Dolls

Данное написано под впечатлением произведений Алекса Театра_Но
http://www.proza.ru/avtor/theatreno
Оно содержит его стиль, художественные приемы\фразы\обороты и построения.




...post coitum omne animal triste.../c/.

Попытаюсь стереть бессмысленность улыбки, не рассыпавшись пеплом; след – это цепочка приятных воспоминаний, бессмысленных событий. Это запах, оставленный тобой на моей коже и вещах, который я пытаюсь собрать, когда шаги твои стали беззвучны.
Слова не имеют смысла. Ничто не имеет.
Эта грань слишком тонка.
Слишком…
Это страшно.
Иметь призрачную возможность прикоснуться, когда все барьеры вроде бы разрушены. Но так и оставаться в стороне.
Помнить. Переживая мысленно все мгновения. Частота иллюзий равна частоте ритма сердца. Маленький сгусток эмоций попеременно распространяется по телу. Кукольная хирургия. Препарирование памяти. Раскаленные кончики нервов. Я боюсь помнить… точно так же, как боюсь забыть. Шаткость бесконечности.


Все эмоции вспороты, провода выдернуты, выключен свет. Ипохондрия, меланхолия, апатия, тоска – мое наполненное фольмадегидовое нутро. Тихое спокойствие… Сон…Беззвучно наблюдаю… Со стороны город напоминает иссушенную чешую рептилии, ее не так давно сброшенную кожу. Окна – пусты глазницы и гротескно распахнутые рты. Застывшее время, его отрешенное спокойствие, где не имеет значение смена времени суток. Рассвет или наступление сумерек имеют одинаковый холодный зеленоватый оттенок больничных стен. Остается лишь молчать…
 В моих руках слой бумаги, сложенный вдвое…хрупкий и тонкий, как застывшая слеза…
письмо…. 
А может, вырванная страница из глубины моего легкого пластмассового тельца … Сакральное... Так больно и страшно.  То, что всегда внутри. 
«изрежь мою бархатистую оболочку…
окрась  все в мои алые краски на мертвенно-бледном. Словно стигматы святых. Я хочу видеть в них все свои отражения, выплюнутые изнутри.
Покрой своим шершавым, словно у кошки, языком едкую, открытую слизь отчаяния и пустоты,  вытекающую из моего ненадежного панциря…»
Все изрезанное имеет твой привкус; все сказанное – выгравировано изнутри; испачкано витиеватыми фразами на белом. И не имеет значения, сказано оно тобой или мной. В любом случае, обращено оно именно к тебе. Я давно уже стал твоим фарфоровым двойником, искаженным отражением потускневшего зеркала, неудавшимся клоном, амальгамным гением.
Все что создавал – делал для тебя. Все что я видел – лишь твои облики. Ты, словно смертельный вирус, проникающий в каждую клетку моей беззащитности. Ты везде и нигде.  Я искал тебя в сотнях лиц. В сотнях попыток. Знаешь, я так устал видеть  твои улыбки в тысячах других. Их беспечность и тепло. Я пытался писать истории для тебя, выдавливая из себя слово за словом. Мой беззвучный концерт театра глухонемых. Иллюзия одинокого. Любовь к тебе обрамлена страхом неизбежности. Твое возвращение означает лишь своевременную необходимость моего ухода. Он – как единственное верное решение. Единственный предложенный вариант.

Красивым мелким подчерком, оформленным каллиграфически правильно, со старинными завитушками, выведена пара строк: 
«…возможно, я любил… возможно, даже тебя…»
возможно…..возможно….безмолвный скелет надежды…
всегда существует какая-то неопределенность…какое-то но…

Опрокинутая вечность. Рассеянное спокойствие.
Неужели шаг навстречу был сделан именно мной?

Обычно то, что могло бы изменить спокойный ритм моего сна, не допускается. Забытье и беспомощность. Мое формалиновое ложе. Я заботливо охранял его, как последнюю из сущностей. Я знал все свои цели \ средства \ слабости; количество людей, приходящий и уходящих так монотонно.
Моя оболочка. Ломкая схема бытия, химические заменители удовольствия, коллекция фарфоровых марионеток. Хрупкий иссушенный кокон бабочки. Мое одноразовое содержание. Теперь оно выпотрошено, с едким привкусом застывшей боли. Напуган. Растерян. Нет ничего, что бы причиняло боль сильнее. Ежедневность сводиться к концу. Отсутствие сна не избавляет от ночных кошмаров. Болезненные галлюцинации. Все сводиться к цели ожидания тебя. Оно витает в воздухе; обхватывает, как нежный любовник мои хрупкие и немного ссутуленные плечи; терпеливо и упорно разламывая тонкую грудную клетку. Раз за разом. Все глубже и глубже. Не видеть тебя, но пытаться уловить. Чувствовать. Вдыхать твое отсутствие. Страшно. Неотступно тянет безысходностью.



Встретил тебя я внезапно. Глубоко внутри, сокрыто и подсознательно, уверенность, что я должен встретить именно тебя, присутствовала во мне всегда. Я знал, что ты есть. Это неотъемлемо, как порок сердца. Я был рожден с этим. Поэтому я искал очень давно. Среди многочисленных лиц моих скучных и меняющихся знакомых; недо-мальчиков, псевдо-девочек; в пустых, бессодержательных и банальных интернет-знакомствах. Иногда казалось, что нашел. Но, как правило, хватало не так много времени, чтобы убедиться в обратном. И каждый раз, снова и снова, все казалось таким безнадежным.
Возможно, именно так, когда-то я и встретил свою куклу. Ее тонкую улыбку и фарфоровую кожу. Единожды, но верил… Единожды, но искренне играл… Роль кукольника. Искусственная, но хорошо выполненная постановка...Одноразовая антипьеса...
Не знаю, почему встреча произошла именно сейчас… Сложно было пройти мимо...сделать вид..не заметить.. На одном из бессодержательных, банальных и захламленных, словно горы секонд-хенда,  фрик-пати. Где нет разницы между людьми и поношенными вещами; все также бесцветно и безвкусно. Я боялся поверить, что это случилось. Будто выпавший шанс на скорое выздоровление. Тот самый шанс, о котором я просил.
Встреча внезапна, как вспышка. Поверить гораздо легче, чем принять. Боялся. Сомневался; осторожно вдыхая зарождающий аромат надежды с кончиков твоих волос.
Это подобно осознанной шизофрении, сладкой мании. Сложно сопротивляться и отказываться. Сложно быть в стороне. Можно сказать, что это была трусость… но первоначально я запрещал себе мечтать. Ведь доказательства, грехи и слабости не исчезают…
Словно раненный зверь…боль когда-то сделала меня слишком осторожным. Это словно полет бабочки, бесцельный и короткий. Врастающие нити бессмысленности. Сигареты, взгляды, старые маски, воскообразные, припечатанные намертво на лицах, изъеденные собственными зубами. Привкус никотина, чего-то сладкого, чего-то, что обжигает горло, туманит взор. Я терялся в цепочке событий, иногда снова возникал. Реальность – как кадры неумело склеенной пленки. Их быстротечность и сумасбродность. Я реагировал на каждый взгляд, замечал тонкие запястья, прозрачную линию бровей и мягкую улыбку, к которой желал прикоснуться….
И… вскоре сам шагнул навстречу, вспоров, таким образом, выкристализированую поверхность своего полусна. Я был рад этой встрече.
Барьеры касания рушатся. Когда приблизиться стало возможно. Вспышка. Полет бабочки всегда направлен к свету.
Отдаваясь течению, я пытался спрашивать себя, но не думал  \ не видел \ не знал. Ощущения, словно змеи, обвитые вокруг смеси моего сознания,  двойственности натуры. Засвеченная пленка в негативе.  Бесследность. 
Больше никотина, еще выпивки, больше актов в театре абсурда, больше новых масок. Я не заметил, как и сам надел одну из них. Сознание содрано…Madness …
Еще пара беззвучных шагов… Невесомость.
Ощущаю прохладу твоих ногтей под кожей.
Сомнения, как навязчивость бессмысленных песен... Прикосновения, улыбки… Плавная поверхность кожи… Несмело дотрагиваюсь губами… Твои очень мягкие и приятные… Вспышка… Полет бабочки всегда направлен к свету.
 Все так легко и доступно, что сомнения казались лишь озвученными чужими мыслями. Мы могли молчать, беззвучно созерцая друг друга; временами останавливаясь, чтобы прикоснуться. Ты улыбался, говоря, что тебе хорошо. Только я не мог знать, что находиться за этой улыбкой. Взаимное молчание.
Твой поцелуй… привкус никотина, крови, плевков, соли и боли. Ты словно дополняешь мое обожженное и оставленное забытье. Твои пальцы, холодные, скользкие, проникающие в мягкую оболочку, обжигающие, словно заряженные одиночеством или злостью; проникающие раскаленными щупальцами нервов \ хребтов, в размозженную поверхность костных тканей. Сладострастная хрипота стонов, расширенные зрачки,  осуждающее молчание взглядов. Твоя сущность – перфоманс запахов и оболочек. С одним и тем же взглядом. Нежные касания, гладкие пластины ногтей, оставленные следы от зубов. Чувственная сладость боли. Мы словно дикие звери, сцепленные со всей яростью; до стонов и вскриков, до привкуса крови во рту; сосредоточенные лишь друг на друге. И не было дела до третьего в комнате. Он не мешал…

Знал ли ты, что я уже кукольник, когда так беззастенчиво ласкал меня?

Он может, все понимал…либо же находился в полном неведенье. Его кукольные глаза. Печальная гримаса с безмятежной улыбкой. Может, он просто продолжал верить. Его холодные руки. Пластмассовая биоргаоника. Я знаю, как тяжело бьется его сердце. Я знаю его хрупкость…

Еще немного…и вспышка могла обратиться в пламя.. Твои совершенные пропорции выдавали в тебе что-то не совсем человеческое. Кошачья порода красивой оболочки. Гибкость, нежность и жестокость. Всего остального я не желал видеть. Я мог часами находиться рядом, пряча свой голос в твоем дыхании. Сквозь смелые стоны едва можно было услышать робкие признания. Мою повешенную песню, как благодарность за то, что именно Ты был со мной в тот момент.
Я продолжал приукрашивать все. Жил в самосозерцании, где главное отражение всех зеркальных поверхностей – ты. Чувства самосохранения практически не осталось. По спирали. Медленно-медленно вниз. Осколками чужих слез \  глупо рожденных надежд.  Я спрячу свои взгляды и жесты за сигаретным дымом и позерством.… Закрыв глаза бинтами, исполосованных запястий. Пытаясь скрыть надежду на то,… о чем ты и так невежественно знал. 
Ты переворачивал страницу за страницей, внося коррективы в мою сущность. Ее изменения приятны, как тяжесть твоего тела на мне. Не хватало лишь пары деталей…
Моя беспечность – заново склеенный панцирь из иллюзорно твердого папье-маше. Все, что у нас было – лишь немного времени. Понимание этого заставляло бросать все: маски, сомнения, поцелуи, фразы и кукол. Иногда хотелось начать все с чистого листа… но было бы поздно...

Уходя, ты оставил в горле тысячи вопросов, которые я вряд ли осмелюсь задать \ сокрытие зеркал, отражения которых известны только нам двоим \ приятно опаленные крылья бабочки…

Вот и все. Эйфория_the end. Я остаюсь… Пустая оболочка, моя совершенная капсула, заживо введенная в жизнь…наполненная отсутствием тебя, прикасающаяся к холодной коже в виде прохладных формалиновых субстанций.
Забыть... можно лишь медленно меняя меня. Это очень простая биомеханика… Поставить холодное сердце, движимое лишь своими металлическими ритмами, вроде засов или взрывного устройства. Простой настойчивый звук, отдающий в висках. Выдернуть кончики нервов, так назойливо ноющие, попеременно вздрагивающие, хрупкие и болезненные. Содрать кожу, где все еще оставался твой запах. Вспороть грудную клетку, выпустив наружу все содержание. Мягкая и теплая, немного липкая субстанция. Кровоточащая сгустками эмоций. Биомасса. Приятная на ощупь. Если взять в руки, можно долго недоумевать, что же может там так болеть?

Все тем же почерком…сбивчиво, выдавлено изнутри, слово за словом:
«…научи меня забывать…расплавляя границы, барьеры, цвета…
Чтобы не играли значения факты и явки… То, что внутри – сильнее меня…
Мои раны…и крики…и слезы… Разомкнута кожа изъеденных шрамов…
Помоги мне изрезать череду действительности в своих объятьях…»

Если постепенно менять детали, раз за разом, может быть не так болезненно. Совершенная хирургия кукольника. Все, что теперь осталось – память и моя кукла. Все то, что больше не могло иметь значения.
Моя милая кукла… Он наблюдал, как я беззвучно плакал; пытаясь порвать зубами мягкую оболочку, чуть пониже локтя. Обхватив мои колени, он смотрел своим немигающим взглядом, окутанный клубами дыма. Мне тогда казалось, что он обо всем знал…
Моя верная марионетка… Я незаметно ставил иголки; вживляя в плоть тонкие хрустальные нити. Я не желал его жизни или смерти; я вообще его не желал. Я не желал играть в играющего; но то и дело дергал за нити. Заставляя петь мои печальные песни, выдавливать стеклянные слезы.  Я вообще ничего не желал, то и дело, погружаясь в беспомощность. Но ведь роль кукольника задолго предопределена.
Мое хрупкое восковое изделие…Его тело – барометр моих чувственностей. Его голос был громче, а жесты смелей. Мои измены – оставленные ожоги на его нежной коже; маленькие белесые пятнышки, словно нанизанные слезы. Я незаметно убивал его, с грустью поглядывая на седеющие пряди. Мой любящий призрак безвольности, он знавал оскалы моей фальши, накопленный гной опрокинутых иллюзий. Он безвольно наблюдал пронизывающие нити, въевшиеся в плоть. Молчал. Мягки поцелуи бесчестья.  Знания не делали его слабей, он продолжал жить, любящий своего недомертвого хозяина. Возможно любовь ко мне напоминает любовь к смерти. Она же вполне может быть взаимной и разделенной.

Я хочу содрать сою гибкую оболочку. Ведь кожа все еще помнит твои касания. Я продолжаю чувствовать твой запах. Не оставляющее ощущение твоего присутствия. Каждый поцелуй навечно остался болезненно кровоточащим шрамом…
Мой фарфоровый возлюбленный засыпает взглядами. Недоверие, удивление и нежность. Он все также предан. Я все также молчу.
Он пытается спрашивать у других. У тех, кто мог бы знать…
 - Твой господин – обыватель кокаиновых мальчиков. Недоумение всегда вызывали его холодные запястья и гладкие губы, фарфоровая глянцевость кожи, - шипят они. Они рассказывают ему об ирреальности его же чувств. Они подводят его к зеркалу и показывают тонкие нити марионетки. Они откровенны до навязчивости. Вроде криков назойливых птиц. Они заботливо объяли его, покрывая глаза перьями и дерьмом, затыкая уши своим ржавым голосом. Они держат в клювах его слезы. Так они пытаются защищать его. Я продолжаю молчать.
Осознание бессмысленности всего разъедает изнутри. Нечего ждать, не во что верить. Я не смогу обещать себе снова и снова стереть все воспоминания о тебе. Больно больше не будет…Я решил остановить сегодня. Остановить его навсегда. И наверняка…
Я подошел и мягко коснулся его холодного плечика, очень нежно поцеловал фарфоровую щеку. Я заговорил с ним… Его лицо… Когда я спокойным ровным голосом сообщил ему о своем господине. О том, другом. О существовании которого он лишь смутно догадывался. То, что всегда сидело во мне. То, что он называл «начало конца». Он улыбнулся так, что его прелестное личико рассеклось и превратилось в жалкую гримасу, и выплюнул сигарету. С легкостью я почувствовал как мягко и немного отстраненно страх взбирается по его позвоночнику. Как покрылись болотной пленкой его совершенные кукольные глаза; как неизбежность распахивает зрачки. Он молчал. Отвратительная тяжесть знания. Разомкнутая кожа кукольного тельца. Сердце выглядит пожеванным и выплюнутым вовнутрь. Когда сняты все маски и личины становится грустно. Гнусность обнаженной реальности. Все вскрытое наполниться в итоге лишь пустотой. Трудно понять, что же теперь делать. После такого грубо препарированного сокрытия. Пьеса закончилась. Нужно лишь вовремя уйти.

«…ты без грима…но в маске…
Неужели, оставшись наедине в темной комнате, мы все также не снимем с лица большие зеркальные очки?
Мой перманентный скелет вечности не выдержит подобного перфоманса… Еще одного…
Инкрустация снов и боли не может служить единственным содержанием
К чему весь этот моральный эксгибиционизм?  Его нагота слишком откровенна…»

Я выбрасываю все свои дневники и закуриваю последнюю сигарету…
Стены окутаны слабым шорохом, его тихими шагами. В воздухе витает запах плесени, сырости, тонкий аромат болотных цветов и более сильный – формалина. Сквозь небольшое окно под самым потолком едва проникает свет. В самом центре – капсула с зеновато-синими оттенками содержимого, плавающими внутри. Витрина с мягкими линиями выставленного трупа. Срезанная кожа над сердцем; безмятежность приобрела багровые тона. Он одержим надеждой и страхом.
У меня больше нет имени, штрих-кода, номера, названия. Я больше не захочу видеть отражение совего лица. Вязкое содержимое моей стеклянной гробницы окрашивает пол, ломаный звук лопнувшего кокона, когда он разбивает его. Барьеры закончились. Кровь с его порезов смешивается с моей, принимая причудливые узоры на остывшей коже. Он молчит, чуть улыбается, прижимая к себе мое дрожащее тело. Скорее мертвое, чем живое…
 Все предопределенно задолго. Мы неразделимы. Кукольник и его марионетка. Его любовь – пластмассовая, иллюзорная игра. Она есть просто потому, что так должно быть.  И он будет в это свято верить… Всегда…


У тебя прекрасная улыбка и тонкие пальцы. Они покрыты оставленными фразами и остывшими поцелуями.
Ты впитываешь строчку за строчкой моих оставленных, но не забытых иллюзий. Они никогда не исчезнут. Даже когда после меня останется лишь кокон. Сухой и ломкий.
«…ты знал, что у крови и раскаленного металла одинаковый привкус?
Ты знал, что теперь нет разницы между маской и моим лицом…
Ты знал, что скарифицированная плоть – ни что иное, как послания одинокого?
…возможно я ухожу… С надеждой на еще один шанс.
Не прощаясь…
Навсегда твой.
                Ч.»

                10. 05. 2010