Катины рассветы...

                15
 
   Не спала и Катя. Как уснуть после такого события?! Она снова в своем доме, а на кухне - рукой подать - отец. Лежа на спине, пялила глаза на шкаф, где стоял блестящий макет танка, подаренный ей недавно Димой и привезенный вчера из общежития.
   Выходит, думала она, не спят не только от горя, но и от радости.
   Ах, Дима, Дима! Мой самый-самый! Тобой наполнена вся моя непутевая душа - иголкой некуда ткнуть: везде - ты, ты! - Я не могу представить, что было бы со мной, не будь тебя? Если ты уйдешь - в тот же час я состарюсь, и жизнь мне будет не нужна. Зачем она без тебя?! Но ведь ты этого можешь не узнать, если не придешь ко мне...
   Ах, Дима, Дима! Ты вернул мне отца, а ему - меня; ты подарил мне великое, ни с чем не сравнимое счастье чувствовать себя любимой, чего я никогда прежде не знала, и эта любовь перевернула меня. Я знаю и то, что ты больше любишь свою работу и свою Отчизну, которой однажды дал клятву служить ей верой и правдой: она у тебя одна, как и у каждого, и на первом месте, не как у каждого. Она, а потом уже я. Так, наверное, и должно быть. Твоей любви хватит и ей и мне. Будет жива страна наша, измученная и истерзанная бедами и ошибками, будем живы и мы и все сделаем для того, чтобы она разбогатела и окрепла. Что каждый из нас без нее? Недаром самой тяжелой карой за преступление есть изгнание. Как выжить тогда? Нет Родины - нет тогда в жизни ничего...  Все чуждо, все пусто! Некоторые же предают ее и покидают навсегда. Пусть тяжело, но зато свой дом, свои люди и родная земля... А ошибки – исправляй!
   Катя думала и думала, строя планы на завтрашний и на последующие дни. И рядом с ней неизменно был лейтенант Рогов.
   А утром краем уха услышала, как отец, стараясь не шуметь, готовит завтрак.
     - Папа, я сейча-а-с... - Потягиваясь и наслаждаясь тишиной и домашним уютом, Катя тянет слова, а с ними и время. - Глаза что-то не открываются... - и мысленно вернулась в свое  детство, когда говорила эти же слова и в ответ слышала мамины: "Ах, вы, нехорошие глазки! Что же не открываетесь? Катенька встать хочет..." Как это было давно! Вздохнула, прервав дорогие, до слез, воспоминания, и тут же поднялась и вышла на кухню.
   - Доброе утро, папа.
   - Доброе, Катенька, ох, и доброе! - Василий Петрович уже приготовил завтрак: на плите исходили паром только что испеченные блины. - Как спалось, доченька?
   - Отлично! - Все еще присматриваясь к отцу, очевидно, решая, верить ему или нет, Катя уселась на табуретку и прислонилась спиной к прохладной стене. - Как когда-то, в детстве... Эх, папка! Здорово же жить на свете! А ведь будет лучше - от нас зависит.
   - Научить, доченька,  жить может только сама жизнь, и каждый человек должен заново приниматься за эту науку. Мы-то знаем это.
   - Знаем, папочка. Еще как! Ошибки - очень хорошие учителя... - и отщипнула кусочек горячего блина.
   - Умываться, доча, и завтракать.
   Через несколько минут Катя умылась, расчесала густые, взбитые над лбом волосы и села за стол.
   Василий Петрович снял фартук, поставил на стол блины, налил в блюдца сметану.
   - Папа. Понравился тебе взводный? - неожиданно спросила Катя, пряча под темные и густые ресницы счастливые глаза.
   - Очень понравился, Катюша. Слов даже нет. И серьезный,  и умный...
   - Он предложил мне руку и сердце. Замуж зовет...
   - Ишь ты! - радостно воскликнул Василий Петрович, часто заморгал ресницами, прогоняя в одно мгновение подступившие слезы. - Что же без меня решаете такое серьезное дело? Или отца у тебя нет?
   - Что ты, папочка? Он и тебе об этом завтра скажет. Попросит моей руки только у тебя.
   На следующий день лейтенант Рогов пришел в дом Василия Петровича Мезенцева и официально попросил руки его дочери.
           Предложение было с радостью принято.

                16

   Ресторан "Чайка" был наполнен свадебными гостями. На столах в кипении яркого разноцветья благоухали розы: белые, красные, чайные,  розовые;  звучали тосты, торжественные и смешные, подготовленные и неподготовленные, и Катя в белом кружевном платье и в легкой белоснежной шляпке, распахнув изумленно блестевшие глаза, рассматривала нарядных и шумных людей и среди них - отца, возбужденного, в черном костюме, кремовой рубашке и ярко-красном галстуке и думала лишь о том, что счастливей ее нет на всем белом свете, что лейтенант Рогов в своей парадной форме  теперь ее муж. Навсегда! На всю жизнь! Правда ли это? Она повернула голову к Диме: вот он, рядышком... Слегка кружилась голова, но не от вина, а от избыточного счастья. Не сон ли это?
   Сердце не вмещало в себе тех чувств, что переполняли его, и оно шумно толкалось, казалось, в каждой клеточке, пытаясь найти выход наружу. И надо было прилагать силы, чтобы утихомирить этот безумный поток радости, иначе в какую-нибудь минуту она могла хлынуть непрошеными слезами. Слова, которыми она пыталась образумить себя, захлебывались восторгом, тонули в нахлынувших, как лавина, чувствах, и она не в силах была  перейти в ту жизнь, что вокруг бурлила шутками и смехом.
     "Как же быть мне дальше, если я ничего не смыслю, кроме своей любви к Диме? - требовала от себя честного ответа. - Смогу ли совладать с ней? И как поверить в то, что с сегодняшнего дня я уже не Катя Мезенцева, а Екатерина Рогова? Как поверить? Но Дима - вот он, со мной... И они уже сегодня, после всех торжеств, уедут домой и будут вдвоем при закрытых дверях, в темноте... Дима прикоснется губами к ее губам, а она в своей неудержимой любви - к нему... И тогда что? Как это будет?.. Не умрет ли она от счастья?.."
    Опустив вздрагивающие ресницы, Катя повела горячими пальцами по лбу, будто пыталась отогнать эту сладостную мысль, завладевшую ею и уводившую в неизведанное таинство, сводившую с ума. Она мешала думать еще о чем-то кроме, этого, и Катя пыталась освободиться от нее, но навязчиво-трепетная, связавшая ее по рукам и ногам, она снова вернула ее в темную уютную комнатку: там, наедине, убедившись, что окна и двери плотно закрыты, она приникнет к Диме всем юным телом, обовьет его руками и скажет те слова, которые таила в себе, и будет слушать его слова, такие же таинственные и неповторимые, и ощущать его мальчишечье сердце, которое поднимет бунт... А что потом? Стыдлив ли будет ее Дима?..    
   Катя этого не знала, но, прислушиваясь к поющей душе и своему  неизвестному смятению, смутно догадывалась, как все должно быть...
   Но снова тосты, и снова ее отвлекали от желания узнать таинство высокой и чистой любви, сжигавшей ее уже сейчас, за свадебным столом, но она была не в силах кого-то слушать и что-то говорить в ответ: он, ее любимый, рядом... И больше не надо будет ждать свидания, и навсегда исчезнут бессонные ночи. Разве что от неиссякаемого блаженного порыва...
   Катя совершенно обессилела от счастливых дум. И вновь сверкающий огнями зал, ликующий и взрывающийся весельем, заполнила музыка. Она с Димой танцевала и явно чувствовала его напряжение, видела его светло-карие глаза, проникающие во все ее девичьи тайны и, не стесняясь этого, не отпускала этих глаз от себя: пусть заглянут в ее сердце и прочитают, о чем она думает, пусть узнают, сколько там невысказанной любви. Они танцевали, понимая, что им надо отбыть свадебное торжество, выслушать всех гостей и с нетерпением ждали его завершения, чтобы ринуться, как в безумную пропасть, в свою первую медовую ночь. Быстрее туда, где нет тостов и шампанского, где нет цветов и людей, а есть он и она... Их руки... губы...
    Замирая и проваливаясь в сладостный мир ощущений, не зная, как определить свое необычное состояние и как вести себя, Катя лишь чувствовала Димины руки, когда он неумело расстегивал на свадебном платье молнию: вот он прикоснулся к ее телу и замер, но лишь на мгновение, ибо понял, что теперь Катя - его жена. Снял платье, повесил на спинку стула, повернулся и замер: так она была хороша в белом кружевном белье. Какую-то долю времени медлил, рассматривая ее тонкую фигуру, томные глаза, пухлые губы, а затем, не помня себя от внезапно нахлынувших чувств, захлестнувших его, как весеннее половодье, обнял ее, осыпая поцелуями. Катя вбирала в себя его разгоряченное дыхание, слабела в его руках и закрыла глаза, отдаваясь его нетерпению: пусть делает все, что желает, и пусть ей позволит делать то же...
   Дмитрий подхватил обессиленную жену на руки и осторожно опустил на постель.
   - Родная моя... - целовал ее горевшее жаром лицо, шею, грудь, шептал слова любви и замирал сам, чувствуя, как под его сухими горячими губами вздрагивает ее напряженное тело. С готовностью и с некоторым страхом Катя подчинялась всем его ласкам и желаниям и сама была нетерпима, и когда Дима, обжигая ее губы своим дыханием, уговаривал ее не бояться, обессиленно откинулась на подушки и утонула в наплывающих волнах высокого непостижимого блаженства...
   После первой медовой ночи была вторая и третья, пятая и десятая, и они принадлежали друг другу до последней сладостной  капли, до самого дна, ибо до этого никому не принадлежали.
   Потом Катя будет оберегать сон мужа, осторожно, чтобы не разбудить, прикрывать его плечи,  все еще не веря в свое счастье и в то же время безмерно радуясь, что он рядом, что он с ней, а не с кем-то другим.
   - Ты почему не спишь, Катюша? - откроет он сонные глаза.
   - Тебя оберегаю...
   - От кого,  любимая?
   - От всего: от дурного глаза, от всякой хвори, от простуды и ветра.
   - От каких глаз? От какого ветра? Это я тебя обязан оберегать. Дай мне руку. - Дмитрий целовал ее теплую ладошку, потом всю руку, плечо, шею.- Моя родная... Сколько же ты мне даришь мужского счастья! Я переполнен им, и теперь мне хочется жить вечно, с тобой, единственной...
   - Говори, Димочка, говори.
   - Ты прекрасна: и как жена, и как друг, и как женщина. И если бы я тебя не встретил, я бы многого в жизни не испытал. Твои глаза, губы, твои дивные слова и твое безумие... Боже мой!
   - Говори, любимый... Говори... - Катя почувствовала, как она вся занимается огнем, и если Дима не поймет этого сейчас же, сию минуту, он ее испепелит. Но он это понял и, откинув одеяло, притронулся к ее упругой груди горячими понимающими руками...