таисия терпеть не может хвастаться, но многих заткнула бы за пояс – это я усвоил уже давно. Кстати, мне стоило большого труда убедить ее, что встречаюсь я с ней вовсе не потому, что вечно хочу есть, как Марлон Брандо (Марлоном Брандо она начала дразнить меня после того, как посмотрела в "НоРТе" пьесу "Трамвай желание", где я играл Стенли, которого в кино, как известно, воплотил именно Брандо, будучи еще молодым и худым).
 
  * * *
        Ночь надвигалась с неотвратимостью трагической развязки пошлого сюжета. Я замечал, что говорю много лишнего и явно переигрываю. Приказал себе успокоиться и взглянуть на Лору не как на ненужную деталь интерьера, а как на (черт побери!) женщину. Ничего не вышло. Мы сидели в гостиной, еще, казалось, хранившей запах духов Таи, и говорили о прошедших годах, но мысли мои витали далеко. Я не мог выгнать Лору, сказать "убирайся прочь". Почему она вдруг стала противна мне? Из-за всего того, что она мне причинила?.. Простите, но кто виноват в обострении болезни, ставшем роковым? Кто просил ее о ребенке? Кому не давали покоя эти бесконечные любовные истории? Кто задался целью доказать белому свету, что годен ты не только на то, чтоб делать беременными известных актрис, стремительно после этого выходящих замуж и выдающих твоего ребенка за чужого?.. Хотя нет, привираю: о своем сыне я узнал гораздо позже, чем Лора родила Марусю… Меня просто не устраивало собственное положение. У всех моих друзей уже были дети, а у меня, общепризнанного "любимца женщин", почему-то до сих пор никого (ни мальчика, ни зайчика…). Мужское самолюбие очень неуютно себя чувствовало, к тому же, хотелось нормальной семьи и детей, которые называют меня папой, а не дядей… Вот и домечтался, называется. Шиворот-навыворот у нас всё получилось. Теперь пришло время платить по счетам. Я был кругом виноват и, главное, виноват в том, что кроме жалости ничего к Лоре не чувствовал. Всё мое существо протестовало ее возвращению в этот дом, но я знал, что это неправильно, что я – скотина и урод...
        -Я часто думала о тебе, Серенький. Особенно по ночам. Много раз, к утру, садилась за письмо, но не могла написать ни строчки.
        -Ты не звонила, не хотела разговаривать со мной по телефону. Я думал, что ты никогда не вернешься.
        -Я тоже так думала. Но с тобой случилась беда и я бросилась к тебе. Родители уговаривали остаться, но… Мама наверняка скоро позвонит и станет уговаривать тебя отправить меня домой…
        -Ты решила вернуться ко мне насовсем, я верно понял?
        -Я решила попытаться. Что ты об этом думаешь?
        Я пожал плечами:
        -Надеюсь, ты понимаешь, что по-старому уже ничего не будет?
        -Понимаю, - она опустила голову. – У тебя теперь совсем другая жизнь… Ты прогоняешь меня?
        -Оставайся, если хочешь, - прозвучали мои слова довольно вяло.
        -У тебя кто-то есть? Я нашла зубную щётку в ванной и кое-какие вещи...
        -Мы поссорились.
        -Из-за того, что я приехала?
        Я промолчал потому, что не нашел слов.
        -Серенький, - голос ее задрожал, - я давно хотела тебе сказать… Из меня не получилось хорошей жены, во всех смыслах. Я старалась, но потом мне это наскучило. Очень быстро надоело. Я… я знаю, что ты мне изменял, и о том, что сама тебя толкнула на измены. Я жила в своем мире, который придумала, и мне нравилось так жить. Мне казалось, что ты будешь любить меня вечно. С ними – спать, а любить – только меня.
        Я кивнул. Она верно говорила и, судя по всему, была вполне искренна. Я догадывался, что Лора знает о моих изменах, о Кате, но ни раньше, ни теперь особо не переживал. Период, когда меня терзала совесть за всякие… похождения, давно канул в лету. Я заплатил за них сполна - бессонными ночами, нервами и, главное, самым большим разочарованием в жизни. Разочарованием в женщине, к ногам которой бросил когда-то свою вселенную…
Лора тихо плакала на диване, я сидел напротив нее, на подлокотнике кресла. Нужно было подойти, утешить, заставить себя сказать мудрые слова… При мысли о том, что всё возвращается, меня охватывала такая тоска! Ненавижу копаться в помойке времени. Прошлое, каким бы оно не было – миновало, похоронено, утилизовано… Я не супермен и никакой не секс-символ. Я – человек и хочу жить по-человечески. Разве много?.. Я мечтал о том, что Лору вылечат, она вернется, и мы сможем начать всё сначала. Два года меня преследовал один и тот же сон о том, как я и Лора сидим в этой самой комнате, на канапе, и разговариваем, рассказываем друг другу о своей жизни в течение двух лет… Зачем я дал ей ключи? Зачем впустил ее сюда? На что надеялся? Дурацкий характер! Не могу прогнать женщину, сказать ей "нет" – не могу! От этого, как правило, страдают все, и я сам в первую очередь. Лора не нужна мне, ни прежней, ни нынешней, меня не трогают ее слезы, они мучают, словно экзекутор на дыбе.
Я так углубился в свои мысли, что вздрогнул, когда Лора сказала:
        -Серенький, я должна признаться тебе в одной страшной вещи. Мне нет прощения. Это я виновата в том, что случилось с Марусей, с нами…
        Я молчал, не зная, чего ожидать.
        -Пять лет назад… Нет, уже почти шесть лет назад, - начала Лора, - осенью, когда мы еще жили у Мананы Николозовны, я… Ну, в общем, у нас с тобой должен был быть ребенок, а я… Я избавилась от него. Я убила его.
        Мне подумалось, что я как-то неверно понял Лору. С четверть минуты оторопело смотрел на нее, сгорбившуюся на краю канапе, а потом, не помня себя, встал с подлокотника и сел рядом.
        -Что-то я не понял, Лора… Ты что сейчас сказала? Повторить можешь? После наркоза я туго соображаю…
        Лора помедлила и проговорила:
        -Манана Николозовна знает. Спроси у нее. Она подтвердит.
        Я схватил ее за плечи, острые, словно крылья летучей мыши, не сообразив, что тряхнул слишком сильно – голова Лоры мотнулась, как у тряпичной куклы.
        -Не тряси меня, - услышал я, как сквозь вату.
        С трудом разжал пальцы.
        -Я знаю, мне нет прощения, - сказала она. – Смерть Маруси – это наказание мне за убийство твоего ребенка… Серенький, моя мама считает тебя святым. Когда я рассказала ей об аборте, она так плакала… Сказала, что мне теперь ни за что не вымолить прощения у Бога. Они с папой презирают меня, хотя не подают вида. Дома я чужая, ты вот-вот скажешь "убирайся", - она снова заплакала. – Я всё поняла, Серенький. Не гони меня. Разреши мне немножко пожить здесь? Я поняла свои ошибки. Я даже научилась готовить. Правда научилась. Сегодня у меня ничего не получилось, но это от волнения… Ну поверь мне, милый!
        Я обнял ее. Она плакала у меня на плече, и я понял, что не смогу ее прогнать. Мы вместе на всю оставшуюся жизнь. Навечно. Слезы навернулись на глаза.
        -Как ты представляешь себе наше сосуществование? – спросил я.
        -Не представляю никак, - икая и вздрагивая от слёз, ответила она. – Но я на всё согласна.
        -Ладно. Придумаем что-нибудь. Не плачь, Ларка, не надо.
        Был уже поздний вечер. На небо высыпали летние звезды и ветер из окна стал прохладным. Я давно уже не курил, но в данный момент жутко захотелось чего-нибудь покрепче, вроде "Беломора"… Подумав, решил, что уместнее всего будет устроить Лору в маленькой комнате. Там стояла полка с книгами, компьютер, на полу лежал палас, а возле окна, на подставке – цветок (смешной вьюнок под названием "березка" с резными листьями в белых разводах, отчего они казались искусственными - мама принесла от тети Наны, он разросся, на радость всем). И, главное – я обзавелся-таки софой, чтоб было где размещать возможных гостей, а не таскать туда-сюда соседское кресло-кровать. Теперь мама могла ночевать у меня, вместо того чтобы ездить к сестре через пол-Москвы. "Черт с ним, - подумал я, - пусть живет, а там поглядим. У нее полно знакомых в Москве, будет шить на дому, как раньше или что-нибудь еще…". Но тоска не уходила. Тая была необходима мне, как никогда. Я скучал по ее чёлке и голосу, по мохнатым ресницам и нежным рукам. Готов был хоть сейчас броситься сломя голову к ее дому только для того, чтобы всю ночь просидеть под знакомой дверью… Прекрасно понимая, что мы никогда не сможем быть вместе (даже если она уйдет от Леонида, я не допущу этого) и, зная, что мне не вынести одиночества, я смирился с присутствием Лоры. Пусть живет. В качестве кого она будет у меня жить старался не думать. Живет и живет. Там разберемся.
 
  * * *
        Утром я поспешил исчезнуть, пока Лора спала. В "Равноденствии" намечался сбор труппы. Дубенко любит собирать труппу в начале лета, говорить о перспективах работы и рассуждать о будущем. А еще – она предпочитает летом репетировать. Иногда ей удается за пару месяцев поставить спектакль. Помню, как перед открытием "Равноденствия", мы репетировали одновременно три спектакля (умудрились сдать их месяцев через восемь) – и того, на каждый спектакль у нас ушло в среднем меньше трех месяцев…
Когда я пришел в театр, было еще слишком рано и пусто. Присутствовала одна Дубинушка. Она выразила удивление моему раннему визиту и сама же объяснила это тем, что в больнице я "опух от безделья". Отчасти, она права… Когда начали собираться актеры, я ловил на себе их соболезнующие взгляды. Мужчины тут же прятали глаза, женщины грустно улыбались. Несомненно, дело в приезде Лоры.
        -Привет, Сереж, - это Катя подсела ко мне в третий ряд партера. – Как протекает нео-семейная жизнь?
        -Не вижу ничего смешного, - буркнул я.
        -А никто и не смеется. Все только соболезнуют. Видел бы ты, с каким видом Ларка твоя, разлюбезная, нас посетила! Охала и вздыхала, чтоб ее пожалели. Умирающий лебедь собственной персоной.
        -Кать, прекрати пожалуйста, - попросил я устало. – Ну не нужно читать мне нотаций, сыт по горло.
        -Вот так значит? Ты теперь до смерти будешь маяться с этой стервой?
        -Буду.
        Она покачала головой:
        -Тебя не подменили на том свете, куда ты, говорят, попадал? В чем дело-то? Ночь любви – и старое забыто?
        Я усмехнулся и ничего не сказал.
        -Тая не заходила? – спросил вместо ответа на ее вопросы.
        -А! Вспомнил-таки! – проворчала Катя. – Заходила, но давно. Ты чего ей наговорил тогда, в больнице? У нее такое лицо было… словно мир рушится.
        -Точно не помню что наболтал. Ерунду какую-то…
        -Всё никак не научит тебя жизнь уму-разуму. И за что меня Бог наказал? Почему я не пошла учиться в какой-нибудь сельскохозяйственный техникум, чтобы никогда с тобой не встречаться?!
        Наступила пауза. Я ковырял пальцем обтянутый черным дерматином подлокотник, Катя сердилась. Оправдываться мне не хотелось. Только сейчас я почувствовал насколько устал от всего. Да и вообще – устал. Уехать бы на необитаемый остров, ловить рыбу…   
        -Позвони ей, - прервала мои мысли Катя. – Она ждет.
        -Вы общаетесь?
        -Я иногда звоню ей. Она до меня еще ни разу не дозвонилась – я вечно отсутствую.
        -А твоя мобила?
        -Да забываю я ее дома постоянно, не до нее… Серго, Тая тебя любит, - Катя вздохнула. – Я поняла это, пообщавшись с ней. Она действительно тебя любит. Еще одно загубленное женское сердце к твоему бесконечному списку побед. Что, неужели так всё и закончится?
        -Если б я знал…
        -Тебе теперь и пойти-то не к кому за тем, чтоб пожалели. Меня и ту пристроил, а сам опять мотаешься, как неприкаянный. Не к Японке же тебе идти!
        -Спасибо, что напомнила о Японке. Нужно ей позвонить.
        -Пожалуйста, - снова вздохнула Катя. – Сережа, помирись с Таей. Если кому и необходимо это, то в первую очередь тебе самому. Разве ты не чувствуешь?
        Тут как раз Дубенко начала свое выступление перед собравшимися. Я был рад, что разговор с Катей закончился. Точнее, не закончился – отложен на время…
 
  * * *
        Как бывало и раньше, я постарался как можно плотнее уйти в работу. В "НоРТе" и "На Пятницкой" шли репетиции новых спектаклей. Если в первом у меня был только эпизод, то во втором я играл главную роль в пьесе "Мой любимый клоун", по одноименной повести "Шерлока Холмса" – Василия Борисовича Ливанова. Пьеса мне нравилась и очень скоро я знал назубок не только свою роль, но и вообще весь текст. Суфлировал, по необходимости, забывчивым партнерам. Коллектив был знакомым – я часто играл на Пятницкой, к тому же, раньше там работала Катя (главреж до сих пор смотрел на меня косо за то, что я переманил ее в "Равноденствие"). Гораздо более редким гостем меня считали в "НоРТе" (так оно и выходило). Я не злоупотреблял работой с этой труппой, поскольку слегка настораживала в ней концентрация секс-меньшинств. Не то чтобы опасался прослыть "голубым" – мне было как-то не по себе там, хотя люди, находящиеся вокруг, казалось бы никак не выделяли "натуралов" из общей массы. Актрисы, большей частью, относились к "нормальным" и являлись, в известном смысле, невольными амазонками. В "НоРТе" я всегда ощущал себя козлом в огороде (имеется в виду известная поговорка "пусти козла в огород"). На меня, и еще нескольких, чудом затесавшихся в труппу "гетеро-положительных", обрушивались вся-вся женская любовь и ласка. Но те "несколько" уже порядком поистрепались и поизгулялись (не "огород", а колхозное поле, уходящее за горизонт, "козлам-горемыкам" дел невпроворот). Я изо всех (козлов) единственный пока не был "охвачен" женским коллективом "НоРТа". Надо ли говорить, насколько воодушевленно восприняли "амазонки" весть о том, что я снова буду у них репетировать! Они давно мечтали прибрать меня к рукам, но я слишком редко появлялся в театре – отыграв спектакль, сразу исчезал ("гетеро-отрицательные" прозвали меня за это "Золушкой"). И вот – такой шанс! "Амазонки" погорячились. Я и раньше слыл слишком разборчивым и привередливым, а уж теперь, потеряв Таю – подавно. Сам не знаю, чем нужно руководствоваться, чтобы меня "охмурить", но "амазонки" действовали в прямо противоположном направлении – это точно. Потому-то у них ничего не вышло по сей день.
        В рамках работы над новым спектаклем, театр "На Пятницкой" начал похаживать в один из московских цирков. Необходимо было донести до зрителя атмосферу циркового закулисья. Я воодушевленно углубился в новый для себя мир, куда мечтал попасть с детства. Сидел за кулисами безвылазно, знакомился со всеми подряд (в том числе и со всяческим зверьем), а особенно - с клоунами. Те надо мною смеялись, утверждали, что на клоуна я совсем не похож и наперебой предлагали всевозможные варианты грима, чтобы спрятать мою "аристократическую фотографию". А так же, призывали попробовать себя на арене цирка, в клоунских репризах. Особо преуспела в советах и призывах на арену клоунесса по имени Агнесса. Имя было настоящим, как ни странно, а сама Агнесса уж очень напоминала розовощекую толстушку из рекламы кошачьего корма. Несмотря на свою комплекцию, она лихо делала сальто, шпагат и множество других сложных трюков, чем совершенно меня очаровала. Агнесса - цирковой ребенок, поскольку родилась в цирке и цирк ее воспитал. Она рано лишилась родителей (какой-то несчастный случай), и была, по сути, ребенком – ей едва исполнилось восемнадцать. Я всегда избегал романов с молоденькими девочками, но тут – не устоял. Наверное, решающую роль сыграло то обстоятельство, что я внезапно лишился личной жизни и, в очередной раз, оказался в вакууме. К нашим отношениям Агнесса относилась легко, заранее видно предугадав их мимолетность. Честно говоря, мне это нравилось. Нравилось мне и то, что я у нее далеко не первый. Догадываюсь – Агнесса нарочно меня очаровывала. Она знала силу своего обаяния и не упустила возможности вскружить голову "какому-то там звездуну", которого "все знают". В цирке на наши с Агнессой отношения смотрели без воодушевления - большей частью потому, что я чужак. Но всё же им льстили эти же самые отношения…
 
Тая
        Я уже успела отвыкнуть от вечеров в одиночестве, когда муж на дежурстве, а ты предоставлена сама себе. Бесцельно бродила по комнатам, протирала пыль, брала с полок книги и, полистав, ставила их обратно. Место, где когда-то стоял Диккенс, пустовало. Я подумала и всунула туда какую-то книгу, лежавшую поверх книжной полки. Ею оказался "Маленький принц" Экзюпери. Не знаю, откуда она тут появилась, Экзюпери, обычно, находился на антресолях. Возможно, Лёня перечитывал и оставил…
        В редакции делать было так же нечего – я заканчивала большую статью (по материалам зарубежной прессы) на тему моды в грядущем летнее-осенне-зимнем сезоне и работала дома. Когда становилось невмоготу, спускались к соседке этажом ниже. Та сидела в декретном отпуске и "до потери пульта" смотрела телевизор. Она была без ума от Бежина, но говорить о нем с ней я избегала, равно как и смотреть на одну из стен спальни (будучи на девятом месяце, соседка дни напролет лежала на большущей кровати и всё гадала, как же назвать сына – Сергеем или именем его героя из сериала), где красовалась ее гордость – три постера из разных журналов, изображавших сами понимаете кого. Сериал я не включала. Он уже вот-вот должен был закончиться и это меня радовало, поскольку, так или иначе "Дождь" о себе обязательно напоминал. А голос Серго я слышала регулярно – соседи обожали включать телек на полную громкость, к тому же - радио на FM-волнах звучало едва ли не в каждом супермаркете.
        Тот парень из телевизора… Он был так непохож на Бежина, что мне становилось еще хуже. Сильнее всего на меня действовало почему-то отсутствие у него в ухе серьги, "гвоздика" с бриллиантовой насечкой в форме восьмиконечной звездочки… От Лени моё состояние не укрылось – он начал приносить мне мороженое, конфеты, а иногда – кассету или диск с какой-нибудь хорошей музыкой. Чтобы не видеть "потолка над кроватью", я брала инициативу в свои руки, но дело, оказывается, совсем не в потолке, как таковом. Мы оба чувствовали себя далеко не лучшим образом и, стыдясь непонятно чего, расходились по разным комнатам…
        А однажды, почти сойдя с ума от мыслей и одиночества, я поехала к Петьке. Повезла ему апельсинов и груш. К счастью, Серго в тот день был занят и я беспрепятственно провела с мальчиком несколько часов. Это – единственное светлое воспоминание за весь июнь. Уже вовсю царствовало лето, и июнь собирался плавно перетечь в июль. Вечерами я выносила на балкон стул, садилась, и подолгу смотрела в темнеющее небо, гадая, где расположены Небеса Рая. Небо было темно-синим, как Бежинский взгляд, и часто я смотрела в него сквозь слезы. Под влиянием таких вечеров, я написала небольшой очерк на отвлеченную тему. Получилось трогательно, похоже на белые стихи. Редактору понравилось, и в следующем номере мой очерк вышел целиком. Жаль только, что Серго его не читал, как, впрочем, и многое другое, вышедшее из-под моего пера. Как же хотелось мне увидеть Бежина, услышать его голос – наяву, а не через таблоиды! Но я гнала от себя мысли о телефоне и "случайной встрече" на улице – терпела и страдала молча, надеясь, что когда-нибудь моя потеря сгладится и позабудется… Главное, чтоб у него было всё хорошо.
 
  * * *
        В то, что у Серго всё хорошо, не верилось. Точнее сказать, я пыталась заставить себя поверить, но у меня ничего не получалось. А сюрприз, поджидавший в редакции, явился последней каплей моих мучений. Я принесла на сдачу свой материал, аккуратно подгадав под назначенную редактором дату. Увидев меня, редактор поманила в свой кабинет, а там – вытащила из стола… Диккенса в серо-голубом переплете. Я едва на ногах устояла.
        -Догадываешься, кто нас посетил? – спросила редактор, протягивая мне книгу.
        -Догадываюсь, - пролепетала я, испуганно.
        -Ну и наделал он шуму своим визитом! Поначалу его мало кто узнал. Этот человек поистине уникален: знавала я всяких "звезд", но ни одна из них не была проще и естественней Бежина. Твой телефон он не взял. "Всё равно, - говорит, - она когда-нибудь появится на работе, так что передайте ей, пожалуйста, книгу". Мы с тех пор заинтригованы: что это у тебя за обмен книгами с самим Бежиным?
        -Я… он спросил, нет ли у меня Диккенса… Ему было скучно в больнице, - промямлила я, соображая, насколько достоверно вру.
        -А-а, - протянула редактор, - тогда вопросов больше нет.
        -Отпустите меня в отпуск? – попросила я вдруг, даже для самой себя. – Понимаю, что не вовремя, но дайте мне задание, я буду писать…
        -Зачем тебе отпуск?
        -Мне необходимо уехать.
        -Далеко?
        -Не знаю. Отпустите пожалуйста.
        -Вот что, Тая, - сказала редактор, - если ты бежишь от себя, то поверь – это зря. Сотни раз проверено: от себя не сбежишь… Две недели тебя устроят?
        -Устроят!
        Через несколько часов, удивив подруг и родных спешкой, я уже ехала в поезде. Мне было абсолютно безразлично, куда ехать, главное, чтоб в южном направлении. Чудом подвернулась "боковушка" до Сочи...
 
  * * *
        И я оказалась совершенно одна, в роскошном городе у моря. Восемь дней прошли в состоянии, напоминающем горячечный бред. Думаю, июльская жара здесь ни при чем. Жила у одной бабули в симпатичном коттедже, где кроме меня размещались еще шестеро "дикарей". Над крыльцом, под крышей, жили ласточки, а через дорогу, в небольшой рощице росла шелковица с потрясающе вкусными ягодами. На пляж я не ходила, целыми днями гуляла по городу, ездила в дельфинарий, в горы, и старалась не думать, что где-то рядом, рукой подать, находится страна Грузия… Но в Новороссийск не могла не поехать. Не буду рассказывать, как тряслась в пригородном автобусе по пыльной дороге… Городок оказался зеленым, но запущенным. Вначале я добралась до набережной и долго-долго стояла у гранитного парапета, смотрела на Цемесскую бухту, так хорошо памятную по сериалу. В воде сновали мелкие рыбешки, вдалеке белели несколько грузовых судов… Не знаю, что за чувства мной владели. Скорее всего, то была какая-то непонятная торжественность. Побродила по городу, по центральным улицам, вымощенным разноцветными (почти как в Париже) плитами, отыскала множество знакомых по фильму местечек, переночевала в гостинице. На следующий день - побывала в городском парке имени Фрунзе… В Сочи я вернулась только к вечеру и сразу же отправилась на опустевший пляж, где часто просиживала ночи напролет, зачарованно глядя в небо (с некоторых пор небо начало притягивать меня, манить, я словно разговаривала с кем-то, и этот кто-то звал меня в звездную бездну). Возможно, мне не поверят, но ни разу, ни единая живая душа не потревожила моего уединения по ночам на берегу моря. Сейчас, вспоминая эти ночи, я испытываю жуть: со мной же Бог знает что могло случиться! Но не случилось. Быть может, потому и не случилось, что готова была ко всему? Само собой, вездесущие "лица кавказской национальности" клеились регулярно. Памятуя о том, что брак на Кавказе – вещь священная, я говорила, что-нибудь вроде: "Мой муж-грузин сейчас подъедет в такси вот на это самое место" и таким образом избавлялась от потенциальных ухажеров. Кавказцы меня не прельщали. Да и вообще, мне никого не хотелось видеть, я приехала отдохнуть, а не заводить новые проблемы. Я нуждалась в том, чтобы хорошенько обдумать ситуацию, разобраться…         

Пальмы, горы… Я почти не запомнила их. Словно во сне было…

Не чувствую, как в этих стенах жарко,
Как зелено в саду.
Давно желанного подарка
Не жду.
Не радуют ни утро, ни трамвая
Звенящий бег.
Живу, не видя дня, позабывая
Число и век.

        Эти стихи Марины Цветаевой преследовали меня. Они постоянно звучали в мозгу, когда я бродила по городу и пляжу, когда смотрела на море и солнечные блики в волнах цвета аквамарина…
        Можно сказать, что уезжала я в Москву уже новым человеком, разобравшись наконец в своих неразрешимых "почему", "отчего" и "что делать". Я поняла, что люблю Серго гораздо сильнее, чем предполагала и бороться с этой бедой бесполезно – кроме него мне не нужен никто! Человек этот воспринимался настолько своим, близким, родным, что отобрать его у меня, вынуть из моего сердца, уже невозможно. Если тебе удалось расстаться с чем-то и принять потерю, то это "что-то" твое навсегда. В самом начале этой истории я рванулась к Серго вслепую, под влиянием секундного порыва, но теперь знала точно – это никакая не интрижка и не маленькая, проходящая влюбленность в знаменитость. Это – настоящая любовь. Я смирилась. Не надеялась ни на что, не думала и не мечтала ни о чем.
 
Серго
        Вообще-то я не курю, и горжусь этим стр-рашно. Тем не менее, пачка сигарет неизменно валяется в ящике моего стола в гримерке, а другая – в одном из карманов. В последний раз я брал в руки сигарету, когда у меня никак не шла роль в "Гранатовом браслете". Дубенко подсунула мне Желткова, не мою роль, абсолютно. Скандалить я не стал (дело ограничилось ночным спором дома у худрука – часов семь без перерыва мы орали друг на друга) но, из упрямства, решил биться до последнего. А это было непросто. Желткова я не чувствовал, понятия не имел, как должен он говорить, двигаться, какой у него голос… Куприн выписал этот образ скупо, он практически полностью подается через восприятие других людей. Нелепый, несуразный человек (таким воспринимают его окружающие, а какой он на самом деле – оставалось догадываться), безнадежно влюбленный в чужую красавицу-жену… Я словно заболел тогда Желтковым, он стал для меня вендеттой Дубенко за ее привычку командовать. Мне нравятся головоломки, но приказы запросто могут породить в моей душе реакцию противодействия. Не заупрямился я тогда только по одной причине: после отъезда Лоры чуть было не свихнулся от безделья в период межсезонья. Желтков оказался, помимо прочего, моим спасением. Я практически заново выдумал образ, дорисовал, домыслил. Порой и сам толком не знал чего ищу, вновь и вновь листая книгу. Иногда казалось, что работа над образом зашла в тупик. Дубенко не встревала. На репетициях мы всё так же орали друг на друга, а дома я метался из угла в угол, ничего не видя и не слыша, ночи напролет, чтобы утром, совершенно измученным, плестись на репетицию. А потом я разом увидел то, чего искал – оно было как вспышка света в темноте. Нащупал, нашел, как Архимед! Желтков стал самой первой моей настоящей победой, он доказал мне самому, что я действительно чего-то могу, как актер. На премьере навзрыд рыдали зрители, а в театральных кругах заговорили о Бежине впервые не упоминая о том, что когда-то этот самый Бежин спал со своим худруком, а потому начал карьеру сразу же со взлета, с таких ролей, к которым среднестатистический актер подберется только  в возрасте "за тридцать". Если вообще когда-то подберется.
        "…Вспоминаю каждый твой шаг, улыбку, взгляд, звук твоей походки. Сладкой грустью, тихой, прекрасной грустью обвеяны мои последние воспоминания. Но я не причиню тебе горя. Я ухожу один, молча, так угодно было Богу и судьбе. "Да святится имя твое"…
 
  * * *
        Уснуть мне так и не удалось. К утру вышел на балкон, проветриться. На душе было на редкость мерзостно, а на дворе уже рассвело, но дневные звуки пока не успели завладеть миром. День обещал выдаться жарким, как и всё нынешнее лето. Небо – высокое и чистое, слабый ветерок приятно холодил мой горячий лоб… А слабо вам, господин Бежин, прикупить кондиционер для жаркого лета? Мне нравились такие отвлеченные мысли… До тех пор они были отвлеченные, пока за спиной не послышался шорох и на лоджию не вышла Лора. Она встала рядом, опершись о перила. Я заметил, что на ней моя старая клетчатая рубашка.
        -Куришь? – сказала Лора, старательно изображая лукавство. – Приятно пахнет. Что за сигареты? Американские?
        -Французские, - я показал ей белую пачку "Gitanes".
        -Ты снова начал курить?
        -Нет. Это понарошку.
        -Поговори со мной, Серенький.
        -О чём?
        Она вздохнула.
        -Ты такой мрачный ходишь…
        -Мрачный? – удивился я.
        -Как туча, - Лора фальшиво засмеялась и протянула руку, чтобы потрепать меня за чёлку – жест из прошлого, из другой жизни.
        Я, не глядя, отвел в сторону ее руку. Некоторое время она так и стояла с неловко поднятой рукой, как бы позабыв о ней.
        -Ты ненавидишь меня, - произнесла Лора и опустила руку. – Скажи, что мне сделать, чтобы ты стал лучше относиться ко мне?
        Что я мог сказать ей? Объявить, что она не нужна мне? Поведать, что не гоню ее прочь только из-за чувства вины? А может быть, взять и рассказать, что стоя здесь, на лоджии, считаю дни разлуки, а она, Лора, является непреодолимым препятствием, которое мешает мне броситься, сломя голову, к Тае?.. Я уже говорил по телефону с бывшей тещей и успокоил ее обещанием обращаться с Лорой осторожно, чтобы не спровоцировать нового приступа болезни. Куда проще было бы сдать ее родителям с рук на руки, но я хорошо представлял, какие последствия этот шаг может иметь. Теперь вот - следил за Лорой, прятал от нее ножи и вилки, а особенно тот самый станок "Джилетт", которым она вскрыла вены после смерти Маруси. Я твердо решил нести свой крест до конца. Я даже лег бы с ней в постель, если б она о том попросила. Но она не просила, к счастью… Куда всё девается? Куда пропала любовь? Где я растерял ее? Как посмел? И главное - когда?.. Какие же мы с тобой несчастные, Лора! Разве такая, жалкая и робкая ты была? Разве мог я раньше спокойно стоять рядом и смотреть не на тебя, а вниз, с этого проклятого девятого этажа?..
        -Я хочу увидеть ее, - вдруг сказала Лора.
        -Кого?
        -Ту женщину, с которой ты встречался до моего приезда. Можно мне на нее посмотреть?
        -Нет.
        -Почему?
        -Мы до сих пор не помирились.
        -Только по этой причине? А на самом деле?
        -На самом деле, я хорошо представляю себе, что за сцена последует за вашим знакомством.
        -Ты опасаешься за мое поведение?
        -Тебе лучше вообще не думать на эту тему.
        -Боишься моих истерик, я понимаю…
        -А ты разве не боишься их?
        -Я научилась управлять собой. Я теперь чувствую, когда это начинается и работаю над своим состоянием по методике моего доктора.
        -Помогает? – я посмотрел на нее и встретил взгляд зеленых, как ряска на пруду, глаз. Преданных, огромных, блестящих.
        -Я приехала, чтобы проверить это. У меня с собой уйма новейших лекарств. И… вот еще, - она разжала пальцы и показала мне одноразовый шприц, запаянный в целлофановую оболочку. Там было что-то написано латиницей.
        -Возьми, - сказала Лора, протягивая мне шприц. – Если мне станет совсем плохо, то…
        -Ты за кого меня принимаешь? – перебил я.
        Лора улыбнулась.
        -Это не то, что ты подумал. Это – тоже лекарство. Оно должно вернуть меня к нормальному состоянию, дать нам возможность обсудить ситуацию и решить, что делать дальше. Это мама тебе передала, когда поняла, что я всё равно сбегу. Держи. Спрячь его куда-нибудь, чтоб я не знала.
        Я взял запаянный крошечный шприц. Игла была прикрыта резиновым футлярчиком.
        -Он не убьет тебя? – спросил я.
        -Может быть я была бы рада, содержи он какой-нибудь сильный яд, но… Там не яд, хотя, вещество экспериментальное и я точно не знаю, что может произойти, но оно меня не убьет – это уж наверняка. Тебе тоже нечего бояться – приступа бешенства от него не случится. А вколоть его очень просто – воткнёшь иглу и всё.
        Я медленно убрал шприц в карман джинсов. Понаблюдав за мной, Лора внезапно расхохоталась. Я вздрогнул. Где-то по соседству вспорхнули испуганные голуби.
        -А может, без уколов обойдемся? – проговорила она, хохоча. – Я просто сигану сейчас головой вниз – и освобожу тебя от ожидания? – Лора взялась за перила и рывком перевесилась через них.
        Я схватил ее попрек талии и поставил на ноги. Она обняла меня. Так крепко, словно хотела запечатлеться на мне барельефом.
        -Как бы я была рада, окажись в этом шприце яд, Серенький! Вам всем стало бы легче. Я вас замучила… - прошептала Лора, хохоча и заливаясь слезами.
        -Бедная, - вырвалось у меня. – Ты же совсем больна…
        Я вдруг понял – она приехала, чтобы умереть. Умереть здесь, рядом со мной. Отправь я ее домой – она вернется, или, чего доброго, бросится в реку с моста… Я должен терпеть и ждать. Ей недолго осталось, она это знает. Знают это и ее родители… Я не имею права хамить ей, отталкивать ее, потому, что ее приезд – воля умирающего.
        Я не верил, что смогу скрасить ее последние дни. Мне казалось, что сил у меня для этого недостаточно.
 
Тая
        В июле я ходила на работу регулярно. Каждый день, к десяти, минута в минуту, хотя этого не требовалось. На меня смотрели уважительно, но поначалу удивлялись служебному рвению. Аня с Юрой, эти захудалые компаньоны, неохотно подключились. В конце рабочего дня Юра постоянно удирал на свидание, а мы с Аней, посидев еще немного, складывали бумаги и, со спокойной душой, шли гулять по Москве. Прогулки наши обязательно начинались с "Макдональдса" или хоттдогов на Старом Арбате. Мы садились за круглый столик, болтали, пили кофе. Всё было замечательно – солнце, лето, спокойная, размеренная жизнь, телевизор по вечерам, сон ночами… Жизнь возвращалась на круги своя. Не получилось из меня легкомысленной жены…
        Аня была редким человеком, по-настоящему влюбленным в Москву. Она могла часами-сутками бродить по историческим местам и просто по городу. Ежедневно, после таких прогулок, я провожала ее на вокзал и садила на электричку до Мытищ. Утром она возвращалась и всё повторялось.
        Старый Арбат в последние годы опустел. Нет уже тех уличных музыкантов, художников, поэтов, которым бросали в шляпу мелочь… Но меня всё так же тянет туда, как и в золотые годы Перестройки… Неожиданно у нас с Аней завелись на Арбате знакомые – циркачи с пони, обезьянкой и попугаем. Циркачи снимали детишек и взрослых на цветное фото и были настолько оригинальны в своем, в общем-то банальном для Москвы деле, что к ним выстраивалась очередь. А оригинальны они были уже тем, что не показывали ни фокусов, ни пантомимы, а фотографировали – причем не "Полароидом" каким-то, а "Никоном", и снимки были готовы уже на следующий день. Точнее, фотографировал один, длинноволосый брюнет в костюме "домино" и берете с помпоном, лихо заломленном на ухо. Второй, переодетый ковбоем, был по-видимому дрессировщиком (и обезьянка, и пони его слушались). Самым ярким был третий – рыжий клоун, зазывала. Время от времени, к восторгу ребятни, он жонглировал, то яблоками, то бананами, в изобилии водившимся у циркачей (их скармливали животным). Выглядел Рыжий соответствующе, очень броско – на нем был фиолетовый фрак с длинными фалдами, такой же фиолетовый цилиндр, поблескивающий атласом шелковой тульи, канареечно-желтое жабо, и, в тон ему, брюки и перчатки. Башмаки тоже были желтые, широконосые, немного напоминавшие бегемотиков, а на его собственном носу – круглом, пластиковом - крепились фиолетовые же очки "a-la Базилио". Загримирован он был идеально, по всем законам грима для рыжего клоуна. Только вот классический Рыжий, как правило, маленький и толстый, а наш был высоким, статным, широкоплечим (впрочем, как вся троица – загляденье!) и, напоминал мне дирижера какого-то фантасмагорического оркестра. На нем постоянно висели чужие дети разных возрастов, и он запросто находил общий язык с любым из них. Я не раз видела, как упирающуюся малышню со скандалом утаскивали домой родители. Да я и сама с радостью проторчала бы возле циркачей целый день! Рыжий быстро вычислил нас с Аней и едва ли не в первый день стал приглашать запечатлеться на память, словно догадывался, что мы, взрослые тети, стесняемся попроситься в детский аттракцион. Да! Я же не сказала, что на плече у Рыжего неизменно сидел серо-желтый попугай жако. Попугай этот знал множество слов по-русски, английски и французски…
 
  * * *
        Секрет паломничества циркачей на Арбате оказался прост – они зарабатывали средства для операции разбившемуся эквилибристу. Рядом с отгороженным участком улицы, где они работали, стоял крытый лоток с цветами (цветочницу, как я узнала позже, звали Агнессой и была она клоунессой-акробаткой, полненькой, но подвижной и пластичной). В особо жаркие дни лоток отсутствовал, а во все остальные – цветы раскупались с поразительной быстротой. Уж очень мила была цветочница, словно юное эльфийское создание, злоупотреблявшее сладеньким цветочным нектаром. Мужчинам зачастую хотелось сделать ей что-нибудь приятное и они покупали цветы. Агнесса на совесть заботилась о своем нежном товаре, обрызгивала листья водой из пульверизатора, так что растения не теряли свежести и привлекательности очень долго. В добросовестности цветочницы я убедилась сама, когда во второй день работы циркачей на Арбате рыжий Клоун подарил мне розу (она стояла у меня дома, в вазе, шесть суток! от розы я такой стойкости не ожидала). Едва завидев нас с Аней, Клоун перегнулся через загородку к лотку, вытянул из вазы желтую розу - тяжелый бутон - и протянул мне. Я подумала, что цветочница Агнесса сейчас начнет скандалить, но она только улыбнулась, оглянувшись на Клоуна через плечо. При виде желтого цветка у меня защемило в груди, и я уже не могла впредь равнодушно проходить мимо этих циркачей. Клоун говорил приятным мягким баритоном, ровным, как у оперного певца, отчего казалось, что он следит за произнесением каждого слова. Мне порой уж очень хотелось заглянуть за фиолетовые стекла очков. Не знаю, отчего, но Аня моя мгновенно влюбилась в него и эмоционально переживала тот факт, что у нее нет ни малейшего шанса составить хотя бы приблизительное представление о внешности циркача. Яркий черно-бело-красный грим не давал ей ни единого шанса. Меня забавляли ее страдания, но, скажу по секрету, я тоже раздумывала иногда на тему подлинного лица нашего Клоуна…
        -Послушай, - спросила однажды Аня, - а ты бы могла встречаться с клоуном? Ну, с тем, кто работает клоуном.
        -Почему бы и нет? С ним-то наверняка не заскучаешь.
        -Думаешь? А много ты знаешь клоунов? Вдруг они по жизни все – мрачные типы? Бр-р!
        Но мы верили, что наш Клоун не такой. Ежедневно, по пути в "Макдональдс", расположенный здесь же, в доме напротив, мы по-свойски обменивались приветствиями с циркачами. Немного погодя, осмелев, начали задавать вопросы. Нам охотно отвечали, как зовут пони, сколько лет мартышке и ест ли попугай шоколад. С нашей помощью, толпа зевак разрасталась, дети вопили, что хотят сфотографироваться с обезьянкой и родители не могли им отказать. В качестве приза за помощь с клиентурой, циркачи предложили нам сфотографироваться на память. Мы переглянулись, потому что как раз хотели попросить о том же, но о призе, конечно, не помышляли. Аня забралась на пони, Ковбой учтиво ее подстраховал, но его усилий не хватило. Наездница взвизгнула и сверзилась (очень, надо сказать, грациозно). Я разгадала ее маневр, когда она одной рукой нежно обняла за шею Ковбоя, а другую подала Клоуну. На сей раз Аню посадили удачно, и она сидела в седле довольнехонькая. Перед ней, на луку седла, посадили мартышку с бананом в маленьких лапках. Мне оставалось только как-то пристроиться к композиции. Я нерешительно погладила пони по мохнатой симпатичной морде.
        -Вы не бойтесь его, - сказал мне Клоун.
        Он взял мои руки – в левую дал уздечку, а правую подвел под голову пони и положил ладонью на белое пятнышко, сияющее звездочкой на носу вороной лошадки. Получилось, что я обняла морду пони.
        Как только Рыжий прикоснулся рукой в желтой перчатке, где-то в груди что-то куда-то упало (по-моему, это сердце вдруг провалилось в метро). Я вдруг ощутила сильнейшую тоску по Серго и почти испугалась этого. Потянуло домой – поплакать может быть, пожалеть себя… Рыжий сразу же отвернулся, словно весь мой трепет и вся тоска передались ему. Он отошел в сторону, сказал несколько слов фотографу. Тот согласно кивнул.
Таким вот образом у нас с Аней появились "призовые", исторические в своем роде, фотографии со Старого Арбата.
 
Серго
        Я был у Агнессы, когда однажды вечером на мобильный позвонила Дубенко и ворчливо отчитала за то, что меня практически невозможно разыскать даже с помощью радиоволн. Особенно ее раздражало, когда телефон оказывался отключенным (а отключал я его часто, чтоб не мешал работать). Оказалось, что в "Равноденствие" уже второй день названивает некая дамочка с иностранным акцентом. Она представляется забугорным продюсером и желает побеседовать со мной. Я жутко устал за день и у меня хватило сил только на то, чтоб что-то согласно промычать в трубку, а потом сразу же заснуть, так и не дождавшись Агнессы из душа.
        Утром телефон зазвонил снова. Он настойчиво выводил свою трель, а момент был более чем неподходящий: Агнесса как раз получала процент с моей вчерашней усталости. Она потянулась за трубкой, с целью отключить звук, но я отобрал у нее телефон и сделал знак молчать. Агнесса скорчила недовольную гримаску, но остановиться и не подумала. На дисплее телефона маячила надпись: "Звонит Дубинушка" и я приготовился отражать атаку. Как выяснилось, не напрасно готовился.
        -Ты с ума сошел! – завопил тот час сотовый голосом Дубенко. – Он уже тут!
        -Кто? – я старался не обращать внимания на Агнессу.
        -Шофер этой иностранной…
        Последовала непечатная комбинация из двух слов.
        -Я распинаюсь перед ним битый час, - вопила Дубенко вне себя от возмущения, - а он ни пса не понимает ни по-русски, ни по-английски и, как кретин, твердит "мсье Серж Бежин, мсье Серж Бежин"! Если ты не явишься сию же минуту, я его убью, и преступление будет на твоей совести.
        -Времени-то сколько, Ди?
        -Уже первый час, сволочь!
        -Погоди, не кипятись… дай сообразить…
        -Для начала, сгони с себя эту идиотку, а потом уж соображай! – сказала Дубенко, словно у нее был видеотелефон. Каким образом она всегда всё обо мне знает, ума не приложу! Я растерялся, а она продолжала кричать мне в ухо:
        -Тебя я тоже убью, попадись мне только, мачо ты хренов!
        Я слегка отдалил трубку от уха и сказал:
        -Но почему он приехал сейчас? Ты же говорила, в два… Хотя, в два я тем более не могу.
        -Точно – прибью!
        -Напиши ей записку… этой… как ее кстати?
        -Не зна-аю! – рявкнула Дубенко.
        -Напиши, что, мол, я извиняюсь, что не могу сейчас… Будь ко мне лояльна, хотя бы раз в жизни…
        -Черт тебя возьми. Куда и когда ему подъехать?
        -В шесть. К моему цирку.
        -Ты что, окончательно прописался в цирке?
        Агнесса, из последних сил, удерживалась чтобы помалкивать, но роковой момент явно приближался – девушка она страстная.
        -Вот только ревности не нужно, умоляю, - заявил я Дубенко.
        -Ладно, - смягчилась она. – Но запомни – ты мой должник.
        -Согласен, - быстро сказал я, нажал на кнопку и отбросил мобильный в сторону.
        Как раз вовремя…
        Я подхватил Агнессу, пребывающую в состоянии полного экстатического восторга и положил на кровать.  Дубенко и без того подпортила нам утро…
        Иногда я оставлял Лору одну. Не мог же я вечно сидеть дома по ночам! Работа, ночной клуб, Агнесса – они требовали внимания к себе. Я старался уделять Лоре дневные часы. Водил ее несколько раз в цирк, в церковь. Ей нравилось Коломенское, Сокольники… Вот туда-то мы и ездили гулять, разговаривать, быть вместе… Ночью я ей, как правило, был не нужен: она принимала снотворное и спала без просыпу.
        Я позвонил домой, дождался, на этот раз, Агнессу из душа (она ходила туда всегда вторая), и мы поехали к цирку.
 
  * * *
        Снаружи дом не показался мне большим. Трехэтажный, под черепичной крышей, он напомнил о сказках Андерсена, трубочистах и златовласых принцессах. Шофер "мерседеса", за которым я ехал (я отказался садиться в "мерс" и изменять своему "опелю") действительно не знал ни слова по-русски, улыбался и кивал в ответ на любой вопрос. Я пытался изъясняться по-французски, но по-французски он понимал еще меньше, чем по-русски, несмотря на свой исконно-французский облик, потому прокралось подозрение, что ему просто-напросто запретили о чем-либо со мной говорить.
        Как только я начал размышлять, стоит ли вообще звонить в дверь, не лучше ли уехать восвояси, как эти самые двери распахнулись. Молодой человек в хорошем костюме, с напомаженным пробором, жестом пригласил меня в дом. Я шагнул в прихожую и огляделся, затравленно. Было отчего испугаться, это уж точно. Тяжелые позолоченные канделябры, белая лестница с ковровой дорожкой, неопознанные личности на портретах в тяжелых золотых рамах по стенам… Мне снова захотелось слинять. Должно быть, нелепей картины не придумаешь: я стоял посреди режущей глаз роскоши в вытертых джинсах, в которых хожу на репетиции, в видавшей виды джинсовой куртке… Сам себе я представлялся жалким оборванцем при дворе императора, по ошибке допущенным дворецким. Правда, рубашка под курткой была от Армани и такой белой, что глазам больно, туфли – охренительно дорогой ручной работы, а запах, всё это сопровождавший, носил "мажорную" марку… Выходило, что "синяком" выгляжу только  наполовину. Наверное, со стороны я напоминал обанкротившегося олигарха, который не всё успел продать, но, что называется, уже "созрел". Дворецкий с пробором проводил меня на второй этаж, показал на открытые двери и растворился в воздухе. Я оказался в просторном зале, обставленном пальмами, лианами, монстерами и еще какими-то раскидистыми растениями, вьющимися по стенам вверх, до потолка. Тупо поглядев на обитые шелком стены (старомодно, но эффектно), на многочисленные полотна импрессионистов, камин, кресла в стиле "чипэндэйл", я почувствовал, что теперь мне стало по-настоящему худо.
        Хозяйка предстала передо мною в тот самый момент, когда я совсем уже было собрался бежать с позором. Хозяйка – это красивая блондинка с голубыми глазами, ростом никак не ниже ста семидесяти пяти, в золотом платье с открытой спиной и разрезом из тех, которые я, по привычке цитировать, обычно называю "отсюда, и до Сиэтла". Я непроизвольно дернулся застегнуть воротник рубашки, но вовремя рассудил, что, застегиваясь, буду выглядеть уж точно полным дураком. Вместо этого – только поправил воротник куртки, который того не требовал, но раз уж поднял руку…
        -Добрый вечер, господин Бежин, - сказала блондинка голосом Бессоновской Дивы из "Пятого элемента".
        Она смерила меня взглядом и тонко улыбнулась, напомнив родного таможенника из "Шереметьево".
        -Добрый, - ответил я, с трудом удержавшись от реверанса.
        -Садитесь, прошу.
        Она указала на кресло легким кивком головы. Я сел.
        -Что будете пить? Содовая, тоник, вино, джин, коньяк, виски, водка?
        -Коньяк, - сказал я хрипло и кашлянул. Хотелось мне отнюдь не коньяка, а самогону. Или вообще – спирта.
        Я кожей чувствовал необходимость придержать себя в рамках. Извечная моя беда – чем напыщенней окружающая обстановка, тем быстрей я вхожу в роль паяца. Хозяйка говорила с небольшим акцентом, и я сумел распознать в нем знакомый французский прононс. Она принесла из соседней комнаты две бутылки и два фужера, поставила их на столик возле моего кресла. По той детали, как она несла это и, главное, несла сама, а не вызвала слугу, я с облегчением определил, что ее дому не свойственна церемонность с которой меня встретили… Что, Бежин, а не слабо ли тебе сбить с импортной красотки спесь?
        Она налила мне из темно-зеленой бутылки чуть больше полфужера, а себе – чего-то из коричневой, граненой и села в кресло по другую сторону инкрустированного столика.
        -Текила? – я прочитал надпись на коричневой бутылке.
        -Хотите?
        -Нет, спасибо. Что, вы пьете ее прямо так? – я поморщился, припомнив вкус кактусовой водки. В Нью-Йорке мы выпили несчетное количество коктейлей "Маргарита", но, раз попробовав чистой текилы, я навеки запомнил этот гадкий вкус…
        -Я привыкла, - сказала она. – Когда к ней привыкаешь, она уже не кажется дрянью. Я год жила в Штатах и там меня приучили к ней друзья.
        -Заботливые у вас друзья в Штатах, - не без иронии заметил я. – У меня там таких нет.
        -У вас есть друзья в Штатах? – немного удивилась она.
        -Не без этого.
        -Да, мои заботливые, это точно, – она закинула ногу на ногу.
        Разрез золотого платья скользнул по ее колену и юбка, как таковая, осталась лежать в кресле, а платье только-только прикрывало бедра. Нога в золотой туфельке качнулась, ее обладательница бросила на меня испытующий взгляд поверх фужера, отпила глоток, а мне захотелось уже не сбежать, а расхохотаться. Не то чтобы на меня не подействовали чары собеседницы (с чарами тут было всё в порядке) – мне пришла в голову развеселая мысль. Если она тоже намерена меня… хм, вот это самое (я обещал Исиат, что не буду "выражаться", так что ограничусь намеком, тем более что слово это всё равно не отразит в полной мере цветистости, заколосившиеся в тот момент у меня в голове), то тактику выбрала неверную. Даже если под золотым платьем на ней ничего нет. Довести меня до кондиции одними только безупречными ногами не так-то легко.
        -Чем обязан знакомству? – спросил я, поборов смех.
        -Ах, да, простите, я не представилась. Меня зовут Ноэль Руж.
        Я хмыкнул.
        -Что, простите? – не поняла она моей реакции.
        -Вызывающий у вас псевдоним. Насколько я не забыл французский, в переводе это звучит как "Красное Рождество"… Сразу пахнуло чем-то родным. Большевизмом пахнуло... Извините, если нахамил.
        -Не нахамили. Вы находите его вызывающим? А мне он симпатичен. Вы курите?
        -Нет. Говорят, это вредно.
        -О, да, - засмеялась Ноэль Руж, очевидно для того, чтобы разрядить обстановку, но при этом выдавая себя с головой. Мне стало ясно, что она волнуется и, возможно, отчаянно трусит.
        Я успокоился окончательно, а Ноэль (кстати, а почему у нее мужское имя?) продолжала:
        -Капля никотина убивает… эту… корову? Я читала, да.
        -Лошадь.
        -Кто лошадь? – улыбка сошла с ее лица.
        -Не "кто", а "что", - пояснил я с непроницаемым видом прожженного казановы. – Капля никотина убивает лошадь.
        -Какая разница, корова или лошадь? – спросила сбитая с толку Ноэль.
        -У коровы – рога, - сказал я с тем же видом.
        -Рога бывают не только у коров.
        Я улыбнулся: эта большевичка определенно начинала мне нравиться.
        -Хороший коньяк, - сказал я, чтобы прекратить прения.
        -Французский, - она с удивлением посмотрела на мой пустой фужер.
        -Вы – француженка?
        -Парижанка, - она отставила текилу и закурила. – Парижанка, которая пьет текилу и часто – о, ужас! - курит американские сигареты. Я хочу предложить вам сделку, господин Бежин.
        -Честно говоря, сделками занимается мой менеджер. Сам я уже давно не в курсе.
        -Я знаю, но посчитала нужным пообщаться с вами лично, минуя посредников. Впрочем, если вы настаиваете, то завтра же я буду звонить Валерии Рёцу.
        -В случае если меня заинтересует сделка, я сам позвоню ей, сегодня же. Слушаю вас.
        -Спасибо.
        Она сделала паузу, собираясь с мыслями и налила мне еще коньяку.
        -Итак, буду говорить прямо, ничего не скрывая. Я имею целью поговорить о возможности заключения с вами контракта. Один известный западный режиссер намеревается поставить в Париже насколько спектаклей по русской классике и набирает интернациональную труппу. Он считает, что его спектакли послужат делу мира лучше, чем переговоры на самых высоких уровнях. В труппу войдут французы, англичане, испанцы, китайцы, японцы, американцы и несколько русских. Самые лучшие. Вы понимаете? Вести переговоры с вами поручили мне. Если вы согласитесь, то в перспективе у вас будут гастроли по всему миру. Я знаю, вы давно мечтаете сыграть в "Анне Карениной", "Идиоте", "Преступлении и наказании". Вы получите такую возможность. Плюс – гонорары. Те деньги, что вы имеете здесь – жалкие гроши по сравнению с нашими гонорарами.
        Она выждала, пока ее молчание отвлечет меня от созерцания коньяка в фужере.
        -Вы имеете какие-нибудь мысли по поводу? – спросила Ноэль, так и не дождавшись от меня внимания.
        -Это вы о контракте?
        -О контракте, вы не ошиблись, - сказала она и затянулась.
        -А вы можете сейчас назвать мне имя режиссера или это секрет?
        -Почему секрет? Совсем нет. Это – Шарль Бонте.
        -Вот оно что? – я несказанно удивился, что сам Шарль Бонте прослышал обо мне.
        -Вы не верите, я вижу? У меня документы есть. Принести ознакомиться?
        -Пока не нужно, - отказался я, допивая коньяк. – Я вам верю. Скорее верю, чем не верю. Выходит, ваш Добряк приглашает меня на ведущие роли в своих спектаклях?
        -По меньшей мере в трех постановках – точно. Он видел видеозаписи ваших театральных работ, в том числе Меркуцио, Желткова, Вальсингама… Бонте жаждет познакомиться с вами. В случае вашего согласия, контракт будет подписан в официальной обстановке, в присутствии личных представителей Bonhomme, продюсеров, нотариуса и так далее. В Париже. Кстати, откуда вам известно, что у Шарля есть это прозвище, "Добряк"? "Bonhomme" его называют только близкие друзья.
        -Вы, видно, никогда напрямую не сталкивались с журналистами. Они давно разузнали о Бонте всё, что только можно и записали это в светской хронике.
        Я слегка придержал пальцем горлышко бутылки, когда, привстав в кресле, Ноэль Руж подливала мне коньяк. Гипнопотенциал ее взгляда при этом возрос по крайней мере вдвое. Я сделал самый невинный вид, хотя в душе у меня царило смятение, да еще какое. И очень хотелось напиться.
        -А что заставило Бонте обратиться к русской классике?
        -О, это его мечта! На будущий год ему исполнится пятьдесят, и он планирует начать работу по осуществлению своей мечты.
        -Вы знакомы с Бонте?
        -Мой папа дружил с ним. Я знаю Шарля с детства.
"А кто у нас папа?" – чуть было не брякнул я, но сдержался. Вместо этого – встал и раскланялся. Ноэль улыбнулась.
        -Соглашайтесь, - сказала она, - вы не пожалеете, я ручаюсь. Для того чтобы вы согласились, мы примем любые условия.
        Она замолчала. Отставила текилу, отложила сигарету. Я невольно выпрямился, уловив в ее голосе что-то подозрительное – он будто дрогнул. Подозрения оправдались.
        -Я вижу, - заговорила Ноэль Руж, - вы готовы сказать нам "нет". И вы это скажете. Я так долго готовилась к сегодняшней встрече, продумала ее до мельчайших деталей – казалось, досадного прокола быть не может. Но… В Париже всё казалось просто, я убедила людей, что у меня получится, сама вызвалась ехать. Но вы перешагнули порог моего дома, и я поняла, что переоценила свои силы и возможности. Мне слишком мало лет и я очень хочу, чтобы вы согласились, потому-то ничего и не выходит. Я знаю, что такое сцена не понаслышке: работала в "Мулен Руж", но работала только ради искусства. Мой папа был крупный землевладелец и бизнесмен, теперь его состояние перешло ко мне. Оно огромно, колоссально. Я готова заплатить немалую цену за ваше согласие. Я обожаю театр и молюсь на вас, господин Бежин. Сами того не зная, вы внушили мне любовь, равную которой я не испытывала ни разу в своей жизни. Вы, русский актер. Я потеряла покой, однажды увидев вас. Выучила русский и брежу Россией. Я справляю ваше Рождество и Старый Новый год, вашу Пасху, хотя сама – католичка. Читаю только русскую литературу, смотрю русское кино… Я умоляю вас согласиться.
        Она медленно встала с кресла и опустилась на колени. Я сначала вообще ничего не понял. О какой любви она говорит? Уверен был, что это – признание в любви к театру в целом, но, в то же время, звучало оно настолько драматично, что не разглядеть в ее словах ужасающе-личных мотивов не смог бы только слепой и глухой. Ну, а когда француженка внезапно упала на колени перед моими задрипанными джинсами (это в своем-то золотом платье!) я понял, что серьезно влип. Да за такое могут, чего доброго, и буйну голову снести! Обалдело глядел на нее и не мог пошевелиться.
        -Мне говорили, предупреждали, что вы никогда не уедете из России. Jamais… Какое страшное слово! Никогда… Но я подумала: "А вдруг?". Вдруг мне удастся уговорить вас, помочь вам решиться, - из глаз ее покатились слезы.
        Увидев их я наконец опомнился от столбняка и кинулся к Ноэль, поднимать ее с пола. Она плакала безутешно, как ребенок.
        -Ноэль, - бормотал я смущенно. – Пожалуйста, не надо. Встаньте, не унижайтесь. Я не стою того, чтоб вы… Не надо плакать.
        Мы оба стояли на коленях, на ковре "под ламу", возле круглого столика. Ненавижу женские слезы. Когда эти создания плачут (как же часто они плачут!), я на всё готов. Правда, утешать француженок ещё ни разу не приходилось... Мне удалось поднять ее с пола. Старался касаться только закрытых участков тела Ноэль, а это было нелегко: платье больше открывало, чем прикрывало. Усадил ее в кресло. Она всё еще всхлипывала. Теперь я сидел у ее ног (не без удовлетворения отметил мысленно, что система пришла в равновесие). Ноэль подняла на меня глаза и закрыла лицо руками.
        -Excusez moi, - пробормотала она. – Я не знаю, что на меня нашло. Простите.
        -On ne sait jamais, - сказал я. (Это означает "Всякое бывает")
        Ноэль отняла руки от лица и, всхлипывая, удивленно посмотрела. Слезы блестели на ресницах. Она была настолько прекрасна в тот момент, что мурашки побежали у меня по спине.
        -Слово "никогда", - сказал я, - вполне может звучать иначе и совсем не ужасно. Главное, какой смысл в него вкладываешь.
        -Вы говорите по-французски? – спросила она робко.
        -J'ai de la peine a parler francais, - ("Мне трудно говорить по-французски") ответил я честно, - но неплохо понимаю.
        Ноэль улыбнулась:
        -Я выйду на минуту.
        Я кивнул и поднялся с ковра, чтобы дать ей дорогу. На дециметровых каблуках она была одного роста со мной…
Проводив Ноэль глазами, я вернулся в свое кресло, налил коньяка и устроился поудобней, глядя в окно, выходящее на задний двор. Виднелись фруктовые деревья (яблони по-моему), какой-то мужик выгуливал здоровенного мастиффа на поводке… Уходить отсюда я пока не собирался, хотя Лора была одна уже вторые сутки. Уж очень польстило приглашение от Бонте… Да и не мог я удрать от женщины, которая так трогательно и робко призналась в любви… к театру…
 
  * * *
        Я и не заметил, как Ноэль вернулась. Заполошно принял менее вызывающую позу.
        -Вы, наверно, подумали, что я – психопатка?
        -С человеком могут произойти многие неприятности – что же, теперь всех записывать в психопаты?
        -Логично.
        -Вы садитесь, Ноэль.
        -Спасибо, - сказала она, и села в кресло.
        Француженка смыла косметику. Осталась, кажется, только тушь (как она называется? "водо-не-про-ница-е-мая"?). Без косметики ее личико посвежело. Ноэль оказалась значительно моложе, чем показалось сначала. Уловив неловкость, витавшую в воздухе, я сказал:
        -Если вы хотите, то я немедленно уйду. Приду в другой раз.
        -Дело в том, что завтра мне необходимо вернуться в Париж. Я слишком долго готовилась морально для встречи с вами.
        -Так вы всё же официальное лицо, или…
        -Я – официальное лицо, – быстро сказала Ноэль.
        -Вы меня немного ошеломили, - развел я руками. – Еще ни одна женщина не стояла передо мной на коленях.
        -У вас много поклонниц?
        -Не знаю, - пожал я плечами.
        -Вы скромничаете.
        -Я действительно не знаю точно, сколько их. Ну, звонят иногда, письма пишут. Некоторые оригинальничают, грозят броситься под электричку, если не отвечу…
        -И всем вы отвечаете?
        -Нет, что вы, писем слишком много. Только для того, чтобы прочитать всё, что написали мне по Интернету, я трачу часа по два ежемесячно, а для меня два часа – это очень долго.
        -Значит, я отнимаю у вас драгоценное время…
        -Сейчас у меня что-то вроде отпуска. Не отвлекаете. Точнее – не то чтоб очень отвлекаете. Кстати, я давно не выходил ни на один из сайтов – спасибо, что напомнили.
        -Я думаю, ваши поклонники прекрасно понимают, почему вы запропали. Живя в Москве, я видела ток-шоу на каком-то канале, где обсуждалась тема покушений на жизнь знаменитостей. Вас упоминали не дважды и не трижды.
        Я усмехнулся. До сих пор не свыкся с тем, что меня считают знаменитостью. Как видно, Ноэль поняла, чему я улыбаюсь, и сказала:
        -Уверена, что никто из ваших поклонниц пока не додумался разыскать вас и предложить какой-нибудь контракт.
        -Верно, еще не додумались.
        Ноэль фыркнула от смеха. Я улыбнулся. Через пару секунд мы уже оба хохотали.
        -Приятно быть новатором! – смеялась она.
        -Только никому не рассказывайте, иначе мне не жить спокойно.
        -Не буду. Мне довольно того, что я оставила неизгладимый след…
        Просмеявшись, Ноэль снова взялась за текилу.
        -Я живу здесь уже почти полтора месяца. Чуть с ума не сошла, когда, приехав, узнала, что вы чудом остались живы. Помните тот спутниковый телефон в больнице? Это мой. Я знала, что пригожусь, знала.
        Я потянулся к ней со своим фужером:
        -Будьте здоровы, Ноэль. Спасибо за телефон, он мне тогда очень пригодился.
        Ноэль улыбнулась и чокнулась со мной. Отпив текилы она сказала:
        -Вы, пожалуйста, не думайте, что я день и ночь хлещу текилу и курю. Просто, немного нервничаю…
        -А я – пью слишком много, если пью. Вы уж извините.
        -Какие могут быть обиды? Я рада, что вам понравился коньяк.
        -Ноэль, вы сказали, что работали в кабаре. Это действительно так?
        -Подозреваете меня в неискренности, господин Бежин? Я ничего не придумываю. Я действительно работала в "Мулен Руж". Мои остальные слова – тоже правда. Вам не по себе?
        -Немного… Называйте меня Сергеем, если не трудно.
        -Благодарю за доверие… Вы не ответили на главный вопрос, согласны ли подумать над моим предложением.
        Ноэль сидела в кресле, изредка бросая на меня взгляды из-под ресниц и вновь опуская глаза. Слегка заплаканная, но далеко не сдавшаяся – глаза так и сверкали… Что же это я с ними делаю? Разве я хочу, чтобы они плакали из-за меня? Нет! Ни в коем случае! Вот она, еще одна бедняжка. На этот раз не откуда-нибудь, а из самой Франции, родины незабвенной Эммануэль! Что, там, с ее-то средствами, нельзя отыскать себе более смазливый и менее норовистый предмет для обожания? Жила бы и радовалась в этой маленькой, прекрасной стране… Хотя, мужики у них, я слышал, в лучшем случае, бисексуалы.
        -Я согласен, - сказал я. – Подумать согласен.
        -Знаю, что у вас на уме, - тут же откликнулась Ноэль с некоторым пренебрежением. – У мужчин немного примитивное мышление (не обижайтесь). Вы, Сергей, несомненно знаете себе цену, так как не производите впечатления глупца, и, вероятно, думаете, что я задалась целью купить себе в России любовника, да такого, чтоб Париж лопнул от зависти. Но вы ошибаетесь, уверяю вас, мне от вас ничего не нужно. Мои чувства – только мои чувства и я не собираюсь делать вас их заложником. Я – деловая женщина, у меня бизнес и мне не свойственны сумасшедшие проекты. Сожалею, что не удалось скрыть от вас своих сокровенных мыслей и чувств. Вы ни в коем случае не должны были о них узнать.
        -А вы хорошо говорите по-русски, - заметил я, когда она замолчала.
        -Спасибо, - коротко ответила Ноэль и мне показалось, что она за что-то на меня обижена. – Я брала уроки у русской эмигрантки. Ей девяносто семь лет.
        -Вы зря подозреваете меня в излишней примитивности, Ноэль. Я конечно не спорю, мужики часто грешат примитивизмом в своих мыслях по отношению к женщинам, но, уверяю вас, я полностью на вашей стороне. Прекрасно понимаю, что вы всего лишь предлагаете мне интересную работу за границей. Я сейчас всё объясню, чтобы не оставлять недомолвок. Войдите в моё положение – как я могу бросить Россию и тех, кто мне здесь дорог? Я не отношу себя к патриотам-ортодоксам, но вряд ли смогу полноценно работать где-то вне этой страны. Пусть даже ваш Париж – la capitale du mond.
        (Париж - столица мира)
        -Где вы изучали французский? – вопрос прозвучал примирительно. Это меня порадовало.
        -В школе, в училище…
        -Вот видите, значит вам уже легче будет! – она не желала меня слушать. – У вас неплохое произношение, к тому же, вы бывали за рубежом, прекрасно там работали…
        -Да, но уезжая на гастроли, я всегда знал, что вернусь. Ваш контракт, скорее всего, рассчитан на несколько лет.
        -Три-четыре года.
        -Вот видите. Три-четыре года в дальних странах – огромный срок. Многое может случиться.
        -Что, к примеру?
        Теперь уж смутился я. Непонятно почему.
        -Нет, - сказал я, поспешно. – Нет, Ноэль, ничего не выйдет.
        -Вы боитесь за свою бывшую жену? Она же вернулась к вам, так?
        -Вы знаете обо мне гораздо больше, чем я мог предполагать, - сказал я, помолчав. – Да, моя бывшая жена живет в моей квартире. Да, я боюсь за нее и ни за что не брошу на произвол судьбы, но всё же она – не главная причина моего возможного отказа.
        -Ни одна из ваших причин не стоит того, чтобы погубить здесь свой талант. Ваш талант – это дар, это… как это по-русски… tresor…
        -Сокровище, - подсказал я.
        -Сокровище, - повторила Ноэль. – Да, именно так, именно сокровище. Вы не имеете права отказываться, потому что себе не принадлежите. Вы принадлежите Вечности!
        Последние слова она почти прокричала и во мне включился рефлекс, выработавшийся за много лет общения с Дубинушкой. Я разозлился, что какая-то малолетка пытается читать мне нотации и вид у нее при этом такой, будто она – истина в последней инстанции.
        -Да что вы знаете о Вечности? Вы, милая парижаночка, - сказал я, тоже повысив голос. - Вам знаком этот ритм жизни? Выходили вы на сцену с температурой сорок два по Цельсию? Вас увозили на "скорой" после спектакля с сердечным приступом? Голосовые связки вы рвали? Без голоса оставались? Или, быть может, вы мчались утром на репетицию не потому, что не хотели скандала, а потому, что иначе НЕЧТО навалится сверху и раздавит вас и ваш "трезор" к чертовой матери? Что это за "нечто"? Может быть, оно и есть – ваша разлюбезная Вечность? Это она виновата в том, что мне запрещали не только выходить на сцену, но и говорить вообще, иначе я мог напрочь лишиться голоса и ровным счетом никому тогда не был бы нужен! Да Бонте даже и не посмотрел бы в мою сторону, если б моя, неугодная вам, частная жизнь была отодвинута мною на последнее место. Если я жив до сих пор, то это исключительно благодаря тому, что держу свою частную жизнь в неприкосновенности – сражаюсь за нее. Тем, что кое-чего в жизни добился, я обязан своим друзьям, своим близким, а Вечность тут ни при чем. К чертям собачим ее, Ноэль. Она – безобразная карга, которая имеет меня, как хочет. Я ненавижу эту вашу Вечность!
        Француженка смотрела широко распахнув светло-голубые глаза, не мигая и даже приоткрыв рот.
        -Не известно еще, кто относится к моему "дару" по-варварски. Я сам или Вечность, - закончил я тихо.
        Ноэль молча взяла с журнального столика бутылку с коньяком и протянула мне. Я принял это, как само собой разумеющееся.
        -Мы вылечим ваши связки, - сказала Ноэль не очень уверенно.
Я еще раз усмехнулся:
        -Лучше откройте-ка мне секрет, Ноэль, откуда вы узнали, что я тут такой-разэтакий завелся? Это же всё-таки Париж, а не село "Большие Пентюхи".
        -А где это такое, "Большие Пентю…" как?
        -Пентюхи, - засмеялся я. – Не знаю, где они находятся, но там, смею вас заверить, обо мне гораздо легче что-либо узнать, чем в Париже.
        -Я была на ваших спектаклях, когда вы приезжали в Париж. На всех. А до того – читала в журнале о вашем театре, затем – в Интернете… Раньше я ничего не понимала по-русски, но это не помешало мне сразу же влюбиться в вашего Фигаро… А потом – поймала русское телевидение через спутник, когда узнала, что вы играете главную роль в новом сериале. Увидела этот фильм, "IL pleut"… "Дождь".
        Я покачал головой, уличив себя в полной тупости и пробормотал под нос:
        -Вот сельпо! Деревня.
        Ну конечно, они там запросто смотрят Москву – это Европа, а не село Большие Пентюхи!
        -Сельпо? – у нее оказался острый слух. – Что это за сельпо такое? И при чем здесь деревня?
        -Это так, мысли, - я постучал указательным пальцем себе по виску.
        -Сельпо – это мысли? Никогда бы не подумала…
        -Да нет, Ноэль, сельпо здесь ни при чем. Это я про себя сказал – случайно получилось вслух. Понимаете?
        -А сельпо?
        Мне ничего не оставалось, как начать объяснять ей тонкости около-ненормативной лексики современного русского языка, порядком замусоренного большевизмом. В результате она надулась и сказала, что неэтично делать нарицательными слова "деревня" и "сельпо". В деревне живут подлинные труженики, уважаемые во всех цивилизованных странах. Я вынужден был безостановочно извиняться и, в конце концов, сам себе опротивел. С огромным трудом мне удалось снова перевести разговор на тему контракта. Потом Ноэль стала перечислять актеров, переехавших за границу из России… Короче говоря, прошло еще около часа.
        -Я вижу, вы поглядываете на часы?
        От бдительной Ноэль не укрывалось ничего.
        -Скоро одиннадцать. Меня дома, наверное, потеряли…
        -Ваша бывшая жена?
        -Да, она наверняка волнуется…
        -Последний вопрос можно?
        -Сделайте одолжение.
        -Как ваше самочувствие после ранения?
        -Вы интересуетесь, как неофициальное лицо?
        -Да, но и не только.
        -Хотите взглянуть? – я начал расстегивать рубашку, чтоб продемонстрировать свои неубедительные шрамчики, но Ноэль покраснела и отвернулась.
        -Нет-нет, - запротестовала она. – Я боюсь таких вещей. Вы просто скажите мне, как чувствуете себя – и всё.
        -Превосходно чувствую, - обнадежил я, заставив себя скрыть идиотскую улыбку: в странной реакции француженки на мою попытку стриптиза обнаружилась совсем уж неожиданная деталь... Я был уверен, что не ошибся…
        -Я рада. Так мы с вами договорились и вы подумаете?
        -Oui. Сколько времени дадите?
        -Время еще есть. Год вас устроит?
 
Тая
        Сейчас моя очередь рассказывать, но, надеюсь, мне простится, если я промолчу? Сомневаюсь, что кому-то интересно мое нытье. Скажу только: мне опять казалось, что жизнь остановилась, как вкопанная. Всё надоело, ничего не интересовало. Если где-то и ощущался ход времени, то это на Старом Арбате. Вскоре лишь Арбат стал для меня отдушиной. Жила я только одной мечтой – побыстрей оказаться там.
        Сотовый я отключила, к домашнему телефону подходить перестала. Лёня отвечал на все звонки, говорил что я в длительной командировке. Подруги недоумевали, мама решила, что я чем-то серьезно больна и не хочу говорить чем… Только один Лёня догадывался обо всём, но не лез с вопросами, чтобы не докучать и не причинять дополнительных страданий. Как же всё-таки повезло мне с Лёней!
 
Серго
        В двадцатых числах июля приехала Петькина бабушка. Я много раз звонил ей в Калининград, уговаривал поскорее собраться в дорогу и обещал всяческую помощь. Петька совершенно поправился, правда был еще слегка бледноват. Воспитатели вздыхали и повторяли, что здесь ему не выздороветь окончательно, хотя мы таскали ему различные витамины во всевозможных видах. Петьке не нравилось, что с ним нянькаются. Он предъявил нам ультиматум и слышать не хотел доводов вроде того, что только что им перенесена серьезнейшая болезнь.
        Я встретил Людмилу Вячеславовну на вокзале. За те годы, что мы не виделись, Пашкина мама почти не изменилась. Она оказалась совсем не бабушкой, а вполне молодой женщиной. Мы очень тепло встретились, и даже трижды, по русскому обычаю, расцеловались. Жила "бабушка Люда" у тети Наны – пригласить ее к себе я не мог, у меня уже имелась гостья. Пока бегали по судам и инстанциям, оформляя документы на опекунство, Людмила Вячеславовна каждый день меняла прически и наряды, чем совершенно меня очаровала. Она, разумеется, тоже смотрела по телеку "Дождь", но в Москве у неё совсем не было времени на это, и я, между делом, пересказывал ей концовку долгой истории…
Короче говоря… Скоро Петька уехал. Он огорчался, что так и не попрощался с Таисией – ее телефоны молчали и молчали. Перед самым отъездом Петька выудил из ранца какую-то книжку и вытряхнул из нее букетик засушенных лесных фиалок.
        -Отдай Исиат, - сказал он немного смущенно. – Это я для нее сорвал, но струсил и не подарил. Больше у меня ничего нет.
        И он уехал.
        В тот же вечер, у Сальниковых, мы с Дином и Левкой напились в хлам. Княжна и Марина ругали нас, на чем свет стоит… Как бы хорошо не заканчивались любые, даже самые печальные истории, осадок грусти обязательно остается. А у тех, кто был участником перипетий – подавно. Все мы любили Петьку… "Всё хорошо, что кончается еще лучше", - сказал классик.
 
  * * *
        Мне приходилось часто оставлять Лору одну дома. Точно так же было и раньше, но тогда она не болела, занималась любимым делом, ездила на примерки к клиенткам… Теперь Лора, большей частью, читала книжки (в том числе и по кулинарии), сидя дома. У нее имелись деньги, но я старался не допускать, чтобы она их тратила. На рынок мы ездили всегда вместе, на машине. Лоре нравились эти поездки – она с воодушевлением брала на себя роль домашней хозяйки, выбирала продукты, таская меня за собой по Домодедовскому ярмарочному комплексу. Иногда меня узнавали продавцы и Лора, которую не узнавал никто, была счастлива этим… Итак, меня очень тревожило ее одиночество. Я попросил Марину заходить к ней иногда. Навестив Лору несколько раз в моё  отсутствие, соседка отказалась продолжать посещения.
        -Извини, Серго, - сказала она, - но я не буду больше к вам заходить.
        -Она сказала тебе какую-нибудь гадость, - понимающе вздохнул я. – Это мы любим – плюнуть в душу…
        -Это еще полбеды. Я боюсь ее… Почему ты не отправил ее домой сразу же, как только вернулся из больницы?
        -Ты бы сделала точно так же на моем месте.
        Марина вздохнула.
        -Тебе пора памятник ставить, - сказала она. – Извини, что спрашиваю… Вы же с ней не… вы же не живете нормально, как супруги?
        Я покачал головой отрицательно.
        -Не могу я ее бросить, Мариш. Она снова заболеет без меня. А так, быть может, еще поживет.
        -Ты потрясающий парень, Серго, - сказала Марина печально.
        И, сжав мне на прощание руку, устремилась по своим делам. Маринины страхи, я знал, не беспочвенны. Например - обнаружил, что временами Лора не контролирует себя. Запросто, за один вечер, она опустошала холодильник, могла включить утюг и преспокойно смотреть телевизор… Порой ворчала на меня за долгую отлучку, за запах водки, а иногда – глотала таблетки, день и ночь спала, ни на что не обращала внимания. На меня напала бессонница, головные боли, я стал нервным и психованным. Глядя на Лору думал только о том, что это я ее такой сделал. Если бы не я… Да, конечно, можно запросто спятить, постоянно думая о том, какой же ты негодяй.
Никакие романы, даже с молоденькими клоунессами помочь мне уже не могли. Я нуждался лишь в Исиат, только она смогла бы излечить от очередного невроза. Только по ней я скучал, наперед зная, что обидел ее, поступил, как самая последняя скотина. Неужели я мог на что-то надеяться, неужели думал, что с Лорой всё пойдет на лад, что мы реанимируем нашу семью?.. Неужто я такой дурак?
 
Тая
        Гроза собиралась с утра. По небу ходили тучки, парило. Юра изнывал от жары, поминутно доставал из разных карманов мокрые носовые платки и протирал ими лоб и шею. Мы с Аней сидели на подоконнике. Шло обсуждение очередного выхода в свет нашей совместной рубрики. Завтра пора сдавать наработанный материал, а мы никак не могли договориться на предмет концовки, спорили об этом уже третий день. Слабый ветерок из открытого окна продувал комнату и помогал думать… Промаявшись с утра несколько часов, мы отыскали-таки нужные слова, укоротили, вычистили, отполировали - и отправились как всегда: Юрка – к девушке, а мы с Аней -  на Арбат.
 
  * * *
        Дождь хлынул в одно мгновение, как только мы собрались свернуть на брусчатку Старого Арбата. Пришлось укрыться под парусиновым тентом какого-то заведеньица. Народ разбежался кто куда, улицы опустели, только автомобили гоняли по мостовой, весело разбрызгивая потоки воды. Гроза бушевала, сверкала молния и грохотало так, что мы подпрыгивали и взвизгивали, хохоча.
        -Интересно, а где сейчас наш Рыжий Клоун? – сказала Аня, стуча зубами от веселого перевозбуждения.
        Я переступила: ручьи всё ближе подбирались к ногам.
        -Думаю, они уже уехали. Мы припозднились сегодня, да и какая работа во время такой грозы?
        -Но гроза заканчивается. Смотри – вон небо светлеет.
        Я пожала плечами.
        -А вот сейчас и проверим.
        -Знаешь, мне кажется, что я в него влюблена, - мечтательно проговорила Аня.
        -В кого?
        -В Клоуна. Признайся, ведь он тебе тоже нравится. Такой милый…
        -Не знаю, – сказала я и выглянула из-под навеса в небо. Оно действительно светлело. – Да, он милый, обаятельный. А еще, я считаю, что если мужчина так хорошо ладит с детьми, то он кое-чего стоит.
        -Так вот и я про то же! – подхватила Аня и сказала с ревностью:
        -Он тебе розу подарил.
        -Ну, подарил, было дело. И что?
        -А давай спросим, кто из нас ему больше нравится?
        -Перестань, Аня! Не нужен мне никакой Клоун. У меня Лёня есть.
        -Да?! – обрадовалась она. – Значит, он мой?
        -Твой, - засмеялась я. – Забирай.
        Гроза действительно заканчивалась. Мы открыли зонты и направились к "Макдональдсу". Но не успели дойти до площадки, отгороженной циркачами, как, откуда ни возьмись, налетела новая туча, темнее и грознее первой. Дождь припустил с удвоенной силой, а потому, в кафе мы влетели, как торпеды, разбрызгивая воду и отфыркиваясь.
        В кафе нас поджидал сюрприз. За столиком в глубине зала сидел наш Клоун собственной персоной и читал газету, расстелив ее на столешнице. Он широко перелистывал пестрые страницы, а попугай жако расхаживал по его руке – с плеча вниз и обратно. Завидев нас, птица задергала шеей и заорала:
        -Конфеточки мои! Пр-риветствую вас!
        Немногочисленные присутствующие немедленно повернули головы в нашу сторону. Мы засмеялись. Здороваясь, Клоун привстал со стула и приподнял со стола фиолетовый цилиндр, как если бы тот помещался у него на голове.
        -Отдыхаете? – спросила Аня, бесцеремонно усаживаясь за столик и ставя локти на газету.
        -Дождь, - коротко ответил Клоун и улыбнулся.
        -Nothing of life, - заметил попугай и резво взобрался Клоуну на левое плечо, помогая себе при этом клювом.
        -Вот так сказал! – воскликнула Аня.
        -Неужели, он понимает? – удивилась я и тоже села на стул, напротив Ани, слева от Клоуна.
        -Жак, ответь дамам, не молчи, это невежливо, - обратился Клоун к попугаю
        Тот склонил голову, вывернул шею, чтоб поглядеть на хозяина слева левым глазом, и только после такого трюка раздельно произнес:
        -Ха-ха-ха!
        Мы рассмеялись.
        -Здорово! – захлопала в ладоши Аня.
        -А можно его потрогать? – спросила я.
        -Потрогайте, - разрешил Клоун.
        Я приподнялась, потянулась рукой и уже прикоснулась к светло-серым перышкам на крыле Жака, как Рыжий добавил:
        -Только осторожней – иногда он кусается.
        Я отдернула руку, а попугай посмотрел на меня одним глазом.
        -А угостить его чем-нибудь можно? – поинтересовалась Аня.
        -Не хочу вас обижать, но лучше его не баловать. Он ленив и если его перекормить, чего доброго откажется работать. Такой у него характер.
        -Его зовут Жак, да? – не унималась Аня.
        После утвердительного кивка Клоуна она задала еще один вопрос:
        -А как зовут вас?
        -Это важно?
        -Нет, - слегка стушевалась она. – Я почему спросила: мы знакомы с вами уже две с половиной недели, но до сих пор не знаем, как вас звать-величать. Вот фотографа зовут Андрей, ковбоя – Саша, пони – Витя, обезьянку – Чуча, попугая – Жак, а вы – такой загадочный человек… Вам грим не мешает в такую духоту?
        -А это не грим. Это - мое настоящее лицо, я с ним родился.
        -Вр-рёшь, дружище! – сказал Жак.
        БочкОм, бочкОм он спустился на стол и принялся колупать клювом заголовок газетной статьи.
        -А ты помалкивай, когда не спрашивают, - пренебрежительно откликнулся Клоун попугаю.
        Я с опаской потрогала попугайские перышки. Они были мягкие и блестели.
        -Это правда, что попугаи долго живут? – поглядев на Клоуна, я вдруг почувствовала, что под моим взглядом он отвел глаза в сторону. За фиолетовыми стеклами очков было плохо видно… Честно говоря, ничего вообще видно не было. В самом деле, а почему он подарил мне розу?
        -Всё зависит от их размера, - ответил Клоун. – Чем они больше, тем дольше живут. Попугаи ара, например, живут около восьмидесяти лет. Жако – примерно семьдесят. Жак еще молод – ему двадцать.
        Попугай издал гортанный звук, вразвалочку прошелся по газете и продолжил ковырять буквы с другой стороны.
        Между тем, на улице уже выглянуло солнце, мир казался протертым тряпочкой – стало чище, веселее. Наверняка циркачи уже вернулись и суетятся, расчехляя свой инвентарь, спрятанный от воды. Рыжий взглянул на солнечные блики за окном и взял со стола цилиндр. Жако мигом вернулся на плечо хозяина. Клоун извинился, что вынужден нас покинуть и поднялся со стула. При этом его движении на меня вдруг снова повеяло чем-то знакомым-знакомым. То же самое ощущение дежавю, как тогда, перед объективом фотокамеры, когда Клоун коснулся моей руки. На этот раз моё смятение вызвал едва уловимый парфюмерный запах и вновь невыносимо защемило сердце. Ну, вот, а я-то надеялась, что выздоравливаю! Еще раз вгляделась в линию его подбородка и губ, но и теперь ничего не увидела. Грим слишком уж сбивал с толку, а посмотреть в профиль мешал косматый рыжий парик… Да нет же, абсурд! С чего бы это Бежину, известному и далеко не бедному актеру, подрабатывать на Арбате? Ах, да, они же тут благотворительностью занимаются, средства собирают… Но всё равно, всё равно не может такого быть! Это со мной что-то не в порядке – мерещиться стало! Я бы давно уже узнала Серго по голосу! Клоун говорит скорее как… молодой Вячеслав Тихонов. Но… Серго-то актер, кто его знает, вдруг он умеет запросто менять голос?
        -Как приятно от него пахнет, - потянула носом Аня вслед Рыжему.
        -Да, - непроизвольно-задумчиво сказала я.
        -Я всегда говорила, что в циркачах, а особенно, в клоунах, есть что-то мистическое, - Аня рассматривала оставленную на столике газету. – Как ты думаешь, что он читал? Статью о кабаре "Мулен Руж". Зачем клоуну "Мулен Руж"?
 
Серго
        -Послушай-ка, друг ситный, - Дубенко затащила меня к себе в кабинет и насильно посадила во всё то же кресло, давно прозванное мною "креслом для допросов".
        (Меня ждали в цирке, и потому я поминутно посматривал на часы.)
        -Побеседуй-ка с мамочкой, будь добр, - она села в свое офисное кресло и закурила белые "Davidoff".
        -Весь внимания.
        -Злые языки утверждают, что ты наплевательски относишься к своему здоровью. Насколько я помню, у тебя что-то было с сердцем. В данный момент, положение ухудшилось. Истину глаголю?
        -Я не понял – это что, шутка?
        -Да нет, Бежин, не шутка. Есть у меня знакомая медсестра, и работает она, как оказалось, в твоей районной поликлинике. Встретились мы с ней на днях, слово за слово, она возьми да и спроси: "А не у тебя ли в театре служит этот породистый блондинчик из сериала?". Я говорю, мол, да, у меня, а что? "Да вот, - отвечает, - так и так, документики на него пришли из больницы: кардиограммы там, история болезни…". Соображаешь, Бежин?
        -Пока не очень.
        -Соображаешь, вижу. Тебя там, в больнице, вывели на чистую воду. Кардиограммы ни к черту, давление скачет горным козлом… Ты на тот свет очень хочешь? К праотцам?
        -Ди, послушай…
        -Сережа! - она ударила кулаком по столу (Дубенко так редко называет меня "Сережа", что я немедленно прекратил валять дурака: раз уж она так сказала, значит, ни на шутку встревожена, а раз Дубенко встревожена, то это неспроста и легким испугом от нее уже не отделаться). – Я тебя умоляю! Ты слышишь? Умо-ля-ю! Побереги себя. Так нельзя. Ты гробишься. Тебе всего тридцать три, а сердце – как у пятидесятилетнего. Ради тебя я могу пойти на крайние меры – освободить от некоторых репетиций, уменьшить количество спектаклей, но оставить ту же зарплату, с условием, что ты займешься, наконец, своим здоровьем. К несчастью, я слишком хорошо тебя знаю – ты немедленно примешься искать, чем бы заполнить образовавшиеся "окна" и заполнишь их, опять же – или работой, или бабами. Сколько можно целенаправленно разрушать свой организм? По-твоему случай на премьере "Бега" – это что? Глупости? Шуточки? Ты дошутишься, получишь обширный инфаркт в тридцать пять, а то и раньше. Ладно, если дело обойдется инфарктом… Чего ты ухмыляешься, придурок?
        -Я не ухмыляюсь. Просто ты хорошо говоришь…
        -Ты до сих пор сидишь на психостимуляторах?
        -Сижу? – я был в недоумении. – С чего ты взяла? Я никогда на них не сидел.
        -А кто однажды обмолвился Японке про амфетамины? Не забывай, что я хорошо знакома с ней.
        -По поводу амфетамина ты можешь быть спокойной – я его утопил в унитазе. Было дело: проглотил пару капсул, но не больше. После него чувствуешь себя пропущенным через центрифугу, а это не для меня – тут уж либо подсесть, либо выбросить его к черту. Я выбрал второе. А Японке я, кстати, не обмолвился, а ответил на вопрос.
        -На какой?
        -Она поинтересовалась, чем вызваны мои резкие превращения из рядового грузина в секс-машину и обратно. Я честно ответил, что метаморфозы больше не повторятся и она обрадовалась: оказывается, супер-пупер потенция ее совершенно не устраивает и даже пугает.
        -Зачем он вообще тебе сдался, этот амфетамин?
        -Сдуру решил попробовать, когда необходимо было провернуть уйму дел, а у меня, как ты знаешь, только две руки, две ноги и одна голова.
        -Правда что ли? – вяло пошутила Дубенко. – Ты не врешь, что выбросил его?
        Она пытливо заглянула мне в глаза.
        -Между прочим, кофе тоже относится к амфетаминам. Точнее – кофеин, который содержится так же и в чае, - заметил я.
        Она отмахнулась.
        -Выбросил я его, успокойся.
        Я не обманывал. Избавиться от цветных капсул решил, когда ненароком пришла мысль поразить своей работоспособностью Агнессу – вот кто был бы счастлив, промучай я ее всю ночь без антракта!
        -Ты не такой параноик, каким кажешься, - сказала Дубенко.
        -Спасибо за комплимент, - засмеялся я. – Понимаешь, я не хочу жить до ста лет. Даже до шестидесяти не хочу. Да и до пятидесяти, пожалуй, тоже. Не представляю себя лысым, пузатым, с одышкой…
        -Пузатым ты не будешь никогда.
        -Буду, если начну беречься.
        -Значит, потому ты расходуешься так по-варварски?
        -Лучше сгореть, чем угаснуть, - процитировал я.
        -Ты опять говоришь глупости, - строго сказала Дубенко и закурила вторую сигарету. – За что ты так ненавидишь жизнь?
        -Ошибаешься, жизнь я очень люблю.
        -Но, тем не менее, уже определил для себя точный выход из этого мира…
        -Ну, точный не точный, - развел я руками и прочитал Гумилевское:

Я уйду, убегу от тоски,
Я назад ни за что не взгляну,
Но, сжимая руками виски,
Я лицом упаду в тишину.
И пойду в голубые сады
Между ласковых серых равнин,
Чтобы рвать золотые плоды,
Потаенные сказки глубин.

        Дубенко покачала головой:
        -Ты – камикадзе.
        Время поджимало. Я поднялся с кресла, подошел к столу худрука и, опершись о него руками, сказал:
        -Я хочу умереть на сцене, как и подобает актеру. А до тех пор, пока не умер, стану заполнять свои "окна" игрой на театральных подмостках, любовью к женщинам… Я на самом деле всех вас люблю, Ди, только кого-то больше, кого-то немного меньше…
        Она вновь вздохнула и посмотрела мне в глаза:
        -Мы чувствуем это.
        Я погладил ее по щеке, коснувшись тыльной стороной пальцев:
        -Я пойду?
        -Горе ты мое, - нежно сказала Дубенко.
        -Тае, если она вдруг зайдет или позвонит, не говори ничего о моем сердце. С нее и так довольно.
        -Жаль мне ее. Она тебя, негодяя, любит…
        -Можно, я пойду?
        -Иди, - разрешила Дубенко.
        Я дошел до двери, обернулся и сказав:
        -Тебе очень идет красное. Надевай почаще эту кофточку, - ушел своей дорогой.
 
  * * *
        Я вернулся домой раньше обычного и обнаружил в квартире невероятный хаос. Обувь и одежда валялись в прихожей на полу, тумбочка для обуви нараспашку. Из комнаты доносились звуки, принадлежавшие, судя по всему, звуковому ряду мультфильма "Том и Джерри" (ненавижу эту мультяшку!). Так оно и оказалось. Том исправно гонялся за Джерри, щелкая от ярости зубами, а Лора восседала в кресле и хохотала. На коленях у нее я увидел блюдо с остатками бисквитного торта килограмма на два. Сколько может стоить такой торт, мне думать не хотелось. Лориного лица я не видел, но, судя по тому, что руки ее были по локоть в бело-розово-зеленом креме, можно предположить, что и лицо выглядит далеко не лучшим образом.
        -Лора, - сказал я.
        Мысль мне в голову пришла только одна: "Началось", и я сжал рукой в кармане пресловутый шприц. А Лора продолжала есть свой торт. В волосах был крем… "Стенка" в гостиной красовалась вывернутой наизнанку, содержимое шкафов и шкафчиков лежало кучами на паласе. То тут то там пестрели фотографии, валялась давно позабытая афиша моего дебютного спектакля "Дни Турбиных" в театре имени Качалова с автографами его участников. Книги, газеты, журналы…
        -Лора, - повторил я и подошел.
        Она обернулась. Рот, нос и щеки были перемазаны тортом. Я содрогнулся.
        -А! Серенький пришел, - счастливая улыбка озарила ее лицо.
        -Чем ты занималась весь день? – мне стоило великого труда сохранять спокойствие.
        -Ждала, когда ты придешь, - сказала Лора и рассмеялась.
        Смех ее был громким и неживым. Таким, что жуть подкатывала от диафрагмы.
        -А потом пришла подружка, - продолжала рассказывать Лора, - и говорит: "А давай поищем что-нибудь такое, чего он не хочет тебе показывать? Ты только представь, как это здорово, как интересно!".
        -И что же интересного ты нашла? – я сел на канапе, обозревая царившую вокруг неразбериху.
        У ног моих лежали мои же костюмы, доселе мирно дремавшие в шкафу, ожидая официальных мероприятий. В данный момент, они представляли из себя безобразный ком, словно их предварительно "простирнули в "Новости", а потом, едва вынув из воды, долго топтали и пинали по углам. Уж они-то точно не заслужили непочтительного обращения.
        -Ничего не нашла, - ответила мне Лора равнодушно.
        -А торт откуда?
        -Подружка принесла. Хочешь?
        -Нет.
        -Зря. Вкусный торт.
        -Ты закончила с поисками?
        -С поисками чего?
        -Компромата на меня.
        -А! Да, закончила.
        -Можно собирать?
        -Собирай, Серенький.
        До глубокой ночи я проплюхался с этим барахлом, а Лора забралась в ванну и возбужденно беседовала сама с собой, сидя там в пене. Я не стал встревать в разговор…
        На ночь она наглоталась таблеток, ушла к себе и, вероятно, заснула мертвым сном. Мне же так и не удалось заснуть. Глядя в потолок, я прикидывал, что подумают в химчистке, увидев несчастные костюмы… Кстати, обнаружилось, что моя замшевая куртка от кутюр разрезана крест на крест по спине. Наверное, Лора искала что-то за подкладкой.
 
Тая
        Когда однажды вечером, в конце июля, впервые за два месяца я включила сотовый, собираясь отстучать кому-то смс, он зазвонил буквально тот час же. Номер звонившего был мне не известен. Я приставила трубку к уху и не поверила тому, что услышала!
        -Привет.
        -Здравствуй, Сережа, - сказала я, заторможенно соображая, почему мне не знаком этот телефонный номер. Возможно, старая сим-карта из разбитого в злополучную ночь телефона оказалась неисправной, или кто-то из назойливых поклонников опять изводил его звонками до такой степени, что пришлось поменять номер... Да о чём это я? Ведь всё не важно! Главное, я снова слышу этот голос наяву!
        -Знаешь, - сказал Серго, - я вот тут сидел сейчас и думал… Может быть нам имеет смысл встретиться и еще раз поговорить? Ты вправе сказать, что всё давно решено и сказано, но… что-то здесь не так, Тай. Не сходится. Я не прав?
        -Прав, - вымучила я. – Ты прав. Не сходится. У меня тоже.
 
  * * *
        Аня заболела ангиной. Я предупреждала ее, что пить в жару холодное молоко нельзя. Это ж не Санта Барбара! Но нет, Аня не слушала. Она запихивала тетрапаковские пакетики в нашу редакционную морозильную камеру и пила потом ледяное молоко. Вот и поплатилась. Но я обрадовалась ее отсутствию в тот день – мне необходимо было хорошенько обдумать положение вещей и настроиться на долгожданную встречу. По опыту я знала, что от моей персоны можно ожидать чего угодно: могу, ни с того ни с сего, психануть и гордо уйти, но такого безобразия сегодня никак нельзя допустить!
        Незаметно для себя, в своих раздумьях я дотопала до турникета, отгораживающего циркачей от толпы. Все трое были на месте. Заняты. Я облокотилась на заграждение и вновь задумалась, глядя, как они уговаривают чью-то маму не бояться обезьянки – она ест фрукты, а не таких хорошеньких девочек, как ее дочка. В результате прений Клоун подхватил на руки девчушку в розовом платьице (в его руках она была похожа на куклу) и посадил в седло. Маму поставили рядом, а обезьянку отодвинули на задний план – осторожно опустили за девочкой, на круп пони. Зверьку оставалось только выглядывать. Мартышке расклад не понравился: она заверещала и полезла на бутафорские лианы, свисающие с искусственной пальмы. Ее поймали, но заменили Жаком – нервы у него были покрепче (к тому же, настоящему мужчине, для того чтобы сохранять уважение к себе, не обязательно восседать на переднем плане). Жак прошелся по крупу пони, подрыгал головой и изрёк, что погода сегодня хор-рошая и не так жарко, как вчера. Публика захохотала.
        -Вы грустите? – услышала я. Задумавшись, не заметила подошедшего ко мне Клоуна.
        Я улыбнулась ему.
        -Задумалась немного… А что, ваша мартышка действительно обиделась на то, что ей не доверяют?
        -Да, конечно. Они же чувствуют, как к ним относишься. Чуча любит публику и хочет, чтобы ее любили в ответ.
        -"Чуча" – замечательное имя для обезьянки. А кто в цирке придумывает клички?
        -Когда как. Иногда переходят по наследству, иногда их придумывает дрессировщик, иногда само собой выходит. Самые лучшие и самые точные клички дают дети.
        -Вы любите детей, как я заметила.
        -Да, мы с ними друзья.
        -Со всеми? – улыбнулась я.
        -Главное – быть на равных, не принимать их за мелюзгу.
        -Это – ваше кредо?
        -Одно из них.
        -Завидую вашим детям. В отношениях родителей с детьми часто не хватает взаимопонимания. Большей частью, в этом виноваты родители.
        -Согласен, - кивнул клоун, но продолжать тему не стал.
        Я постаралась изменить направление беседы:
        -И что, вы тут день напролет с Жаком, Чучей и Витей?
        -По три часа. Дольше они не выдерживают.
        -Вот оно что…
        -А где сегодня ваша подруга? – он стоял, как и я, облокотившись о заграждения.
        -Приболела немного, - сказала я.
        -Печально, - откликнулся Клоун. – В таком случае, может быть, я мог бы вам ее заменить?
        -Как это? – я совсем не ожидала такого поворота.
        -Мы могли бы сходить куда-нибудь, где нет толпы. Мне хотелось бы о многом с вами поговорить.
        -А повод есть?
        -Есть, - сказал он. – Их даже несколько. Во-первых, сегодня ровно месяц с тех пор, как мы работаем на Арбате. Во-вторых, месяц с того дня, как я увидел вас здесь впервые. Ну, а в-третьих – завтра цирк уезжает на гастроли.
        -Так значит сегодня последний день? – ахнула я. Это было неожиданно и, пожалуй, многое меняло.
        -Последний, - подтвердил он и посмотрел вопросительно.
        -Вы… - замешкалась я. Уж очень не хотелось обидеть отказом хорошего человека. – Вы без маски придете?
        Он улыбнулся:
        -Конечно без маски.
        -А как же я вас узнаю?
        -Я-то вас узнаю, точно. Дальнейшее будет зависеть только от вас.
        -И когда же мы встретимся?
        -Ну, например, сегодня вечером.
        Он взглянул слишком напряженно. Я чувствовала его взгляд через фиолетовые очки и не понимала, что же со мной творится. А вдруг он и вправду надеялся, ждал? Вдруг я, своим отказом, сломаю жизнь человеку?
        -Сегодня? – рассеянно проговорила я. Как раз сегодня мы договорились о встрече с Серго – он будет ждать меня в баре, неподалеку отсюда. – А в другой день нельзя?
        -Сегодня или никогда, - покачал он головой. – Иногда бывает достаточно одного "да" или одного "нет".
        -Да, верно… Пожалуй, это как раз тот самый случай – сегодня я никак не могу. Никак… Вы простите меня?
        -C'est bien dommage, - вздохнув сказал Клоун.
        -Что? – не поняла я.
        -Жаль. Очень жаль, - сказал он и улыбнулся, на этот раз шире чем обычно – улыбка сверкнула лучиком весеннего солнца.
        Я вздрогнула.
        -Скажите, а вы… вы настоящий клоун? – спросила я робко.
        -В некотором смысле да, настоящий.
        -И на самом деле работаете в цирке?
        Он выдержал маленькую паузу.
        -Можно теперь я спрошу?
        -Да, - я опустила глаза.
        -Вы хорошо подумали, прежде чем согласиться встретиться с ним? Он, может быть, подлец и враль, а вы верите ему…
        -О ком вы говорите?
        -Вероятно, о том, из-за кого вы отказали мне.
        -Я верю ему, да, - опустив глаза проговорила я. – Может быть и зря.
        Мы с Клоуном стояли в стороне от толпы, восторженно наблюдавшей, как переставшая сердиться Чуча ест банан. От меня не укрылось, что продавщица цветов постоянно поглядывает в нашу сторону. Показалось почему-то, что такое уединение ей не очень-то по вкусу…
        -Если я не пойду к нему сегодня, - продолжала я, - то никогда не прощу себе этого. Понимаете?
        -Понимаю, - склонил голову Рыжий. – У вас, как я понял, на душе неразрешимая проблема, потому вы и грустите. Может быть, я помогу чем?
        -Спасибо. Я уже разобралась. Только что.
        -Никогда не лезу в чужие дела… Вы извините – чёрт попутал.
        -Наоборот, - горячо возразила я. – Вы мне помогли. Я признательна вам за внимание ко мне… В моих неразрешимых проблемах обычно я сама и виновата. Вспылила, дверью хлопнула… Вижу только себя, и если человек сделал что-то не так, как хотелось бы мне, сразу обижаюсь, забывая, что у других тоже имеется сердце… Понимаете, если я не приду, то он никогда уже больше не позвонит…
        Клоун глядел в небо. Мне показалось, что он не слушает, думает о чем-то своем.
        -Эй, Серега, хватит с девушками любезничать! Твой приятель Жак взбунтовался: кусается. Иди скорей, укроти! – это кричал Ковбой и обращался он… к Клоуну.
        Я невольно отпрянула от изгороди. Это уж слишком!
        -Я… я отвлекаю вас от работы, - заикаясь пробормотала я, словно меня застигли врасплох за чем-то предосудительным.
        -Вовсе нет, - сказал Клоун, но задержать меня даже не попытался.
        -Мне пора, - сказала я. – Я должна бежать… Извините…
        И бросилась по улице в обратном направлении – куда угодно, в метро, в редакцию, к черту – только бы скорей отсюда удрать, скрыться подальше от наваждения! Когда я вижу этого Клоуна, мне кажется, что я слегка схожу с ума… Чего только не передумала я, чего себе не понакрутила, плача по ночам в подушку!.. И вдруг оказывается, что первого же человека, который мне действительно понравился, по иронии судьбы, тоже зовут Сергеем. Я уж не говорю о похожей улыбке и обо всех остальных деталях, приводящих меня в смятение. Я думала, что я сильнее, что смогу достойно выдержать разлуку, а не фантазировать, не наделять любимыми чертами первого встречного… Мне стало жутко: я поняла, что завишу от Серго целиком и полностью. Тот факт, что со мной ничего не случилось в той сумасбродной поездке к морю служит косвенным доказательством какой-то неизбежности, неотвратимости… Какой – я еще и не догадывалась тогда.
 
  * * *
        Стоило мне перешагнуть порог бара, как робость сковала меня по рукам и ногам. Пришлось остановиться, потому что идти дальше я была не в состоянии. Дверь мягко закрылась за спиной. Близоруко щурясь, я разглядывала бар, освещаемый матовыми разноцветными фонариками. Увидела бармена в белой рубашке с "бабочкой", несколько парочек за столиками… Тихо бормотал с потолка телевизор, парочки мирно беседовали… После пыльной улицы полутемный бар показался эдемом.
        Серго сидел за столиком у сухой каменной стены и, склонив голову к плечу, как Жак, терпеливо ждал, пока я осмотрюсь и подойду.
        -Я жду тебя полчаса, - сказал он строго.
        -Знакомые вызвались подвезти, - промямлила я, - но не предупредили, что заедут на бензозаправку. Там мы проторчали сорок минут, а после они высадили меня за полквартала отсюда.
        -Ну и знакомые у тебя, - проворчал Серго. – У нас морду бьют за такие медвежьи услуги… Хочешь чего-нибудь?
        -А что здесь есть? – я села напротив.
        -Всё, как в Греции.
        -А обычная газировка?
        -Наверное есть и обычная.
        -Тогда мне "Крем-соду".
        -И всё?
        -Всё, - кивнула я.
        -Un moment, - он приставил руку ко лбу, как бы отдавая честь.
        Затем Серго отошел к стойке, а я сидела и смотрела на него, до сих пор не веря в реальность встречи, точно как когда-то, в первый раз… Белая рубашка "поло", светло-голубые джинсы… Почему-то пришла в голову мысль, что он, пожалуй, одного роста с Клоуном.
        Вернувшись, Серго поставил передо мной узкий, высокий стакан с газировкой.
        -Твоя содовая.
        -Спасибо. А ты?
        -Я уже. Пока дожидался тебя. В жару вредно много пить, - он сел на своё место и повернул голову, глядя в телевизор.
        -Зачем ты хотел меня видеть?
        -Ничего конкретного.
        -А всё-таки?
        -Ты же сама сказала – я хотел тебя видеть.
        -Да, но смотришь ты куда угодно, но только не на меня. Хотел видеть – смотри.
        Он перевел взгляд на меня, скользнул им по волосам, по рукам… Опустил голову.
        -Я похож на идиота, наверное….
        -Немного есть, - согласилась я и отпила газировки.
        -Тай, ты прости меня. Я чего-то тебе тогда наговорил… На идиотов не обижаются.
        -Ты не совсем идиот. Например, очень толково дал понять, что к тебе вернулась жена. К чему обиды?
        -Моя жена умерла два с половиной года назад.
        -Кто же, в таком случае, к тебе приехал? – невесело проиронизировала я.
        -Не знаю. Мы с ней чужие. Живем в разных комнатах… Чертовщина какая-то…
        -Почему бы тебе тогда не объяснить ей, как обстоят дела?
        -Она… - Серго тяжело вздохнул и сказал очень тихо:
        -Я понял, зачем она приехала. Она приехала, чтобы умереть.
        Я вздрогнула. Серго продолжал:
        -В том, что у нее случилось обострение болезни – моя вина. Мне же и расхлебывать теперь.
        -С чего ты взял, что это твоя вина?
        -А чья?
        Воцарилась пауза. Серго взглянул на меня, видно раздумывая, с чего бы начать.
        -Я тебе еще не рассказывал, - начал он. – Мне трудно говорить об этом…
        -Тогда ничего не говори. Я знаю обо всём, что с вами было. И про Марусю тоже знаю.
        -Откуда?
        -От твоей мамы.
        -Я подумал, Катерина сказала.
        -Катерина рассказала мне про твою Японку.
        Серго покачал головой:
        -Болтушка… Тебя это задело?
        -Что у тебя за работа, Серго? У вас варварские какие-то законы.
        -Ты прекрасно знаешь, что у меня за работа. А законы тут ни при чем. Поверь, наш контракт с Валерией Рёцу не очень типичен для шоу-бизнеса. Денег она на мне практически не зарабатывает. Тут не в работе дело и не в деньгах…
        -А в чем?
        -Можно мне не отвечать?
        -Я не настаиваю, - сказала я. – Но, в таком случае, можно попросить тебя об одолжении?
        -О чем угодно.
        -Пожалуйста, сделай так, чтобы я не знала о Японке ничего, кроме того, что она существует.
        -Договорились, - Серго улыбнулся.
        У меня побежали мурашки от его улыбки – я почувствовала в тот момент насколько же на самом деле его люблю.
        -У тебя круги под глазами, - сказала я, - тебе нужно отоспаться…
        Серго кивнул:
        -Я не спал пару ночей… Вот что хотел спросить: ты меня до сих пор… твоё отношение ко мне не изменилось?
        Мне показалось, что я сейчас умру. Сказать ничего не могла и только грустно улыбнулась. Серго сжал мои руки в ладонях. Ладони были горячие, в них словно пульсировало что-то – энергия, сила, свет… Я даже зажмурилась. Ему сейчас не было необходимости что-то говорить – я знала, чувствовала, осязала – меня любят. Любят так сильно и отчаянно, что я и вообразить-то не в состоянии. Откуда он брал силы? Как смог сохранить, не растратить после многочисленных потерь и разочарований этот свет? И это на него я осмелилась обижаться? Боже, да меня никто никогда так не любил и не полюбит!
        -Не смотри так пожалуйста, - попросила я, - не то я вспыхну, как вязанка хвороста.
        -Извини, - он смутился. – Извини, я просто не сдержался…
        Серго выпустил мои руки, но я по-прежнему ощущала тепло, как если бы он всё еще сжимал их в ладонях. Нахлынуло что-то радостное, ликующее, захотелось смеяться и петь, словно меня подзарядили от какого-нибудь автономного реактора.
        -Давно не выходил на сцену, к публике, - сказал он. – Обычно такие всплески нейтрализуются в свете рампы.
        -Хочешь, я повторю тебе то, что сказала в тот злополучный вечер? Я же обещала, кажется…
        -Нет-нет, - живо запротестовал Серго. – Достаточно того, что ты уже сказала.
        -Тогда я скажу другое.
        -Так, - проговорил он, - я почему-то сразу начал волноваться.
        -И есть от чего.
        -Тогда говори, не томи.
        -Я развожусь с Леонидом.
        -То есть как? – опешил Серго. – Как разводишься, Тай? Ты вообще в своем уме?
        -А вот так и развожусь.
        -Из-за меня?
        -Я не могу больше. Лучше быть одной. Так честнее, - я говорила это, а сама смотрела в стол. Не знаю, что сподвигло меня сказать о разводе (я, признаться, подумывала о нем, но так чтобы решиться – нет), возможно, просто мне до смерти хотелось, чтобы он еще раз улыбнулся, обрадованный такой новостью. Но вышло наоборот: Серго нахмурился. Он взял меня за подбородок и приподнял мне голову. Поблуждавши взглядом по застежке его рубашки, я принужденно посмотрела в глаза.
        -Исиат, - сказал Серго вкрадчиво, - не делай этого. Ты обязательно пожалеешь. Пройдет время – и ты поймешь, что я был прав. Развод – скверная штука. У Кати спроси. Она очень плохо его перенесла.
        -Но я не люблю Лёню, - беспомощно проговорила я.
        -А разве дело в любви?
        -А разве нет?
        -Твой Леонид, в любом случае, лучше меня.
        -Чем же?
        -Хотя бы тем, что не изменяет тебе.
        -Дурачок. Дело не в изменах. Дело в том, что я тебя…
        Он приложил палец к моим губам.
        -Тс-с. Хватит об этом, - сказал Серго. – И чтобы я больше не слышал от тебя ничего подобного.
        -Как скажешь, - покорно согласилась я. Теперь уж сама взяла его за руку и приложила ладонью к своей щеке. Ладонь была обычная, совсем не горячая. Я закрыла глаза.
        -Мне очень плохо без тебя, - сказал он. – Меня ломает. Я только о тебе и думаю.
        Я улыбнулась.
        -Знаешь, - проговорила я, сама не понимаю зачем, - Катя рассказала мне еще и о цыганке, которая напророчила тебе проклятье.
        Серго промолчал. Я открыла глаза и посмотрела на него. Он сидел, опустив голову.
        -У меня бы не хватило сил жить с этим жутким приговором, - сказала я. – На твоем месте я бы, пожалуй, могла изменить своим принципам и наложить на себя руки.
        -Это не выход. Поступить так – легче легкого. Я обязан жить с этим. Понятия не имею ради чего, но обязан. И я буду жить. Они обе завещали мне свои жизни… Жаль, что Ларку уже не спасти. Я не умею воскрешать людей… Тебе ни в коем случае нельзя разводиться с Леонидом. Ты, надеюсь, понимаешь, почему я настаиваю чтобы ты от него не уходила?
        -Ты имеешь в виду предсказание цыганки?
        Он кивнул.
        -Но, живя с ним, я буду думать только  о тебе...
        -Сдается мне, что твоя семья с Леонидом - это важно. Очень важно. Я… боюсь за тебя, Тая.
        Вновь последовала пауза, в конце которой Серго, взглянув на меня, сказал:
        -Пожалуй, мне нужно что-нибудь выпить.
        -Тогда и мне чего-нибудь покрепче, чем содовая.
        -Например?
        -Очень сухой "Мартини", например.
        Серго осторожно забрал у меня руку и отошел к стойке бара.
        -Ты пойдешь на свадьбу к Катерине? – спросил он, вернувшись с "Мартини" в коническом фужере и со своим коньяком.
        -А ты?
        -Обязательно. Яша просил быть его свидетелем.
        -Кто он, этот Яша?
        -Он - продюсер нашего сериала. Там я с ним и познакомился. Хороший парень. Катерина заслужила немного счастья.
        -А ты не предполагаешь, что, выйдя за него, она наоборот будет несчастна?
        -Повторяю: не в любви дело. Семейная жизнь должна иметь под собой гораздо более прочный фундамент. Где гарантия, что выйдя, например, за меня, она была бы счастлива? Все сто лет нашего знакомства Катя проплакала. Я знаю. Мне не по силам сделать ее счастливой, а вот Яшка – может. Он другой, не то что я…
        -И всё равно, я не согласна, - я вынула из фужера соломинку и попробовала "Мартини". Как раз то, что нужно.
        -Твоё мнение значения не имеет, - сказал Серго. – Я верю своим глазам – Катя плакать перестала, похорошела, снова чуть-чуть располнела (ей это очень идет, между нами говоря). Когда полные женщины худеют, они вовсе не становятся привлекательней.
        Я улыбнулась.
        -Забыла спросить о Петьке. Как он?
        -Позавчера пришло письмо, - он отпил коньяк. – Ходит в летний лагерь, нашел друзей… Уезжая он кое-что тебе передал, но вещь очень хрупкая.
        -А что это?
        -Тебе понравится.
        -Я заинтригована.
        -Он в "Равноденствии" – зайдешь как-нибудь, я отдам.
        -Жаль, что мне не удалось попрощаться с мальчишкой…
        -Мы звонили, но мобильный был отключен, а домашний телефон не отвечал… Я даже не поблагодарил тебя за то, что ты сделала для Петьки.
        -И не нужно. Я не ради благодарности это делала. Мне было необходимо общение с ним. Я даже не знаю, кто из нас больше нуждался в моих поездках, - я посмотрела на Серго через "Мартини". – За что пьем?
        -За тебя.
        -Давай тогда уж лучше "за нас".
        -А понятие "мы" еще не утратило своей актуальности?
        -Для меня нет.
        -Bon voyage, - сказал Серго, подняв свой коньяк.
        Я сделала ответный жест. Серго выпил коньяк и поставил стакан на стол. Он был немного странный сегодня. Не то виноватый, не то… Что? Что там у него в глазах? В полумраке они совершенно черные, как уголья.
        -Как ты жила всё это время? – вдруг спросил он.
        Я пожала плечами.
        -Жила, работала… Гуляла по Москве с подругой… Почему ты спросил?
        -Ты загорела, будто была на юге, и вообще - какая-то другая.
        -Какая другая?
        -Немного сменила прическу, похудела…
        -Разве? – рассеянно спросила я.
        -Похудела, - убежденно сказал Серго.
        Я снова неопределенно пожала плечами.
        -Серго, ты помнишь ту мелодию?
        Я напела песню по-русски:

Ты другая теперь, я знаю.
И другое небо в твоих глазах.
Я в толпе тебя не узнаю.
Не увижу смысла в твоих словах.
Забываясь, я слышу голос.
Принимаю тени за яркий свет.
Лихорадочная весёлость
И счастливый смех.

        -Да, именно эта мелодия. К своему стыду я даже не знаю, что это за песня.
        -Ничего удивительного – она совсем новая. Челентано, "Confessa". У меня всегда слезы наворачиваются – очень красивая мелодия. Таких мало. Представляешь, я нарочно слазила в Интернет и нашла перевод.
        -Я так нахально вел себя тогда, на дне рождения Дубенко… - он покачал головой.
        -Ты был так близко… У меня закружилась голова.
        -Ты наверное уже сотню раз покаялась, что связалась со мной… Я, как обычно, создаю окружающим кучу проблем, а уж тем, с кем близок – в первую очередь…
        -Не думай об этом, Сереж.
        Он вздохнул.
        -Мы знакомы с тобой восемь месяцев. Восемь. Будто вчера было: ты пришла в "Равноденствие" с этим своим диктофоном… Мне показалось, что я уже видел тебя где-то.
        -А ты меня не впечатлил – я считала что знаменитый Бежин повнушительней: шире размера на два и гораздо выше.
        Серго засмеялся:
        -Мне все об этом говорят. На самом деле я тощий коротышка.
        -Не тощий и не коротышка, но всё-таки не такой, как в кино. Это здорово, что ты не такой…
        Я помолчала, почувствовав волнение и внезапную растерянность. Вопросы, мучившие меня на протяжении двух месяцев, снова припомнились. Радость от встречи постепенно притупилась, вещи опять встали на свои места. "И возвращается ветер на круги своя"…
        -Что с нами будет дальше? – проговорила я. – Как быть? Я теряюсь.
        -По-моему, нам с тобой пора подумать о себе. Там поглядим, быть может проблем поубавится.
        Я допила свой "Мартини", звякая льдом, и поставила фужер на стол.
        -Лёня сегодня дома… Серго, спрашивая, как нам быть, я совсем не то имела в виду, я…
        -Тай, - сказал он серьезно, - если ты думаешь, что я устал от психованной жены и затащил тебя в этот подвал только потому, что мне не с кем спать, то ты очень ошибаешься. Мне есть с кем спать, но я ненавижу измены. Я не хочу больше измен, Тай. Я хочу быть с тобой. Только с тобой.
        Я слушала его и сердце мое колотилось где-то в горле – даже в глазах, в такт ударам, то темнело, то светлело.
        -Почему ты молчишь? – спросил Серго. – Я мелю чушь, да?
        А молчала я потому, что мне изменил голос и я никак не могла с собой справиться. Бежин, как всегда порывистый и быстрый, истолковал молчание по-своему.
        -Я готов завоёвывать тебя снова, - сказал он решительно, почти с вызовом.
        -Но я не сказала "нет", - выдавила я.
        -Ты вообще ничего не сказала.
        -Эх, мужчины, мужчины…
        -Но я же не умею читать мысли, - по-детски обиделся Серго.
        -Да, глупый, да! Я на всё согласна, только бы с тобой.

Серго
        Меня словно кто толкнул. Я вздрогнул и открыл глаза. Тишина, темень… Только приборная доска светилась. Без каких-то минут три. Ч-черт! Зачем я пообещал Лоре быть дома в десять?! Кто меня тянул за язык, а?.. Таисия спала на моем плече. Мы приехали сюда, в лесопарк, около шести часов вечера и не могли оторваться друг от друга часа три. Благо, место глухое и нелюдное… А потом я, видно, вырубился….
        -Исиат!
        -Что? – пробормотала она, еще не проснувшись.
        -Просыпайся, - я поцеловал ее. – Давай, Тай, уже почти утро. Мы заснули – вот дуралеи!
        -Я будила тебя, но ты не просыпался, - она зашевелилась, потягиваясь. – Я правда будила. А потом и сама уснула.
        -Две ночи, как дурак, маялся бессонницей…
        -Всё правильно – ты же не железный.
        -Не знаешь, где моя рубашка?
        -Посмотри на переднем сидении.
        Свет включать не хотелось. Я пошарил на передних сидениях и ничего не нашел. Спасибо хоть брюки на мне.
        -Одевайся, я пойду, разомну ноги.
        -Только не уходи далеко – я боюсь одна, среди леса.
        -Ужастиков насмотрелась, - определил я.
        -Да ну тебя, - отмахнулась она.
        Я только сейчас понял почему вижу в "кромешной", как казалось, темноте – на небе вырисовывалась почти полная луна. Было тепло. Я прошелся вокруг машины – ноги и спина совершенно затекли.
        -Эй! Вот твоя рубашка, - Таисия протянула мне рубашку из открытой дверцы.
        -Спасибо.
        Она тоже вышла из машины, потянулась, огляделась.
        -Хорошо-то как! Давай почаще сюда приезжать?
        Я обнял ее за талию. Пел сверчок, пахло какими-то цветами… Уезжать не хотелось до жути. Как-то разом вспомнилась точно такая же Луна, берег моря миллион лет назад, когда Лора танцевала для меня на гальке и пела песню из сериала про Дэйла Купера… А сейчас – Лора меня ждет, потому что я обещал, но не пришел и не позвонил. Ей нельзя волноваться…
        -Тай, поехали, - шепнул я. – Потом. Завтра. Обещаю – мы сюда вернемся.
        -Ловлю на слове.
 
  * * *
        Она помахала рукой и захлопнула дверцу. Я подождал, пока дверь подъезда закроется за ней. Таисия не захотела, чтобы я проводил ее до квартиры. Пришлось уступить… Пока ехал домой, раздумывал, что может меня сейчас ожидать. В любом случае не лишним было морально подготовиться ко всяким неожиданностям. Так и тянуло позвонить домой, тем более, что я обнаружил мобильный отключенным: судя по всему, он так и оставался отключенным с утра. Но звонить домой не стал. Вместо этого – набрал номер Исиат.
        -Ты сумасшедший, - сказала она. – Ну кому еще, кроме тебя, может прийти в голову звонить среди ночи на домашний? Я выскочила нагишом из душа – хорошо еще, что телефон стоит неподалеку. Иначе пришлось бы мчаться через всю квартиру…
        -Дальнейших деталей не нужно, - предупредил я, - не то сейчас вернусь.
        Она засмеялась.
        -Я не разбудил твоего благоверного?
        -А его нет. Я думаю, что его снова вызвали в больницу. Ты откуда звонишь?
        -С кольцевой дороги. Минут через десять буду дома.
        -Желаю удачи.
        -Спасибо. Удача мне сейчас не помешает. Я еще ни разу не забывал о Лоре. Совестливый сукин сын – обычно выполнял обещания.
        -Я уверена – всё обойдется.
        -Ну, раз ты уверена, то я спокоен.
        -Сереж, я замерзла и стою в луже…
         -Еще пару слов.
        -Говори же их наконец, - смеялась она.
        -Меня снова пригласили в кино. Я забыл тебе об этом сказать. Продюсер всё тот же, Яша Гольдштейн.
        -Ты согласился, надеюсь?
        -Пока раздумываю.
        -Сценарий есть?
        -Есть, как не есть?
        -Почитать дашь?
        -Я сам его тебе почитаю. Завтра, в лесопарке.
        -Завтра у Лёни ночное дежурство.
        -Понял.
        -Лесопарк – это здорово, но, менее чем на двенадцать часов полного комфорта, я не согласна. Когда романтики слишком много, она уже в тягость. В лесопарк поедем, когда Лёня будет дома.
        -Уговорила, - сказал я и подумал, что женская логика совершенно не логична, но определенно нравится мне. – Тай, ты можешь дать мне послушать какую-нибудь свою любимую музыку?
        Она, видимо от неожиданности, немного помолчала.
        -Тебе зачем?
        -Любопытно.
        -Обещаешь хорошо обращаться с дисками?
        -Обижаешь! Могла бы и не спрашивать!
        -Не дуйся, просто они мне очень дороги. Завтра прихвачу с собой парочку дисков. Спокойной ночи, мой хороший.
 
  * * *
        Запрокинув голову я стоял возле подъезда, стараясь разглядеть, виден ли свет в моих окнах. Для того чтобы узнать это точно, требовалось отойти от дома метров на пятнадцать. Не знаю, лучше или хуже почувствовал бы я себя, увидев, что свет горит… Как только задумался об этом, мне стало совершенно безразлично, хотя я всё еще стоял, задрав подбородок кверху. Где-то взвыла автосигнализация, но быстро замолкла. Лишь коты орали в кустах. Сенсор неохотно среагировал и открыл мне дверь подъезда. Я убрал ключи в карман со странным чувством… Страшно мне было что ли? Сейчас ставят на подъезды новомодные замки с кодом – хочешь, набирай цифры, хочешь - звони хозяевам по домофону, хочешь – ищи в кармане ключи от квартиры и прикладывай к определенной точке панели особый брелок для ключей… Вот такие мысли лезли мне в голову, когда я поднимался домой на лифте… Несерьезный я всё-таки человек…
        А в квартире поджидала тишина и темнота. Я беззвучно закрыл за собой замок и прислушался еще раз. Ничего… Лора спала в маленькой комнате. Дверь была распахнута. Окно – тоже. По комнате гулял сырой рассветный ветерок. Я подошел к окну, закрыл его и склонился над спящей Лорой, стараясь вычислить ее состояние. Выглядела она совершенно безмятежной. Неверный свет едва народившегося утра облекал ее призрачным сиянием и она напоминала Спящую Красавицу на белом ложе… Облегченно вздохнув, я вышел из комнаты, стягивая с себя рубашку через голову. Замок на двери в Лорину комнату слегка щелкнул, когда я прикрыл дверь. Вряд ли Лора услышала его – она наверняка под действием лекарств. Теперь оставалось со спокойной душой сходить в душ и залечь спать часов на шесть-восемь. Я только теперь понял, насколько устал за месяц, а от постоянного недосыпа побаливала голова… Неврастеник, ежу понятно.
 
Тая
        В августе начались съемки детектива, где Серго исполнял главную роль. Сначала он собирался отказаться (Бежин не любил детективы), но, к счастью, передумал. А передумал он, надо сказать, по двум причинам – я уговаривала его с настойчивостью, которой он не мог противостоять, и еще – не хотел обидеть Яшу Гольдштейна, отвоевавшего для него роль в яростных спорах с режиссером. Режиссер упрямо хотел на эту роль одного популярного актера, чье имя уж очень часто мелькало в то время в титрах телесериалов про уголовный розыск. Гольдштейн не поскупился на эпитеты, заявив, что в таком случае детективчик окажется очередной "шнягой" снятой с конвейера однотипных теле-боевиков, где на экране – одно и то же лицо. Я думаю, насчет "шняги" Яша погорячился, но в чём-то он, несомненно, прав. В конечном итоге, никто не прогадал, а особенно я. Мне представилась возможность побывать на съемках и я видела, как режиссер, в первый же съемочный день, радостно жал Гольдштейну обе руки и благодарил за то, что Яша не сдался, и убедил работать именно с Бежиным.
        Как правило, я быстренько забегАла в редакцию, а потом ехала в какую-нибудь точку города, где предполагались натурные съемки. Киношники торопились: натура уходила, солнца поубавилось, а Бежин вот-вот уедет в Омск, на гастроли… Меня повеселил тот факт, что Серго играет наёмного убийцу. Это он-то, кто за всю жизнь пальцем никого не тронул! Драки в детстве я исключаю. Хотя… наверно, его герой не должен походить на убийцу и палача.
        Сюжет таков: милиция разыскивает исполнителя нескольких громких заказных убийств. Сбивается с ног, разбивается в лепешку, носом землю роет, но так и не находит никаких зацепок, хотя знает и заказчиков, и причины каждого убийства… Киллер прекрасно владеет всеми видами стрелкового оружия, работает быстро, чисто, профессионально. Никто ни разу его не видел, оттого и дали ему прозвище "Фантом". Параллельно развивается другой сюжет, история любви одного из "оперов" и вдовы первой жертвы "Фантома". Убитый был пожилым и безобразно толстым, его вдова – совсем еще девочка, а "опер" так убийственно очарователен, что эта девица влюбляется в него до безумия. Очень скоро, впрочем, она обнаруживает, что ее избранник – далеко не ангел. Он жесток и самовлюблен. Щенок, сделавший пи-пи в его ботинок вылетает в окно, а вдовушка, завизжавшая при этом от ужаса, получает крепкий удар по лицу. Однако, после таких происшествий, девушка не бросает нашего "опера", а напротив, привязывается к нему еще сильнее… Короче говоря, действие фильма развивается по всем законам психологического детектива. Остроумный юмор и грамотная режиссура (режиссер только что возвратился со стажировки в Голливуде) давали ему все шансы стать не шнягой, а событием. Надеясь, что киношники не уронят планку, высоко поднятую талантливым сценарием, я уже обдумывала новые материалы для "Найса".
Нетрудно догадаться, что "опер" оказался тем самым призраком-убийцей. Раскрыла его вдовушка. Она же и застрелила его в момент, когда ей самой грозила верная погибель (читая эту сцену в сценарии, я взвизгивала от страха). Сейчас, когда я уже видела фильм, скажу со всей ответственностью: воплотить на экране столь сильную и многогранную личность по плечу далеко не каждому из современных актеров. А Серго легко это сделал. Он был твердо убежден, что однозначно плохих и однозначно хороших людей на свете не существует. Потому-то его работы объемны, реальны и "дышат".
        А что происходило со мной, когда на съемочной площадке Серго целовал актрису, игравшую вдовушку!!! Напрасно я старалась убедить себя, в том, что это – только работа. Мне было очень-очень не по себе. Серго, конечно, не мог не заметить мое смятение и запретил (именно запретил!) появляться на съемках в последующие два дня: предстояли довольно откровенные сцены. Серго заявил, что не желает получить за них от меня по морде… Да уж, присутствуй я тогда на съемках, мне стало бы уж точно не до здравых рассуждений о многотрудном ремесле актера. Я убедилась в своей исключительной ревнивости, когда смотрела фильм. Достаточно было взглянуть на партнершу Серго в этих сценах, как возникало неуемное желание расколотить телевизор… Справедливости ради надо сказать, что сцены просто великолепны – оттого-то настолько взволновали меня.
        К Серго непрерывно лезли репортеры, телевизионщики, массовка. Вопросы, автографы… Я могла только удивляться его выносливости и доброжелательности – на втором десятке "ходоков" всеобщее внимание начинало меня раздражать, а Серго напротив – только шире улыбался… По сути, я не знала, каков он "в миру". Даже не задумывалась об этом почему-то, хотя меня немного удивляла самоотверженная преданность ему Кати. Его все любили – это было видно невооруженным глазом, но разглядеть каких-то глобальных причин для всеобщей любви я так и не смогла. Его нельзя было не любить – вот и вся причина. Я начала было ревновать Серго к съемочной группе, следить, не обнаружится ли намека на то, что он водит меня за нос (ведь должна же быть ПРИЧИНА!), а потом как бы посмотрела на себя со стороны и поняла, что веду себя, как дура. Если бы он действительно что-то скрывал, то обязательно выдал бы себя. Каким прирожденным и опытным конспиратором нужно быть, чтоб не допустить ни малейшей оплошности в обстановке отнюдь не располагающей к сосредоточенности!  Штирлиц и тот садился в лужу! А Серго слишком добродушен, чтобы коварно врать и изворачиваться. Он не скрывал от меня, что женщины – если не цель его жизни, то точно ее главное украшение. Он такой, что ж поделать – его не переделаешь, не перекроишь… Вместе с тем Серго свято охранял мою честь, как если б то была честь его собственная. Наблюдая за ним "в миру" я вскоре увидела, что он подчеркнуто осторожен с дамами, несмотря на комплименты гримершам и костюмершам, на дружеские поцелуи с коллегами и пропускания в двери неизвестных особ женского пола… Он был, кажется, абсолютно доступен и, вместе с тем, далёк. Так далек, что и за тыщу лет не доберешься, со скоростью света… Он воспринимался мною как два разных человека: мой и - тот, что в телевизоре. Я любила их обоих, "моего" немного больше, хотя от "телевизионного" порой захватывало дух… Подозрения немедленно скатывались с него, как с гуся вода – он вел себя со мной так, что ни у кого не возникало сомнений: интересую его только я, хотя комплиментами (меня) он одаривал редко. Это была еще одна из великих загадок Бежина.
        В самом начале я чувствовала себя не очень уютно, когда в перерывах Серго подсаживался поближе или садил меня к себе на колени. Я всё время косилась по сторонам – мне казалось, что вокруг только и делают, что обсуждают нас. А народ-то не находил ничего особенного в том, что каждый перерыв мы уединяемся в сторонке. Более того, нас начали приглашать вдвоём на вечеринки. Я вошла в роль и с удовольствием обозревала окрест сплошную женскую зависть. Актриса, игравшая вдовушку, была очень неравнодушна к Серго. Он это почувствовал и вне съемочной площадки перестал ее замечать ("Здравствуй", "До свидания" – и всё! – "вдовушка" была в отчаянии). К концу первого этапа съемок передо мной уже лебезили все без исключения и называли Таечкой. Знаю, были и такие, кто за глаза окрестил меня "его шлюхой", но это совершенно не задевало.
С помощью Серго я познакомилась на "Мосфильме" с массой интересных людей и накопила гору материала для работы…
 
Серго
        Гастроли предполагались на три недели. Посовещавшись с Лорой, я нанял сиделку, медсестру (не с тем, чтобы следила за поведением Лоры, а с тем, чтобы навещала и не давала замыкаться в себе – медсестра была пожилой и опытной - всю жизнь проработала в "Кащенке", знала что к чему), но всё равно не мог спокойно спать в этой Сибири, будь она неладна (да простят меня ни в чем не повинные сибиряки!). Чуть ли не каждый день я звонил в Москву, Лоре и Исиат. За Лору постоянно отвечала медсестра, потому, что "хозяйке" было не до меня: она то училась печь пирожки и оладьи, то читала…
        В целом, гастроли шли отлично: мы возили самые кассовые спектакли. Между делом успевали еще и репетировать "Саломею" к открытию нового сезона. Меня затаскали по местным телестудиям и радиостанциям, где чуть было окончательно не споили к чертовой бабушке. Женщин при всём при этом было полным-полно. Они как бы прилагались к культурной программе в качестве приза. Мужики наши словно с ума посходили – такого количества красивых женщин им не снилось. Дин и Левка, вынужденные сидеть в гостинице со своими дамами, помнится, никак не могли взять в толк, почему я не проявляю рвения в покорении сердец сибирячек, тем более, что всеобщее внимание приковано в первую очередь ко мне. Вместе с тем они, я знаю, подолгу обсуждали со своими половинами невероятное событие: Бежин прекратил "шляться по бабам" и радовались за меня. А мне ничего не хотелось – ни светских визитов, ни приключений – хотелось только в Москву, к Тае… Иногда мы выбирались с Катей в какое-нибудь кафе (вскоре после с гастролей должна была состояться ее свадьба), а чаще всего я просто валялся на кровати в своем номере, нажимал на кнопки пульта дистанционного управления телевизором, и лениво следил за очередным боевиком. Там же, в Сибири, меня угораздило снова начать курить – съемки в роли супермена бесследно не прошли (режиссер заставлял дымить в кадре практически беспрерывно – для него это было едва ли не важнейшей деталью в характеристике "плохого парня"). От этой заразы я избавлялся потом несколько месяцев…
 
  * * *
        Мне открыл высокий, полноватый субъект. Симпатичный, но с кислой миной на лице. Я бы назвал эту мину "вечной озабоченностью". Такие люди, как правило, оказываются занудами. Они склонны выдумывать для себя проблемы и создавать неприятности из воздуха.
        -Здравствуйте, - сказал я, изобразив самую приветливую улыбку из набора имеющихся и протянул "озабоченному" руку. – Ты – Леонид?
        -Да, но чем обязан? – он пожал мою руку и одновременно застегнул верхнюю пуговичку на рубашке. Рука его была тонкой и нежной, но рукопожатие мне понравилось – крепкое.
        Я молча отодвинул Леонида с дороги и закрыл за собой дверь.
        -Ты меня не знаешь, - отрапортовал я. – Меня зовут Серго.
        -Очень приятно, но я не понимаю…
        -Нужно поговорить.
        -Кто-то из ваших родственников лечится у меня в отделении? – сообразил Леонид и на душе у него, по-моему, отлегло.
        -Слава Богу, нет, - огорошил его я. – Я - актер. Тот самый, о котором тебе говорила Таисия.
        -Так это вы? Да, точно, теперь я вас узнал, - выражение его лица стало совсем уж озабоченным. – Но зачем вы сюда пришли? Вам не хватает визитов в мое отсутствие?
        -Я же сказал: нужно поговорить.
        -О чем нам говорить? О том, как бы половчее поделить Таю? Быть может, график составим?
        -Послушай, я не скандалить пришел. Делить ее тоже не собираюсь, а прятаться мне надоело.
        Он сел на полку для обуви посреди щеток и разноцветных кремов.
        -Я старался. Я пытался, - сказал Леонид кисло. – Я пять лет пытался сделать так, чтобы она была мной довольна, ни в чем не нуждалась… Но ничего не вышло.
        Я стоял перед ним и моё нахальство улетучивалось. Теперь, вместо соперника, я увидел в нем товарища по несчастью – у обоих нас не склеилась семейная жизнь.
        -Да что я тебе рассказываю? – поднял глаза Леонид. – Откуда тебе знать? Ты поиграешь с ней и бросишь. У вас ведь, у артистов, ничего святого – пересмешники вы.
        -Ты водку пьешь? – спросил я.
        От внезапности он опешил. Направляясь сюда, я был уверен, что спиртное обязательно понадобится. Потому, по многолетней привычке мириться с обидчивыми подданными Мельпомены, захватил его и сегодня.
        -Да, - обалдело кивнул Леонид, – иногда… Вообще-то я не пью…
        -Я тоже не пью. Почти.
        С этими словами я подхватил его под руку и поднял с тумбочки. Он удивленно на меня поглядел. Леонид был немного выше, а потому, невольно, глядел свысока…
        -Пошли, - обняв за плечи, я повел его на кухню, а попутно – выдернул из розетки телефонный кабель (необходимо было исключить любую возможность вклинивания Таисии в наш разговор). – У тебя есть мобильный телефон?
        -Нет, у меня пейджер… А что?
        -Замечательно, - сказал я, не отвечая, а только улыбаясь многозначительно.
 
  * * *
        Через полтора часа мы ополовинили мою бутылку водки, слегка подразгрузили холодильник и, как позже оценила ситуацию Исиат, "спелись". Леонид рассказал мне о своей семейной жизни, а я ему – о своей. Молва обвиняет врачей в беспробудном пьянстве, но у Леонида не имелось такого как у меня стажа возлияний, и развезло его быстро. Даже слезу пустил. Я немного удивился такому повороту дела, поскольку молве верил… Короче говоря, общий язык мы нашли.
        -Думаешь, я не соображаю, почему она выбрала тебя? – говорил Леонид, любовно трепя меня по плечу. – Ты – моя противоположность. Я ни за что не додумался бы заявиться вот так, с бутылкой… Надоел я ей. Устала она…
        -Ты не прав, Леонид, - возразил я. – Она о тебе много хорошего говорит.
        -И что же она такого хорошего говорит? – Леонид тряхнул головой, да так, что едва под стол не скатился. Я посадил его обратно.
        -Говорит, что характер у тебя золотой и аппетит хороший. Всё дело, Лёнька, в том, что у вас нет детей. Были бы дети, глядишь, и утряслось бы.
        Леонид промолчал в ответ на мою провокацию и только вздохнул.
        -А лечиться не пробовал? – пошел я ва-банк.
        -Какое там "лечиться"! Мне даже самый радикальный метод, операция, не поможет. Я подумывал из Дома Ребенка усыновить, но Тая выступила решительно против. Она дурной наследственности боится – и она права – время-то какое! Ты сам знаешь…
        Еще через час с небольшим мы почти прикончили водку и Леонид притащил из гостиной новехонькую гитару. Я припомнил, как недавно Таисия ворчала, что, мол, дома и так несусветная пылища, а этот еще и гитару приволок – ни слуха, ни умения, ни голоса, а туда же – на гитаре бренчать. Леонид попытался исполнить "Баньку по-белому", но запутался в ладах. Я отобрал у него инструмент и подкрутил колки. Хозяин смотрел с уважением и отказался брать гитару назад:
        -У тебя лучше получится, я уверен.
        И я запел "Баньку по-белому". Леонид опять прослезился.

Протопи ты мне баньку по-белому, -
Я от белого свету отвык, -
Угорю я – и мне, угорелому,
Пар горячий развяжет язык…

        Я люблю Высоцкого, но никогда не соглашаюсь петь его со сцены. Петь Высоцкого со сцены имел право только сам Высоцкий. Он не для залов, а для кухонь, для друзей… Допели мы уже дуэтом и Леонид сказал, утирая слезы:
        -Серега! Я тебя люблю!
        И полез обниматься. Я честно вытерпел, но целоваться не дал.
        -Было время, когда я тебя ненавидел. Можешь себе представить? – продолжал Леонид.
        -Я тебя тоже… не уважал.
        -А ты меня за что?
        -Понятия не имею.
        Мы пожали друг другу руки и в эту минуту в прихожей хлопнула дверь.
        -Это она! – испуганно втянул голову в плечи Леонид.
        -Ее я беру на себя, - шепнул я в ответ.
        -Лёнь, ты дома? – послышался голос Таисии. – Почему ты не подходишь к телефону? Я битый час звонила, подумала уже, что тебя вызвали в больницу… Ты где?
        -Здесь, - пискнул Лёня и спрятал почти пустую бутылку под стол.
        -Я хотела послать тебя за хлебом. Мне пришлось ехать за интервью в Солнцево. Если ты не знаешь – это за кольцевой дорогой. Этот хам сказал, что у него личный автомобиль сломался, а казенный он просто так не гоняет… Устала, как собачонка, а тут еще этот магазин… Ну, где же ты?
        Она появилась в дверях. В руках – полиэтиленовый пакет с "нарезным" батоном. Сначала Исиат не поверила своим глазам. Когда же стало ясно, что я – это я, а не галлюцинация, ее пальцы разжались и пакет с хлебом упал на пол. Сидя на стуле я наклонился и поднял его.
 
Тая
        Я мгновенно поняла, зачем, звоня из Омска, Серго допытывался, когда у Лёни суточное дежурство и сильно ли меня загружают на работе. Выходит, едва приехав, он сразу же направился сюда, чтобы подловить Лёньку дома, до того как тот уйдет на сутки.
        -Что здесь происходит? – только и смогла сказать я.
        -Ничего особенного, - невинно ответил Серго. Рядом с ним, прислоненная к ножке стола, стояла Лёнина гитара. – Обыкновенный мужской разговор.
        -А ну-ка, дыхни, - приказала я ему, нахмурившись погрозней.
        Бежин закрылся от меня пакетом с хлебом. Тогда я шагнула к отворачивающемуся Лёне и дернула за плечо. Он, обреченно, обернулся.
        -Стой! – схватил меня за руку Серго. – Мы женщин не приглашали. И вообще – мы не дебоширим, не деремся. В чем проблема? Ну, выпили немного… Тебе завидно что ли? Сидим тихо, тугейзером, никого не трогаем и починяем примус, а ты врываешься, начинаешь права качать. Это моветон, хозяйка. Где твое гостеприимство?
        -Я тебе сейчас такое гостеприимство устрою! – вскипела я и вкатила ему оплеуху.
        Не пощечину, не подзатыльник, а именно оплеуху. По шее, сбоку. Я готова была его убить: это же надо додуматься заявиться к Леониду!
        -А ты-то, Леонид, как тебе не стыдно! – возмущенно проговорила я.
        -А вот не стыдно! – вдруг высказался мой благоверный. – Я тоже имею право на личную жизнь и друзей.
        -На друзей?! – воскликнула я.
        Что здесь произошло без меня? Что Серго сотворил с Лёней? Я думала, он только женщин преображает до неузнаваемости – оказывается, мужчин тоже?
        -На друзей? – продолжала я. – Этот тип уже друг тебе? Что ты несешь, ты свихнулся? Он – мой любовник, а ты называешь его другом?!... А ты, грузинский шпион, не смей смеяться! Вы оба – дураки! Великовозрастные придурки! Видеть вас не хочу, идиоты!
        -Тая, - Бежин поднялся с табуретки.
        -Глаза б мои тебя не видели! – крикнула я, оттолкнула его и бросилась в прихожую.
        Там я кое-как влезла в туфли и ушла, хлопнув дверью.
 
Серго
        Мы переглянулись и пожали плечами как зеркальное отражение друг друга.
        -Нервная у тебя жена, - заметил я и сел обратно.
        -Экспансивная, а не нервная. Фейерверк.
        -Как ты думаешь, куда это она?
        -А чего думать? К Анжелике со второго этажа.
        -Ты точно знаешь?
        -Она не настолько психованная, чтобы бежать вон из дома.
        -Мне показалось, ей больше понравилось бы, перережь мы друг другу глотки кухонными ножами.
        -И мне тоже, - согласился Леонид, доставая из-под стола спасенную бутылку.
        -Вот что, Лёнь: пусть она там с этой, как ее, со второго этажа?
        -С Анжеликой.
        -Да, с Анжеликой. Пусть она с этой Анжеликой поболтает, пожалуется ей от души, а я потом за ней схожу.
        -Она тебя побьет.
        -А я ее не боюсь. Рука у нее легкая, - я потер ушибленную шею. – Правда, бьет она ею, оказывается, как мужик, всем организмом. Тебя она частенько бьет что ли?
        -Не-е. Ни разу не била. Я слыхал, что лупят они только того, к кому неравнодушны.
        -И тебя это огорчает?
        Леонид подумал, поглядел на меня и улыбнулся.
        -Нет.
        -Тогда – забудем.
        -Ага, - ответил он охотно. – Давай еще Семеныча. У тебя грандиозно получается.
        Тогда я спел ему любимую:

Дом хрустальный на горе – для нее,
Сам, как пес бы, так и рос в цепи.
Родники мои серебряные,
Золотые мои россыпи…

        Текст Леонид не знал, но подвывал исправно. Мы прикончили водку и музицировали еще довольно долго, так что я совсем охрип.
 
  * * *
        "Анжелика со второго этажа" была счастлива видеть меня. Она раскрыла рот, да так и не закрыла его на протяжении последующей мизансцены. Услышав мой голос, когда я вежливо здоровался с онемевшей Анжеликой, Таисия налетела из комнаты, словно коршун:
        -Смешно получилось, да? Что это еще за комедия? Чего ты притащился? Кто тебя просил приходить?
        -Чтоб ты знала, я не могу спокойно жить, когда моя совесть не чиста.
        -Ах, ты совестливый у нас?! – она схватила меня за грудкИ и тряхнула с силой, которую я в ней не предполагал.
        -Давай помиримся, Исиат. Не злись.
        -Буду! Буду злиться! Ты вывел меня из себя! Возраст Христа! Ума нет ни капли!
        Таисия отпихнула меня и выразительно постучала пальцем себе по лбу.
        -Проваливай к нему. Можете до утра квасить, гомачьё.
        Я не узнавал ее – обычно спокойная, иногда флегматичная, Тая превратилась в разъяренную фурию. Красивая стала, как никогда! Не мог я просто так уйти, ни в коем случае! Скорее дал бы ей себя растерзать.
        -Убирайся, говорю тебе! – приказала она, сверкая глазами.
        -Пойдем вместе?
        -Убирайся!
        -Ну хочешь, я расквашу ему нос или заставлю поставить мне бланш под глаз. Хочешь?
        -Вытряхивайся отсюда немедленно!
        Тут мы оба обратили внимание на Анжелику. Она так и стояла возле входной двери с открытым ртом и выпадывающими глазами. Судя по всему, мой визит потряс ее до глубины души.
        -Мы свели с ума твою соседку, - озадаченно сказал я, без особого успеха помахав рукой у той перед носом. – Она плохо выглядит. Ты не предупредила ее, что твой любовник – звезда мыльных опер?
        Таисия взвизгнула от ярости, открыла входную дверь и выпихала меня на лестничную клетку.
 
Тая
        Только я хотела повернуть обратно в квартиру и эффектно захлопнуть дверь у Серго перед носом, как он крепко обхватил меня за талию одной рукой, а другой захлопнул-таки дверь соседкиной квартиры. Я принялась отбиваться – но куда там.
        -Что на тебя нашло сегодня? – запыхавшись проговорила я, отдирая от себя его руки. – Пусти меня, я не убегу.
        Но Серго не отпустил, пока не довел меня до площадки между вторым и третьим этажами.
        -Ну, и зачем ты его напоил? – спросила я, прислоняясь к стене.
        -Так вот в чем дело! – засмеялся Бежин. – Мы с тобой почти месяц не виделись, а ты, ничего не выяснив, сразу полезла драться. Честное слово, я ничего у него не выпытывал… Пришел, чтоб помириться.
        -А ты с ним ссорился?
        -Нет, но… Терпеть не могу, когда меня ненавидят… Эй, не кусайся, у меня завтра съемка в "Поле чудес".
        В перерывах между фразами мы целовались с такой взрывоопасной страстью, что будь мой дом деревянным – лестница вспыхнула бы, словно порох.
        -От тебя разит, как из винного магазина… Знаешь, что бывает за выкрутасы вроде твоего визита?
        -Морду бьют.
        -Хуже.
        -Что может быть хуже мордобоя?
        -До тела не допускают, - сказала я, повиснув у него на шее.
        -Какой ужас! Ты права – это хуже мордобоя.
        -Со… Создается впечатление, что ты мечтаешь подружиться со мной семьями… И что это будет?.. Шведская семья? Групповуха?!.. Сережка, что ты делаешь? Сейчас кто-нибудь придет!
        -Ты можешь помолчать немного?
        -Могу… Но я так давно тебя не видела!
 
Серго
        Через пять минут Леонид открыл нам дверь. Я пропустил Таисию вперед и сделал за ее спиной жест "o'key". Леонид заулыбался.
        -Так-с, мальчишки, - деловито сказала Исиат, положив нам руки на плечи, - раз уж вы решили наводить мосты и спелись (чего лично я не понимаю, хоть убейте), будем готовить ужин. Надеюсь, что больше водки у вас нет?
        -Нету, - поспешно вставил Леонид. – Из нас и та уже выветрилась.
        -С перепугу, - прибавил я.
        Она ненадолго исчезла в ванной и вернулась, сменив платье на льняные домашние брюки и черную маечку, не вызвав у мужа ни тени подозрения.
        -Серго, - обратилась Таисия, - ты, насколько мне память не изменяет, умеешь чистить картошку?
        -Вопрос к моему армейскому старшине. Он прикомандировал меня к кухне и повелел во всём слушаться повара. Тот вечно заставлял чистить картошку.
        -Неужели два года в танковых войсках ты только тем и занимался, что чистил картошку? – рассмеялась она.
        -Не только. Еще я ездил в город за продуктами и чинил грузовичок, на котором ездил.
        -А вот Лёня у нас потрясающе снимает целлофан с сосисок! – Таисия похлопала Леонида по плечу. – Но сегодня это редкое умение не понадобится. Лёнь, вытащи пожалуйста рыбу из холодильника.
        -Какую?
        -Которую я купила утром. Надеюсь, ты не положил ее в морозилку?
        -Нет, кажется…
        Леонид повернулся к холодильнику.
        -Ну, все при деле, - она потерла руки. – А я пойду, Анжелике позвоню. Думаю, она до сих пор в шоке.
        И пошла к телефону, напевая что-то очень знакомое:

Она читает в метро Набокова,
Я сижу около. Веревочки связаны!

        Леонид подскочил ко мне, так и не дойдя до холодильника:
        -Как тебе удалось?! Обычно, она дуется дня три, а тут – порхает, поёт… Ты слово что ли какое знаешь?
        -Знаю я одно слово, - сказал я, пытаясь разобраться, шутит он или говорит серьезно. Слово, которое я имел в виду, абсолютно точно определяло то, что было мною сотворено над Таисией на лестничной клетке, но конкретно называть не рискнул: Леонид ей всё-таки муж…
        -Очень просто, - продолжал я. – Мы обсудили вопрос, она… немного поразмышляла и вскоре… убедилась, что я прав. В общем, мы пришли к консенсусу и окончательно помирились.
        -Ты отсутствовал всего минут пятнадцать! Убедить в чем-то женщину за 15 минут? Нужно быть уникумом.
        -Спасибо за уникума, - скромно ответил я, в полной уверенности, что Леонид придуривается и на самом деле прекрасно понял, что кроется за словом "обсудить".
        -И что, ты любого человека можешь убедить так скоро?
        Я закашлялся, чтобы не расхохотаться. Энергично закивал ему:
        -Не всех, но человека вроде Таисии – достаточно быстро.
        -А чем она отличается от других?
        -Ну, во-первых, она женщина – это прежде всего. А во-вторых, - я окончательно перешел на Эзопов язык, - она отходчивая. Быстро отходит.
        -Я бы не сказал, что она отходчивая, - размышляя, Леонид вернулся к холодильнику. – Я и по науке с ней пробовал, и бить пробовал…
        -Бить? Шутишь?
        -Ну, шлепнул разок по мягкому месту. Отец посоветовал.
        -И как результаты?
        -Неделю не разговаривала.
        -Это вы о чем? – вернулась в кухню Таисия.
        -О науке, - быстро откликнулся я.
        -Серго интересовался спецификой моей работы, - поддержал меня Леонид.
        -Ты рыбу вытащил?
        -Вот они, твои караси, - Леонид показал на пакет с мелкой речной рыбешкой, только что вытащенный с верхней полки холодильника.
        Я наблюдал за ними с любопытством. Таисия перехватила мой взгляд и улыбнулась. Я ничего не сказал и вернулся к картошке, которую чистил в раковину.
        -Чудесное зрелище, - сказала Таисия. – Оказывается, это так приятно – руководить мужчинами на кухне. И какими мужчинами!
        Леонид зарделся от удовольствия, вытряхивая рыбу из пакета на тарелку.
        -Я – всё, - отрапортовал я и собрал картофельные очистки в ведро.
        -Отлично, - оценила Таисия. – Теперь Лёнина очередь.
        -Понял, - кивнул Леонид. – Чистить рыбу – мой конек.
        -Там у него есть на что посмотреть, - сказала мне Таисия. – Он потрошит рыбу по учебнику кардиохирургии.
        -Ну и язва ты всё таки! – заметил ей Леонид.
        -А что, я неправду сказала? Левша – тот блоху подковал, а ты у меня запросто сделаешь рыбе коронарное шунтирование.
        Леонид взглянул на меня, явно подразумевая: "Видел? Вот в такой обстановке приходится существовать".
        -А ты знаешь, - продолжал он уже вслух, - какая у нее любимая группа?
        Мы переглянулись с Исиат. Я конечно знал, какая у нее любимая группа, но по её глазам понял, что нужно помолчать, и пожал плечами, отдавая Леониду пальму первенства.
        -"Мьюз", - сообщил Леонид, сделав страшные глаза. – Ты вообще слышал когда-нибудь этот кошмар? А солиста видел? Вылитый туберкулёзник! Ужас!
        -Ну-ну, полегче! – с угрозой проговорила Таисия. – Мэттью – гений и красавчик, между прочим.
        Я сдержанно улыбнулся и не стал ничего говорить. Что тут скажешь?
        -Так ты, значит, не просто кардиолог? – спросил я, чтобы не продолжать щекотливую тему.
        -Кардиохирург. Только этого никто не ценит, - с некоторой обидой сказал Леонид, покосившись на жену.
        Мы с ней в это время резали картошку, сидя за кухонным столом.
        -Серго тоже, кажется, мечтал стать хирургом, - сказала Таисия.
        -Что, в самом деле? – обернулся Леонид от раковины с ножом в руке. На носу у него поблескивали рыбьи чешуйки.
        -Мой дед мечтал, чтоб я стал хирургом. Сам-то я, честно сказать, с выбором затруднялся.
        -Почему ты пошел в артисты?
        -В артисты я случайно попал, когда срезался в медицинский.
        -У вас так много общего! - снова съязвила Таисия.
 
  * * *
        Ужина на троих у нас не вышло. Около половины седьмого в кармане у Леонида запищал пейджер. Тая положила ему рыбы и картошки "с собой", всё в баночках, и повелела непременно разогреть это на работе, перед тем, как есть. Леонид собрался с быстротой молнии и умчался в свой "стационар", не забыв чмокнуть жену в щечку. Так что, получился у нас ужин на двоих…
        -У вас идеальная семья, как я и думал.
        -Идеальная? Что в ней идеального?
        -Наблюдаю, анализирую…
        -Он наблюдает! Посмотрите на него, он у нас наблюдательный, - проворчала Таисия. – Твоими стараниями на лестнице она стала идеальной. На час – пока мы возились с ужином.
        -Мне показалось, он неплохой мужик.
        -Но слишком зашорен на работе. Он привык ко мне, как к зубной щетке и потому считает, что если я его брошу, то умрет с горя.
        -Значит, он не придуривался? Он действительно не понял, что я тебя…
        Таисия засмеялась – она терпеть не могла слово, которое я чуть не сказал.
        -Бьюсь об заклад, - заявила она, - Лёнька даже и помыслить не может, что кое-кто управляется с этими делами, стоя между этажей в собственном подъезде.
        Она снова рассмеялась, но скоро посерьезнела:
        -Тебе не следовало так напрягаться – еще и полгода не прошло после ранения.
        -Ерунда. Я давно забыл о нем.
        -Зато я вижу твой рубец постоянно.
        -Ты снова сгущаешь краски.
        -Возможно, что сгущаю. Хорошо бы, - она вздохнула. – Ты давно приехал?
        -Рано утром.
        -Я ждала тебя завтра, подлый обманщик.
        -Это сюрприз.
        Она, в шутку, шлепнула меня по руке и покачала головой.
        -У тебя правда съемка в "Поле чудес"?
        -Хочешь со мной?
        -А пустят?
        -Договорюсь – пустят.
        Мы помолчали. Тикали кухонные часы, капли стучали по подоконнику…
        -Ты ничего не хочешь мне сказать? – спросила Таисия.
        -Я много чего могу сказать. Что ты хочешь услышать?
        -Мне кажется, что я чего-то не знаю, чего-то важного… В том, что происходит между нами, есть какая-то неизбежность, неотвратимость, нас будто несет куда-то с громадной скоростью… Если хорошенько разобраться, я совершенно тебя не знаю…
        -Все мы до конца не знаем даже самих себя.
        Я уже много раз собирался рассказать ей и о сне, увиденном в больнице, и о предложении работать с Бонте… Оба эти эпизода меня тревожили, они казались начальными звеньями в цепи событий, развитие которых еще впереди. Я тоже ощущал неотвратимость потока времени, уже захлестнувшего нас. Но язык не поворачивался поделиться, взвалить на женские плечи то, что казалось моими собственными проблемами, противоречиями, амбициями…
        -Ты до сих пор спишь с Диной Иосифовной? – вдруг спросила Таисия.
        -Нет. Давно уже нет… Почему ты спросила?
        -Я часто думаю об этом. Ты жил с ней ради карьеры?
        -Да нет, - пожал я плечами. – Понимаешь, у меня в жизни бывали моменты, когда о карьере думалось в последнюю очередь, а со стороны выглядело карьеризмом. Дело в том, что с Дубенко мы поладили исключительно через постель. В самом начале нашего театра, столкнувшись лбами, мы чуть не погубили "Равноденствие" в зачатке. Оба упрямые, энергия через край…
        -Могу себе представить, что за секс у вас был, - улыбнулась Таисия.
        -Это точно, - засмеялся я. – Но я тогда был совсем мальчишкой.
        -Хочешь сказать, что теперь ты старый, и так как было с Дубенко у нас с тобой уже не получится?
        -Нет, как раз наоборот: теперь я старше и у нас с тобой получается всё гораздо лучше.
        -Подхалимаж?
        -Комплимент. Мне редко удается так оторваться, как тогда в лесопарке, в моей машине…
        Исиат порозовела и опустила глаза.
        -Сереж, - сказала она через некоторое время, водя пальчиком по кухонному столу, - скажи честно, а мог бы ты отказаться от всего на свете ради театра?
        -Мог бы.
        -И… от меня тоже? – она подняла глаза.
        -Прости, - вздохнул я и теперь уж сам понурился.
        -И всё равно, всё равно, всё равно! Всё равно прощаю, всё равно…
        Таисия потянулась через стол и погладила меня по щеке. Я взял ее руку в ладони.
        -Я хочу готовить тебе завтрак, - прошептала она, - допоздна дожидаться с работы, стирать твои рубашки… Я дура, да?
        Я покрутил головой отрицательно.
        -Я, Исиат, всю жизнь мечтал о такой, как ты. В тебе есть то, что я всегда искал, чего мне не хватало. Я потому и мотался по жизни, что у одной женщины было то, у другой – другое, но ни у одной не было всего вместе… Извини, я, кажется, говорю путано и пошло.
        -Так значит, во мне есть всё? Я - идеал?
        -До сих пор в тебе не обнаружилось ни одного изъяна.
        -Но я – упрямая, я – эгоистка…
        -Это тебя не портит.
        -Почему же тогда "нет"? Почему ты готов отречься от меня ради сцены?
        Ее слова разбередили мне самые тонкие душевные струны.
        -Ты же не пробовал, как тебе будет со мной! – продолжала Таисия горячо. – Наоборот – ты как огня боишься, что я разойдусь с Лёнькой.
        -Тай…
        -Я знаю, что ты скажешь, - перебила она. – Ты скажешь, что приносишь несчастье, что ты проклят – твои женщины болеют и умирают… Серго, я так тебя люблю, что мне делать?
        Я встал из-за стола, обогнул столешницу и, опустившись на колени перед стулом, на котором сидела Таисия, обнял ее колени и положил на них голову. Не знаю, о чем подумала Тая, но она запустила пальцы мне в волосы и молчала. Ее вопрос висел в воздухе, он был почти осязаем. Я чувствовал его присутствие.
        -Я не прощу себе, если с тобой что-то случится, - проговорил я. – Прости меня. Пожалуйста…
        -Скажи. Скажи мне. Что случится, если ты скажешь? Мне очень нужно это слово. Тебя никто не услышит, кроме меня… Сереженька, - она всхлипнула.
        Да, я знал, что она хочет услышать. Но она была слишком дорога мне, я слишком боялся ее потерять… Как умалишенный, я дрался сам с собой, каждодневно, чтобы не проронить невзначай этого слова. Ночью и днем оно стучало в мозгу отбойным молотком, доводя до одури, до отупения. Ради будущего, ради ребенка, которого она страстно желала, я обязан был молчать… Да, она попросила меня о ребенке. На этот раз не спрашивала, как я отношусь к ее безумной идее, а настаивала. Я уступил, не возражая, хотя, наверное, обязан был убедить в том, что она выбрала худшую кандидатуру. Что-то подсказывало: Таисию не переубедить, она не впечатлится доводами, и ни за что мне не поверит. Я и сам не хуже ее знал, что не смогу в любой момент, не прощаясь, уйти за горизонт, в неведомое, как пишут обо мне гороскопы. По своей воле – не смогу. Она чувствовала, как я отношусь к ней на самом деле, потому и решилась. Никто не вправе ее судить.
        Когда Таисия объявила мне о своих глобальных намерениях, я впервые в полной мере ощутил собственную ничтожность. Рядом со мной свершалось таинство, а моего мнения никто не спрашивал, хоть я и был неотъемлемой частью процесса. Они были заодно, все трое – Бог, Судьба и Таисия. Как тут сопротивляться, скажИте?.. Единственное, что я мог сделать – молчать, не говорить ей ТЕХ СЛОВ, не обнадеживать, не убивать будущего своим признанием, постоянно держаться немного на расстоянии… Кого я пытался обмануть таким образом – не знаю. Все и без того знали, что я влюбился в Исиат еще тогда, в декабре, когда она брала у меня интервью для "Nice". "Все" – это Бог, Судьба и Таисия. Да и сам я конечно…
        -Мэ шэн миквархар, - (Я тебя люблю) сказал я вдруг и замер, ошеломленный тем, что натворил.
        Почему это сказалось по-грузински – не знаю. Да и, как оказалось, такое своеобразное признание пришлось вполне к месту. Таисия, конечно, не поняла что к чему и приняла его за какую-то мудрую грузинскую поговорку. Она подождала перевода и, не дождавшись, поинтересовалась:
        -Это по-грузински?
        -По-грузински, - кивнул я.
        -Что же сие значит? – улыбнулась она.
        Я поднял голову, посмотрел на нее. Исиат не плакала – она действительно улыбнулась, я не ошибся.
        -Я хочу, чтоб ты была счастлива, - сказал я. – Обещай мне, что когда я умру, ты не будешь плакать, а постараешься быть счастливой.
        -Ты какие-то ужасные вещи говоришь.
        Я вновь уткнулся лицом ей в колени.
        -Девять лет назад, - начал я, - примерно те же слова мне сказал человек, которого… которую я очень любил. Я даже не смог бы тебе сейчас описать, насколько любил ее. Через полгода после того, как она сказала мне эти слова, ее не стало… Тай, это только в самом начале кажется, что нет сил пережить беду, а потом… Я смог начать жизнь заново. Ты тоже найдешь в себе силы. У тебя будет ради кого жить.
        -Перестань! – вскрикнула Таисия, зажимая уши. – Я не хочу этого слышать! Не хочу! Не хочу! Не смей мне такое говорить! Дурак!
        И она расплакалась, закрыв лицо руками. Чувствуя себя преступником, я поднял Таисию со стула и увел в гостиную. Там она вырвалась, забралась с ногами на диван, отвернувшись к окну. Я сел рядом и молчал. Мы просидели так довольно долго, думая об одном и том же. Молчание прервала Таисия.
        -Знаешь, - сказала она тихо, - лучше б ты сказал мне, что женишься на другой. Это было бы легче пережить, чем смерть. Почему ты думаешь, что скоро умрешь?
        Я пожал плечами.
        -Софико Николозовна предупреждала меня о твоем сердце, но со временем это подзабылось, - продолжала Таисия. – Пусть Лёнька посмотрит тебя. А, Серго?
        -Не в сердце дело, Тай.
        -Много ты понимаешь! Ты что, только валидол признаешь? Валидол – это не лечение.
        -Исиат, не нужен мне никакой валидол. Да, было время, у меня признавали стенокардию. Но теперь…
        -Стенокардия на пустом месте не бывает.
        -Ну ладно тебе, - примирительно сказал я, - давай на сегодня тему закроем. Я схожу к Леониду, так и быть.
        -Обещаешь? – оживилась она.
        -Обещаю. Как только выдастся свободное время.
        -Тебе сколько еще сниматься в этом боевике?
        -Месяца полтора. До Нового года, говорят, закончим полностью весь фильм.
        -Дай мне честное слово, что пойдешь к Лёньке, как только съемки закончатся.
        -Честное слово.
        -Мне вот что интересно: как ты умудряешься трюки выполнять со своим здоровьем!
        -Ты считаешь, что трюки – это самое сложное?
        -Конечно, а как же?
        -Для меня это – самое легкое.
        -Врешь ты всё. Нарочно врешь, чтобы я успокоилась и не приставала больше.
        Таисия вздохнула, придвинулась ко мне и обняла, положив на плечо голову.
        -Опять из-за тебя наревелась, - сказала она. – Ты такой поросенок всё-таки…
        Я погладил ее по руке.
        -Вот говорят, чтобы сильно не привязываться к человеку, нужно периодически представлять, что он умер, - проговорила Таисия. – А у меня не выходит представить. Если хоть немного удается – я плачу… Сережка, я же чувствую тебя – все твои мысли знаю, угадываю! Когда звонит мой телефон – я никогда не ошибаюсь в предчувствиях, ты это или не ты. Знаю, когда тебе плохо, когда нужна тебе… Словно я – это ты или какая-то частичка тебя. Со мной никогда такого не случалось… Ты уж пожалуйста будь осторожен. Ради меня, раз уж тебе на себя наплевать.
        -Я постараюсь, - сказал я и поцеловал ее в лоб.
        Она вытерла каплю под носом мокрой салфеткой, которую сжимала в руке.
        -Ты просто невозможен…
        -Мы с тобой приглашены на свадьбу, - напомнил я. – Точнее, ты приглашена.
        -Я не забыла. Мне вот только и надеть-то нечего. Там, наверно, будут разные богачи и знаменитости…
        -Я как раз хотел поговорить с тобой на эту тему. Ты занята завтра утром?
        -Собираешься купить мне вечерний туалет?
        -Ты догадалась.
        Она засмеялась:
        -Сережка, но я же просто так сказала. Что-нибудь найду…
        -Что-нибудь, Тай, не подойдет. Я и сам терпеть не могу помпезности, но пришло время показать тебя людям, от которых я завишу. Понимаешь?
        -Ой, - испугалась она, - как ответственно…
        -И вот еще что: как ты относишься к контактным линзам вместо очков?
        -Хорошо отношусь. Но мне, честно говоря, они всегда казались роскошью. Я привыкла носить очки…
        -Решено. Завтра же у тебя будут линзы. Примеришь, походишь в них пару недель, и отвыкнешь от очков. А еще – подберем тебе что-нибудь из одежды, с таким расчетом, чтоб ты в ней не только на богемные вечеринки могла ходить, но и на работу. Перед свадьбой заедешь к визажисту – бывшая Лорина клиентка, она сделает из тебя даму высшего света.
        Таисия выслушала меня, розовея, и, подумав, сказала:
        -Ты стесняешься моих очков?
        -Нисколько. Дело не в очках.
        -Понимаю. Ты решил потратить на меня бешеные деньги. Мне не по себе…
        -Я… - начал я и замялся. – Я давно хотел тебе что-нибудь такое преподнести, но опасался, что ты можешь обидеться за те же очки. А тут – такой случай…
        -Мне никто еще не делал таких дорогих подарков.
        -Так мы едем завтра?
        Она кивнула.
 
  * * *
Несмотря на то, что Леонид так и не вернулся в тот вечер домой (в восемь он заступил на суточное дежурство), в двенадцатом часу я уехал к себе и застал Лору спящей. Утром она, правда, рано проснулась и затеяла уборку. Я пообещал ей, что вечером мы поедем гулять на Чистые пруды, а потом забрал машину со стоянки возле бывшего "Детского мира" на улице Генерала Белова и поехал к Исиат. Необходимо было успеть на репетицию в театр на Пятницкой, а к шести вечера – в Останкино (там шла запись нескольких выпусков "Поля чудес", а тот, в который пригласили меня, приурочивался к ноябрьским праздникам). Я собирался вернуться домой в девятом часу вечера. Лора любила гулять по вечерам, в сумерки, чтобы скрыться от чужих глаз.
        Я повез Таисию в бутик, присоветованный Японкой, и не пожалел, что внял рекомендациям. В мгновение ока девочки-продавцы безошибочно определили рост и размер моей дамы, и принесли в примерочную целый ворох различных моделей. Таисия выбрала три, долго примеряла… Я видел, что она затрудняется с выбором – на ее лице читалась невыразимая мука. В итоге мы взяли все три – два платья и что-то еще (понятия не имею, как это называется, но Исиат оно так шло, словно она родилась в этом). Таисия была ошеломлена и отказалась ехать за линзами. "Мне, - сказала, - большего сегодня уже не вынести". Нам предстояло еще "Поле чудес" – потому я предпочел отвезти ее домой. Она, перебирая пакеты с обновками, качала головой и повторяла, что я сошел с ума и сорю деньгами. Кстати, туфли мы тоже купили. И не одну пару… Мне было приятно ее ворчание. О деньгах я не думал вообще – надо же их на что-нибудь тратить!.
        А в телецентре меня ожидал сюрприз. От нашего сериала в игре участвовали трое. Ну, о том, что со мной будет играть режиссер и исполнитель одной из главных ролей Мотя Колокольчиков, я знал и обрадовался возможности повидаться с этим славным парнем… Оказалось, что третий участник тройки – Тоня Зима.
        Тоня Зима. Бывшая Катина подруга по театральному, бывшая моя невеста… Она так же снималась в "Дожде". В своё время мы прожили с ней под одной крышей три года и чуть не поженились. Тоня бросила меня, внезапно исчезнув – я вернулся с гастролей и обнаружил квартиру пустой. Со временем выяснилось, что она предпочла мне англичанина, уехала в Лондон, родила двоих детей… Мы встретились на съемках, и всё началось снова. Меня это угнетало, но поделать я ничего не мог: Тоня имела надо мной почти мистическую власть и разорвать связь было выше моих сил. Помогло только вмешательство Кати… Меня по сей день не покидали мрачные мысли о том, что перед Тоней я выгляжу форменной скотиной. Выходит, резко и категорично прекратив с ней отношения, я просто-напросто отомстил за предательство. Так считает Катя и, видимо, точно так же считает и Тоня. Но я не собираюсь никому объяснять, что мною тогда двигало только лишь судорожное желание покончить с прошлым раз и навсегда. Действовал я неправильно, но я обычный человек и живу на этой Земле впервые. К сожалению. Здесь нельзя продумать и отрепетировать, а потом сыграть премьеру… Вот потому-то, наверное, многие мои друзья уверяют, что в жизни я совершенно беспомощен. Что ж, возможно кому-то проще, чем мне и он всегда знает, где подстелить соломку, чтоб синяков не наставить – себе и другим.
        Тоня сделала вид, что меня не существует. Мотя где-то болтался, а мы сидели вдвоем в каком-то предбаннике и ждали, когда нас позовут в студию… Таисию усадили среди публики, я был один на один с Тоней. Ожидание длилось не более пяти минут, но мне оно показалось мучительно долгим. Я поминутно смотрел на часы, не зная, куда девать руки и глаза, а Тоня победно ухмылялась – ей, очевидно, очень нравилось, что я так нервничаю. На съемках программы она держалась мило, хотя оттенок стервозности проглядывал, не без этого…
        Отгадывали мы слово "Акула". Вопрос я не помню, но был он какой-то очень каверзный. Тоня стояла первой – она букву не отгадала и ход перешел ко мне. Я наобум назвал первую букву алфавита и, как ни странно, попал. Мотя жутко возрадовался моим успехам и даже захлопал в ладоши. В промежутках между остановками барабана, мы отвечали на вопросы ведущего и поведали, что по жизни я и Мотя – друзья, между нами нет ни малейшего намека на сериальскую вражду. Мне было абсолютно всё равно, отгадаю я что-нибудь или нет, но, когда на табло открыли третью названную мной букву, понял, что дело пахнет выходом в финал. Публика требовала назвать очевидное слово (на табло было "ак..а", к тому же, морская тематика вопроса сомнений не вызывала). Задерживаться я не мог, а потому сообщил ведущему, что отдаю Моте пальму первенства. Мотя начал убеждать меня в том, что я не прав, что он не умрет, если ему так и не удастся покрутить барабан, ведущий без устали острил на тему мужской дружбы и взаимовыручки… Короче говоря, скоро все покатывались со смеху. Сошлись на том, что я должен назвать неправильную букву, нарочно, чтобы Мотя вышел в финал. Ведущий сделал вид, что не в курсе, я назвал букву "ф", Мотя пожал мне руку и вышел в финал с "акулой". В восьмом часу я уже вез Исиат домой.
 
Тая
        Со стороны своей мамы я столкнулась с полным непониманием. Уж от неё-то я никак не ожидала ничего подобного! Она знала, что у нас с Лёней всё висит на волоске, но мое откровенное признание в том, что я кое с кем встречаюсь (кое с кем, содействующим сохранению союза) приняла в штыки. Мама считала мое поведение позором для всей нашей семьи. "Посторонний мужчина", которого я у себя принимаю, авансом заполучил не одно обидное прозвище. Я не возражала (хоть горшком назови). Что тут ответишь? Попыталась оправдаться конечно, сказала, что во-первых, ко мне ходит только один мужчина, а во-вторых, он тоже неравнодушен к моей репутации, и потому, предельно осторожен (если не считать сумасбродной сцены на лестнице – но об этом, к счастью, никто не знает!). А еще я сказала, что мечтаю о ребенке. Как видно, мое последнее заявление возымело на маму самое большое действие. Наверняка она решила, что, забеременев, я прекращу "развратничать" и сменила гнев на милость. Разубеждать ее я не стала. Будь что будет…
        На своем я стояла твердо: непременно родить Серго ребеночка. Для начала попросила будущего папашу пить поменьше кофе и поскорей бросить курить. Он послушался, хотя без кофе себя не мыслил. Уже в августе мы приступили к процессу. Серго воздерживался от "комментариев по поводу", только вздыхал иногда… СпрОсите, отдавала ли я себе отчет в том, на что решилась? Отдавала. И была готова даже к самому худшему.
Я без устали высчитывала дни, с замиранием сердца ждала чуда, но оно пока не спешило. Серго был слишком задёрган и вымотан, чтобы у нас что-то вышло так сразу. Его буквально рвали на части: съемки, репетиции одновременно в двух театрах, радио, ночной клуб, Лора, да еще и я… Серго не скрывал от меня, что рад неудачам. Он по-прежнему считал, что может наградить "свою девушку" больным ребенком. А я ждала и готова была ждать вечно. Когда он приходил ко мне, разобранный на части от усталости, я шептала ему на ухо самые ласковые, теплые слова, отогревала его поцелуями, и уходил он уже другим. Этот период был сложным для нас обоих, главным образом из-за Лоры. Она тревожила с каждым днем всё сильнее. Я уж и не помнила, когда Серго в последний раз оставался у меня на всю ночь. Должно быть, еще в августе… Он постоянно смотрел на часы, нервничал и, наконец, говорил "прости" и уходил. Я так за него боялась! Воображение поминутно рисовало картинки спятившей шизофренички-Лоры, одна красочней другой. Потому прощаясь с Серго "до завтра" я каждый раз прощалась навсегда. Но мы выстояли, выстрадали до конца, не сорвались. А сорваться, между тем, кто-то должен был – либо кто-то из нас, либо Лора. Лучшим вариантом казалась больница: на два-три месяца мы освободились бы от обузы… Но это, опять же, временно. Я потихоньку начала подговаривать Серго отправить Лору к родителям. Поначалу он наотрез отказывался, но, через некоторое время, сдался. Мы порешили так: едва случится кризис – он сразу же звонит в Питер.
        Итак, жизнь наша превратилась в сплошное ожидание лучших времен. Сами понимаете – ждать и догонять – участи хуже нет. Скоро мы почти перестали встречаться у меня. Вместо любовных свиданий я утаскивала Серго куда-нибудь подальше от городской суеты. В Сокольники или на Ленинские горы… Точно так же он сам поступал с Лорой – но одно дело, когда ты о ком-то заботишься, а совсем другое дело, когда кто-то заботится о тебе. Он очень нуждался в отдыхе и покое, я берегла его, как могла, не претендуя на оригинальность. А Серго шутил: "От поцелуев, Исиат, дети не рождаются, я не святой дух". Никогда бы не подумала, что смогу довольствоваться такими крохотными крупицами счастья…
 
  * * *
        Свадьба Кати Рыжовой и Яши Гольдштейна состоялась двадцать четвертого октября, в среду. На регистрацию я не успела и, как только смогла вырваться из редакции, сразу же помчалась к визажисту, а от него, на такси, приехала к ресторану. Как выяснилось, приглашение я оставила дома и бдительный швейцар (еще бы – полный зал "звезд"!) отказался меня пустить. До кучи выяснилось, что в телефоне села батарейка (ну и балда же я!). Пришлось искать телефон-автомат, работающий на жетонах, поскольку карточки у меня, конечно, не имелось. Автомат я не нашла и вернулась к швейцару. Вид у меня, должно быть, был замерзший и жалкий – швейцар разрешил позвонить из холла. Я позвонила Серго на мобильный, еле ворочая языком – в самом деле очень замерзла, поскольку оделась легко, не рассчитывая на долгое пребывание "в открытом космосе" (так Бежин называл любое пребывание на улице). Серго сразу же спустился за мной, качая головой и поражаясь моей безалаберности…
Оказавшись среди гостей я узнала, что мы с Бежиным преподнесли молодоженам чудесный кофейный сервиз, от которого в восторге невеста. Положение было дурацким. Пришлось делать вид, что сервиз действительно выбирала я (так сказал всем Серго)… Я не удержалась и, в первый же подходящий момент, отвесила этому вруну небольшой подзатыльник, а он оправдался тем, что прикрывал меня – нужно же было как-то сгладить моё опоздание.
        Народу собралось немного, в том числе и Мотя Колокольчиков с женой Галочкой (с ними-то я и прообщалась весь вечер). Приглашенная Дина Иосифовна отсутствовала – она нашла время только для визита в загс, на регистрацию. Меня усиленно и дружно согревали с помощью горячительного и скоро я почувствовала себя замечательно. Окружающие мне нравились. Музыкальное сопровождение – сплошь классика, русская в основном. Бежин сидел рядом, как собачка на привязи. На нас никто не пялился, все были свои – вот это, пожалуй, устраивало меня более всего. Мы смеялись, орали "горько!" и целовались сами. Гости обсуждали письмо из Америки, присланное неким Сашкой Черновым (в сериале он играл друга героя Серго, но я-то этого не знала, пока мне не пояснили, что иногда нужно всё-таки читать титры…). Письмо обсуждали с большим воодушевлением, не хуже, чем на телевизионных ток-шоу. Досталось и Клинтону, и Бушу, не забыли упомянуть сухой закон тридцатых годов, рабовладельческий Юг, апачей и даже "Черный вигвам". Потом полемика надоела невесте и она попросила, чтобы Серго спел любимую песню Яши. "Катя, ну как тебе не стыдно?" – смущенно пробасил Гольдштейн, виновато посмотрев на Бежина. Тот ничегошеньки не слышал, так как в этот момент он и Мотя рассказывали какому-то лысому о том, какими судьбами Чернов оказался в Америке. Лысый только руками разводил, поражаясь пронырливости этого Чернова. Мне пришлось хорошенько подергать Серго за рукав, чтобы привлечь его внимание к общественности. Катя повторила свою просьбу. Он невозмутимо кивнул и, поднявшись со стула, огляделся. Я, со смехом, поддержала его с одной стороны, а Мотя – с другой: Бежин еле стоял на ногах. Катя с укоризной качнула головой (к тому времени она уже успела подробно поведать мне о том, как Серго способен напиваться – видимо и сейчас опасалась, что он войдет "в штопор") и посмотрела на меня. Я сделала ответный жест, мол, не переживай, я считаю его рюмки… Ох, Катя, Катя, она до сих пор следила за каждым шагом Серго, готовая в любую минуту кинуться на помощь, даже будучи чужой женой. Она уверяла меня, что Яшу есть за что любить, что он гораздо лучше Серго во всех смыслах (почти). Ну, по крайней мере, не хуже. Мне ее почему-то было жаль. За Яшу я была искренне рада, а вот Катю жалела… Да, это верно, что ее ждет безбедная жизнь с замечательным человеком. У нее будет всё, кроме любви. Я знала, что это такое – брак с человеком, которого никогда не любила… Я видела, как светится любовь в ее глазах, как светлеет лицо… Но смотрела она в тот момент не на Яшу, а на Бежина…
        Оглядевшись по сторонам Серго узрел в углу зала пианино. Оно стояло рядом со сценой. Бдительный администратор сообщил, что микрофоны и прожектор сейчас включат, но вот настроить звук некому – никто не предполагал, что гости захотят помузицировать. "А у нас свой звукоинженер есть", - сказал Мотя. Тот самый лысый мужичок тут же отправился к пульту. Микрофоны включили. Вспыхнул луч прожектора, направленный прямо на Серго, а свет в зале погас. Бежин вдруг стал совершенно трезвым и помогал настраивать звук. Он говорил в микрофон, приделанный к инструменту, всякую чепуху ("дай папиросочку – у тебя брюки в полосочку", "сосисочная", "тридцать три коровы"). Собравшиеся смеялись и хлопали. Затем он стянул пиджак, накинул себе на плечи, параллельно нажимая на клавиши – в пианино тоже был вмонтирован микрофон и его настраивали. Бежину не хватало лишь офицерских эполет и, пожалуй, дымящейся сигареты в зубах. Кто-то ахнул женским голосом: "Ребята, вы всё отрепетировали, признавайтесь!". Никто ей не ответил, присутствующие были зачарованы этой импровизированной картинкой декаданса. Я впервые услышала, как Серго играет на пианино. Странно, но он ни разу не сбился – видно всё и впрямь было срепетировано. Вступление прозвучало очень стильно: начало ХХ века, НЭП. И последовала песня Вертинского "Лиловый негр". Я чуть не взвизгнула от восторга.

Где вы теперь? Кто вам целует пальцы?
Куда ушел ваш китайчонок Ли?
Вы, кажется, потом любили португальца,
А может быть, с малайцем вы ушли…
В последний раз я видел вас так близко,
В пролеты улиц вас умчал авто.
Мне снилось, что теперь,
В притонах Сан-Франциско,
Лиловый негр вам подает манто.

        Серго сорвал бурю аплодисментов. Он раскланялся с пиджаком на плечах, взял с пианино невесть откуда появившийся фужер с коньяком и сказал:
        -Яша! Финик наш с горы Сион! Ты большой хитрец – присмотрел себе в жены одну из лучших московских актрис, а к тому же, замечательную хозяйку и просто красивую женщину. Умудрился очаровать ее до такой степени, что она согласилась выйти за тебя, обольститель, замуж. Но, несмотря на все твои вышеназванные подлости – нам за вас горько. Так горько, что и не описать.
        Гости захохотали и заорали "горько!", несмотря на то, что тост был в высшей степени дурацкий. Пожалуй, никто кроме меня не обратил внимание, что, произнося его, Серго смотрел на Катю. Точнее – они смотрели друг на друга. Серго выпил коньяк и расколотил фужер об пол. Всё было, как в замедленном кино… Микрофоны и прожектор отключили, Бежин вернулся за стол, по пути надев пиджак обратно. Молчаливый и серьезный. Он вдруг поцеловал меня в щеку и снова налил себе коньяк.
        -Мне почему-то кажется, что тебя огорчает происходящее, - сказала я ему.
        -Не то чтобы огорчает, - откликнулся он. – Я боюсь, как бы Катерина не сорвалась. Не хочется быть причиной… Я чертовски рад за Яшку, но… - он вздохнул. – Не знаю. Надеюсь, что это не предчувствия, а просто  паника человека, который знает, как дело обстоит. Они оба – хорошие люди и заслужили счастье. Наконец-то.
        -А ты? Ты заслужил его? Счастье… - прошептала я.
        Он улыбнулся:
        -Моё счастье – это ты. Тебе и решать, достоин ли я.
        -Ты так много думаешь о других, - сказала я. – Подумай хотя бы раз о себе.
        -Моё счастье – это ты, - повторил Серго мне в самое ухо.
        -Счастье уже давно влюблено в тебя. Без ума и без края.
        -Счастью, конечно, лучше знать, кого любить.
        -Еще бы!
        …Серго уехал со свадьбы раньше, чем я (его что-то уж очень тревожила Лора, а мне настолько понравилась компания, что уходить совершенно не хотелось). Катя и Яша обещали позаботиться о моей доставке домой – и Серго уехал.
        Мы собирались встретиться назавтра – Лёня дежурил, а Лоре можно было что-нибудь насочинять. Планировали провести вдвоем весь вечер и ночь, впервые за два с лишним месяца. Устали целоваться по углам, видеться урывками… Будь, что будет.
 
Серго
        Дома дела обстояли, как всегда: Лора у телевизора, конфетные фантики разбросаны по полу, остатки ее кулинарных опытов в кухне… В одиннадцать она отправилась к себе. Я сходил в душ, немного посидел в кресле с книгой и тоже лег. Думал, что не засну после шумного дня, как это часто бывало, но отключился быстро.
        Проснулся я глубокой ночью. Мне показалось, что причиной был какой-то звук. Лежал на спине и ждал, но звук не повторялся. Соседи сверху проскрипели половицами. Спать расхотелось. Какие-то слабые отсветы освещали комнату. Должно быть, это луна, ведь скоро полнолуние… Я накинул рубашку – меня слегка знобило. Не то нервы, не то и вправду слишком прохладно… Пошел проверять "посты", собираясь зайти в маленькую комнату, посмотреть, всё ли в порядке с Лорой. Я вышел из гостиной и сразу же увидел, что в ванной горит свет. Нащупал в кармане на рубашке Лорин шприц… Надо сказать, я всё же выяснил что там: нарочно возил его к психиатру Лоры. Врач внимательно осмотрел упаковку, вытащил какие-то справочники и сказал мне, что в шприце точно не яд, но какая-то экспериментальная штуковина и он не советовал бы мне ее использовать, так как последствия пока не очень ясны. Я надеялся, что мне никогда не придется применять странное лекарство, но с ним было как-то спокойней…
Итак, в ванной комнате горел свет. Я сделал несколько шагов и остановился. Лора сидела на краю ванны, нагишом, и выдавливала тюбик зубной пасты. На черном кафельном полу валялась зубная щетка.
        -Да, - тихо говорила Лора, - да. Никуда не годится. Ты была права. Что? Я не помню. Кажется, первую пломбу мне поставили во втором классе. Я очень боялась, но больно не было – молочные зубы не болят. Они потом всё равно выпали. Давай проверим вот этот крем для бритья?
        Она взяла с полки мой крем для бритья, открутила колпачок, понюхала, выдавила себе на ладонь.
        -Очень похожий запах и у его туалетной воды. Мне никогда этот запах не нравился. Наверное, это одна и та же фирма.
        Она медленно лизнула крем на своей ладони. Потом - скрутила тюбик в одну сторону, в другую… Крем полз ей на руки, по локтям стекал на колени и шлепался на пол. Я стоял, зачарованный зрелищем, боясь пошевелиться. Лора бросила пустой тюбик на пол, посмотрела на свои колени, измазанные кремом, повозила по ним рукой. Засмеялась. Я подошел поближе, очень осторожно.
        -Ненавижу брить ноги. Вообще бритвы ненавижу. Как это почему? Из-за тебя, ты что, не помнишь? Это же ты мне тогда сказала, что бритвенным станком можно вскрыть вены. Вот он шрам-то, вот! – и она показала руку кому-то, кто стоял возле стиральной машины. – Я хотела умереть, а от меня попрятали все режущие предметы… Но кровь сворачивается на воздухе – свойство у нее такое – а ты не сказала, что нужно опустить руку в горячую воду и резать не поперёк, а вдоль. – Лора внезапно схватилась за голову. – Ох, опять этот шум. Я знаю – это деревья. Деревья, деревья, деревья… Тут кругом деревья. Они так шумят по ночам – я уснуть не могу без таблеток. Слишком много деревьев. У них такие громкие голоса и они постоянно говорят… Смотри-ка, вода. Вода течет с потолка…
        Я взглянул на потолок, надеясь, что он действительно мокрый, но… Никакой воды там, конечно, не было. Вполне возможно, что с Лорой и сам я слегка подвинулся рассудком, поскольку верил, хотел верить ее бредням. Прислонившись плечом к дверному косяку ванной, я смотрел на Лору, ловившую невидимые капли и ждал, что будет дальше. Она опустила взгляд вниз, пошевелила ногами, провела рукой, словно по водной поверхности. Уровень воды, по всей видимости, повышался, и повышался стремительно. Лора начала задыхаться, замахала руками. Я бросился к ней, поднял на руки.
        -Пусти! – визжала Лора. – Я не хочу! Пусти! Я не хочу туда! Зачем ты тянешь меня туда?! Пу-усти!
        Лицо ее побелело, губы посинели, руки судорожно сжались.
        -Лора, Лора, - повторял я. – Лора, это я, Серго, Лора…
        Лора продолжала вырываться, хрипела и кричала. Я отнёс ее на софу в маленькой комнате и крепко держал за плечи. Она изгибалась, стучала ногами по простыне с всё нарастающей силой. Еще немного - и я не смог бы ее удержать. На ощупь вытащил упаковку со шприцем, зубами разорвал оболочку и зубами же снял с иглы колпачок, навалившись на Лору. Она кричала что-то неразборчивое, кажется какие-то угрозы. Я наугад, в темноте, постарался, как учила Лора, выпустить из шприца воздух и воткнул иглу ей в ногу. Она ничего не ощутила – продолжала биться и рычать, словно пойманный дикий зверь. Не знаю, как долго это продолжалось – в ожидании время тянулось невообразимо долго. Наконец, тело ее обмякло и, в последний раз судорожно сжавшись, распростерлось на постели. Я прислушался, бьется ли сердце. Оно билось прямо под моей рукой. Всё медленней и тише, словно засыпало. Я медленно выпрямился, сел, держа руку на ее сердце. Меня колотило как в ознобе и собственное мое сердце билось так, словно собиралось выпорхнуть вон. Я отложил шприц подальше, смахнул на пол порванную упаковку. Постарался успокоиться. Немного помедлив, накрыл Лору одеялом до подбородка (она была холодная, наверняка простудилась, разгуливая нагишом), нащупал пульс на запястье. Сидел и ждал момента, когда она откроет глаза. Почему-то был уверен, что она их откроет…
        И вот, Лора застонала и дернулась. Я потянулся, включил настольную лампу. Лора глядела на меня огромными блестящими глазами.
        -Се… Серенький, - проговорила Лора с великим трудом. – Что со мной было?
        -Тебе что-то приснилось. Ты кричала и задыхалась.
        -Приснилось? Нет… Хотя, возможно. Я тонула… Кажется… Чем это пахнет? Твой крем для бритья?
        Она вытащила руку из-под одеяла.
        -Это… Это был не сон. Не сон! И она была здесь…
        -Кто она?
        -Она… Она всегда приходит, говорит со мной, - прошептала Лора полуобморочно. – Подружка… Серенький, это начинается снова, я чувствую. Она начинает меня преследовать, а потом я падаю в черную дыру… Где то лекарство, что я дала тебе?
        Я показал ей пустой шприц.
        -Боюсь, что без него ты уже не пришла бы в себя.
        Лора закрыла лицо руками, мучительно вдохнула воздух.
        -Ты уже позвонил моей маме?
        -Нет еще.
        -Почему ты тянешь? Разве ты не знаешь, что я могу тебя убить?
        -Я знаю, - сказал я. – А еще я знаю, что если они тебя снова увезут, то мы с тобой никогда больше не увидимся.
        -Тебя это огорчает? Я мешаю тебе. Я – проблема. Тебе необходимо от нее избавиться, от проблемы.
        Лора заплакала и взяла меня за воротник. Потянула. Я склонился над ней, уперевшись руками в простыню по обе стороны хрупкой фигурки. Что произошло в тот момент? Впервые, с момента приезда Лоры, я что-то к ней почувствовал. Поцеловал ее и вдруг всё перестало иметь значение – эти кошмары, пережитые вместе, худые колени, тонкие руки, проглядывающие ребра… Я слышал только голос. Убаюкивающий Лорин голосок, твердящий мое имя. Теперь она называла меня "Сережа", а не "Серенький" – мне никогда не нравилось это "серое" прозвище, но Лора предпочитала обращаться ко мне только так. Судя по всему, оно тоже утратило свое значение. С отчаянием обреченного на казнь целовал я худенькое существо, в которое превратилась та, в которую был когда-то без памяти влюблен. Она – это чудо, сказка, я не мог налюбоваться на нее и сам умер вместе с ней в ту жуткую зиму, когда рухнуло наше всё… Я так сильно хотел вернуть ее, вдохнуть в нее жизнь, что чудо свершилось: Лора откликнулась. Судьба сжалилась над нами, на короткий миг, пока странное лекарство вернуло Лоре ее саму, а гибнущий рассудок цеплялся за реальность. Впервые она ничего не изображала, а только всхлипывала. И я знал, чувствовал: на этот раз всё по-настоящему, но она проснулась, чтобы уснуть навсегда. Где мы раньше были, Лора? Где была ты и почему ты пришла ко мне так поздно? Слишком поздно…
 
  * * *
Когда я уходил утром, Лора безмятежно спала. Даже при всём своем желании, дождаться ее пробуждения я не мог. Сегодня на Пятницкой генеральная репетиция. Пока добирался до стоянки - позвонил медсестре (той самой, что уже сидела с Лорой в мое отсутствие). У нее были ключи от квартиры и она всегда рада помочь, посидеть с Ларкой, чтоб та ничего не натворила… Уже из машины я позвонил в Питер. Ульяна Антоновна должна была прилететь вечерним самолетом.
 
Тая
        Серго позвонил утром и сообщил, что свидание отменяется: он отправляет Лору к родителям. Меня немного удивила спешка, но по его голосу я поняла, что это не просто паника. А еще он признался, что переспал с Лорой. Не знаю, зачем он сказал мне это. То ли ему никак не давал покоя факт измены, то ли он сам не верил в то, что это произошло. "Лора, - сказал он, - скорее всего ничего и не вспомнит, проснувшись, но я-то помню прекрасно". Возможно, он ждал сочувствия, возможно, каких-то обвинений… Я сказала лишь, что всё в порядке, это не грех, что понимаю и прощаю… Городила в общем, какую-то чушь. От растерянности. Не знала, что сказать.
        Мы смогли увидеться только через два дня, накануне сдачи "Моего любимого клоуна" на Пятницкой. Самое смешное, что всю ночь проспали сном праведников, потому как накануне Серго работал в ночном клубе большую программу, а я совершенно выдохлась на работе.
 
  * * *
        Мне нравилось бывать на сдаче спектаклей. "Сдать спектакль" на театральном языке означает сыграть его для родни, друзей и знакомых. Что-то вроде решающего экзамена перед премьерой, самая генеральная из репетиций. Повесть, по которой поставили новый спектакль на Пятницкой, я когда-то читала в журнале "Юность", потом смотрела фильм с Меньшиковым в главной роли. Автор повести "Мой любимый клоун" Василий Ливанов - едва ли не самый уважаемый мною артист и беллетрист. Я уж не говорю о том, что он – один из авторов мультфильма, который я очень любила в детстве: "Бременские музыканты", плюс ко всему - лучший в мире Карлсон, который живет на крыше и признанный англичанами Шерлок Холмс (английская королева даже вручила ему медаль за эту роль!)… Я отменила свои дела и поехала с Серго на Пятницкую. Надо сказать, что спектакля я ждала уже очень давно, с момента, когда узнала о новой роли Бежина, а еще… В душе сладко ныло при воспоминаниях о лете и встречах на Старом Арбате с рыжим Клоуном. Пожалуй, я хотела бы снова повидаться с ним, поблагодарить за то, что помог разобраться в чем-то… В чём я не знала, но была уверена: Клоун действительно помог мне. Возможно, он помог одним своим присутствием. Он оказался предвестником множества хороших событий. Жаль, что я так и не смогла выведать, в каком цирке его искать… То обстоятельство, что Бежин играет клоуна Синицина ("Птицу-Синицу") казалось логическим продолжением темы Арбата, итогом встреч с моим Клоуном. Жизнь выстраивалась четкой цепочкой часов, минут, дней. Родилась иллюзия, что я могу разъяснить для себя некоторые тайны бытия, строить планы, мечтать…
        Спектакль шел себе и шел. Смотрела я его с удовольствием, тем более, что история детдомовского мальчика Ваньки была в чем-то созвучна с историей Петьки. Мальчик, игравший эту роль, меня очаровал с первого взгляда. Удивительно талантливый ребенок… Но спокойно смотреть спектакль я смогла примерно полчаса, пока герои не вышли в цирковых костюмах. Один из клоунов (оба рыжие – зеркальное отражение – маленький и толстый, другой – высокий и худой, зеркало, по всей видимости, попалось кривое) оказался моим Клоуном с Арбата! Правда, на этот раз говорил он не голосом, похожим чем-то на голос Штирлица, а своим, голосом Бежина Сергея Ильича. Я была вне себя! Насилу дождалась антракта, ворвалась за кулисы и, отыскав Серго, влепила ему звонкую пощечину. Свидетели мизансцены воззрились на меня в изумлении. Серго поймал мою руку как раз в тот момент, когда я разворачивалась, чтобы уйти:
        -Стой! Тая! Дай я объясню!
        Но я вырвалась и ушла. Совсем ушла из театра. Я знаю, что нехорошо рукоприкладствовать столь регулярно, но что поделаешь, если Бежин того заслуживал!
 
  * * *
        Он правильно рассчитал и позвонил только утром. К тому моменту моя злость уже улетучилась, а сама я – выдохлась. Лежала, глядела в безрадостное небо за окном. В таком состоянии у меня уже не было сил отчитывать Серго за его проделки и выдумки, я могла только мысленно умолять: "Ну позвони! Позвони! Позвони мне!". И он позвонил.
        -Исиат, - сказал Серго, - не бросай, пожалуйста, трубку. Я – свинья.
        -Хорошо, что ты сам это понимаешь, - устало проговорила я.
        -Это ты насчет свиньи?
        -Повтори еще раз, будь добр.
        -Тая, я свинья и урод. Прости меня пожалуйста.
        -Ты зачем это сделал, можешь объяснить?
        -Я уже пытался объяснить, но ты не захотела слушать. Это случайно вышло, правда. Мне подкинули идею поработать немного в качестве клоуна. У меня не было цели следить за тобой! Я даже не знал, что ты там ежедневно бываешь!
        -Ты врешь.
        -Нет. Честное слово нет, - запротестовал он так поспешно, что я сразу ему поверила.
        -Ты влез в доверие, чтобы проверить, не клюну ли я на разукрашенного циркача! Признавайся!
        -Да не в чем мне признаваться! – возмутился Серго. – Я был уверен, что ты сразу меня узнаешь. Желтую розу подарил нарочно, чтобы рассекретиться, но ты не догадалась. Кто мог знать, что комедию придется ломать так долго? А сам я не признался потому, что боялся новой ссоры, зануда… Исиат… Таисия, ну не молчи.
        -Ты здорово меняешь голос, - сказала я после паузы.
        -Я тренировался.
        -Извинись за зануду.
        -Прости за то, что назвал тебя занудой, - послушно извинился он.
        Я не сдержалась – засмеялась.
        -Теперь ты – мой любимый клоун.
        -Ты не сердишься больше? – спросил Серго с надеждой.
        -Голова из-за тебя разламывается, - пожаловалась я. – Спала сегодня ужасно…
        -Тая, ну я же десять раз уже извинился… Давай встретимся? Прямо сейчас.
        -Где?
        -У меня. Я теперь холостяк, как ты знаешь.
        -У тебя я уже была. Что-нибудь поновее не предложишь?
        -Всё еще злишься? Исиат, ты настоящая мегера!
        -Ладно, ладно, - примирительно сказала я. – Ладно. Мне еще в редакцию нужно забежать.
        -Надолго?
        -Не знаю. Думаю, что ненадолго… Ты придумал, куда мы пойдем?
        -А где мы еще не были? На ВДНХ?
        -Серго…
        -Что "Серго"? Ты на колесе обозрения, самом высоком в Европе, когда-нибудь поднималась?
        -Тебе что, делать нечего? – хохотала я.
        Но Серго был серьезен.
        -Дубинушка подарила мне денек форы. Остальные дела я задвинул, чтобы побыть с тобой. Лёнька дома?
        -Утром ушел на сутки.
        -Отлично.
        -Кстати, Бежин, я не досмотрела спектакль.
        -Намек понял. Будет тебе место на премьере.
        -Обещаешь?
        -Клянусь. Надеюсь, на премьере ты драться не будешь?
        -Постараюсь.
        -Так когда мы встречаемся?
        -Я позвоню из редакции.
        -Точно позвонишь?
        -Позвоню, что с тобой делать…
        Через два часа Серго подъехал к редакции, и мы отправились к Ботаническому саду, кататься на колесе обозрения.
        Когда мы бродили по заброшенным аллеям бывшей ВДНХ, Серго открыл мне тайну. Оказывается, всё это время он таскал в портмоне мою фотографию со Старого Арбата. Фотограф-ковбой, по его просьбе, сделал два кадра – на этом, втором, Ани, сидящей на пони, не видно. А я-то, помнится, еще подумала тогда: "Почему это Ковбой так долго ищет фокус?"… Фотографию я оставила Серго, хотя велик был соблазн отобрать ее. Очень уж удачно я получилась – если б снимок был хуже, то обязательно отобрала бы!
 
Серго
        Через две недели, в начале ноября, вдруг позвонила из Питера моя бывшая теща и сообщила, что Лора пропала. Непостижимым образом исчезла из больницы. Я с трудом могу вообразить, как вообще можно сбежать из психушки, но факт остается фактом. Она сбежала. Мне стало жутко от такой новости. Снова полезли в голову всякие мысли и работа отступила на задний план. Очень не кстати: в "Равноденствии" был на выходе новый спектакль. Если б не Тая, то я вновь заработал бы себе невроз. А так – дело ограничилось легким стрессом. Я запретил ей заходить в мой подъезд одной (и выходить из него). Чаще всего мы приходили и уходили вместе. Таисия считала, что я паникую и сгущаю краски, но я был не согласен. Таскал ее с собой на "Мосфильм", где подходила к концу работа над боевиком, на радиостанции и запись телерекламы… Если не знал, где она в данный момент находится, неминуемо начинал нервничать. Не знаю, чего я ожидал от Лоры, появись она, воскресни, как обычно воскресает Главный Злодей в фильмах ужасов. Я даже думать об этом не хотел...
 
Тая
        Стоял декабрь. Зима выдалась так себе (что не редкость в Москве), с оттепелями, гололедом, грязью… К Новому году обещали жуткий мороз. Не очень-то верилось.
        К празднику "Равноденствие" готовило сюрприз – репетировали "Золушку" Шварца. Декорации, костюмы, а так же музыка к спектаклю, были бесподобны. Ставил сказку молодой режиссер, под бдительным руководством Дубинушки. Насколько я могу судить, вещица получалась очаровательнейшая, сравнимая разве что только со старинной лаковой миниатюрой. Актеры работали с упоением, все кругом улыбались. Даже Дубенко пребывала в хорошем расположении духа - что уж тут говорить о Серго, который, я знаю, тайно, мечтал сыграть в сказке!
        Он тяжело перенес весть об исчезновении Лоры. Оттого и случился такой временной разрыв в нашем с ним повествовании – почти полтора месяца. А между тем, исчезла она не кстати: ровно за неделю до премьеры в "Равноденствии" "Саломеи" по Оскару Уайльду. Серго трудно вспоминать это, я понимаю, потому и возьму на себя смелость коротко пересказать события тех полутора месяцев.
        У Серго была роль Ирода Великого. Премьеру он играл на автопилоте, и я всё время боялась, что ему станет плохо. Потому-то весь спектакль простояла в кулисах с ампулой нашатыря и каплями от сердца. Серго перенервничал, в очередной раз перенапрягся – на работе аврал (тут тебе и озвучание фильма, и репетиции в театрах, и новый контракт на радио...), меня необходимо проводить и встретить (это не мой каприз – это идея Серго)… Я пыталась сопротивляться его опеке, скандалила даже, но быстро прекратила – Серго не переупрямишь. Он почему-то был уверен, что Лора непременно явится поквитаться с нами. Серго до того себя довел, что от переутомления не мог спать. Я поила его на ночь Лориным снотворным, а потом подолгу сидела над ним. Даже под действием снотворного он спал неспокойно… Днем же, напротив, засыпал на ходу. Он начал ездить на такси и метро, чтобы, не дай Бог, не попасть в аварию. А еще – много пил, не пьянея. Нельзя было не тревожиться за него, я видела, что мой Серго убивает себя, но молчала. Он ждал от меня поддержки, а не брюзжания.
        Ирода Великого Бежин играл блестяще. Ему аплодировали минут пятнадцать, стоя. А после спектакля он жутко напился. Практически до бесчувствия. Его ни в коем случае нельзя было останавливать… К счастью, никаких неприятностей, кроме той, что мне пришлось тащить его домой на себе (хорошо еще, Дин и Левка помогли нам погрузиться в такси), не случилось. Даже в невменяемом состоянии Серго не выдал мне ничего такого из-за чего можно… ну, например, брезгливо поморщиться. Он был смешным и милым – только и всего. Утром Серго долго извинялся и никак не хотел поверить, что я ни капельки не сержусь. Он считал, что накануне продемонстрировал всю свою отвратительность и мерзость, недоумевал почему я притащила его домой – пусть бы отсыпался в театре…
        Едва справившись с жесточайшим похмельем, Серго принес мне почти такой же, как в "Дожде", ослепительный букет хризантем (только не белых, а желтых). Всю последующую неделю мы провели в разговорах за кофе или зелёным чаем в "Каравелле", любимом ресторанчике Серго. Я забросила Лёньку, работу… Бежин рассказывал мне какие-то очень красивые индийские сказки и легенды, которых знал, оказывается, великое множество. Мы спорили о музыке, говорили о море, звездах, об иных мирах… Нам было так хорошо вместе! За неделю я узнала его лучше, чем за весь прошедший год. Оказалось, мы гораздо ближе друг другу, гораздо лучше понимаем друг друга…
        "Золушка" воскресила Серго окончательно. В спектакле ему доверили Принца, но он признался мне, что куда охотней сыграл бы Короля. Вместе с тем, Серго прекрасно понимал, что не похож на сказочного короля. В сказках с типажами строго. А я посоветовала ему еще немного потренироваться в изменении голоса, ведь Принц не может разговаривать как диктор в телерекламе. Серго улыбнулся на это и ответил, что и сам подумывал чего-нибудь сотворить с голосом, но сомневается в успехе: слишком большая нагрузка на связки. Это тебе не светская беседа с девицами на Старом Арбате, а целый спектакль… Я, естественно, не упустила случая ткнуть его в бок локтем, но этим и ограничилась.
        ...Тридцать четыре Серго исполнилось в конце ноября. Я знала, что он "Стрелец" по гороскопу, но, за всеми событиями, упустила дату. Недосуг было. Одним словом, я проворонила и очень огорчилась, когда поняла это. Серго поспешил успокоить: дней рождения он, в последнее время, не отмечает, не видит смысла. Я всё намотала на ус, но не успокоилась. Разорилась на ремень от Картье. Серго мой презент тронул едва ли не до слез, но, несмотря на это, он сдвинул брови и немедленно обозвал меня транжиркой.
 
  * * *
        Итак, время шло, работы – по горло, как и всегда в конце года. Пришлось хорошенько потрудиться, чтобы к назначенной дате подготовить целую кипу нового материала для двух первых номеров будущего года. Жила я у Серго. Ему было трудно – это понимал и мой Лёня. Он зачастую сам отправлял меня назад, к Бежину, если я приходила сделать уборку или сготовить чего-то. "Справлюсь как-нибудь сам, - говорил он вздыхая. – Ты нужна ему сейчас. Иди и не мучайся угрызениями совести". Но совесть моя была нечиста.
        К немалой радости "грузинского шпиона", я без устали пекла какие-то пирожки, печенье, а главное – освоила хачапури (не без "телефонной" помощи Софико Николозовны). На меня напала жажда деятельности, я готова была денно и нощно мыть, стирать, готовить… С этой проклятой нервотрепкой Серго здорово похудел и я задалась целью исправить положение. Бежин надо мной смеялся, говорил, что я плодотворно содействую образованию у него точно такого же симпатичного животика, как у Лёни. Но был доволен донельзя и сообщил мне однажды, что никто и никогда еще о нем так не заботился. Кроме дэды конечно.
        Я давно уже ничего не подсчитывала, забыла и про сроки, и про время, но однажды… Что-то почувствовала. Что именно? Не знаю. Ничего особенного, ерунда какая-то, но мир переменился. По-другому падал на землю снег, с иным звуком закрывались двери лифта, не так звонили редакционные телефоны… Спохватившись, я взяла календарь, лихорадочно подсчитала. Потом пересчитала и перепересчитала… Испытала при этом и ужас, и радость: три недели как вышли все сроки! В свершившемся чуде я уверилась, когда мне до одури захотелось шоколада и конфет, которые я, в общем-то, и не любила никогда… Серго ничего говорить не стала – была уверена, что он расстроится, а мне так нравилось его приподнятое настроение…
        Премьеру "Золушки" назначили на двадцать пятое декабря. Ее поставили в рекордно короткие для "Равноденствия" сроки: чуть больше месяца. Костюмы использовали те, что уже имелись у костюмеров, но немного подработали их – прибавили блёсток, цветов, лент и перьев. Только для Золушки сшили заново весь гардероб, бальное платье, и смастерили "хрустальные" башмачки. Что касается текста, то его знали еще с детства, по фильму. Песни и танцы выучились моментально… Кстати, музыку написали здешние музыканты. Я нарочно не ходила на репетиции и упросила Серго сделать мне "проходку" на премьеру (именно на премьеру!). Мне хотелось настоящего праздника. Вообще, декабрь – самое волшебное время в году, когда взрослые становятся немного детьми, а двадцать пятое число – тем более особая дата. Ох, как же я ждала этого дня!
 
  * * *
        Накануне мы снова проспали всю ночь. Двадцать четвертого весь день шли репетиции и последние приготовления (Дубенко предпочитала использовать время без остатка – она заставляла работать, работать, работать, даже после сдачи спектакля). Серго выдохся. Он рухнул на канапе и моментально заснул. Я не стала обижаться, пытаться его растолкать. Просто тихонько посидела над ним, думая о будущем, о том, на кого будет похож наш малыш, прикидывала, когда будет удобней посвятить Серго в свою тайну… А потом мне захотелось есть и я пошла на кухню, жарить гренки. В час ночи.
        Проснулась уже в одиннадцатом часу оттого, что стало нечем дышать. Я, с испуганным воплем, попыталась вскочить, потому что во сне в этот момент увидела, как упала лицом в сугроб и снег залепил мне ноздри. Но вскочить не удалось. Я и не стала вскакивать, когда увидела, что это Серго зажал мне нос.
        -Тс-с, не кричи, - сказал он. – Это же я, ты чего?
        -Да! - выпалила я без предисловий, обнимая его. – Да, Сережка, да!
        -Чего "да"? – удивился Бежин вполне натурально. – Ты всё еще спишь, не иначе. Посмотри сколько времени, лентяище!
        -Чья бы корова мычала! – возмущенно откликнулась я. – А не ты ли вчера заснул, прежде чем договорил фразу: "Исиат, немедленно сними ночную рубашку. Без нее ты мне гораздо больше нравишься"?! Ну, сняла я ее, и что? Сидела тут, голая, как дурочка. Надела рубашку обратно и легла спать.
        -А на каком слове я вырубился?
        -На слове "нравишься". Ты сказал "нра".
        -А! Я понял: "да" – это твой ответ мне на "нра". Да?
        …Короче говоря, на спектакль мы чуть было снова не опоздали. К счастью, добрались достаточно быстро – пробок на дорогах не встретилось. Я уже и не представляла своей жизни без этой гонки, без уговариваний красного глаза светофора иметь совесть и оперативно переключиться на зеленый. А еще – иногда мы объезжали пробки по дворам, рискуя передавить всех кошек и собак в округе (ну и вопила я, боясь, что какая-нибудь животинка скончается у нас под колесами!).
        В театр ворвались минут за двадцать до начала спектакля, когда там уже начали паниковать из-за отсутствия Серго (пора бы уже и привыкнуть). Дубенко на этот раз ничего не сказала. Только головой покачала.
 
  * * *
        Из Серго получился изумительный Принц! Он не оставлял ни малейшего сомнения в том, что является истинным наследником престола. Казалось – Бежин просто становится тем, кого играет. Для каждой роли он преображался неожиданно, по-новому, удивляя всех вокруг. По-моему, Серго и сам не очень понимал, каким образом у него это выходит. Как правило, у актеров обязательно имеется набор штампов и фишек, которыми они пользуются. У каждого – свой эксклюзивный наборчик… У Серго ничего такого не было – он играл так же естественно, как дышал, от роли к роли неузнаваемо меняясь, как меняются по весне деревья, как все мы изменяемся из года в год. Только у него это происходило ежедневно. В "Золушке" внешние данные использовались стопроцентно – в театре такое случилось впервые. Серго даже позволил Виктоше накрасить ему глаза. Я опасалась, что он будет выглядеть слишком рафинированно. К счастью, этого не случилось. Как выразилась Виктоша: "Из-под слоя сахарной глазури всё равно выпирает настоящий мужик". Так дело и обстояло.
        В зале было полным-полно детей всяческих возрастов, от младшей группы детского сада до одиннадцатого класса школы. Взрослых так же хватало – некоторые сидели на стульях в проходах, некоторые стояли, но лица у всех светились радостью. Да, "Золушка" - это именно то, чего они ждали и хотели увидеть накануне Нового года. В наше непростое время добрые сказки обязательно нужны, дабы не забывали мы детства, времени, когда были счастливы порцией пломбира и солнечным теплом. Я устроилась среди детей с полным правом: мне теперь полагалось получать как можно больше положительный эмоций.
 
  * * *
        Предновогодняя премьера в "Равноденствии", как того и следовало ожидать, удалась на славу. На следующее же утро о ней заговорили и радио и телевидение. Накануне Серго не остался на банкет по случаю премьеры "Золушки" и весь вечер посвятил… нам с Лёней. Сразу после спектакля мы поехали ко мне домой, навестить скучающего в одиночестве Лёньку. До ночи рассматривали семейные альбомы, терпеливо слушали пересказ диссертации о путях профилактики миокардитов, о каких-то хирургических вмешательствах в сердечную мышцу… Около полуночи, уже без Лёни, отправились в Орехово-Борисово.
        В тот вечер мне, сильнее чем когда-либо, было жаль мужа. Он сделал широкий жест, проявил такую щедрость, подарив меня Бежину… Благородства ему не занимать. Лёня сказал, что собрался встречать Новый год с друзьями по институту и посмотрел грустно. Я знала как любил он сидеть в Новогоднюю ночь у телевизора, и чтоб рядом обязательно была я… Его-то я жалела, но мне самой, зачастую, приходилось смотреть этот самый телевизор в одиночестве – Лёню вызывали в больницу, а если не вызывали, то его дежурство выпадало как раз на эту ночь…
        С самого утра двадцать шестого декабря Серго сидел у телевизора и переключал каналы. Везде говорили про "Золушку". Создавалось впечатление, что в декабре новость культуры у нас только одна: сказка, поставленная серьезным, далеко не детским театром. Серго наивно упивался славой и радовался успеху "Равноденствия". Наконец, он дошел до кондиции и пришел к выводу, что без шампанского праздник не в праздник. Бежин собрался вытащить из загашников припасенную на Новый год бутылку дорогого шампанского, но поймал мой растерянный взгляд. Он решил, что я настроена против любого спиртного, а я-то просто не была готова к разговору. Рассчитывала в Новогоднюю ночь отказаться от шампанского и объяснить причину…
        -В чем у нас проблемы? – поинтересовался Серго и сел обратно на диван.
        Я молчала, лихорадочно ища слова.
        -Исиат, ну что опять такое? Это же шампанское, а не водка. Если так пойдет, ты мне даже пиво пить запретишь… Я же не алкоголик, Тай.
        -Не в этом дело.
        -Не в этом? А в чем?
        -Мне… Мне нельзя.
        -Почему?
        -Тут такое дело…
        Он напрягся и, кажется, уже понял, что я хочу сказать.
        -Ну, в общем, - промямлила я, - всё получилось. У нас с тобой всё получилось, и я беременна. Вот.
        Серго выключил телевизор и отбросил в сторону пульт дистанционного управления.
        -Ты, конечно, уже была у врача, - обреченно уронил он.
        -Была. Шесть недель. Я подсчитала – начало ноября примерно. Помнишь, перед тем, как тебе позвонили из Питера и сообщили, что Лора пропала? Всё сходится. Вспомни, какое замечательное у нас обоих было настроение, какая гармония…
        -Гармония, которая очень быстро закончилась, - вставил Серго мрачновато.
        -Да, но дело-то уже свершилось, когда она закончилась! Я уверена, что с НИМ будет всё хорошо. Здорово, что он получился дома, а не на скорую руку, в твоей машине на заднем сидении…
        -Значит, ты решила рожать?
        -А ты как думал?
        Он пожал плечами.
        -Ты правда думал, что я пойду и убью твоего ребенка?
        -Тая…
        Я сердито отвернулась.
        -Тая, ну прости, - смущенно сказал Серго. – Прости… - он вздохнул. – Ты у меня либо дурочка совсем, либо святая… Лёнька уже знает?
        -Я никак не найду повод, чтоб сказать… Серго, а ты не уйдешь? То есть, не исчезнешь теперь, когда я получила от тебя то, что хотела?
        -Потому-то ты молчала так долго? Боялась, что я сбегу?
        -Поэтому тоже, - я обернулась на него через плечо.
        С лоджии падали солнечные лучи – колючее зимнее солнце, которое не греет. На Серго я смотрела против света и внезапно мне привиделось, что на одно мгновение, откуда ни возьмись, возникло странное сияние – ярко синее с золотым обрамлением. Оно окружило Серго и тут же исчезло.
        -Что это? – удивленно спросила я.
        -Что? – он начал озираться по сторонам
        Я поднесла руку к глазам. Вот уже второй месяц очки лежали у меня дома в шкафу. Я носила контактные линзы. Может быть это они сыграли со мной оптическую шутку?
        -Нет, ничего… Это линзы. Солнечные блики... Никак к ним не привыкну...
        Серго еще раз оглянулся. На этот раз, на окно. Но ничего не сказал. Он сидел передо мной на канапе по-турецки. Солнце светило между рам застекленной лоджии, из-за его спины, словно тоже принимало участие в разговоре.
        -Я не собираюсь никуда от тебя удирать, Тай. Если хочешь, даже рискну здоровьем и буду присуствовать на родах.
        Я засмеялась:
        -Не выдумывай чепухи!
        Он пожал плечами:
        -Я серьёзно вообще-то...
        -Я тоже.
        -Понял. Не настаиваю.
        -Спасибо, что не настаиваешь.
        Я посмотрела на него. Он сидел опустив голову, макушка по-мальчишески топорщилась кверху. Точнее – две. Две макушки... О чём он думает всё время? Точно знаю - что-то не даёт ему покоя, и это не Лора, и не Лёня, и, скорее всего, не я...
        -Ты что-то чувствуешь? – проговорила я. - Что-то должно случиться? Плохое? Сережа, ну ответь мне. Я знаю, талантливые люди часто предвидят будущее.
        -Я не умею предсказывать, - сказал Серго. – Я умею только иногда лечить наложением рук… Очень редко. Единственное, что я чувствую в последнее время – приближение чего-то. Да, что-то должно случиться, ты права – видимо ты тоже это чувствуешь.
        Я кивнула, хоть он меня и не видел:
        -Я чувствую, но не понимаю…
        -И хорошо, что не понимаешь. Когда начинаешь понимать всё, это значит, у тебя башню сносит. Ты вот что запомни, Исиат: если не можешь что-то увидеть или потрогать, - Серго поднял голову и меня словно окатило теплой волной, - то это вовсе не означает, что этого "что-то" не существует. Субъективный взгляд на вещи, как правило, не слишком-то объективен.
        -Как страшно ты говоришь, - пролепетала я.
        Серго улыбнулся.
        -Не пугайся, - сказал он. – Нельзя бояться будущего. Каким бы оно ни было – оно пройдет и станет прошлым. А прошлое почему-то кажется светлее любого настоящего. И так всегда. Нужно быть выше земных страхов, обид. Нужно радоваться каждому дню, словно он последний, и любить всё на Земле, ничего не требуя взамен. Нужно прежде всего любить, а потом – всё остальное.
        -А своих врагов ты любишь? А ту женщину, которая предала тебя и живет теперь за границей?
        -У меня нет врагов.
        -У тебя десятки врагов. В том же "Равноденствии". Назвать?
        -У меня нет врагов, - повторил Серго. – А те, кто считают себя моими врагами – что ж, это их право. С женщинами сложнее. Я избегаю судить их. Я никогда не был женщиной… Ты понимаешь, о чем я?
        Я кивнула и уткнулась ему в плечо.
        -Значит, ты всех и всегда оправдываешь?
        -Нет. Я просто никого не осуждаю. Никто никому ничего не должен, никто ни перед кем ни в чём не виноват.
        -Да, но сам-то ты считаешь себя виноватым перед Лорой.
        -Это верно. Но это – только мои личные демоны. Я борюсь с ними, но безуспешно. Бросить на произвол судьбы слабого и больного - не могу. Я пошел против всех своих принципов, вызвал Ларкиных родителей, сдал им ее… Что вышло в результате?
        -Но ты поступил так во имя ее же блага!
        -Я поступил так из-за нас с тобой. Если бы тебя не было, я предпочел бы смерть от Ларкиной руки. Без тебя в жизни не находилось сколько-нибудь смысла. Его было явно недостаточно, чтобы продолжать жить.
        -Ты смог бы… убить себя?
        -Я бы смог ПОЗВОЛИТЬ убить себя.
        Мы снова помолчали. Солнце уже ушло – косые лучи отпечатывались желтыми квадратами на стене гостиной… Сегодня в "Качаловском" давали "Дни Турбиных" и я собиралась впервые посмотреть этот знаменитый спектакль.
        -Почему ты ни разу не сказал мне ничего о своем сыне? – спросила я вдруг даже для самой себя. - Где он? Что он? Ты считаешь, что никому не нужен кроме меня? А твоя мама? Ты о ней подумал?
        -Не начинай, Исиат, - поморщился Серго. – Откуда ты знаешь, что у меня есть сын? Об этом не знает даже Катя.
        -Петька мне как-то раз сказал об этом… Значит, таинственный сын существует?
        Серго кивнул.
        -Ему одиннадцать лет, весной исполнится двенадцать.
        -А он знает, что ты – его отец?
        -Конечно нет.
        -Почему "конечно"?
        -Ну, нет, я так больше не могу! – он решительно поднялся с дивана. – Во-первых, нам пора собираться. Во-вторых, если ты хочешь посмотреть на моего таинственного сына, то я, так и быть, покажу тебе его за кулисами "Качаловского". Только, ради всего святого, Исиат, не нужно ничего у него выспрашивать. Хорошо?
        -Ты что и вправду считаешь меня дурочкой? Ты, Бежин, почему так часто злишь меня в последнее время? Нарочно?
        Он засмеялся.
        -Не дуйся. Я вечно всех злю - это моё хобби - злить женщин. Давай, пудри свой нос – мы поедем обедать в "Каравеллу". Нужно отпраздновать осуществление твоей мечты...
 
  * * *
        После того разговора, внезапно прерванного Серго, я весь день чувствовала себя странно. Словно сплю и никак не могу проснуться. Мы не договорили. Множество вопросов остались незаданными и множество ответов неотвеченными, а Серго не сказал и половины того, что я хотела бы знать и что он мог бы, наконец, рассказать мне…       
        Мальчика я действительно увидела. Увидела и сразу поняла, что это – он. Звали его Илья и был он не то чтобы похож на Серго… Неуловимое сходство угадывалось в каждом движении и интонациях голоса. Они несомненно были похожи. Не по годам рослый и крепкий парнишка, шустрый и общительный, с небольшой рыжинкой в волосах… Шок ожидал меня, когда я увидела его мать! Ею оказалась та самая Лидия Лофицкая, с мужем которой я когда-то общалась. Помните? (к тому времени она снялась в двух телесериалах, имя было на слуху…) Деятель культуры с нетрадиционной ориентацией. Болтали, что сын у Лофицкой не его, а "от таинственного доброжелателя". Вот это да! Как тесен мир! Постигнув крутизну виража судьбы, я поймала взгляд Серго и покачала головой, показывая насколько он, в очередной раз, потряс мое воображение. Серго, в ответ, невинно пожал плечами. С Ильёй он был в прекрасных отношениях (тот называл его "Серго" – не "дядя Серго", а именно "Серго"), с Лофицкой – в весьма прохладных. Кстати, она буквально испепелила меня взглядом. Мне уж очень это обстоятельство понравилось.
 
Серго
        Точной даты я не запомнил, но по-моему это было двадцать седьмое декабря. Кажется, я не ошибаюсь. Холодрыга – ещё та. Градусов восемнадцать, а то и все двадцать. Я пожалел, что не надел шапку.
        Отвез Таисию домой (всю дорогу она пыталась возобновить вчерашний разговор, но я упрямо отмалчивался: достаточно того, что накануне вечером, когда мы вернулись со спектакля ко мне, пришлось подробно поведать о том, как же так вышло, что я подарил своего сына чужому дядьке). Исиат упорно допытывалась, каким образом мне, в двадцать лет, удалось настолько втереться в доверие к театральной приме… Итак, я отвез ее к Киевскому вокзалу, оставил машину возле дома, а сам поехал на Сокол на метро. На Соколе жил Шурик, художник из "Равноденствия". Когда-то давно, еще во времена процветания неформалов, у нас на Арбате была неплохая, дружная компания, в которую входил и этот Шурка, и "американец" Сашка Чернов. Теперь вот Шурка ни на шутку запил. Я вызвался вытащить его из штопора, а заодно, посетить этот район Москвы. Несколько лет назад там жила Катя и навевал мне Сокол воспоминания о старых-добрых временах, когда в моей жизни еще не существовало Лоры, а сам я не был "звездуном"…
        Вышел из метро в подземный переход и направился к выходу. На полминуты задержался у киоска с периодикой и не заметил, когда в переход спустился этот цыганский табор. Продавщица газет проворчала, что вот, мол, гоняет их мэр, гоняет, а от них всё равно спасу нет – везде пролезут и своруют. Я купил для Таисии какой-то журнал про кино, с ее обожаемым Кристианом Бэйлом на обложке, посочувствовал продавщице, шагнул к лестнице и… наткнулся на некое существо, сидящее на гранитной ступеньке. Табор (громко сказано "табор" – три цыганки и выводок малышни) обступил меня, но всё мое внимание поглотило это существо. Одето оно было очень легко, не по погоде: курточка или кофточка, рваная и грязная, на ногах – ветхие суконные башмаки "прощай молодость". Я буквально споткнулся о взгляд огромных, зеленых, словно ряска на пруду, глаз. Казалось, кроме глаз, ничего больше нет на высохшем, почерневшем лице в ореоле спутанных волос. Существо пришло сюда с цыганами – это несомненно. Оно протянуло ко мне костлявую руку, продев ее сквозь прореху в одежде, и я увидел знакомый шрам на предплечье. Существо не просило милостыни, оно как бы желало меня потрогать… Показалось, гром грянул под сводами подземки.
        -Молодой, холостой, интересный, - заговорили цыганки, - помоги бедной женщине-инвалиду. У нее ни родных, ни друзей. Позолоти ручку.
        А существо при этом раскачивалось из стороны в сторону и смотрело сквозь меня.
        -Лора, - сказал я. – Лора, ты не узнаёшь меня?
        Она будто что-то услышала и снова посмотрела широко открытыми глазами. "Вряд ли она может говорить", - мелькнуло в голове.
        -Где вы ее нашли? Как она оказалась с ва… - попробовал я прояснить ситуацию, но, оглядевшись, понял, что говорю сам с собой. Никаких цыганок поблизости уже не было. Только маленькая, иссохшая фигурка раскачивалась на ступеньке лестницы. Я присел на корточки и взял ее за руки. Они были холодными и цепкими. Еще раз взглянув в это жуткое лицо, я услышал хрип и какой-то скрежет не то в ее груди, не то в горле.
        -Вы ее знаете? – прогремел надо мной явно милицейский голос.
        -Д-да, - слова застряли в горле. – Знаю.
        Я приложил немало усилий, чтобы справиться с собой.
        -Нужна помощь? – голос милиционера переменился, говорил он уже мягче.
        -Нужен врач.
        -Для нее или для вас? – вяло пошутил милиционер.
        -У нее – тяжелое психическое заболевание. Необходим психиатр… Секунду, - я пошарил во внутреннем кармане и извлек оттуда визитку Лориного психиатра. – Вы покараульте ее, пожалуйста, а я сбегаю, позвоню.
        -Добро, - согласился милиционер.
        В подземном переходе мобильная связь не работала, и мне пришлось выйти в открытый космос. Я дозвонился до психиатра и вернулся в переход. Пока посланцы "дома скорби" добирались на Сокол через пробки на дорогах, милиционер и продавщица газет поведали мне, что вот уже вторую неделю цыганки приводят с собой "эту убогую". Ее садят на ступеньку, ставят у ног шапку и притворяются, что знать ее не знают. "Убогой" бойко подают и заработок у нее, должно быть, приличный. Сама она ничего не делает, только раскачивается из стороны в сторону… Необходимо было снять с себя куртку и одеть Лору, но я не стал этого делать. Без каких-либо существенных причин. Просто не стал и всё.
        -А вы не ошиблись? Уверены, что она та, за кого вы ее приняли? – спросила продавщица.
        -У нее шрам на руке, очень характерный. Я хорошо его знаю, - ответил я. – Лучше б она умерла, чем вот так вот…
        -Точно, - согласились и продавщица и милиционер.
        -Хотел я ее забрать, - сказал милиционер, - да цыганки говорят, мол, грех на душу возьмешь, если человека, в его последние дни, воли лишишь… А кто она тебе?
        -Теперь уже никто.
        -А была? Родственница? – поинтересовалась продавщица.
        -Да, пожалуй.
        -Гляди какой – клещами слова не вытянешь!
        -Отстань от него, Степа. Чего привязался? – заступилась за меня продавщица и улыбнулась. – Я вас знаю. Сразу же узнала, еще когда вы журнал покупали. Вы – Сергей Бежин.
        Я кивнул.
        -Что, тот самый? – изумился "дядя Степа милиционер" и посмотрел подозрительно, очевидно подозревая меня в самозванстве.
        -Тот самый, - подтвердил я и обернулся на Лору.
        Она так и сидела, раскачиваясь. Было в этом монотонном движении что-то механическое, четкое, своя система и размер, как у метронома. Почти магическое, завораживающее действие…
        -То-то я гляжу, лицо у тебя знакомое. Грешным делом подумал, что ты на доске у нас висишь.
        -На какой еще доске?
        -В отделении. На доске, где бандюг вывешивают.
        Я усмехнулся:
        -На кого больше тяну? На вора? Или на убийцу?
        -На особо тяжкие, - сказал милиционер строго.
        -Ну, спасибо.
        -Не обижайся, это я так, чисто профессионально. Каков вопрос, таков ответ.
        -Я не обижаюсь. Спросил тоже из профессионального интереса.
        -А что ж на своей тачке не ездишь? Она у тебя, говорят, неплохая. "Опель" вроде?
        -"Опель", - я кивнул. – Иногда предпочитаю пройтись.
        -Ясно. А я вот еще слыхал - порезали тебя?
        -Было такое.
        -За что? – "дядя Степа милиционер" подышал себе на руки и надел перчатки, которые до того держал подмышкой.
        -Просто так. Пристал на улице какой-то пьяный отморозок, закурить потребовал, а я не курю… Сам знаешь, сейчас модно ножами размахивать…
        Милиционер понимающе кивнул:
        -Это точно что модно… Слушай, может черканешь мне для жены с тещей автограф? Они в тебя обе влюблены. Горевали долго, когда твой сериал закончился. Говорят: "Хоть нормального мужика увидели, на которого посмотреть приятно".
        -Передай им, что летом еще один мой фильм выйдет. Про милицию.
        -Вот как? – "дядя Степа" обрадовался. – А ты кого там играешь? Милиционера или бандита?
        -Увидишь.
        -Да уж увижу, не пропущу, будь спокоен.
        -Давай.
        -Чего давай?
        -Бумагу давай и что-нибудь пишущее на морозе.
        -Стеллочка, дай чего-нибудь подходящее, - подхалимски осклабился милиционер.
        Продавщица вытащила из валенка фломастер и записную книжку.
        -А мне напишете? – спросила она.
        -Всем напишу.
 
Тая
        Когда он вернулся, через два с небольшим часа после того как ушел, я сразу поняла – что-то стряслось. Серго планировал вернуться за мной только к вечеру, у него была уйма дел, включая дневную репетицию в "Равноденствии". Как правило, он никогда не отменял запланированного, почти фанатично следовал составленному плану. Репетиции тем более – дело святое. Я открыла дверь и охнула – лицо у Серго было такое… честно говоря, лица на нем практически не было.
        -Ты что? – испуганно вырвалось у меня. – Машину угнали?
        Он посмотрел так, будто не понял, чего же такого ужасного может быть в угоне машины от моего подъезда.
        -Если б машину, и если б угнали, - сказал Серго и сунул мне в руки глянцевый журнал на английском языке. – Я позвоню кое-куда, а потом расскажу, что к чему. Хорошо?
        Я кивнула и вернулась в кухню, где готовила для Леньки его любимый суп с макаронами. Краем уха слышала, как Бежин говорит с кем-то по телефону в прихожей, что-то отменяет. Странно, почему он не позвонил с улицы по сотовому?.. Теряясь в догадках, я листала журнал. Серго мог критиковать мои пристрастия в кино, в музыке – в чем угодно – он не раз это делал (камня на камне не оставлял, оценивая с профессиональной точки зрения), и мы не раз ссорились по этому поводу. Но я точно знала – он не пройдет мимо журнала, на котором запечатлен кто-то из моих любимцев, как не пройдет мимо видео с их участием, мимо CD с их музыкой, мимо афиши с их именем… Отложив журнал (сейчас не до него) я продолжила резать картошку для супа. ПризнАюсь, что заподозрила Серго во вдруг появившейся в его характере скупости: почему он говорит по моему домашнему телефону? Почему всё-таки не позвонил с улицы? Поразмышляв, решила, что скупость тут ни при чем: он приехал на метро, где мобильные телефоны, в те времена, ещё не работали, а выйдя из-под земли, бросился ко мне сломя голову. Положив трубку, Серго сел на кухонный подоконник с сигаретой и рассказал, как столкнулся на Соколе с Лорой. Точнее – с тем, что от нее осталось. Мне стало не по себе. Выходит, мы были несправедливы к этой несчастной. Ждали от нее мести, считали, что она в бешенстве и убежала из Питера, чтобы разделаться с негодяями, а она… Она из последних сил рванулась к Бежину, только бы хоть чуть-чуть приблизиться к нему. Это невероятно, что они встретились. Не уверена, что Лора поняла, кого встретила сегодня, но факт встречи неоспорим. По-моему, Серго думал о том же. Он молчал и курил сигарету за сигаретой в приоткрытое окно.
        -Сереж, - сказала я, - ты, пожалуйста, не расстраивайся так, а то я заплАчу.
        -А похоже на то, что я расстроился?
        -Если ты куришь – значит тебе плохо. Первый признак.
        -Да, - он вздохнул. – Я расстроился. Пока никто не знал где она бродит, я мобилизовался, был постоянно начеку, а теперь… Чувствую себя скотиной.
        -Ты столько из-за нее перенес…
        -Не нужно так говорить "из-за нее". Тебе известна ситуация.
        -Если во всём винить себя, то можно серьезно заболеть.
        -А совесть? Куда девать чертову совесть, Тай?
        -Не думай о совести. Ты – далеко не самый бессовестный человек на планете. Подумай сам, при чем здесь ты, когда в мире столько несправедливости! Сколько раз страдали, мучились и погибали невинные! Инквизиция например. А Хиросима и Нагасаки? Думаешь, Рузвельту в сорок пятом не спалось? Черта с два! Он чуть от гордости не лопнул - считал, что предотвратил третью мировую войну. А наши? Ну, эти, в Кремле. А парламент? Ты посмотри на них, вчитайся в законы, которые они принимают! Ты вот на работе каждый день уродуешься, а они…
        -Исиат, - прервал меня Серго, с улыбкой склонив голову к плечу. – Угомонись пожалуйста, а?
        -Что? – я слишком увлеклась своей пламенной речью и прослушала его слова.
        -Ты всё верно говоришь, я горд, что ты такая… идейная, мыслящая, но… не люблю я женщин на трибуне. Политика, лозунги… Не стоит в этой грязи руки марать. Тем более такие хрупкие, как у тебя.
        Я, сбитая с толку, посмотрела сначала на правую, потом на левую свою руку.
        -У меня действительно хрупкие руки? – спросила недоуменно.
        -Они у тебя будто из фарфора.
        Серго выбросил сигарету на улицу и закрыл окно.
        -Ты – противный, невозможный тип, - сказала я, высыпав картошку в кастрюлю.
        Серго сделал непонимающую мину – что он такого сказал?
        -Да-да, – подтвердила я. – Беременная женщина распинается, изо всех своих слабых сил выдумывает доводы, чтобы тебя совесть не мучила, а ты сидишь на подоконнике, и думаешь о том, какие у нее хрупкие руки?!
        -Ну почему же я думаю только про руки? У тебя же не только руки есть. Ты, Исиат, меня недооцениваешь.
        -Что и требовалось доказать, - воскликнула я. – Ты – невозможен.
        Серго улыбнулся.
        -Можно мне замазать свою вину? – спросил он.
        -Попытайся, что с тобой поделать, - я накрыла крышкой кастрюлю и тоже села на подоконник с ложкой в руке.
        -Ответь мне на вопрос: что было год назад двадцать шестого декабря?
        -Не помню… Знаешь, с тех пор, как мы знакомы, моя жизнь настолько богата событиями, что я не успеваю их фиксировать… Погоди… неужели?.. Мы какого числа с тобой познакомились? Неужели двадцать шестого?
        -Именно! Памятливая ты моя!
        -А я почему-то думала, что мы познакомились где-то двадцатого-двадцать первого…
        -Я точно помню эту дату потому, что накануне было католическое Рождество и мы с мужиками знатно назюзюкались. Водки с пивом.
        -У тебя не воспоминания, а сплошное похмелье, - фыркнула я. – Ты и даты-то считаешь по попойкам.
        -Точно, - рассмеялся Серго. – Ничья.
        Я задумалась, прикидывая и сопоставляя даты. Выходило, что статья с Бежинским интервью была написана мною за один день…
        -Невероятно, - проговорила я. – Представь себе, статью я тогда написала всего за несколько часов! Никогда не могла похвастать такой скоростью работы…
        -Я вдохновил тебя на творчество. Чертовски приятно, оказывается, быть Музой… Ты не знаешь, как у вас, женщин, называется Муза? Она же у вас наверняка мужского рода.
        -Намекаешь, что наша Муза называется "МузЫк"? Смейся, смейся, но статью-то я и в самом деле сдала досрочно – она успела в первый номер "Найса" за этот год, хотя должна была выйти во втором.
        -Ты – мой маленький, домашний гений, - сказал Серго грустно и вздохнул. Смех слетел с него без следа. Видно снова навалились воспоминания и мысли о Лоре.
        -Послушай, - сказала я, - а если ее всё-таки вылечат?
        -Сомневаюсь, - ответил он.
        -А если допустить такую возможность? Ты примешь ее обратно?
        Серго помедлил, раздумывая. Застегнул пропущенную мною пуговку халата (я, в последнее время, стала слишком забывчивой и рассеянной – рассеяться было отчего, уж очень внезапно на мою голову свалились страсти и события родом будто из самой Бразилии!).
        -Я думаю нет, - ответил он наконец. – Устал я наверное. У меня какой-то упадок сил, никогда такого не было. Надоело сражаться с превратностями судьбы и плевать против ветра. Отдохнуть хочется… Она не вернется больше. Это уже не человек, а тень, причем тень из потустороннего мира.
        -Ты до сих пор так и не показал мне ваши свадебные фотографии.
        -Без них ты никак не сможешь обойтись? – проворчал Серго. – Это всё равно, что совершить экскурс на тот свет.
        -Но, Сереж…
        -Ладно, ладно, покажу.
        Он сделал паузу и вдруг сказал:
        -Исиат, ты не обидишься, если я попрошу тебя остаться сегодня здесь? Мне нужно побыть одному… Тем более, ночью мы будем репетировать капустник к Новому году – вернусь только часа в три, а тебе теперь лучше пораньше ложиться… Завтра, если хочешь, заеду утром и отвезу тебя на работу.
        -До работы я сама доберусь – тут близко.
        -Ты только, пожалуйста, не обижайся.
        Я улыбнулась и обняла его.
        -Да не обижаюсь я! На тебя невозможно обижаться. Ты разве не знаешь?
        -В котором часу тебя встретить?
        -А что у тебя завтра с делами?
        -Завал, как обычно. Но для тебя я выкрою часик-другой.
        -Знаешь, Серго, ты лучше спокойно трудись. Я сама доберусь, на метро.
        Он улыбнулся:
        -С меня причитается.
        -Купи мне апельсинов.
        -Обязательно. Звони, если еще что-то понадобится. Я всегда на связи.
 
Серго
        Мысли мои постоянно съезжали на Лору. Я злился, но ничего с этим поделать не мог. Нарочно попросил Таисию остаться дома, чтобы не портить ей настроения своей кислой рожей. Она и без того нервничала из-за меня, а это было ей противопоказано…
        Не думаю, что если бы я сопровождал Лору в больницу, обстоятельства изменились в лучшую сторону. Да, я непорядочно поступил, бросив ее в такой момент, и знал это. Ее куда-то увезли какие-то люди… Я не отдал ей свою куртку, не попытался хоть как-то смягчить участь. Я не поступил бы так ни с одной женщиной, но видно и вправду устал, выдохся. Устал ее жалеть. Она была словно заноза, словно больной зуб… Ночью мне снова так и не удалось заснуть, даже на оставшиеся после репетиции четыре часа. В голову лезли воспоминания и мысли. Лежал, глядел в потолок и анализировал, стараясь убедить себя, что всё произошедшее – Божья воля, а не моя вина. Создавалось впечатление, что хочу спихнуть ответственность на высшие силы… Я казался себе ничтожным винтиком в огромной махине, олицетворяющей мироздание. Всё это так и, должно быть, я рассудил верно, по-Божески, но когда утром позвонили из больницы и сказали, что Лора умерла от переохлаждения, понял, что убил ее. Возможно, отдай я ей тогда свою куртку, не побойся вшей и других возможных паразитов – она выжила бы, хотя… Жизнью такое "овощное" состояние можно назвать только с большой натяжкой.
        Мне захотелось напиться, но я сдержался. Рано утром, еще до предполагаемой репетиции в "Равноденствии", я приехал в театр (там находился только вахтер, несказанно удивившийся моему приходу затемно), поднялся на колосники, сел, обхватив колени и положив на них подбородок. Через решетчатый настил колосников просвечивала темная сцена. Сегодня было 28 декабря. Праздника не ощущалось. Предстоял визит к Японке, а три дня перед Новым годом сулили беготню и суету… Я решил поговорить с Таисией на тему того, что хорошо бы ей пока пожить дома. Мне по-прежнему не давала покоя участь Леонида, своя неблаговидная роль в разрушении семьи… А еще – не очень-то верилось, что у нас с ней есть хоть какое-то будущее. О себе я не говорю – как выяснилось, чувства для меня не имеют никакого значения абсолютно. Если я знаю, что человеку будет плохо со мной, то могу уйти, не прощаясь, за горизонт. Мои чувства в этом случае – только моя проблема. Трудность в том, что Исиат станет страдать и мучиться в любом случае, уйди я или останься, а Леонид, к несчастью, не тот человек, который сможет залечить ей сердечные раны, несмотря на свою профессию. Я сидел и в сотый раз проклинал себя за то, что не ушел тогда утром, что остался. Впрочем, уйти можно и теперь. Подписать чертов контракт с Бонте, уехать из России на четыре года… Не уверен, что за это время не сопьюсь. Опыт разлуки у нас с Таисией уже имеется: не могу сказать, что вел я себя достойным образом. Отъезд во Францию предполагал разрыв всех связей со старой жизнью – Тая никогда не простит мне побега. Дубенко тоже. Да и не в них двоих дело – десятки людей сделали на меня ставку… Да ладно, впрочем, при чем здесь кто-то еще?! – речь исключительно о Тае. Просто я пытаюсь убедить себя в том, что свет не сошелся на ней клином, а эффект почему-то получается обратный. Без сомнения – она – главный человек в моей жизни.
        Я не верю в вечную любовь между людьми. Можно любить очень долго, но, рано или поздно, чувства иссякнут. Потому строить планы, мечтать о прекрасном будущем опираясь лишь на чувства – утопия. Всегда нужно искать что-то еще, помимо чувств. Что и где искать? Не знаю, да и не собираюсь собственно. Если говорить обо мне и Таисии, то привычные представления человечества о парочке влюбленных рушатся напрочь. По сути, мы живем каждый своей жизнью. Более того – Тая замужем. Я никогда не заблуждался относительно того, что это, собственно, может означать. Я и сам далеко не свят: изменял ей с Агнессой, с Японкой… Кажется, мы не ревнуем друг друга вообще. Почему-то. Это не укладывается в человеческую логику. Я и сам, до того момента как встретил Таисию, немного иначе представлял себе земную любовь, ее абсолют, ее идеал… Не исключено, что мне просто не везло. Пожалуй, неплохо бы засесть дома и хорошенько перечитать графа Толстого. Особенно "Крейцерову сонату" - вещь, которая всегда меня нервировала. Врачи пока ничего Тае не запрещали (в смысле интима конечно), но недалек тот час… Я решил взять тайм-аут. Пожить в одиночестве, поразмыслить покрепче – что и к чему. Конечно, она решит, будто я нарочно прячусь от нее ("Мавр сделал своё дело, мавр может уходить"). Ну и пусть думает, что хочет. На душе пакостно – нет нужды делиться с ней своим настроем. Поотшельничествую немного. Авось полегчает.
        Я набрал Таин домашний номер, предварительно взглянув на часы. Трубку взял Леонид.
        -Доброе утро, Серго, - сказал он. – Тая спит. Разбудить?
        -Нет, пусть спит. Передай пожалуйста, чтоб позвонила мне.
        -Передам.
        -Ты с дежурства вернулся?
        -С него.
        -Давно хотел спросить – какая у тебя машина?
        -"Ока".
        Я хмыкнул. Леонид прекрасно меня понял:
        -Понимаешь, у нас деньги медленно копятся. Я ненавижу скупердяйничать, Тая любит, когда в холодильнике есть что поесть…
        -Может, помочь с деньгами?
        -Да не надо, Серега. Еще тебя напрягать… Я догадываюсь, сколько тебе повкалывать надо, по сцене поскакать, чтобы помочь мне купить нормальную машину. Тая вчера рассказывала о том, как вы с ней заезжали в автосалон – там продается какая-то потрясающая японская машина. Она в нее буквально влюбилась. Я очень удивился – Тая всегда была более чем равнодушна к автомобилям.
        -Наверное, это я ее заразил. Мое любимое развлечение – посещение автосалонов. Леонид, я хоть сейчас могу купить вам тот самый "субару", который так понравился Тае, но знаю – ты такой помощи не примешь. Тая тоже. Вы оба считаете мою работу каторгой. Уверен, что это жена тебе внушила, - вздохнул я. – Поверь, она сильно преувеличила. Я и вправду люблю свою работу.
        -Ага – ты ее любишь, как душу, а она тебя трясет, как грушу (это я о работе).
        Я рассмеялся. У нас были любопытные отношения, полудружеские-полусопернические. Причем Леонид смотрел на меня с завистью и восхищением, а я - так же и с теми же чувствами смотрел на него. Кто из нас в этом смысле перевешивает – до сих пор не знаю. Я, например, никогда не смог бы терпеть присутствие любовника жены у меня же дома. А Леонид аккуратно звонил за час до своего прихода и прогнозировал "явление мужа". Я предпочитал не сталкиваться с ним на "его территории", а потому – либо поспешно сваливал, либо вообще – увозил Таисию к себе. Она не любила мою квартиру, говорила, что там тяжело на душе…
        Поговорив с Леонидом я еще больше вдохновился, начал рассуждать о жизни нарочито жестко и цинично – таким образом проще себя убедить в чем-либо. "Ладно, - думал я, временами думая вслух и жестикулируя, - допустим, Исиат разведется с мужем, родит тебе хорошенькую дочку, полную свою копию, возможно вы даже поженитесь. Что дальше? Сколько пройдет времени, прежде чем ты, устав от ее заботы, начнешь в открытую шляться по бабам? Сегодня тебя тянет к ней, но наступит день, когда она вновь спросит, смог бы ты ради нее и ребенка бросить это чудовище, театр (платят там сущие копейки, в ночном клубе за ночь можно заработать больше, чем в театре за месяц – а времени на него уходит вагон и маленькая тележка!). Что ты тогда ответишь? Можно, конечно, покривить душой, соврать, мол, да ради вас я готов на всяческие подвиги… Нет. Никогда. Никогда я не променяю сцену на дом и уют! Не понимаю, как я мог когда-то мечтать о карьере хирурга! Сцена – то единственное, чему я никогда не смогу изменить, то, ради чего живу… Но как же дорого я заплатил бы за то, чтоб стать таким, как все! Полжизни своей оставшейся не пожалел бы. Это сколько же мне тогда отмерится, интересно?.. А дальше что? Таисия окажется одна, с моим ребенком?.. Значит, жертвовать жизнью тоже не стоит – это не выход. Ненавижу жизненные тупики – никогда не умел выходить из них с достоинством. Регулярно приходится признавать свое поражение и, скуля, как побитая собака, прятаться под лавку. Выходит, что в жизни я – полное ничтожество. Театр меня поглотил и развоплотил, ничего не оставив. А я, в сущности, не жалею – у каждого своя своя судьба. Буду и дальше упираться, кувыркаться и надеяться, что кривая выведет. Только бы не обессилить раньше времени, не упасть лапками вверх, не дать Таю в обиду ни Богу, ни черту, ни себе любимому".
 
  * * *
        В "Равноденствии", как я уже упоминал, готовился Новогодний капустник, часа на полтора-два. Дубенко в процесс не встревала – она питала слабость к нашему самодеятельному творчеству и с удовольствием присутствовала на капустниках в качестве зрителя. Мы редко празднуем – в основном, отмечаем лишь дни рождения Дубенко (она большая любительница их справлять) и Новый год. Это – прекрасная возможность отбросить в сторону сплетни и распри, вспомнить старые-добрые студенческие времена.
        После "Золушки" мы были настроены более-менее миролюбиво к себе, ближнему и… даже к правительству. По-детски хотелось настоящего праздника. Вот мы и сочинили соответствующий капустник. Сочинили дружно и увлеченно. Вести его, как предполагалось, должны обязательно Дед Мороз и Снегурочка. Да не простые, а такие, чтоб зритель не заскучал. Текст ведущим написали быстро. Получились около-КВНовские диалоги - это они так развеселили и раззадорили общественность, что тот час Дедом Морозом назначили травести Галю, самую миниатюрную нашу актрису, а Снегурочкой, извините, меня. Совершив распределение ролей, общественность хохотала целую неделю, упиваясь собственным остроумием.
Галя была сантиметров на сорок ниже меня ростом, а в спектаклях обычно играла детей. С тех пор, как мы поучаствовали в этом капустнике, она меня частенько называет "Внученькой". На репетициях я говорил нарочитым басом (на какой только был способен – безуспешно подражал Леонарду Коэну), что на фоне детского голоска Гали выглядело достаточно дико. Театральные шутники, решив, как видно, отыграться на мне по полной "за всё", не остановились на достигнутом: велено было натянуть колготки и взгромоздиться на дециметровые каблуки. Шутка не прошла, потому, что Виктоша неожиданно определила мои ноги как "супер". Я склонен ей верить, хотя довольно долго рассматривал их потом в зеркало и супера не обнаружил никакого. Должно быть, у женщин какие-то свои, особые, критерии оценки мужских ног – с Виктошей согласились все, кто присутствовал на примерке мною снегурочкиного костюма (швеи и костюмеры у нас дамы). Единственный нюанс – ноги заставили побрить, что я и сделал дома, ругая Мельпомену последними словами. Костюмы нам сшили из крашеной марли и оторочили их мехом таинственного чебурашки, но издалека, из зала, мы, говорят, совсем не выглядели балаганщиками. Несколько слоев марли создавали эффект дорогой, мягкой как кашемир, ткани. Галю одели в красный (как знамя КПРФ) длинный тулупчик, "фирменную" дедморозовскую шапку, бороду, как у батьки Черномора, патлатый парик из белого моноволокна, накладные брови и нос картошкой. Меня – в нечто женственное, голубое с блестками, приталенное и расширяющееся книзу кокетливой юбочкой мини. В "нечто" вшили поролоновые имитаторы пышных форм, удачно скрадывавшие мои, отнюдь не девичьи, плечи. К костюму прилагался парик и еще – марлевые варежки, которые линяли, очень меня этим нервируя.
        Пару недель я учился ходить на огромных шпильках не "как подстреленная цапля", а "от бедра". Акробатика – мой конёк с детства. Я выучился передвигаться на этих ходулях как подобает, и сейчас, с огромным сочувствием, а главное – с уважением, смотрю на женщин, которые, бедняжки, носят преогромные каблуки…
        Короче говоря, на генеральной репетиции, в ночь на 29 декабря, Дед Мороз едва доставал двухметровой Снегурочке (минус пять сантиметров) шапкой до локтя. Народ в зале валялся под стульями, но уже не смеялся, а стонал, схватившись за живот, словно дружно заболел дизентерией. Хохот в зале мешал внятно проговаривать текст и трудно было не "расколоться" – то есть, не рассмеяться самим. Зато к концу репетиции стало казаться, будто ничего более тупого свет еще не видывал. Это плюс – значит, не расколемся.
        Когда я отмывал руки от синей краски, в душевую заглянула Княжна и доверительно шепнула, что я невообразимо сексуально выгляжу в женском образе. Я мило улыбнулся и поблагодарил небеса за то, что уже успел переодеться: Княжна глядела на меня совершенно однозначно. Левка Золотухин продолжал быть моим другом и я не собирался его терять, а потому предпочел побыстрее смыться из театра.
 
  * * *
        Двадцать седьмого мы наконец-то смогли поговорить с Таей с глазу на глаз о своих насущных проблемах. Сутки она жила дома и, к счастью, совершенно на меня не обижалась. Мы сидели в кафе, пили кофе и чай (чай пила Тая), разговаривали, и я вдруг совершил открытие: она перестала во мне нуждаться! Ее помыслы, чувства, желания сосредоточены на ребенке - потому, мое предложение разъединиться до поры до времени, приняла спокойно. Лишь вскользь заметила, что если мне станет невмоготу, она всегда рада и моим звонкам, и мне лично. "Только давай сразу договоримся на этот счет, чтоб ты не пошел искать приключений на свою распрекрасную пятую точку", - строго закончила Исиат. Она была права, так как изучила меня уже вдоль и поперек. Потом я отвез Таисию в редакцию, а сам отправился на телевидение, записывать последние в этом году рекламные ролики. Мой контракт заканчивался и возобновлять его я не собирался. Поднадоело. Меня потянуло в дубляж зарубежных фильмов, тем более, что эта ветвь наконец-то всерьез возрождается. Настоящий дубляж меня привлекает куда больше чем простой закадровый перевод, где требуется лишь четко проговаривать текст монотонным голосом. Шанс восполнить многие пробелы, сыграть кого-то, совершенно невероятного, о ком и мечтать-то не мог! Я уж не говорю о том, что моим голосом заговорили звёзды мирового кинематографа! Вот где настоящее чудо!..
 
  * * *
        31 декабря я приехал в театр и увидел, что подготовка капустника идет уже полным ходом. Ёлку привезли самую длинную - какая только нашлась на елочном базаре (к сожалению, этим ее достоинства ограничивались). Как все подростки-переростки была она несуразна и тоща. Наши девушки старательно ее украшали и прихорашивали, но и после их длительных трудов вид у ёлочки был довольно чахоточный. Вокруг бегали, вопили, что-то постоянно летело на пол и иногда разбивалось. Вешали мишуру и серпантин. Я подключился к передвиганию мебели. При известной сноровке, обычно, мы умудрялись втиснуть столиков тридцать (максимум), если ожидалось множество гостей. Как сегодня например. Приедут спонсоры, культурные (и не очень) начальники, депутаты и какие-то иностранцы. Пару месяцев назад спонсоры помогли нам разжиться мебелью и теперь можно было без проблем принимать именитых гостей. Правда, жутко захламились чердак и подвал (этой самой мебелью), но Дубенко была довольна – она давно мечтала о настоящих светских раутах в своем театре…
        Катя отсутствовала. Яшка увез ее и Анютку в Вену. Вернуться предполагали только к Рождеству… У нас многие завидовали Катерине (мужчины в том числе) и в шутку просили меня подыскать для них такого Яшу…
        Таисия, как я и ожидал, дома не усидела. Несмотря на мои уговоры подождать семи часов, когда я заеду за ней, она прибежала в пятом часу и сразу включилась в работу. Я не без удовольствия заметил: три дня, что мы не виделись, даром не прошли, Исиат страшно соскучилась. Значит, всё у нас в порядке.
 
Тая
        Не могла я сидеть дома! Он знал, что я не утерплю и особо не усердствовал, уговаривая ждать вечера.
        Первые гости ожидались к восьми, а начало капустника планировали на девять. Дел было выше крыши, а Серго демонстративно отлынивал от работы. Не знаю, возможно он и помогал двигать мебель (к моему приходу уже всё было сделано), но я застала его посиживающим на стульчике, в сторонке от суеты, и любезничающим со всеми окружающими дамами. Я собралась навести порядок и заставить его что-нибудь делать, но Марина и Княжна меня остановили:
        -Отстань ты от Бежина. Его нарочно отстранили. Пусть силы копит – они ему потребуются.
        Я ничего не знала о роли Серго в капустнике, но занудствовать и расспрашивать не стала: всё равно не расскажут.
        Около восьми актеры, гримеры и костюмеры разошлись готовиться к капустнику. Серго показал мне мое место за столиком в центре зала, метрах в пяти от сцены, заботливо поменял стул на более удобный и, добродетельно поцеловав в висок, ушел за кулисы с Виктошей. Я сидела, вертя головой, с любопытством рассматривала результаты общих трудов. Мне нравилось то, что я видела. Столики накрыты клетчатыми "шахматными" скатертями и на каждом красуется картонка с именами гостей, актеров и персонала. Порядок строго просчитан Диной Иосифовной, она умеет это делать так, чтобы никто не обиделся, не попал ближнему в глаз пробкой от шампанского и не мешал спинкой стула или локтями. Самые почетные ("мажорные") места находились поблизости от нашего столика. Тут же должна сидеть Дубинушка с какими-то иностранцами, несколько спонсоров с женами и кто-то из правительства и мэрии (фамилии, изображенные на картонках на слуху, но в лицо этих людей я вряд ли узнала бы). Самого мэра не ожидалось, к некоторому моему разочарованию… Моё имя напечатали на одной картонке с Бежиным (так писались исключительно семейные пары), а соседями нашими по столику намечались Сальниковы (не иначе, Серго постарался, а то сидеть бы им на галерке). А пока – я помещалась за столиком одна и развлекалась тем, что считала прибывающих гостей. Когда их численность перевалила за шестьдесят, меня посетил Дин. Он привел с собой двенадцатилетнюю дочку Ксению. Ксюша тоже участвовала в капустнике, но стул для нее не предусмотрели. Дин притащил табуреточку и пояснил, что табуретку выбрал с умыслом, чтоб "Ксюха" не разваливалась на стуле, а держала спину прямо.
        -Меня Серго прислал, - отрапортовал Дин. – "Иди, - говорит, - она там одна. Тут ты всё равно мешаешь".
        Гости, между тем, прибывали. Дин рассказывал нам с Ксюшей анекдоты (он знал их бессчетное количество), а мы хохотали так, что все оборачивались. Поминутно к нам кто-то подходил, интересовался у меня, здоров ли Сергей Ильич и будет ли он участвовать в капустнике. Я без устали (по примеру Серго), улыбалась всем подряд, даже противным, так что скоро мне стало казаться, будто мой рот навечно растянулся в счастливой улыбке до ушей.
        Признаться, я недолго раздумывала над своим новогодним нарядом. То, что мы купили осенью в бутике, не годилось для зимы – я побоялась простудиться и ударила по помпезности простотой, беря пример со своего спутника. На любые мероприятия в театре он традиционно надевал не лучший костюм, а незамысловатый черный джемпер с эмблемой "Равноденствия". У меня не имелось аналогичного джемпера, но зато я отыскала на плечиках в своем гардеробе кашемировую кофточку и черные джинсы. Макияж сделала сама и уложила волосы так же самостоятельно. Довершался образ туфлями на высоких каблуках (в них я была почти одного роста с Серго!). Виктоша, увидев всё это, сказала:
        -Стильно. Бежин оценит.
        Бежин действительно оценил: первым делом увел меня в гримерку, где мы целовались минут двадцать. Я была уверена, что этим дело не ограничится, но в критический момент Серго отстранился и объявил, что-де теперь он в тонусе и в форме, удивив меня несказанно!
        Словом, среди расфуфыренных гостей, я выделялась ярко и броско, не заметить нельзя. За это меня явно возненавидели присутствующие дамы – они не предполагали, что их так оскорбят! Подумать только – подруга самого Бежина заявилась одетой так, словно пришла на рок-концерт! А они-то ухнули по целому состоянию на новый туалет от Кардена (Гуччи, Армани, Дольче&Габбана, Пако Рабанна et cetera)! Немыслимое хамство с моей стороны! Дамы морщили носики, зеленели от злости и отворачивались. Ну, а уж когда к нам подошла Дубенко и я не вскочила ей навстречу с подобострастной улыбкой, дамы совсем взбесились. Я чувствовала это по токам, идущим от них ко мне – токи вибрировали со всех сторон, но не причиняли вреда. Говорят, каждый человек, умеючи, может окружить себя защитным энергетическим экраном, а уж экстрасенс и подавно. Серго вечно протестовал, если я заводила разговор про экстрасенсорику и намекала на то, что он - экстрасенс. Но в тот вечер я не сомневалась: "экран" был поставлен. Не просто так Серго обошел столик перед тем, как уйти. Не спорю, возможно, его действия носили интуитивный характер… Дина Иосифовна примостилась на краешке бежинского стула и сообщила, что в отсутствие основной массы актеров, занятых за кулисами подготовкой концерта, наш столик – единственное светлое пятно в океане пошлости.
        -Вы сегодня убийственно очаровательны, Таечка, - сказала Дубенко. – Бежин не заслужил такой женщины, как вы. Эти разнаряженные куклы вокруг готовы разорвать вас только потому, что сидите вы рядом с заветной табличкой, на которой напечатано имя, обладателя которого они до одури хотят, но никогда не получат (на этот счет Бежин жесток). За это я вас, милочка, просто обожаю!
        И она расцеловала меня в обе щеки, а потом удалилась к своему столику, где ее ждали иностранцы – вальяжный жгучий брюнет, испанец или итальянец, и красивая, тонкая девушка. Позже я узнала, что девушка – дочь Дубинушки, Нона, а брюнет – ее муж, испанец.
        С началом капустника Дин и Ксюша неслышно удалились за кулисы, а ко мне присоединилась Марина, оживленная и смешливая. Капустник начался с остроумных пародий на эстрадных "звезд". Сходство поражало (а если не сходство, то точно подмеченные нюансы). Тексты пародий были совершенно идиотскими, но безумно смешными. Чопорная публика понемногу разогрелась, подзадориваемая тостами со сцены. Старый год проводили весело и шумно. Марина предпочитала провожать год виноградным соком. Я обрадовалась этому – не хотелось врать и выкручиваться, отказываясь от спиртного…
 
  * * *
        В самом конце пародийного концерта, когда "звезды" хором пели песню "АББЫ" "Happy New Year" и публика запалила бенгальские огни, на сцену выкатился Дед Мороз. Он бежал с посохом под мышкой, подобрав полы тулупчика, громко топал красными валенками и вопил тонким детским голоском:
        -Лю-у-у-ди! Спасите! Помогите! Помоги-и-и-те!
        Пение прервалось, всё смешалось, закачались бутафорские ёлочки. Деда Мороза, крошечного, как в мультике "Дед Мороз и лето", погладили по головушке, поправили ему съехавшую на бок шапочку, а он пищал, почти рыдая:
        -Заявку на Снегурку послали (туды их в качель!) модельному агентству…
        -И что же? Что? – сгорали от любопытства "звезды". – Нет Снегурочки? Подвели спонсоры? Что за праздник без Снегурочки?
        -Так я чаво толкую! – переорал их Дед Мороз крепким своим дискантом. – В модельное агентство заявку послали! Ты по-русски понимаешь?
        -Ну? – тупо переспросили его. – Образину какую прислали что ли?
        -Кабы образину – я бы довольный был. Манекенщицу прислали. ПонЯл? Оглобля здоровенная, аккурат два меня, - он взмахнул над головой маленькой ручкой в красной варежке и заплакал. – Мне Снегурку-то в детском саду искать надо, а эта се… се… сексуальная террористка! Целоваться лезет всё время. О-ох, вьюжки-ветерочки-снежиночки, горе, горе мне, старому!
        Его стали утешать, собирались заявить протест в ООН по поводу издевательств над Дедами Морозами, а он вдруг подскочил на месте и, тыча пальцем в кулису, куда-то удрал. На сцену вышла Снегурочка. По залу тот час пронеслось дружное "ах!". Вслух вроде бы никто ничего не произнес, но некая волна непонятно чего очень отчетливо прокатилась от стены к стене в переполненном партере. Сомневаюсь, что хоть кто-то из зрителей что-то понял. Выход супермодели Снегурочки приняли за чистую монету. Она прошествовала вдоль авансцены – брюнетка с прямыми, блестящими волосами почти до пояса, продемонстрировала безупречные формы, совершенно потрясающие ноги и походку "от бедра". Уверенно держась на высоченных тонких каблуках, дива остановилась в центре, изобразив популярную позу манекенщиц – руку на бедро. Мужчины на сцене глупо заулыбались, женщины не без зависти мерили ее взглядом. Что и говорить – Снегурочка была чудо как хороша, красива классической красотой. "Отпад! – пробормотала Марина. – Хоть сейчас на подиум. Он там всех отправит в тираж!". Но я была слишком увлечена зрелищем, чтобы вникнуть в очевидный смысл ее слов…
        Снегурочка, видимо, собиралась обратиться к залу с речью, но прятавшийся за декорациями Дед мороз что-то уронил – следом рухнули фанерные ёлочки, подняв клубы снежной пыли из белого конфетти. Толпа "звезд" расступилась и мы увидели Деда Мороза, сидящего в бутафорском сугробе. Шапочка сползла на нос, посох валялся поодаль, а выражение лица – сплошное "помогите". Обрадованная "внучка" продефилировала к сугробу, вытащила дедушку, поставила его на ноги и отряхнула от конфетти. Затем она ласково поправила ему шапочку, подала посох, после чего легко подняла Мороза за подмышки и запечатлела на его щечке медленный поцелуй темно-розовой помадой.
        -Шалунишка! – сказала она с кокетливым упреком. – Куда ты запропал, лапусик? Я повсюду тебя ищу…
        И зал взорвался аплодисментами и визгом на последней стадии театрального экстаза. Всё вокруг грохотало и стонало: Снегурочка говорила до боли знакомым голосом Бежина! При этом внешне она абсолютно на него не походила. Я готова была поспорить, что вижу именно женщину (обычно могу без труда определить в телевизоре любых, даже самых искусных трансвеститов) и от сознания того, что потерпела сокрушительное фиаско, я испытала наверное величайший шок в своей жизни. Разве что профиль немного выдавал Снегурочку – он был чуть резковат. По-мужски.
        -Марина! – зашептала я полуобморочно. – Это действительно тот, на кого все подумали, или мы впали в состояние массового психоза?
        -Это он, - подтвердила Марина, но глаза у нее были ошеломленные. – Я не поверила бы, но полчаса назад лично надела на него парик и видела, как Виктоша делает макияж… Ходить на каблуках его учили так же мы. Сомнений во всеобщей вменяемости нет… И, тем не менее, у меня сейчас тоже был почти сердечный приступ.
        -Это какое-то волшебство! – выдохнула я.
        -Ты права. На сцене он – сверхчеловек. Кое-кто считает его демоном во плоти, а я уверена, что Серго – ангел Господень. Для демона он слишком светел душой… Знаешь, я предпочитаю не приближаться к нему после спектаклей – испытываю панический ужас.
        Капустник продолжался. Как в калейдоскопе в нем перемешивались пантомима, клоунада, разговорный жанр и выступления детей актеров. Персонажи разных пьес, идущих в "Равноденствии", встречались друг с другом, рассуждали "за жизнь", поздравляли "С Наступающим" и откровенно дурачились. Традиционно спародировали Дубенко – очень, надо сказать, любовно, но остро. Дед Мороз со Снегурочкой выходили регулярно, без устали острили (Мороз - пристойно, а внучка его – невыносимо пошло), не забывая при этом основного лейтмотива своего тандема – дед трусит, а внучка наступает. Оба они напомнили мне конферансье из фильма "Кабаре", ничем не уступали его обаянию и задору. Что до зрителей, то те веселились во всю, а Дубенко сидела, в ужасе схватившись за голову. В целом, капустник очень походил на фестиваль под условным названием "КВН-best". Ксюша Сальникова спела песенку, незамысловатую по мелодии, но двусмысленную по содержанию. Гости хохотали и не хотели отпускать ее со сцены. Я смотрела на девочку и думала о том, что и моя дочка когда-нибудь будет вот так стоять в свете рампы… Почему я считала, что у нас родится девочка? Не знаю. Чувствовала наверное… Марина прослезилась. И я тоже.
        В половине одиннадцатого мы дружно кричали "Ёлочка, зажгись!", а когда она зажглась – на сцену вылезли пьяные спонсоры и вручили Снегурочке чек на круглую сумму, как самой экстравагантной даме вечера. Та не растерялась, расстегнула пуговицу на пышной груди, отправила туда свернутый в трубочку чек и щедро раздала спонсорам воздушные поцелуи (очень грациозно!). А еще через пятнадцать минут Дед Мороз и Снегурочка лихо станцевали кан-кан с актрисами кордебалета, после чего затерялись в страусовых перьях и оборках их юбок. Растаяли. Зал неистовствовал и успокаивался достаточно долго. Даже когда черно-белый занавес закрылся, кое-кто аплодировал, подбежав к сцене. Но на поклон не вышли. Капустник закончился, будто кто-то выключил свет.
 
  * * *
        Когда занавес снова открылся (чтобы не закрываться до утра), на сцене стояли те же елочки и специально приглашенный шоумен. Последний принялся травить дурацкие байки, а когда запас их иссяк – объявил группу музыкантов, работающих при театре. Это они записывали музыкальное сопровождение капустника и они же сочиняют и исполняют музыку для спектаклей "Равноденствия". За год я познакомилась с каждым из них. Зачастую, для собственного развлечения, они устраивали в театре джаз-роковые party и я старалась ни одной не пропускать. Звучала группа просто здорово! Серго они тоже нравились, и на музыкальные вечеринки мы всегда ходили вместе… Музыканты вышли со своими стульями, расселись и сходу заиграли, общаясь со звукорежиссером жестами – регулировали звук в расставленных на сцене мониторах. Играли спокойную, почти "галактическую" музыку, без ударных, а девушка Ира пела вокализы.
        Понемногу я начала волноваться – стрелки двигались к полуночи с неотвратимостью фатума. Уже вернулись Дин и восторженно-возбужденная Ксюша с ворохом разнообразных конфет, а Серго по-прежнему отсутствовал. Марина, видя мое волнение, успокаивала, говорила, что он вот-вот придет. Я и сама знала, что никуда он не денется, но примета, та самая, согласно которой с двенадцатым ударом Курантов самые дорогие тебе люди непременно должны находиться рядом, дабы не расстаться в наступающем году, меня всё-таки тревожила. На авансцену вынесли маленький телевизор и включили его на полную громкость. Президент поздравлял свой Народ, а я трепетала от нешуточного страха, старалась не озираться по сторонам, чтоб не выглядеть нелепо после своего триумфа в начале вечера. Он не успеет. Не успеет… Это значит, что… Не буду верить в приметы… Не буду. Не хочу… Он не успеет! Куранты начали отсчитывать удары… Я насчитала семь, когда меня крепко обняли сзади и поцеловали в висок.
        -Наконец-то! – выдохнула я.
        -Раньше не вышло: чёртовы Снегуркины варежки линяли, и я никак не мог отмыть от рук синюю краску, - сказал Серго.
        С двенадцатым ударом зал заорал "Ура!" и повскакивал с мест. Серго же наоборот – сел. Он поцеловал меня и сказал:
        -С Новым годом, Исиат.
        В руках у него была бутылка детской яблочной шипучки.
        -Это вам с Ксюхой вместо шампанского, - пояснил Серго, открыв пробку.
        -Ты – чудо, Сережка, - прошептала я.
        -Чудо до смерти устало, - откликнулся он, улыбнувшись. – Ни на шаг от тебя сегодня больше не отойдет. Обещаю.
        Мы чокнулись бокалами – Серго с шампанским, а я с яблочной шипучкой, а потом – чокнулись с Сальниковыми.
        -За всё новое, - сказал Серго. Чёлка у него была мокрой – наверно он просто умылся, чтоб сэкономить время.
        Я сказала:
        -Ты был бесподобен сегодня.
        -Тебе понравилось?
        -Не то слово. Такая красотка из тебя получилась!
        -Комплименты? – засмеялся Серго. – Они у тебя весьма, надо сказать, пикантные.
        -Зато теперь я знаю, как ты выглядел бы, будучи женщиной.
        Серго всё смеялся.
        -Голуби, - как бы ненароком заметил нам Дин, - ваше поведение заслуживает порицания: за столом, между прочим, несовершеннолетний ребенок. Вы бы прекратили целоваться и допили шампанское вместе с нами.
        -Маришка, выключи его пожалуйста, - сказал Серго. – Он мне уже за кулисами осточертел: "Не виляй бедрами", "Не выпячивай пятую точку"… Сам бы попробовал – я поглядел бы как ты станешь ходить на этих ходулях.
        -А каблуки действительно что надо, - оценила я. – Как ты ногу не сломал?
        -Не знаю. А ты бы сломала?
        -Возможно, - призналась я. – Ты же знаешь, я не ношу каблуки в десять сантиметров, кроме как по праздникам.
        -Знаешь, и я тоже, - серьезно сказал Серго и все за столом засмеялись.
        Я взяла салфетку и стерла легкий отпечаток своей губной помады с его губ. Ксюша при этом смущенно отвела глаза в сторону. Мне показалось, что Серго ей нравится – она посматривала на него так, как могут смотреть на предмет своих мечтаний только невинные влюбленные девочки. Серго не был бы Серго, если б не знал этого. Он обращался с девочкой настолько бережно и уважительно, что его хотелось за это похвалить. Если бы мужчины с таким трепетом относились к влюбленным в них девушкам и женщинам (особенно, к девушкам), то, возможно, слабый пол стал бы куда женственней и прекрасней, чем приходится наблюдать каждый день. Серго часто повторял: "Девочек, несмотря на третье тысячелетие, нужно воспитывать барышнями, а не вице-президентами". Еще - он был уверен, что "синих чулков" в природе не существует и, я знаю, его восхищали стервы. Он считал их настоящими женщинами...
        Я охотно выпила еще немного яблочной шипучки, причем Дин и Марина сделали вид, что не заметили моего отказа от спиртного. Скорее всего, они уже знали в чем дело – а если так, значит, рассказал об этом Серго. Больше некому. Бежина поминутно приглашали за соседние столики. Он вежливо отказывался и отвечал, что намерен в кое-то веки отдохнуть по-человечески. И вновь у него на всех хватало терпения и улыбок. Около часа мы так и провели – беспрестанно здоровались с подходившими и улыбались им. Очень скоро ходоки начали меня раздражать, а Серго сказал: "Работа, что поделать"… Гости уже в полную силу угощались и нагружались. Телевизор убрали, и на сцену вернулись музыканты. Конферансье тем временем ходил по залу, и в паузах между музыкальными номерами допрашивал присутствующих знаменитостей. Попутно - выпивал и закусывал. До нашего столика он тоже добрался. Если раньше на его плоские шуточки реагировали только те, с кем в данный момент он находился рядом, то теперь к нам повернулись все гости.
        -Поприветствуем человека, с завидной регулярностью потрясающего эти стены до основания, - сказал конферансье. – Каждый его выход на эту сцену сопровождается восторженными аплодисментами публики. И неспроста. Что далеко ходить за примером – часа полтора всего прошло с тех пор, как закончилось феерическое зрелище, где он наглядно продемонстрировал нам, насколько уникален его талант.
        Зал захлопал, а Серго, привстав, слегка поклонился.
        -Позвольте спросить вас, дражайший, - продолжал конферансье, - вы осчастливите нас сегодня еще раз или же нет?
        -Вот осел! – процедил Серго сквозь зубы. – Я по-человечески просил его не показывать мне своей лощёной рожи до утра!
        И сказал громко, уже в микрофон:
        -Возможно, но чуть позже.
        -А "Балалаечка" будет? – выкрикнул кто-то.
        -На всё воля Божья, - сказал Серго и красноречиво просверлил взглядом дыру во лбу незадачливого конферансье.
        Тот оказался куда более понятлив, чем я ожидала и, оставив нас в покое, переметнулся к столику Дубенко. Проследив взглядом, Серго кивнул кому-то в том же направлении.
        -Нужно будет потом подойти, поздороваться как следует, - сказал он и обратился к Дину:
        -Я не знал, что Нонка здесь.
        -Она три дня как приехала, - ответил Дин. – Дина Иосифовна не велела говорить тебе под страхом смерти…
        И еще что-то прибавил, я не расслышала. Серго только странно улыбнулся его словам и опустил глаза. Почти разобравшись в пантомиме, я притворилась, что отстраненно внимаю музыкантам.
        -Ты действительно сегодня не выйдешь больше на сцену? – поинтересовалась я через некоторое время.
        -Я обещал ни на шаг от тебя не отходить.
        -Это будет невежливо по отношению к гостям. Ты, можно сказать, наобещал им с три короба всяких благ.
        -Разве? – улыбнулся  он. – Честно сказать, мне совсем не хочется вставать. Сама-то ты как проголосуешь?
        -Я должна сказать решающее слово?
        -Только ты.
        -Тогда я "за".
        -Тебе нравится делить меня со всеми?
        -Не надо скабрезных шуточек.
        -Вот так значит? – удивился Серго. – Мы снова капризничаем?
        -По-моему, на этот раз капризничаете вы, Сергей Ильич. Неужели вирус звездной болезни вас всё-таки подкосил?
        Серго засмеялся:
        -Исиат, ты непредсказуема. Я считал, что тебя обрадует мое новогоднее воздержание от сцены.
        -Хочешь откровенно?
        -Обязательно.
        Я перешла на шепот:
        -Твои воздержания, Серго, вообще не радуют. Скоро неделя, как ты что-то там себе нафантазировал и испытываешь меня на прочность. Я против любого воздержания. Раз и навсегда заруби на носу!
        Он не переставая смеялся.
        -Чего ты смеёшься? – нахмурилась я.
        -Ты очень красивая, когда сердишься. Обожаю, когда женщины сердятся.
        -Я заметила, - проворчала я.
        -Не сердись на меня – я исправлюсь… Дин, налей-ка мне коньяка, пожалуйста. Там где-то должна быть бутылка…
        -С Наступившим! – прозвучало вдруг.
        -Спасибо, Дина Иосифовна! – хором ответили мы. – И вас так же!
        Серго (рядом с ним остановилась Дубенко) беспрекословно уступил ей стул. Он оперся было о спинку моего, но я потянула его за джемпер и подвинулась на краешек сидения. Серго сел со мной на один стул, для надежности обняв меня рукой за талию, хотя падать я не собиралась. Дубенко приняла это как должное, и отпила бежинского коньяку. Соседние столики снова свернули головы. Худрук сразу же начала жаловаться на то, что дочь и ее муж-испанец бесконечно теребят "бедную Дину Иосифовну" и требуют чтобы Серго спел "Балалаечку".
        -А я им отвечаю, - продолжала Дубенко, - что не могу ему приказывать, он не крепостной актер. Но они никак не отстают.
        -Дина Иосифовна, - вмешалась Марина, - но вы-то понимаете, что Серго устал и что у него тоже праздник!
        -Маришка, - сказал Серго с укором.
        -Что "Маришка"? Если ты сам никогда не можешь за себя постоять, то это сделаю я. Он, Дина Иосифовна, целую неделю вкалывал без продыха. Даже с Таей не виделся! А сегодня – почти два часа провел на громадных каблуках! Нам ли с вами не знать, насколько это тяжело с непривычки. И не делай пожалуйста вид, Серго, что я мелю чушь!
        -Ты права, Мариночка, - ответила Дина Иосифовна, - я считаю точно так же. Но поди, докажи публике, что Бежин – обычный человек. Для них он – небожитель. Где ж им догадаться, что он устал, что он стареет?
        -Старею, но не поддаюсь, - сказал Серго. – С гораздо большей охотой я провел бы эти часы дома, и не в женском платье.
        -И еще – с одной-единственной женщиной, а не с целым залом, - добавил Дин.
        Серго протянул ему руку и Дин шлепнул ладонью о его ладонь. Я покраснела. Дубенко покачала головой.
        -Между прочим, я никогда в жизни не видела столь очаровательно-женственной Снегурочки, - сказала она. – Позволь выразить тебе свое восхищение. Браво, Бежин.
        -Спасибо, - скромно откликнулся Серго. – Твоя похвала дорого стоит, я знаю. Надеюсь, капустником в целом ты довольна ничуть не меньше, чем мной?
        -Можно было бы и не спрашивать. Ваши капустники – это моя маленькая слабость. Но…
        -Но? – обеспокоился Дин.
        -Но, да простят меня остальные, Бежин превзошел сам себя сегодня. Давайте-ка, выпьем за его здоровье.
        Я поняла суть тоста. Меня тоже тревожило здоровье Серго. Зная о слабом сердце и трагедиях, постигших его в последние полтора года, нельзя было не тревожится.
 
  * * *
        Покидая наш столик, Дубенко попросила Серго:
        -Ты сильно хрипишь сегодня: сделай одолжение, не пой ничего кроме "Балалаечки", пожалуйста.
        Серго пообещал. Через полчаса он вышел на сцену и спел вожделенную залом "Балалаечку". И снова ему подпевали. Задремавшая было на мамином плече Ксюша и та пробудилась. В таком традиционном хоровом пении несомненно что-то было. Собравшиеся, пожалуй, вполне обошлись бы и без Серго, но, в то же время, обойтись без него было нельзя. Он оказывался самым главным звеном в цепи – стоял в свете прожекторов, слегка взлохмаченный и уставший, но, как всегда, прямой и свободный в движениях. И снова я любовалась им, думая, что никогда-никогда мне не привыкнуть к нему. И через пять, и через десять, и через тридцать лет он будет восхищать меня, вызывать приливы теплой нежности, как земное воплощение Любви, как величайшее чудо Мироздания. Только так я воспринимала его. Не думаю, что это – уж очень большая ошибка.
        Мы уже допели любимую "Балалаечку", но Серго, ко всеобщему удовольствию, уходить пока не собирался. Он разговаривал о чем-то с музыкантами и те ему воодушевлённо кивали. Вернувшись к микрофону, Серго сказал, что так сразу уходить не привык (ответом были радостные аплодисменты), тем более, если есть повод чтобы остаться.
        -Повод не праздничный правда, - говорил Серго, - но он есть. Четыре дня назад не стало Ларисы Лебедевой, с которой меня связывали несколько лет совместной жизни. Я бы хотел сейчас помянуть ее, если вы не против.
        В зале захлопали, а потом стало очень тихо. Я не поняла, к чему Дина Иосифовна просила Серго не петь ничего кроме "Балалаечки" (не так уж сильно он хрипел сегодня, чтоб опасаться за его голос), но когда, несколькими днями позже, рассказывала Кате о нашей встрече Нового года – лицо ее выразило примерно то же самое, что лицо Дубенко. После моих длительных расспросов (Катя словно в рот воды набрала!), выяснить удалось не так уж много. Когда-то, давно, Серго сорвал голос, исполняя песню, посвященную вот так же, умершей женщине… История очень задела меня за живое, но ничего более узнать не удалось. Дина Иосифовна хорошо знала Серго, чувствовала настрой – вот и предостерегала.
        Свет погас и остался только луч прожектора. Музыканты играли буквально один в один и я сразу же узнала эту музыку - песня моей любимой группы, в симпатиях к которой Серго вроде бы замечен небыл, но… Чтобы отыскать на диске эту, очнь лиричную и трогательную вещь (и главное – понять, что она для меня самая-самая), нужно прослушать, прочувствовать весь диск! Серго с гитарой стоял в луче, девушка Ира, которую не было видно, пела партию бэк-вокала – в оригинале бэк-вокала не предусматривалось правда, но уж слишком высоко пришлось бы забираться солисту в некоторых пассажах. Такой компромисс совсем не покоробил, я тоже ратовала за оберегание Бежинского голоса. Где-то на середине песни, когда откуда ни возьмись появился "хрустальный шар" и в пространстве вокруг поплыли звезды, меня затрясло, как в лихорадке. Я чуть не разревелась в голос, разобравшись, что именно он вкладывает в эти изумительные по красоте звуки, в эти малопонятные для многих гостей слова... Серго пел на английском, но я понимала каждое слово. Песня называется "Unintended", "Случайно".

Ты могла бы стать моей случайно встреченной,
Жизненным выбором, который я сделал бы раз и навсегда,
Ты могла бы быть единственной, которую я полюбил бы навечно.
Ты могла бы быть единственным слушателем
Моих бездонных изысканий,
Ты могла быть единственной, которую я полюбил бы навечно…
 
Я пойду навстречу, как только смогу,
А пока занят тем, что латаю прорехи,
Склеиваю по кусочкам свою прежнюю жизнь.
Первой была та, одна, кто бросила вызов
Всем моим мечтам и моему спокойствию,
Она никогда не будет лучше тебя.
 
Ты могла бы стать моей случайно встреченной,
Жизненным выбором, который я сделал бы раз и навсегда,
Ты будешь той единственной, которую я буду всегда любить.
Я пойду навстречу, как только смогу,
А пока занят тем, что латаю прорехи,
Собираю по кусочкам жизнь, которой жил прежде.
До тебя.

Когда Серго допел – хлопать никто не решился, лишь несколько голосов зачарованно шепнули "браво". У меня сердце сжалось от любви и боли. Я не могла больше сдерживаться, и когда он вернулся за столик – молча уткнулась ему в грудь.
 
  * * *
        Серго допил свой коньяк и погладил меня по голове.
        -Откуда ты узнал? - прошептала я и всхлипнула.
        -О чём? О том, что это – твоя любимая песня? - улыбнулся он.
        Я кивнула.
        -Догадался. У тебя хороший вкус.
        -Это было… - у меня не хватило слов, - это было так неожиданно, Серго, ты настолько верно её спел… Даже автор был бы доволен, я уверена.
        Он снова улыбнулся:
        -Устала? Быть может, домой пойдем?
        -Я не устала. Давай еще немного посидим? Время детское.
        Серго положил щеку мне на макушку.
        -Теперь всё по-другому будет, Исиат. Мне не о чем больше тревожится, кроме тебя и его. Я так рад, что всё закончилось…
        -Ребята, - сказал Дин озабоченно. – Мне неловко встревать, но тот идиот из Москонцерта снова к нам сюда прётся.
        Серго поднял голову.
        -Я его сейчас убью, - сказал он с чувством.
        -Да плюнь ты на него, - поморщилась Марина. – Смотри, Сереж, его напоили до невменяемости. Пусть кто-нибудь его уложит спать в фойе, на диване.
        Бежин встал из-за стола и по-братски обнял конферансье одной рукой, а другой забрал у него микрофон.
        -Мужики, ну как вам не стыдно, зачем вы его так напоили? – сказал Серго в микрофон. - Человек на работе.
        С той стороны партера, куда он обращался, послышался смех.
        -М-меня никто не поил, - браво отчеканил конферансье и икнул. – Я с-сам уже не маленький. Хочу – пью, хочу – палки считаю… то есть, елки… палки… елки-палки, ё-моё!
        -У-у, - протянул Серго. – Конферансье больше не наливать.
        Все захохотали, а конферансье завалился на Бежина. Дина Иосифовна поспешила на помощь и они вдвоем увели ослабшего артиста, отказавшись от услуг многочисленных добровольных помощников.
 
Серго
        Часа в четыре или в начале пятого Таисия сдалась и позволила отвезти себя домой (к тому времени я уже протрезвел совершенно, иначе предпочел бы вызвать такси). Ей очень нравилось быть частью "Равноденствия" и она готова была сидеть за столиком аж до Старого Нового года. Впечатлениям ее не было предела. Она не давала мне спать до самого рассвета (я остался у нее, так как Леонид отсутствовал, а оставить Исиат одну даже не пришло мне в голову). Ко мне мы не поехали по простой причине – далеко. Да и без разницы было, куда направиться, только  бы вместе.
Мне нравилось, что Таисия оживлена и весела, что не разочарована во мне… Я до сих пор склонен считать, что у нее тысяча причин разочароваться и всего одна-две для того чтобы любить меня. Готов ежедневно ломать комедию с переодеванием в Снегурочку, Аманду Лир, Салли Боулз или Старуху Шапокляк – только бы она меня не разлюбила…
        …Тая растолкала меня, когда за окном уже смеркалось и вот-вот должен был вернуться Леонид. Мы долго целовались в постели и скоро поняли, что нас не остановит даже вселенская катастрофа. Конечно же, Леонид пришел в самый неподходящий момент. К счастью, дверь в комнату была закрыта. Если он видел на вешалке мою куртку и закрытую дверь в спальню, то не пытался заглядывать или стучать. Мы всегда слышали, когда он приходил. На этот раз дело закончилось тем, что Таисия, стараясь не шуметь, довольно сильно укусила меня за ухо и сама же потом лечила его, ругая Леонида на чем свет стоит. Что до самого Леонида, то он ничему не удивлялся. Более того – нарочно возвратился раньше обычного, чтобы застукать меня. В дедуктивных способностях ему не откажешь. Это был первый случай, когда он застал меня действительно врасплох.
        Я засиделся у них до позднего вечера – мы что-то готовили втроем на кухне, споря, как домохозяйки, а в холодильнике обнаружилось шампанское… Таисия взахлеб рассказывала Леониду о капустнике и красочно описывала ему мою Снегурочку (спонсоры пообещали фотографии и профессиональную видеозапись всем, кто пожелает их поиметь!). Потом мы что-то пели трио, по-моему, вечную "Love me tender" и мне подумалось, что мы и впрямь чем-то похожи на шведскую семью. Во всяком случае, с ними я чувствую себя как дома – хоть манатки собирай и переезжай сюда… Телефон включили в розетку и он сразу же заорал дурным голосом. Звонили пациенты Леонида, его коллеги, друзья, подруги Таисии, а так же родственники и родители обоих. Звонившие тревожились: больше суток никто не подходит к домашнему телефону, сотовый отключен… Хозяева что-то врали, причем всем разное. Наконец, утомившийся Леонид задремал в кресле возле телевизора. Мы проводили его до дивана в гостиной и, да простит меня Бог, я никуда не ушел и в эту ночь. Зато утром исчез ни свет, ни заря (на улице было еще темно). Тае, дабы не накалять атмосферы, я объяснил свое раннее исчезновение тем, что у меня утром репетиция в "Равноденствии", а если вдруг явлюсь перед Дубенко небритым, она объявит за это строгий выговор. Таисия выступила решительно против того, чтобы я уходил, предлагала сначала Лёнькину электробритву, а затем, когда я отказался (электробритвы люто ненавижу, тем более, они мне – как мертвому припарка), стала уверять, что небритость мне до неприличия идет… Но я был непоколебим (надо признаться, что на репетицию явился с той же самой щетиной – проторчал на бензозаправке, наткнувшись на неожиданно большую очередь). А удрал я раным-рано потому, что ужасно комплексовал в присутствии Леонида. Да-да! Буквально умирал со стыда и подобострастно заглядывал ему в глаза. Однажды, когда Таисия куда-то вышла, он сердито прошипел: "Серго, черт тебя возьми, прекрати ерундой заниматься! Я не собираюсь убивать тебя и душить Дездемону. Сибиряки – крепкие ребята и в жизни мы кое-что смыслим". Так я узнал, что семья Леонида родом из Сибири, из Тобольска, и "лузан" – это не загадочное сочетание букв алфавита, а сибирская рубаха…
 
  * * *
        Когда на приеме у врача Тае посоветовали до минимума сократить "контакты" на ближайшие два месяца, я искренне обрадовался. Мне казалось, что своей несдержанностью мы можем навредить малышу. Таисия наоборот – расстроилась. Она опасалась, как бы я не влип в какую-нибудь неприятность. В моем понимании, "влипают" только в неприличную болезнь, но на этот счет можно и не переживать – в отношении неприличных болезней я большой перестраховщик. Да и не собирался я ей изменять. Хватит, погулял.
        Мы вновь подолгу висели на телефоне. Я звонил Таисии с работы – в антрактах, в паузах между выходами в ночном клубе, рискуя разориться на оплату мобильной связи. Звонил из машины, из дома – без разбору, как только понимал, что скучаю и хочу слышать ее голос. Мы конечно виделись и помимо телефонных разговоров, Тая даже ночевала у меня иногда, но, зачастую, просто целомудренно засыпала на моем плече. Ей теперь было важно только то, что я рядом. Она считала это величайшим счастьем для себя и малыша.
 
  * * *
        -Одевайся, - сказал Леонид, выключая аппарат для снятия электрокардиограмм.
        В условиях больницы он выглядел практически всемогущим. Не Лёнькой, а Леонидом, да не просто Леонидом, а…
        -Леонид, как тебя по батюшке? – поинтересовался я, надевая рубашку.
        -Что? – переспросил он, изучая длинную ленту моей кардиограммы. При этом на нос Леонид напялил очки с толстыми стеклами.
        -Величать тебя как, спрашиваю?
        -Евгеньевич. Иди сюда. Садись.
        Я сел на стул возле стола, продолжая, не торопясь, застегиваться. Лёнька изучал мою кардиограмму дальше, шевеля бровями и почесывая кончик носа. Затем кардиограмму он отложил и открыл медицинскую карту, которую мне выдали в поликлинике под личную его ответственность. Я заскучал и обвел взглядом кабинет. Был уже вечер, практически – ночь. У Леонида – очередное дежурство и Таисия уговорила меня снять электрокардиограмму. Вообще-то против скоропалительных выводов Леонид уже не раз высказывался. Следовало бы запереть меня в его отделении дней на десять и хорошенько обследовать, но он прекрасно понимал, что это – из области фантастики… Его чистенький, набитый всевозможной аппаратурой непонятного предназначения, кабинетик находится на втором этаже кардиологического отделения. Ненавижу больницы, но есть в них что-то завораживающее, особенно вечером. Чтобы не поддаваться больничной магии, я принялся черкать подвернувшейся шариковой ручкой на квадратике бумаги с круглой печатью. Изобразил Леонида с то-олстенной (моей) медицинской картой в руках. Лёнька был крошечный, а карта огромная и затасканная, как раритетный детектив из библиотеки (пожалуй, авторство я бы присвоил Борису Акунину), на который очередь занимают за полгода. На самом деле, карта была обыкновенная, как и у всех, с подробным перечнем детских болезней и прививок. Самое обширное место в ней занимала история болезни, вклеенная "Натанычем". Там содержалось полное досье на все швы, внешние и внутренние, а так же – на лабораторные исследования и кардиограммы… Наконец, Леонид отложил бумаги, снял очки и посмотрел на меня, наморщив лоб. Я тоже отложил ручку.
        -Сергей, ответь мне, - сказал он серьезно, - для того, чтобы быть артистом твоего уровня, обязательно заниматься саморазрушением?
        -Что ты понимаешь под саморазрушением?
        -Ты куришь?
        -Очень редко. Пара сигарет в месяц, когда приходится слишком много работать.
        -Удивительно. А наркотики?
        -Что наркотики?
        -Не употребляешь?
        -Я похож на дебила?
        -Кофе?
        -О, да.
        -Черный, разумеется?
        Я кивнул.
        -Две-три чашки в день?
        -Минимум.
        -Сколько часов в сутки ты спишь?
        -По-разному.
        -А в среднем?
        -Часов пять-шесть.
        -И нормально себя при этом чувствуешь?
        -У меня очень редко бывает время, чтобы анализировать.
        Лёнька вздохнул:
        -Ты понимаешь, дело вот в чем: тебе противопоказано быть артистом. Изначально. По типу нервной системы ты слишком уязвим и чувствителен. Классический образец неврастеника.
        -Считаешь, что в артисты должно идти толстокожим обалдуям? Представляешь, во что тогда превратится театр?
        -Театр – не моя компетенция. Моя компетенция, дорогой друг – здоровье человека. Годам к пятидесяти ты истреплешь себе нервы в лохмотья. Если конечно доживешь до пятидесяти со своей гипертонией.
        -Извини, что снова перебиваю – это всё там, в карточке, написано?
        -Исхожу из личных наблюдений. Твоя медицинская карта лишь подтверждает мои выводы фактами. Ты в армию пошел абсолютно здоровым. Эталон! Затем – голосовые связки. Что стряслось с твоими связками?
        -Слегка надорвал.
        -Так слегка, что тут пять листов исписано, - усмехнулся Леонид. – По голосу слышу, что связки ты так и не вылечил.
        -С моей профессией вылечить голосовые связки – нереально, - вставил я и прокашлялся. – К тому же, процесс этот необратим: коли уж сорвал однажды голос, то всё, навечно.
        -Параллельно с проблемой связок, - он ткнул в какую-то запись, - давление начинает ползти кверху. В двадцать семь лет тебе ставят "бабушкин" диагноз: "стенокардия"!
        -Покажи мне в наше время человека без стенокардии!
        -Погоди, не перебивай. Стенокардия, между прочим, не игрушки… Знаешь, я этот твой сериал не видел, к сожалению, но смотрел "Поле чудес" в ноябрьские праздники, Тая велела, - Леонид сбавил обороты, понизил голос и перестал быть грозным эскулапом. – Словно со стороны на тебя взглянул, ее глазами. Даже через телевизор видно, что ты – хороший парень. Ни слащавости, ни наигранности… Глаза добрые. Ты видимо до сих пор так и остался тем мальчиком лет одиннадцати. Тебя заставляют играть во взрослую жизнь и ты играешь в нее, но куда охотней погонял бы мяч с ребятней во дворе, сходил бы в поход… Уверен – тебя любят дети, и ты их любишь не меньше. А что до женщин, то у них, глядя на тебя, срабатывает материнский инстинкт – приласкать уставшего от жизни ребенка. У тебя и внешность-то, извини меня если обижу, полудетская какая-то. Ты ужасно молодо выглядишь. В той передаче, что я видел, тебе можно дать лет двадцать пять.
        Я сидел, опустив голову. Лёньке в проницательности не откажешь. Он продолжал:
        -Если б ты жил, как хочется, а не как надо, то был бы абсолютно здоров.
        -Жить, как хочется – непозволительная роскошь в наше время, - заметил я.
        -Опять ты о работе! Я не про работу говорю. Отдыхать тебе надо. Обязательно отдыхать, Серго. Ты понял?
        Я кивнул.
        -Если нельзя быть собой на работе – будь собой вне ее, - сказал Леонид. – Тая что-то говорила мне о том, что твоя мама из Грузии?
        -Да, она грузинка.
        -Ну вот. Темперамент кавказский, взрывной, а нервная система слабая. Ты постоянно держишь себя в узде и вредишь этим своему здоровью. Распоясайся. Напейся. Пройдись на голове. Наори на кого-нибудь!
        Я засмеялся.
        -Что такого смешного ты нашел в моих словах? – удивился Леонид.
        -Я представил лица людей, которые меня сто лет знают. Ну, напиться-то я, пожалуй, могу, а вот наорать…
        Я снова засмеялся, вообразив, как крою матом поднадоевших фанатов. Нет, это не для меня. Я и слов-то таких не наберу, чтоб "наорать" или "обложить". По-хорошему побеседовать слова найдутся, а вот по-плохому… Обычно, если я повышаю голос, то лишь на того человека, который первым начал на меня орать. Например, на Дубенко. С ней мы часто вопим друг на друга, почем зря. Это приносит облегчение. Не знаю, как ей, а мне – да. Меня до сих пор к ней тянет, особенно в периоды работы над новыми пьесами…
        -Голова по утрам болит? – снова спросил Леонид.
        -Бывает. Но не по утрам, а в случае, если переутомился. Как у всех.
        -Да нет, дружище, не как у всех, - он задумался. – Я бы очень советовал тебе приостановиться. Это – наипервейшее. Расслабься, пусти всё на самотек. Увидишь – проще станет. Съездите куда-нибудь с Таей. К морю, например.
        -Только не к морю, - сказал я. – Плохие воспоминания.
        -Ну, тогда по "Золотому кольцу".
        -Вот это уже ближе. Я подумаю, Лёнь…
        Я помолчал и спросил:
        -Сколько лет я проживу?
        -Трудно сказать. Необходимо серьезное, детальное обследование.
        -Ну, а всё-таки?
        -В среднем, лет десять. Если не примешь к сведению мои советы.
        -Десять лет меня устраивают. Умереть молодым – это моё.
        -А о Тае ты подумал?
        -У Таи есть ты.
        -Да, но любит-то она тебя!
        Я упрямо покрутил головой:
        -Я ей не подхожу. Я – разгильдяй и оболтус… Мне никогда не остепениться – ты верно сказал. Моё место на дворовой спортивной площадке, с мальчишками. Со мной она будет несчастна.
        -Это отговорки.
        -Если бы.
        -Ты плохо знаешь ее. В детстве она лазила по деревьям и стреляла из рогатки по мишеням, намалеванным на стенах домов. Вы – пара, Сергей…
        Я ничего на это не ответил, а Леонид, помолчав немного и поняв, что спорить со мной бесполезно, в очередной раз вздохнул и сказал:
        -Вот что, я тебе сейчас выпишу кой-чего. Принимай хотя бы от случая к случаю, сделай одолжение.
        Он вытянул из стопки бумаги еще один листочек с круглой печатью, надел очки и принялся что-то строчить. Дописав, взял рецепт за уголок и помахал им в воздухе.
        -Вот здесь – реальный шанс. Ради Таи. Если ты любишь ее, то обязан использовать этот шанс. Ты нужен ей. Ты, а не я. Без меня она проживет, а без тебя – сомневаюсь. Гипертония первой степени, сама по себе, не смертельна, но от нее до смерти гораздо ближе, чем ты думаешь.
        -Давай-ка лучше у самой Таисии спросим, без кого она проживет. По-твоему слишком просто выходит, а жизнь, она штука сложная.
        -Я уверен в ее выборе. Априори он падет на тебя, - буркнул Леонид сердито.
        -А я не уверен в этом твоем "априори".
        -С тобой трудно разговаривать.
        -Я знаю… Ладно, Леонид, мне нужно идти, - я поднялся и подал ему руку. – В другой раз доспорим про априори.
        Леонид покачал головой, вставая:
        -Рецепт не забудь, - он пожал мою руку. – Не то Тае нажалуюсь на твое поведение.
        Я взял листок и, сложив вдвое, сунул в карман.
        -Ты что-то еще хотел мне сказать? – Леонид и верно был проницателен.
        -Да… - я помедлил. – У Таисии духа не хватает и она поручила мне…
        -Я тебя слушаю внимательно.
        -У нее будет ребенок. Она добилась, чего хотела. Ты не сердись на меня, Лень, я тут только мелкая сошка…
        Леонид медленно сел обратно.
        -Уйди пожалуйста, - сказал он.
        -Доброй ночи, - откликнулся я и вышел.
 
Тая
        Серго не сказал мне о том, что Лёне теперь всё известно. Потому, я сначала совершенно ничего не поняла: с Лузаном что-то произошло, а что именно - поди, догадайся. Началось с того, что он притащил мне розы. Прежде такое случалось лишь на восьмое марта или день рождения. Да и розы он никогда не дарил: будучи "Водолеем" выбирал что-нибудь поэкзотичнее. В последний раз это была орхидея (я хранила ее полгода в холодильнике, а потом мне надоело с ней возиться). Если откровенно, то розы я терпеть не могу (Серго давно это усвоил и перешел с них на хризантемы и тюльпаны), но Лёнины цветы меня тронули. Тронули и напугали. Я же не могла предположить, что Бежин расскажет ему о ребенке сразу, как только я попрошу поискать для этого удобный момент! Мне казалось, что Серго избегает темы, что он подавлен ожиданием потому, что опасается повторения кошмара… Я и подумать не могла, что мои предположения – лишь игра воображения беременной женщины.
        Тут же, не отходя от вазы с розами, я устроила Лёньке допрос. А он ничего и не скрывал, в том числе - своей радости (или хотел убедить меня в том, что рад). Меня немного выбил из колеи ход событий. Я планировала заявить Лёне о том, что намерена пока жить у Серго, а уж потом говорить о причинах переезда. Вернее, объяснить причины должен был Бежин. Но он разрушил мои планы. Я рассердилась – ну как теперь говорить заготовленные слова? Как я могу "убить"  радостного Лёню?! Он-то наверно решил, что с Серго у меня всё кончено. Ведь не может же человек так радоваться, если рушится его жизнь! Оказалось, мой Лёня не так прост, как всегда казалось. Глядя на него, я начала сомневаться и колебаться – верно ли поступаю, правильно ли? Так ли мне нужен Серго? Сможет ли он быть хорошим отцом? Смогу ли я жить с ним?..
        -Ты теперь всё равно от меня уйдешь, - проговорил Лёня, - а потому я хотел бы предложить компромисс.
        -Какой? – насторожилась я.
        -Пусть он переезжает сюда, к тебе.
        -Сюда? Бежин? Ты серьезно?
        -Сама подумай: тут рядом этот его театр, твоя редакция… Ну как ты будешь ездить на работу через весь город, беременная?
        -Не говори глупостей! – возмутилась я, представив, как отреагирует мама, узнав, что Лёнька сослан к родителям, а я живу в нашей квартире (которую нам с трудом выменяли родственники), с любовником. – Как тебе только в голову такое пришло?! Да и не поедет Серго никуда.
        -Он согласится, если ты попросишь его переехать.
        -Не собираюсь я ни о чем просить Серго. Понял? Ни за что!
        -Понял, - уныло кивнул Лёня. – Когда будем прощаться?
        -Прощаться? – переспросила я. – Кто тебе сказал, что я собралась прощаться с тобой? Я… пока никуда не ухожу. По крайней мере, в ближайшее время.
        -Да? – моргнул Лёня. – Правда?
        Я спрятала глаза и сказала:
        -Если уйду, то уж точно не сегодня… Это Сережка виноват – он рано тебе сообщил. Я не готова пока обсуждать мой переезд. Бежин завтра же схлопочет за свой длинный язык.
        -Он сказал, что это ты ему поручила…
        -Он всё перепутал.
        -А твой чемодан?
        -Чемодан?
        -Ну, сумка. Я случайно видел у тебя в шкафу дорожную сумку, с вещами...
        -Ах, сумку… Подумаешь! Ее можно снова разобрать. Лень, я не вру, честно. Если хочешь – позвони ему. Он подтвердит, что не ждет меня ни сегодня, ни завтра.
        -А послезавтра? – пошутил Лёня вяло.
        -И послезавтра.
        Он вздохнул, пошелестел новым номером "МК" и отложил его. Мы сидели в гостиной, Лёня в кресле, я – на диване. Розы стояли на столе в вазе и, так же как и мы, молчали.
        -Раньше, - начал Лёня, - ну, прошлой весной, когда ты сказала, что у тебя появился мужчина, я не принял это всерьез. Уверен был, что скоро всё пройдет, выветрится…
        -Не надо, Лёнь. Думаешь, мне легче, чем тебе?
        -Ты его любишь. О чем тут еще можно рассуждать?
        -Но он же не виноват… Лёнь, - я понимала, что выгляжу глупо, оправдывая в чем-то Серго. В чем я пыталась его оправдать – не знаю. – Его очень мучает совесть и он с радостью оставил бы нас в покое, но не может почему-то…
        -Не может, потому что знает: ты любишь его. А я так и не смог добиться того, чтобы ты полюбила меня. Именно меня.
        -Ты не прав. Я люблю тебя. Но совсем по-другому.
        -Как брата – я знаю… За что ты полюбила его?
        Я пожала плечами в растерянности.
        -Не думаю, что дело во внешности, - предположил Лёня. – Он, конечно, красивый парень, и красив именно по-мужски, его не назовешь смазливым – наверно в него легко влюбиться. Женщины так устали от женоподобных мужчин… Но я не думаю, что ты способна влюбиться в человека только из-за выигрышной внешности.
        Я усмехнулась:
        -Да, ты прав. Дело не во внешности…
        -Давай разведемся? Я отпущу тебя без обид. Мне в общем-то не жаль расстаться с тобой, если ты будешь с ним.
        -Лёнечка, - мне на глаза набежали слезы, - я в самом деле не готова пока выбрать между вами. Мы хотим немного поэкспериментировать, но я боюсь обидеть тебя… Боже, какая я дура, ну зачем я это тебе говорю?! Прости пожалуйста!
        -Я рад, что ты говоришь мне это. Значит, мы не чужие…
        Тут запищал пейджер и Лузана вызвали на работу. Он убежал, пообещав обязательно договорить и дообсуждать. Я осталась одна. Серго звонить не стала – он был занят сегодня. Сидела перед телевизором, размышляла… Решила "задвинуть" важные решения на какой-то срок. Ну, скажем, до моего дня рождения. Думаю, этого будет достаточно чтобы разобраться наконец – кто из двоих необходим мне – старый, добрый друг или нежный любовник. Первый, пока абсолютно проигрывающий, надёжен, серьёзен и, как никто, подходит на роль отца семейства. Второй – неудобен, и упрям. Более сложного человека я не встречала. Мы довольно часто ссорились по пустякам, я злилась на него, колотила его… Но он не оставлял Лёне ни малейшего шанса. Я была больна всерьез и надолго.
 
Серго
        В январе похоронили Лору. У Ульяны Антоновны прихватило сердце и она не смогла вместе с мужем приехать за прахом дочери. Вдвоем с бывшим тестем мы увезли урну в Питер. В городе на Неве я пробыл всего несколько часов. Мог бы и подольше задержаться, но… не смог. На меня давили стены старой квартиры на Пискаревке, сырой ветер нашептывал о былом, заиндевевшая Нева винила в чем-то… Свою маму я попросил не приезжать. Незачем.
        Словно груз с плеч свалился. Я, конечно, не был рад такому финалу, но облегчение почувствовал. Мне показалось, что Лебедевы испытывают сходные чувства. Мы посидели с Алексеем Анатольевичем на кухне, выпили полторы бутылки водки, я поцеловал Ульяну Антоновну, пообещал звонить, не пропадать, вызвал такси и поехал в аэропорт.
        Всё. Конец.
 
  * * *
        Я всю голову себе сломал над проблемой подарка Исиат ко дню рождения. Праздник намечался через неделю после восьмого марта. В запасе имелось почти два месяца, но подготовиться заранее не мешало. Всё, что приходило на ум – не годилось. Чего я только не выдумывал! Не белье же ей, в самом деле, дарить?! Слишком банально, согласитесь. К тому же, бельё я мог подарить и в любой другой день…
        Совершенно случайно мне повезло: я подслушал ее разговор с Княжной и Мариной. Из разговора выяснилось, что моя Таисия мечтает о таинственных французских духах под названием "Femme". Когда-то давно такие духи были у ее тёти, и теперь она везде безуспешно их ищет. Попадаются одни подделки. Идея пришла сама собой: Ноэль Руж! Француженка поздравляла меня со всеми подряд праздниками по электронной почте, а под наше Рождество обещала позвонить… И конечно же, Ноэль позвонила. Бизнес – превыше всего. К тому же, она очень любила этот праздник… Я набрался наглости и попросил ее об услуге.
        -Ого, господин Бежин, - сказала Ноэль, - да вы опасный человек! Выбрали изысканнейшие духи из всех, что я знаю! Их создал самый выдающийся парфюмер двадцатого века, Эдмон Рудницки. Этому аромату уже 60 лет!
        Конечно по поводу "изысканнейших духов" было субъективное мнение Ноэль, но мне польстило, что моя девушка и коренная парижанка, по сути, сошлись во вкусах…
 
Тая
        К разговору с мамой я готовилась словно к экзамену. От телефонных звонков отказалась – поехала к ней домой. Чтоб уж сразу. По дороге молила всех святых, чтобы мамы не оказалось дома и разговор снова отложился на неопределенный срок, до следующей моей вспышки решимости. Я прекрасно понимала, что рассказать придется всё, без утайки. В том числе (о, ужас!) о моем намерении перебраться жить к любовнику – пока до родов, а там – посмотрим… Мама – отнюдь не либеральный Лёнька, с ней не раздавишь поллитровку (залихватски, по-Бежински), как символ скрепления семейных и гражданских уз. Тут нужна тактика и дипломатия... В личных, а тем более, в самых интимных делах, мама более чем педантична. Вот потому-то я трусила, боялась предстоящего разговора ничуть не меньше, чем в школе боялась вызовов к доске (а их я страшилась до полуобморочных состояний!). Она  у меня отнюдь не домоседка. При каждом удобном случае старается улизнуть из дома – то к подругам, то в лесопарк погулять, то – на концерт или выставку...
        В тот день мама оказалась дома и, конечно, взволновалась, увидев дочь на пороге. Я заявилась без предупреждения, слегка бледна, осунулась, похудела, глаза прячу… Чем не повод паниковать и охать? Я поспешно ее успокоила: всё в порядке, просто на перемену погоды немного болит голова. Это было похоже на правду – московская зима нынче с глобальными оттепелями, дождями, после которых вдруг ударяет морозец. Вообще-то зИмы у нас, как правило, суровостью не отличаются, но тут что-то уж совсем из ряда вон выходящее. Москвичи постоянно жалуются на плохое самочувствие из-за очередного антициклона, и я попала, что называется, в струю. Чтобы отбросить последние мамины подозрения, добавила к сказанному несколько слов о работе (якобы, наведалась в этот район по делам и решила забежать на обратном пути). Мама успокоилась и пошла ставить чайник, а у меня появилась пара минут форы, чтобы собраться с мыслями.
        Собраться с мыслями не удалось потому, что через несколько секунд подступила мучительная тошнота (виновницей показалась герань на окне). Я поспешно перебралась на кухню и села поближе к открытой форточке. Мама резала батон и открывала варенье… Варенья мне не хотелось. Ничего не хотелось, разве что, может быть (какая проза!), вяленой воблы. А варенье-то было мое любимое, вишневое. Когда-то мне казалось, что я могу есть его в любом состоянии…
        -Заросла грязью, - сказала мама, стыдливо отколупывая крошечное пятнышко с электроплиты. – Лень обуяла в последнее время – всё только телевизор да книги. Наверно, дело в погоде, ты права… Как поживает Лёня?
        -Привет передавал.
        -Ты же сказала, что случайно зашла, - подозрительно прищурилась мама.
        -Ну, я знала, что буду в этом районе, надеялась зайти, если останется время, и Лёня тоже был в курсе, - попыталась вывернуться я, да, видно, не слишком убедительно на этот раз.
        -Значит, всё-таки что-то стряслось, - всплеснула руками мама.
        -Только одно событие, - быстро сказала я. – Очень хорошее.
        -И какое же? – ахнула она и упала на табуретку.
        Я пошла ва-банк, мысленно поплевав через плечо:
        -У меня будет ребенок.
        Повисла пауза. Мы сидели друг против друга, закипал чайник, тикали часы… Я подумала о том, что в жизни, оказывается, много важных разговоров происходит на кухне. Может быть, это какое-то особое место?
        -Чей? – спросила мама.
        -Мой, - ответила я твердо.
        -Я поняла, что твой. Но от… кто отец?
        -Ты же знаешь, что уже почти год я встречаюсь с мужчиной.
        -Всё с тем же?
        -Ты считаешь, что мне нужно менять мужчин почаще?
        Мама вздохнула:
        -Еще недавно я была уверена, что моя дочь – порядочная женщина и верная жена, но сейчас… не знаю, что и думать.
        Меня задели ее слова. Она всегда такой была – прямой, бескомпромиссной и часто мне доставалось без вины… Я не нашлась, что ответить. Закипел чайник. Мама встала и заварила чай.
        -Ты будешь чай или кофе? Я в последнее время плохо сплю, а потому перешла на чай.
        -Я тоже попью чаю, - сказала я.
        -У тебя большой срок?
        -Около двенадцати недель…
        -Это что же, значит… - она подсчитала, водя пальцем по настенному календарю, - в августе я буду бабушкой?
        Я улыбнулась: кажется, гроза миновала.
        -Я хочу дочку. У меня дочка будет, мам.
        -Почему ты так думаешь?
        -Чувствую.
        -Ну, а Лёня?
        -Он подарил мне цветы, когда узнал.
        -Рад? – не поверила мама.
        -Рад. Очень.
        -А… этот… ну, твой… парень, он знает?
        -Да, конечно.
        -Вы продолжаете встречаться?
        -Сейчас уже реже видимся, но каждый день он мне обязательно звонит.
        -Кто он? Кем работает?
        -Это важно?
        -Ты не находишь, что мне следовало бы немного познакомиться с отцом твоего будущего ребенка? Заочно конечно. Ты могла бы рассекретить самые элементарные вещи. Он здоров? Не алкоголик? Не урод?
        -Он здоров. Слегка выпивает, но не алкоголик… Между прочим, у тебя есть его фотография.
        -Что-о? – воскликнула мама. – Я с ним знакома?
        -Ты с ним не знакома, но знаешь, - засмеялась я.
        -Тая, - нахмурилась она, - я требую, чтобы ты прекратила глупые намёки!
        Я вдруг резко взволновалась. Сердце забилось, пальцы задрожали. Попробовала унять противную дрожь. Не вышло.
        -Это Бежин, мам. Сергей Бежин, - сказала я, глядя в сторону.
        Мои слова прозвучали как-то буднично, без эффекта, словно назвала имя соседа по подъезду. Да я и не рассчитывала на эффект. Тем не менее, на маму это имя произвело впечатление. Она выпрямилась и тихо-коротко переспросила:
        -Кто?
        -Бежин, - повторила я. – Как ты знаешь, мы познакомились в позапрошлом декабре.
        Снова повисла пауза.
        -Но… Тая, - пробормотала мама, - это не шутки. Так не шутят. Ты же не ребенок.
        -Я не шучу, - сказала я, вдруг перестав волноваться, и посмотрела на опешившую маму. – Я была с ним, когда его ранили, когда умерла его бывшая жена… Ты эти новости читаешь в газетах и смотришь по телевидению, а для меня они – моя жизнь. Я не рассказывала тебе потому, что всё очень сложно на самом деле... К тому же, не была уверена, боялась, что скоро мы с ним расстанемся. Я не хотела тебя расстраивать, мам.
        -Расстраивать? – не поняла она.
        -Ну да. Ты бы наверняка решила, что он меня использует, что таких как я у него сотни…
        -А разве это не так?
        -Не так. Ты многого не знаешь.
        -Зато я многое вижу. В жизни он такой же красавчик, как на экране?
        -Да, но в жизни он гораздо обаятельней.
        -Куда уж больше-то? – проворчала мама.
        -Если мне что-то в нем и не нравится, так это то, что на него вечно обращают внимание, хотя он ничего эпатажного не делает. Громко не говорит, броско не одевается… Хотя, всеобщее внимание это вовсе и не недостаток наверное. Оно ему необходимо, он черпает в нем, этом внимании, силы. У Серго сильное биополе, он излучает флюиды – вот что мне иногда мешает. К внешности, как оказалось, быстро привыкаешь, - я сбилась, запуталась и смутилась, поскольку немного приврала. Мне льстило, что такой парень обратил на меня внимание, что мы давно встречаемся, что я нужна ему, что мне завидуют… Но, как бы там ни было, это не главное в наших отношениях с Серго. У нас всё по-настоящему, без сюсюканья. Мне кажется, что мы действительно любим друг друга. Но как объяснить это маме, которая ничего не знает и видит в Бежине только "красавчика из телевизора"?
        -М-да, - вздохнула мама. – Что он в тебе нашел, не понимаю… Надеюсь, ты не собираешься бросать Лёню ради Бежина?
        Я ответила честно:
        -Давно бы ушла, да Серго против.
        -Это почему же он против, интересно? – теперь ее задело, что какая-то задрипанная звездулька не желает жениться на мне.
        -Он считает, что я буду несчастна с ним.
        -Знакомая песня, - усмехнулась мама.
        -Мам, ну ты же совсем его не знаешь! Как можно судить по первому впечатлению?!
        -Конечно, где уж мне разобраться, - проворчала мама. – Ты даже имя от меня скрывала. Кстати, почему ты называешь Бежина "Серго"?
        -Это прозвище. Его все так называют. К тому же, у него мама – грузинка. Серго на нее похож. Я с ней знакома.
        Мама покачала головой, но уже без недоверия. Я нарочно заговорила о Софико Николозовне, чтобы быть поубедительней.
        -Ты меня потрясла, - проговорила она. – До сих пор в себя никак не приду…
        -А давай, я вас познакомлю? На моем дне рождения. Поговоришь с Серго сама, лично. Я уверена, что после разговора с ним у тебя не останется вопросов.
        -Ты собралась справлять свой день рождения с Бежиным? У себя дома? А Лёня? Ох, как я не люблю вранье, измены… Как можно обманывать Лёню, этого добрейшего, душевнейшего человека? Тебе не стыдно, Тая?
        -Лёня знаком с Серго
        -Ка-ак знаком? – это было уже выше маминых сил. – Я чего-то не понимаю? Может, это мода такая, новая?
        -Мне кажется, они подружились, хотя я тоже мало что понимаю, - сказала я. - Они без моего участия познакомились, поладили, у них какие-то свои отношения… Серго запросто ладит с людьми, у него талант к общению. Лёня всё понимает. Мы уже три месяца вместе не спим. С Лёней… Нет, не три, больше. Почти полгода. Да, точно, полгода. Я за эти полгода только и поняла, какая она, настоящая жизнь с любимым человеком, когда нет необходимости размениваться на кого-то еще… Понимаешь? – с надеждой прибавила я, зная, что говорю путано и непонятно.
        Я сделала паузу и спросила, стараясь придать своему голосу побольше уверенности:
        -Так тебя ждать в гости?
        -Приду, что с тобой делать… Кроме того, мне очень хочется познакомиться с Бежиным.
        -Только чур, пообещай, что никаких выяснений отношений не будет.
        -Обещаю, - мама посмотрела с грустью.
        Возможно, она так до конца и не поверила, приняла мои откровения за розыгрыш. "Что ж, пускай", - подумала я и стала ждать весны.
 
Серго
        В феврале началась настоящая весна. Шел дождь, с крыш текло, на шоссе, тротуарах стояли лужи… Мой "опель" прочно потерял свою аристократическую молочно-белую масть и превратился в чумазого уродца. Как бы я не мыл его в автомойке, как бы осторожно не ездил – результат оставался нулевым. По ночам под окнами оголтело орали коты, днем у соседнего дома дежурили все окрестные псы, ожидая выхода роскошной догини Гертруды. К несчастью для них, догиня имела привычку прогуливаться в сопровождении секьюрити – здоровенного, бритого наголо Васи. Едва завидев Васю, женихи в панике прятались кто куда, а он щедро раздавал зазевавшимся пинки и цветисто выражался (детям очень нравилось его слушать – они радостно включали его выражения в свой словарный запас).
        С Таисией мы всё чаще разговаривали по телефону – а если и виделись, то, в основном, в театре. Она, зная сколько неудобств мне доставляют наши встречи (особенно наедине), искренне сопереживала и прилагала много сил, только бы я не чувствовал себя неуютно (назовем это так). Уверен, без советов и уроков Дубенко тут не обошлось, поскольку сама Таисия до таких вещей не додумалась бы – она человек абсолютно неиспорченный и не особо искушённый, ей приходилось заставлять себя. Не скажу, что раньше у нас ничего подобного не было, но теперь всё воспринималось иначе, а главное - никаких альтернатив, с моей стороны, не предусматривало, отчего я ощущал себя не в своей тарелке. Почти сразу у меня появилось ощущение, что при моем попустительстве растлевается безгрешная душа и я, большей частью, старался пресекать инициативу Таи. Она здорово изменилась за два с половиной месяца. Зачастую, взглянув на Таисию, я потрясенно наблюдал, как на ее лице отражаются лики многочисленных Мадонн эпохи Возрождения – она менялась каждую минуту, озаряя мир вокруг себя чистым, вечным светом. Этот свет коснулся и меня. Я показался себе грубым животным, позволяющим первозданной чистоте пачкаться… Пришлось всерьез засесть за Толстого. Иного выхода просто не видел.
        Без Таисии я наполнял свои дни работой. Свободного времени теперь прибавилось, но это не радовало. Сидел в Интернете, "чатился" с поклонниками (между прочим, всегда под вымышленным именем – это помогало мне выведывать у посетителей самые сокровенные мысли по поводу моей работы), сгоряча снялся в парочке видеоклипов одной не слишком-то голосистой певички… К середине съемок второго клипа, певичка начала настойчиво меня осаждать и я вынужден был послать к чертям ее и ее творчество. Впредь с "попсой" не связывался. Предпочитал проводить остатки свободного времени в ночных клубах, где столичная богема исправно развлекала меня своими сентенциями, крепко подсадила на романы Бориса Акунина, нео-классика русской литературы, и чуть было не споила окончательно…
 
Тая
        Ситуация вырисовывалась странная, не лишенная трагизма. Мы не могли не видеться, а встретившись, испытывали муки куда более жестокие. Серго пытался шутить, цитировал мне Толстого, каждый раз приводя новые высказывания великого писателя о воздержании. Наконец, я начала в шутку поколачивать Бежина за его выкрутасы. Цитаты выглядели, как насмешки над нами. Например, такая: "Воздержание составляет необходимое условие человеческого достоинства", или: "Надо перестать думать, что любовь плотская есть нечто особенно возвышенное, а надо понять, что цель, достойная человека – служение человечеству, отечеству, науке, искусству…". Наши отношения Серго называл по-французски: "L'amour platonique, les nuages" ("Платоническая любовь, облака") и говорил, что это тоже вычитал у Толстого. Я бы не стала утверждать, что наши отношения были уж такими стопроцентно платоническими (по многим причинам), но, несомненно, в какой-то степени они таковыми являлись. Пострадавшим в этой ситуации выходил конечно же Бежин – он-то не ждал ребенка… точнее – он его не носил, в отличие от меня. Держался Серго героически, и мне было за что уважать его. Несмотря на идиотские цитаты.
        Скоро Толстой, по всей видимости, совершенно перестал забавлять Бежина, поскольку цитаты прекратились. А еще – Серго стал гораздо реже звонить. Я конечно всполошилась (еще бы!), решила, что потеряла мужика, да какого мужика! Княжна и Марина вовремя успокоили – я не успела еще себя накрутить. Выяснилось, что неизвестные доброжелатели, в каком-то ночном клубе, подсунули Бежину книгу Акунина. Какую конкретно – не знаю, но Серго "подсел" моментально, к великой радости его друзей. Девчонки рассказывали и хохотали. Театр, оказывается, уже знает о моей беременности (вплоть до техничек – все-все знают!) и незавидном положении Серго. Женская половина театра уже не раз предпринимала попытки скрасить Бежинский досуг. Всеобщий порыв грозил стать роковым, поскольку в неэкстремальных ситуациях Серго не проявляет себя, как сколько-нибудь волевой человек. Рано или поздно он сдался бы. Помог Григорий Шалвович и ни кто иной. Княжна, Марина, Виктоша натащили ему кучу Акунинских детективов, и он пропал. Теперь его видели исключительно с книгой. Я поспешила обрадоваться, но вскоре начала раздражаться: в любую свободную минуту Серго буквально вклеивался носом в очередную книжку в черной глянцевой обложке. Читал он медленно, поскольку времени на чтение оставалось мало, а вечером, после суматошного дня, отключался, едва добравшись до горизонтальной плоскости. Он читал всё подряд, книгу за книгой, в том порядке, в каком они попадали к нему в руки. Однажды, рассердившись, когда Серго в очередной раз отключился, оставив меня, как дурочку, в одиночестве – я открыла какую-то из книжек с целью развенчать господина Акунина, но… точно так же, как Серго - заразилась и пропала. Новое литературное пристрастие еще сильнее нас сблизило. Мы даже чуть было не проворонили российский показ "Властелина колец", настолько зачитались. Сходили, посчитали неточности – после фильма почти поругались, так как не сошлись во мнениях по поводу перевирания текста знаменитой книги. На этом успокоились. Точнее – продолжили читать.
 
Серго
        Ноэль свалилась, как снег на голову. Я не предполагал, что она нагрянет, а потому немного растерялся, когда выйдя из "Равноденствия" уперся в знакомый "форд". Настроение мое оставляло желать лучшего: Дубенко только что отчитала меня на репетиции. За дело отчитала – оттого я и злился. Этот Пьер, водитель "форда", мало того, что понимал исключительно по-французски – он был, к тому же, большим занудой. Короче говоря, мне пришлось последовать его призыву на ломаном-переломаном русском ("Мсье поедет за мой машинА! S'il vous plait!") и поехать следом.
        На этот раз, Ноэль встретила меня сама, на крыльце, кутаясь в белое манто. В руке она держала трехрожковый подсвечник, а в доме была жуткая темень.
        -Ноэль, это нехорошо, - сдержанно сказал я. Еще немного и наговорил бы ей кучу непарламентарщины. Еле сдержался. - Похищение похищением, но, если так пойдет дальше, я начну сбегать от вашего истукана-Пьера через окно.
        -Во-первых, здравствуйте, господин Бежин.
        -Bon soir, - буркнул я.
        -Я не обиделась, - сказала она спокойно и пригласила войти.
        Под манто на ней было что-то шелковое, белое. Возможно, "у них там" это называется "простенькой домашней одёжкой". Шелк переливался в свете свечей и заканчивался у самого пола. Ноэль выглядела романтично непричесанной – волосы небрежно сколоты на затылке и струятся прядями, обрамляя лицо льняными завитками. Косметики я не заметил, но она наверняка присутствовала, ведь Ноэль явно естественная блондинка. Даже, пожалуй, альбинос. Это значит – белые брови, ресницы… Вряд ли женщина станет мириться с таким ужасом.
        -Я не совсем здорова, - она посмотрела на меня блестящими глазами цвета морской воды. - Вы простите мне мой вид?
        Я ответил (всё еще хмуро), что ее вид мне не кажется неприличным. Нежный румянец залил бледные щеки Ноэль.
        -Простудилась немного, утром, когда приехала. В Париже – плюс пятнадцать градусов, а в Москве было очень холодно, минус один. Меня теперь всё время знобит, никак не отогреюсь…
        -А что у вас со светом?
        -Говорят, какая-то авария… В Москве часто гаснет свет?
        -Нет, нечасто.
        -Давайте поднимемся наверх – тут прохладно, как бы не простудиться окончательно… Я не задержу вас надолго.
        Она повела меня на второй этаж. Свечи бросали средневековые блики на картины и полированные перила. Я шел за ней, расстегивал пальто и думал: зачем одной маленькой девушке такой громадный дом? Чем тут можно заниматься? Балы давать? Любопытно, что сказала бы Ноэль, попав в мою квартирку размером чуть побольше грузового лифта?
        -Ноэль, - сказал я, - вы замужем?
        Она обернулась:
        -Зачем выходить замуж? Для того чтобы жить интересами мужа, постоянно отчитываться, где была, что делала?.. Я так не привыкла. Мне дорога свобода, а мужчины – собственники.
        Мы вошли в уже знакомый мне зал. Горел камин, а сотни свечей радостными огоньками украшали царящее повсюду великолепие. Свечи были всевозможные – обыкновенные, красные, розовые, голубые, зеленые, золотые, серебряные, толстые, тонкие, в блюдцах, стаканах, фиалах… Зрелище меня зачаровало. Я остановился на пороге. Тут же улетучились позывы поскорей удрать. Торопиться мне сегодня некуда – с Исиат встречи не намечалось, а книга подождет…
        -Грандиозно, - восхищенно проговорил я. – Пожара вы не боитесь?
        -Приходится рисковать: не люблю темноту с детства.
        Она взяла с каминной полки сверкающую в свете свечей коробочку.
        -Ваши "Femme", - сказала она, протягивая ее мне, и быстро прибавила:
        -О деньгах не беспокойтесь – это подарок.
        -Нет, нет, погодите. Как это "подарок"? Мы так не договаривались.
        -Денег мне не нужно. Для меня это – сущий пустяк. Мне приятно, что я смогла быть вам чем-то полезна.
        -Тогда я не возьму их.
        -И оставите свою девушку без подарка?
        -Я не оставлю ее без подарка, не тревожьтесь, - ответил я, немного неприязненно.
        -Хорошо, - подумав, кивнула Ноэль. – Я назову цену чуть позже. А пока – посидите немного со мной? Я сегодня совсем одна, не знаю, куда себя деть… Снимайте пальто. На мою шубу не обращайте внимания – меня всё еще знобит. Вероятно, небольшая температура.
        В пальто мне давно уже было жарко – камин во всю палил, потрескивая, и изредка сыпал искрами. Я невольно измерил на глаз расстояние от него до ковра и решил, что, пожалуй, возможность пожара исключена. Ковер лежал метрах в трех и всё вокруг каминного сопла отделано камнем… Я снял пальто, бросил его на спинку одного из кресел. В самом деле – от меня ничего не убудет, если немного посижу в гостях у красивой, скучающей девушки. Духи повертел в руках и поставил на журнальный столик – до выяснения некоторых деталей, а сам сел в кресло, на спинке которого висело мое пальто.
        -Сергей, - сказала Ноэль, когда я, наконец, сел, - давайте всё же поговорим о контракте. Вы подумали, как обещали?
        Кресла наши стояли почти рядом, под углом градусов в девяносто – для того, чтобы видеть друг друга не нужно было выворачивать голову.
        -Я думаю, - ответил я.
        Ноэль медленно положила ногу на ногу. На этот раз меня ничто в этой комнате не смущало – возможно оттого, что освещение было недостаточным. Всё великолепие оставалось размытым и неясным, да и одет я был прилично, хотя конечно не во фрак (а именно он не помешал бы рядом с Ноэлью, в этой комнате, в этом доме).
        -Вы говорите так, чтобы отделаться, - грустно сказала Ноэль. – На самом деле вы не собираетесь в Париж, и не о каком контракте не помышляете.
        -Хорошо, - кивнул я. – Раз уж пошел такой разговор, я задам вам вопрос, который заботит меня больше всего. Мне непонятно, почему вы так настойчиво уговариваете ехать во Францию? Что мешает вам приезжать сюда самой, ходить на спектакли?
        -Но Бонте…
        -Бонте, я уверен, не огорчится в случае моего отказа. Дело в вас. Я прав?
        -Я мечтаю, чтобы вас увидел европейский зритель. Европейский, понимаете?
        -Вы считаете, что европейцев может привлечь какой-то русский актер, который говорит лишь по-русски? Если, конечно, не считать еще трех языков, продолжения которых он всё равно не знает, – невольно процитировал я наш с Мотей Колокольчиковым любимый фильм "Кин-дза-дза". – Серьезно?
        -Интерес к классическому русскому театру огромен! Вспомните ваши парижские гастроли, - горячо запротестовала Ноэль. – А о Дягилеве и его "Русских сезонах" вы не забыли?
        -"Русские сезоны"! Это когда было-то! Век назад. Кстати, Дягилев возил в Париж балет. Балет – принципиально другой вид искусства. Интернациональный. А гастроли наши – это штучный товар. Мой контракт с Бонте будет выглядеть совершенно иначе.
        -Кто знает? – загадочно улыбнулась Ноэль. – Что если мне тоже суждено войти в историю, как Дягилеву? Я привезу в Париж великого русского актера… Вы не продумали такой вариант?
        -Под великим актером вы подразумеваете меня?
        -Вас, Сергей Ильич. Не скромничайте.
        Сдержанно улыбаясь, блестя глазами и бриллиантовыми каплями в ушах, Ноэль взяла сигарету, но передумала. Она отложила ее и налила два бокала красного вина из бутылки с этикеткой на французском. Вино казалось черным.
        -Это вино с моих собственных виноградников. Я продаю его даже в Италию. Ничуть не хуже, чем "Кинзмараули" или "Хванчкара".
        -А вы пробовали когда-нибудь настоящие грузинские вина?
        -К сожалению, нет, но много слышала.
        Я взял бокал и посмотрел сквозь него на огонь в камине. Пламя просвечивало темно-красным бликом. Вино, и верно, было хорошим. Как минимум, пятилетней выдержки – это я определил на вкус.
        -Ноэль, неужели вы начали заниматься виноделием, еще учась в школе? – делано удивился я.
        -О! Да вы не только во французских духах разбираетесь!
        -Я провел полжизни в Грузии.
        -Вы правы. Эта бутылка, - она повернула к себе этикетку, - запечатана шесть лет назад, когда еще был жив мой отец. Смею вас заверить, с тех пор как бразды правления перешли от него ко мне, качество вина не ухудшилось… Но мы не договорили на тему контракта.
        Я вздохнул:
        -Вы конечно знаете, что в России есть десятки хороших актеров, которые мечтают работать за границей, но не имеют возможности уехать…
        -Разумеется, знаю, - дернула плечиком Ноэль. – Но личности редки даже среди актеров. Вы – личность.
        -Если вы ко мне хорошо относитесь, это не значит, что и другие должны испытывать то же самое.
        -Какой же вы упрямец!
        -Вы не понимаете, Ноэль. Ради того, чтобы поехать, мне придется отказаться от работы здесь. Это значит, наш театр лишится двух третей репертуара! Помимо "Равноденствия" я работаю еще в трех театрах – и все они пострадают.
        -В любом театре есть дублирующий состав, - она всё-таки закурила.
        -Есть, - согласился я, - но зачастую, зритель ходит ко мне. Двойное предательство получится. Не так ли?
        Ноэль нахмурилась.
        -Не поверю, что вас держит только долг, - сказала она строго. – Вас держит не что-то, а кто-то.
        Я промедлил с ответом.
        -Ваш главный режиссер, - продолжала Ноэль тем же тоном, вовсе не жаждая от меня ответа. Ей хотелось высказать мне своё мнение о ситуации – всё остальное неважно… - Эта Дубенко – она, конечно, тоже влюблена в вас? Не представляете, как можно бросить тех, кого приручили? Или это снобистское желание не прослыть аморальным человеком?
        -Я не очень понял ваши вопросы, - сказал я нарочито спокойно.
        На самом деле мною ощущалось нечто подобное тому, что сподвигло "убеждать в своей правоте" Таисию на лестнице ее дома… Оказывается, женская агрессия действует на меня довольно однозначно… Вот тебе и открытие в 34 года…
        -Нормальные вопросы, - небрежно бросила Ноэль. – Они вполне адекватны вашей личности.
        И вдруг, без переходов и пауз:
        -Вы спали с нерусскими женщинами?
        Я приказал себе успокоиться. Так круто себя осадил, что стало уже не просто жарко, а душно, как в парилке.
        -Нет. Если вы имеете в виду подданных другой страны, - ответил я так же спокойно.
        -Ну а как же Япония? – как видно, она не ожидала отрицательного ответа.
        -Что Япония?
        -Побывать в Японии и не испытать на себе то, о чем  так много говорят?
        -По-вашему, это глупо?
        -По-моему, да, глупо.
        -А по-моему, это нормально, - я пожал плечами. – Но дело, как ни странно, не в патриотизме.
        -Вы – патриот? – недоверчиво спросила Ноэль, теряя свою агрессивность и становясь рассеянной.
        -Не похож? – на всякий случай я сделал вид, что атакую. Необходимо было закрепить за собой позиции, ведь любовный угар с француженкой в мои планы не входил.
        -Не похожи – мягко сказано, - заметила Ноэль, давя сигарету в пепельнице.
        -Что по-вашему патриотизм? Одеваться в цвета флага? Петь "Катюшу"? Носить значок с портретом Президента? Спать исключительно с соотечественницами?
        Она смутилась.
        -Я горжусь тем, что я русский, - сказал я, поуменьшив стали в голосе. – Вырос на русских сказках и фильмах, на Пушкине и Толстом. Мой менталитет из меня не выкорчевать, он крепко сросся с моей сутью.
        -Значит, вы никогда не полюбили бы иностранку? – тихо спросила Ноэль.
        -Вы не поняли, что я пытался сказать, - вздохнул я.
        -Я поняла, - так же тихо проговорила она. – Вы – патриот, а это значит, что мне не следовало приезжать.
        Она несла какую-то чушь, но я испугался, что француженка снова заплачет, как и в прошлую нашу встречу. К счастью, слёз не последовало.
        -Второй раз попадаю в глупое положение, и оба раза тут, в Москве, - улыбнулась она, но губы чуть заметно дрожали. – Кажется, у вас в России это называется "бегать". Я за вами бегаю. Для меня не было ничего хуже, чем "бегать" за кем-то, а теперь мне всё равно. Как это ни странно, но мне перед вами ни капельки не стыдно. Я приехала предложить вам себя, потому что узнала о вас много подробностей. Не спрашивайте откуда – не скажу. Я узнала о том, что в настоящий момент у вас нет женщины. То есть, она есть, но у нее сейчас третий месяц беременности и врачи пока не рекомендуют ей секс. Ваша бизнес-партнер так же ждет ребенка, от своего мужа. Месяц назад ее положили в клинику из-за угрозы выкидыша. Она во что бы то ни стало, хочет сохранить этого ребенка, так как надеется с его помощью укрепить семью.
        В голосе Ноэль я слышал отчаяние. Верно, Японка вознамерилась преподнести своему благоверному прелестного малыша, но их семейное счастье отнюдь не пошатнулось: напротив, недавно она заявила мне, что чувствует себя новобрачной. Нет-нет, в том, что она попала в больницу не моя вина – я думаю, "новобрачная", скорее всего, немного перестаралась в семейном будуаре…
        -Ноэль… Ноэль, вы – настоящий друг, - сказал я, помолчав.
        Она подняла на меня светло-голубые глаза:
        -Я не друг. Я люблю вас.
        У меня и в самом деле никого не было в данный момент. То есть, конечно же была, но… словно бы понарошку. Еще несколько лет назад я, не задумываясь, изменял Лоре, но теперь…
        -Сколько вам лет? – спросил я, откидываясь на спинку кресла и глядя в огонь.
        -Двадцать.
        -О, Боже, - вырвалось у меня. – Знаете, на сколько лет я вас старше?
        -На четырнадцать. Ну и что?.. Вас не интересуют девочки моего возраста?
        -Когда же вы успели поработать в кабаре?
        -Полгода назад я ушла из "Мулен Руж". Поступила туда еще полгода назад, как только вернулась из Америки… Год… Но вы опять уклоняетесь от ответа
        -Я так не считаю. Вы читали "Крейцерову сонату"?
        -Читала.
        -Значит, не согласны с графом Толстым? Мне казалось, женщины должны быть с ним солидарны.
        -Вы рассуждаете, как мужчина.
        -Толстой тоже был мужчиной.
        -Сомневаюсь, - парировала Ноэль. – Только не вздумайте пожалуйста уверять меня в том, что начитавшись этого сумасшедшего вы решили отказаться от секса.
        -Не скажу. Но он помог мне научиться подходить в вопросу по-философски… Ноэль, вы понимаете, что сказка кончится, мои тайны рухнут и еще неизвестно какая картина вам откроется за развалинами?
        -Не важно, - она помотала головой и натянула на плечи съехавшее манто. – Вам не удастся меня испугать призрачными химерами.
        -Я реалист. Слишком часто мне приходилось обманываться. А эти скоропостижные, одноразовые истории… Поверьте мне – утром чувствуешь себя препаршиво. Похмелье – омерзительная штука и самое страшное, Ноэль, когда от сказки остается только грязная (а иногда - ещё и рваная) простынь.
        -Вы – жуткий человек, – сказала Ноэль, отшатываясь.
        Не пойму, зачем я ей это говорил. Она не нуждалась в моей правде. Правда была только одна из двух: либо я сейчас ухожу, либо – остаюсь. Что потом – не важно. Кажется, я перестарался. Ноэль сидела, глядя себе в колени и молчала. Блики плясали на льняных волосах, в складках белого шелка, стекавшего в ее колен… Да уж, мне стало понятно теперь, сколько стоят духи. Странное время на дворе: когда-то мужчины платили женщинам – тем более девушкам – дарили подарки, заваливали цветами, только бы юная красотка предпочла именно их. А в наши дни красотки сами выбирают себе вариант, сами же его и оплачивают… Попробуй откажись…
        -Я фанатично хранила себя для вас, - сказала Ноэль. – С того самого дня, как увидела вас впервые, я мечтаю только об одном… Как глупо… Уходите, я не могу вас видеть.
        -Ноэль, я… - начал я.
        -Уходите! – внезапно громко крикнула она и, вскинув голову, посмотрела с ненавистью.
        -Ненавижу, - прибавила Ноэль, прерывающимся шепотом.
        Я встал, поднял со спинки кресла свое пальто и ушел.
 
  * * *
        Чувствовал я себя как-то странно. С одной стороны вроде бы не сомневался в правильности своего поступка, но с другой… С другой стороны попахивало подлостью, чистоплюйством и даже хамством. Дверь дома Ноэль захлопнулась у меня за спиной, я оказался на улице и… тут до меня дошло, что я натворил: впервые отказал женщине. ВПЕРВЫЕ! Открытие потрясло до такой степени, что, сев в машину, я не смог вспомнить номер телефона Таисии - пришлось искать в адресной книге.
        -Привет, - сказал я. – Не спишь?
        -Телевизор смотрю, - и осторожно:
        -Что с тобой, Сереж?
        -Можно, я приеду?
        -Приезжай. Лёня на дежурстве… Что случилось?
        -Ничего. Просто ты нужна мне.
        -Я жду, приезжай, мой хороший.
        Она так часто спасала меня в последнее время… Раньше это делала Катя – спасала, оживляла и я не задумывался, чего могло стоить такое спасение. Теперь же, в этот проклятый вечер, когда внезапно обнаружилось, что на каждом явлении, на каждой вещи, действии и следствии, висит аккуратный ярлычок с ценой, я понял, что безнадежно задолжал самому дорогому мне человеку… А я-то, дурак, думал, что цена указана только на мне-любимом…
 
Тая
        Время двигалось вперед. Короткий февраль пролетел незаметно. На День Святого Валентина я, впервые, получила подарок: три желтых хризантемы. На восьмое марта – три видеокассеты с тем самым боевиком, где Серго сыграл киллера. Фильм пока не вышел – его переписали для Серго (я не вникала в тонкости фильмопроизводства и всяких тамошних правил, но подозреваю – такое у них там не полагается). Бог знает, сколько и чего стоил Бежину этот, едва смонтированный, совсем еще "тепленький" вариант будущего бестселлера!
        Фильм назывался "Фантом" (его сняли в небывало короткие для нашего кино сроки: вернувшийся из Штатов режиссер успешно применил американский опыт создания телесериалов) и посмотрела я его наверное раз сто, хотя боевики терпеть не могу. Там было всё что пожелаешь: любовь и предательство, романтика и мистика, трюки, погони и перестрелки… Фильм этот очень меня зацепил. Главного героя я всё равно жалела, как не жесток он был. Вырисовывался этот "убийца и душегуб" человеком незаурядным и обаятельным, но с Серго отождествлялся еще меньше, чем герой "Дождя". Я вроде бы хорошо знала, кто примерил на себя маску "фантома", но на экране был кто-то чужой, незнакомый. У него совсем не Бежинская походка, иная пластика и манера говорить… Он даже кофейную чашку держал иначе и… по-другому целовался… Тайна рождения образа – вещь абсолютно запредельная. Ты не понимаешь, откуда что взялось даже если весь процесс прошел на твоих глазах! Серго потрясающе шла форма (его герой появлялся в милицейской форме, когда получал капитанскую звездочку на погоны), куртка "косуха"… А снайперская винтовка или автоматические пистолеты выглядели в его руках удивительно естественно. Мне особенно понравились эпизоды со стрельбой по-македонски: с двух рук. Серго освоил приемы каких-то восточных единоборств (я плохо в этом разбираюсь), для чего довольно долго занимался с инструкторами. Пожалуй, я бы сравнила "Фантом" с фильмом "Эквилибриум" – точно так же он заворожил меня психологизмом действа. На спецэффекты создатели "Фантома" не поскупились, кое-что у них даже получилось вполне на уровне стандартов. Скоро фильм показали по телевидению, и вокруг Серго образовался очередной виток фанатизма (вроде колец у Сатурна). Дело приняло настолько серьезный оборот, что Японка настояла на том, чтобы Бежина вновь сопровождали охранники (далеко не всегда и не везде, но Серго это сильно нервировало). Его завалили письмами и оборвали телефон. О фильме много говорили, навручали уйму призов, возили на престижные фестивали…
        Приближался мой день рождения. Приближался и последний, решающий судьбу, бой. Необходимо было набраться смелости и объявить о своем решении переехать к Серго. Я не могла без него – мне нужен был его голос, его взгляд, его руки – постоянно. Серго наблюдал за мной, улыбался и повторял, что не о мужиках надо думать, а о ребенке. А я и думала – о ребенке. Должно быть, малыш уже сейчас очень любил своего отца и требовал от меня постоянно быть с ним рядом. Серго, несмотря на свои философствования по поводу и без, был рад, что я, наконец, решилась перебраться к нему. Его немного тревожила участь Лёни, но Лузан поступил по-рыцарски, предоставив Дульсинее полную свободу выбора. Впрочем, протестовать было бы бесполезно.
 
  * * *
        -Привет, красотка! - Серго с порога шагнул мне навстречу и выхватил из-за спины букет цветов. Сегодня это были желтые тюльпаны. - Ты свободна нынче вечером?
        -Для вас, кабальеро, я свободна всегда! – сказала я, радостно повисая у него на шее.
        Серго поцеловал меня в щеку и шепнул на ухо:
        -Поздравляю, Исиат.
        -Спасибо, Сережка, - я расцепила руки и приняла цветы. – Как красиво!
        -А вот еще. Держи, - Серго достал из внутреннего кармана пальто некую коробочку, которую я сразу же идентифицировала как коробочку с духами.
        -Что?! "Femme"?! – прочитав золотую надпись взвизгнула я. – Настоящие?
        -Из Парижа. Специально для тебя доставили с оказией, - скромно сказал Серго.
        -Ты просто чудо!
        -Я заслужил поцелуй?
        -И не один.
        …Если бы в комнате что-то не звякнуло, то я, пожалуй, еще нескоро вспомнила бы о маме. Немедленно оторвала от себя Бежина.
        -Раздевайся, - сказала я, поправляя волосы.
        -Совсем? – уточнил Серго, норовя поцеловать меня в ухо.
        -Пальто снимай, - я состроила серьезное лицо и положила цветы на зеркало. – Пойду, налью воды в вазу.
        Серго поманил меня:
        -А почему ты шепчешь?
        Я ткнула пальцем в мамино пальто на вешалке и заговорчески сказала "Тс-с!".
        Вернувшись из ванной со старой, еще бабушкиной, хрустальной вазой, наполовину заполненной водой, я обнаружила гостя стирающим (по традиции) следы моей губной помады в зеркало. Серго был, как я и просила, в том самом новом сером костюме, который он купил специально для Катиной свадьбы. Жаль, что Бежин терпеть не мог костюмов – из него получился бы истинный денди!.. или гималайский медведь (на свою беду, Серго проговорился, что друзья когда-то прозвали его "Медвежонком" – с тех пор я частенько дразнилась). Галстуков он и вовсе не признавал – к моему разочарованию. Сегодня, как и всегда, под костюмом на нем был один из его многочисленных свитеров – к счастью, на этот раз, белый. Белый цвет шел ему до невозможности.
        -Ты с ума сошла? Она же тяжеленная!
        Это он о вазе в моих руках. Серго тут же отобрал ее у меня. Я подняла с зеркала тюльпаны, аккуратно поставила в вазу, проследив чтобы каждый стебель касался воды. Серго держал хрустальный сосуд как шлем с плюмажем, одной рукой, а другой обнял меня за талию.
        -И всё-таки, Тай, чьё это пальто?
        -А догадайся.
        -Судя по твоей таинственности, пальто принадлежит никак не меньше, чем представителю полиции нравов.
        -Ха! Бери выше, кабальеро. Это пальто моей мамы, - я старательно разворошила цветы, придавая плюмажу законченный вид.
        -Я почему-то так и подумал.
        -Ты сегодня ослепителен, - сказала я, осмотрев его.
        Поправила воротник свитера.
        -А по-моему, я похож на пингвина.
        -Поговори мне еще, - пригрозила я, взяла его под руку и повела в комнату.
        Мама листала журнал, сидя в кресле, но увидев нас, поднялась навстречу.
        -Мам, познакомься, это вот Сергей, - я слегка подтолкнула его в спину.
        Серго склонил голову и улыбнулся маме своей фирменной улыбкой под названием "умрите все".
        -Марина... Олеговна, - представилась мама и вдруг подала ему руку.
        Судя по всему, моя строгая, непоколебимая, сдержанная матушка абсолютно потерялась – прежде за ней не водилось такой церемонности. Но Бежин поразил меня еще больше: он умудрился наклониться и поцеловать ей руку, чего мама уж точно не ожидала. Ваза всё еще была у него и я еле удержалась от аплодисментов – то был настоящий цирковой трюк. Мама распахнула глаза наблюдая за Серго – видно по достоинству оценила раскованность его движений. Скрывая улыбку, я занялась легкой перестановкой на столе с целью освободить местечко для вазы с плюмажем.
        -Вы вогнали меня в краску, Сергей, - сказала мама, снова опускаясь в кресло.
        -Не хотел, честное слово, - отозвался Серго с улыбкой.
        -Мам, ты не обращай внимание: вгонять в краску – это одно из его хобби… Ставь сюда, Сереж.
        -Тай, а что, Леонид отсутствует? – он поставил вазу в центр стола.
        -Как обычно, задерживается.
        -Ничего себе "задерживается"! Уже три часа дня, а дежурство у него должно закончиться в семь утра. Хотя бы ради твоего дня рождения он мог уйти с работы пораньше, будь она неладна?!
        -Пожалуйста, не занудствуй, - я положила руку ему на плечо и требовательно надавила.
        Серго послушно сел в кресло.
        -У меня там плита на кухне. Я вас оставлю. Не скучайте, - я подмигнула Бежину, и отправилась проверять духовку.
 
Серго
        На сердце у меня было неспокойно. Главным образом, из-за духов из Парижа. На следующий день после того, как мы поссорились с Ноэль, я послал ей цветы (нарочно запомнил адрес), белые розы. Продавщица посоветовала. Оказывается, в средние века существовала легенда, что белые розы потеряли свой цвет от пролитых на них Марией Магдалиной слез раскаяния. Я конечно не раскаивался ни в чем, но вину за собой чувствовал, тут уж ничего не поделаешь. В букет воткнул карточку, где извинился "за вчерашнее" и отправил с посыльным. Каково же было мое изумление, когда вечером, после спектакля, я обнаружил на своем столе коробочку с духами и визиткой Ноэль. На обороте прочел: "Извинения принимаются!" – надпись авторучкой, каллиграфическим почерком. Вахтер божился, что никого не пропускал. Значит, "некто" прошел со стороны публики, каким-то образом миновав бдительную охрану… Мистика да и только! Я позвонил Ноэль на сотовый – отключен. Ездил к дому – тщетно. По всему видно, француженка укатила домой. Мобильный отключила нарочно, чтоб я помучился и "осознал". У нее этих мобильных, скорее всего, не один и не два… Выходило, что я влез в долги. Я терпеть не могу долгов. Вот и маялся сомнениями – дарить Исиат духи или не дарить. Ведь, на самом деле, это и не мой подарок, выходит… Побродил по магазинам (в который уже раз!), поглядел на витрины (она много раз повторяла, что не выносит, когда ей дарят ювелирные украшения, безделушки, книжки…), расстроился и плюнул на условности. Принес Таисии духи, решив, что в следующий раз буду понаходчивей с Ноэль. Романтичным невинным барышням редко приходится по вкусу правда жизни. Если я не могу исполнить ее главный каприз, то найду компромисс. Иначе – так и умру в долгу у самонадеянной девчонки, умело привязавшей меня к себе тонюсенькими и, на первый взгляд, бесполезными ниточками…
 
  * * *
        Признаться, я порядком струсил, когда понял, что Таисия отплатила той же монетой и, не предупредив, задумала познакомить со мной свою маму. Пришлось торопливо настраивать себя на некое подобие дипломатического раута. Я-то рассчитывал тихо-мирно, без посторонних, обсудить ситуацию и разойтись. Хотя мама Таисии, конечно, далеко не посторонняя… Я знал, что рано или поздно эта встреча состоится, ведь разбить чужую семью дело не шуточное. Нормальные люди делают ноги, едва узнав о ребенке, а у меня снова не получилось уйти. Более того, я замахнулся на будущее Таи. Вот и получил теперь по заслугам: очную ставку. Стоять на смерть не имело смысла. Я не собирался оправдываться и, если бы мне сейчас приказали уйти, ушел бы, хотя заранее знал, что будет означать мой уход. Он будет означать, что двумя несчастными людьми на Земле стало больше.
        -Сказать по чести, - начала Марина Олеговна, - я надеялась, что рассказ Таи о вас – не более чем розыгрыш.
        Я вежливо улыбнулся, ожидая всего, что угодно.
        -Мне никогда не доводилось общаться со звездами, вы должны понять мою растерянность…
        -Я как раз хотел попросить вас забыть про титулы, тем более, про сомнительные.
        -Сомнительные? Ну, нет, вы несправедливы к себе и своему успеху.
        -Я просто не люблю переворачивать с ног на голову. Вы – мама Таисии, а я – ее друг. Совсем никакой не небожитель.
        -Близкий друг, - уточнила Марина Олеговна.
        -Очень близкий. Если называть вещи своими именами, то я – разрушитель семьи, антиобщественный элемент.
        Она улыбнулась:
        -Но вы не похожи на злодея.
        -Спасибо, но настоящие злодеи, как правило, редко похожи на злодеев.
        -Я уверена, что вы – не злодей. Слышала как-то раз, что дурак никогда не сможет убедительно сыграть дурака, а подлец, соответственно – не сможет сыграть подлеца.
        -Согласен. Это парадокс, но это так.
        -Тая мне только что включала видеокассету с новым вашим фильмом – вот почему я заговорила о злодеях. В кино, тем не менее, вы очень убедительны в роли злодея.
        -Еще раз спасибо.
        -Тая говорила, что вы против ее развода с Леонидом?
        -Я стараюсь убедить ее не пороть горячку.
        -Но почему?
        Я опустил глаза.
        -Ей будет трудно со мной. Я – не тот человек, который ей нужен.
        Договорить мне не удалось, потому что в прихожей хлопнула дверь.
        -Это, должно быть, Леонид, - Марина Олеговна выглядела взволнованной – она теребила нитку бус у себя на шее.
        Лёнька заглянул в комнату через полминуты.
        -Все уже в сборе! – сказал он весело. – Здравствуйте, Марина Олеговна, салют, Серго! Рад видеть вас обоих в добром здравии. Я удалюсь на секунду – руки помою.
        Марина Олеговна промолчала, только кивнула ему с улыбкой, а я поздоровался. Леонид скоро вернулся и, обойдя моё кресло (по пути хлопнул меня по плечу), уселся на один из стульев, стоявших возле стола – как раз между мной и своей тещей.
        -Там у Таи из кухни замечательно пахнет, - потер руки Леонид. – Да, знаешь, Серго, я сейчас во дворе минут пятнадцать вокруг твоей машины ходил. Вот красавица так красавица! Прокатишь как-нибудь?
        -Конечно…
        -Вы меня извините, - странно посмотрела на нас Марина Олеговна, - я пойду, узнаю, не требуется ли Тае помощь на кухне.
        -Что, брат, попал в переделку? – засмеялся Леонид, когда мама Исиат вышла из комнаты.
        -А ты, значит, знал, что она собралась устроить мне знакомство с твоей тещей?
          -Утром узнал. Она позвонила, спросила, когда меня ждать и сообщила, что мама придет. "Дай, - говорит, - честное слово, что Бежину ничего не скажешь". Я пообещал. Да ты не переживай – моя тёща только с виду такая строгая.
        Он прислушался к звукам на кухне и понизил голос:
        -Ты послушай скорей, что я тебе скажу, медведь ты мой гималайский! Новость просто сумасшедшая!
        Лёнька переместился со стула на подлокотник моего кресла и зашептал в самое ухо:
        -Тая наблюдается у врача в женской консультации. Надя ее зовут. Я с ней в институте учился – хороший врач. Так вот, встречаю сегодня Надюшку…
        -Знаешь, Леонид, - предупредил я, - иногда мне хочется тебя убить за то, что ты вечно начинаешь издалека.
        -Да погоди ты, дай сказать, не лишай удовольствия. Потом – пожалуйста, убивай сколько хочешь. Ты знаешь, на какой день от зачатия у человека начинает биться сердце? На восемнадцатый!
        -И что? – нетерпеливо спросил я.
        -И вот! Его можно прослушать! Ну, Надя она еще в институте внимательной и дотошной была. Порой знаешь до чего доходило…
        Я почти поймал Лёньку за горло, чтоб придушить, но он ловко увернулся.
        -Два сердца! Два! Прослушиваются два сердца! Понял?
        -Нет, - тупо сказал я. – Что это значит?
        -Не исключена ошибка, но Надежда на семьдесят пять процентов уверена. У нее уже были подобные случаи. Это – двойня!
        -Что-о? Близнецы?
        -Называй, как хочешь, но ты сделал двойню. У вас в семье были двойни?
        -Кажется да, - от неожиданности я перезабыл всю родню. Ну да, конечно – дэда и тетя Нана – они же близнецы! Точнее, двойняшки, потому, что совершенно разные.
        -Не "кажется", а наверняка были, - заявил Леонид. – У Таи в семье двоен отродясь не видывали – стало быть, дело в тебе, кацо. Это гениально! – он снова хлопнул меня по плечу. – Ты – герой. Герой отец. Тае пока ничего не говори, пусть до поры до времени, живет спокойно.
        -Лёнька, - начал я.
        -Да?
        -Скажи мне честно и откровенно – ты действительно рад?
        -Рад ли я? Он еще спрашивает! Да я на седьмом небе – у Таи, моей Таи, будет ребенок! Не один, а целых два… -         Леонид осёкся и проговорил:
        -То есть, не у "моей Таи", а… черт возьми, я даже не знаю, как тут сказать, чтоб не соврать… А ты-то что такой мрачный, Серго?
        -Я разве мрачный?.. У меня небольшой шок, вот и всё.
        -Дай-ко я обниму тебя, сынку.
        Мы обнялись. Леонид, так и сидя на подлокотнике, похлопал меня по спине. В этот самый момент раздалось:
        -Братание между армиями? – голос Таисии.
        В дверях стояли Таисия и ее мама. Таисия смеялась, а Марина Олеговна смотрела на нас с Ленькой, как на форменных идиотов. Увидев их, я встал с кресла, а Леонид вскочил с подлокотника и тут же бухнулся перед женой на одно колено. Сделал он это немного театрально, но зато с чувством. В руке у него оказался бархатный футлярчик – Бог знает, откуда он его выудил, должно быть из кармана пиджака. Таисия открыла футляр и ахнула:
        -Какое чудо!
        Она склонилась и поцеловала Леньку в щеку. Тот стыдливо приобнял ее одной рукой. В футлярчике оказался ювелирный наборчик – серебряные серьги и подвеска со вставками из фианита. Я удивился, заглянув в коробочку, поскольку знал, что Исиат обязательно, в очередной раз, меня побила бы, притащи я ей что-то подобное. А Лёнька сорвал поцелуй! Ну, дела!.. Таисия тут же надела подарок. На ней были кофточка и юбка, плотно облегающие фигуру, а я вдруг подумал: "Такая стройная, такая нежная… где ж ей взять сил, чтобы выносить двоих? Ну и тип же я! Как меня угораздило-то? Фигуру я ей теперь точно испортил"… И испытал жгучее отвращение к себе. Странно, я-то думал, что в подобных ситуациях мужики чувствуют исключительно гордость… Неужто Толстой виноват? Помнится, когда Лора ждала ребенка, я испытывал вполне нормальную гордость…
 
Тая
        Я заранее продумала, как мы расположимся за столом. Нас четверо, а у стола, как известно, четыре стороны… Мама села напротив меня, Бежин справа, Лёня слева. Никто вроде бы не обижен?
        Весь вечер мне казалось, что эта парочка, Леонид и Серго что-то от меня скрывает. Во всяком случае, вид у обоих был заговорщицкий. Они не проговорились, хотя и болтали без умолку. Скоро Лёня дошел до нужной кондиции и притащил гитару. Я испугалась, что сейчас он начнет петь, но инструмент благополучно перекочевал к Бежину.
        -Вы еще и поете? – удивилась мама.
        -Он гениально поет Высоцкого, - встрял Лёня.
        Серго тем временем подкручивал колки.
        -Тая, он пел тебе Высоцкого? – спросил мой благоверный с уважением наблюдая за настройкой гитары.
        -Нет, - ответила я.
        -Ты много потеряла, - гордо заявил Лёня.
        -Я слышала много других хороших песен, - не сдавалась я.
        -А Высоцкого он всё равно лучше поет!
        -Вы только не деритесь, господа, - улыбнулся Серго.
        -Не отдавай Леониду гитару, ладно? – мстительно попросила я.
        -Не отдам, - сказал Серго. – А что спеть-то?
        -Семеныча! – заорал Лёня.
        Серго посмотрел на меня вопросительно.
        -Давай Высоцкого, - согласилась я, устраиваясь поудобней. – Я и в самом деле ни разу не слышала, как ты его песни поешь, а это большое упущение.
        -Во-во! – одобрил Лёня. – Оч-чень большое упущение!
 
  * * *
        То была "Песня о двух красивых автомобилях". Мне и раньше казалось, что эта песня – одна из самых романтичных и красивых в творчестве Высоцкого, но в тот вечер она прозвучала каким-то уж совсем сверх-откровением. Серго не подражал ни Высоцкому, ни Марине Влади, в его интерпретации песня превратилась скорее в мелодично-щемящую балладу. Мама смотрела на Серго во все глаза: так, наверно, смотрят на чародеев вроде Гудини и Копперфильда. А Лёня был очень доволен, он сиял, словно начищенный самовар и подпевал едва слышно (прекрасно зная, как я ненавижу его пение).

Будто знают – игра стоит свеч, -
Это будет, как кровная месть городам!
Поскорей, только б свечи не сжечь,
Карбюратор… и что у них есть еще там…

        Это история о том, как один светло-серый лимузин встретил на шоссе и полюбил какую-то таинственную красавицу-машину. Он так и не смог ее догнать – разбился, не вписавшись в поворот. Серго пел, а я всё смотрела на него, в его глаза. Внезапно мне захотелось броситься к нему, крепко-крепко обнять, защитить, закрыть собой, спрятать… От кого? Почему? Не знаю. Я не понимала, почему меня душат слезы и отчего так больно. Что это было и что открылось мне в его взгляде? На меня накатило такое отчаяние, что, не выдержав, я просто разрыдалась, словно бы осознав своё бессилие перед тем, что нам предстоит. Сидела на стуле, и ревела. Все вскочили. Бежин бросил гитару на диван - она отозвалась обиженным гудением струн. Я прижалась к нему, дрожа и всхлипывая, а он, неловко застыв рядом с моим стулом (я всё еще сидела), гладил меня по голове.
        -Что случилось? – услышала я за спиной мамин шепот.
        -Не знаю, - озадаченно ответил вмиг протрезвевший Лёня.
        -В ее положении такое может быть, - неуверенно прошептала мама. – Резкие перепады настроения – это нормально. У других и того хуже бывает…
        -Вы оба ничего не понимаете, - сказала я сквозь слезы. – Вам не понять.
        -Тая, успокойся. Пожалуйста, не нужно плакать.
        -Сережа, - всхлипнула я, сама мало что понимая, - ну почему, Сережа? За что? Что мы сделали такого ужасного, чтобы настолько мучиться?
        -Простите нас, - сказал он и увел меня в ванную.
 
  * * *
        Закрыв за собой дверь, мы так и стояли посреди ванной, обнявшись и не говоря ничего. По-моему, долго стояли…
        -Что-то не так, - пробормотала я, плача. – Ты чего-то не договариваешь. Чего я не знаю? О чем ты молчишь? Это сердце, да? Сердце? Ты умрешь?
        -Да что с тобой, Тая? Таечка… Разве я похож на больного? Ты посмотри на меня – разве похож?
        Я хотела что-то ответить, но вместо этого расплакалась еще пуще.
        -Что ж это такое? – отчаянно проговорил он.
        -Ты сейчас пел песню о нас с тобой…
        -Да нет же, не о нас. Она о тех, кто разлучен. А мы?
        -Мы всё время разлучаемся.
        -Нет, ты не права. Настоящая разлука она не такая. Я знаю, какая она, Тай. Она больнее, гораздо больнее… Ну, не плачь, пожалуйста. Когда ты плачешь, мне немедленно хочется напиться в дрыбадан!.. Чтобы я еще раз пел чего-нибудь в твоем присутствии! – запальчиво добавил Серго. – Да ни за что!
        -А "Unintended" ты сегодня споешь?
        -Ну вот, опять, - вздохнул Серго. – Ты же снова расплачешься – я уверен!
        -Обещаю не реветь. Обещаю, Сереж. Споешь?
        Серго немного отстранился, посмотрел на меня и слегка нажал пальцем на кончик моего носа. Я шлепнула его по руке.
        -Ты приводишь себя в товарный вид и я немедленно пою твою "Анинтендед". Идет?
        -Тогда тебе придется принести мне косметичку из секретера.
        -Моментально!
        Пока я умывалась, он принес косметичку:
        -Мы тебя ждем. Публика в недоумении.
        -Сейчас я объясню вам всё, что сумею, - пообещала я. – Наберитесь немного терпения.
 
Серго
        Они и вправду порядком перепугались. Марина Олеговна сидела за столом бледная и растерянная, а Леонид расхаживал по комнате. Я вошел, и, по-прежнему молча, занял свой стул.
        -Ну, что? – не утерпел Леонид.
        -Сейчас придет. Только носик припудрит, - сказал я и потянулся за гитарой.
        -Мы действительно чего-то не понимаем, Сергей? – это Марина Олеговна заглянула мне в лицо.
        Я пожал плечами:
        -Она устала немного. С утра на ногах…
        -И это всё?
        -Всё, что я могу сказать. Остальное она скажет сама, если посчитает нужным.
        Леонид и Марина Олеговна переглянулись.
        -Я же говорил вам, что правильней будет оставить их в покое, - сказал он. – Они намного ближе друг другу, чем мы с вами можем себе вообразить. Долгими беседами и нравоучениями вы ничего не добьетесь, разве что обратного результата.
        -Но я не пыталась читать нотации и давать советы, - слегка раздраженно сказала мама Таисии. – Не пойму, почему все здесь пытаются что-то мне доказать? Я, кажется, не давала повода никому из присутствующих чувствовать себя лишним и неправым. Напротив, считаю свое знакомство с Сергеем сегодня достаточно позитивным событием, тем более, исходя из той сцены, которую наблюдала несколько минут назад. Тут есть над чем задуматься, дорогие мужчины.
        Говоря это, она смотрела на меня.
        -Серго, - Леонид остановился, - надеюсь, ты не думаешь, что я разрабатываю планы мщения? Поверь, я совершенно искренне считаю тебя своим другом. Мне не обидно, что Тая предпочла мне тебя, ведь ты достоин того, чтобы она тебя любила.
        -На твоем месте я бы не смог, - проговорил я, качая головой. – Я бы не смог по собственной воле отпустить любимую женщину, я бы свихнулся наверное.
        -А моей воли никто не спрашивает, - усмехнулся Леонид. – Но вот по поводу тебя я так скажу: ради Таи ты смог бы еще и не то сделать. Ты – сильная личность, Серго, и твоя жертва вполне может быть такой, что мне и в самом страшном кошмаре не привидится.
        -Я? Сильная личность? - удивился я, - Это шутка, да?
        -Со стороны виднее.
        -Моя мама всегда говорила, что я - размазня. Да и окружающие тоже.
        -Мама не объективна, а окружающие тебе примитивно завидуют.
        Я засмеялся:
        -Бесполезный спор, Лёнь. Всё останутся при своём мнении. Один из нас лишний в ее жизни - и не о чем тут спорить.
        -Я знаю кто лишний, - понимающе кивнул Леонид. - Спорить действительно не о чем.
        -Сдается мне, что ты ошибаешься, - возразил я.
        -О, Господи, - проронила Марина Олеговна, испуганно глядя на нас. – Да что же такого вы оба нашли в моей Тае? И красивее, и умнее можно отыскать… Ну, Лёня – да, они знакомы с детства, но вы, Сергей…
        -Она выбрала тебя, - продолжал Леонид, не обращая внимания на тёщу, - она тебя любит. Слышал бы ты, как она говорит о тебе!
        -Она не проявила особой оригинальности, - снова не утерпела Марина Олеговна. – В него нетрудно влюбиться, очень нетрудно. Вопрос – нужна ли ему Тая. Дело не в ней, дело в нем.
        -Что ты молчишь? – нахмурился Леонид. – Серго, скажи, наконец, и дело с концом.
        -Лёня, это неэтично, - одернула его теща. – Ты пытаешься заставить человека сказать то, чего он говорить не хочет. Не дави на него.
        -Да я же знаю! Знаю! – вскричал Леонид в праведном гневе. – Вы в глаза ему загляните, он там весь, как на ладони!
        -Не кипятись, - осадил его я. – Откровений не будет.
        -Тс-с, тише, идёт, - сказала Марина Олеговна.
        Леонид сердито поглядел на меня и плюхнулся на свой стул.
        -А вот и я, - сказала Таисия, заходя.
        Она положила косметичку на место и повернулась к нам.
        -Я хочу сделать заявление, - сказала Таисия официально. – Итак. Если вы подумали, что я собрала вас сегодня для того, чтобы столкнуть лбами и посмотреть на результат, то вы очень ошибаетесь. Момент конечно не лишен авантюризма, но, тем не менее, он как нельзя больше подходит для расстановки по местам всех вопросов и ответов.
        -Тай, может быть ты сядешь?
        -Спасибо, но мне так удобнее, Сереж. Я приняла решение и обязана донести его до самых близких мне людей, - она положила руку на спинку моего стула.
        Я повернулся лицом к Леониду и Марине Олеговне, чтобы показать – ничего не скрываю и не подталкиваю Исиат скорей покончить с объяснениями. А она продолжала:
        -Мне необходимо, в первую очередь, думать о здоровье ребенка. Его здоровье полностью зависит от моего душевного равновесия. Если я и дальше буду разрываться надвое, то равновесия никакого не получится. Одна из чаш весов давно перевешивает. Если кто-то до сих пор не догадался, говорю открытым текстом: сегодня же вечером я переезжаю к Бежину. Молчи! – это "молчи" относилось ко мне, потому что я непроизвольно обернулся к ней. – И буду жить у него, вплоть до рождения малыша. А там – посмотрим. Времени на раздумье предостаточно – около пяти месяцев. Это всё, что я хотела сказать.
        Таисия преспокойно заняла своё место. Мы молчали. Я сидел, обняв гитару и опустив голову. По меньшей мере два человека в этой комнате имели предостаточно оснований набить мне морду… Молчание нарушила Марина Олеговна:
        -Тая, а ты уверена, что он обрадуется твоему переезду?
        -Марина Олеговна, - упрекнул Леонид, - это лишний вопрос.
        -Почему же лишний? Мне кажется, Сергей должен высказаться. В создавшейся ситуации у него несколько двусмысленное положение. Я не права, Сергей?
        -Вы, наверное, правы, - сказал я, - но соглашусь с Леонидом – это лишнее.
        Таисия приподнялась из-за стола, поцеловала Лёньку в щеку и взяла меня за руку. Так и держала потом весь вечер, словно боялась, что ее решимость без этого иссякнет.
 
Часть 4
Тая
        Как же давно я не просыпалась в этой малогабаритной квартирке с окнами на восток! Восходящее Солнце заглядывало в окно и дробилось на прямоугольники, повторяя очертания рам застекленного балкона. Часы показывали половину десятого. Рядом со мной было пусто, а на телевизоре лежал мобильный Серго. Я легла щекой на соседнюю подушку и улыбнулась…
        Серго варил на кухне кофе.
        -Ты чего так рано вскочила? Собиралась спать до обеда…
        -А, - отмахнулась я, - решила всё-таки сходить сегодня в редакцию. Чего мне делать целый день?
        -Отдыхать от вчерашнего, - предположил Серго, целуя меня. – Кофе будешь?
        -Буду, но только сильно-сильно разбавленный молоком… Надеюсь, у тебя в хозяйстве имеется молоко?
        -Имеется, как ни странно
        -А что у тебя сегодня вечером?
        -В смысле работы? В смысле работы у меня спектакль в "Равноденствии". Приходи? Вместе домой поедем.
        Я заулыбалась еще шире. Мне всё нравилось – утро, солнце, прохладный ветерок из чуть приоткрытого окна, Бежин, голый по пояс, с блестящим серебряным жуком на груди. А ещё - врачи сняли свой "мараторий", заверили, что все угрозы благополучно миновали и никаких воздержаний нам больше не требуется! Ура! Я обняла Серго сзади, прижалась щекой к спине.
        -Как же хорошо, - сказала я. – Как здорово!
 
  * * *
        Что было, когда я узнала, что у меня будет двойня! Сначала до смерти перепугалась, а потом попыталась обидеться на Серго за такой сюрприз. Надо было слышать наши споры о том, кто здесь главный виновник! Они достойны классической комедии положений. Серго доказывал, что его "вечная воодушевленность" (так я это называла) ни при чем, что двойни – это у них семейное, гены. Я ничего не хотела знать и ворчала, что шутки-шутками, но предел надо знать, смешнее он, конечно, ничего придумать не мог... Разумеется, наши споры заканчивались полным перемирием, так как ссорились мы понарошку, ведь милые бранятся – только тешатся. Позднее я уже нарочно припоминала эту тему, чтобы лишний раз послушать, как Серго будет оправдываться. Уж очень мне нравилась его находчивость. Оправдывался Бежин не всерьез (по крайней мере, потом), но, хотя это и была игра, он ни разу не повторился и казался неистощимым. Вот это разнообразие мне и нравилось более всего. Яблоко раздора таилось в том, что Серго гораздо раньше меня, как оказалось, узнал о близнецах и принял мое сообщение вполне спокойно, за что немедленно получил диванной подушкой.
        Доктора не могли точно определить пол детей, но в тот момент любой вариант выглядел ужасно. Я не представляла, как буду управляться и с одним малышом, а если их будет двое… В себя приходила долго, несмотря на заверения Бежина в том, что если приедет его дэда (а она приедет), то волноваться будет не о чем. Софико Николозовна вынянчила не только самого Серго и его сестру Лиану – еще в детстве, в большой и дружной грузинской семье, она водилась с младшими своими братьями и сестрами. В общем, Софико Николозовна – почти профессиональная нянька…
 
Серго
        Мне казалось, что я сплю. Сон был приятный, теплый, цветной. Никогда еще мне не приходилось испытывать такого умиротворения, даже во время медового месяца. С Таисией всё было по-другому, по-настоящему, как бывает только в счастливых семьях наверное – тихо и спокойно. Если б я был котом, то непременно целыми днями мурлыкал бы и жмурился. Словами не передать, что я чувствовал, когда приходил домой и видел там Таю, в халатике и тапочках. С меня словно сходила старая кожа – я вновь менялся, сбрасывая какую-то многолетнюю корку, а под ней обнаруживалось нечто чистое, переливающееся радугой… Я даже с Дубенко перестал ругаться, а это о многом говорит.
        В "Равноденствии" ставился Бунин. Над спектаклем трудился режиссер, сотворивший "Золушку". Работать с ним нам нравилось, он выдвинул любопытную концепцию постановки, благодаря чему классика… "посвежела" – скажем так. Дубенко с удовольствием опекала молодого художника. Я давно догадался, что он, помимо прочего, занял вакансию в постели худрука. Несмотря на не всегда традиционную (под настроение) сексуальную ориентацию Дубинушки, мужчина в ее будуаре должен появляться регулярно - и лучше бы постоянный мужчина. Я поздравил Дубенко с успешным завершением процесса поиска, не замедлил это сделать. Отпираться она не стала, но не забыла попенять на то, что я подло бросил ее. А вот Владик (наш новичок) в марте подарил цветы и признался в любви. Что, спрашивается, было делать брошенной и неудовлетворенной женщине? К разочарованию Дубенко, Владика, прежде чем использовать по прямому назначению, пришлось обучать, тренировать и даже записать в тренажерный зал… Но, тем не менее, разочарования, что называется, преследовали по пятам. "Он моложе тебя, - вздохнула Дубенко, - но после тебя ему там делать нечего (можешь счесть за комплимент)".
        Нам с Таисией не удалось ничего скрыть. Мы, как я понимаю, особо не скрывались, но, в то же время, ничего и не афишировали. Мне звонили из газет и журналов, просили о совместном интервью с Таей. Особенно докучали папарацци. Они лезли чуть ли не в окна восьмого этажа. Я всех безжалостно отшивал (в парламентарных выражениях, хотя папарацци так и напрашивались на мордобой), вежливо объяснял, что моя частная жизнь никого не касается, а то и "спускал с цепи" охранников. В редакции "Найса" тоже всё узнали, но не надоедали пока, только смотрели на Таю, открыв рты. Саму ее происходящее веселило, она повторяла, что я, как обычно, сгущаю краски, но, из осторожности, в свет со мной выходила крайне редко. Приёмам и презентациям мы предпочитали прогулки по городу вдвоем. Нам это нравилось куда больше, чем банкеты и вечеринки.
        В апреле "Равноденствие" оповестили, что в июле мы едем в Париж, на фестиваль европейских театров. Я почти не сомневался, что дело не обошлось без некоей особы, которая с января словно в воду канула и которой я был всё еще должен энную сумму… Чертовски неприятно, когда ходишь в должниках у женщины… Меня немного злила такая "партизанская война", тем более, что где-то в июле мы с Исиат как раз ждали наших двойняшек. Врачи спрогнозировали их досрочное появление на свет, как это обычно происходит с двойнями - в июле, а не в начале августа. Оставалось только надеяться, что я успею вернуться прежде, чем близнецы попросятся в этот мир.
 
Тая
        Я теперь совсем не бывала у Лёни. Звонить нам он стеснялся и потому мы звонили сами. Серго постоянно напоминал, чтобы я позвонила своему законному мужу и, хотя бы для приличия, спросила о настроении и здоровье… А я не знала о чем с Лёней говорить. Зато Серго подолгу с ним беседовал. О чем – я не прислушивалась, но уж точно не обо мне и не о том, сколько раз за последние сутки пошевелились двойняшки. Может быть, они просто искусно маскировались? Я не знаю…
 
Серго
        Мы не маскировались, просто она и в самом деле не прислушивалась – не до того ей было. Таисия без устали готовила двойняшкам приданое – кроила пеленки, покупала распашонки и чепчики. Цвета выбирала самые нейтральные, потому что понятия не имела, кто у нас родится. Что до чепчиков и распашонок, то их еще предстояло "довести до ума", то есть обшить тесьмой, рюшечками et cetera. Мне было смешно наблюдать за ее возней, но вслух я ничего не говорил, чтоб не обижать. Раз на Исиат накатили "дуськи-пуськи" (так я мысленно называл это смешное занятие), то пусть ее. Должен же человек заниматься каким-никаким творчеством, раз уж его так пробрало ("его" в смысле "человека").
        К маю Таисии стало заметно трудней передвигаться, но виду она не подавала – по-прежнему крутилась по дому, не позволяя мне встревать в "немужские дела", хотя ежедневно ходила на работу. Порой мне начинало казаться, что она задалась целью как следует избаловать меня и откормить. Я сопротивлялся, как мог, но уж очень вкусно Таисия готовила. Кстати, в связи с этим, я частенько припоминал маму – сходство оказывалось поразительным.
        -Не волнуйся за свою комплекцию, - приговаривала Тая, - ты не растолстеешь, даже при большом желании. У тебя такой образ жизни – гораздо больше калорий расходуешь, чем получаешь. Ты ужас какой худющий – погляди на себя! С тех пор, как мы знакомы, сбросил килограммов пять, никак не меньше – и это с учетом того, что ты с первого взгляда поразил меня своей субтильностью!
        И показывала мне какие-то таблицы в кулинарных книгах, где подсчитаны все калории, чем неимоверно меня веселила. Тая всерьез считала, что я озабочен своим весом.
        Врачи советовали ей побольше гулять и дышать воздухом. Вечерами мы бродили по разным историческим местам Первопрестольной – обошли тьму-тьмущую бульваров, вдоль и поперек исходили Воробьевы горы, Ваганьковское и Новодевичье кладбища (Таисия обожала класть цветы к памятникам любимых поэтов, писателей, актеров)… Обычно, она дожидалась меня после репетиций и спектаклей или я караулил ее возле редакции. Мы встречались и шли подальше от Тверской, от шума и пыли. Особенно полюбились нам Патриаршие – три вечера подряд мы просидели там. Это место и впрямь особенное – там отдыхается душой и легко дышится…
 
Тая
        А я, пожалуй, расскажу о конкретном вечере. Уже шел июнь, Театральные сезоны в Бежинских театрах закончились и Серго откровенно маялся бездельем (ночной клуб не спасал – день оказывался свободным, а разовые, двух-трех-дневные гастроли по различным городам России он никогда не считал за настоящую работу). У него и было-то всего две недели перед началом напряженной подготовки к парижским гастролям, но эти две недели запросто могли доконать ненавидящего безделье Серго.
        Однажды, в один из "пустых" дней, нас занесло на Красную площадь. Мы не планировали этот поход, просто Серго зашел к своей тете Манане на Большую Никитскую (она обзавелась новой люстрой, но боялась ее вешать – позвала на помощь племянника). А потом, как само собой разумеющееся, определился маршрут: Александровский сад, ненавистный Серго фонтан "с кобылами" на Манежной, Красная площадь… Было тепло и солнечно. День недели… по-моему суббота, так как народу везде полно гуляло – намного больше, чем обычно. Ах, да, это же не суббота была, а День Независимости! Как раз в июне по телевизору крутили этот фильм, "Фантом" (его поделили на целых пять серий!). Фанаты взбодрились и уже начали осаждать Серго с новой силой. Вот и теперь – на нас глазели, оглядывались, спотыкались о бордюры и брусчатку… Странно, но Серго начали узнавать на улице именно после "Фантома". Выходит, в "Фантоме" он гораздо больше похож на самого себя что ли? Я-то считала, что народ устал от криминала на телеэкране и Бежинская роль в триллере мало кого заинтересует. Судя по всему – ошиблась: фильм заинтересовал, Бежин тоже. Таблоиды сходились во мнении, что киллера от Серго никто не ожидал, как не ожидали и того, что он будет так убедителен в этой роли...
        Мы шли по Красной площади. Я была на седьмом месяце и меня уже не радовал мой живот (еще в марте я подолгу торчала перед зеркалом, определяя, видно или не видно – видно не было долго, что очень меня огорчало), понемногу забывалось, как выглядят собственные ноги… Передвигалась я с большим трудом (особенно трудно давались поднимания себя с дивана, если Серго нет дома и некому посодействовать). Не представляла, как буду жить дальше, оставшиеся два месяца! Я держала Серго за руку и, отгоняя от себя тоскливые мысли о еде (есть хотелось непрерывно!), думала о том, насколько неудобно ходить по брусчатке… Стоп! А что это за мысли на Красной площади?! Разве об этом положено думать в святая, можно сказать, святых?
        -Серго, о чем нужно думать на Красной площади, а?
        -Нужно? Нужно наверное о Родине, о славной нашей истории… А я думаю о том, сколько ног прошло по этим булыжникам, - сказал Серго.
        -Многие из них недавно поменяли. Ну, булыжники поменяли, со старых, на новые.
        -Не важно. Дело в ауре этого места… Ты не устала?
        -Пока нет. Погуляем еще часик?
        Мы медленно прошли возле мавзолея, обогнули Лобное место, постояли возле Минина с Пожарским и подошли к изгороди Покровского собора. Часы на Спасской башне пробили семь и Серго, быстро посмотрев по сторонам, поцеловал меня.
        -Так и запишем, - подытожил он, - двенадцатого июня, в среду, ровно в девятнадцать ноль-ноль, я поцеловал Таисию. Мы стояли как раз между храмом Василия Блаженного и откровенно фаллической Спасской башней…
        -И где мы это запишем?
        -В книге Нашей Жизни… Куда направимся теперь?
        -Пойдем в Замоскворечье? Обожаю Замоскворечье.
        Мы добрались до Москворецкого моста и остановились примерно на его середине, у парапета. По Москва-реке то и дело сновали мелкие суденышки. Ветер приятно обдувал лицо… Мне вспомнился выпускной вечер, много лет назад, когда мы с одноклассниками вот так же стояли на этом мосту и смотрели на темнеющую внизу воду. Песня… Какую же песню пели девчонки? Визбора? Да, точно, Визбора.

Милая моя, солнышко лесное, -
Где, в каких краях, встретимся с тобою?

        Кто бы мог подумать, что, спустя вечность, я снова приду сюда, чтобы так же смотреть на воду через теплый от солнца гранитный парапет, а рядом будет человек, чьего появления в своей жизни я уж точно не ждала? Точнее – ждала, конечно ждала, но и вообразить не могла, что домечтаюсь до Серго…
        -Исиат, как ты думаешь, - легкомысленно сказал он, щурясь от солнца, светившего в глаза, - я еще способен на безрассудный поступок?
        -Если ты о чем-нибудь вроде прыжка в эту грязную речку, то не стоит. Представь, каким чумазым ты выйдешь из воды.
        Серго вернулся с небес на землю и заглянул на воду через парапет.
        -Да, ты права. Что ж, водные процедуры отменяются. Кстати, я почти не умею плавать… Тай, ты меня еще любишь?
        -А ты разве не знаешь?
        -Знаю, - он улыбнулся и поцеловал меня в щеку.
        То, что случилось дальше, ни в коем случае нельзя показывать беременным женщинам. Серго положил ладони на гранитный парапет и, легко подбросив своё тело, сделал стойку на руках. Прямо над водой! Это произошло так быстро, что я даже ахнуть не успела, а слова застряли у меня в горле. Там же метров десять! Он не умеет плавать, а значит, прыгать с такой высоты - тем более. Вам приходилось ударяться о воду? Больно ужасно! Чтобы прыгнуть с десяти метров и не переломать себе кости, нужно уметь гораздо больше, чем брасс или кроль! Я знаю, Серго проделывал разные трюки и раньше, например, запросто садился на шпагат и на спор, сходу, подтягивался на турнике тридцать раз… Более того, со времен "Фантома" он начал заниматься трюками почти профессионально, но… Одно дело спортивный зал, а другое – стойка на руках над смертельно опасной пропастью! Такого сумасбродства я не ожидала даже от Серго. Мне показалось, что прошло невероятно много времени, прежде чем он снова коснулся ногами асфальта.
        -Дурак! – закричала я, обретя дар речи. – Дурак! Дурак!
        Серго посмотрел по сторонам и приветливо улыбнулся ошарашенным прохожим.
        -Линяем отсюда в Замоскворечье, - сказал он мне между делом. – Сейчас наверняка пожалуют менты.
        Ухватил меня за руку и потащил за собой.
        -Когда ты повзрослеешь? – возмущалась я, едва поспевая за ним. – Сколько можно играть со смертью в догонялки?.. Стой! Серго!.. Серго, не так быстро. Если человек слишком торопится, то сразу ясно, что он что-то натворил. Мальчишка! Пижон!.. Я не могу больше, пожалуйста, остановись!
        Мы остановились и огляделись. На мосту было тихо, разве что на нас с интересом оглядывались.
        -Всё в порядке? – спросил меня Серго.
        -У тебя с головой не всё в порядке! – проворчала я, с трудом стараясь отдышаться. – Зачем тебе это понадобилось?
        -Эмоции, даже положительные, имеют неприятное свойство – они накапливаются. Иногда необходим финт ушами.
        -А если бы ты упал?
        -Тот, кому суждено сгореть, не утонет. Я бы не упал.
        -Я очень испугалась…
        -Обещаю, что ты больше никогда этого не увидишь, как не видела раньше. Прости?
        -Ты невозможен, - вздохнула я. – Пойдем искать метро. Я хочу домой.
 
Серго
        Ее нельзя было не узнать. Она сидела в пятом ряду партера, у самого края. Шел прогон Гоголевской "Женитьбы". Дубенко надумала реанимировать старый, не шедший два сезона спектакль, а заодно – свозить его во Францию. Она гоняла нас с самого утра. Мы устали и начали понемногу психовать… Тоня. Тоня Зима сидела в пятом ряду партера часа три с того момента, как я ее заметил, и еще Бог знает сколько до того (Тоня – моя отчаянная юношеская любовь – я уже упоминал о ней немного раньше – отголоски этого старого чувства нет-нет да догоняют меня и по сей день). Кто ее пропустил и каким образом Дубенко стерпела присутствие постороннего, ума не приложу! В половине восьмого вечера нас, наконец, отпустили, ласково обозвав разгильдяями. Я спрыгнул со сцены в партер, подошел и сел на ближайшее к Тоне кресло. Подпер рукой подбородок, глядя на нее. Боже мой, какая она всё-таки красивая! Понимание того, что Тоня – самая красивая женщина в моей жизни, всегда приводило меня в трепет, в состояние экстаза.
        -Здравствуй, - сказал я, стараясь сопротивляться и весьма, надо сказать, успешно. - Какими судьбами из Лондона?
        Она не сразу ответила. Медленно перевела на меня взгляд влажных абиссинских глаз и ничего не говорила. Должно быть, как и я, не могла стряхнуть с себя нахлынувшие воспоминания… Уж не знаю, каким образом нам удалось прожить вместе три года (четвертый курс театрального, плюс два года по его окончании). Когда я пытаюсь сейчас припомнить то время - вспоминаю исключительно постель. Мы жили каждый своей жизнью, а объединяло нас лишь одно…
        Словно слыша мои мысли, Тоня еще немного помолчала, вздохнула и ответила на вопрос:
        -Я ездила к родителям. В Москве проездом.
        В Театральном Тоня носила стрижку на своих, черных от природы, волосах. Выйдя замуж за богатого англичанина, она перекрасилась в блондинку и отрастила львиную гриву… Теперь она снова была брюнеткой с короткими волосами "a-la garcon".
        -До меня дошли слухи, - продолжала Тоня, глядя в сторону, - правда я не уверена… Что твоя Лора?
        -Лора умерла, - сказал я просто. – Этой зимой.
        Она снова посмотрела на меня.
        -Что произошло?
        -Долгая история. Не хотелось бы ворошить…
        -Понимаю, - кивнула Тоня. – Говорят еще, что Катька вышла замуж. Не за тебя ли?
        Я улыбнулся:
        -Вы там, в Лондоне, много знаете.
        -Не без этого. Так значит, за тебя?
        -За Яшу.
        -За Яшу? Гольдштейна? – поразилась Тоня. – Ты не шутишь?
        -Серьёзно.
        -А сам? Женился?
        -Почти.
        Она вздохнула.
        -Кстати, умер и Пашка Карташов, - сказал я и ощутил при этом непонятное чувство не то жалости, не то вины… Дубенко права – у меня вечный комплекс вины. – Год назад. Не слышала?
        -Нет, про него не слышала… Спился?
        -Можно сказать, что спился. Отравился какой-то дрянью.
        -Лишний человек, - снова вздохнула она. – Совершенно лишний. Теперь его нет, но от сознания этого становится почему-то грустно…
        -Да, ты права, - согласился я и тоже вздохнул. - Тонь, я должен извиниться перед тобой за то, что по-свински оттолкнул тебя… ну, ты знаешь в общем. Пора извиняться. Прости, меня. Я не мог тогда поступить иначе.
        -Да ладно тебе, Сереж, - отмахнулась Тоня. – Долг платежом красен. Я сама виновата в том, что произошло тогда. Получила по заслугам за самоуверенность, только и всего. Никогда нельзя злоупотреблять своей властью. Забыли. Хорошо?
        -Ты надолго в Москву? – тут же "забыл" я.
        -Вечером улетаю обратно в Лондон… Знаешь, я зашла только для того, чтобы увидеть тебя. Хотела уйти прежде чем закончится репетиция, но не смогла.
        -Открой секрет, как ты вошла?
        -Меня вахтер пропустил.
        -И насколько же, интересно, увеличился его капитал с твоим визитом?
        -На десять долларов.
        -Ага, значит, наше спокойствие ценится в десять баксов, - усмехнулся я.
        -Только не нужно, чтобы пострадал вахтер.
        -Я не собираюсь на него ябедничать.
        В тот день я снова был без машины – надоели эти пробки на дорогах. Захотелось пожить свободным человеком. Мы вышли из театра и отправились к метро.
 
  * * *
        -Я забыла, как называется эта улица? – спросила Тоня, глядя по сторонам. Она терпеть не может пеших прогулок – это я помню прекрасно – но смирилась. Возможно, ей и впрямь захотелось немного побыть со мной, а раз уж я пошел пешком…
        -Лужнецкий проезд, - ответил я.
        -Красиво. Очень много зелени, потрескавшиеся тротуары… Но есть в такой запущенности своя прелесть. Дикая первозданность, - сказала она и снова вздохнула.
        Да, улица была замечательная, кругом старые деревья с темно-зелеными кронами… Они тихо шумели листвой, оберегая покой сказочно-красивого (какого-то пряничного) монастыря, отражающегося в озерной глади… Со временем, попривыкнув к машине, я перестал замечать тишину и величие этих улиц, хотя раньше частенько сворачивал на Новодевичий и в одиночестве топал до метро "Спортивная". Помогало расслабиться. Теперь вот – не то замотался, не то еще что… А может быть, просто постарел?
        До метро мы добрались молча. Тоня купила в окошке разовую магнитную карточку и улыбнулась, разглядывая ее.
        -Давно не была в московском метро. Почему-то думала, что тут по-прежнему пластиковые жетоны, а вы, гляди-ка, с магнитными карточками…
        -Смейся, смейся, - сказал я. – Куда уж нам до Лондона! Там метро действует уже больше века.
        Я всегда считал проездные билеты на метро скучнейшей вещью. Мне не нужно ни проездного, ни удостоверения для бесплатного проезда (если бы кто-то додумался мне его предложить). Подумайте сами – ну чего здесь интересного, если полагается проходить мимо тетки в форме, демонстрируя свой аусвайс?! Скукота! А тут, в строго определенное время, вламываешься между двух симпатичных железяк, которые, если ты им не приглянулся, могут зажать тебя в самом неподходящем месте твоего бренного тела. Неправда ли очень интересно?
        …Метро доставило нас на "Охотный ряд". Тоня останавливалась в гостинице "Москва" на сутки, а теперь ехала забрать багаж. Я тоже вышел вместе с ней – чтоб добраться домой, мне требовалось перейти на другую линию. Что греха таить – мой собственный путь домой не являлся главной причиной. Даже если бы мне необходимо было проехать еще пять остановок и только потом переходить на свою линию, я всё равно вышел бы на перроне "Охотного ряда". Возможно, дело в моей сентиментальности… Я чувствовал, что наша встреча с Тоней – последняя. Не то чтобы меня огорчало расставание навсегда, но я всё еще пытался найти подходящие слова, попрощаться достойно… и не находил. Грустно, когда тебя так много связывало с человеком в прошлом, а теперь ты не можешь отыскать тему для разговора, кроме обмена новостями и сплетнями. Я смотрел на нее и голова у меня узнаваемо кружилась.
        -Кто твоя новая пассия? – спросила Тоня.
        -Журналистка, - глупо сказал я.
        -Теле?
        -Нет, она в журнале работает. Брала у меня интервью – вот и познакомились. В августе планирую, наконец-то, стать отцом.
        -Ты? – Тоня округлила глаза. – Даже не верится. Кого ждете?
        Она старательно изображала радостное изумление.
        -Двойню.
        -Ой! Мальчиков или девочек?
        -Точно не говорят, но один из них – мальчик.
        -Заранее поздравлять не буду, но я очень рада за тебя, Сережа. Честное слово.
        -Я тебе верю.
        -Да? – засомневалась Тоня. – А впрочем, какая разница… Странная всё-таки штука – жизнь. Ломает, гнёт, путает карты… Ты был не прав, когда говорил, что я тебя никогда не любила. До сих пор люблю. И некуда мне от этого деться. Понимаешь? Я живу, как в аду.
        Я собирался сказать что-то оптимистичное, но Тоня вдруг поднялась на цыпочки, обхватила мою голову и притянула к себе. Вырываться не было смысла, да и не хотелось, если быть честным до конца. Сразу вспомнилось всё… Целуя Тоню, я прощался со своим прошлым. Его нельзя забыть, но с ним можно попрощаться.
        -Ты вспоминай меня пожалуйста, - прошептала она. – Я была стервой быть может, но ты был для меня всем. В жизни стервы ты значил очень много. Прощай.
        Она сделала шаг назад, потом еще один, повернулась и побежала к выходу в город. Я постарался очухаться. Ткнулся плечом в холодную колонну и стоял так несколько минут, ничего не видя и не слыша.
 
Тая
        Я ехала в Орехово-Борисово и злилась. Меня раздражало буквально всё. Аня и Юра – мои захудалые компаньоны, отказались от поездки за интервью в театр на отшибе столицы. У Ани, видите ли, свидание с москвичом, а Юра налопался чего-то в уличной забегаловке и мается животом. Дела у них, конечно же, неотложные. И вот я, женщина на восьмом месяце беременности, должна (обязана) переться в тьму-таракань чтобы побеседовать с вертлявой акстрисулькой. Актрисулька талантливо играла в массовках, но лихо закрутила романец с известным политиком, потому-то прекрасно подходила нашей рубрике о скандалах. Мне ее откровения были до лампочки, от картавого "р" подташнивало (как же это тебя, дорогуша, приняли в театральный с такой дикцией?), а политиков я с детства терпеть не могу. Но мне приходилось лучезарно улыбаться, несмотря на немилосердно ноющую поясницу и делать заинтересованное лицо. Долг журналиста, знаете ли… День выдался душный, парило… как вы понимаете – я натерпелась. Да, конечно, нужно бы поберечься. Серго и тот понимал это и уговаривал меня пойти, наконец, в декретный отпуск. Но не могла я сидеть дома, как инвалид, я хотела работать! В тот день, правда, работать меня не тянуло. Неспокойно было на душе оттого, что где-то внутри моего неповоротливого и немощного тела что-то нудно побаливало. Назавтра я собиралась к врачу – даже распланировала, как вернусь домой, позвоню Надежде, сообщу о внеплановом визите, а она обязательно успокоит чем-нибудь. Быть может, такое бывает, и вполне допустимо на поздних сроках. Всё было прекрасно, влоть до вчерашнего дня! Нужно сказать, что меня порядком запугали сложностями с "поздней" беременностью (жуткое определение кстати: "старородящая"!), но мы же с Серго не рискуем, уже месяц как снова переключились на режим воздержания…
        В конце встречи, после того, как я выключила диктофон, актрисулька захотела по-видимому посодействовать моей работе. Она поведала, что обожает "Найс" и читает его от корки до корки. Между прочим поинтересовалась, когда мы сподобимся написать в своей "скандальной" рубрике о Бежине, том самом, о котором сейчас так много говорят.
        -Не могу поверить, что вы не знаете о нем главной новости! – воскликнула актрисулька, видя моё скучающее лицо и трактовав скуку по-своему.
        -Это какой Бежин? – съязвила я.
        -Ну как же! – засуетилась она. – Вы писали о нем года полтора назад – я читала. Звезда "Дождя" и "Фантома", этих шлягеров всех времен.
        Фраза про шлягеры была произнесена с издевкой.
        -А, это такой тощий, смазливый парень с чёлкой, как у болонки?
        -Ну, это вы зря! – она покрылась пятнами от возмущения. – Он не тощий – это во-первых. И "смазливый" о нем не скажешь. "Смазливый" – это про Ди Каприо, а Бежин – он просто хорош. Без условностей. И чёлка у него просто потрясающая!
        -Никогда бы не подумала, - хмыкнула я. – Вы с ним знакомы?
        -Неужели вы думаете, что если бы я была знакома с Бежиным, то связалась бы с толстобрюхим политиком? – оскорбилась она.
        -Ого, вы уверены в своих чарах!
        -Я уверена в Бежине. Он, судя по рассказам, ведет далеко не пуританский образ жизни…
        Актрисулька, видно, собиралась объяснить мне, что именно она считает "не пуританским образом жизни", да я, зевнув, перебила:
        -И что же о нем новенького?
        -О, у него интрижка, не хуже чем в кино! – оживилась собеседница. – Сюжетец: забеременела от него какая-то дура и прячется сейчас от людей. У нее, говорят, муж импотент, какой-то врач – ужасно ревнивый. Отыщет – убьет. Так вот, Бежин ее где-то прячет. Болтают, что у себя дома, но я сомневаюсь – зачем она ему дома? От нее, беременной, всё равно никакого толка, а он – мужик…
        -Мне жаль вас огорчать, но с Бежиным вряд ли что получится, - я так разозлилась, что уже не понимала чего несу и как потом из этого выкручиваться. – Он, мало того, что интервью не дает – хам, знаете ли, неисправимый, а чуть что – его охраннички налетают, яко коршуны… Не хотелось бы нарываться…
        -Бежин – хам? – округлила глаза актрисулька. – Да вы что, душенька? Он, я слышала, в жизни никого не обхамил.
        -Спасибо за "сюжетец", - сказала я, чтобы избавиться от нее. – Возможно, мы попробуем копнуть в направлении вашего Бежина.
        -Всегда рада помочь, - расцвела актрисулька и, с уважением поглядев на мой живот, задала вопрос, который у нее, наверняка, давно уже вертелся на  языке:
        -Кого ждете?
        -Двойню, - буркнула я, с трудом выдёргиваясь из кресла (мы разговаривали в последнем ряду партера).
        -Какая прелесть! – восхитилась она. – Желаю всего самого доброго.
        -Была рада познакомиться и побеседовать, - я раскланялась по-бежински, насколько позволял живот (за полмесяца, прошедших после экскурсии на Красную площадь, он вырос чуть ли не вдвое – в зеркало я на себя уже давно смотреть не могла, зато Серго подолгу задерживался на мне взглядом, а иногда еще и вздыхал при этом).
        -Взаимно, - продолжала цвести актрисулька. – Огромный привет будущему отцу.
        Я ничего не ответила, подарила ей улыбку из оставшихся сил и ушла.
 
  * * *
        "Вот это сплетня, так сплетня! – размышляла я, топая к метро. – Не будь я сама той "горемычной", что скрывается от варваров в доме у Бежина в качестве приживалки, то немедленно ринулась бы за интервью. А каков муж! Импотент, отелло, к тому же - олух Царя Небесного! Не слишком ли много для одного Лёни? Хорошо еще, что за интервью пошла я, а не Аня или Юра. Они поверили бы, и тогда мне не отмыться до конца своих дней!". Что и говорить – тема наших с Серго отношений не выплыла на страницы "Nice" исключительно моими стараниями (редактор неоднократно намекала, что история этого знакомства и всё остальное, облаченное в печатную форму, могли бы стать бестселлером). Но я твердо стояла на своем:  моя личная жизнь, даже с известным актером, никого не касается. Серго был не прочь побеседовать на эту тему с журналистами, но, по моей просьбе, помалкивал, уклонялся от провокационных вопросов и уходил от ответов.
        …Я так задумалась, что проехала заветный переход с линии на линию – опомнилась только тогда, когда электричка тронулась. Сгоряча зачем-то выскочила на следующей станции, попыталась схитрить, чтоб сократить путь, перепутала направления поездов и уехала в неподходящую сторону. В общем, полностью дискредитировала звание коренной москвички. Я снова вышла из электрички, перебралась на другую линию метро, проклиная все на свете подземки вкупе с беременными журналистками, которых нельзя допускать до работы… Словом, я оказалась на станции "Охотный ряд" как раз вовремя, чтобы не пропустить "поцелуй века".
        Когда я увидела это, меня заколотило. Схватилась за мраморную колонну, чтоб не упасть. Они целовались так самозабвенно, так жадно, словно не виделись вечность или прощаются навсегда. Одного из действующих лиц мизансцены я узнала сразу: голубые джинсы и чёлка французской болонки - "просто потрясающая"! Мой драгоценный Серго, собственной персоной! Девушку я, кажется, не знала – была она жгучей брюнеткой с короткой стрижкой, почти как у Дины Иосифовны, а одета в шифоновое платье, плотно обхватывающее пышные формы и осиную талию… Очень красивая – только это я и смогла определить. Пара из них выходила сказочная, глаз не оторвешь. Словно одно целое, взаимно дополняемое. Ни с Лорой, ни, тем более, со мной Серго не смотрелся так ярко и гармонично. Говорят, каждому бриллианту нужна своя оправа, та в которой он не теряется и не блекнет, лишаясь большей части своего очарования… Но каким же образом Серго удалось скрыть от меня свои похождения? Три месяца совместной жизни я могла бы разложить по часам и минутам! Я знала чем он занят каждый миг. Удивительно, но он, кажется, не встречался даже с пресловутой Японкой! Да, знаю, его южный темперамент требовал выхода, а я стала неповоротливой и флегматичной, как квашня… Но он же мог, в конце-концов, сказать об этом! Разве я отказывала ему когда-нибудь в чем бы то ни было?! И тут… уже не просто обида шевельнулась в моем сердце – мне показалось, что я постигла истину. Истина была следующей: Золушка сочинила себе красивую сказочку о любви к ней Прекрасного Принца! Он ни разу не сказал, что любит меня. Ни разу! Серго – нравственный, благородный человек, он не мог сказать всё, как есть: я так быстро влюбилась в него и сообщила о своих чувствах! А уж теперь – тем паче. Он не бросил меня, безобразно раздувшуюся вширь, равнодушную, неповоротливую – совесть не позволила. У него давно есть другая, возможно, была она и до меня – вот ЕЁ он любит. "Можно спать со всеми, а любить лишь одну". Ее. Оттого эти долгие, печальные взгляды на меня, оттого он всё чаще сидит в одиночестве и не хочет объяснять, в чем дело! А его выходка на мосту – от безысходности! Как же просто-то, оказывается!
        Девушка убежала вдоль по перрону, а Серго прислонился к колонне и закрыл глаза. Такой надрыв был в увиденном, что я решилась… тут же освободить Бежина от себя. Вышла из-за соседней колонны, быстро подошла и тронула за плечо. Он открыл глаза и я убедилась в истинности своих догадок – с чего бы еще ему быть настолько взволнованным и взбудораженным?
        -Вот так сюрприз, - проговорил Серго. – Я думал, что ты уже давно дома…
        Он попробовал улыбнуться, но сразу посерьезнел – очевидно прочел что-то по моим глазам.
        -Совершенно случайно тут оказалась, - сказала я, не узнавая своего голоса. – Ехала с интервью, перепутала линии и почти заблудилась.
        -Ты бледная. Устала? Или плохо себя чувствуешь?
        -Знаешь, я давно тут стою и видела тебя… - у меня не хватило духу сказать сразу.
        -Видела меня? – по инерции переспросил Серго, по-видимому еще не постигнув весь ужас ситуации.
        -Я видела тебя с этой брюнеткой в шифоне, - довершила я свою фразу. – Ты меня убедил, что я тебе нужна. Я думала, что это и в самом деле так…
        -Ты нужна мне, - эхом отозвался он.
        Я горько усмехнулась.
        -Здесь сейчас было совсем не то, что ты подумала, - прибавил Серго.
        -Да? Тогда что это? Репетиция? Новая роль? Как называется спектакль? "Пусть беременная дура спокойно спит"?
        -Исиат, прекрати, - он смущенно покосился по сторонам – поездов не было, на перроне царила относительная тишина, а я говорила слишком громко.
        Несмотря на то, что мне хотелось кричать от избытка чувств, я всё-таки слегка понизила голос:
        -По крайней мере ты мог бы набраться храбрости и сказать мне правду. Зачем ты врал? Кому от этого легче? Тебе? Или, может быть, мне? Запомни раз и навсегда, Серго: мои двойняшки - только мои двойняшки. Твоя ложь мне не нужна. Всё, что ты мог для меня сделать, ты уже сделал. Я не собираюсь садить тебя на цепь. Понял, надеюсь?
        -Не кричи на меня, - сказал Серго (теперь я действительно кричала – подошел поезд). – Ты сама не понимаешь, что говоришь.
        -Ошибаешься. Теперь-то мои глаза открылись. Лучше поздно, чем никогда. Дело не в твоих изменах – дело в том, что ты врал мне на каждом шагу.
        Поезд снова загрохотал, отходя. Серго переждал шум и скрежет.
        -Я не изменял тебе, - сказал он, глядя на огни электрички, пропадающие в тоннеле. Выше тоннеля светилось табло, показывающее время. "Двадцать один девятнадцать", - высвечивали красные цифры.
        -Не изменял и не врал, - продолжал Серго. – Я ни разу тебе не врал.
        -Не верю ни единому слову.
        Пол и стены качались у меня перед глазами. Я прислонилась спиной к колонне.
        -Я всё тебе расскажу, но это слишком долго, - не сдавался Серго. – Нужно начинать с самого начала, а с начала истории прошло лет тринадцать. Но я расскажу. Только давай уйдем отсюда. Дома ты успокоишься… Ты же вот-вот рухнешь, Тая!
        -Не трогай меня! – я поморщилась, пряча руки за спину.
        -Откуда такая ненависть? – поразился он. – Тебя подменили? Мы же с полуслова понимали друг друга…
        -Я устала. Мне трудно с тобой. Сережа, я же всё время жду, что ты либо попадешь в автокатастрофу, либо упадешь с моста и утонешь, либо умрешь от инфаркта, либо… просто бросишь меня… Ну не могу я так больше. С тобой мне нужно быть готовой к любым испытаниям, а я хочу просто жить. Не бороться, а жить.
        -Позволь мне, пожалуйста, пару слов вставить…
        -Не унижайся. Не нужно. Просто смирись с фактом: я ухожу и не буду ни в чем тебе мешать. Единственная просьба: привези завтра утром мои вещи. Пока!
        Я махнула ему рукой, не веря в происходящее, и пошла прочь. Внутри меня всё стонало и кричало. Я боялась именно такой ситуации – и вот, случилось. Это не могло не произойти. Я увидела, как он целует другую и что-то во мне сломалось… Размышляя над событиями теперь, я не могу отыскать не только какой-то вины Серго – совершенно не понимаю, что заставило меня встать на дыбы. Объяснение только одно – судьба. Судьба перевела стрелки нашей жизни. Маятник качнулся, часы пробили урочный час – я слышу этот звук, звук старинных часов в гостиной… Возможно, говоря так, я пытаюсь уйти от реальности, но иных причин не нахожу. Разве что бред и временное помутнение рассудка…
        Бред оказался роковым. Вселенная дала трещину – посыпалась космическая пыль, песок заскрипел на зубах и залепил глаза. Серго следовало бы схватить меня, затолкать в электричку, а лучше – в такси, увезти домой, успокоить, образумить… Но он не сделал этого. Он был принципиальным противником насилия, а я обезоружила его, сделала беспомощным. Беременная дура! Эх, Сережка, почему же ты не наступил на горло своим принципам – хотя бы раз в жизни?! – меня нужно было отхлестать по щекам, чтоб прекратила истерику, а ты молча смирился. Почему?!
 
Серго
        Самое странное, что я прекрасно понимал, как тут нужно действовать, но… Какой-то ступор напал, словно паралич. Она была не права, я терял ее, стремительно терял и, от ужаса, не мог двинуться.
        Таисия обогнула колонну и пошла куда-то по перрону. Должно быть, она соображала, как ей добраться отсюда к Киевскому вокзалу. Я постоял немного у колонны, взвешивая правомерность насильственных действий. Еще секунда и я кинулся бы догонять ее, но внезапно услышал, как кто-то кричит:
        -Женщине плохо! Вызовите "Неотложку"! Товарищ сержант!
        Я рванулся на голос, к собравшейся посреди зала толпе. Растолкав зевак, увидел сидящую на полу Таисию. Она сидела, поджав под себя ноги и болезненно сгорбившись. Забыв обо всём, я упал на колени. Каменный пол был слишком холодным и сидеть ей на нем уж никак нельзя – я изловчился подхватить Таю на руки, но она потянулась ко мне сама.
        -Схватки, - прошептала едва слышно. – У меня схватки.
        Я поднял ее на руки, почувствовал, как она содрогается, и ощутил сбивчивое дыхание, хотя Таисия училась дышать правильно.
        -Дыши, - сказал я. Почти приказал.
        Она послушалась. Подлетел молоденький милиционер:
        -Мне сказали, женщина рожает?
        -Да не рожает, не рожает, - прикрикнул на него я, уже подсчитав мысленно, что восьмой месяц только что начался – стало быть, если Тая сейчас родит, ее двойняшки могут погибнуть. На мгновение мной овладело отчаяние, но только на мгновение. В следующую же секунду пришла решимость:
        -Ей нужно срочно в больницу!
        -Граждане! – мигом среагировал милиционер, хватаясь за портупею. - Не толпитесь у эскалатора! Пропустите!
        И мне:
        -Рядом с метро как раз стоит милицейский "газик"…
        Таисия стиснула руки на моей шее и простонала сквозь зубы. Я понял – раз уж она стонет, то дело принимает самый серьезный оборот. Моя Исиат - очень терпеливый человек. Эскалатор тащился медленно. Я пытливо заглядывал в лицо Таисии и думал только об одном: скорее бы дотянуть до "газика", а там я ей помогу. Сержант продолжал успешно распугивать народ (женщины смотрели с состраданием, мужчины испуганно-заинтересованно), который весь уже был в курсе. Мы отыскали "газик" и милиционер помог мне положить Таю поудобней на заднем сидении.
        -Вот сумка – она обронила на перроне, - он подал мне сумку.
        -Спасибо, - ответил я и пристроил ее Тае под голову.
        Сержанту я сунул в руки визитку с телефоном клиники - там работала та самая Надежда, у которой Тая наблюдалась, назвал ему имя врача...
        -Я сейчас свяжусь с ними, - кивнул мне сержант, - а вы поезжайте.
        Шофер сильно перетрусил и включил сигнал раньше, чем мотор… Он постоянно поглядывал на нас в зеркало, то краснея, то бледнея. Я, непрочно утвердившись на краю заднего сидения, постарался успокоиться. Тая лежала на спине, сложив на животе ладони и прикрыв глаза. Я сжал пальцы в кулаки. Раз. Еще раз. И, сдвинув сопротивляющиеся руки Исиат, положил на их место свои. Сначала она вся напряглась от прикосновения, колени согнулись и поползли к животу. Я задержал их локтем.
        -Доверься мне, - сказал я. – Неужели ты думаешь, что я желаю тебе чего-то плохого?
        Она покрутила головой отрицательно и закусила губу, сдавленно всхлипнув. Что было дальше – не помню. Я словно отключился от реальности. Так бывает всегда, когда мобилизуюсь на помощь кому-то. Например, снимаю маме головную боль. Я не афиширую своей способности лечить наложением рук, но в "Равноденствии" об этом знают все до единого. От массового наплыва страждущих меня спасает только то, что лечить я могу лишь иногда, можно сказать, избирательно, улавливая некое снисхождение на себя неведомых токов и энергий. Чаще всего, "снисходит" на меня если страдает особенно близкий человек… Я уговаривал ИХ не спешить. Я умолял подождать, чувствуя под ладонями судорожное сокращение плоти. Казалось – куда-то лечу сквозь фантастический, спирально закручивающийся портал. Не падаю, как при перевоплощении в сценический персонаж, а именно лечу…
        Первое, что я увидел, начав снова осязать, слышать и видеть – глаза Таисии. Она смотрела снизу-вверх, изумленно, но спокойно. На висках блестели скатившиеся из глаз слезинки. "Газик" стоял возле больницы. Мы только что остановились.
 
  * * *
        В больнице я просидел часа два. В начале или в половине двенадцатого ко мне вышел врач. Вообще-то я не рассчитывал, что ко мне кто-то выйдет, просто сидел. Сестры в приемном отделении, быстро опознав во мне "звезду мыльных опер", позволили немного "поотсвечивать", понаблюдать за их работой…
        Врач протянул мне руку и представился, странно поглядев. Я пожал его ладонь, заставив себя не задавать глупых вопросов вроде: "А домой вы ее сегодня отпустите?". Он показал мне на кресла у стены (с одного из них я только что встал), мы сели.
        -Вижу в вашем лице конкурента, - не совсем понятно заметил мне врач.
        -В каком смысле?
        -Она утверждает, что у нее были схватки, а вы их остановили наложением рук.
        -Да, кажется, - пробормотал я рассеянно. – Я не помню точно… Всё в порядке?
        Врач развел руками:
        -Насколько я могу судить, ваши двойняшки пока передумали. Маму мы немного понаблюдаем. Пару дней. Не исключено, что ей придется задержаться в больнице до родов. Сами понимаете – первая беременность, сегодняшний инцидент, возраст… Она понервничала?
        -Да. И переутомилась. Наотрез отказывается уходить в декретный отпуск.
        -Несерьезно, - он покачал головой. – Что ж вы не бережете ее, Бежин?
        -Она очень независима. Убедить ее в чем-то сложно, а переубедить – невозможно.
        -Понимаю, - кивнул доктор. – И всё-таки, как вы это сделали?
        Он показал глазами на мои руки. Я сидел, сжав ладони коленями. Руки до сих пор плохо слушались и пальцы дрожали, но ощущение холода в них уже прошло.
        -Просто я понимал, как много от меня зависит, - сказал я.
        -Но ведь это же не впервые? Не в первый раз вы снимаете боль руками?
        Я кивнул:
        -Случалось.
        -И каковы же были результаты?
        -Вообще-то, ничего сложнее, чем головная боль или нервные перегрузки, мне еще не попадалось, - виновато сказал я.
        -Извините, что так упорно допрашиваю. Я в своей работе привык верить только фактам. Со случаями, аналогичными вашему, не сталкивался. Более того, я – убежденный скептик и не признаю экстрасенсорики в принципе. Вы меня буквально потрясли. Не исключено, что вы спасли всех троих, но, судя по вашему виду, вам ваш подвиг стоил дорого.
        Я неопределенно пожал плечами.
        -Не сидите тут. Ступайте домой, успокойтесь…
        -Я могу ей позвонить?
        Он вздохнул:
        -Вы понимаете… Она просила передать, что сама позвонит, если сочтет нужным. Да вы не расстраивайтесь – женщины – это такой народ… Стоит ей обдумать, как следует, она поймет и оценит вашу роль в сегодняшнем чудесном излечении без лекарств и врачей.
        -Боюсь, причина случившегося перевесит, - сказал я, поднимаясь.
        -А вот пессимизма не нужно, - он поднялся вслед за мной.
        На этот раз я подал руку первым и доктор пожал ее с явным удовольствием.
        -Знаете, - сказал он, прощаясь, - оказывается это очень приятно, когда "славный малый" из кино превращается в земного человека, да еще и обнаруживает удивительные способности. Выходит, что не в телевизоре дело.
        Я вымученно улыбнулся, хотя не понял, что он хотел сказать, и вышел на улицу. Была теплая, синяя ночь конца июня. Запрятав подальше в карман записанные на больничном бланке координаты какой-то дорогой гинекологической клиники (мой собеседник присоветовал поместить туда Исиат), я вдохнул влажный воздух и понял, что устал смертельно. На метро – не успеть, денег на такси – кот наплакал… К тому же, остается только догадываться, где я нахожусь (визитку с координатами отдал сержанту, адрес не запомнил естественно...). Пошел наобум. В сумерках московские улицы казались на одно лицо: старые, тенистые, а указатели упорно отказывались сообщать мне их названия. Буквы расплывались и скакали, словно кенгуру. Порядком намучившись с указателями, я перестал на них смотреть и пошел, куда глаза глядят. На одной из таких улочек меня подколол Пашка чуть больше года назад… Вспомнился Петька, захотелось с ним повидаться. Он писал часто, но писем было недостаточно. Слишком я к нему привязался… Вот родится у Таи парочка таких же мальчишек – позабуду, наверное, бедного Перегрина!
        Неожиданно передо мной выросло знакомое здание. Огромное, оно поблескивало стеклами… Похоже на ЦУМ. Конечно, это он! Петляя в переулках, я вышел прямо на Кузнецкий мост. Вон и Большой театр виднеется в отсветах огней Охотного ряда. А на Кузнецком живет Дубенко. У нее там своя, отдельная от мужа, квартира. Посторонних мужчин, за редким исключением, она принимает на независимой территории, так что риска застать ее врасплох практически нет. В крайнем случае, я всегда мог подкорректировать курс и, через Тверскую (кстати, поглазею на контингент) добраться до тети Мананы…
 
  * * *
        Дубенко оказалась дома. Одна. Мне повезло. Она изучала какие-то путеводители, что-то отмечала на карте Парижа. Когда я ввалился к ней без предупреждения, в третьем часу утра, и сразу попросил разрешения позвонить (в сотовом села батарейка), она, без вопросов, пошла варить кофе. Леониду-то я не позвонил, хотя следовало сделать это уже давно! Он был дома и не спал. Ему уже звонили из больницы. Выяснять отношения Лёнька не стал, хотя наверняка понял, что я что-то натворил: в моем рассказе явно чего-то не хватало… Зато от Дубенко пришлось наслушаться достаточно "комплиментов". Она пичкала меня бутербродами и всё время подливала в кофе коньяк. Я только кивал на ее доводы и обличения меня в безалаберности и непутевости, а потом начал клевать носом, несмотря на крепкий кофе. Было полное ощущение того, что меня лишили некоего стержня, без которого я сразу безвольно поник, подобно ватному ярмарочному Петрушке. Обидно было до слез, как в детстве, когда несправедливо наказывали, а ты, по малолетству, не мог доказать своей невиновности. Исиат Бог знает что себе напридумывала! Каюсь, я проклинал Тоню, винил ее во всём. Удивительное дело – в который раз вторгается в мою жизнь, пакостит, и безнаказанно исчезает! Где же справедливость?.. Но злость быстро прошла и пришло тупое равнодушие. "Депрессняк" – определила Дубенко.
        …Проснулся я на антикварном диване в гостиной. Долго соображал, как оказался в этой квартире. Лучше б я так ничего и не вспомнил… Всё тело ломило, будто меня целую ночь били, и состояние – как с великого похмелья. Я откинул заботливо укрывавший меня плед (Дубенко не настолько эмансипирована, как хочет всем показать) и охнул. Ненавижу спать в одежде!.. На столе обнаружился кофейник с теплым еще кофе и свежие бутерброды. Записочка, лежавшая рядом, гласила: "Сегодня, так и быть, разрешаю прогулять: вчера ты был в ужасающем состоянии. Ди".
 
  * * *
        Неделю до отъезда в Париж досуг у меня был один и тот же: я звонил Леониду, чтобы справиться о здоровье Таисии. А еще – я ждал от нее обещанного звонка. Не дождался. "Депрессняк" прогрессировал. Невозможно было приходить домой, в пустую квартиру, видеть Таины вещи, смотреть на себя в зеркало… Хотелось поскорей уехать, сбежать. По большому счету, я не находил особой разницы, куда бежать – в Париж, Нью-Йорк, Жопель, Полюс холода, к черту на рога. Мне казалось, я разобрался, почему вдруг Тая повела себя неадекватно ситуации (как я понимал эту ситуацию). Обычно, она не рубила с плеча и не судила так категорично. Наверное, я не выдержал испытания. Должно быть, она ловила каждое слово, анализировала каждый шаг и ежедневно, все три месяца, подводила итог, есть ли смысл жить со мной, нужно ли ей всё это. А я настолько ошалел от счастья, что забыл про осторожность. Моя жизнь слишком богата приключениями и частенько прошлое, как бы глубоко его не закапывал, напоминает о себе. Для того, чтобы выжить нашей с Таей хрупкой вселенной, требовалось куда больше, чем чувства. Фундамент дал трещину слишком быстро…
        От таких мыслей мне, как ни странно, становилось легче. Хотя до сих пор еще я казался себе ярмарочным шутом, забытым на пестрой ширме, понемногу пришла решимость окончательно порвать с прошлым. Полоснуть бритвой – и готово! Боюсь, в тот момент я был способен на убийство… Так или иначе, но пока я не понимал, чем нам может грозить моя отчаянная готовность к решительным действиям. Я был готов к убийству. Готов совершить тягчайший грех – убить любовь.
 
Тая
        С бедой, говорят, нужно ночь переспать. Не могу сказать, что той ночью я спала. Это был такой полубред-полуявь, напичканный обрывками сновидений и мелодий. Вечер накануне вспоминался как длительный кошмар. В довершение, когда меня уже обнадежили, что с малышами всё в порядке, я обнаружила свою щиколотку посиневшей и распухшей. Должно быть, подвернула ногу, падая в метро. Да что там щиколотка – чувствовала я себя ужасно. Говорят: "Душа болит". Вот это-то со мной и происходило. Плакать не хотелось. Нет, не хотелось. Я лежала на больничной койке, положив на живот обе руки и бормотала себе под нос: "Всё хорошо, маленькие. Всё хорошо. Ваш папа слишком много на себя берет, а мама, глупая, верит ему, ждет чего-то… Но ничего, малыши, мы с вами прорвемся, ведь нас трое, а трое – это сила". Ответом были сонные толчки и какая-то возня. Я знала – меня слышат, но вот согласны ли с тем, как я поступаю? Мне хотелось спеть им колыбельную, но в голову лезла совершенно безумная песня всё той же группы MUSE. Я старалась избавиться от наваждения, но у меня ничего не получалось. Наконец, я решила, что с английским мои ребята пока не знакомы, а мелодия вполне сойдет за колыбельную – и позволила себе напевать:

I’m falling down!
A thousand houses burning down -
no one is gonna see this town.
Too late!
I already found what in was looking for,
you know it wasn’t you…

(Я падаю!
Тысячи домов сгорают бесследно -
никто не отыщет этот город.
Поздно!
Я уже нашёл то, что искал,
ты знаешь - это была не ты…)

        В палате никого больше не было. Через открытую дверь я могла видеть медсестру. Низко склоняясь над столиком она то ли писала, то ли читала… В этой палате я провела три дня – врачи исследовали моё состояние. Им необходимо было выяснить, существует ли риск повторения произошедшего. А я знала – риска нет. Теперь-то уж мы благополучно дотянем до девяти месяцев. Откуда такая уверенность? Серго. Я помнила его лицо, тогда, в машине, этом милицейском "газике". На него и впрямь снизошло нечто. Какой-то свет, который я уже однажды видела. Всё-таки, он удивительный человек, несмотря ни на что.
        Через три дня Лёня перевез меня в клинику, где обычно рожают и сохраняют жёны всяческих знаменитостей (или они сами, если знаменитости женского пола). Лёня объяснил мне, что для него, как для хорошего врача, сделали исключение, но врать он не умел. Я сразу поняла, что попала сюда исключительно стараниями Бежина.
        О Серго мы не упоминали, словно его не существовало. На душе было спокойно и легко. Я всерьез считала, что всё кончено. Старалась так думать. А по поводу чудесного спасения… Что ж – сам сломал, сам и поправил. За что тут благодарить?
 
* * *
        Слезы пришли недели через три. Я даже дату помню: 28 июля. Накануне, двадцать седьмого, меня навестила Катя. Она приехала из Парижа раньше, чем "Равноденствие" – болела дочка Аня, потому Катя вернулась сразу, как только отыграла всё, что полагалось. По ее виду я поняла – что-то не так. Когда она попросила меня рассказать, как было дело, почему мы с Бежиным рассорились, я начала что-то мямлить. Невнятно и путано. Катя только кивала, слушая. Лишь одно заставило ее встрепенуться – упоминание о красивой девушке в метро, из-за которой, собственно, сыр-бор разгорелся. Она попросила меня описать ее подробней и вспыхнула от негодования, когда я перечислила приметы незнакомки: брюнетка с фантастической фигурой, очень красивая.
        -Тоська! – воскликнула Катя. – Опять она! Ты не узнала ее? Она тоже снималась в "Дожде"…
        И Катя поведала предысторию увиденного мною в метро. Коварная красотка, которая на беду Серго, повстречалась ему на первом курсе театрального, теперь преследует и периодически гадит в жизни. Серго в ее присутствии буквально дуреет, становится сам не свой, а она пользуется безграничной своей властью. Чтобы доказать истинность этих слов, Катя заставила меня снова просчитать каждый шаг Серго за последние три месяца, сопоставила со своими наблюдениями и аргументировано доказала: Бежин не обманывал, не изменял и не помышлял ни о каких тоськах. Она позвонила Марине (подруги вместе вернулись с гастролей) и доложила мне, что Тоню в тот день вправду видели в театре. Более того – доподлинно известно (от Дина), что заметив ее в зале, Серго процедил сквозь зубы: "Черт возьми, откуда она взялась?! Тени прошлого когда-нибудь меня погубят". Выходит, накаркал. Меня поразило, что Сальниковы знали о том, кто эта девушка из метро, как знали и о ее непричастности... Но они смолчали, навещая меня перед отъездом. Выходит, не были уверены в том, что Серго невиновен?
        А Катя, доказав мне свою правоту, вдруг сникла.
        -Ты потеряла его, - сказала она. – Он же чокнутый. Наверняка решил, что это всё – знак судьбы. Помнишь, я рассказывала тебе про цыганку? Я почти не видела его в Париже, не буду ничего утверждать, но вот Марина…

Я падаю!

        Катя отчаянно махнула рукой и встала, не договорив. Она ушла, а я так и осталась один на один с этой фразой "ты потеряла его". Да я уже и сама догадывалась… На следующий день, утром, пришли слезы. Я плакала, плакала, плакала, перепугав всех.

Поздно!
Я уже нашел то, что искал,
Ты знаешь - это была не ты.
Нет, не ты…

        На дворе стояла чУдная погода (а в Париже, говорят, дожди – Марина сильно простудилась, не климат ей в Столице Мира), лето шелестело и пригревало, а я глядела на тополя за окном и думала только о Серго, о трех потрясающих месяцах, прожитых вместе, так внезапно, по глупости, оборвавшихся. Я видела его во сне, звала, плакала, а он улыбался и уходил от меня всё дальше и дальше… Мне запрещали вставать с постели дольше чем на час в течение дня. Отекали ноги, так отекали, что я не могла влезть в свои старенькие домашние тапочки, и до слез ломило поясницу. Чтобы отвлечься, приходилось целыми днями читать. Читала я всё подряд, что попадалось, даже женские романы, которые терпеть не могу.
 
  * * *
        В начале августа меня начали готовить к кесареву сечению. Я написала (в строгом секрете от врачей и родных) что-то вроде последней просьбы на тетрадном листке, где завещала одного из двойняшек Софико Николозовне. Глупо, понимаю, но так мне было легче. Я умудрилась отослать весточку дэде во Владимир (по секрету от Лени, так как он абсолютно всё докладывал Серго), где объясняла долгое молчание легким недомоганием. Не хотелось волновать ее раньше времени, но, думаю, она и без пояснений поняла, что я кривлю душой… Софико Николозовна была, пожалуй, единственным человеком, кого я хотела бы увидеть до того, как ЭТО случится, но рука не поднялась описать ей свои беды…
 
Серго
        Я бродил по Парижу и думал о том, как хорошо тут иметь какую-нибудь родню, чтобы наведываться в гости с "частным визитом". Работа очень мешала, как обычно… В ушах прочно засела мелодия из "Шербургских зонтиков", но я почему-то никак не связывал ее со своей личной жизнью. Засела и засела. Бродил, считал французских ворон и заговаривал с парижанками. Как ни странно, меня понимали. Красивых женщин, вопреки всеобщему убеждению, в Париже оказалось мало. Тем не менее, они куда больше походили на россиянок, чем американки или немки. Я целенаправленно загружал себя впечатлениями. В карманах лежало несколько разноцветных фантиков евро, карта-схема города и русско-французский разговорник. Разговорник, кстати, не понадобился – я достаточно неплохо изъяснялся на смеси английского с французским. Сам удивляюсь. Делал комплименты продавщицам, беседовал о погоде со старичками… Однажды встретил эмигрантов из России (в третьем поколении). Они замучили вопросами, написали адрес, чтобы зашел в гости… Дубенко, как обычно, паниковала – она утверждала, что в один прекрасный день я обязательно потеряюсь и меня придется искать, срывать фестивальный график… Но я не доставил ей удовольствия разыскивать меня по городу и не заблудился. Дубенко это разочаровало по-моему.
        Ноэль не подавала ни малейших признаков присутствия. А мне, тем не менее, необходимо было расплатиться с долгами. Решился позвонить ей только после того, как с Дином надегустировался французского белого вина. Телефон Ноэли в Париже я выудил из визитки, присланной ею в ответ на мои цветы. Между прочим, на самом деле ее звали ЖеневьЕв Исабель де Гросжан и жила она на авеню Фош, а это самый фешенебельный район Парижа. Я немного затруднялся с выбором, как ее теперь называть – настоящим именем "Женевьева" или мужским "Ноэль" (слово "Рождество" у французов мужского рода), но вино помогло в общении. Она говорила со мной по телефону холодновато. Тем не менее, следующим же вечером новенький, серебристый "рено-сценик" Женевьевы поджидал меня возле театра, где мы репетировали в тесном соседстве с голландцами и финнами. Я и сам не знаю, чем меня так обрадовало явление этой девушки, но мы проговорили с ней всю ночь. Как оказалось, разница в возрасте совсем не имеет значения (в случае с Ноэль). Она не оказалась легкомысленной глупышкой, много знала и читала (в том числе, современных российских писателей вроде Битова, Распутина, Толстой…), обо всём имела своё мнение. Никогда бы не подумал, что мне будет интересно общаться с двадцатилетней девчонкой! Я узнал много нового о Париже и архитекторах, сотворивших его неповторимый облик, о художниках, живших здесь, о музыкантах и писателях. Она знала каждый уголок!
        Сена кишела баржами, где-то играла музыка… Мы медленно ехали вдоль набережной, а Ноэль без умолку говорила, увлеченно показывая руками то налево, то направо… То есть, не Ноэль, а Женевьева. Ей нравилось, когда я называл ее настоящим именем, она даже розовела. К утру мы добрались до Дворца Открытий. Тут меня ожидал сюрприз – оказалось, Женевьеве наскучил дом на авеню Фош и она живет теперь на барже. Вот на этой – я увидел небольшое аккуратное суденышко, украшенное разноцветными электрическими гирляндами. Смущаясь, Женевьева предложила зайти:
        -Быть может, вы зайдете на минуту? У меня есть чудесный кофе, который вы вряд ли пробовали в Москве…
        Кофе не помешал бы после бессонной ночи: день предстоял напряженный – сначала репетиция, а потом открытие фестиваля… Но я стойко отказался – до репетиции осталось всего ничего, каких-то три с половиной часа. Нужно было успеть почистить перышки и позавтракать, а главное – не заблудиться, добираясь до гостиницы. Не до визитов. Женевьева попыталась уговорить меня, пообещав довезти до гостиницы на своем "рено", но я упёрся. Да и не в занятости дело, а в том, что я не мог за себя поручиться. Всеобщая беременность дорого мне далась (извините за цинизм, но что уж врать, когда и так всё ясно). Я наверняка ушел бы до метро пешком, заявив, что и без того злоупотребил гостеприимством, но вдруг увидел название баржи: "Lapin". Такая фамилия была у моего героя в "Дожде". От удивления я приостановился. Женевьева сразу поняла в чем дело, засмеялась и пояснила, что никакой это не Лапин, а "le lapin". "Кролик" по-французски. Кроликом ее звали в детстве за неправильный прикус. Зубы исправили, а прозвище осталось. Я, помню, еще подумал: "Хороша парочка – Кролик и Медвежонок! Хорошо бы Пятачка сыскать и ослика Иа". Баржу подарил отец на восемнадцатилетие с готовым названием, просто "Кролик"… Черт его знает, как всё вышло, но когда я испуганно сообразил, что мы стоим на набережной и целуемся, удирать было уже поздно. Нас окружала утренняя тишина столицы Франции, за спиной торчала Эйфелева башня…
        -Вы не забыли наш московский разговор? – спросил я.
        -О грязных простынях? – засмеялась Женевьева. – Не забыла. Но я давным-давно вам их простила, эти простыни.
        Так вот и случилось. Проще не бывает. Через три часа я входил в театр, озадаченный, растерянный, с пылающими ушами. Еще не понял до конца, что это значит, почти не отдавал себе отчет. Реально я видел только разверзшуюся под ногами черную от глубины бездну. Звонить Ноэль боялся, хотя позвонить и справиться о самочувствии не помешало бы из соображений приличия. Трусил почему-то, как мальчишка. А вечером она появилась на открытии фестиваля, чуть бледная, но совершенно счастливая. Я с трудом заставил себя не запрятаться куда-нибудь, а подойти и поздороваться.
        -Жизнь прекрасна, Серж, - сказала Женевьева, улыбаясь и светясь. – Можно я буду называть тебя "Серж"? Мне не нравится странное имя "Сер-гей". Какой же ты гей?
 
  * * *
        Две следующие недели я провел с Женевьевой. Нет, я не принуждал себя, был с ней исключительно потому, что хотел этого. Что тут еще скажешь? Париж влиял на меня совершенно однозначно. Я никогда не интересовался молоденькими девочками, они если и привлекали меня, то чисто визуально, а тут… Удивительно, но "депрессняк", не отпускавший меня с того самого происшествия в московском метро, начал значительно сдавать позиции и отодвинулся куда-то в тень. Тем не менее, я по-прежнему не представлял, как жить дальше. Начал курить… Женевьева ни о чем меня не спрашивала, но по ночам, когда думала, что я сплю, гладила по голове и шептала что-то по-французски, непонятное, но настолько трогательное, что всё внутри сжималось. Она чувствовала, пеленговала мою беду и старалась помочь в меру своих невеликих сил…
 
  * * *
        До отъезда в Россию оставалось не больше пары-тройки дней. Пропившееся и изгулявшееся "Равноденствие" вяло бродило по экскурсиям, а я целыми днями обретался у Женевьевы. Кроме того чтобы заниматься любовью, делать было нечего – исторические места, интересовавшие меня, я уже посетил, Эйфелева башня смозолила глаза и в Москву тянуло до одури, хотя Париж по-прежнему таил в себе неисчерпаемое очарование. Женевьева таскала меня по городу, показывала школу, где училась, фонтаны и кафе, с которыми связаны вехи ее жизни… Я прекрасно понимал, что она отнюдь не пытается меня очаровать или влюбить в себя – ее доброе сердечко искренне желало мне помочь, она отвлекала меня от мрачных мыслей, и весьма успешно. Нет, я не влюблялся в Женевьеву, я… привыкал.
        Памятное утро запечатлелось в моем мозгу намного четче, чем все предыдущие дни в Париже. Утро выдалось не по-июльски прохладным и дождливым (погода вообще не баловала). В иллюминаторы виднелись колыхающиеся от ветра ветви деревьев на набережной, в открытую дверь задувало с палубы. Женевьева делала там зарядку, а я лениво валялся в постели, слушая песни какого-то тутошнего новомодного певца, доносящиеся из ее "бумбокса". Женевьева обычно выполняла свой ежедневный комплекс упражнений именно под этот диск. Меня она обзывала "обломовым" потому что в Париже я изменил многолетней привычке делать гимнастику по утрам. Сказать по правде, мне и без гимнастики хватало - юная Женевьева и впрямь была слишком молода, чувственность в ней предстояло кропотливо развивать. К счастью, училась она быстро (что точно то точно), но от этого нагрузки мои только росли…
        -Эй, соня! – прокричала Женевьева, спускаясь с лестницы и прикрывая за собой дверь. – Надеюсь, ты проснулся и мне не придется поливать тебя из лейки, как аспарагус?
        Она поставила "бумбокс" на пол возле стены.
        -Не придется, - отозвался я нехотя.
        -Это радует, - оценила она и отправилась в душевую кабину в соседней комнате.
        Несмотря на то, что баржа представляет собой крошечное замкнутое пространство, Женевьева умудрилась расширить его и приукрасить. Изнутри ее "Кролик" выглядел не в пример более современно, чем дом в Битце. Стекло, зеркала, расписные японские ширмы, китайский веер и цветные гравюры на стенах… Например, спальня была в японском стиле, кухня в китайском, а в туалете ощущалось что-то турецкое (не знаю только что). Спали мы почти на полу, но скоро я к этому привык. По крайней мере не нужно постоянно помнить, что кровать может "внезапно кончиться". Потолок состоял из зеркал и от них странно сквозило всё время, словно из форточки. А в общем, мне тут нравилось, хотя миллионы Женевьевы действовали на нервы и долг ей я не отдал… Альфонс чистой воды!
        Я еще раз взглянул в безрадостное серое небо, видневшееся через плачущие дождем иллюминаторы и сказал громко, чтобы Женевьева услышала за шумом воды:
        -Давай поженимся?
        -Что? – переспросила она. – Я не слышу. Погоди немного.
        Вода перестала шуметь и Женевьева вошла в комнату, завернутая в громадное полотенце.
        -Так что ты хотел мне сообщить? – осведомилась она и села рядом, расчесывая мокрые волосы и обдавая меня брызгами.
        -Я сказал… давай, поженимся?
        Она перестала расчесываться и серьезно посмотрела на меня сверху вниз.
        -Я не ослышалась?
        -Нет. Я сделал тебе предложение.
        Женевьева улыбнулась:
        -Из-за того, что я была девушкой? Ты такой милый, Серж…
        -Не только из-за этого. По многим причинам.
        Женевьева помолчала, потом снова начала расчесываться, но теперь уже медленно и старательно.
        -А разве ты не любишь больше ту женщину?
        -А разве тут есть какая-то связь?
        -Разве нет? Думаешь, я ничего не замечаю? Ты даже спишь тут не со мной, а с ней… Знаешь, я гораздо лучше отнеслась бы к твоим словам, сделай ты мне предложение не от отчаяния, а ради денег, - она пожала плечами.
        -Твои деньги мне не нужны.
        -Да знаю я, что не нужны. Я о тебе знаю гораздо больше, чем ты мне рассказываешь.
        -Откуда?
        -Чувствую. Ты весь открыт для меня… Я не думала о тебе, как о своем будущем муже. Нужно хорошенько поразмыслить.
        -Я тебе не подхожу?
        -Не в этом дело. Понимаешь, я с детства мечтала о том, как будет мой муж меня любить. Это должна быть такая любовь, какая только в кино бывает!
        -Ты наверное до сих пор веришь в Санта Клауса, - заметил я.
        -Сам же говорил, что я еще ребенок, - съязвила Женевьева и прибавила уже с другой интонацией:
        -Если я приму твое предложение, то никогда-никогда не смогу рассчитывать на неземную любовь…
        -Почему же нет? – удивился я. – У тебя наверняка куча поклонников.
        Она лукаво улыбнулась:
        -Да, но я мечтала об одном-единственном мужчине на всю жизнь.
        -Это я могу тебе гарантировать, - заявил я.
        Женевьева засмеялась:
        -Ты самоуверен!
        -Послушай, что я скажу, - перебил ее я. – Если ты достаточно взрослая, то рассудишь верно. Я могу быть тебе не просто мужем – я могу быть другом, а это куда надежней любви. Извини за цинизм, но богатым наследницам бывает очень сложно разобраться, что в них более всего привлекает мужчин – они сами или их деньги. На богатых женщинах женятся по любви только в сказках. Многие врут, что любят, пытаясь завладеть миллионным состоянием, а я говорю честно, что люблю другую, но замуж-то тебя зову, а не кого-то. К деньгам я равнодушен, состояние не промотаю на рулетке и женщинах – это уж точно. Я могу быть тебе другом, мужем и компаньоном. Думай.
        Я замолчал, дожидаясь, когда она поймет, насколько ее оскорбили и выгонит меня к чертовой матери. Женевьева медлила. Наконец, подняла голову, посмотрела, потом потянулась к сигаретам, лежащим на подушке, стилизованной под японский валик.
        -Догадываешься, что я должна сделать после сказанного тобой?
        -Догадываюсь.
        -Ты надеешься, что удар по лицу притупит боль душевную? Серж… Я не могу тебя ударить. Я люблю тебя. Понимаешь?
        В России было проще – там мне просто давали по морде, а эти… француженки… какие-то не такие. Этих мне жалко. Точнее – эту… Я сел и обнял ее за плечи. Она отворачивалась и всхлипывала.
        -Прости, Женевьева… Ну, прости.
        -Ты сказал истину, - проговорила она, - только сделал это очень жестоко. Ты - жестокий человек...
        Ее сырые волосы холодили мне плечо.
        -Если я не ударю тебя и не скажу того, что должна сказать, ты станешь меня презирать?
        -Ни за что. Не имею права.
        -Почему?
        -Потому, что ты – женщина.
        Женевьева вздохнула:
        -Боюсь, нам с тобой не хватит на двоих одной любви. Я не сумею залечить твое разбитое сердце…
        -Ты уже и так во многом мне помогла.
        -Почему ты выбрал меня?
        -Я не выбирал, ты же знаешь.
        -Знаю – я на тебя сама повесилась.
        -Не преувеличивай. У меня есть тормоза, и они редко подводят. Если я решился тогда остаться, значит, на то были причины.
        -Причины, которых ты не знаешь.
        -Это верно – не знаю. Точнее – не знал. Теперь знаю.
        Дождь, судя по всему, прекратился и небо немного посветлело… Женевьева посмотрела на меня, вытерла мокрые ресницы. Я забрал у нее зажженную, но не используемую по назначению сигарету, стряхнул пепел в пепельницу на полу и затянулся.
        -Я злой какой-то стал, - сказал я, не глядя на девушку. – Надеюсь, что это пройдет со временем…
        -Что будет требоваться от меня? – вдруг спросила она.
        -От тебя?
        -Ну, хочешь, я сменю прическу, выкрашу волосы, хочешь? Ты только скажи – я сделаю. Однажды я видела у тебя её фотографию. С маленькой лошадкой… Ты был в театре, но я не рылась в твоих вещах – фотография сама выпала из русско-французского разговорника. Она же - темная шатенка, а я – блондинка…
        -Ты не блондинка, Женевьева, ты – просто дурочка, - улыбнулся я. – Впрочем, да, кое-что сделай пожалуй. Брось-ка курить.
        -И всё?
        -Всё.
        Она забрала у меня остатки сигареты и с ненавистью затушила в пепельнице.
        -Считай, что уже бросила. Но это, увы, не всё. Ты кое-что забыл. Я – католичка.
        Женевьева скользнула рукой по моей груди и аккуратно подцепила пальчиком простенький оловянный крестик, висевший на одной цепочке со Скарабеем. Когда-то, давным-давно, бабушка Марья окрестила меня во Владимирском храме – этот крестик тот самый…
        -Надеюсь, ты носишь его не для украшения?
        -Для украшения я надел бы чего-нибудь покруче. Мне придется стать католиком?
        -Серж, - Женевьева выпустила цепочку и стала очень серьезной, - то, о чем мы сейчас говорили, была не шутка?
        -С такими вещами не шутят.
        -Еще как шутят. Моя подруга однажды попалась на удочку афериста. В результате, осталась одна, с ребенком, опозоренная, с поддельным обручальным кольцом…
        -Порядочные люди – не шутят. Я кажусь тебе непорядочным?
        Часы на стене мягко прозвонили, отсчитав еще один утренний час. Женевьева внезапно оглянулась на них, быстро стянула полотенце и принялась бегать по комнате, на ходу отыскивая свою, разбросанную еще с вечера, одежду и надевая на себя всё, что находилось.
        -Что это ты делаешь? – с интересом спросил я, наблюдая.
        -Одеваюсь, - ответила она, закрутив на затылке мокрые волосы, и закрепила их с помощью японских заколок, похожих на две спицы для вязания. – Сейчас – восемь утра, суббота. Служба в православном храме только что началась. Обряд крещения. Ты понимаешь? Я приму православие. Срочно! Пока ты не передумал. И выйду за тебя завтра же!
        -Ты – сумасшедшая, - определил я.
        -Да! Да! Да! И я вот-вот сойду с ума окончательно, на всю оставшуюся жизнь!
        Она прыгнула коленями на постель, поцеловала меня и тут же снова вскочила на ноги. В дверях обернулась, вытащила из сумочки длинные дамские сигареты, зажигалку, бросила ими в меня и исчезла за дверью. Через минуту на набережной завелась ее машина, а еще через четверть минуты снова стало тихо.
 
  * * *
        На следующий день мы обвенчались. Женевьева не стала покупать себе подвенечное платье, туфли, фату – простенькое белое платье и босоножки нашлись в ее обширном гардеробе. Я поглядел на нее в этом безыскусном наряде, в хорошеньком, хоть и не новом (мамином) венке из белых лилий и… узнал. Я помнил ее именно такой. Это была она, моя судьба.
        Нам выдали бумажку, по-нашему, свидетельство о браке. Женевьева сразу прилепила ее в изголовье кровати. Мы весь вечер просидели дома, несмотря на распогодившийся июль, пили "Moёt" и болтали о ерунде. Женевьева не сообщила родственникам о своем скоропостижном замужестве. Якобы, ее родственники разбросаны по всей Франции и за день (столько осталось до моего отъезда) никак не успеют собраться и приехать из Ниццы или Тулузы, а из Баньер-де-Люшон и Фуа – тем более. "Настоящая свадьба у нас будет через год, - говорила она, - когда ты уладишь формальности с документами и вернешься из России". Я понял: год она давала мне на раздумья, но о чем именно необходимо будет думать в течение этого года не говорила. Мирок был шаток и Женевьева не позволяла себе расслабляться – она считала, что я в любую секунду могу сказать ей "прости".
        В Москву мы прилетели вместе. Женевьева отказалась ехать ко мне. Пришлось уступить и жить у нее, в Битце. У себя я появился только для того, чтобы взять мобильник. Цветы не погибли: тетя Нана исправно приезжала ко мне, чтобы поливать их… Пребывая в новом качестве я не испытывал никакого дискомфорта или угрызений совести. Женевьева вполне соответствовала образу жены актера. У нее была своя жизнь, друзья, она регулярно созванивалась с ними, часами болтала о чем-то… Мне нравилось, что она такая независимая и непосредственная, я ни с кем ее не сравнивал… По крайней мере, старался не сравнивать и очень в этом преуспел. Она не спрашивала, куда я иду, если я куда-то шел и где пропадал, если припозднился. Не то чтобы Женевьеве это было неинтересно. Она лишь давала мне право на личную жизнь… В общем, пока всё у нас шло хорошо, но я не обольщался: догадывался, что обязательно придет день, когда она поостынет, привыкнет к тому, что я – ее муж, и заявит, что ей надоело мое вечное гуляние "сам по себе".
        Что касается "Равноденствия", то сообщение о моей женитьбе на парижанке не произвело особого эффекта. Дубенко поведала, что давно ждала подобной пакости, Виктоша с восторгом поздравила. А остальные, кроме Сальниковых, Золотухина с Княжной и Кати сошлись во мнении, что я сделал, наконец, верный шаг в жизни. Дин вздыхал, Левка пожимал плечами, Марина и Княжна не разговаривали, а Катя… Катя сделала то, чего никогда не делала по отношению ко мне и чего я, собственно, так долго ждал от кого-нибудь: врезала мне по морде. Я сказал ей за это "спасибо".
Помимо женитьбы, я преподнес театру еще один сюрприз: подписал предварительное соглашение с представителями Бонте. Из документа следовало, что через год я явлюсь в Париж для того, чтобы заключить окончательную сделку. Насколько я понимаю, документ играл, скорее, психологическую роль, но действовал на окружающих безотказно и произвел в театральной Москве настоящий фурор. Редко кому везет попасть в антрепризу к Бонте, а богема – дама раздражительная и завистливая. В массе своей она любит перемывать косточки таким, как я, за то, что "продаемся и разбазариваемся". Обо мне так и говорили: "Талантлив, с Божьей искрой, но без будущего: сгорит, прежде чем наберется уму-разуму". Теперь же в богеме заговорили по-другому: "Везет же дуракам! Серьезные актеры пропадают в неизвестности, а этот шут гороховый выкатился в поле зрения к самому Бонте! Где справедливость?!". Так или иначе – Бонте приступил к подготовке своего грандиозного проекта. Пресса помалкивала – и это хорошо. Больше всего я не люблю, когда мое имя начинает мелькать везде, где попало.
 
  * * *
        Дело было шестого августа, вечером, в начале седьмого. За две недели до того, как должны были появиться на свет близнецы. Всё вдруг стало валиться из рук. Я метался по дому, как в бреду, словно маятник, и не мог найти себе применения. И вдруг… Клянусь, я почувствовал это! Сразу сдавило виски, я почти задохнулся. Непроизвольно схватившись за сердце, сел на пол, там где стоял, размышляя, что же это делается со мной, к чему бы это? Из соседней комнаты выглянула Женевьева, увидела меня на полу и перепугалась:
        -Что с тобой? Ты весь белый, как бумага!
        -Ноэль, - сказал я хрипло, - Женевьева… Кажется, тебе пора уезжать.
        Мы заранее договорились, что она уедет как только Таисия выйдет из роддома, но, по моим подсчетам, это должно было произойти по меньшей мере через три недели. Меня предупреждали, что двойняшки появятся на свет гораздо раньше положенного срока, но я не особо верил – они тоже люди, почему же должны родиться раньше? Тем не менее что-то произошло сегодня, за две недели до дня, который я заранее обозначил, как время "ч".
        -Но ты говорил…
        -Я много чего говорил.
        Она взглянула задумчиво и тоже села на пол.
        -Скучаешь, тоскуешь – я вижу. Когда я на тебя смотрю, мне хочется плакать, - вздохнула Женевьева.
        -Я очень хорошо к тебе отношусь.
        -Если ты не приедешь ко мне в Париж, я пойму, - она кротко потупилась. – Мы вместе почти месяц и две, почти две недели из этого месяца, я - твоя жена. Воспоминаний, пожалуй, хватит до старости. Я вряд ли смогу еще кого-нибудь полюбить после тебя. Наверно буду жить одна и вспоминать, вспоминать…
        -Не говори чепухи. Я приеду. Обещаю.
        -А я обещаю никогда не спрашивать, любишь ли ты меня.
        -Это необязательно.
        -Когда мне бежать за билетом? Прямо сейчас?
        -Погоди до завтра. Обычно предчувствия меня не обманывают, но уточнить не помешает.
 
  * * *
        Я рискнул позвонить лишь через двое суток. Лёнька был дома. Едва услышав мой голос, он возбужденно заорал в трубку:
        -Блудный сын! Чего ты не звонишь? Я где-то посеял номер твоей мобилы, а домашний телефон не отвечает!
        -Я не живу дома, - честно ответил я, но Леонид меня не слушал – его не интересовало, почему я не живу у себя и куда пропал.
        -Ты же дважды отцом стал, негодяй! – вопил он восторженно.
        -Два дня назад?
        -Да! Во вторник! А ты как знаешь?
        -Почувствовал. Мальчишки?
        -Нет! Мальчишка и девчонка! Я присутствовал при родах. Парнишка – вылитый ты, а девочка больше похожа на Таю.
        -А Тая? – спросил я, проглотив комок в горле. – Как она?
        -Нормально. Сегодня уже разрешили вставать.
        -Только сегодня? – всполошился я. – Почему?
        -Почему так долго не разрешали вставать? – уточнил он.
        -Да. Что-то произошло? Давай, выкладывай, не тяни.
        -Ей делали кесарево сечение. Ты забыл?
        -Ах, да, точно… Я забыл потому, что надеялся – авось и без операции обойдется.
        -Они не стали рисковать – вот и всё. Ты сейчас очень занят?
        -У меня некое подобие отпуска.
        -Тогда приходи, я тебе изложу события в лучшем виде. У меня имеется медицинский спирт. Немного разбавленный, но чистый, не то, что водка в магазинах. Приезжай, побалакаем.
 
  * * *
        Леонид принял меня с распростертыми объятиями и, чуть ли не с порога начал рассказывать что и как. А мне казалось, будто я вернулся с другой планеты, когда, по моим подсчетам, на Земле прошли сотни лет – но, возвратясь, обнаружил мир ровным счетом никак не изменившимся: тот же город, те же дома и люди… Если кто-то и изменился, так это я сам, Бежин Сергей Ильич.
        -Как там Париж? – спросил Леонид, поостыв.
        -СтоИт.
        -Действительно, что ему сделается, - засмеялся он. – Ну а ты?
        -Я? Что я? Я – в порядке.
        -Что-то ты мне не нравишься сегодня. Другой какой-то.
        -Какое совпадение, - усмехнулся я. – Я-то уже давно себе не нравлюсь. Стремительно превращаюсь в старого козла…
        -Ну уж! Я бы не сказал, что ты постарел. Как раз наоборот – помолодел лет на пять.
        Я отмахнулся.
        -Ты что, не с той ноги встал? – проницательного Леньку так просто не задуришь, он считает, что для всего есть своя причина.
        -Да, - сказал я, чтоб отвязаться и сел в кресло.
        -Если ты перенервничал из-за Таи, то прими комплимент: стресс тебе на пользу, - он подвинул себе стул и сел напротив, так что девать глаза стало некуда. – А давление, кстати, давно измерял?
        -Добиваешься чтобы я ушел? – буркнул я.
        -Нет.
        -Тогда отстань. Где спирт? Мне эти французские вина набили оскомину до конца дней.
        Не прошло и часа, как мы, расстелив на полу газету, словно истинные пьяницы, выпили из медицинской склянки с делениями и черной резиновой пробкой "за маму", за каждого из двойняшек… Только вот "за папу" я пить отказался наотрез. Леонид надулся и начал выяснять отношения. Тогда я взял его за плечо и сказал напрямик, в самое ухо:
        -Я женился, Лёнька.
        Он вздрогнул и поглядел на меня.
        -Ты чтО? ЧтО ты сделал?
        -Я женился, - спокойно повторил я.
        -Когда ж ты успел-то? Тебя вроде и в Москве-то не было…
        -Да вот успел, - пожал я плечами.
        -И кто она, твоя жена?
        -Миллионерша.
        -Заломил астрономическую цену? – засмеялся он, кажется, не веря ни единому слову. – Я оценил шутку.
        -Ха-ха, - сказал я мрачно. – Обхохочешься. Но это не шутка. Я действительно женился.
        Леонид спросил рассеянно, через паузу:
        -А как же Тая?
        Я промолчал. Тогда он вдруг вскочил на ноги и заорал:
        -Да я за нее хоть из окна вниз головой, хоть под поезд! А этот, глядите, женился на какой-то дуре! Спятил! – и принялся расхаживать по комнате.
        -Лёнь, - спокойствие мне до сих пор не изменило и я почему-то жутко злился на себя из-за этого, - Лёнь, выбирай пожалуйста выражения. Это всё-таки моя жена и ты ее, кстати, совсем не знаешь. Незачем оскорблять ни в чем не повинного человека.
        -Да я и знать ее не хочу! Ну и сволочь ты, Серго. А я-то думал – человек. Тая – она, как никто заслуживает счастья. Она чУдная, понимающая, она так музыку любит! А стихи?!
        Я помалкивал, следил за ним, поворачивая голову по курсу его прохождения – влево, вправо… Лёнька распалялся всё больше и больше – дважды чуть не споткнулся о склянку со спиртом и опрокинул пластиковую бутылку с "Боржоми". Я допил свой стакан и отрезал пиццы, которую доставил горячей бойкий парнишка из итальянского ресторана (Лёнька изумился – он и понятия не имел, что можно заказывать что-то на дом по телефону), а благоверный Исиат всё ходил и размахивал руками. Дурацкая ситуация – муж моей любовницы готов прибить меня за то, что я вдруг женился! В какие ворота, скажите, эта нескладуха пролезет?! Мне пришлось поймать Леньку за брючину, усадить силой и вручить стакан. Отпыхиваясь от своей беготни, он долил себе к спирту минералки и очень физиологично выпил.
        -Не заслужила она такого обращения, - подытожил Лёнька и громко поставил стакан на пол.
        -У тебя курить можно?
        -Кури. Уже всё равно, – он подпер щеку ладонью и скосил глаза к носу. – Ты что, женился на первой попавшейся?
        -Нет конечно. Мы знакомы больше года.
        -Встречались?
        -Не встречались. Я не изменял твоей жене, если ты до сих пор еще не в курсе.
        -И что, вот так вдруг сказал: "Давай поженимся"?
        -Не поверишь. Я именно так и сказал.
        -Сколько ей лет?
        -Осенью исполнится двадцать один.
        -Она что, бывшая проститутка?
        Я расхохотался:
        -Откуда такой вывод?
        -Но ты же, насколько я знаю, предпочитаешь женщин с прошлым.
        -Нет, Лёнь, ей двадцать, и она абсолютно невинная барышня… По крайней мере, была ею до меня.
        -А, я понял! – с облегчением прозрел Лёнька. – Ты женился на девушке, которую обесчестил. Как честный человек. Это меняет дело.
        -Ничего это не меняет. К тому же, всё было не так. Она не хотела выходить за меня. Я практически потащил ее замуж. Сам.
        -Но ведь ты врешь!
        -Да неужели? – усмехнулся я, затягиваясь "Житаном".
        -Доказать?
        -Попробуй.
        -Куришь, пьешь не закусывая. А спирт-то, между прочим, хоть и разведен дистиллированной водой, но спиртом и остается. В нем градусов шестьдесят.
        -Разве? Я не заметил.
        -Послушай, Серго, - зашептал Лёнька, - а что если ты жестоко ошибся? Что если ты убил величайшую любовь современности и Господь тебя покарает?
        -Плевать, - тряхнул я головой. – Пусть карает, буду рад. Ты пойми – всем вокруг только хуже, если я кого-то люблю. Из-за меня погибли уже три женщины. Я не хочу, чтобы Тая была четвертой.
        -Как это "погибли из-за тебя"? – озаботился Леонид.
        -Я приношу женщинам, которых люблю, несчастья. Я проклят. Надеюсь, что женившись на нелюбимой, замкну круг.
        -Я слыхал, такое бывает, - сказал он задумчиво. – Ты уверен, что они погибли из-за тебя?
        -Еще как уверен. Ты бы тоже поверил, перескажи я тебе свою треклятую жизнь.
        -А перескажи? – попросил Лёнька.
        Я подумал, прикинул, сколько спирта осталось в склянке… Выходило – на мой рассказ вполне хватит. Поразмыслил еще – и начал рассказывать. Примерно с того момента, как вернулся из армии. Лёнька слушал, не перебивая. Я говорил часа три, пока в ушах не зазвенело и в горле не запершило. Только тогда я замолчал и допил последнее, что оставалось в стакане. Склянка была пуста – Леонид давно уже не пил сам, а только подливал мне. Посреди молчания мой собутыльник всхлипнул и сказал тихо:
        -Ты хороший рассказчик, Серго.
        -Спасибо, - кивнул я. – Я тебя убедил?
        -Пожалуй, да… Значит, ты спасаешь Таю от себя?
        -Пытаюсь. Надеюсь, что не опоздал.
        -Ну а ты-то сам как же?
        -Переживу, - отмахнулся я. – Главное, чтобы ей не было слишком больно. Она не звонит мне, значит, возможно, справилась со своей болезнью.
        -Это ты себя болезнью называешь? – усмехнулся Лёнька. – У нее ничего не прошло, а не звонит потому, что гордая. Ты бы сам ей позвонил, а, Серго?
        -Ты что, ничего не понял?
        -Да понял я, понял… Значит, всё?
        Я кивнул.
        -А дети?
        Что-то судорожно сжалось в груди.
        -В случае чего, - сказал я, справившись с тупой болью, - я всегда могу напиться.
        -Да тебе выпивка не особо помогает – ты вон трезвый совсем, не то что я. Я даже слезу пустил от твоего рассказа, - заметил Лёнька. – Что ей сказать, если спросит, виделись ли мы с тобой?
        -Скажи, как скажется. А дети… Я уверен, что ты будешь для них самым лучшим отцом, какого можно вообразить. Чему они у меня научатся? Дребедени всякой…
        -Дурак ты.
        -Спасибо, друг. Я тоже тебя люблю.
        Мы обнялись. "И в самом деле – друзья, - подумалось мне. – А я-то всё время ждал от него подвоха".
        Ночевать я остался у Лёньки. Мы полночи совещались и разработали стратегический план. Я – не прячусь, телефон не отключаю, прилежно жду звонка от Таисии. Не дождусь – иду на все четыре стороны, а дождусь… Тут уж мне мало не покажется. Такой план виделся мне не стратегическим, а максималистическим, но Лёнька крамолу отверг. В самом деле – не до демагогии.
        Около полуночи я позвонил Женевьеве и сообщил, что ночую у друга. Она не возражала, только пожаловалась на комаров…
        -Какое-то имя у неё, - пожал плечами сидевший рядом Лёнька, - не наше какое-то…
        -Она француженка, - сказал я просто. – Парижанка.
        -Вот это да! Она из-за тебя приехала сюда из Парижа? Ну ты, брат, силен! – поразился Лёнька.
        -Она скоро уезжает. Я кстати тоже уезжаю, но примерно через год.
        -Куда еще ты собрался? – Лёнька остолбенел.
        -Буду жить в Париже. Получу, со временем, двойное гражданство, если дадут… Не дадут – буду просто русским французом.
        -Тебе пойдет – быть французом, - сказал он задумчиво. – Рисковый ты парень, Серго… Не хотел бы я оказаться на твоем месте…
        -Не гони волну, Лёнька, - сказал я. – Захлебнусь.
 
  * * *
        Леонид держал меня в курсе событий. Я знал все новости из клиники, знал заветный день выписки… Ничего не мог делать, не выходило сосредоточиться на работе… Женевьева меня успокаивала – у нее это здорово получалось. Она очень напоминала мне сестру, Лиану. Тот же задор, тот же неискоренимый оптимизм, вера… в Санта Клауса. Я не представлял себе, что буду делать без нее в Москве, когда она уедет домой. Зачем пороть горячку? Ведь нам обоим будет одиноко друг без друга… И она не уехала.
        Накануне дня "ч" (утром Женевьева купила билет до Парижа), я водил жену в театр имени Вахтангова. Ее по-прежнему интересовали русские актеры и она уговорила меня проникнуть на репетицию. А потом мы долго-долго ужинали в ее любимом ресторане, в Битцу приехали довольно поздно… Звонок мобильного телефона застиг врасплох (я не отключал его теперь даже ночью), мы целовались в постели. Пока только целовались. Я постарался выровнять дыхание и нажал на кнопку. В спину мне с укором смотрела Женевьева – она сердилась конечно, но сдержалась, промолчала.
        Трубка ответила напряженным молчанием.
        -Я слушаю вас, говорите, - дружелюбно ободрил я звонившего.
        Трубка молчала. Я выждал еще немного. Сердце внезапно забилось в ином ритме, совсем не так, как билось только что, когда я обнимал Женевьеву.
        -Сережа, - произнесла трубка тихим, низковатым голосом, от которого дух захватило, как на американских горках. – Сережа, это я… Только ты ничего не говори, хорошо? Извини, что поздно, но ты не представляешь, чего мне стоило набрать эти цифры… Я так волнуюсь, даже говорить не могу…
        -Тая, - не выдержал я. – Тай… Таечка…
        -Нет! Не нужно ничего говорить. Молчи пожалуйста. Если ты не придешь завтра меня… нас встретить, я всё пойму и никогда не позвоню больше. Вот так.
        И она отключилась. Я медленно отложил трубку и… рухнул спиной на кровать. Женевьева склонилась надо мной, как сестра милосердия над умирающим. Я молчал и смотрел мимо нее, в потолок. Она немного подождала, а потом отодвинулась, легла, натянув до подбородка простынь, и отвернулась в противоположную сторону.
        -Прости, - сказал я.
        -Ничего, - откликнулась она и вздохнула.
 
Тая
        Я провела в клинике больше месяца. Лишь после того, как близнецы появились на свет, врачи сообщили мне, что дела наши шли не очень хорошо, несмотря на длительную подготовку, неусыпный надзор и моё хорошее самочувствие на протяжении всей беременности. Я не напрасно тревожилась и морально готовилась к худшему – могло произойти всё, что угодно. После операции меня продержали двое суток в реанимации и я почти не помню этих дней.
        Малышей принесли только на третьи сутки. Они были крошечные, как игрушечные пупсы (никогда не видела новорожденных близнецов) и совершенно друг на друга не похожи, хотя оба светловолосые, глазастые. Нянечка, принесшая их, шепотом и набожно крестясь (чтоб не сглазить), поведала, что за тридцать лет ее работы, мои двойняшки – первые младенцы, которыми она залюбовалась совершенно искренне. "Не иначе, тебе их сам Бог послал. Ангелята! Сущие звездочки небесные!". Нянечка была старенькая, в противовес всему остальному коллективу клиники – должно быть ее здесь уважали за огромный опыт работы… Я осмотрела ушки, глазки, носики и животики, пересчитала пальчики. Только после этого окончательно успокоилась: нормальные детишки и, действительно, очень хорошенькие. В последнем, впрочем, никто и не сомневался – было бы по меньшей мере странно, родись от Бежина некрасивые малыши. На том и стоим… Я немного опасалась, что, попривыкнув к соске, они не возьмут грудь, но нянечка, прежде чем передать мне двойняшек, пошептала каждому на ушко – и про соску успешно забыли…
        Я делила палату-люкс (телефон плюс санузел) с одной-единственной соседкой, банкиршей. Она постоянно пыталась выяснить, откуда у Лёни деньги на эту клинику. Я сначала неохотно отделывалась, повторяя слова Леонида о том, что он – многообещающий специалист, нашлись люди, посодействовали… А когда позвонила Катя и сообщила, что Серго натворил глупостей, о которых она не желает говорить ("Пусть сам разгребает, если справится!"), я взяла и рассказала своей соседке правду. Не видела причин молчать. Она сразу поверила, поскольку обожала "Дождь", прекрасно рассмотрела моих двойняшек и знала, кем я работаю. Она же уговорила меня позвонить Серго накануне выписки. Я и сама знала, что должна, обязана позвонить ему. Серго не тот человек, кому до лампочки – обижаются на него или простили, но навязываться он ни за что не стал бы… Позвонив, я долго молчала оттого, что его голос, такой родной, поверг меня в невероятное волнение. Говорила с ним, как во сне, и была уверена, что он не придет. Сама не знаю почему…
 
  * * *
        Утром мне удалось раздобыть косметику и даже высушить волосы феном. К полудню была уже во всеоружии. Только теперь я поняла, что вчера не сказала Серго, в котором часу нас следует встречать. Надеялась только на то, что Лёнька ему доскажет то, что не сказала я.
        В последний раз взглянула из окошка на поднадоевший пейзажик. Привычно остановилась взглядом на маленькой березовой рощице, фонаре, пустующей белой скамейке, посмотрела в низкое небо конца августа,  попрощалась с соседкой (ей завтра тоже выписываться) и, в сопровождении всё той же старенькой нянечки, отправилась в новую жизнь.
        На подгибающихся ногах вошла в лифт, а вышла из него совсем уж ни жива, ни мертва. Распахнув двери приемной, остановилась на пороге. Мама бросилась ко мне - обнимать и поздравлять. Словно в полусне я видела Лёню с букетом астр – он смущенно протянул мне розово-фиолетовые цветы и стыдливо чмокнул в щечку. Следом за ним – родственники, двоюродная сестра, братья Лёни, его родители… Компания окружила меня, поздравляли, целовали... Я озиралась по сторонам, лихорадочно ища и не находя. Его нет. Нет. Но как же так? Почему? Почему его нет?.. Меня продолжали обнимать и целовать, мама плакала, а я смотрела на входные двери.
        -Ну, Лёнька, ты – гений! – слышалось вокруг. – Пять лет, почти даже шесть, репетировал, значит, а потом взял – и сразу перевыполнил план в два раза! Гигааант!
        Лёня сиял, как новый рубль, не то войдя в роль, не то так радовался за меня. Я же – ничего не соображала и ничего не чувствовала, только ловила взгляды мамы и Лёни. Но они прятали от меня глаза. Позволила одеть себя в теплую куртку (сегодня слишком прохладно, идет дождь…) и не стала сопротивляться, когда меня взяли под руки и повели к выходу. Я только беспомощно обернулась на нянечку, стоявшую в дверях и поняла, что она без слов разобралась в ситуации: ни один из присутствующих даже отдаленно не напоминал так полюбившихся ей двойняшек. На ум пришла старая сказка про Солнце краденое. Я еще раз обернулась. Нянечка медленно перекрестила меня и… Всё осталось позади.
        Меня заботливо поддержали, когда я начала спускаться с лестницы по мокрым ступеням. Такси ожидало нас на стоянке за углом, и мы направлялись к нему. Меня, Лёню и маму распланировали отправить машиной, а остальные собирались добираться своим ходом.
        -Ты чего такая? – спросила сестра.
        -Какая?
        -Перевернутая, как на похоронах. Улыбнись – или мы подумаем, что тебе очень понравилось в этом санатории.
        Я что-то ей ответила… не помню. Уныло глядела на всё тот же знакомый пейзаж, который в солнечные дни радовал глаз, а сегодня намок и погрустнел. Желтеющая трава, тронутая осенью рощица, чуть поодаль – бок какого-то здания… Поближе – березки, почти под самыми окнами, лужа стынет рядом с белой скамейкой, фонарь отражается в ней, словно гордая мачта. Возле скамейки стоит человек в черном, курит… Я остановилась, как вкопанная. Меня потянули за руку, я прошла несколько шагов и снова остановилась. Человек бросил в лужу сигарету – корабельная мачта зарябила и растаяла, сырой ветер взъерошил светлые волосы… Я кинулась к нему, позабыв обо всём, под удивленные возгласы родни. Добежала, прижалась и замерла, прошептав: "Пришел!".
        -Кто это? – услышала я сзади, удивленное. – Лёнька, что это еще за тип?
        -Она позвонила, Лёнь, - сказал Серго.
        Голос Лёни послышался где-то рядом:
        -Пойдемте, ребята, - (это, выходит, мы "ребята" – я и Бежин), - Тае нельзя переохлаждаться. Дома поговорим.
        Серго взял меня за плечи и повел к стоянке.
        -Отпустить такси? – спроси Лёня, топая рядом.
        -Как хочешь, - сказал Серго.
        Его куртка была мокрой и новой. Я на всю жизнь запомнила этот запах новой кожаной куртки родом из самогО Парижа. Все молчали и только мама, садясь в "опель" с малышкой на руках, сказала:
        -Вы бы могли встретить нас возле дома, Сережа.
        Подразумевалось, что нечего было афишировать то, чего не следовало. Мог бы возле дома подождать, не показываться родне, не позорить… Она всё еще надеялась скрыть мой "позор".
        Такси отпустили, недоумевающая родня пошла к автобусу. Мама и Лёня, с двойняшками на руках, разместились на заднем сидении. Я сидела спереди, рядом с Серго. Размышляла, каким же образом мама мечтала утаить правду от родни – всё равно пришлось бы как-то объяснять появление Серго. Неужели его хотели представить случайным гостем или… "другом Лёни"?!.. Тайком поглядывая на Бежина, я искала в его облике ответы на свои вопросы (а вопросов накопилось множество). Но нет, он не изменился. Разве что немного бледен. Та же вихрастая макушка, те же загнутые кукольные ресницы… Два месяца я его не видела… За что на него так сердита Катя?.. На светофоре он взглянул в мою сторону – словно молния полыхнула. Я вздрогнула. Пожалуй, ему действительно есть что рассказать…
 
  * * *
        Серго остановился перед домом. Я подождала пока мама с Лёней войдут в подъезд и оглянулась на него. Он молчал, спокойно глядя прямо мне в глаза. Тогда я подошла, взяла его за руку и потянула за собой. Серго не сопротивлялся, пошел следом.
        Едва все вошли в квартиру и благополучно возложили малышей на кровать в гостиной, Лёня увел куда-то Бежина. Не то в спальню, не то в кухню. Серго по-прежнему молчал, никак и ничем не выдавая своего отношения к происходящему. Мы с мамой распелёнывали "конверты", сматывали шелковые ленточки, укладывали двойняшек в кроватку (вернее, укладывала мама – мне нельзя было поднимать больше килограмма) и всё это время мама охала и вздыхала, не одобряя визита Серго, а главное – моего поведения на глазах у всех. Я отмалчивалась, поглядывая в сторону двери из комнаты… Малышня немного похныкала и снова уснула. Мама укачивала внуков, а я принялась доставать из шкафов разные необходимые вещи – пеленки, распашонки, подгузники, вату, детскую присыпку и всё в этом духе. Переложила поближе, чтоб было под рукой.
        -Тая, - говорила мне мама вкрадчивым шепотом, - разреши ему уйти. Разве не видишь, как ему неловко? Мы тут без него как-нибудь выкрутимся, придумаем что-нибудь. Гости уйдут и он, если хочешь, вернется…
        Я слушала, убеждалась в ее правоте, но когда представляла себе, как снова и снова поздравляют Лёню, пьют за его здоровье, ловила себя на том, что начинаю люто ненавидеть мужа, словно наглого самозванца. И ничего с собой не могла поделать… Скоро в гостиную пришел и сам Лёня. Он во всех моих мыслях разобрался, едва взглянул на меня.
        -Марина Олеговна, - сказал Лёня, - оставьте, не нужно. Вы ей всё равно ничего не втолкуете, она только зря разнервничается. Пусть они поговорят. Им необходимо.
        -Выходит, мы лишние? – недовольно спросила мама. – С минуты на минуту придут родственники – их что, выгнать?
        -Может быть ты предлагаешь выгнать Бежина? – возмутилась я. – Мам, это же его дети! Если бы не он – у тебя никогда не было бы внуков! Ни один из вас не смеет его выгонять из моего дома, пока я сама этого не сделаю. Слышите?
 
  * * *
        Серго стоял возле кухонного окна с сигаретой, как стоял когда-то давно, зимой. Я вошла, плотно прикрыв за собой дверь. Серго смотрел за окно, спиной ко мне, и не повернулся, услышав, что кто-то вошел.
        -Я должен уйти, Тай, - сказал он, каким-то образом узнав меня.
        -Почему?
        -Быть здесь, компрометировать тебя – непорядочно. Остаться - значит поставить всех в неловкое положение. Не будет меня – не будет проблемы.
        -Тогда зачем ты вообще пришел?
        -Не мог не прийти… Я вернусь, если ты захочешь. Когда уйдут ваши родственники.
        Я подошла и взяла его за плечо. Он как-то странно дёрнулся, словно мое прикосновение причинило ему боль.
        -Останься пожалуйста, - попросила я. – Останься. Я знала на что иду, ты не скомпрометируешь меня. По крайней мере, в моих глазах твой поступок будет выглядеть подлинным геройством, а на других мне плевать.
        Серго повернулся, и я отчетливо увидела, что передо мною стоит абсолютно сломленный человек. Меня потрясла полная покорность судьбе в его взгляде. Он словно снял последнюю маску. Несчастная мошка в паутине, совершенно измученный и усталый… Не сказать, чтоб Серго постарел или подурнел за два месяца – скорее наоборот. Дело было не во внешнем облике. Он стал другой. Совсем.
        -Что с тобой? – спросила я взволнованно. – Ты не болен? На тебя смотреть страшно, ты похож на смертельно больного…
        -Я не болен, - сказал он так, что меня затрясло, словно в лихорадке.
        Серго пристально посмотрел, покачал головой и взял мои руки в свои ладони.
        -Тебе нельзя так волноваться. Давай-ка успокоимся, Тай.
        Я вспомнила, как он спас наших малышей, наложив руки мне на живот. Его ладони тогда показались раскаленными угольями. Теперь они были обыкновенными, теплыми, твердыми, как всегда… Но я как-то вдруг сразу успокоилась и расслабилась – бесследно ушло напряжение, давившее со вчерашнего вечера. Серго это почувствовал – он улыбнулся, и в мутном осеннем свете с улицы показалось, что сверкнул солнечный зайчик.
        -Вот и отлично, - сказал Серго. – Давно бы так… Погоди, сигарету затушу.
        Он затушил в блюдце на окне тлеющую сигарету.
        -Зачем ты куришь?
        -Я уже два месяца курю.
        -Не вижу повода для гордости, с которой ты об этом сообщаешь.
        Он снова улыбнулся:
        -Ты всё такая же язва…
        И вдруг, в каком-то обоюдном порыве, мы бросились друг к другу в объятия, такие крепкие, что где-то что-то захрустело, кажется, мои бедные ребра. Целовались до полного отупения – кухонное окно завертелось у меня перед глазами, словно силилось перескочить на противоположную стену, меня зашатало, как пьяную.
        -Я всю ночь думал о тебе, - говорил Серго, целуя мне лицо, глаза, лоб, губы, шею. – Вспоминал эти полтора года… Так и не смог заснуть… Бегства от себя не получилось. Мне плохо без тебя, Тая. Я болею без тебя и будто бы перерождаюсь, мутирую, превращаюсь в кого-то…
        -Да, ты изменился. Сильно изменился, - только и смогла я выжать из себя.
        В прихожей тихо закрылась дверь. Серго поднял голову:
        -Что это? Или мне почудилось?
        -Должно быть, это пришли гости…
        -Не похоже. Слишком уж тихо для такой компании. Скорее, это кто-то ушел.
        -Как ушел? – всполошилась я. – А Лёля с Колей?
        И побежала в гостиную.
        Двойняшки спали в кроватке, а комната опустела. Ни мамы, ни Лёни. Ничего не понимая, я стояла, держась за край детской кроватки и старалась сообразить, что произошло, пока меня не было.
        -Тут тебе записка, - сказал Серго, заходя в комнату. – В прихожей, на зеркале лежала.
        Я развернула листок – почерк у Лёни был ужасный, как и у всех врачей. Он писал, что посовещался с моей мамой. Они обоюдно решили уйти к родителям Лёни. Родственников встретят на пути, объяснят ситуацию и заберут их с собой. "Пусть это будет единственным разумным поступком за весь сегодняшний день", - подводил итог Лёня. Далее, на всякий случай, прилагался телефон его родителей – вдруг я забыла. Прочитав записку вслух, я посмотрела на Серго. Он опустил глаза.
 
Серго
        Лучше бы сквозь землю провалиться! Я вынудил Леонида уйти из собственного дома! Первым порывом было догнать и вернуть, но Исиат спокойно сказала:
        -Он еще упрямей, чем ты. Если что-то решил, то лучше с ним не спорить, - и потянула меня за руку. - Иди сюда. Иди, посмотри на них! Смотри, какие они получились хорошенькие!
        Я часто представлял себе, как это будет в первый раз, когда увижу наших двойняшек. Казалось, разверзнется земля… Я испуганно заглянул в кроватку… но ничего не произошло – гром не грянул и земля не разверзлась. Таисия, склонившаяся над кроваткой, была так красива, так светла, что я не мог не почувствовать гордость за то, что тоже немного ПРИЧАСТЕН. Она заметно располнела, но это шло ей самым загадочным образом, а лицо было безмятежным, таким же, как и у спящих близнецов. Я не решался ничего говорить. Стоял и думал о том, как своими руками, сгоряча, уничтожил наше счастье. Уничтожил и растоптал. Кто знает, возможно моё пресловутое проклятие – бред и простое совпадение? Вдруг я ошибся, поторопился и всё у нас еще утряслось бы, что-то могло быть? И сам же себе отвечал: "Ты, Бежин, неисправимый дурак – машешь кулаками после драки. Что "могло быть"? Что? У тебя ничего не могло быть с этой женщиной! Ты посмотри на нее и посмотри на себя, урод! Ты хочешь, чтобы лет через пять она превратилась в старуху? А она превратится в нее, если, свяжется с тобой. Устанет ждать ночами, наверняка зная, что ты явишься пьяным и со следами губной помады (не то коллеги пошутили, не то сходил "налево"), увидит, как ты мечешься, ища зацепку к новой роли (а это намного страшнее, чем стойка на руках над Москва-рекой), как глотаешь мелатонин и прочее снотворное, по сути мало чем отличаясь от Лоры… А, может быть, ты расскажешь ей про историю с амфетамином? Расскажи, как чуть не подсел на него, и она схватится за голову, решив, что ты – наркоман. И не поверит оправданиям. Хуже всего, что, не поверив, она будет продолжать любить тебя. Плакать, проклинать и любить… Может быть я излишне резок и несправедлив к себе – ведь за что-то она меня любит – но так уж я себя, любимого, люблю видимо.
        -Кто из них Коля? – спросил я, неловко присев на стул.
        Таисия сидела, сложив локти на высоком деревянном бортике кроватки и глядела на меня с полуулыбкой.
        -Вот – Коля, - она показала на того из малышей, кто и показался мне мальчиком – он был покрупней, и носик его не выглядел кнопкой, как у сестренки.
        -Николай Сергеевич, - сказала Таисия. – Отлично звучит, правда? У него твои брови, твой нос, подбородок и губы… Видишь?
        -Честно говоря, мне трудно судить без зеркала.
        -Ты что, забыл как выглядишь? – засмеялась она.
        -Кажется да…
        Таисия потрепала меня за челку, смеясь. Я не решился взять ее за руку.
        -Плохая из меня мать, - шепнула она. – Мне их кормить через десять минут, а я на тебя насмотреться не могу…
        -Скажи, что тебе нужно для этого – я принесу.
        -Нужно сходить в ванную и подготовиться к процессу.
        -Хорошо – я отнесу тебя туда.
        Она улыбнулась, смешно наморщив нос:
        -Идея мне нравится, но я набрала семь лишних килограммов, а ты не тяжелоатлет. Дойду как-нибудь.
        Вернулась Таисия в ситцевом халатике, в котором ходила последние несколько месяцев (теперь он был ей широк), и отправила меня мыть руки.
        -Так-с, кто же у нас первый? Лёля, как всегда? – она заглянула в кроватку. – Жалко будить… Помоги, пожалуйста, достать ее.
        Я поднял Лёлю из кроватки. Она была почти невесомой, в мягкой, байковой распашонке и таких же ползунках. Тая контролировала каждое мое движение – если бы ей не запретили поднимать больше килограмма, она наверняка никому не доверила бы эту ответственную работу.
        -У тебя есть все данные чтобы стать образцовой няней, - похвалила Таисия, придерживая мои руки.
        Сев на свой стул возле кроватки, она приняла у меня девочку (я перевел дух), пристроила ее поудобней и высвободила грудь из халата. Не знаю почему, но я сразу отвел глаза и принялся рассматривать обогреватель (отопление еще не включили – август на дворе - но для младенцев в доме было слишком прохладно).
        -Мне ужасно не нравятся подгузники, - сказала Таисия. – Ты только посмотри, какое это уродство! Мне пришлось сегодня одеть их в подгузники, по необходимости. Ни за что не буду делать этого дома, исключительно на прогулку или в поликлинику…
        Она замолчала. Я так и смотрел на обогреватель.
        -Серго, - шепнула Таисия, - что с тобой, Серго?
        Я обернулся. Она улыбалась, склонив голову на бок.
        -Просто я… - смущенно проговорил я, убрав волосы со лба. – Я только сейчас до конца осознал, что ты – чужая жена. Неловко как-то смотреть на чужую жену, когда она кормит грудью…
        -Да ладно тебе, - легкомысленно резюмировала Таисия. – Ты чего стоишь? Садись.
        После того, как аналогичную процедуру проделали с Колей и Таисия, по-прежнему тихо смеясь, ответила мне, что молока у нее хватает на обоих (это семейная черта, и она оказалась кстати), малышню требовалось грамотно укачать. Тае не давали покоя подгузники, но - повинилась она - для того чтобы переодеть сейчас ребятишек, требуется сноровка, а ее Тая растеряла со всеми сегодняшними треволнениями. "Ничего, вот пройдет часик-другой – и переоденем, - пообещала она. – Поможешь?". Я рассеянно кивнул, качая кроватку.
        Двойняшки заснули быстро, как по команде, разом.
        -Обычно я им пою, - сказала Таисия, - но при тебе – стесняюсь.
        -Почему? - удивился я.
        -Во-первых, ты – профессионал, а во-вторых, я еще не вошла в роль.
        -Хорошо, я подожду.
        -А ты? Будешь им петь, если понадобится?
        -Да у меня репертуар какой-то недетский. Пожалуй, даже неприличный… Не для детских ушей. И голос, как труба иерихонская.
        Таисия снова засмеялась, зажимая себе рот ладошкой и от этого фыркая. Она стукнула меня по колену и воскликнула шепотом:
        -Прекрати сейчас же меня смешить!.. Ужас, я легкомысленная, несерьезная мать… Коля проснулся. Ну вот!
        Теперь она качала кроватку, а я сидел тихо и только наблюдал за ней. Я тоже не мог наглядеться на нее.
        -Ничего, что я зову его Колей? – поинтересовалась Таисия, когда тот перестал ворочаться. – Твой замечательный дед прочно запал мне в душу.
        -Спасибо. А Оля почему Оля?
        -Просто так. Коля-Оля. Ольга Сергевна. Здорово?
        -Мне нравится.
        -Послушай, а сколько стоило всё это?
        -Что "это"?
        -Ну, клиника, операция. Сколько?
        -Ты уверена, что это я оплатил?
        -А кто? Я хорошо знаю сколько у Лёньки денег. Он ни за что не потянул бы.
        -Ты прекрасно знаешь так же и то, как я реагирую на подобные вопросы.
        -Знаю - ты злишься.
        -Если тебе необходимо измерить в денежном отношении размеры моей привязанности, то это уже вопрос иного плана.
        -Нет, я не хочу ничего измерять, - закрутила она головой. – Я из простого любопытства спросила… Ну, не злись…
        -Хорошо, не буду, - сказал я.
        Немного поколебавшись, Таисия придвинулась поближе и обняла меня, положив голову на плечо. Столько усталости было в этом жесте, столько тоски…
        -Мне так тебя не хватало… Сереж, я не знаю, что за вожжа мне тогда под хвост попала. Я подумала, что ты скрываешь от меня истину о той девушке в метро, не хочешь выглядеть в моих глазах непорядочным человеком… Мне показалось, что я открыла истину… Я не из-за своей гордости так поступила, просто не хотела держать тебя насильно. Хотела, как лучше…
        -Я всё понял, Тай.
        -И смирился? Ты настолько веришь в свое проклятие? Готов из-за него разрушить наши отношения?
        -Отношения рушить необязательно, - сказал я как можно мягче. – Можно научиться гибкости: лавировать, огибать препятствия. Ко всему на свете можно приспособиться.
        И прибавил:
        -Было бы желание.
        -У тебя оно есть?
        -У меня-то есть, но будущее зависит от тебя. Как ты скажешь, так и будет.
        Таисия выпрямилась, подумала, посмотрела серьезно и сказала:
        -Прежде чем я что-то решу, Серго. Давай, ты всё расскажешь прямо сейчас? Я многого не знаю, никто ничего мне не говорит.
        -Это непросто, сразу всё рассказать…
        -А ты постарайся. Можешь говорить, как есть, не выбирая выражений. Я больше никуда от тебя не убегу. По своей воле – не убегу. Хватит, побегала.
        Я и сказал, как есть:
        -Ее зовут Женевьев.
        -Женевьев? Что это за имя такое?
        -Она француженка.
        -Вы познакомились в Париже?
        -Нет, мы познакомились в Москве, прошлым летом. Она – бывшая танцовщица в кабаре. Теперь продюссирует одну Парижскую театральную труппу. В Москву приезжала по делам – пригласить меня в антрепризу Шарля Бонте.
        -Того самого?
        -Того самого. Я пообещал обдумать предложение и она уехала.
        -Между вами тогда ничего не было?
        -Ничего. Мы немного переписывались по электронной почте, а потом еще раз увиделись. Это она привезла тебе духи на день рождения. А потом… Потом мы встретились в Париже. Это такой город, Тай… В нем есть магия. Мне было исключительно хреново после того, что мы с тобой натворили, а Женевьева… С ней стало вдруг так легко и спокойно… Я не чувствую себя виноватым. Кажется, впервые в жизни я поступил правильно.
        Наступило молчание.
        -Ты… - начала Таисия. – Вы поженились?
        -Мы обвенчались. Двадцать восьмого июля.
        -Да, верно. Двадцать восьмого. Со мной в этот день что-то произошло… Я так плакала, будто похоронила кого-то.
        Она провела указательным пальчиком по моему кольцу. Рука ее показалась крошечной на фоне моей лапы.
        -На левой руке – это по западной традиции?
        Я кивнул.
        -А когда ты уезжаешь?
        -Через год примерно.
        -Навсегда?
        -Боюсь, что да.
        -Женевьева, она сейчас здесь, в Москве?
        -Мы живем в Битце, у нее там дом. Сегодня вечером она улетает во Францию.
        -Зачем ты ее гонишь?
        -Я не гоню ее. У нее работа, бизнес – она всё забросила из-за меня. Пора возвращаться.
        -Она красивая?
        -Да, конечно.
        -Молодая?
        -Она почти девочка.
        -Нарожает тебе детишек, - задумчиво сказала Таисия, - и ты забудешь меня, Олю с Колей…
        -Неправда, - тихо проговорил я. – Я буду часто приезжать, чтобы играть в спектаклях "Равноденствия". Я не собираюсь вас бросать и забывать…
        Споткнулся и добавил:
        -Если, конечно, ты не против.
        -Я не против, - сказала Таисия.
        Она оперлась локтями о край кроватки и закрыла лицо руками.
        -Я готова ждать тебя хоть целую вечность и делить тебя готова с кем угодно… Ну а сам-то ты захочешь меня после парижской жизни? Где уж мне до француженок…
        -Ты лучше всех. Я знаю, что говорю. У меня столько их было…
        Таисия отняла руки от лица, коротко всхлипнула и спросила строго:
        -Француженок?
        -Что француженок?
        -Ты сказал: "У меня сто-олько их было!". Кого? Француженок? Мы же о них, кажется, говорили? Или нет?
        В глазах ее сверкнули веселые искорки. Я подумал, что мне показалось, померещилось, но она снова зажала себе рот ладошками и беззвучно рассмеялась.
        -Эх, ты, горе-казанова, - сквозь смех и слезы выговорила Таисия, - не умеешь даже приличный комплимент даме сделать!
        Я притянул ее к себе, а она сказала, серьезно, и немного грустно:
        -Нам с тобой предстоит потрясающий год, Сережка. Лебединая песня. Я сама себе завидую.
 
  * * *
        Вечером того же дня я проводил Женевьеву на самолет. Она ни о чем не спрашивала. А что спрашивать, когда на физиономии мужа написаны полная гармония и равновесие?
        Через день Таисия с двойняшками переехали ко мне. Никто не сказал и слова против. Нам помогли перевезти вещи (младенческого приданого и ненавистных Таисии подгузников прибавилось стараниями родственников – каждый считал своим долгом подарить что-нибудь). Надо сказать, что Таина и Лёнькина родня, когда им прояснили смысл произошедшего возле клиники, дружно выразила сожаление по поводу моего исчезновения прежде, чем они вернулись от родителей Леонида (Исиат им позвонила). По поводу того, что отцом близнецов оказался вовсе не их родной-любимый Лёня, а какой-то левый мужик, которого никто толком не рассмотрел, сокрушалась лишь старенькая восьмидесятипятилетняя бабушка Таисии. В целом, обошлось благополучно, несмотря на то, что причина отсутствия у четы Лузан детей стала достоянием гласности. Родня отнеслась с пониманием к поступку Таи (они почему-то решили, что мне чуть ли не заплатили за то, чтобы я… ну, в общем, вы поняли) и заявила, что малыши принимаются в семью, кто бы ни был их настоящий отец. О том, что Таисия уходит жить ко мне, родне, понятное дело, доложено не было. Их просто попросили впредь воздерживаться от визитов, мол нечего беспокоить, не до вас. Те приняли просьбу как должное.
        Так вот и началась у нас новая жизнь. Марина Олеговна немного ревновала дочь к моей дэде, ведь теперь они были неразлучны и, как оказалось, очень схожи по характеру и взглядам на жизнь. Оставалось лишь диву даваться. Все трое женщин дни напролет сюсюкали с двойняшками, а меня не подпускали вовсе. Я с боями пробивался, чтобы пообщаться с Лёлей (к Коле был привязан чуть меньше, хотя всю жизнь мечтал о сыне). Самый ответственный процесс, доверяемый мне, был стиркой пеленок и ползунков – приходилось отдаваться ему со всей своей страстностью и увлеченностью. Скоро я стал настоящим специалистом по машинной стирке детских вещей и перестал допускать в процесс женщин.
        В начале октября малышей окрестили, после чего доверили мне и еще кое-что. А именно - регистрацию малышей в загсе. О моем визите в загс нужно писать отдельную книгу. Таисия, во что бы то ни стало, хотела записать Лелю и Колю под моей фамилией. Пришлось побегать хорошенько, чтоб преодолеть бюрократические препоны и усыновить собственных детей. Когда же я явился в загс, смотреть на меня сбежался весь контингент служащих. Надо было видеть лица "чиновниц" в момент истины, то есть в тот момент, когда они осознали, что первыми узнали о рождении у Бежина близнецов. Москва – город маленький, а Россия и того меньше – через неделю даже самые отдаленные чумы на Чукотке знали потрясающую новость ("А мы-то думали, что он – "голубой"!"). На домашний телефон посыпались звонки со всей страны. Мне не особо это нравилось и я постоянно норовил выключить аппарат из розетки. А Таисия улыбалась и повторяла: "Я горжусь, что ты у нас такой знаменитый!".
        К моему "женатому положению" Тая относилась с нескрываемой иронией. Раздобыла где-то книжку про гарем и зачитывала оттуда выдержки. Она не ревновала, но очень хотела познакомиться с Женевьевой. Я прикидывал, поладят ли они? Тот факт, что обе эти женщины много значат для меня, вовсе не гарантирует им хоть какого-то взаимопонимания. Так или иначе, из осторожности, знакомить их я не торопился.
        Мама, в отличие от Таисии, восприняла мою женитьбу как трагедию. Она заплакала. Это был жуткий момент. Она просто сидела и плакала. Не ругала, не причитала… Дело было в Тае – они привязались друг к другу и дэда не скрывала, что мечтает видеть моей женой только Исиат. Само собой разумеется, что Женевьева сразу была отринута. Сгоряча мама предприняла попытку уговорить меня порвать с француженкой, но, наткнувшись на упрямое молчание, сдалась.
 
  * * *
        Меня тревожило буквально всё – как и где Таисия с детьми будут жить, когда я перееду в Париж, а самое главное – на что. Сначала мне казалось, что моя квартира в Орехово-Борисово подходит как нельзя лучше: рядом детсад, поликлиника, школа, метро! Но вскоре понял, что меня самого этот вариант не устраивает категорически. Я не хочу, чтобы они жили в доме, где сошла с ума Лора, где пережито столько горьких и отчаянных дней… К тому же, очень скоро дети вырастут и одной маленькой комнаты им не хватит. В общем, я начал искать новый дом. Нашел довольно быстро, на Ленинском проспекте. То была светлая, просторная квартирка, окнами во двор. Три комнаты – точнее даже четыре. Четвертой являлась гостиная, куда выходили двери всех трех комнат… Но одно дело – найти, а другое – наскрести денег на это великолепие. Я подсчитал, что нужной суммы мне не собрать, даже если продам всё, включая нынешнюю квартиру и машину. Недоставало совсем чуть-чуть, но зарабатывать некогда – продавец требует всю сумму и срочно. Хочешь не хочешь, снова пришлось обращаться к Женевьеве… Да, я, кажется, забыл упомянуть, что с долгом за духи расплатился еще летом. А именно: наткнулся в "комиссионке" на японскую гравюру. Гравюра оказалась подлинной и, что немаловажно, сильно перекрывала по своей стоимости пресловутые духи. Женевьева как раз начала собирать коллекцию восточной живописи и графики для своей баржи, так что я попал в струю… Она примчалась в Москву тут же, стоило мне заикнуться в электронном письме про деньги на покупку квартиры. Конечно, я не мог забрать деньги и сразу отравить ее обратно. Таисия была в курсе, что я, как она выразилась, "забиваю бабки на новую квартиру", потому запропал из дома да двое суток. Мамам удалось что-то очень удачно соврать и они ничего не заподозрили.
        Да! Я же еще кое о ком забыл упомянуть: Японка! Она родила девочку и в сентябре, через месяц после родов (за границей), уже возобновила свой доблестный труд. Но от ее услуг мне пришлось отказаться. Причин оказалось много и одна глобальней другой. В частности, Женевьева, со своим юношеским максимализмом, заявила, что не потерпит чужой женщины в моей постели. Я так понимаю, Таисию она считала кем-то вроде сестры. Пора! Пора было их знакомить! Я отмалчивался в прессе о своей личной жизни, так как сам мало что понимал в ней. Единственный ясный момент: я – двоежёнец. За такое не просто по лицу бьют: за такое под статью подводят. Но мне почему-то было откровенно наплевать. Я вполне открыто жил с двумя женщинами, ни одну из них не обманывал и, мало помалу, что называется, "вошел в роль". Исиат справедливо чувствовала себя хозяйкой положения, колюче острила "на злобу дня" и однажды высказала мнение, что две жены – это то, чего мне всегда недоставало. "Имея двух жен, - сказала она, - ты, возможно, наконец-то перестанешь шляться по бабам". Я подумал, повспоминал свою "многотрудную половую жизнь" (так же Таино выражение) и пришел к выводу, что моя Исиат более чем права. В юности мне доводилось встречаться с четырьмя девушками одновременно (не в смысле групповух, а в смысле временнОго отрезка), и ничего, справлялся… Только единожды Таисия позволила себе сделать едкое замечание в адрес Женевьевы. Случилось это под Новый год, когда я привел ее смотреть новую квартиру. Она обошла пустые, залитые зимним солнцем комнаты, взглянула на меня, и не без ехидства сказала:
        -Мне, конечно, без разницы, сколько это стоит, но денег она отстегнула прилично, чтобы задобрить меня и Софико Николозовну.
        -Эту квартиру купил я, - ответил я назидательно. – Она лишь одолжила мне некоторую сумму. Деньги обязательно верну: двоеженцем прослыл, но вот альфонсом назовусь только через собственный труп.
 
  * * *
        Как не интересовалась общественность моей личной жизнью, как не совала нос - главное событие в ней всё же просмотрела. Знакомил я своих дам отнюдь не прилюдно. Произошло это уже на Ленинском.
Готовясь к встрече, Женевьева советовалась со мной, что ей надеть чтобы понравиться Таисии, будто собиралась знакомиться со свекровью (как раз это-то я и отложил, хотя дэда находилась в Москве). Француженка прикатила в новоприобретенную, свежеотремонтированную квартиру с двумя громадными плюшевыми собаками, розовой и голубой, прилежно пряча страх и смущение за широкой улыбкой. Я представил дам друг другу и… удрал из дома. Потому, могу только догадываться, как и что у них там было. Бабушек мы предусмотрительно устранили: они сами быстренько ушли, едва я объявил, что Женевьева придет в гости.
        Мое отсутствие длилось часа три. Когда я вернулся, дамы мирно цедили коньяк, дети спали… Хоть поворачивайся и снова уходи. Они действительно не слишком обрадовались моему скорому приходу. Жаль, я бросил курить, не то удалился бы на кухню со своим "Житаном"… Прощаясь, Таисия и Женевьева обнялись и расцеловались. Я повез жену в Битцу, по дороге пытался выведать, о чем же разговаривали наедине любимые женщины господина Бежина. Тщетно. Женевьева молчала, словно рыба! А в Битцевский дом она меня не пустила: "Я уезжаю завтра утром, с самолета нужно сразу в офис – должна выспаться. А ты – поезжай к Тае. Я теперь понимаю, почему ты так ее любишь. Она редкая женщина. Береги ее. Таких, как она, на свете действительно мало". И дверь закрылась перед моим носом. Я не собирался оставаться в Битце на ночь (какая может быть Битца в то время, как появилась нечастая возможность побыть наедине с Таисией?), но эта самая дверь меня здорово озадачила. Уж не заговор ли это?
        -Мне жаль твою милую француженку, - сказала Тая, когда я вернулся домой. – Ей, конечно, здорово повезло, что ты оказался ее первым мужчиной – хотела бы и я испытать это – но она, бедняжка, пока даже не подозревает с кем связалась…
        -Ты на что намекаешь? – насторожился я.
        -А на то намекаю, - вздохнула Таисия, - что ей нужно будет смириться с существованием любимой жены по имени Мельпомена. В этом смысле я ей не соперница, так как давно признала первенство работы в твоей жизни. А в прелестной головке твоей Жу-жу столько романтического бреда, что для нее неравное соперничество может стать роковым. Ты береги ее, Серго, она очень нуждается в твоей заботе.
        Я не понял ровным счетом ничего!
 
  * * *
        Лёнька по-прежнему жил возле Киевского вокзала. Он часто нас навещал, приносил Тае цветы и всякую дребедень для двойняшек. Ему очень полюбилась Лёля, потому, что похожа на мать. Я болезненно ревновал, ведь мое отцовское сердце давно и прочно было завоевано той же Лёлей (воля ваша, но я до сих пор не могу до конца понять, каким образом из моих плоти и крови могло получиться такое изящное, на редкость очаровательное существо!). Таисия только смеялась над нашим соперничеством и не встревала…
        Точно так же, как и меня, Леонида тревожила судьба Таисии. Ему казалось, что Париж - нечто вроде сказочного дракона, который пожирает всё, попадающее ему в лапы. Я устал объяснять, что буду приезжать едва ли не каждую неделю, чтобы играть в "Равноденствии", и мой контракт у Бонте предусматривает эти поездки. Возможно, я даже буду принимать участие в репетициях новых пьес родного театра… Но Лёнька не верил мне и потому нюнил. Конечно, как же ему не нюнить – я увел у него жену, а теперь вот уезжаю за бугор. А я, в свою очередь, надеялся, что процесс распада их семьи, с моим отъездом, приостановится и даже, быть может, повернется вспять! На эту тему мы часто говорили с Леонидом – я разработал план, структуру восстановления ячейки общества и Лёньке этот план очень нравился. Только бы у него хватило наглости и терпения претворять в жизнь этап за этапом - думал я… А однажды мы по-свойски "погудели" в ординаторской, в одну из Лёнькиных "дежурных" суббот, которая плавно перетекла в воскресенье (я воспользовался небывалым моментом: в отделении не было тяжелых больных!). Позже к нам присоединились медсестры, нянечки и больные. Кто-то притащил обшарпанную гитару и вскоре мы поимели импровизированный междусобойчик - парад талантов отделения кардиохирургии. По больнице потом еще долго ходили байки о том, как к ним приходил "тот самый Бежин" с благотоворительно-шефским концертом.
 
  * * *
        Зима ознаменовалась первыми молочными зубами и сопряженными с этим неприятностями вроде высокой температуры и бессонных ночей. Лето – первыми шагами, причем первопроходцем, как и положено, была Лёля. Однажды она самостоятельно встала с горшка. Коля, как истинный джентльмен, уступил дорогу даме… Оба они терпеть не могли конфеты и пустышки (это в маму, в детстве она, говорят, имела те же антипатии) и, к радости Таисии, обожали ее фантастические овощные пюре и манную кашу с вареньем (а вот это – уже в папу).
        Скоро и лето пролетело, как прекрасный сон. Несколько раз нам с Исиат удалось вырваться из Москвы. Забирались в самую глушь, в тихие уголки средне-русской природы – есть что вспомнить! В листве пели птицы, весь мир был пронизан солнцем и изредка вдалеке шумела электричка. Не могу припомнить более бесшабашных мгновений! Бабушки с удовольствием занимались внуками, а родители этих внуков тем временем сами впадали в детство. Исиат успела похудеть, почти вошла в прежнюю форму (я сам попросил ее остановиться и не худеть больше, мне нравилось, какой она стала), но очень стеснялась шрама на животе и вечно норовила надеть купальник. Она без умолку смеялась, собирала чернику и землянику, искала грибы, а найдя, любовалась ими, не трогая. Тая считает грибы живыми существами и никогда не собирает их. Откуда у нее такие убеждения я не знаю, но не могу сказать, что очень уж не согласен с ней… Она не помышляла о грибном супе и соусе "жюльен", но зато очень даже помышляла о грибниках, которые могут застукать нас в самый неподходящий момент. Я смотрел на нее, растянувшись на плюшевом пледе посреди поляны, в окружении полевых цветов, и думал о том, что из впечатлений  жизни мне, оказывается, всегда не хватало именно этих, летних, зеленых дней. О разлуке не думалось. Я был уверен, что мы посмеемся над ней точно так же, как всегда смеялись над кознями судьбы-злодейки.
        Сентябрь прокрался незаметно, как шпион. Лёле с Колей исполнился год и они уже вовсю бегали, лопотали о чем-то на им двоим понятном языке… Вот с кем я не представлял себе разлуки, так это с ними. Привык возиться с малышней, вставать ночами по малейшему звуку из кроватки… Но деваться некуда: в сентябре уже вступал в действие мой контракт, а на начало ноября запланирована официальная свадьба с Женевьевой… Таисия притащила на Ленинский знакомого фотографа из "Найса" и он сделал совместный портрет Лёли с Колей. Точнее – два портрета. Один из них, побольше, Исиат поместила в рамку и повесила на стену, а другой, маленький, сделанный нарочно для меня, засунула в мое портмоне, рядом с Арбатской фотографией. Я был растроган, честное слово! С тех пор не расстаюсь с этими снимками – Таи и близнецов.
 
  * * *
        По своему обыкновению, "Равноденствие" закатило капустник и банкет "для своих". Так отмечали мой формальный отъезд "за бугор". На этот раз развлекали меня – я чувствовал себя турецким султаном. Ну, а когда на сцену поднялась сама Дубенко и запела "Балалаечку", на глаза навернулись слезы. Меня провожали так, словно я лечу куда-нибудь на Сириус и не вернусь вообще. За вечер мне наговорили неприличное количество комплиментов, даже недруги. К моему большому облегчению, Катя наконец-то смягчилась и мы помирились окончательно. Она почти год со мной не разговаривала и это здорово тяготило…
        Я не собирался выходить на сцену, но капустник настолько впечатлил меня, что я вышел и спел всё, что просили. Каюсь, не обошел даже Высоцкого. Слишком уж велико было желание отблагодарить присутствующих за добрые слова (особенно, женскую половину "Равноденствия"), за любовь, которой я явно не заслуживаю…
 
  * * *
        После банкета в театре, у нас с Таисией остались ровно сутки на прощание. Детей увели в гости три бабушки – дэда, тётя Нана и, конечно, Марина Олеговна. Мы провели вдвоем день и две ночи… Улетал я утром. Успел заехать к тете, как и было условленно, попрощался с Лёлей, Колей, дэдой, тетей и еще раз с Лёлей. Прощался ненадолго, на пару месяцев (это должна была быть самая длительная наша разлука), но, как водится, впервые всё происходит сложней и трудней…
        Тая отказалась ехать в аэропорт – прощалась со мной дома, на Ленинском. Уходя, я не нашел ничего лучше, чем снять с себя Скарабея и повесить его на шею Исиат (я не расставался с ним тринадцать лет). Она перепугалась, стала отказываться, но, зная мое упрямство, сбегала к коробочке с безделушками и принесла серебряное колечко с вставкой из бирюзы. Надела его мне на мизинец – оно пришлось в пору, а Таисия, помнится, носила его на безымянном пальце… Кольцо не очень походит на женское украшение и вполне годится, тем более что бирюза, согласно древней иранской легенде – это кости людей, погибших от любви… Не знаю, как насчет исторической правды красивой легенды, но и по сей день меня не покидает чувство надежной защиты, доброй силы, хранящей нас. Я склонен думать, что причина в кольце.
 
Тая
        Серго так романтично был настроен, описывая первое расставание, что забыл упомянуть о том, как полгода учил Лёню "рулить". С его отъездом, белый "опель" перешел в полную собственность Лёни. Лузан не знал, как реагировать, и стеснялся дорогого подарка до тех пор, пока Серго не убедил его в том, что машина подарена не ему, а мне и детям…
        А еще, он уж очень скромно описал банкет в театре. Начать с того, что на этот раз Серго надел костюм и выглядел просто роскошно. Если бы я до сих пор еще не влюбилась в него, то непременно сделала бы это на том банкете. Что до нас, сидевших в зале, то мы просто рыдали, когда он запел "Корабли" Высоцкого! Он, кстати, не только пел, но и рассказывал. Припомнил какие-то случаи из жизни "Равноденствия"… Собравшиеся хохотали и аплодировали. Сквозь слезы. Я не подозревала, что "железную леди" Дубенко можно так легко заставить прослезиться. Любовь к Серго в театре оказалась огромной, колоссальной! Люби меня столько людей - я, не выдержав напряжения, наверно умерла бы…

Я конечно вернусь, весь в друзьях и в делах,
Я конечно спою, не пройдет и полгода...
 
  * * *
        "Не утратив, не сохранишь"… Когда Серго улетел, утром, в конце сентября, я скорее обрадовалась, чем огорчилась. Наконец, он уехал, томительные ожидания остались позади. Конечно, всё было – тоска, пустота… Особенно в ноябре, когда он не смог приехать, как собирался. Слишком много времени отнимали репетиции у мэтра Бонте. К тому же, сразу по приезду во Францию, Серго начал учить английский и восполнять пробелы в знании французского. Упорства ему не занимать – вскоре, по-английски он понимал без переводчика, что избавило от массы проблем на репетициях. Мы каждый день обменивались письмами по электронной почте, пересекались в "Скайпе", несколько раз за три месяца Серго звонил (малышня пыталась сказать ему в трубку "пливет!"). В письмах не было ни слова о Женевьеве, хотя все они были просто огромные! Когда он успевал еще и писать?!
        В ноябре Софико Николозовна ездила во Францию на свадьбу. Вернувшись, обняла меня ("Серго велел") и сказала: "Ты у нас - самая лучшая. Он знает об этом. Не грусти". Она перебралась в Москву и жила то у тети Мананы, то у меня. Я уговаривала остаться у меня насовсем, но она колебалась, считала видно, что помешает… К Новому году – согласилась. Я была так рада! С тех пор, как Софико Николозовна вернулась из Парижа, я называла ее "дэда". Вместе с ней мы прошли через многое – детские болезни, первые шишки, разбитые коленки и лбы. Серго тоже через них прошел – через Интернет я описывала все до единого события, подробно, как он того и просил. А потом оказывалось, что он, порой, ночь не спал после моего очередного "отчета". Я ощущала его присутствие в моей жизни – всегда и во всём, несмотря на то, что он был так далеко. Быть может, дело в том самом серебряном жуке, которого Я носила теперь, не снимая?..
        Действительно – не прошло и полгода (всего-то три месяца), как приехал наш папа. В первый раз после разлуки мы встретились, как и подобает: я с радостным визгом повисла у него на шее, а он поднял меня над землей и мы расцеловались прямо в аэропорту. От раза к разу встречи становились менее шумными. Мы привыкли к частым разлукам и встречам, это даже пошло нам на пользу. Ссоры и конфликты, большие, и маленькие, прекратились совсем.
        Три месяца отсутствия Серго, спектакли в "Равноденствии" игрались другим актером, а то и вторым, третьим составами, но когда "премьер" вернулся, кассовые сборы побили все рекорды. Бежин только посмеивался. Теперь-то он начал приезжать один-два раза в месяц и играл по пять-семь спектаклей. Очень жалел, что пришлось отказаться от ролей в других театрах, но чем-то необходимо было пожертвовать. И вот еще что: невозможно не заметить, как изменялся Серго от приезда к приезду. В нем начал появляться тот самый заграничный лоск, которым так отличаются от россиян иностранцы. В вытертых джинсах я его теперь не видела вообще. Он стал старше, сдержанней. Не скажу, что мне это не нравилось. Напротив, ему очень даже шло быть таким. Он запросто говорил по-французски (произношение ему поставили таким образом, что русский акцент стал незаметен) и за год во Франции умудрился сняться в двух фильмах. Серго привез мне эти фильмы и сам же переводил, когда я смотрела их (теперь мне уже не требуется перевода – легко разбираюсь в устном французском, и это тоже заслуга Серго).
Несмотря на метаморфозы, для меня и малышей Серго остался точно таким же, каким был. Он нарочно выкраивал для нас намного больше времени, чем того требовала работа (иногда жил в Москве две-три недели, а в Париж ездил только дня на два-три в неделю и сам же над собой подтрунивал, мол, у богатых свои причуды) и зачастую улетал из Москвы уже после того, как официально давно находился во Франции. О своей жизни там он говорил мало, большей частью отшучивался: "Какая жизнь может быть в Париже? Сама посуди…".
        Бонте начал священнодействовать с постановки "Мастера и Маргариты". Это из-за репетиций роли Воланда Серго так припозднился с первым приездом. На очереди был Достоевский, "Идиот", но Серго уверил меня, что на три месяца больше не задержится. У Бонте своя система: он репетирует циклично, с каждым в отдельности. Потом актеров соединяют. Начинается "шлифовка" и "притирка" деталей. Немного странный метод, насколько я могу судить. Воландом Бонте особо дорожил и требовал от Серго абсолютного перевоплощения в тот образ, что сформировался в воображении маэстро. Серго, я знаю, несколько раз рисковал спорить со знаменитым режиссером, а тот, как ни странно, длительное время обдумывал его слова и иногда соглашался. Месяц бились! Бежин не был бы Бежиным, если б не угодил и не подстроился... Да, и вот еще что скажу о Бонте: Женевьева немного преувеличила, говоря, что все спектакли будут ставиться лично мэтром. На деле, под его именем скрывалось объединение режиссеров и художников, этакий мини-Голливуд в одной таблетке. Работали слаженно. Серго не раз восхищенно описывал мне процесс творчества в "мини-Голливуде"… Уж о чем о чем, а о театре наш папа всегда говорил охотно.
После премьеры "Мастера и Маргариты" у меня появилась видеозапись спектакля. Любопытно слушать Булгаковский язык, переведенный на английский! Перевод не понадобился – я без труда разобралась, так как знаю роман едва ли не наизусть. Воланд мне, конечно же, понравился, хотя я никогда не подумала бы, что Сатана – это роль Серго. Но это была его роль…
        Если Серго долго не приезжал (это зависело от его занятости), он начинал звонить нам каждый день - по Интернету.  А какие он писал письма! У него неплохо получалось писать, к тому же, таким образом он убивал сразу двух зайцев: решал проблему досуга и создавал возможность лишний раз пообщаться со мной. Его письменные рассказы о Париже были забавны. Так рассказывать мог только он, и я готова сравнить его с самим О'Генри.
 
  * * *
        Серго не удалось скрыть от меня новых своих проблем с сердцем. Оно стало пошаливать всерьез. Я думаю (я уверена!), что Бежин перенервничал из-за своего отъезда. К тому же, он перенапрягся – четыре спектакля у Бонте и поездки по Европе со знаменитой антрепризой, плюс постоянная ностальгия по России… Годы шли, Бежину стукнуло тридцать семь, а он по-прежнему не желал думать о своем здоровье. Вот и поплатился за легкомыслие. Примерно через год с небольшим после отъезда он попал в больницу, а еще через год вынужден был приостановить действие контракта. Закончилось тем, что, отыграв еще несколько спектаклей, Серго разорвал контракт, хотя очень уж сожалел об этом. До Америки он так и не добрался, но зато по Европе поездил… Это была его первая и последняя уступка болезни да и то лишь потому, что я умоляла поберечься и не рисковать.
        Впрочем, в руках эскулапов Серго пробыл недолго, а пока лежал в больнице – подал идею, сразу меня увлекшую. Он предложил написать роман в письмах, как если бы мы писали кому-то и рассказывали о том, что с нами происходило от момента знакомства и до сего дня. Но только, чур, честно и откровенно, иначе и браться нечего. "А потом, по мотивам, издашь мемуары обо мне", - заявил Серго. Когда до меня дошло, на что он намекает, я очень долго ворчала, упрекая его в пессимизме. Вместе с тем, меня не могло не удивить обстоятельство, что мысль о романе в письмах пришла в голову мужчине. Похоже, что Серго в очередной раз придумал, как доставить мне удовольствие: он считал, что обделяет меня. Однажды, уезжая, он обронил фразу: "Я тебя, Тайка, недолюбил. Хорошо бы успеть"...
 
Серго
        Лишь только через два года Парижской жизни я узнал, каким образом мои девушки нашли общий язык. Оказалось, после того, как родились Лёля с Колей и Женевьева уехала домой, она обратилась к врачу с вопросом:  "Почему за два месяца "напряженной семейной жизни" я до сих пор еще не беременна?". Ей сказали, что два месяца, чаще всего, слишком короткий срок, но обследовали, так как она настаивала на этом. Вердикт вынесли убийственный: детей у Женевьевы не будет. Какая-то врожденная патология. Женевьева ничего мне не сказала, считая свой недуг уродством, а мне-то недосуг было поинтересоваться: замотался… Она рассказала всё Тае во время первого своего визита на Ленинский. Та поразилась сходству обстоятельств – у нее бездетный муж, у меня – бездетная жена. Что это еще, как не судьба? Они выпили коньяку, поревели, каждая о своем, и, с тех пор, подружились. Женская логика, женская дружба и женская любовь к мужчине – вот три непостижимейших вещи! Ни того, ни другого, ни третьего мне никогда не понять. Иногда они любят подлецов и насильников, а добропорядочных и добродетельных отвергают и презирают… Исиат, раскрыв мне тайну моей жены, вздохнула: "Ты бы хоть для приличия поинтересовался, почему она не рожает. Она и так мучается сознанием того, что ты ее не любишь – не доставляй ей дополнительной боли. Ты же чуткий, отзывчивый, ну что тебе стоит быть немного поласковей с ней?". Я задумался над этими словами. Не могу сказать, что не люблю Женевьеву. Точнее, то, что я к ней испытываю, наверное, не совсем любовь, но представить себя без нее мне уже трудно. Я знаю, что никогда не смогу ненавидеть или презирать ее, что бы ни случилось с нами… Выходит, я и верно сухарь какой-то. Мой мозг не вмещал в себя полноты картины: я действительно не задумывался, почему Жу-жу не рожает. Просто не думал об этом!.. С тех пор мне не дает покоя мысль: а что если Исиат с детьми переедет в Париж? Женевьева обожает наших двойняшек, да и мне будет куда проще… Вопрос повис в воздухе. Тая обещала подумать.
 
  * * *
        По поводу романа в письмах скажу так: ничего из ряда вон выходящего в моей идее нет. Просто нечем было заняться в больнице, а Интернет - всегда под рукой. Да и удовольствие Таисии доставить хотелось – это точно. Права она и в другом: я видел, что обделяю ее. Порой мне казалось, что я еще и унижаю ее своими наездами. Потому звонил так часто (почему "звонил"? – звоню и буду звонить!), писал ей письма каждый день, роман "в письмах" придумал, хотя… Не особо хотелось переживать всё снова, но… Назвался груздем – полезай в короб. Возможность вранья исключилась самой идеей. Постепенно это занятие так меня увлекло, что зачастую я писал свои главы в Москве, чтоб не тратить зря времени.
        Зарабатывал достаточно чтобы не экономить, отдать долги Женевьеве и не клянчить у нее деньги на поездки в Россию, звонки и письма. Разорвав контракт с Бонте, я начал работать в театре, курируемом Женевьевой. В театре ставилась классика и это мне очень нравилось. Скоро я занялся еще и виноградно-винным бизнесом жены. Мы стали работать сообща, и весьма успешно. Я привык к Парижу, полюбил парижан, но в Москву тянуло по-прежнему беспрерывно и сильно.
        Двойняшки росли очень непохожими внешне, но одинаково шумными и болтливыми. Таисия на удивление верно воспитывала Колю. Я пробовал было недоумевать, но дэда сказала (и я уловил в ее словах тень упрека), что ничего удивительного в этом нет. Он видит, как я веду себя с Таей, ловит каждое мое слово, ни на шаг не отходит, когда приезжаю (благо, приезжаю часто), да и вообще – очень на меня похож. Женевьева стеснялась ездить в Москву со мной, но она скучала по малышам и постоянно просила напомнить Тае о приглашении в Париж (пока только в гости). Таисия почти согласилась отправлять Лелю с Колей во Францию на лето (в деревне, там где находились знаменитые виноградники, был прекрасный дом, речка: отдохнуть посреди этого великолепия всё равно что побывать на курорте!). Ей не нравились самолетные перелеты, она очень их боялась, а в остальном была "за". Женевьева не могла дождаться, когда же московские гости осчастливят Париж своим визитом. По секрету она призналась, что ощущает двойняшек своими детьми тоже. Ее огорчал несерьезный настрой Исиат – та вечно хохотала, воображая себе наше совместное парижское житье с ежеминутным дележом то меня, то Лёльки с Колькой… Я встревать не стал потому, что тоже был за их переезд. Сунься я, и Тая согласится. При таком раскладе Женевьеве пришлось бы не очень-то сладко. Она неминуемо убедилась бы, что "любимой женой" у меня регулярно выходит Тая. Всё познается в сравнении… Соберись Тая всерьез переезжать, выступил бы решительно против. Не для того я сбежал, чтобы идти на попятную… Остановились пока на летних приездах детей. И хорошо, что вовремя остановились.
 
  * * *
        Лёле с Колей исполнилось по три года, когда они впервые побывали в Париже. Приехали на Рождество, вместе с Таисией. За две недели, пока они гостили у нас на авеню Фош (мать Женевьевы уехала жить в Бордо с новым мужем), я изловчился ни разу не уединиться с женой. Ночевал и вовсе на барже. Женевьева старалась не мешать нам с Таей. Временами она будто бы забывала обо мне и переключала всё внимание на детей. Втроем они ездили по городу на серебристом "рено", гуляли по Монмартру, Елисейским полям, разглядывали город с Эйфелевой башни… Женевьева учила малышей французскому и весьма преуспела. Таисия уже вполне спокойно отдавала детей под опеку француженки – множество раз убеждалась в том, что человек она надежный и нянька великолепная, ей можно не только меня доверить, но и самое свое большое богатство… Мы же в это время осматривали Notre Dame de Paris, Musee Du Louvre, D'Orsay… Тая очень полюбила Люксембургский сад, а Лёля с Колей были в восторге от Диснейленда. Дети рвались непременно всё пощупать – от травы на Parc du Champ de Mars и железного остова Эйфелевой башни, до искусственного снега (Рождество на дворе!). Парижский "снег" им не понравился: снеговика не вылепишь, снежками не покидаешься…
        Я буквально таял от сознания того, что отец этих "ангелят", даже в центре Европы вызывающих умиление окружающих, никто иной, как я сам. Они постоянно висели на мне, задавали уйму детских вопросов на засыпку… В Москву я поехал вместе с ними, встречать Новый год. Женевьева на это ничего не сказала, только вскользь заметила: "Но в следующий раз будет моя очередь".
        А летом Лёля и Коля целых два месяца жили в загородном доме Женевьевы. Тая за это время успела сделать дома генеральную уборку и провернуть множество дел. В августе она приехала, справила вместе с нами "четырехлетний юбилей" Лёли и Коли, и увезла их домой. По секрету от Женевьевы, она пожаловалась мне, что эти два месяца очень дорого ей дались, несмотря на постоянное общение по Интернету и мои визиты в Москву. "На следующий год, - сказала она, - прежде чем отправлять их, я очень хорошо подумаю". Но… На следующее лето дети упросили снова отправить их "к тете Жу-жу" и Исиат уступила…
 
Тая
        Да уж, малышня обожает тетю Жу-жу. Не думаю, что мне нужно с этим бороться. Женевьева была бы потрясающей матерью! Иногда Бог как-то странно распределяет обязанности между людьми в жизни…
        Серго мне не очень нравился. Он стал фаталистом. С тех пор, как ему стукнуло 37, он частенько говорил что-нибудь вроде: "Если бы я не был актером, а например писал стихи, то уже начал бы готовиться к вечному покою". И вспоминал Маяковского, Есенина, Байрона, а так же – известную песню Высоцкого. Обычно я поругивала его за "черный юмор", а в душе всё сильней тревожилась за больное сердце. Еще через два года Серго вдруг начал ходить в церковь, беседовать со священниками… Сорок лет – это рубеж, своего рода переходный возраст. Мы с Женевьевой посовещались и решили, что страшного ничего не происходит: просто-напросто, наш Серго повзрослел окончательно. Мы тайком начали подготовку к его юбилею, хотя, говорят, сорок лет отмечать нельзя – плохая примета. Но одно дело закатить пирушку, а другое – собраться в Москве (или Владимире?) всем вместе и тихо посидеть…
        "Роман в письмах" оборвался на полуслове. Никак не получалось отыскать нужного финала. Множество раз пытались придумать что-нибудь, но выходило натянуто и неестественно. Серго предложил переждать. "Обычно, - сказал он, - в запутанных ситуациях, время – лучший советчик".
        Как выяснилось уже очень скоро, время не просто лучший советчик. Оно – лучший писатель и лучший фантазер. Только вот творения его, зачастую, слишком уж печальны…
 
  * * *
        В последний раз мы виделись в июне. Серго приезжал играть премьеру новой пьесы в "Равноденствии", венчающую конец сезона. Он был полон планов и идей – его пригласили в кино. В сентябре в Москве начинались съемки…
        Я не помню того дня. Кажется, в Москве шел дождь. Я всю ночь писала новую статью, легла спать только утром, проводив малышню в детский сад. Серго должен был прилететь вечером, а через две недели, в начале июля, мы собирались в Париж – тётя Жу-жу жаждала увидеть Лёлю и Колю. Она приготовила им на день рождения сюрприз (всё-таки пять лет!), поездку в любимый Диснейленд.
        Серго не появился ни вечером, ни следующим утром. Я ничего не предчувствовала. Раньше такое бывало – "наверняка его задержали какие-нибудь дела" – подумала я. А днем… Около трёх в гостиной раздался международный звонок. Сняв трубку в полной уверенности, что услышу голос Серго, я услышала Женевьеву. Она плакала…
        До аэропорта "Орли" Серго обычно добирался на такси. Иногда он брал "рено" Женевьевы, если собирался быстро вернуться или возвращаться рассчитывал не один, а с нами. Так случилось и на этот раз. Был ясный солнечный день. Женевьева доехала с Серго до своего театра, поцеловала, помахала рукой и пожелала скорейшего возвращения "с компанией"… А на эстакаде дороги, встречный грузовик, водитель которого ненароком задремал, выехал на противоположную полосу движения и лоб в лоб врезался в серебристый "рено". Следом же налетели еще восемь легковушек и смешались в кучу-малу. "Рено", с пробитым бензобаком, как пушинка сброшенный с эстакады, рухнул вниз и сразу же взорвался. Пока разбирались с искалеченными (как ни странно, никто не погиб), прошло достаточно много времени. До взорвавшегося "рено" добрались в последнюю очередь. А чего спешить? При таком взрыве, да еще после лобового столкновения с многотонным грузовиком, выживет только какой-нибудь Роберт Патрик в роли Терминатора-2… Вместо "рено" обнаружили покореженный и обгоревший металлический каркас. Поискали внутри него, вокруг, надеясь найти пассажиров – и не нашли никого, словно автомобиль был пуст изначально и в его салоне не было даже водителя. Прочесали окрестности в радиусе километра – ни следа. Оставалось только почесать в затылках. Искать-то, собственно, не стоило: двери машины заклинило и без специальных инструментов открыть их (тем более изнутри) никто не смог бы.
        Мне казалось – слушаю сводку происшествий на дорогах. "Что это означает?" – спросила я, выслушав давящуюся слезами Женевьеву. "Не знаю, - плакала она. – Место там открытое, спрятаться негде. Да и зачем ему прятаться? Он так рвался к тебе, в Москву". "Но ведь человек не может сгореть без следа", - проговорила я полуобморочно. "Не может, - согласилась Женевьева. – Тогда где он?".
        Серго ждали и разыскивали несколько месяцев, но тщетно. Официально было объявлено, что он погиб в автокатастрофе, но сказали это очень осторожно. За расследование взялись государственные спецслужбы, и стремительно засекретили материалы дела, отнеся таинственное исчезновение русского актера к разряду "X-Files". Все признавали, что он именно исчез, а не погиб, но от этого не легче…
        Весть о происшествии повергла в оцепенение не только нас, родных и близких Серго, но и добрых полстраны. Так замирают только оглушенные огромной бедой. Я в который раз убедилась, насколько масштабна география популярности Серго, насколько его любят совершенно чужие люди. Мне звонили отовсюду, говорили хорошие слова, старались ободрить. И это несмотря на то, что все прекрасно знали: я не жена ему. Никто не решался делать какие-то выводы о том, что же на самом деле произошло с Серго. Да, это верно, что он был необычным человеком, потому и в его гибель никто не мог поверить. Я запрещала говорить о нем в прошедшем времени, отсчитывать девять дней, сорок, полгода, год… Разве справляют поминки по живым людям? Бабушка Марья (старенькая бабушка Серго из Владимира) была со мной солидарна, она не желала заказывать отпевание в церкви. Напротив – она молилась за здравие и мне советовала делать то же самое. Я до сих пор ставлю в церкви свечи "за здравие"…
Через год после его исчезновения где-то в таблоидах выразились так: "Сегодня исполняется ровно год с тех пор, как таинственно исчез известный актер Сергей Бежин"… И снова, мне звонили, всхлипывали в трубку и без конца говорили о Серго… Я находилась слишком близко к нему чтобы оценить истинные размеры его популярности. Сам он относился к своей "звездности" с изрядной долей юмора, но теперь-то ясно: популярность его была огромна, а Серго – настоящая звезда.
        Дойдя до отчаяния в попытках найти его, я отправилась к экстрасенсу. Тот принял меня, мы поговорили… Но как только этот человек начал "работать", он вдруг изменился в лице и сказал строго: "Не ищите его больше. Его нет на Земле. Ни на Земле, ни под землей. Он не умер – вот единственное, что я могу вам сказать. А теперь – пожалуйста уходите". Я ушла и оставила бесплодные попытки отыскать следы Серго. В своих поисках я неизменно натыкалась на странную, неподдающуюся осмыслению стену, словно информация "закрывалась", как выражаются те же экстрасенсы.
        Я часто разговариваю с ним по ночам, когда все спят и, вот странно: не чувствую себя одинокой, хотя прошло уже так много времени… Завтра исполнится три года с тех пор, как мы остались без Серго. По традиции приедет Женевьева, обязательно придут Катя с Яшей, Дубенко, Сальниковы, старенький-престаренький учитель Серго по актерскому мастерству Борис Борисович Первушин, Илья - сын Лидочки Лофицкой, которому уже, между прочим, двадцать один год, он учится на режиссерском факультете ГИТИСа (мальчик не так давно узнал правду о том, кто его настоящий отец и, надо сказать, не удивился)… Приходит всегда множество людей, которых мы никогда не приглашаем, но они обязательно приходят, потому что не могут не прийти…
 
Эпилог
        Декорация выглядит странно, но чересчур натурально. Во всяком случае, дивные цветы на невиданных деревьях пахнут тяжело и пряно. К тому же, отчетливо ощущается дыхание моря… Нет, это не море, это океан! Именно океан! Листья у деревьев узкие, лоснящиеся, словно восковые. Поют птицы, выводя звонкие, заливистые трели. Я вглядываюсь в листву и вижу поющую пташку, пёструю, с длинным, тонким клювом, как у колибри. Солнце косо светит между стволов и сквозь кроны деревьев. Я подхожу к одному из стволов, трогаю кору и ловлю ветку с пронизанными солнцем, а оттого кажущимися янтарными, листьями. На ощупь листья мягкие, тончайшие прожилки серебрятся на них. Ориентируясь на океан, иду дальше и скоро оказываюсь на опушке рощицы. Взору моему предстаёт пустынный, каменистый пляж, прибрежные валуны и бескрайний простор зеленоватых пенистых волн. Растительность постепенно сходит на нет, уступая место ракушкам и пузатым камешкам-голышам. Ракушки похрустывают под ногами, как кукурузные хлопья, а я всё иду и иду, пока у самых босоножек не раскидывается океан. Солнце уже село и опускаются легкие сумерки, не затеняющие окружающих предметов. Они как бы фосфоресцируют – обычно этот момент трудно уловить, поскольку длится он всего-то несколько минут, но сегодня на океанском побережье время словно остановилось. Это что, полярный день? Как в Петербурге? Я брожу по берегу и собираю разноцветные ракушки для Лёльки (она мечтает побывать на море и Жу-жу собирается, во время летних школьных каникул, свозить их с Колькой на Французскую Ривьеру). В какой-то момент мне чудится, что меня окликнули. Я озираюсь по сторонам. Неподалеку виднеется скопление валунов, больших, бесформенных, вросших в берег, с отметинами соли, оставленными приливом. На валунах кто-то стоит – темный силуэт вырисовывается на фоне фосфоресцирующего неба. Он словно написан пастелью или легким росчерком мягкого карандаша. Я почему-то только сейчас по-настоящему обращаю внимание на эти валуны. Ничего удивительного: посреди диковинного пейзажа они выглядят неинтересно и тривиально. "Кто-то" на валунах глядит в океанскую даль, в профиль ко мне – и я узнаю его мгновенно! Начинаю осторожно приближаться, чтобы не проснуться ненароком, не вспугнуть видения. Если его сейчас размоет в тумане сумерек, я в голос разрыдаюсь! Здрав голову, останавливаюсь у подножия валуна, ракушка хрустит под ногой, человек оборачивается… О нет, я не ошиблась!
        -Ну, наконец-то, - говорит он с улыбкой. Голос немного другой, без привычной "трещинки", но всё равно очень узнаваемый. – Я уже давно тебя здесь поджидаю. Давай скорей руку.
        Я тяну руку и он, без малейшего усилия, втягивает меня на валуны. Словно какая-то неведомая сила подхватила и поставила на камень.
        -Так значит ты и вправду жив, – это первое, что удается произнести, вновь обретя дар речи. – Серго, ты не погиб? Это правда, что мне сказал экстрасенс?
        -А я похож на привидение? – с иронией спрашивает он.
        Серго одет во что-то серое, очень похожее на холщовую куртку времен Робин Гуда, затянутую на груди кожаными шнурками. Кожаные брюки, сапоги… Волосы длинные. Внешне всё выглядит так, словно я попала на съемки исторического фильма. Я еще раз смотрю по сторонам, ищу камеру, но берег пуст.
        -Ты же снишься мне, так? – робко спрашиваю я. – Я сплю. Это – сон.
        -Исиат, - снова улыбается он неподражаемой своей улыбкой и, склонив голову к плечу, иронично смотрит на меня до боли знакомыми васильковыми глазами, - тебя в самом деле интересует это? У нас так мало времени – только до восхода Звезды, а ты – сначала слушаешь птиц в роще, потом собираешь ракушки, невзирая на то, что вот-вот начнется прилив и тебя запросто смоет волной. Теперь вот - заставляешь меня объяснять тебе, каким образом оказалась здесь… Знаешь, какие тут приливы? Гляди.
        Он указывает на берег внизу. Я смотрю и вижу, насколько стремительно вода заполняет каменистый пляж. Всего минуту назад я стояла там!
        -Не задавай больше лишних вопросов, хорошо?
        Я согласно киваю, глядя на прилив.
        -Если это не сон – ущипни меня, - прошу я, повернувшись к нему.
        Он качает головой:
        -Ты смешная. Давай, я тебя лучше поцелую.
        Серго наклоняется, целует меня так, как всегда целовал, возвращаясь домой. Он проводит рукой по моей щеке и я сразу узнаю свое колечко с бирюзой у него на мизинце.
        -Веришь теперь?
        -Кажется, это не сон. Обычно я просыпаюсь на самом интересном месте.
        Он смеется.
        -Куда же ты исчез, Сережка? Три года о тебе ни слуху, ни духу! Мы с ума сходим, а ты здесь… Что это за место? Где это? Австралия?
        -Не Австралия, не угадала. Это дальше, чем Австралия для тебя, но ближе, чем Земля для меня. Мне нельзя надолго отлучаться – вот я и выбрал эту планету. Симпатичная, правда? На две трети с половиной состоит из воды, а главный её плюс в том, что она, так же как и Земля, планета Третьего Уровня. Так тебе привычней.
        -Ты хочешь сказать, что мы не на Земле?
        Он молчит и загадочно улыбается. Я хорошенько всматриваюсь в его лицо и обнаруживаю: куда-то пропали  морщинки под глазами – они всегда обозначивались резко, стоило только Серго улыбнуться. Лицо у него ясное и спокойное – ни тени знакомой усталости или грусти. В целом, он не изменился, разве что сильно помолодел, лет на пятнадцать, а то и на все двадцать. Та же челка, сильно отросшая и поминутно падающая на лоб, тот же взгляд, темный, с синими искорками…
        -Серго, - говорю я и начинаю плакать, - возвращайся, милый, мне очень плохо без тебя. Дети скучают… Возвращайся, а?
        Слезы капнули ему на ладонь. Он берет мою руку и вытаскивает из моего кулака разноцветные ракушки.
        -Для Лёльки?
        Я киваю.
        -Колька разобидится. Скажет: "Снова для Лёльки, а для меня когда?".
        Он размахивается и выбрасывает ракушки в океан.
        -Не бери ничего отсюда, не стоит так рисковать. Третий Уровень – он, знаешь, везде свой. Всякое может случиться – я пока не так много знаю, чтобы предсказывать наверняка во что превратятся эти милые ракушечки на Земле… Я должен кое-что тебе отдать – мне это здесь ни к чему. Держи на память. Кольцо можешь отдать маленькой француженке.
        Он показывает мне наручные часы и обручальное кольцо. Серго не носил его, надевал только от случая к случаю, но оно всегда было с ним, в кармане. Носил не снимая он только моё колечко с бирюзой - Женевьева не раз мне на это жаловалась...
        -Ты извини, что не попрощался. Обычно это так и случается – внезапно. Никогда наперед не знаешь…
        -Так ты знал? Ты с самого начала знал, что тебя… заберут?
        -Догадывался… Больше ни о чем не спрашивай, я не должен об этом говорить. Придет время – ты всё узнаешь.
        -Хорошо, я не буду спрашивать.
        Серго кладет часы в карман моего сарафана (я только сейчас замечаю, что сарафан не совсем мой: его длина, кажется, увеличилась и рисунок с ткани исчез), а кольцо, сняв с меня Скарабея, вешает на цепочку, рядом с крестиком.
        -А почему ты не вернул кольцо Жу-жу сам?
        -Тебе проще это сделать, - отвечает он, возвращая потяжелевшую цепочку мне на шею. – С ней мои связи разорваны полностью. Как она?
        -Часто приезжает, мы ездим к ней летом... Ребята ее обожают. Она очень тебя любила и, по-моему, у нее сейчас никого нет.
        -А у тебя? Почему ты не хочешь, чтобы Лёнька жил с вами?
        -Откуда ты это знаешь?
        -Я всё про вас знаю, - он пожимает плечами. – Знаю даже то, что Коля вчера схватил первую в своей жизни "пару" и ничего тебе не сказал. Ты поинтересуйся-ка у него.
        -Хорошо, я спрошу. Обычно он не обманывает… "Пара" в конце учебного года это не шуточки…
        -Вот именно, - улыбается Серго.
        -Ты считаешь, мне нужно позвать к нам Леонида?
        -Я всегда был за это. Сейчас - тем более.
        -Да, ты прав. Иногда очень плохо одной. Если б не Леонид…
        -Всё ждешь меня? – он снова ловит мои слезинки. – Не жди меня, Исиат, я не вернусь. Сегодня, я знаю, он придет вместе со всеми, вы будете отмечать три года, как я исчез (кстати, не превращайте меня в идола – у вас это уже начинает проглядывать и не очень радует, мягко говоря) – не гони его, пусть остаётся. Ты и сама знаешь, что не должна его гнать.
        Я киваю и торопливо перевожу разговор:
        -Может быть, ты хотя бы теперь расскажешь мне таинственную историю своего Скарабея?
        -Таинственную историю?.. Да, пожалуй история действительно таинственная. Я избегал говорить на эту тему потому, что она слишком личная… Помнишь ту черно-белую фотографию? Ты так упорно допытывалась, с кем это я на ней…
        -А, ты имеешь в виду снимок, на котором запечатлен твой умопомрачительный поцелуй с незнакомкой? Ты уверял меня, что это – сцена из спектакля, но я не верила и никогда не поверю. Вы целуетесь по-настоящему.
        Он смеется:
        -Да, я сказал тебе, что это – сцена из спектакля. Не обижайся. Я просто не хотел лишних разговоров на "таинственную" тему. Эта девушка подарила мне Скарабея. Она давно уже умерла от лейкемии. Подарила и сказала, что если носить амулет не снимая, и никому ничего о нем не рассказывать, то будешь необыкновенно удачлив в своей профессии. А еще, она завещала подарить его тому, кто станет мне на Земле всего дороже. Потому он теперь у тебя.
        -Это из-за нее ты сорвал голос? – осеняет меня.
        Он кивает:
        -Было дело.
        -Она запрограммировала тебе удачу. Она была колдуньей?
        -Нет. Она была дочерью Бориса Борисовича Первушина (поцелуй его от меня сегодня). Борис Борисович считал меня разгильдяем. Он часто повторял, что я изгуляюсь и сопьюсь прежде, чем научусь управлять своим даром. Но Лада верила в меня и я многим ей обязан. Скарабей когда-то был ее серьгами.
        -Целый роман… - я опускаю глаза, смотрю на Скарабея.
        Серго успевает подхватить мои слезинки.
        -Тай, ты обещала не плакать, когда я уезжал в последний раз, - напоминает он, вытирая мне слезы.
        -Я обещала не плакать, расставаясь с тобой на месяц. Сегодня ты уйдешь навсегда…
        -Глупая! – он обнимает меня за плечи. – Ты до сих пор не поняла, зачем я тебя вызвал сюда сегодня! На Землю я не вернусь, это точно, но мы обязательно встретимся с тобой. Конечно, пройдет немного больше времени, чем месяц, но поверь мне, вечности нет, и смерти нет. В мирах всё гораздо более относительно, чем мне всегда казалось.
        Как только он договорил, из-за горизонта, отражаясь в воде, сверкнули первые солнечные лучи.
        -Как, уже солнце?! – с отчаянием воскликнула я. – Но оно же не больше часа назад село! Почему так скоро?
        -Это не Солнце, - отвечает Серго. – Это – Сириус. Посмотри-ка вон туда.
        Я всматриваюсь в небо и вижу над горизонтом очертания какой-то чужой планеты. Иногда на Земле можно видеть, среди бела дня, Луну в небе, но тут впечатление было другое – это не призрачный отсвет, это настоящая планета, раза в четыре больше Луны, розоватого цвета. Я смотрю на Серго, совершенно сражённая зрелищем. Он кивает в ответ и снова улыбается.
        -Планета, на которой мы сейчас с тобой находимся, - говорит он, - слишком мала и вращается быстрее Земли. Сутки тут длятся всего-то три земных часа …
        -Так значит – всё правда? Ну, тот сон, котрый ты видел в больнице - это был не сон? – спрашиваю я, хотя и так догадываюсь, каков будет ответ.
        Серго ничего мне не отвечает, улыбается, но я уверена, что он знает мои мысли. Откуда ни возьмись, как показалось, со стороны Океана, вдруг возникает черная птица. Мягко прошелестели черные крылья.
        -Это за мной, - говорит Серго. – Пора прощаться.
        Он вытягивает вперед руку, птица садится на нее, машет крыльями, удерживая равновесие, а Серго пересаживает гостью себе на плечо. Там птица складывает крылья и усаживается. Странная птица. Очень похожа на сокола, но совершенно черная и без загнутого клюва, а голова ее больше напоминает голову большого голубя, глаза карие, умные… Мне почему-то кажется, что она всё понимает.
        -Немного отвык от общения Третьего Уровня, - Серго улыбается слегка смущённо.
        Я открываю рот, чтобы спросить, объяснит ли он мне, наконец, что это ещё за "третий уровень", и сколько их вообще, но Серго, случайно или нарочно, опережает меня.
        -Тая, ты, пожалуйста, помни наш разговор, - говорит он, - и не верь никому, кто станет утверждать, что я умер. Субъективный взгляд на вещи очень необъективен, я давно тебе об этом говорю.
        Я киваю потому, что не могу говорить и прижимаюсь к нему. Он нежно целует меня в висок, берет мою руку и пересыпает из своей ладони что-то невесомое и влажное.
        -Что это?
        -Твои слезы. Отсюда ничего не следует брать, но и оставлять тоже не годится. Не плачь, Исиат. Я всегда знаю, когда ты плачешь обо мне. Тяжело сознавать, что это из-за меня. Мы обязательно встретимся – помни – и у тебя сразу прибавится сил… Обещаешь не плакать?
        -Обещаю.
        Серго проводит рукой по моему лицу:
        -Закрывай глаза.
        Я закрываю…
        Ничего не происходит. По-прежнему – тишина и слабый плеск волн… Где-то начинает играть скрипка. Я вздрагиваю и открываю глаза.
        …Прямо предо мной по экрану телевизора медленно ползут титры какого-то фильма, а на заднем плане, позади букв, волны катятся на берег. Я выпрямляю затекшие ноги и с мыслью: "Какой же хороший сон мне приснился!" смотрю на плотно сжатые пальцы правой руки. Во сне Серго символически пересыпал мне в нее слезы и сжал в кулак своей рукой. Я с трудом разжимаю пальцы и вижу мокрую ладонь. Долго смотрю на неё, потом, в полной прострации, запускаю одну руку в единственный карманчик на животе, а другой нашариваю на шее цепочку… Я вскакиваю, как ужаленная и ошарашено хлопаю глазами. В одной руке у меня часы, которые никто не видел уже три года (они пропали вместе с Серго), а в другой – позвякивает о серебряного Скарабея золотое обручальное кольцо… Что это было, а? Где я побывала? Вот уж поистине "а кому рассказать – как в психушке примерить рубашку"! Но доказательства-то здесь, вот они! Завтра отдам Женевьеве кольцо, она его опознает – и что? О, Боже… Я снова сажусь на канапе, старый диванчик из квартиры в Орехово-Борисово. За окном уже светло, утро… Да, пять часов утра, если верить часам на стене. В гостиной тишина, все спят и будить сейчас весь дом не стоит. Я выключаю телевизор и рассматриваю вернувшиеся из прошлого часы. Они показывают верное время, пять часов, шесть минут. Сомнений никаких – это те самые часы, вот и едва заметная царапинка на стекле. Защелкиваю браслет на запястье. Он велик мне. Ну и что? Ни за что не сниму теперь эти часы…
        Хотела бы я знать, как зовут сейчас Серго… Да, он здесь, он рядом со мной, никуда не уходил и не уйдет, пока все мы помним его… А мы будем его помнить, пока живы. Как тут забыть, когда Коля с каждым днем всё сильнее становится похож на отца? Изо дня в день я вижу те же глаза, ту же легкую походку, ту же улыбку… Ему вот-вот исполнится восемь, но он уже подружился с музыкантами из "Равноденствия", они учат его играть на гитаре и фортепиано. Он запросто выходит на сцену в капустниках, поёт, играет детские роли в спектаклях. Это одновременно пугает и радует меня. Я пока не рискую разговаривать с ним о будущем, но ответ знаю наверняка…

Мальчик, дальше! Здесь не встретишь ни веселья, ни сокровищ!
Но я вижу – ты смеешься, эти взоры – два луча.
На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ
И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача!
 
1998-2000 гг, 2004 г (некоторые поправки)