Диалоги на ходу 2

- Ну что, какая у нас там теперь тема на очереди?
- А тема у нас, приятель, как и всегда, общего, так сказать, характера.
- Иными словами, трёп без названия.
- Ага. Трёп ради трёпа.
- И не надоело?
- А что делать? Надо же хоть чем-то занять себя во время этих бесконечных передвижений.
- Обширна география любезного Отечества и масштабы грандиозностью впечатляют. М-да… Но раньше, помнится, ты хоть книги какие-то почитывал. Ну, или прессу какую-нибудь. Что, значит, в руки  подвернётся.
- Не читается что-то. А ты, подозреваю, затаив дыхание ждёшь, когда же я молвлю, что читать, мол, стало нечего.
- Догадливый. А что, не так?
- А может и так. Что это меняет?
- Как сказать… Стало быть, талантливостью, что ли, нонешние не дотягивают? До знакомых тебе с детства классиков?
- Не судите, да не судимы будете… Да и не моё это дело: судить. Как бы это сказать. Не пронимает. Понимаешь? Это если одной фразой. Не пронимает, и всё! С другой стороны, как там в пословице? Каждому овощу – свой срок?
- Это ты к чему?
- Это я к тому, что в разном возрасте у одного и того же человека обнаруживается разное восприятие по одному и тому же поводу. Что, в общем-то, закономерно, оправданно и, безо всяких изысков, объяснимо.
- Витиевато. А как насчёт примеров из жизни?
- Да сколько угодно!
- Валяй…
- К примеру, «Война и мир»…
- Ого!
- Я, помнится, пытался сей труд осилить, как и все мои одноклассники, в ту самую счастливую пору безвозвратно ушедшей молодости, о которой теперь не осталось ничего, кроме сожалений.
- Ближе к делу давай.
- Да-а. Сухарь ты плесневелый.
- Просто я контролирую свои эмоции.
- Молодец! Так вот, конечно, признаюсь честно, тогда я роман так и не дочитал. И ещё больше – недопонял.
- Потому что…
- Правильно. Потому что был молод.
- А потом?
- А потом, несколько лет спустя, когда меня в армии в госпиталь определили, ну ты помнишь, что б гланды, значит, вырезать, я, естественно, с целью наполнения смыслом и цветом бестолкового и серого армейского существования, подался в библиотеку данного лечебного учреждения.
- И в руках у тебя оказался…
- Правильно, Лев Толстой. Война и мир.
- И что?
- И то! Теперь это было уже совершенно иное прочтение! Теперь у меня за спиной был кое-какой житейский опыт, и я сам, можно сказать, был в процессе бурного формирования собственного мировоззрения.
- Короче, чтение оказалось полезным, а интеллектуальная среда организма – подготовленной.
- Я, батенька, на твою иронию давно уже научился не обращать никакого внимания. Так что, можешь не напрягаться.
- Глупости какие! Это у меня, таким образом, может быть, одобрение выражается. 
- Скажите, пожалуйста! Ладно, принимается. Так вот. Именно тогда я и поразился впервые, как это умные дяди и тёти, составляющие учебные программы, додумались преподнести деткам этакий сюрприз.
- То есть?
- То есть, в мировой литературе есть такие произведения, которые бессмысленно изучать в школе. Ознакомиться, в общих чертах, – да, допускаю. Но прочувствовать, например,  душу Наташи Ростовой, или проследить мыслью за рассуждениями Пьера Безухова, подступиться хотя бы чуть-чуть к философскому трагизму Андрея Болконского, это, уважаемый мой оппонент, возможно только для человека, хоть сколько-нибудь пожившего на этом, не всегда распрекрасном, свете. То есть, предполагается, что человек, должен, наверное, обладать какими-то жизненными познаниями и пройти через определённые  жизненные испытания. Иначе материал не усвоится. Верней, не так. Произойдёт отторжение.
- Так ты это, ты напиши, куда следует.
- Ага, сейчас, разбежался.  Или вот. Достоевский. Что, Раскольников – это более подходящий для подростков персонаж, нежели чем любой из братьев Карамазовых? А ведь именно «Братья Карамазовы» - вершина творчества Достоевского. И уж никак не «Преступление и наказание». И потом, где же логика? Если Толстого – то главный роман, а вот если Достоевского, то тут извини-подвинься.
- Ты мыслями своими и переживаниями в прошлом. Это когда было? Да ты посмотри, как их сейчас учат! И чему учат! И что такое единый госэкзамен! Про то, как форматируют мышление подростков, в частности, и как форматируют всё общество в целом, ты уже слышал. От разных людей неглупых.
- Погоди, не уводи тему. Слышал, конечно, но к этому мы ещё, надеюсь, вернёмся. Тем более, что дорога неблизкая, добираться ещё долго. Дай мысль закончить.
- Давай, разворачивай сюжетец…
- Так вот, тогда, в армейском госпитале, когда я, наконец, одолел весь роман до конца, на меня, помню, снизошло настоящее душевное потрясение. (Кстати, позже, почти то же самое мне довелось испытать по прочтении «Братьев Карамазовых» А великий инквизитор прошёлся по моему сердцу настоящим стихийным бедствием).
- То есть, как ты говорил в начале нашей беседы, каждому овощу…
- Вот именно. Но и это ещё не всё. Спустя лет десять я вновь перечёл «Войну и мир».
- И что?
- А то, что испытал я тогда совершенно иные, гораздо более глубокие, чем десять лет назад, чувства. Хотя, по правде говоря, я даже поначалу слегка подсмеивался над собой. Вот, мол, видали дурака, делать ему нечего, в третий раз одну и ту же книгу перечитывать взялся.
- Словом, ты не пожалел.
- Я испытал чувство гордости за себя, за то, что не позволял душе лениться.
- И в ступе воду…
- Помолчи!
- Молчу…
- Или вот, ещё. Куприн. Поединок. Диалог Шурочки с Ромашовым. Помнишь?
- Про пословицы и неожиданно раскрывающийся, с возрастом, их новый смысл?
- Именно. Ведь всё это произошло и со мной.
- Знаю. Но мы, всё-таки, кажется, отвлеклись. Ты говорил, что современная литература тебя не пронимает. Так, кажется?
- Один штрих. Может и проняла бы, да только читать я стал меньше. Куда-то, понимаешь,  интерес подевался. Может, и не в авторах вовсе дело, а во мне самом. Не знаю.
- Зато я знаю. Уставать ты начал, дорогуша, от жизни. Нет уже того блеска в глазах (помню, помню, какой лихорадочный огонь во взгляде твоём полыхал, какое пламя обжигающее на окружающих изливалось!). Опять же, вдохновение. А прекрасного, как ты уже давно усвоил,  не бывает без вдохновения. Да и действительность наша безрадостная настраивает, видать, определённым образом.
- Возражаю! Окружающую действительность каждый может и должен отображать и интерпретировать в зависимости от свойств личности, от собственного темперамента и особенностей характера.
- О как! Помнится, один умный человек сказал, что для личности не столько важно, в каком положении на данный момент времени личность находится, сколько в каком направлении она движется.
- Вот именно! Светлая аура наша не сама по себе в пространстве мажорится, над ней работать надо, неустанно и, желательно, без временных интервалов, а это – воспитание чувств, воспитание духа.
- Ясное дело. Если над этим не работать, то обволочит тебя, горемычный, серым, а то и чёрным и жутким, невидимым для других покрывалом.
- Скажи уж, саваном…
- Это ты у нас мастак на эпитеты всякие. И во всём-то ты знак какой-то таинственный увидеть пытаешься. Оттого и переживания эти пустые. Живи себе, батенька, как другие живут, и не заморачивай свою бедную головушку. Ерундой всякой.
- Ты же знаешь, что не получается. К чему воздух зря сотрясать?
- Ладно, не буду. Глаголь далее.
- А чего глаголить-то? Вот, Аксёнов, кажется, светлая ему память, говорил, что жить надо, слегка пританцовывая свинг.
- Ага, значитца, кого-то из современников наших мы, кажется, читывали?
- Каюсь, не соберусь никак. Давно пора, да вот, видишь, не срастается.
- И не только с вышеназванным автором, надо полагать, не срастается? С кем же ещё эдакая досадная несуразица происходит?
- Коэльо. Веллер. Да что перечислять, имя им – легион, сам знаешь.
- Я знаю другое. Трусишь ты, батенька, что чужой ритм и организация изложения повлияют на твою собственную. На твой, так сказать, стиль, на твою индивидуальную манеру повествования.
- Стиль и манера… Сильно, однако, сказано.
- Ладно, не прибедняйся, стиль-то у тебя есть, и манера тоже, и ты это прекрасно понимаешь. Но трусливо придумываешь всякие там замысловатости, что б, значит, себя, любимого,  оправдать и в какой-нибудь тёмной подворотне отсидеться. А от тёмных подворотен и их зловония, скажу тебе по секрету, и мысли соответственные нарождаются. И по всему выходит, что нельзя тебе никак, друг ты мой, без солнца яркого, да без неба чистого. Не старайся. Не спрячешься. Не выйдет, уважаемый! Я же у тебя есть. Я! Бдительный твой страж, твой союзник и твой двойник, тень твоя. Я - твой помощник, адвокат, обличитель, твоя сжатая до предела пружина, твоё пожизненное беспокойство и твоё редкое, к сожалению, отдохновение. Что вздыхаешь? Не пронимает его… Раскисать не надо, приятель!
- Это я-то раскисаю? Я? Уж в чём-чём, а в этом-то меня никак нельзя обвинять.
- Ну, вот и ладненько. А чтобы свинг, братец ты мой, пританцовывать, нужна энергия. Согласен?
- И что?
- А то, батенька, что энергия сия – суть твоя способность реагировать на внешние раздражители. И если ты близок к тому, чтобы махнуть устало рукой на эти самые раздражители, свинга никакого, как ни страдай, не получится. И вот тогда – всё! Тогда - пиши  пропало! Можешь ставить на себе крест.
- Да, умеешь ты поднять настроение. Уговорил. Начну, пожалуй, с Аксёнова. Только вот, когда начну, сказать не берусь.
- Точная дата – штука не обязательная. А вот решимость – уже половина дела. И потом, сколько же можно на себе замыкаться?
- Вот же, беседуем…
- Шалишь, брат. Это за неимением собеседников. Виртуальные не в счёт.
- Вот тут ты неправ. Потенциальных собеседников – море разливанное, бездонное и бескрайнее, да только чувствую, что общения у меня с ними не получится. Всё-то мне не так, всё-то мне не эдак. Ведь, чтобы передать мысль, строишь предложение. Верно? И тут же обнаруживаешь, к великой своей досаде, насколько бесцветным и бесчувственным получается то, что хотел выразить. Пытаешься опять. То же самое! Пробуешь ещё раз. Мимо! Угодливо закипают эмоции, и от этого становится ещё хуже. Нервный накал усиливает невнятицу. Сердце аритмией заходится. Дыхание учащается. А по-другому я не могу. Только так, только с оголённым нервом. Но уж если ты сам не в состоянии внятно сформулировать беспокоящую тебя мысль, то, какого же, в таком случае,  ответа можно ожидать от собеседника?
- М-да…
- То-то! И всё! Диалог не заладится, почти что не начавшись. Вектор благих намерений исказится до неузнаваемости.
- Благими намерениями устлана дорога в ад.
- Вот именно. Так как же после всего этого передать переполняющую тебя гамму чувств и переживаний, как доподлинно перенести в слово трепетную палитру ярких всплесков души?
- Что тут можно сказать? Как тебя успокоить? Мастерство, уважаемый, сам знаешь, с годами приходит. Терпеливо накапливается. Ты же, помнится, диалектику когда-то с рвением вдохновенным постигал. К философии, так сказать, слабость испытывал.
- Романтика молодости…
- Ну, знаешь, романтика романтикой, а след отчётливый увлечение сие на натуре твоей оставило.
- А ты похихикай на тему о том, что, мол, ничто не проходит бесследно.
- Желчь прибереги. Может и пригодится когда. Так вот, помнишь, закон перехода количества в качество?
- Ну-ну. Поумничать решил? Только вот я всё думаю: сколько же ждать-то можно! Где он, этот долгожданный переход? Когда соблаговолит объявиться? Ведь времени в обрез осталось! Или, может, ошибка всё это? Может, обманывал я себя всё это время? И вся моя личная, моя собственная диалектика сведётся однажды к критическому накоплению массы бесчисленных глупостей, заблуждений и самообмана и выразится, в конечном итоге,  в полном крахе? То есть, в новом качестве, имя которому – крах?
- Только вот не надо лелеять и пестовать по большей части надуманную тобой же безысходность! Хочешь, мажора добавлю?
- А то…
- Насчёт, значит, овоща, тобой упомянутого, и срока для него подходящего.
- Это ты к чему?
- Это я к тому, что ты попросту кое-какие вещи перерос, и необязательно по возрасту, а перерос в духовном, нравственном, так сказать, смысле. Поэтому прохладное, или даже равнодушное твоё отношение к литературному творчеству иных авторов, ныне купающихся в лучах славы, вполне объяснимо. Если тебя, к примеру, не заводит копытная музыка, где от музыки остался один лишь грохот, стоны и повизгивание, и если ты предпочитаешь пойти, скажем, в консерваторию, чтобы насладиться музыкой, на твой взгляд, настоящей, то это что, это повод быть недовольным собой и засомневаться в собственной адекватности? По отношению к окружающему миру?
- Глупости…
- Само собой! Но параллели-то напрашиваются! Или вот: ты – в незнакомом городе. Куда наведаешься?
- Ну, в театр. В музей. По достопримечательностям историческим. А что?
- Да нет, просто, ведь кто-то на рынок подастся. Или по магазинам рванёт. Потому как круг интересов личности намертво привязан к уровню этой самой личности. Так что, в сфере культурных запросов дубли, или, проще говоря, совпадения, с текущими предпочтениями общества, это скорее исключения, чем правило. Для думающей, например, и чувственной личности.
- И тут, по замыслу режиссёра, должен последовать церемониальный реверанс…
- Достаточно кивка.
- А что граждане пассажиры подумают, ежели я, безо всякой на то видимой причины, кивать начну?
- Не переживай. Мало ли психов вокруг. Одним больше, одним меньше. Хотя, могу тебя огорчить. Или успокоить. Это уж как тебе больше понравится. Скорее всего, твой кивок пройдёт никем незамеченным. Потому как каждый собой занят и делами своими. И плевать им всем, трясущимся сейчас вместе с тобой по этой бесконечной дороге, и на мысли твои, и на диалектику твою, и на сомнения твои и, в конечном итоге,  на тебя самого. Вот такая, брат, неутешительная картина.
- Всё равно. Всё-таки я людей, причём, всех людей, а не только этих, наверное, люблю. И ещё, кажется, жалею.
- Чёрт подери! Как плохо, однако, что они об этом не догадываются.
- Ничего не плохо. Тем более, что есть одно существенное «но».
- Какое же?
- Это знание важно не для них. Оно важно для меня.
- Надо же! Не возражаешь, я поаплодирую? Диву даюсь, как это ты подгадал такой оптимистичный и жизнеутверждающий финал нашего с тобой диалога к последней остановке этого на ладан дышащего автобуса?
- Маршрут пройден и измерен неоднократно. Поэтому – ничего удивительного. Ну всё. Пошли к выходу…

Май, 2010 г.