Эвита. Две линии жизни Глава 3

Глава 3.

Её настоящее  имя было Эвита, Эва. Так назвал её и записал в свидетельство о рождении отец, которого Витка помнила очень смутно.
 От бабушки знала, что  отец назвал её так в честь аргентинской артистки,  засиженная мухами, фотография которой висела на стене их дома. Женщина на фотографии очень нравилась Витке.  Ей нравилось в Эвите всё и её непривычная красота, и шляпа с пером, немного крупноватый нос, который совсем не портил лицо артистки и сказочные, нездешние, жгучие и тревожащие неокрепшую душу Витки очень живые и выразительные глаза.
 Хоть и говорят, что «как корабль назовёшь, так он и поплывёт», жизнь как-то мало давала шансов нашей Эвите повторить судьбу своей знаменитой на весь мир тёзки.  Витке, конечно же,  очень хотелось бы походить на ту,  в чью честь она носила непривычное для здешнего уха загадочное и чарующее, как аргентинская ночь имя. Но, к сожалению, всё, что объединяло Витку и красавицу на портрете – глаза!  Витка обладала такими же необыкновенными, глубокими и загадочными, такими чёрными, что с трудом угадывались зрачки, глазами. Бабка говорила, что глазами она вышла в их  какую-то прапрабабушку, которая была цыганкой.
 Такие же жгучие, как цыганский костёр глаза были у Виткиного отца, которого она  помнила совсем чуть-чуть, помнила  скорее его образ, который она хранила в себе всё это время: его дивный голос, длинные  волосы, его песни. Отец уехал из их городка вслед за ансамблем цыган, которые, произведя фурор в их забытом Богом  населённом пункте, заблудившись и сбившись с гастрольного маршрута, они  решили осчастливить местное население своим выступлением, а заодно заработать денег.               
 Тот концерт, хотя уже прошло более пятнадцати лет, помнили все,  потому, как больше ни одного артиста судьба не заносила в их город. На торжественных мероприятиях в честь каких-то праздников приходилось довольствоваться выступлениями местных доморощенных артистов, которые со зверскими выражениями лиц и напряжёнными жилами на шеях пели под аккомпанемент глухого баяниста  из  местного ДК.
Витка концерта не помнила, но бабка рассказывала, что Митька, так звали отца, сам как две капли воды, похожий на цыгана, и исполнявший под гитару трогающие  за душу цыганские романсы, не хуже самого главного цыганского певца  Сличенки, просидел весь концерт на полу возле сцены. Он знал все песни, которые звучали в концерте и порой, забываясь, в голос пел вместе с солистами цыганского ансамбля, вызывая недовольство других зрителей, но отец, не обращал на них внимания, продолжал петь знакомые и близкие ему, чарующие душу цыганские  напевы.
  Судя по всему, на него обратили внимание, его голос, знание цыганского репертуара, а главное, родственная им внешность не оставила равнодушными руководство случайно оказавшегося в городе музыкального  коллектива и на следующий день после наделавшего шума концерта отца и след простыл.
 Через несколько недель бабка получила письмо, из которого узнала,  что он теперь работает в  ансамбле,  что сбылась его мечта, которой отец грезил с детства (пел он с самого раннего возраста, зная все песни, звучащие в те времена  из радиоприёмника на кухне, доставляя удовольствие и родным  и знакомым, устраивал импровизированные концерты, по вечерам рассаживая зрителей на брёвнах). С самого детства  он хотел быть артистом. Над его мечтой посмеивались. Никто не верил, что парень из глухого провинциального городка, главной достопримечательностью которого была железнодорожная станция с подслеповатым выбеленным известью зданием вокзала, как гордо именовала его местная молодёжь, собираясь тёплыми летними вечерами на чистенькой привокзальной площади, сможет «выбиться в люди».  Артист в их понятие, был сродни космонавту, таким же далёким и  пугающе недосягаемым.
 Больше отец не писал. Витка, оставшись без матери, которая исчезла из поля зрения дочери ещё раньше, чем отец ступил на стезю артиста цыганского ансамбля песни и пляски, осталась на попечение бабки, которая  приложила к воспитанию внучки все имеющиеся в её арсенале педагогические  и не очень  навыки. Витка не усердствовала в школьных науках, не выделялась из толпы своих сверстниц «ни кожей, ни рожей», одевалась в перешитые умелой рукой соседки Любки материны платья, которая в спешке оставила их дома и, по словам бабки, поджимающей губы при каждом упоминание о своей непутёвой невестке, «убежала, в чём мать родила».
 Петь Витка не умела, слуха ей Бог не дал и их «музыкантша»  Лёлишна, видевшая живого Ленина,  давно махнула на неё рукой, сокрушённо качая головой и повторяя, что «на детях Бог отдыхает». Витке оставалась только догадываться, почему  и как на детях можно отдыхать Богу.
  Её одноклассницы уже перецеловались со всем более-менее подходящим для этого скромным  мужским контингентом, а Витка только в мечтах, оставаясь наконец-то одна, без строгого ока бабки в своей постели грезила о заморских принцах. Они  совсем не были похожи на её прыщавых,  в результате переходного их возраста одноклассников. И совсем  не походили на забывших  все приличные слова в родной речи, вечно выпивших и неопрятных  местных парней, которые могли позволить себе выбирать очередную девушку, т.к. спрос на мужчин превышал предложение.
Витка была уверена, что ей уготовлена совсем друга судьба и как могла, берегла себя для той, самой настоящей, совершенно другой, прекрасной, непохожей на судьбы её подружек и, от этого еще более манящей жизни!
   Так в воспоминаниях и «витаниях в облаках»  она и заснула и проспала почти всю ночь хорошим сном молодого, здорового человека, пока холод не разбудил её, но, как мы уже знаем, что, немного утеплившись, Витка опять заснула и теперь вот проснулась почти у самых «стен» Москвы.