Притворщик. Глава десятая

         Дмитрий Валентинович Нарышкин был уже наслышан о ночном происшествии и в ожидании Газаева, заранее волновался, прибрасывая в уме, как половчее от него отвязаться, не повредив при этом себе самому.

         Это был человек лет пятидесяти, довольно тучный и обрюзгший, несмотря даже на все свои старания поддерживать форму. Главными его слабостями были: обжорство и юные девицы. Надо сказать, эти последние существенно облегчали его карманы, хотя на первый взгляд доставались ему как будто даром. Из неглавных же его слабостей было ещё и пьянство, впрочем, умеренное, с соблюдением известных приличий, а также - смотрение порнографических фильмов. Он предавался этому в служебном своём кабинете, прежде заперев дверь на ключ и нацепив на голову наушники. При всём том он панически боялся своей  жены, дамы суровой, мстительной и к тому же видевшей его насквозь, как она о себе думала.

         Газаев явился без промедления, и тотчас взял его в оборот. Он требовал, чтобы тот, используя всё своё влияние, помог бы вытащить сына из КПЗ - это задача первая. А вторая – это, вообще, постараться заморочить дело и, в конечном итоге, свести его на нет. Как уж это он провернёт, его не касается. 

         - Но, дорогой мой, - вжавшись в кресло, лепетал прокурор, - это решительно невозможно.

         - Что значит невозможно?! – подскочил Рафик Тимурович. – Ты прокурор или ты тряпка? Помнишь, когда что-то тебе бывало нужно, ты хоть раз слыхал от меня это слово?.. Короче, я не желаю слышать никаких «невозможно»!

         - Но ты же знаешь…

         - Ничего я не знаю, и знать не хочу! – оборвал Газаев. – А, как если бы это был твой Пашка? Кстати говоря, я слыхал, он у тебя тоже по краешку ходит… я даже что-то слыхал про наркотики.

         Прокурор даже нечаянно всхлипнул и поморщился. Газаев был столь неделикатен, что нанёс ему удар в самую уязвимую точку. Действительно, его младший давно катился по наклонной. А тут ещё связался с каким-то отребьем и, кажется, подсел на наркотики. По правде сказать, он и сам его отчасти побаивался, а особенно, когда тот бывал буен.

         - Но Костомаров (новый начальник милиции), ты же его знаешь, - жалобно бормотал Дмитрий Валентинович, наливая себе из графина воды. – Да, стоит мне только заикнуться, он такую бучу поднимет. Вон, в прошлый четверг, у мэра на совещании, он там разве только пальцем в меня не тыкал. А тут такое…

         - Да, что мне твоё совещание?! По боку Костомарова. В конце концов, можно и на него найти управу.

         - Да, как же, – заворочался в кресле прокурор. - У него, говорят, своя рука в министерстве. Опять же, вон и газетчики уже поднялись.

         - Плевать на газетчиков! Газетчики – это уже моя забота. Да, пошевелись же ты, чёрт бы тебя побрал! Знаешь ведь, за мной не пропадёт...

         Битый час Газаев уламывал размягчённого от страха прокурора. Пускал в ход и лесть, и угрозы, однако, добился очень немного. Тот, впрочем, пообещал ему замолвить словечко в суде, - там у него были свои люди, - чтобы хоть на период следствия обошлось без ареста. Не бог весть, какая услуга, но это уже кое-что. Правда, Нарышкин намекнул, что, мол, в суде даже и для него, прокурора, никто за красивые глазки ничего делать не станет, и что ему, Газаеву, это выйдет в копеечку.

         - А я что, по-твоему, первый день на свет народился? – хмуро огрызнулся Газаев. Его не удовлетворяли туманные обещания прокурора. Ну, да хоть за что-то зацепиться. 
От прокурора Газаев отправился в милицию, с тем, чтобы повидаться с сыном. Но добиться свидания ему так и не удалось - следователь оказался где-то на выезде, а без него, никто не захотел с ним даже разговаривать.

          Из милиции он помчался к своей бывшей жене, памятуя о плачевном её состоянии...
               
                __________ 

          А в бухгалтерии тем временем шла работа. Крапивин проверял и перепроверял счета, сопоставлял их с накладными, а все расхождения выписывал себе на отдельный листок.

          Девушки вели себя тихо, не было слышно и Маргариты Александровны - она всё что-то щёлкала на компьютере и шелестела бумагами. Одно было неудобно – это, когда кто-либо выходил или входил, Крапивину приходилось каждый раз вставать и отодвигать стул – мелочь, мешавшая сосредоточиться, хотя он к этому скоро привык и вставал уже почти механически, не выключаясь из, что называется, процесса.

          Гораздо больше его отвлекал простуженный паренёк. Он почти беспрерывно хрюкал носом и производил звуки, словно бы чем-то давится или пытается проглотить. Этим он провоцировал смешки девушек, на которые реагировал всегда одинаково – то есть, пускался в унылые объяснения относительно своей простуды, подробно перечисляя все какие у него были симптомы. Довольно странный малый.

          Крапивин с трудом сдерживал себя, чтобы не посоветовать ему, выйти, наконец, в коридор, или куда там ещё, и хорошенько прочистить нос. Но как бы то ни было работа двигалась. Правда, не так скоро, как бы хотелось. Сверх всего ему приходилось каждую цифру сверять со своими данными, а порой и возвращаться к уже пройденному. С непривычки уже к обеду у него зарябило в глазах, голова сделалась чугунной и отказывалась работать.

          К тому же в бухгалтерии было душно, потому что кондиционер Маргарита Александровна включать запрещала, - у неё была, видите ли, на него аллергия, - а растворённого окна почти не чувствовалось.

          И всё же он досидел часов до трёх, – больше он выдержать не смог, - и, возвратив документы, поспешил на свежий воздух. Впрочем, на улице было ничем не лучше. Стоял необычайный зной, и  всё словно подрагивало и плыло перед глазами.

          Перейдя через дорогу, Крапивин нырнул в какой-то ресторанчик, довольно уютный, обставленный под старину и с резными панелями на стенах. Здесь царил полумрак, и было прохладно. Рубашка и лицо его моментально взмокли, так что уже вскоре ему сделалось даже зябко.

          Наскоро перекусив, он снова оказался на улице. Собрался на пляж, но ему мешала папка с документами. Тогда он придумал зайти на автовокзал и оставить её в камере хранения.

          Отсюда до пляжа было рукой подать. Но на пляже Крапивину не понравилось: невыносимая жара, толпы загорающих, да и вода была настолько тёплая и вязкая, что, если и освежала, то всего на одну лишь минуту. Окунувшись парочку раз, он оделся и ушёл.

          Собственно, идти ему было некуда, а самая мысль проторчать весь день и весь вечер в обществе хозяйки, которая к тому же, кажется, разобиделась, представлялась ему не слишком соблазнительной. Оставался город, хотя и здесь радости было мало.

          Он всё куда-то брёл, придерживаясь тенистых аллей, или садился на скамейку и подолгу сидел, рассеянно посматривая по сторонам.
В каком-то парке он наткнулся на небольшой бассейн с зеленовато-мутной водой. В нём он увидел огромную белугу. Бог знает, кто её туда посадил и зачем. Бедняга уткнулась носом в угол и так стояла, чуть-чуть пошевеливая плавниками. За те полчаса, пока Крапивин за ней наблюдал, она так и не сдвинулась с места. А рядом плавали огрызки пирожков, размокшие кусочки хлеба и фантики от конфет. Вид этой несчастной навевал тоску. Впрочем, себя он чувствовал не лучше.   
 
          А на каком-то бульваре он набрёл на колонию художников, бравшихся писать портрет с любого желающего. Разумеется, за плату. Рисовали в основном пастелью или просто карандашом. Одной из художниц, - она показалась наиболее общительной, - Крапивин позволил себя уговорить. Та усадила его на раздвижной стульчик и принялась за работу.

          Вряд ли у неё был хоть какой-нибудь талант, но зато он получил возможность пообщаться с живым человеком. Сам же портрет он потом выбросил в урну за углом, тем более, что он был списан явно с кого-то другого.

          Потом Крапивин заглянул в парикмахерскую, хотя в стрижке вовсе не нуждался. Девушка, которая его стригла, оказалась не очень-то разговорчивой. И всё же было лучше, пока она молчала. Потому, что, как только она открыла рот, ему и самому расхотелось общаться. От её жаргонных словечек у него невольно перекашивалось лицо, а во рту появлялся горьковатый привкус. К счастью, ничего ужасного с его головой она не сделала, спасибо и на том.

          Из парикмахерской он прямиком отправился на автобусную остановку, но по дороге почувствовал жажду и повернул к знакомому кафе. Он собирался пробыть там совсем недолго.   

          Елена в этот день не работала, зато была на своём посту полная, сердитая дама, видимо, хозяйка кафе. Её рыжий гребень высовывался из-за витрины, тогда как её самой почти не было видно.   

          Свободных столиков не оказалось, и Крапивин подсел к одному пареньку, уныло потягивающему пиво. Тот даже не взглянул в его сторону.

          Крапивин заказал себе бутерброд с сыром и пару бутылочек черничного напитка. Когда он принялся за бутерброд, его сосед вдруг ожил и начал тоскливо вздыхать. Затем он понёс такую околесицу, что ничего решительно нельзя было разобрать. Он говорил о каком-то своём дружке, жаловался на его непостоянство… Нет, с ним было явно что-то не так: эти жеманные жесты, манера как-то по-бабьи заводить глаза. Ко всему прочему, у него был срывающийся, петушиный голосок  - очень неприятный для слуха. Наконец он умолк, но, выждав паузу, вдруг объявил, что он «голубой».

          Крапивин был поражён. Он огляделся по сторонам, раздумывая, не пересесть ли за другой столик. Не то, чтобы он был непримиримым поборником чужой нравственности, но подобная публика всегда внушала ему брезгливость – тут уж он ничего с собой поделать не мог. Но пересаживаться было некуда, поэтому приходилось сидеть и выслушивать жалобы своего странного соседа.

          Тот, впрочем, внезапно умолк и погрузился в раздумье. Крапивин даже попытался его приободрить, но всё это было так неестественно, с такой натяжкой, что ему и самому сделалось неловко. В конце концов, он отвернулся и сделал вид, что заинтересовался компанией девушек, шумно отмечавших какое-то событие. Те с чем-то поздравляли друг друга, говорили проникновенные тосты, а под конец даже усиливались запеть, хотя им мешала гремевшая музыка.   

          А его сосед посидел ещё немного, потом встал и удалился. Проводив его взглядом, Крапивин облегчённо вздохнул.

                (Продолжение следует) http://proza.ru/2010/05/25/227