В больнице

                В больнице
(Рассказ укушенного)


Рука нестерпимо болела. Нельзя было даже пошевелить ею. Как назло пострадала правая рука. Вызвали ночью «Скорую», не приехала. Повторно рано утром, промучившись со мной всю ночь, муж сбегал на почту, позвонить в «скорую» ещё раз. Телефона у нас не было, как не было и вообще телефонов – автоматов в этом подмосковном военном городку. Правда, такой автомат висел около почты, но, естественно, дано не работал.
Приехала «скорая». Велела незамедлительно обратиться к хирургу в поликлинику. Уехала, даже не сделав обезболивающего укола. Поехали в поликлинику. Хирург посмотрел руку, дал направление в процедурную на два каких-то экстренных укола – один
 – противостолбнячная сыворотка и второй неизвестный, но дозой в один кубик.
В процедурном сестра взяла сыворотку и почему- то полкубика другого лекарства. С бумажкой о том, что уколы сделаны, опять поднялась на второй этаж поликлиники к хирургу. Тот  написал направление в стационар. Попробовала отказаться. Безрезультатно. Уговорил. Взяла направление, бумажки с отметками о сделанных уколах, амбулаторную карту и отправилась искать хирургическое отделение.
Больничный городок занимал большую территорию. Больница и подсобные здания были построены ещё в начале 20 века – в 1900 году. Нашла. Одноэтажное здание, бывшая конюшня.
Кабинет врача был закрыт. Около него в ожидании терпеливо сидела бабка. Я села рядом с ней, какие-то толстые бабы в халатах сновали по коридору. Я прокричала им, кто бы мною занялся. В ответ прокричали, что нужно ждать хирурга, который на «ампутации».
Ждать пришлось два часа. Наконец появился врач. Немолодой, подтянутый, в отглаженном халате, почему – то белом, хотя хирурги давно перешли на цветную униформу – куртку и штаны. Но этот был явно старой закалки и предпочитал белый врачебный халат советского образца. Покурив минут пять у себя в кабинете, он вышел и резко спросил:
-Вы чего тут ждёте?
На что я без слов протянула ему направление.
- Проходи.
Я прошла в кабинет и без разрешения села. Надежды на то, что он предложит пациенту присесть, не было. Даже не взглянув на больную руку, доктор полистал амбулаторную карту, бумажки об уколах, направление, затем что – то неразборчиво буркнул. Видя такое отношение ко мне ещё на пороге стационара, робко спросила:
- Может, мне сразу собраться и домой? …
- Никто не держит, - был ответ.
Рука нестерпимо болела. Я замолчала. Тут уж было не до качания прав. Больше мне врач не сказал ни слова. Посидели молча. Затем он крикнул:
- Аня!
Аня, вероятно, была медсестра и сразу явилась перед «ясны очи» начальника.
- Во вторую палату.
Уже хорошо. Прогресс. Вторая палата оказалась в двух шагах, сразу за решёткой, ограждающей предбанник с кабинетом хирурга и дверью в отделение. Как после оказалось, этот хирург здесь был и царь, и бог в одном лице: и оперирующий и заведующий, других не было в штате.
Палата была на пятерых. Заняты были три койки. Свободными оставались: койка у окна и у двери. Посредине палаты по бокам на двух остальных  лежали две старухи. Я предпочла свободную около двери. Напротив меня оказалась молодая баба с завязанными кистями рук. Баба на вид была вполне здоровая и ходячая.
Аня сказала:
- Располагайтесь.
И ушла.
Явилась сестра – хозяйка. Сказала, что здесь под матрасом положен деревянный щит. Если хочешь, уберём. Я предпочла щит продавленной панцирной сетке.
Устроилась, наконец. Время уже было послеобеденное. Естественно, обед мне никто не предложил. Я не ела со вчерашнего дня. Но надеялась, что муж, который всё это время ждал в коридоре, сбегает в ближайший магазин и принесёт что-нибудь съестное. И хотя бы бутылку минералки. Он так и сделал. Ушёл. Рабочий день у него пропал. Как потом оказалось, не один. Пропала из – за происшествия со мной вся рабочая неделя.
В палате оказалась та самая бабушка, которой ампутировали отмороженную ногу. Окончания этой операции я и ждала в коридоре. Бабка была бодрая, весело смотрела единственным глазом. Наркоз, явно, ещё не отошел. Боли она не чувствовала, и ещё не осознавала, что лишилась ноги. Навсегда.
Напротив, у другой стены лежала 82-летняя женщина. Около её кровати стояли два костыля. Она была ходячая, но предпочитала прогулкам в туалет судно в палате.
Та баба, которая лежала визави от меня, вид имела крайне непрезентабельный: одутловатая, в какой – то нелепой длинной широкой юбке и кофте, со спутанными волосами. Производила впечатление типичной бомжихи. От неё и пахло так же. Обе кисти рук у неё были забинтованы. Из – под бинтов на левой руке торчали чёрные отмороженные пальцы без ногтей. Вторая рука была забинтована полностью, но дальше, за бинтами, рука была багрово – синюшная и вспухшая. Это ей врач кричал, когда я ожидала в коридоре:
- Будем ампутировать руку. И  без никаких!
Как выяснилось, здесь все разговаривали на повышенных тонах, вероятно, иначе было нельзя: о таких страстях, как ампутация, шёпотом не скажешь.
Значит, обе обмороженные бедняги – одна уже без ноги, второй предстояло лишиться правой руки, - будут моими постоянными соседками. Радости мало. Весёлая компания. Настроение  испортилось, хуже некуда. Моя нестерпимо болящая рука показалась сущим пустяком по сравнению с их страданиями.
Восмидесятидвухлентяя бабка была  самой «лёгкой». У неё всего-навсего наблюдался перелом лодыжки. Она лежала здесь уже давно, была в палате старожилом. Как выяснилось, не только в палате, а вообще в этой больнице. Благо жила здесь рядом, в Алабино. Охала и причитала она больше всех. Обмороженные не жаловались, терпели боль молча. Иногда, чтобы отвлечься, болтали ни о чём.
Новое лицо, в моём, так сказать, лице, внесло оживление в уныние этой палаты. Теперь, кто бы из них ни говорил, все обращались по  имени именно ко мне. Мне приходилось поддакивать налево и направо.
Кормили в больнице отвратно. На завтрак приносили два кусочечка хлеба папиросной толщины: один черный, другой белый, ужасно несъедобную овсяную кашу без масла, на воде. И чайную ложечку песка, капельку заварки и кипяток. Всё. Жди обеда.
Пообедать за неделю мне довелось один раз. Правда, даже не довелось, но я присутствовала при раздаче. Опять кусочек чёрного хлеба на два маленьких укуса, тарелка чего – то жидкого на первое. Может, это здесь назвалось «щи», потому что несло кислой капустой. На второе какая – то каша  -  размазня. Без масла. В мелкой тарелке. На три столовых ложки. На третье как – бы компот: по чашкам разлили из жёлтой эмалированной кастрюли половником какую – то мутную бурую жидкость. Так. Трапезы дневные больничные заканчивались в шесть вечера ужином. Та же каша, может, она была и другая, но вид и вкус тот же. Ломтик хлеба. Чай. Всё. Выживай до утра. Вот где худеть – то без всяких усилий. Отсюда бы только ноги унести. Я пробовала и утреннюю и вечернюю каши – несъедобно. Обед мне, правда, попробовать не удалось: у меня не было ложки, которую полагалось иметь с собой из дома, так же как и бокал. Слава богу, тарелки давали. У меня была домашняя любимая ложка, но я неосмотрительно за завтраком оставила её в тарелке с несъеденной кашей. Естественно, я её больше не видела. Теперь нужно было ждать, когда из дома принесут другую. Муж принёс две, на всякий случай.
Лечение соответствовало питанию. Уколы утром и вечером. По – моему, одинаковые для всех. Что б никому не обидно было. Утренние перевязки. Тоже для всех. Операции, в основном, ампутирование. В этом наш хирург был дока: ему, как видно, доставляло удовольствие отрезать у пациента что-нибудь: ногу, руку, на худой конец, палец. Иначе лечение он считал нерадикальным. Я уже не чаяла выбраться из этого отделения. С целой рукой.
Ещё хорошо, что полосные операции здесь не делали. Больные тихо сидели и лежали по своим палатам. Выздоравливающие мужики, кто, прихрамывая, кто, придерживая забинтованную руку, ходили в тамбур покурить или в фойе посмотреть телевизор. Что там показывали, догадаться можно было с большим трудом. На экране какое-то мутное нерезкое пятно. Зато звук был громкий.
Хороший новый телевизор в отделении был, но он, почему-то, стоял в кабинете хирурга, которому совершенно некогда было его включать – в больнице он появлялся в операционные дни. Два раза в неделю. После операции он сразу  же исчезал. Вероятно, оперировал – ампутировал он не только здесь. Время было такое, что бы выжить, нужно было крутиться на нескольких работах, получая мизерную госзарплату.
Самыми спокойными за неделю днями оказались выходные – суббота и воскресенье. Орава медицинского и технического персонала, что в будние дни галопом носилась по отделению: появлялись в девять утра и исчезали в час дня. Таков у них был рабочий день. И это к счастью. После обеда без них больным было спокойно. Эта медицинская обслуга, позавтракав и пообедав, естественно, ни теми больничными блюдами, что потчуют пациентов, а приготовленными себе отдельно, на плите в раздаточной из «сэкономленных» больничных харчей, расходилась по домам. Судя по запахам из их кухни, эта раздаточная находилась как раз напротив нашей палаты. Судя по запахам, там варилось и мясо, и с маслом там было всё в порядке. А больничное молочка в бидончиках уносили приходящие чада медперсонала. Им тоже кушать хотелось. Времена – то тяжёлые. И это правильно. Зачем хороший продукт изводить на больных, им и так из дома носят. А кому не принесут, изволь лопать что дают, авось не сразу с голодухи протянешь ноги, успеешь выписаться. Некоторые и так уж их тут протягивали: они у них болели. И приходилось буквально протягивать их осторожно на кровати.
Промучившись без сна, голодная, с температурой 38,5. С, с дико ноющей рукой, я твёрдо решила в понедельник выбраться отсюда. Если не удастся по-хорошему: какой же здравомыслящий врач выпишет недолеченную пациентку, уйду сама. Благо рука же болит, а не нога. Куртка и ботинки у меня в палате, в тумбочке спрятаны. Автолайн – маршрутка ходит из больницы и прямо до моего дома. Правда, у этих маршруток какое-то дурное расписание: можно ждать часами, и не придёт. В случае чего, дойду до шоссе и как-нибудь автобусом доберусь. Хочется всё-таки остаться в живых. На последней перевязке сестра уже начала экономить на компрессе, который мне прикладывали к руке. Обмакнула салфетку в простой грошовый водный фурацилин, вместо дорогого спирта. И замотала кисть руки таким узеньким бинтом, которым и палец-то мудрено было перевязать. Это был конец. Я съездила домой с мужем, который приехал меня навестить. Дома сделала себе перевязку нормальным широким бинтом. Пообедала, поспала. К утру к уколам вернулась в больницу. Моего отсутствия даже не заметили.
Сейчас четыре часа утра. Завтра понедельник. Всё. Налечилась. Утром буду дома, ключи от квартиры в кармане. Муж наконец-то отправиться на работу в Москву, зарабатывать деньги на прожитьё. Буду коротать время в обществе дога и кошки. Самое обидное, это то, что попала я в эту пресловутую Петровскую райбольницу №3 Нарофоминского района по нелепой причине: меня укусила… кошка. Я не оговорилась, не собака, нет, а просто кошка, и именно укусила, а не поцарапала, что было бы логичнее. Недаром говорят: «Страшнее кошки зверя нет». Мирная, домашняя. Рыжая пушистая кошка, вообще-то молодой кот по кличке «Гоша-Хакер», подобранный замерзающим в эту лихую морозную зиму в подъезде, помните, как отмороженным людям ампутировали руки – ноги, совсем не домашний. Дикий, отогрелся через два дня и, ни с того ни с сего вцепился  мне с запястье, да так, что разжимать его «бульдожью хватку» пришлось прибежавшему на мой отчаянный крик, мужу. Видно, выброшенный кем – то кот замерзать в такой мороз на улицу, мстил всем подряд.
Сейчас я дома. Под боком развалился и мирно похрапывает тёплый друг – дог. С другой стороны примостился Гоша – Хакер, который, вероятно, и не помнит уже об инциденте. Правда, уважительно обнюхал перевязанную руку. Как хорошо дома! А эту больницу просто забыть, как дурной сон!


                10.02.03         
                (События подлинные)