Глава 3. Судьбы скрещенье

"Но книга жизни подошла к странице,
Которая дороже всех святынь.
Сейчас должно написанное сбыться,
Пускай же сбудется оно. Аминь."
           Пастернак, "Гефсиманский сад"


Повсюду были слышны голоса людей. Жизнь, некоторое время дремавшая и словно покинувшая Деспотию на одну ночь, вновь заколыхалась. Солнце согревало безвидную землю зараженной страны. Перед Омаром и Уваром вздымались столбы пыли, горевшие в лучах раскаленной звезды. Они направлялись на восток города, где жили их общие родственники, срочно нуждавшиеся в людской помощи. Омар, потревоженный и усталый, так и не удосужился спросить по какой причине его вынудили немедленно прибыть к ним. Спешивший Увар, взволнованный чем-то серьезным, что подтверждалось его явно беспокойным покрасневшим лицом, даже не дал писцу основательно подумать - «не время сейчас задавать вопросы, торопиться надо», прозвучало из его уст.

После долгой паузы, во время которой не было произнесено ни единого слова, Омар все-таки решился спросить:
- Увар, друг мой, куда же мы направляемся? Я понимаю, что дело серьезное, но не мог бы ты мне объяснить что происходит?
- Беда, Омар, беда... - отвечал он в спешке, - нам нужно скорее прибыть к Нитокис и Тефут. Они больны, очень больны.
- Что с ними? Они повстречали дикого зверя? Или выпили отравленной воды? Не скрывай, мне должно знать об этом.
- Омар, я позвал тебя, поскольку ты единственный из наших близких, кто разбирается в науках. Ты - сведущий человек, и этим полезен. Но поскольку я сам, Омар, ничего не понимаю в этом, то и не могу объяснить причину наших опасений. Я лишь могу сказать, что им плохо, они явно больны. Им нужна помощь. Твоя помощь.

Учитывая все происходящее вокруг - и в особенности те слухи о красной смерти, о которых знал только он, - Омар понимал, что обязан был быть очень осторожным, даже в употреблении слов. Он ни на секунду не сомневался в том, чем заражены его родственники. Он даже был практически уверен, что помочь ничем не сможет. Ему просто хотелось увидеть это - болезнь, о которой так много говорят наверху и о которой абсолютно ничего не известно внизу. Если во власти царила неопределенность, то в народе - страх.

- Послушай, - продумывая каждое слово, начал Омар, - успокойся. Своей нервозностью ты только запутываешь и себя, и меня. Я понимаю, что с ними нечто дурное, но ты хотя бы скажи -  в какой момент заболели Нитокис и Тефут?
- Я сейчас не припомню точных деталей. Кажется, впервые они почувствовали себя нехорошо, когда пришли от свинопаса. Они взяли свинью для праздника, который был в тот день, для ритуальный жертвоприношений. Да! Скорее всего  тогда они и заболели. Ко мне еще подошла Нитокис и сказала: «Увар, мне сегодня не нездоровиться». Точно! Проклятые свиньи, я ведь каждый раз повторял, что с этими нечистыми животными нельзя связываться. Этим плохо кончилось. Как знал!
- Не торопись с выводами, - перебил его Омар, - во всем будем разбираться на месте. Главное, что мы определили тот день, когда это произошло. Уже большое завоевание.
- Ну да, ну да, - согласился Увар и продолжил стремительно идти к дому родственников, истекая скользким потом.

С одной стороны, авантюра, в которую втягивали Омара, нравилась ему все больше и больше. И прежде всего тем, что появлялись хоть какие-нибудь зацепки. После встречи с властью ему стало ясно, что беда пришла. После встречи с Уваром, он понял, что в причинах беды можно разобраться. Во всяком случае, идя к Нитокис и Тефут, Омар надеялся расставить все точки над «и». Однако, с другой стороны, легкий трепет не покидал его. Оно и не удивительно. Верховная власть несколько раз повторила, что будет расправляться с теми, кто распространяет слухи о болезни. Более того, бороться со всеми, кто оказался тем или иным образом причастен к больным. Такая перспектива, разумеется, пугала писца. А что если вдруг, связавшись со своими зараженными дальними родственниками, Омар и сам попадет под подозрение? Что если, договорившись с властью, он этот договор нарушит? И тем не менее отступать было нельзя. Родная кровь в Деспотии значила нечто большее, чем родная власть. Путь был выбран и стал делом совести.

Через несколько часов они пешим ходом добрались до намеченной цели. Увар изрядно торопился, и это было заметно со стороны.

- Стой, Увар, подожди секундочку. Я сильно утомился.
- Я сбегаю в дом и принесу тебе воды, - бодро ответил он, чем слегка пристыдил Омара.

Пока Увар самозабвенно выполнял самим же на себя возложенный долг, писец набирался сил. Он присел на мелкий песочек, который тут же захрустел под ним. Омар никогда не совершал таких длительных прогулок - да и чего уж там говорить, вообще не часто выбирался куда-либо. Ему вдруг показалось, что он зажил настоящей жизнью. Невзирая на сомнения, регулярно посещавшие его, и на любовь к отстраненности и уединению, последние дни доказали, что история пишется не только на бумаге, с которой он охотно имел дело, но и пишется здесь, на земле. Он чувствовал, что приближается к чему-то значительному, но контуры этого значительного еще не проявлялись.

Увар вышел из дома сам не свой - раздражение и отчаяние заиграли на его пунцовом лице. Заметивший разительные изменения в поведении друга, Омар резко встал и подошел к нему:
- Что случилось? - забыв о воде, растревожился писец.
- Они мертвы, Омар, все... Мы не успели, - сквозь боль и слезы заговорил Увар. Но не успев начать, он моментально прервался, поскольку писец тотчас же поднялся с колен и побежал в дом.

Внутри носился боевитый запах смерти. То, что увидел Омар сейчас было в несколько раз чудовищнее того, что когда-то лицезрел его ученик. Созерцание смерти всегда мучительно, но созерцание смерти близких - это по ту сторону боли и страданий. Омар, сознавая, что долго задерживаться в стенах дома не следует и что таинственная болезнь может атаковать и его, не медля выбежал на улицу. Он подсел к Увару, который уже не издавал ни единого звука, а только молча смотрел в землю, и по-дружески обнял его.

- Мы должны это как-то пережить... - назидательно произнес писец, - я понимаю, что это трудно, но в таких условиях иначе не бывает.
- Что это? Что это было? - тревожился его друг.
Помня о том, что говорить о красной смерти не дозволено, Омар мягко уклонился от вопроса:
- Я не врач, я не могу судить об этом. Но обещаю тебе, что не успокоюсь, пока не разузнаю это.
- Что ты намереваешься сделать?
- Сходить к свинопасу.

Расследование, за которое взялся Омар, не сулило ему ничего хорошего, однако цель, которую он поставил перед собой, оправдывала любые средства. В Деспотии ходила такая пословица: только безумец вступит в разговор со свинопасом! Действительно, свинопасы жили своей жизнью, с одной стороны, имея те же права, что и у всех, но с другой, пребывая в статусе изгоев. С ними не разговаривали, с ними не дружили, а уж о брачных связях речь вообще не заходила - это приравнивалось к пороку. Время от времени к свинопасам, которые селились на самых не застроенных участках городов, приходили жители, с безмолвной просьбой дать им свинью на время праздника. Жестом они указывали на выбранную свинью и, отдав за нее необходимую денежную сумму, возвращались домой. Но происходило это весьма редко, поскольку в Деспотии в соседних государствах свинья считалась грязным неопрятным животным, которое и в пищу употреблять нельзя, и даже приносить в жертву. И только в этот редкий, исключительный день - праздник, посвященный богу великой реки -  к ним наведывались деспотийцы. Сами свинопасы отнюдь не противились своему статусу, ибо издревле привыкли жить несколько отдельно от остальных. Они женились только друг на друге, устраивали праздники, так сказать, общинно, поэтому мыслей о притеснении никогда не возникало. Да и о каком притеснении могла идти речь, когда общественные отношения регулировала традиция? Как писцу не суждено было в жизни встретить свинопаса, так и наоборот. Однако обстоятельства вынудили Омара эту традицию немного видоизменить. Невольно, разумеется.

Он отправился в южную часть города, дабы встретиться с тем свинопасом, у которого побывала покойная Нитокис. Перед ним стояла цель разобраться в безумии, происходившем вокруг. Омар понимал, что идет на прямое нарушение общественных норм, поскольку намеревался заговорить со свинопасом. Но это было уже не только делом государственным, но и личным: после смерти родных ему уже ничего не пугало. Он тешил себя мыслью, что после встречи с городским правителем его жизнь кардинально изменилась, и о былом покое уже не может быть и речи. И если уж он фатально погряз в государственных интригах, то его риск становился менее значимым. Ведь риск пугает своими последствиями, а в его ситуации последствия были предрешены. Омар когда-то читал о своеобразной культуре свинопасов и даже своей уникальной религии. Нет, конечно же, в основе своей они ничем не отличались от остальных - даже, напротив, только подтверждали государственный тезис о том, что «любой деспотиец, богатый он или бедный, вельможа или свинопас, исповедует единую веру в богов и своего Верховного Правителя». Разница крылась в мелочах: свинопасы вели менее суетный образ жизни, скупой на праздность и удовольствия и отрешенный от политических дел в стране. Их не трогала власть, а они честно и безропотно платили налоги. Но главное, что вспомнил Омар по дороге заключалось в другом: в его памяти заискрилась история об одном свинопасе, пожелавшем изменить свою положение и буквально взбунтовавшимся. Эту легенду он перечитывал совсем недавно, и она была ему лично близка. «Быть может не все они такие, какими их описывают. Если один пожелал пойти против традиций, то почему же остальные не смогут?» - промчалось в его голове. Впрочем, ни о каком бунте он не помышлял, просто сомнения в общественном устройстве, как и всегда, не отпускали его. Он знал, что такое положение вещей сложилось еще во времена праведных предков, но не понимал, почему оно не подвергалось изменениям. Он не шел против чего-то, он просто хотел задуматься над чем-то. И вот ему предстояло пройти проверку, первое нарушение законов было не за горами.

Свиньи паслись на полях, специально отведенных для свинопасов. Дул легкий ветерок, солнце лениво клонилось ко сну. Пастух стоял со своей дочкой и о чем-то доверительно переговаривался.

- Как ты себя сегодня чувствуешь? Голова перестала болеть? - спросил свинопас.
- Не беспокойся, папа, все в прядке. Вчера еще немного подташнивало, а нынче уже много лучше, - ответила дочка.
- Сальма, как же мне не беспокоиться, коли ты у меня одна? Больше никого нет, ты - единственная моя драгоценность.
- Папа...
- Я знаю, что надоел тебе тем, что беспрестанно это повторяю. Но пойми, после смерти мамы нам придется нелегко.
- Мы как-нибудь справимся, я уверена.
- Простодушная моя Сальма, как же ты наивна. Но боги милостивы, они помогут нам, я верю.
Свинопас отошел в сторонку, чтобы оглядеться, а затем неуверенно вернулся к дочке, точно желая сказать что-то важное, но не решаясь это сделать до конца.
- Сальма, дочка, помнишь я как-то рассказывал тебе об одной пропавшей свинье?
- Да, конечно, папа.
- Я тогда еще сильно переживал из-за ее пропажи. И знаешь почему? Как тебе сказать... Вот если ты лишаешься стаи свиней, ты огорчаешься за себя - дескать, как же так, теперь я остался без того, что меня кормит! А когда лишаешься одной, то огорчаешься за нее. Ах какая же она у меня была жирная! Как жаль, что я ее лишился... Ты меня понимаешь?
- Да, папа.
- Так вот, пойми, ты у меня осталась одна. И я не переживу, если еще и ты покинешь меня, как мама. Не болей, следи за здоровьем!
- Папа, ну что ты? Я же все-таки не свинья, - улыбнулась она.

Видя эту идиллическую картину издалека, Омар не спешил подойти к ним. Он заметно робел и колебался. Какое слово подобрать? С чего начать разговор? И как сам пастух воспримет этот жест? Но медлить было нельзя - все-таки в таких вопросах каждая минута решает все. Кроме того, неумолимо наступал вечер.

- Мир вам! - начал Омар, подступив к свинопасу. Его дочка отошла в сторонку, чтобы не мешать двум взрослым людям говорить друг с другом. К слову, Сальма даже сразу и не поняла, что к ее отцу обратился человек из другого слоя, Омар все-таки выглядел весьма бедно.
- И тебе мир! - ответил свинопас, недоуменно поглядев на своего собеседника, - Вы ведь не свинопас, не так ли?
- Нет, не свинопас.
- Так что же заставило вас заговорить со мной, милый друг?
- Я пришел к вам, чтобы разобраться в одной истории, - неровно говоря, начал Омар, - Мои родственники мертвы. И я хотел бы узнать почему.
- Кажется, вы меня спутали с врачом. Они на более привилегированном положении, и с ними есть о чем говорить. С нами же...
- Послушайте, - перебил его Омар, - давайте говорить откровенно. Таинственная болезнь охватила страну. Гибнут люди и, полагаю, вам это известно.
Свинопас жалостно посмотрел на свою дочку и, повысив тон, сказал:
- И что вам от меня надо?
- Может быть, вам известно что-нибудь большее, чем мне...
- Нам ничего не известно! - крикнул свинопас, - это вам должно быть известно, вы же у нас живете в городе! Все знаете, все слышите, все понимаете!
- Я всего лишь хочу доверительно поговорить, не серчайте.
- А что вы хотели? Чтобы я вас угостил хлебом и мясом? Обогрел дома? - не унимался старик.
Сальма, заметившая, что ее отец перешел на повышенный тон, не могла оставаться в стороне. Она подбежала к говорящим и смело вмешалась в их разговор:
- Папа, зачем ты кричишь?
- Мне нечего вам сказать, - не замечая уговоров дочки, продолжал свинопас, - уходите!
- Я просто хотел узнать насчет смертей... - подавленно сказал Омар.
Сальма, стоявшая в стороне от незнакомца и смотревшая только на своего папу, впервые решила повернуться в сторону Омара. Ее взор моментально прилепился к нему.
- Смертей? В последнее время среди нас начали гибнуть люди...
- Что ты говоришь, дочка? - придя в себя, накинулся на Сальму свинопас, - не слушайте ее, никаких смертей не было.
- Были! И ведь у вас тоже, милый человек, они были? Были! Я вижу по вашим глазам. Иначе вы не пришли бы к нам. Вам нужна помощь, я чувствую это.
Растерявшийся писец не знал что и ответить. Во-первых, он никогда до этого не вступал в диалог с простолюдинкой, а во-вторых, ее настойчивость несколько испугала его. Он всмотрелся в нее и заметил в ее глазах не только желание помочь и разобраться, но и нечто таинственное и привлекательное, что есть во многих женщинах и что открывается только влюбленным.

- Девушка, о какой помощи вы говорите? - ласково обратился Омар к Сальме. Ее черные волосы были коротко подстрижены и кудрями развивались в разные стороны. Смуглое лицо говорило о ее каждодневных прогулках под солнцем, а карие глаза только подчеркивали южное происхождение. Переживая и нервничая, она жмурилась и сердобольно склоняла голову, точно говоря: "Если вам худо, я охотно приду на помощь". Филантропия сквозила в ее движениях, оформляясь в конкретные слова.
- Вам плохо. Пойдемте в наш дом, я накормлю вас.
- Сальма, что ты говоришь? - разгневался свинопас, - нам не положено приглашать чужаков к себе! - и, повернувшись к Омару, продолжил, - Она переутомилась сегодня. Не обращайте внимания.
- Нет, постойте, - перебил писец, - девушка, вы сказали, что среди вас гибнут люди? Вы знаете почему?
- Если бы мы знали, стали бы мы так переживать! Разве сами не видите? - Сальма обидчиво посмотрела на писца.
- Так или иначе, я пришел, чтобы разобраться. В нашей стране происходит что-то невообразимое, и пока я не могу зацепиться хоть за одну ниточку.
- Пойдемте же к нам, милый друг, мы накормим вас! Разве можно думать о чем-то на голодный желудок! - игриво произнесла она.

Сомневаться долго писец не стал: он действительно устал после насыщенного событиями дня, да и компания девушки, право слово, его необычайно радовала. Нет, говорить о любви или каком-либо ином чувстве было преждевременно, поскольку сам Омар ничего о нем не знал и испытать его внезапно не имел возможности. Он столкнулся с женским великодушием впервые, и это его непомерно поразило. Девушка не боялась, охотно говорила с ним, вольно передвигаясь, словно не чувствуя над собой какой-то власти. Омару доводилось видеть действительно свободных людей, но и они через какое-то время встраивались в социальную иерархию, неизбежно стирая свои индивидуальные черты. За Сальмой этого совершенно не виделось - более того, ее "изгойский" статус как будто добавлял ей еще свободы, не заставлял нести ответственность перед другими слоями населения. Сальма была воспитана как вольная птица, жаждущая парить в небесах и дышать воздухом свободы. Все это безусловно притягало Омара, как и все новое, что неожиданно сваливается на человека. Он однозначно решил познакомиться с ней поближе, хотя и знал, к каким чреватым последствиям это может привести. Но границу риска, как мы знаем, он уже пересек, и бояться ему оставалось, прежде всего, своей нерешительности. После встречи с Сальмой и этот страх сошел на нет.

Жили свинопасы безбедно, но и о роскоши могли только мечтать. Еда у них была всегда, но всего остального не доставало. Например, не всякие предметы быта им разрешалось покупать на рынке по бессмысленной, но укоренившейся причине: мол, имея непосредственную связь с грязными животными, они навечно прогневали богов. Поэтому ни папирусы, ни чистую одежду им не продавали. Однако они отнюдь не жаловались, довольствуясь тем, что они имели. Собственно, это проявлялось в их гостеприимстве - свинопасы долго засиживались друг у друга и угощали вкусной едой. Сальма, как подобает будущей хозяйке, также радушно приняла незнакомца. Она любезно положила на стол кусочки хлеба, несколько персиков, заранее припасенных для таких случаев, и одну грушу - прямо в руки Омару. Писец был весьма изумлен таким отношением к гостю и даже сразу не решался есть, колеблясь, как неопытный юнец.

- Так вы хотите узнать о болезни, которая охватила нашу страну? - свинопас насупился и присел рядом с Омаром.
- А откуда вам известно, что это болезнь? - строго сказал писец.
- Не будьте наивным! Это ясно даже свинопасу. Просто мы молчим об этом, чтобы не возмущать власть своим поведением, но разве это не видно? Оглянитесь! Пройдитесь по улицам города, и вы заметите, как страдания накатываются повсюду.
- Но что это за болезнь?
- А кто его знает? Всякое говорят. Не знаешь, кому и верить. Давеча мой друг сообщил мне, что заражаются те, кто боится. А боятся нынче многие.
- Глубокомысленный вывод, да. Но все-таки, есть же источник.
Сальма, подсевшая к Омару слева - там, что писец оказался между двух огней, - взяла в руки персик, но есть не стала. Всмотревшись в него, без особого интереса, она начала рассуждать вслух, будто никого не замечая:
- Нет, никакого источника болезни нет. Как и болезни нет. Есть только смерть, множество смертей, бесчисленное число. И никто не в силах объяснить причину.
- Как же так? Смерть без болезни?
- А как люди умирают в тюрьмах, без болезни? - импульсивно заговорила Сальма, - Отчего они умирают? От того, что жизни там нет. И свободы нет. Там есть только стены, которые давят на него, сламывают и убивают. Какая болезнь? Так же и у нас в стране.
- Дочка! - попытался перебить ее отец, но напрасно. По всему было видно, что Сальма завелась и что ее задели последние события за живое так, что молчание в ее намерение не входило.
- А что? Разве не так? Разве это не тюрьма?
- Все девушки в раннем возрасте хотят сломать судьбу, - философски обратился свинопас к Омару, - пока сама судьба не научит их сдерживать свое сумасбродство.
- Сальма, - обратился к ней по имени Омар, - что больше всего в жизни вас огорчает?
Замерев, она серьезно задумалась, и было видно, что такой вопрос ей задавали первый раз в жизни.
- Может быть, лицемерие, - посмотрела она в пол.
- Тогда позвольте мне не лицемерить и сказать правду: ваш энтузиазм привлекателен. Вы очень интересный человек.
Сальма покрылась краской. Отец же, напротив, улыбнулся, предчувствуя успех.
- Мне кажется, - продолжал он, - что мы могли бы... Я мог бы пригласить вас... Прогуляться вдоль великой реки.

Голос Омара задрожал от волнения. Простые слова всегда сложно произносить, особенно когда ситуация сама просит их произнести. Активность Сальмы, - она то вставала и собирала еду в корзинки, то садилась и пристрастно вступала в диалог, - задела все существо Омара сразу же после ее великолепных слов о тюрьме, в которой они живут. Писец знал множество легенд, но подобную аллегорию - впервые. Он ощущал себя в клетке каждый раз, когда оставался один, зажимала его и над ним стоящая власть, и определенные правила и нормы, да и само однообразие вещей. Смотря на Сальму, он думал не только о ее красоте, которую внезапно обнаружил, приглядевшись с симпатией, но и о ее душевном устройстве. Все говорило о том, что Сальма - родственная душа. Оставалось только это доказать. Но это-то как раз самое сложное. История нас учит тому, что история нас ничему не учит. И всякий раз, когда Омару предстояло заговорить серьезно, он долго настраивался, а в результате жутко плошал. Дрожь в коленях - наименее страшное, что могло с ним произойти. Заикание - вот что угрожало более всего тому, чтобы пригласить Сальму на прогулку. А ведь та была согласна на все, что прояснилось уже с первых минут знакомства, когда она оживленно заговорила с Омаром. Оставалось только подобрать необходимые слова.

- Я думаю, - подбирал слова он, - что так будет лучше понять...
- Конечно, почему бы и нет? - Сальма посмотрела на отца, и тот одобрительно кивнул.

За сентиментальными беседами совсем забылась ключевая - о болезнях. Ясно было, что она не решена и решение придет не скоро. Болезнь широкими шагами ступала по землям Деспотии, беспощадно убивая людей, случайно попавшихся под ее холодный меч правосудия. Но жизнь деспотийцев разделилась ровно на две части: в одной они заражались боязнью смерти, в другой жаждой жизни и любви. Омар, никогда не испытывавший симпатии к противоположному полу, вдруг осознал, чего ему не хватало все эти годы. Нет, о пошлости не могло быть и речи. Это чувство давало цель, стимул, разного рода мотивацию. Зачем что-то производить, когда оно тебе не принадлежит? Зачем страдать, если своим страданием ты ничего не искупаешь? Теперь то, ради чего Омар готов был жертвовать, появилось раз и навсегда. Во всяком случае, так ему думалось в данную секунду, - что, разумеется, не удивительно. Всякий влюбленный считает, что его любовь - первая и последняя. Однако жизнь испытывает не только это преждевременное убеждение, но и веру в любовь. Только так она рождается, - в муках и страданиях. Омар пока не помышлял о своем будущем, но уже грезил настоящим - практически так же, как когда-то грезил о раскрытии мифа о камне. Но отличие было разительным: миф не открывался ему, Сальма же немедленно пошла навстречу.

- Сальма, ты чувствуешь себя свободной? - прервал длительное молчание Омар философским вопросом. Они гуляли вдоль реки и долгое время не могли друг другу ничего сказать. Свобода, о которой он так часто рассуждал и которую почувствовал рядом с ней, стала предметом разговора совершенно не случайно. К этому все шло, к этому подводил Сальму сам Омар.
- Не знаю даже, - засмеялась она.
- Вот сейчас ты свободна?
- А почему бы и нет? - игриво ответила Сальма.
Омару льстила простодушная смущенность собеседницы. Когда было нужно, она могла показать решительность, в остальных же ситуациях застенчивость была главенствующей ноткой ее характера. Во всяком случая рядом с мужчиной.
- Сальма, дорогая Сальма! - в сердцах воскликнул писец. Эмоциональность никогда ему не была присуща. Впрочем, до этого случая к ней никогда обращаться не приходилось, - Когда-нибудь, когда придет время, я расскажу тебе историю об одном свинопасе, который пошел против всего, даже против богов, чтобы доказать существование свободы...
- Поэтому тебя так заинтересовали мы?
- Не только. Но в вас что-то есть. Какое-то волевое начало, которое сыграет еще свою роль. Или не сыграет...
- А что есть во мне?
- Сальма, в тебе я сразу заметил несгибаемую волю. Ты так рьяно стала биться за правду, когда твой отец все отрицал, - перешел на шутливый тон Омар, - что привлекла внимание незамедлительно.
- Как ты думаешь, мы победим болезнь?
- Мы даже не знаем, с чем имеем дело.
- Но хотя бы она нас не победит?
- Человека можно убить, но человека нельзя победить, говорил один мудрец. У нас есть надежда, - Омар подошел ближе к Сальме и положил свою тяжелую руку ей на плечо.
- На что? - смущенно спросила она.
- На то, что мы будем жить.
- А стоит ли жить, когда все умирают?
- Не стоит умирать, когда все живут! - Омар остановился, плотно обхватил руками Сальму и робко, неуверенно продолжил, - Сальма, скажите, что для вас настоящая жизнь?
- Не знаю даже, - покраснев, сказала она.
- А я, кажется, с недавних пор узнал.

Омару трудно было подступиться к Сальме чисто психологически, поскольку в любовных делах ему очень не доставало опыта. В это мгновение, когда он посмотрел ей в глаза и заговорил о настоящей жизни, все остальные треволнения рассеялись, будто их и не было. Как и всякий влюбленный человек забывает обо всех несчастьях на свете, так и Омар пребывал в сентиментальном забытии. Ему хотелось поцеловать Сальму, но стеснение не давало ему сделать шаг в направлении осуществления желаемого.

- Становится холодновато, - томно произнесла она и скрестила руки. Было заметно, что ее лицо зарумянилось, и Омар отметил про себя: «Она волнуется так же как и я, так что же я останавливаюсь?»
- Не беспокойся. Моя любовь тебя согреет, - писец прекрасно осознавал, что говорит глупости, однако ни одно слово не могло передать то чувство, что вспыхнуло между ними. Они поцеловались, и их поцелуй ознаменовал нечто новое в жизни писца и свинопаски.
- Как ты думаешь, нам позволят любить друг друга? - спросила она.
- А разве можно запретить любить?
- У нас в стране можно все... - отчаявшись, Сальма уронила голову ему на плечо.
- Но только не это.
- Почему ты так считаешь?
- Потому что здесь тебя могут раздавить, могут ободрать, сравнять с землей. Но запретить любить - никогда!
- Все-таки есть что-то человеческое в нашей стране.
- Да, в ней очень много человеческого. А вот в людях - мало.
- Нужно искать человека в человеке? - улыбнулась она.
- Мы уже нашли, нам нечего опасаться.