Дорогая цена

Из охотников их выгнали всех троих разом и в один вечер, решив этот вопрос на правлении общества и не созывая для этого собрания всего коллектива. Да и не нужно было этого сборища, ибо поступок, который они совершили, никакому оправданию не подлежал. Они – злостные браконьеры, нанесшие непоправимый урон природным ресурсам и местной фауне, а значит, согласно уставу должны быть из общества охотников исключены. Это своего рода закон, и его нужно было выполнить, несмотря на то, что бедняги и без того были уже жестоко наказаны. Стоя перед членами правления, они вызывали у них жалость, сочувствие и даже сострадание, поэтому никто особо их не ругал и настойчиво не воспитывал. Просто все собрались, объявили повестку дня и формально вынесли решение. Все это оформили соответствующим образом через протокол и спешно разбежались по домам. Все объяснялось тем, что виновники к тому времени были очень тяжело больны.

В тот январский в меру морозный денек Петька легко скользил по заснеженному лесу на новеньких таежных лыжах, привезенных накануне ему в подарок дальним кировским родственником. Он давно мечтал о таких, и вот, наконец, получил их совершенно неожиданно для себя. Лыжи были широкими и короткими, многослойными и клееными, с прочной платформой под подошву. На скользящей плоскости не было ни единой задирины, вся поверхность идеально отшлифована и матово поблескивала слегка розоватым оттенком. Здоровая текстура древесины хорошо просматривалась, и Петька, изучая лыжи, не нашел в ней никаких изъянов. Целый день он колдовал над ними, по несколько раз разогревая паяльной лампой и тщательно втирая в дерево пропиточную смолу, прилаживая и подгоняя крепления под свою охотничью обувь и обрабатывая боковые кромки носков эпоксидкой для пущей защиты от задиров о кусты и сучья валежника. Ему не терпелось скорее встать на лыжи и пуститься в далекое лесное путешествие по своим охотничьим угодьям, переходя от избушки к избушке с легкостью и очень быстро. Старые тяжелые самодельные, подбитые изношенным лосиным камусом, он в первый же вечер без сожаления выбросил на мусорку, хотя они и служили ему верой и правдой ох какое долгое время.
И вот сейчас он, шустро перебирая ногами и умело обходя попадающиеся на пути препятствия, несся к ближайшему зимовью без остановок и перекуров с туго набитым рюкзаком и ружьем за спиной, слегка упираясь на простую палку одной только правой рукой. Он рассчитывал накоротке добраться до места, бросить там поклажу и уже налегке побродить по любимым угодьям, потропить зайчика или надыбать на кормежке черного с пепельной сединой бородатого глухаря. Лыжи бежали ходко, то ли хрустел, то ли азартно поскрипывал под ними устоявшийся упругий снежок, скользя по зеленой лакированной поверхности, играючи гонялись друг за другом мелкие осколки настовой корки. Петька был доволен и весел, ворочая головой по сторонам, глубоко глотал здоровый таежный воздух, подкрепленный легким морозцем, и озорно сбивал палкой с еловых и пихтовых лап снежные скопления. «Я освобождаю их из снежного плена», — по-детски дурачась, говорил сам себе охотник и лихо уворачивался от сваливающихся ему чуть ли не на голову белых рассыпающихся комьев. Под горку он скатывался с ветерком, умело лавируя между деревьев и выворотней, а на подъем забирался аккуратной ёлочкой и тоже почти бегом. Он прошел уже больше половины пути и с большим удовольствием отмечал, что еще совсем не устал. «Да, — думал он. — Хорошее снаряжение – залог большого успеха. Не зря все-таки об этом говорят».
По пути скоро должна была быть свежая лесосека, на которой стоял добротный бал;к на полозьях для лесорубов. Он был оставлен там, хотя бригада уже перебралась на другое место. Видимо пока еще не успели перебросить в новый район это временное жилище, и именно в нем Петька собирался тормознуться и сделать небольшой перекус. Все-таки там есть стол, лавки, на печке чаек можно за несколько минут согреть. Все лучше, нежели в сугробе топтаться. Но чем ближе к лесосеке, тем яснее он слышал гул работающего тракторного двигателя.
«И чего они там делают? Ведь вырубка-то уже закончилась», — подумал он и еще быстрее задвигал лыжами по снегу.
На краю огромного выруба возле балка на холостом ходу тарахтел ярко-красный приземистый трелевочник, рядом горел костер и толклись несколько мужиков. Петька приблизился к ним, снял и воткнул задками в сугроб лыжи, подошел поздороваться. Он всех их знал лично, не раз во время охоты заворачивал на делянку. Они его даже кашей своей угощали и относились по-дружески.
— Увозите? — Спросил Петька, попеременно пожимая каждому руку. — А то оставили бы. Я тут у вас частенько перекусываю мимоходом. Удобно!
— И оставили бы, — отозвались рабочие. — Да вот только шибко далеко нас перекинули нынче. Без балка там плохо, нужен он.
— Да где ж далеко-то? — Удивился Петька. — Всего через два квартала лесосека-то. Я знаю, мне лесник Михалыч говорил.
— Мало ли чего тебе Михалыч говорил, — пробурчал пожилой лесоруб. — Мы тоже туды собирались, ан и не вышло. Михалыч ему авторитет. Тоже шишка нашелся. Ты слухай его больше, Михалыча-то.
— Да он, наверное, до сих пор слова выговорить не может, — рассмеялся другой, чуть помоложе. — Все еще из штанов вытряхивает.
— А чё случилось-то? — Не понял Петька.
— А ты не слыхал? Хо-хо! Да там у нас целое кино было. Комедия, по-другому не назовешь.
— Ничё не слыхал. — Петька совсем удивился. — Да расскажите вы толком, не томите.
— Да он на днях пошел в делянку лес под вырубку клеймить. Идет себе, по стволам клеймом-то постукивает, как дед Мороз колотушкой, да прям на медвежью берлогу и напоролся. Выворотень под сугробом, а в нем дыра, из которой, как дым из трубы, пар валит. Он в аккурат клеймом-то по стволу над ним замахнулся, да так и встал, как статуя. Вот если бы долбанул покрепче, не заметив дыры-то, так беспременно бы разбудил косолапого. Ох, он бы ему дал за то, что поспать помешал! А Михалыч-то в штаны наклал да и прибег в лесничество прямо с клеймом на замахе и отвислой челюстью. Вот уж картинка была… Ржали все до упада. А он и дар речи потерял. Все только ме… да ме… А на дольше его уже и не хватает.
— Ну и чем же дело-то кончилось: — Не унимался Петька.
— А чем еще могло это кончиться? Собрались большие люди, судили-рядили, да и решили не мешать зверю досыпать до весны. Забросили нас на дальние кварталы, а эту делянку отложили на потом. Да, считай, что до лета уже.
— И пускай! — Отозвался пожилой лесоруб. — Место там высокое, сухое. Можно и летом свалить и вывезти.
— Да лес-то там уж больно хорош! Сколько лишних кубиков можно было бы сделать.
— Не жадничай. На дальних делянках лес тоже не худой, только ехать дальше. Ну, так только поменьше поспишь утречком.
Работяги умело зацепили балок к трактору, стронули его с места и, помаячив Петьке огромными меховыми рукавицами, запрыгнули в отъезжающий домик. Трелевочник уркнул, вычихнул в воздух облачко сизого вонючего дыма и покатил старым своим следом временное уютное пристанище охотника куда-то далеко-далеко на новое место.
Немного сожалея об этом, Петька растопил и вскипятил на догорающем костре котелок снега, наскоро перекусил и выпил кружку круто наслащенного чая. Событие с Михалычем изрядно насмешило его, одновременно и взволновало. Мужик-то ведь едва на морду зверю не наступил. А если бы вовремя не заметил отдушину в сугробе? Каюк бы леснику был, а в лесу бы шатун объявился. Да, дела!

Как не торопился Петька дорогой и как бы быстро не несли его лыжи, а к избушке он подкатил уже далековато за полдень. Конечно, время для охоты еще оставалось, но план, который охотник себе придумал после встречи с лесорубами, пришлось отложить на следующий день. Он оставил рюкзак в избушке, а сам, подпоясавшись уже сильно изношенным и во многих местах ремонтированным патронташем, отправился на рядовую охоту. Места здесь были хорошие. Водилось много зайцев, в густых сосновых кронах кормились мягкой питательной хвоей глухари, на часто встречающихся зарастающих вырубах любили тусоваться тетерева. Кроме них из пушных обычной была белка, часто попадала в капканы куничка, вдоль ручьев добывала мелкую рыбешку норка, а горностай или колонок вообще считались пустой дичью, засоряющей ловушки. Здесь же Петька в составе бригады отстреливал по лицензиям лосей, иногда втихаря добывал для домашнего пропитания хрупкую косулю, а вот охотиться на косолапого ему пока еще не приходилось. А как манила его эта охота! Следы-то в тайге даже на дорогах встречались ему довольно часто, а видеть зверя, как назло, просто не приходилось. А ведь жили здесь медведи, и было их даже немало. Но Петьке не везло.
К вечеру он вытропил в мелком березняке вперемежку с ельником двух зайцев, да почти случайно срезал выпорхнувшего из сугроба собравшегося там ночевать рябчика. 
Смеркалось, когда он вновь подкатил к избушке. Новых следов возле нее не было, значит, он будет сегодня здесь один. Да и мало в эту пору ходит по лесу охотников. Снег глубокий, дичь осторожная, время недобычливое. Только очень азартные да фанатично любящие это занятие все же бегут из дома в тайгу, топчут сугробы, любуются зимним лесом и слабо надеются на удачу.
Петька подвесил зверей за лапы на сучек дерева, а рябчика решил сварить и съесть за ужином. Уже почти в полной темноте он расколол несколько чурок дров на поленья, побросал их через открытую дверь в избушку и затопил печку. Он любил этот момент, когда слабые огоньки пламени в топке сначала медленно и ласково поглаживают небольшой штабелек дров, потом огонь начинает смелеть и веселиться, задразнится своим желтым языком и, обследуя приготовленное для него угощение, полезет в узкие щелки между поленьев и будет выныривать наружу уже в других местах. Вскоре, совсем разыгравшись, огонь подаст голос. Сперва робко, как для проверки щелкнет, потом повторит свои резкие хлопки, а чуть позже растрещится, затараторит безудержно, без ритма и будет так базарить пока не устанет. Разогретая печка даст мощную тягу, зашумит с легким постукиванием и начнет излучать доброе, очень нужное в этот миг для промерзшего охотника тепло. Теперь можно снять ватник, развесить просушиться верхнюю одежду и даже попробовать разуться.
Петька так и сделал. Он никуда не торопился и теперь лежал на пока еще прохладных нарах, глядя в потолок. Пламя парафиновой свечки на столе, чуть колеблясь, освещало висящий хлопьями белый куржак, и охотник с удовольствием наблюдал, как он медленно оттаивает и исчезает, оставляя на своем месте сырое пятно, курящееся едва заметным парком.
Скоро в избушке стало совсем тепло, и Петька взял в руки ведро. Нужно было принести воды и приготовить себе ужин. Он сунул босые ноги в валенки, надел шапку и выскочил на улицу. Стояла изумительно красивая зимняя ночь. Точнее не ночь, а еще просто глубокий вечер, а они в январе длинные-предлинные. Небо было усыпано яркими звездами, кажущимися необыкновенно крупными здесь, в тайге, будто молодой художник неумело набрызгал на черный фон какую-то волшебную и единственную в своем таинственном свечении краску, создав неповторимую картину колдовской сказки. Огромная луна пыталась затаиться где-то в кронах пушистых сосен, но это у нее никак не получалось. Золотой, перепутанный с серебром свет выдавал ее и лился на округу, заставляя искрится нетронутый снег и перечеркивать его на полянах расплывчатыми линиями теней от стволов деревьев. Стояла  абсолютная тишина, таинственная и завораживающая. Хотелось стоять и слушать ее долго-долго, и страшно было сделать шаг, потому что он сразу же ее бы разрушил. И шороха не было слышно вокруг. Казалось, что все умерло и просто перестало существовать.
Петька через сугроб добрался до ручья, который из-за своего шустрого нрава не замерзал даже самой лютой зимой, и набрал полное ведро воды. Снег черпался валенками, неприятно сыпался внутрь за голенища на голые ноги и тут же таял и разводил сырость.
Пока охотник разевал рот, глядя на ночные небеса, в избушке стало совсем тепло, стены и потолок просохли, а заиндевевшее оконное стекло оттаяло и заплакало. В печи гудел огонь, через поддувало на стальной лист под дверцей иногда выбрасывались горячие угольки. Они жутковато выглядывали из темноты красноватыми зрачками, потом медленно угасали и меркли.
Нехитрая охотничья похлебка из рябчика сварилась быстро и была очень вкусна. Петька наелся досыта, напился крепкого чаю и теперь, отдуваясь, лежал на нарах и обдумывал свой недавно народившийся план.

Он давно мечтал о медведе. Много читал о нем, в теории даже, наверное, неплохо знал о способах добычи этого хищника с лабаза у привады и на овсах. Охота на берлоге, пожалуй, самая опасная из всех, но и самая реальная. Убедившись, что медведь на месте, а в этом нет особого труда, можно с уверенностью надеяться на успех, только не зевай да будь осторожен, не промахнись. И вдруг тут удача сама сваливается на тебя.
Тот квартал, в котором Михалыч наткнулся на берлогу, Петька знал хорошо. Место не сказать, чтобы уж очень удобное, но хорошо тем, что оно находится далеко от обычного обходного егерского маршрута. Стрельнуть там мишку и разделать его втихаря, можно было без особых проблем. До дорог правда тоже далеко, но ведь и добыча трудов стоит. Не все же легко должно доставаться, нужно и помучиться.
Берлогу разыскивать он решил уже завтра. Петька почему-то особо и не беспокоился, что ему это не удастся. Не так уж и велика площадь квартала. Подумаешь! Два на два километра. Затески на деревьях для будущей лесосеки еще больше сузят район поисков, а там останется только разыскать остатки следов Михалыча, и все. Метелей больших не было, поэтому лесниковая тропа наверняка до конца еще не занесена и не заровнялась. Найдет Петька медвежье убежище, обязательно найдет.
Теперь надо решить, кого с собой взять. Подельники должны быть надежные, не трусы, а самое главное, не болтуны. В таком деле человек должен быть – могила. Трекнет кто-нибудь из них ненароком в толпе или выхвальнуться решит, и пиши – все пропало. И ружьё, и охота, и новые лыжи будут уже не нужны. А уж штраф так полжизни из зарплаты будут выдирать регулярно, пока не рассчитаешься.
У Петьки было с пяток кандидатов, и вот сейчас, лежа на нарах в теплой избушке, разморенный едой и горячим чаем, он очень ответственно перебирал их, взвешивал все за и против каждого.
На первом месте у него, конечно, Герка. Молодой мужик, почти ровесник, сильный, крепкий, выносливый. И браконьер уже прославленный, и в лесу, как у себя дома. Что в охоте, что в рыбалке – всегда первый. Удачлив на удивление. Дичь сама на него лезет, как по заговору какому-то. Шумных охот не любит, все больше в одиночку, на худой конец, вдвоем-втроем еще потерпит. Но не жаден, на привалах или при гулянии «на крови» все содержимое рюкзака своего вытряхнет. Ешь-пей, не жалко. Короче говоря, по всем параметрам для охоты на берлоге Герка для Петьки подходил.
Потом Леха. Тот силен, как бык, подкову разогнет. Малость угрюм и немногословен, ну так это для такого случая и подходяще. Он безотказен и послушен, больше на чужое решение надеется, нежели на свою голову. Дома во всем жена руководит, а он тупо исполняет и не обижается. Одно плохо – стрелять метко так и не научился. Из десятка выстрелов одним птицу свалит, да и то не наповал, разве ж это результат. В открытие охоты на утку, когда она со всех водоемов на крыло поднимется и замечется повсюду, Леха по два с лишним патронташа сожжет, а в итоге чирок-два, а то и вообще пусто. Но ведь у берлоги стрелять-то почти в упор нужно будет, в такую тушу и промазать-то невозможно будет.
Был у Петьки на примете еще его родственник из соседнего городка. Он частенько в гости наезжал и на охоту хаживал с ним. Одет с иголочки, во все новенькое, хрустящее. Костюм охотничий в камуфляже с сотней карманов, где на пуговицах, где на молниях, весь блестящими карабинчиками да железячками обвешанный. Шапка фирменная, сапоги импортные, нож дамасской стали с рисунками не только на рукоятке, а и на самом клинке, ружье – вообще сказка. Ему место только на стене с ковром висеть, а не в тайге об кустарники да деревья тереться. Мужик он сам по себе неплохой, но уж больно щеголеватый и чистюля. Не по нему, казалось Петьке, такая охота. А обдумывал он вариант его приема в компанию только потому, что был у этого родственника настоящий пятизарядный карабин. Уж из него-то медведя завалить можно было бы с одного выстрела и наверняка.
Крутился Петька на нарах туда и сюда, много знакомых охотников в памяти перебрал, прикидывал, что к чему, и, кроме Лехи с Геркой, больше никого пригласить на охоту не решился. Кто болтлив не в меру, кто слишком правильным себя показывает, а кто до водки слишком охоч был. Так всех он и отмел всех в сторону, чтобы не мешались. Было твердо решено, предложить взять берлогу этим двоим, а если вдруг они по каким-то причинам не согласятся, отказаться от соблазнительного замысла вообще и больше никого не подыскивать. Это показалось ему очень разумным, ибо если вдруг что-то не получается с первого раза, какой-то другой вариант будет уже со слишком высокой степенью риска.

Седобородые от снежных украшений могучие сосны стеснили прямой стрелой прорезавшую густую лесную чащу просеку. По ней Петька добрался до нужного столба, обозначающего квартал, где должна быть берлога. Он немного отдохнул, остудив разгоряченное быстрой ходьбой тело, и решил пересечь таежный квадрат по диагонали. Было тихо и немного морозно. Лес был довольно захламлен, поэтому часто приходилось обходить завалы и отдельно упавшие от старости деревья. Их сучья часто цеплялись за одежду и ружейный погон, снежная кухта, сваливаясь с потревоженных ветвей, падала на лицо и часто забивалась за ворот ватника. Тяжеловато по глубокому снегу пробираться через чащу пусть даже и на лыжах, но Петька не робел. Он чувствовал, что уже очень близок к цели. Еще немного, и он найдет эту заветную дырку в сугробе, дымящуюся звериным теплом и духом, манящую исполнением давнишней его мечты.
Петька двигался медленно, стараясь не шуметь и боясь треснуть сломившимся сучком, зацепленным мимоходом. Временами он пересекал строчки следов белки и колонка, попался даже размашистый переход юркой куницы. Оглушающим взрывом над самой головой ошарашил Петьку взлет огромного глухаря, хоронившегося на распластанной кормовой сосне.
«Будь ты неладен, — проворчал про себя охотник. — Попался бы ты мне в другое время - срезал бы тебя, почти не глядя».
Скоро он вышел-таки на затески, определяющие границу предполагаемого выруба. Они были еще свежими и просматривались издалека, сверкали белизной древесины на коричневой коре сосновых комлей. Петька быстро прикинул, с какой стороны будущего выруба со своего обхода должен был подойти клеймить деревья незадачливый Михалыч, и очень скоро обнаружил его следы. Оплывшие и полузанесенные снегом, они все же достаточно отчетливо просматривались.
«Сейчас, Михалыч, сейчас, — бубнил себе под нос Петька. — Разберусь я в твоих запутанных отметинах, как выжлец в заячьих набродах, не сомневайся. Ты ж ведь у нас не косой, чтобы скидки да сметки делать. А как хорошо было бы сразу твой обратный следок отыскать, когда ты прямехонько от медведя с полными штанами драпал. Вот счастье-то было бы».
И Петька, как при троплении зверя начал обходить истоптанные еще непуганым лесником снежные площадки. Он хорошо видел клейменые стволы, отдельные затески и, не теряя ориентировки, шел и шел в глубину чащи.
Он не только нашел след убегающего Михалыча, но даже от души насмеялся беззвучным хохотом над ямками в сугробах, которые остались в местах падения лесника, когда он спотыкался об валежины и сучья, а возле одной из них даже нашел брошенный или оброненный им острый топор.
«Ну, чисто зайчиная охота на Михалыча получилась, — снова для себя подсмеивался Петька. — Да! Опыт есть опыт. Никуда его не денешь. Ох, и следопыт же я! Просто класс!»
Однако с выходом на прямой след Петьку охватила робость. Он внимательно осмотрел ружье, продул стволы от случайно насыпавшегося в них снега, зарядил пули и сразу же спустил предохранитель. Колени слегка подрагивали, ноги обмякли. Берлога была где-то рядом, но он пока еще ее не видел, и надо было быть осторожным. Охотник впервые почувствовал себя трусоватым. Он стал еще внимательнее просматривать выворотни, попадающиеся по ходу. А их было великое множество. Лес был старый, уже перестоялый. Многие деревья падали от ветхости, другие ронял ветер. То тут, то там торчали из-под сугробов причудливые сплетения из освободившихся от почвы корней. Снежные наносы на них ваяли одной природе понятные скульптурки, которые белые на темном фоне создавали какой-то колдовской сценический сказочный образ. Волшебно красиво было сейчас в лесу, а напряжение, с которым упорно боролся Петька, делало эту сказку диковатой.
«Чего трясусь, балда, — спрашивал он сам себя. — Уж если Михалыч стуком клейма не разбудил Топтыгина, так уж я-то вообще тише мыши крадусь».
Но успокоить себя у него получалось плохо.
Скоро прямой бег с препятствиями Михалыча, кажется, заканчивался, вернее, приближался к его началу. Если бы можно было в лыжах идти на цыпочках, то Петька, наверное, так бы и пошел. По два-три сантиметра он двигал вперед то левой, то правой ногой и искал, искал глазами медвежью отдушину. Наблюдательность снова помогла ему. Он вдруг отметил для себя, что молодой подрост и кустарник возле одного из выворотней кроме снежного убранства еще и были разукрашены нежным инеем. Скорее всего, именно там и схоронился на зиму медведь. От теплого воздуха, исходящего из  берложей отдушины, иней оседал на ближайшее окружение и выдавал нору животного сполна.
Петька с величайшей осторожностью все ближе продвигался к месту, скоро его начало слегка потряхивать, он часто останавливался и вслушивался в лесную тишину, как будто надеялся услышать храп спящего глубоким сном медведя. Он ловил себя на мысли, что это глупо, но останавливаться и слушать не прекращал. Лыжи скрипели чрезмерно громко, дыхание его тоже очень уж слышно шуршало в морозном воздухе, а сердце вообще грохотало в груди, ударяясь о ребра как об огромный лист железа. Но, не убедившись в своей догадке до конца, он не мог вернуться. Поэтому все шел и шел к громоздящемуся впереди выворотню, держа наготове снятое с предохранителя ружье. Еще несколько коротеньких подвижек лыжами, и берлога открылась ему вся целиком. Она была полностью занесена снегом, только сбоку было видно подтаявшее небольшое отверстие, через которое выходил еле заметный, чуть колышущийся нестойкий парок, да нелепая, будто плохо вспаханная борозда, поспешно убегающих Михалычевых следов. Медведь спал в берлоге, так и не проснувшись.
То и дело, оборачиваясь назад, Петька также тихо уходил прочь.

Вернувшись домой, он немедленно созвонился с друзьями и предложил встретиться, чтобы выдать им свое предложение и подробно его обсудить. Первым прибежал Герка. Шустрый и шебутной, он сразу же начал пытать уставшего от охоты Петьку о его планах. Но тот упорно молчал, хитро улыбался и просил подождать Леху, чтобы, якобы, сто раз не повторять одно и то же. На кухне шкворчало и фыркало, гремели кастрюли и сковородки, шумела льющаяся из-под крана вода. Там дружелюбная и приветливая Петькина жена Ирка готовила на всех добытых охотником по пути домой свежих рябчиков. Из открытой двери дурью пер будоражащий зверский аппетит аромат тушеного птичьего мяса, жареного лука и специй. Петькина супруга давно научилась классно готовить любую дичь, а уж по рябчикам сравниться с ней никто не мог. Это была ее коронка.
Вскоре притумкал на своих слоновьих ногах увалень Леха.
— Че звали-то? — От порога, будто чем-то недовольный, буркнул он.
— Да, вот рябчиком решил тебя угостить, — улыбаясь, отозвался Петька.
— А то я их не едал! Да и че там есть-то. Воробей, а не птица. На один зуб.
— За крупный-то кусок потрудиться надо, — Петька перестал улыбаться и уставился на Леху. Тот выжидающе стоял, опершись плечом на косяк двери. — Ты готов?
— Ну, говори, чего надо. Тянешь, как кота за хвост.
— Дело есть, и дело серьезное. Я бы даже сказал опасное. Лесники на делянке берлогу нашли, рубщиков оттуда согнали, в другой квартал перекинули. Я ту берлогу-то надыбал и проверил. Там мишка. Даже не просыпался. Вот и запала мне идейка – поднять засоню и разжиться медвежатинкой. А? Ну, как мысль?
Мужики, соображая, пока молчали. Первым встрепенулся Герка:
— А че не разжиться-то? Обязательно надо! Говори – где, какой квартал? Дороги далеко?
— Ну, а как заловят? Или потом дознаются? — Угрюмо пробасил Леха.
— Да кто заловит-то? Кто? Ежели все по-тихому, да без суеты, — загорячился Герка. — Ты, Леха, главное язык за зубы спрячь, и все. А остальное пойдет, как по маслу.
— Так ведь штраф-то какой! И ружжо отымут. Себе дороже выйдет.
— Леха! Тебе дело верное предлагают. Такой случай раз в жизни выпадает, а ты уже на ляжки себе надул. Ты подумай! Немного риска – и ты с мясом на целый год. А охота какая! Мечта.
— Заманчиво, конечно, но и страшновато немного, — продолжал бубнить Леха, еще, будучи в нерешительности.
— Ну, значит так! — Решил закончить Петька. Уговаривать никого не будем. Но если кто-то сейчас откажется, то дальше делу хода нет. Никого другого приглашать не буду. Больше народу — больше трепа. Нет — значит, нет. И где берлога не скажу. Кому надо — ищите сами. А по мне, так пускай медведь тогда досыпает.
— Ну, ты че? — Вздыбился на Леху Герка. — Где-то чересчур смелый, а тут в кусты.
— Да ладно, ладно, — пошел на попятную увалень. — Я же не отказываюсь, просто остерегаюсь малость. Вообщем, согласен я. Говорите: когда, где, как?
Петька раскрыл простенькую карту-схему охотугодий района и по-маршальски ткнул пальцем в квадрат на бумаге.
— Медведь тут. Почти в середке квартала.
Он подробно рассказал о встрече с лесорубами, о комической истории с лесником Михалычем и о том, как он отыскал медвежье зимнее жилище.
— Вот теперь давайте думать, как лучше нам обустроить это серьезное мероприятие.
Совещание длилось довольно долго, но когда Ирка позвала всех к столу на кухне, все детали вплоть до самых мелочей были уже оговорены. Мужики были почти непьющими, но ради такого случая Петька достал откуда-то залежалую бутылку спирта и предложил принять по чуть-чуть за хорошее начало.
— Чего это ты вдруг надумал, — удивилась жена.
— Да вот под мясо решил чуток пропустить, чтобы оно никогда не кончалось.
— Странно как-то. Редко бывает, — она внимательно посмотрела на охотников.
— А ничего странного. Всегда так делалось, — отмахнулся Петька и закончил разговор. О готовящейся охоте женам решили ничего не говорить, пока все не закончится. Мало ли что. Трекнут где-нибудь невпопад. Бабы же!

К охоте готовились недолго, но тщательно. Старались продумать все. Тянуть резину было не в привычке у всех троих. Уладили проблемы с работой, отремонтировали снаряжение, упаковались и в ясный морозный денек втихую удалились в тайгу. До ночи должны были дойти до зимовья, чтобы, хорошо выспавшись, на следующий день двинуть на штурм берлоги со свежими силами. То ли от тяжелой ноши, то ли от постоянного напряжения и чувства опасности, почти всю дорогу шли молча, и даже на перекурах разговаривали полушепотом, хотя необходимости в этом не было никакой.
Накануне прошли снегопады, и лес стоял обновившийся в своем сказочном одеянии. Звериные наброды были редки и свежи, хоть сейчас вставай на след – и тропи, удача гарантирована. С обилием снега в тайге чувствовался какой-то волшебный уют. Белое убранство кустов и деревьев слепило изумительной чистотой, чаровало открытой доверчивостью. Снеговые шары и гирлянды на еловых лапах казались воздушно невесомыми и чрезмерно огромными. Где-то глубоко в кронах попискивали юркие синицы и поползни. Услышав людей, в чаще перепархивали осторожные рябчики, да пару раз слышался стук и визгливый, как возглас разочарованной девчонки, крик пестрого дятла. Во всем остальном царила в тайге полная тишина.
Избушка встретила охотников нежилым холодом, наглухо замороженным окном и неповторимо красивым пушистым куржаком по стенам и потолку. По всей видимости, после Петьки сюда больше никто не приходил и не устраивал ночлега. Это немного успокоило их, все меньше лишних расспросов и ненужного сейчас любопытства. Мужики лыжами разбросали наметенные к дровам и ручью сугробы, быстро разобрали между собой обязанности, и вскоре заструился из трубы веселый задорный дымок, задышала теплом колченогая печка, закипели на ее верхней плите охотничья похлебка и чайник. Чуть колыхалось от движения теплого воздуха желтое копейко парафиновой свечки. Слегка намокшая от растаявшего снега верхняя одежда, развешенная на вбитые в бревна стены гвозди, разогрелась и, высыхая, чуть-чуть парила. Охотники дожидались ужина и, лежа на нарах, все так же вполголоса переговаривались.
— Вот бы все удачно получилось, — мечтательно, будто только для себя, уже в который раз говорил Петька.
— Да что ты заладил – вот бы, вот бы! — Полураздраженно горячился Герка. — Все будет нормально, вот увидишь. Вся округа на десятки верст пустая, никого нет. Вытащим мясцо к дороге, захороним в лесу, а потом ночью вывезем без проблем. Мотоциклетка у Лехи на ходу, бензину – море!
— Да, попадаться нам нельзя, а то вместе с ружжом и мотоциклетку отымут, — пробубнил Леха.
Герка возмутился:
— Это еще почему?
— Как транспортное средство браконьера, использованное при нарушении правил охоты, — заученно пояснил Петька. — Только мы сейчас больше думаем, как бы нам не залететь, а не о том, как будем брать медведя. А его еще добыть надо. Никто из нас этим до сей поры не занимался. Как тут быть, как себя вести? Ниче мы толком не знаем. Только то, что в книжках прочитали и запомнили. А в них всего не опишешь. Вдруг незаладится чего. С Топтыгиным-то шутки плохи, без башки может любой из нас остаться, а то и все втроем.
— Да, брось ты страхи-то нагонять! — Опять хорохорился Герка. — Да у нас Леха один с ним в рукопашную справится. Он сам, как медведь, любого зверя напугает.
— Собачку бы, чтобы на зад посадить могла, — подал голос Леха.
— От собаки шуму много. Раньше мужики без ружья на медведя с рогатиной ходили, а у нас на троих шесть стволов с жаканами. Что, не уложим что ли?
— Дай-то Бог, чтобы все так получилось, — Петька, как заводила в этом деле, сильно переживал. Но ему тоже казалось, что все будет нормально.
Он вышел на улицу.
Над лесом висело огромное черное небо. Луна снова путалась где-то в тенетах хвойных сетей, зато яркие звезды, кокетливые и любопытные, как в кучку собрались над избушкой и внимательно рассматривали озабоченного охотника. Им было весело и радостно, чем они, не скрывая, делились с гостем, подмигивая и мерцая. Ничто не нарушало ночной тишины в лесу, и даже писк встревоженной кем-то мыши прозвучал коротко, приглушенный ближним глубоким сугробом. Матово тусклый свет освещенного свечей окна сквозь еловый подрост маячил жалко и сиротливо, как будто был загнан давлением несговорчивой ночи в неуютное убежище и зажат там, униженно и бесстыдно. Угрюмые, разодетые в белые дохи сосны среди ночи пододвинулись еще ближе к зимовью, будто стремились раздавить его и уничтожить. Но оно стойко упиралось, огрызалось громким потрескиванием дров в печке, а теплый дым из трубы уже изрядно подпортил снежные шубы ближайших деревьев. Все в тайге вроде бы как насторожилось в ожидании неизвестных, но очень важных событий. И это передавалось Петьке. Он крутил головой, вглядывался в непроглядную темноту, зябко ежился и, в конце концов, юркнул через низкую дверь в уже жаркую избушку. Леха снимал с печки булькающий котелок с охотничьей шурпой, Герка нарезал охотничьим ножом крупными ломтями чуть вспотевший от разморозки ржаной хлеб.
Все сели ужинать.
Ложки застучали о металлические миски, мужчины подолгу дули на обжигающую губы похлебку, фыркали и с жадностью хлебали густое варево. Леха с хрустом откусывал от целой луковицы огромные куски и, не морщась, жевал их вместе с хлебом и супом аппетитно и с удовольствием.
Герка пошутил:
— Твой луковый запах, Леха, медведь за пару километров завтра учует и убежит. И ты будешь виноват, потому что в районе появится злой и голодный, как ты сам, шатун и будет творить всякие безобразия.
Леха молчал, продолжая шумно жевать, а некурящий Петька всерьез заметил для друзей-курильщиков:
— Шутки шутками, а последний перекур завтра назначаю вам у квартального столба. Потом ни-ни! Сколь охота бы не продолжалась, а про табак и не вспоминайте. Накуритесь потом, сидя на теплой медвежьей туше.
— Ну, ты садист! — Возмутился Герка. — Может, последний день завтра курим, а потом мишка черепа нам раскроит, а ты еще вздумал ограничивать.
— Типун тебе на язык, — серьезно ответил Петька. — Не накликай беды. А курить все равно не надо. Не в дело это будет. Потерпите, не умрете.

Наутро вышли, взяв с собой только то, что нужно было для охоты: ружья, ножи, топоры, веревки, мешки. Двигались молча одной лыжней друг за другом. Идущий впереди через какое-то время перемещался назад, и топтать след начинал уже другой, поэтому сильно не уставали, не потели, силы расходовались равномерно. Перед нужным кварталом вырубили из сушняка по две длинные жерди и там же, как и предупреждал Петька, досыта накурились и отдохнули. Дальше шли уже в одиночку на расстоянии друг от друга. Вырубленные жерди мешали идти, охотники тащили их волоком, задевая за стволы, пни и валежины. Опытный следопыт долго бы думал о том, что за чудовища тут набродили с непонятными росчерками на снегу по сторонам. Герка про себя матерился, Леха шумно отдувался и пер вперед, как танк. Ему было труднее всех. Снег его вес не выдерживал, и он тонул в нем даже на лыжах по самые колени. Уже через несколько сотен метров все стали уставать, часто останавливались и переводили дыхание. Кричать было нельзя, поэтому общались знаками, отмашками ладоней в мохнатых рукавицах, кивками головы.
Скоро появились долгожданные зарубки на деревьях, а потом и клейма лесника. Петька очень боялся ошибиться и проскочить мимо берлоги, но все же убедился, что идут они идеально точно, за что похвалил себя и возгордился:
«Научился-таки в лесу ориентироваться. Лучше, чем в городе».
Старые следы даже в самой глубокой чаще были заметены подчистую. Ровная целина была на снегу, только изредка она нарушалась упавшей с веток кухтой и мусором, которые, скорее всего, белка сбросила, пробегая по веткам деревьев.
Маленький заиндевелый островок глухой тайги вскоре замаячил на пути уже сильно измотанных охотников. Петька, подняв вверх руку, остановил друзей, сел в снег и снял лыжи. Дальше надо было идти пешком. Здесь же оставили рюкзаки, взяв с собой только ружья, топоры и жерди. Тщательно проверили стволы, продули их, проконтролировали патроны. Наступал самый главный и самый ответственный момент охоты.
Медведь дал им приблизиться к своему жилью вплотную. То ли он там действительно так крепко спал, то ли слышал людей, но затаился и ждал, что уйдут сами подобру-поздорову. Петька стоял перед берлогой и соображал, где может быть у медведя башка, а где зад. Это было важно, ибо, как угадать, в какую сторону бросится зверь, когда его разбудят. Вероятно, все-таки голова должна быть близко к отверстию в сугробе. Именно это место и решил Петька в первую очередь загромоздить принесенными с собой жердинами. Прислушиваясь, он шаг за шагом приближался все ближе и ближе к берлоге. Одну из жердей он подсунул под валежину и положил на снег рядом с отдушиной. Вторую, чуть передвинувшись вправо, положил крест-накрест на первую. Показалось, что в медвежью отдушину немного ссыпался снег, и Петька замер. Но по-прежнему стояла тишина. Он махнул рукой Герке, и тот так же медленно подтащил и подал Петьке еще две своих и одну Лехину плахи. Постепенно друг за дружкой они легли на место предполагаемой лежки зверя в абсолютной беспорядочности. Завал между тем получился отменный. Крепкий и очень уж неудобный, закрывающий весь простор для выхода медведя.
Собрались в отдалении, шепотом посовещались, вспомнив уговоры предыдущего вечера о том, кто и что должен был делать, встали по местам. Стрелять должны были Герка и Петька, Лехе было поручено разбудить мишку и отскочить в сторону, когда он покажется наружу, а уж потом, если что, воспользоваться ружьем. Бедолага был недоволен, но понимал, что отведена ему эта обязанность из-за слабых способностей к стрельбе.
Лехина жердь вошла в бугроватый сугроб мягко, как в масло, и уткнулась во что-то мягкое.
«Он», — подумал тот и напрягся.
Ему вроде даже послышалось, что кто-то там под снегом вздохнул глубоко и недовольно проворчал, но не пошевелился. Готовый в любой момент отскочить, Леха замер, и какое-то время стоял, не двигаясь. С берлогой ничего не происходило. Он повернул голову к Петьке и кивком головы спросил:
— Ну, и дальше что?
— Тыкай сильнее и глубже, — руками промаячил ему друг. Леха повторил, но опять безуспешно.
«Да там ли он?» — снова про себя подумал увалень и на шаг приблизился к берлоге еще. Достал жердь и ткнул в сугроб в другом месте рядом. Снова тишина. Охотник осмелел, он уже проверял сугроб в разных местах, протыкая в нем дырки и превращая его в дуршлаг. Конец дрына то и дело упирался в мягкое, но туша медведя это или просто лесная подстилка, угадать Леха не мог. Он уже больше десятка раз продырявил снег, а зверь даже не шевелился.
— Может он помер? — Уже не шепотом спросил, обернувшись, Леха.
Расслабившийся Герка совсем громко со смехом выдал:
— Со страху что ли?
И тут огромная масса снега у выворотня вздохнула, надулась и взорвалась густым белым облаком, разбрасывая вверх и в стороны пыль, комья, сучья валежника, мох. Громом раскатился по округе треск ломаемых, как спички, принесенных и уложенных в залом сухостойных жердей. Их обломки, спружинив, разлетелись в стороны и спрятались в пушистый снег. Леха при всей своей массе пушинкой взлетел над сугробами и с невероятной быстротой отскочил в сторону, второпях срывая с плеча ружье. Выстрелы гремели один за другим и со стороны Петьки и с Геркиной стороны, на которого стремительной грозовой тучей несся большой медведище. Он не ревел, и пена не срывалась с его пасти, как описывают это в книгах. Он просто бежал, утопая в глубоком снегу, жутко напуганный, мало соображающий и слепой от яркого света зимнего дня. Он даже не видел перед собой Герки, когда мчался, ища спасения в скорости и прыти. Тот просто случайно оказался на его пути. Какие-то три метра разделяли зверя и охотника, когда Герка, отстрелявшись, столбом стоял с открытым ртом и смотрел на огромную бурую махину, забыв обо всем. Он даже не сообразил, что надо отскочить в сторону, увернуться.
Увернулся медведь. В последний момент он увидел охотника, чуть вильнул задом, свалив обескураженного мужика в снег, и дал деру. В страхе Петька торопился перезарядить ружье, и в это время раздались друг за другом два выстрела Лехи. Медведь рявкнул, метнулся в сторону, но, наткнувшись на ствол высокой сосны и помотав головой, осел в снег и вскоре завалился на бок. Леха стоял во весь рост и тоже, как и Герка, с открытым ртом смотрел в ту сторону. Из опущенного ствола ружья медленно выползала змейка сизого дыма.
— Хы! Попал, — вымолвил увалень. Рот его по-прежнему не закрывался.
Петька подбежал к Герке. Тот уже поднялся и для чего-то начал отряхивать с себя снег.
— Зараза, еще и толкается, — сказал он, не поднимая на товарища глаза. Петька поинтересовался:
— Не зашиб он тебя? Нигде ничего не болит?
— Да не, все нормально. Во, падла какая! Это ж не зверь, а хулиган лесной какой-то. Убью гада!
— Опоздал! Леха его завалил.
— Так это он что ли стрелял? А я думал ты.
— Не, это Леха. Я перезарядиться не успел.
— Во, дает! Прямо Ворошиловский стрелок! А мы-то его недооценивали. Ну, надо же? Мы в упор не могли, а он с расстояния, и в лет.… Вот тихоня!
— Мы, может тоже не мазали, просто Леха его достал. В этом потом разберемся. — Петька все еще бледный внимательно оглядывал Герку. — С тобой точно все в порядке?
— Не совсем.
— А что?
— Да в штанах маленько мокро и грязновато. Как у Михалыча.
Наступило время хохота, а когда все просмеялись, Петька уже серьезно спросил Герку:
— Ты хоть понял, что на волосок от гибели был? Стоило мишке чуть махнуть лапой, и от твоей башки мы бы сейчас черепки собирали.
— Ничего я не понял. Как бабахнул, так оторопь взяла. Стою и гляжу на него, даже отпрыгнуть не смею. Гипноз какой-то, столбняк. А когда очнулся, уже в сугробе был. И ружье в руках, даже не выпустил.
— Ладно, пошли проверять Топтыгина. Зарядитесь и осторожно подходим. Ружья у плеча с прицелом в голову. Все понятно. И соберитесь, чтобы оторопь больше не брала. Двинули.
Добивать зверя не пришлось. Он так и лежал, уткнувшись мордой в помешавшую ему бежать сосну. Снег возле туши уже успел немного напитаться кровью. Леха,  взглянув на эту картину, вдруг засомневался в своем выстреле и высказал предположение:
— А может он сам убился? Трахнулся башкой об ствол, и того…
— Не болтай ерунду. Зверь – и об ствол… Такого не бывает, — отозвался Петька. — Это только человек может, и то когда здорово пьяный. Да разберемся, когда освежуем, не торопитесь.
Теперь можно было устроить перекур, перекус и небольшой отдых, а впереди еще ох какая маета с разделкой, а главное с вытаскиванием мяса к дороге.
Много, ой как много пота пролили друзья, пока доставили медвежатину к расчищенному бульдозерами лесному зимнику. Они ладили волокуши, вязали из лыж подобие нарт, тасали огромные куски мяса на себе, плевались и чертыхались, кляли себя за то, что связались с этой затеей. Но все-таки сделали это, и даже шкуру в лесу не бросили, а взяли с собой. Петька немного был знаком с выделкой шкур и мечтал о ковре возле дивана, поэтому оставлять такую драгоценность никак не захотел и сам лично лишний раз сходил за ней на место охоты. При свежевании туши разобрались, что Петька и Герка попали-таки в медведя по одному разу, но ранили слабо, а вот Лехины обе пули оказались верняковыми. Одна из них угодила мишке в голову и, видимо, она-то и решила исход его судьбы. Если бы он промахнулся, то долго бы пришлось нашим горе-охотникам мотаться по тайге в поисках подранка-шатуна.
Была уже ночь, когда они закончили прятать мясо и решили, что наиболее практично будет сейчас отправиться Лехе домой. Это километров двадцать, но зато по чистой ровной дороге. А Петьке с Геркой до избушки верст пять, но лесом и по снегу на лыжах, да еще в кромешной темноте. За ночь Леха должен был добраться до города, отдохнуть и выспаться, а с наступлением следующей ночи на мотоцикле приехать по дороге за добычей и друзьями. К этой поре они тоже подойдут к схрону и все вместе уедут.  «Машина» у Лехи хорошая, просто зверь. Старый испытанный «Урал», работающий, как часы, в болотах и грязи побывавший, в реках тонувший, в кюветах кверху колесами торчавший.
Леха и Герка должны были отдохнуть и выспаться в зимовье и захватить оттуда Лехины пожитки, оставленные им перед охотой.
На том и разбежались.

Леха пригнал мотоцикл точно по времени, уговоренному ранее. По дороге он замерз, продуваемый морозным воздухом, но мешкать с погрузкой не стали. Подельники были уже на месте и даже подтащили мясо почти к самой дороге. Они еще издалека в ночи заметили мечущийся по чернильному мраку темноты свет одинокой фары Лехиного «Урала», а вскоре услышали и его ровное, похожее на утробное ворчанье.
Пока грузились, настороженно прислушивались, замирая, не шумит ли где-нибудь чужой ненужный им сейчас мотор машины или трактора. Вглядывались в темное небо над лесом, не прочеркнет ли где далекий горизонт луч случайного лесовоза. Прятаться было негде. Они стояли на единственной зимней дороге, по обеим сторонам которой были только одни глубокие сугробы да небольшие, по паре десятков метров длиной узкие ответвления, сооруженные для разъезда встречных машин. Работать мужикам было страшно.
Коляску мотоцикла забили полностью. Два мешка с мясом и шкурой привязали сзади к запасному колесу, Петька сел на заднее сиденье, а вот Герке пришлось громоздиться поверх всей мясной поклажи. Наконец, упаковались, утряслись и поехали.
Дорога была твердая и чистая, будто выметенная чьей-то заботливой аккуратной рукой. Изредка черными клочками валялось на ее белой поверхности потерянное с волокуш совхозное сено, перевозимое с дальних покосов. Два раза выскакивали на дорогу ошалелые зайцы и, ослепленные ярким светом, как по тоннелю, бежали по лучу впереди мотоцикла, пока не набирались смелости скинуться в сторону. Время от времени Леха останавливался, выключал свет, и охотники всматривались в ночь. Все было тихо. Все шло нормально.
Не торопясь они проехали километров пятнадцать-шестнадцать, а дальше зимник вышел на шоссейную дорогу. По ней часто ездили машины, но оживленной она все-таки не считалась. Так, просто проезжий путь из города к окрестным деревням да ближайшим базам отдыха. Шоссе было достаточно широким, двум транспортам вполне можно было разъехаться. Здесь все трое осмелели. Встречные или попутные машины вряд ли полюбопытствуют, кто это и с чем, припозднившись, возвращается в город. Да и нет их почти в это время на дороге. Развалившись на мясе в коляске, Герка даже запел.
Остатки пути проскочили махом, перед въездом в город свернули в гаражный кооператив, где ставил своего «Урала» Леха. Даже дежуривший сторож не заинтересовался поздними гостями, а просто тупо спросонья открыл им шлагбаум и также тупо опустил его следом за ними.
Однако полное напряжение спало со всех только тогда, когда они вкатили мотоцикл в гараж и закрыли изнутри мощные металлические ворота.
— Фу-у! Ну, вот теперь все, — выдохнул из себя Петька. И сел на скамейку возле замусоренного промасленного верстака. — Ох, и боялся же я! До самого гаража трясся, как пацан. Первый раз ведь так крупно сбраконьерил. И как люди не боятся, когда всю жизнь этим занимаются?
— А они привыкли, — ответил Герка. — У тебя в другой раз тоже легче получится, — он хохотнул.
— Надо ли второй-то раз? И так душа из пяток никак не выберется.
— Это ты пока так говоришь. А вот когда съешь мишку-то, тогда снова захочется. И пойдешь на повтор, вот увидишь
Леха молчал, развязывая багаж и расшнуровывая фартук коляски.
— Ну, давайте рубить да делить, — буркнул он. — Мне ведь завтра на работу сутра надо.
— Дай дух-то перевести, — весело посверкивая глазами, щебетал Герка. — Не бойся, не обделим.
— А я и не боюсь. Ну, не докинешь пару килограмм, так не повешусь из-за этого.
— Да тебе, Леха, за твою мотоциклетку полпуда лишних отрубить полагается. Ты же не только ружьем рисковал, а еще и тачкой.
— Не надо мне ниче, — твердил Леха. — Рубите и делите поровну. Обошлось же все.
Рубили и делили еще часа два и разошлись за полночь. Мясо упаковали в мешки. Леха обещал, как будет свободен от работы, перевезет его всем по домам. Один большой кусок филейной медвежатины загрузили Петьке в рюкзак, договорились на следующий вечер всем собраться у него семьями и устроить пельменный пир.

Подготовка к ужину шла полным ходом. Жены охотников еще днем прикупили все необходимое для пельменей из медвежатины и сейчас, сплетничая и хихикая на кухне, крутили на мясорубке фарш, месили и раскатывали на тонкие кругляшки душистое нежное тесто, обливались слезами во время чистки и резки огромного количества злого лука. Мужчины сидели в комнате, смотрели телевизор, и время от времени, переговаривались. Они сейчас заслуженно отдыхали, освобожденные от обычных домашних забот и ждали готового блюда, предвосхищая его вкус и специфичность. Никто из них никогда еще не пробовал этого кушанья, а рецепт приготовления Петька вычитал в каком-то старом охотничьем журнале. Они уже изрядно проголодались, но все-таки терпеливо ждали, ничем не перебивая все больше возрастающий аппетит.
В комнату вбежала веселая Ирка с огромной кастрюлей ароматного мясного фарша.
— Петь, попробуй на соль и перец, — попросила она мужа.
— Сами не можете что ли? — Недовольно буркнул Леха.
— Да он у нас всегда с сырого фарша пробу снимает. А то вдруг не по нему будет.
Петька зачерпнул ложкой из кастрюли темную мясную массу и оправил себе в рот. С минуту он жевал его, потом томно закрыл глаза и покачал головой из стороны в сторону, выказывая этим великое наслаждение.
— А ну-ка дай и мне попробовать, — глотая слюну, взялся за ложку и Герка. — У-у, прелесть какая! Я и не знал, что медвежатина такая вкусная. Отведай, Лех.
Леха заглянул в кастрюлю, понюхал и сморщился:
— Черный-то какой! Аж жуть берет.
— Так ведь дичь, потому и черный. А ты не смотри, а пробуй, — подзадоривал Герка. — Свежатинка!
Тот поддался уговору друга-балагура и тоже съел немного фарша. Потом облизал ложку и скомандовал:
— Да варите же вы, наконец. Жрать хочется. Уморить решили?
Сляпанные множеством проворных женских рук аккуратные ушастые пельмени вскоре были готовы и задымились на красиво убранном столе в специально приготовленных для этого сервизных тарелках. Пир разгорелся и, разукрашенный разнообразными охотничьими сочинениями мужчин, затух только к полуночи.

Недели через полторы Петька плохо себя почувствовал. Его немного тошнило, чуть покраснели глаза, и сильно заломило ноги. Поднявшись утром с постели, он смерил температуру и, убедившись, что она повышена, заторопился в поликлинику, пока та не упала. Чего греха таить, Петька любил немного поболеть. Крепкий, редко поддающийся недугам мужик использовал любую возможность урвать легкий бюллетень и при полном удовольствии отдохнуть от рутинной работы, посидеть дома, а то и втихаря между приемами у врача сбегать в лес. Как правило, недомогал он не больше дня, а все остальное время ему приходилось просто притворяться перед врачом и сослуживцами в том, что еще не до конца выздоровел.
Так и на сей раз Петька, предчувствуя желанный отдых, затрусил к врачу, решив, что как всегда, подхватил легкую простуду. В поликлинике он встретил вдруг Герку, который вопреки своему живому неунывающему характеру был угрюм и невесел.
— О! И ты тут? — Удивился Петька.
— Да вот, — ответил друг, — заболел чего-то. Вчера еще с работы ушел, плохо стало. Ходил к врачу.
— Ну, и что?
— Да ниче пока. Заставили анализы сдавать. Вот какашки с сикушками принес, да кровопускание еще надо сделать. Завтра опять на прием. А мне что-то все хуже и хуже. Голова болит, глаза режет и ноги ломает. Даже тошнит. — Герка махнул рукой. — Сейчас кровь сдам – и домой, лежать, а то прямо невмоготу.
— Не переживай, — приободрил Петька. — Гриппик запоздалый, наверное, догнал. У меня вот тоже что-то здоровье сегодня пошатнулось. Ведь мы с тобой эпидемию-то вроде как проскочили. Ан, оказывается, и нет…
— Может быть, — вяло согласился Герка и побрел по своим анализным делам.
Петька сидел в ожидании приема у врача, и ему явно нездоровилось. Он уже не боялся того, что при контрольном замере температура окажется низкой.
Терапевт долго осматривал больного, слушал его и очень много выспрашивал, потом выписал направление на анализы и оформил бюллетень.
К вечеру Петьке лучше не стало. Жуткая слабость валила в постель, совсем пропал аппетит, температура не спадала, и сильно ломило ноги. Ирка, хоть и беспокоилась, но утешала мужа:
— Грипп это! Самый обыкновенный грипп. Все симптомы его. Ну, потяжелее, чем обычно, но ведь и ты уже не мальчик. Возраст все-таки…
Ночь и постоянно прерывающийся сон тоже не принесли улучшения.
Утром Петька снова увидел в поликлинике Герку, который уже направлялся в инфекционное отделение стационара. Здороваться за руку он не стал.
— Все, Петруха! — Выдал Герка невесело. — Ложиться иду в заразную. Говорят, гадость во мне поселилась какая-то шибко редкая. Изучать будут. Ты со мн6ой рядом-то не стой, а то еще перекинется.
— Что за зараза-то? — Заинтересовался Петька.
— Да сами они пока не знают. Потом, говорят, все скажут, когда анализы подтвердятся. А там будут искать, чем лечить. Короче до весны мне свету вольного не видать.
— А как жена? Здорова?
— Да у нее вроде бы все нормально. И дочка тоже. Один я вот пока хворый.
— Да все нормально будет, — Петька хлопнул друга по плечу, дав понять, что совсем не боится никакой заразы. — Медицина у нас сейчас чудеса творит. Скоро выйдешь, как новенький. Весной еще на вальдшнепа сбегаем, тягу постоим.
Петька сдал свои анализы, промучился в страданиях еще сутки, а на другой день без лишнего осмотра и разговоров тоже получил направление в инфекционку. Там их разместили вместе с Геркой в одной палате, а немного позже, как по проторенной дорожке к ним присоединился тихий, как пришибленный  Леха. Несколько дней за ними наблюдали, не прописывая никакого лечения, а потом доктор пригласил всех троих к себе в кабинет и имел серьезную беседу.
— Ну-с, голубчики, — начал он. — Как не прискорбно, но вынужден вам сообщить, что вы больны очень серьезной инфекционной болезнью, которая носит название трихинеллез. Не без сожаления скажу, что до конца она не излечивается. Современными средствами мы можем только заглушить ее активность, снять какие-то болевые ощущения, замедлить развитие. В лучшем случае, загоним ее в угол и заставим какое-то время не проявляться, но гарантии, что она не сможет в любой момент активизироваться вновь, я вам дать не могу. Болезнь не смертельна, но мучений приносит много. Будем лечить! Но разговор у нас с вами серьезный еще и потому, что болезнь эта редкая, а заразиться ею сразу троим одновременно можно только из одного источника. Для меня, как для врача-инфекциониста это ясно, как день. И не менее важной задачей кроме вашего выздоровления является и вопрос об установлении этого источника. Я не могу допустить, чтобы инфекция начала распространяться дальше, и к нам будут поступать новые больные. Инкубационный период у заболевания длится от десяти дней до двух недель, так что давайте, друзья, колитесь. Что вы употребляли в пищу это время назад? Особо обращаю ваше внимание на то, что заражение чаще всего происходит через недостаточно термически обработанное мясо диких животных.
Только тут друзья все поняли.
— Можно нам немного повспоминать? — Робко спросил побледневший Петька. — Время-то ведь уж сколько прошло!
— Конечно можно, — согласился доктор. — И даже нужно. Чем подробнее будет у нас информация, тем она полезнее. Но долго не тяните! Это вам не на пользу, сами понимаете.
Охотники вышли от врача напуганные и поверженные неожиданным известием. Нужно было что-то срочно решать. Уничтожить мясо самим не получится, их просто не выпустят из больницы. Поручить это женам? А что они смогут, кроме того что выбросят медвежатину на мусорку. А его нужно где-то капитально захоронить. Мужчины это хорошо понимали.
Судили-рядили долго, но, в конце концов, все решили, что в содеянном нужно признаваться. Жестко договорились только о том, что мясо выносили из леса на себе, чтобы не «светить» Лехин мотоцикл. О том, что его использовали для перевозки медвежатины наглухо молчать, а доказать обратное вряд ли кто сможет. Да и будет ли доказывать.
Следствие, не следствие, а расследование кое-какое по факту браконьерства было проведено. Мясо было изъято, а что с ним стало потом, охотники не знали, да и не интересовались этим. По административной линии был наложен солидный штраф. Охотинспекторы и егерская служба дружно договорились между собой, засчитали раскрытие браконьерского случая себе в заслуги и наставили жирных крестиков в соответствующих отчетах и сводках. Нашлись и хваткие репортеры, которые быстро настрочили в местную газетенку материал и опубликовали его в виде позорной ругательной статьи, изрядно приукрасив события немудреными литературными оборотами. Короче говоря, громыхнула плохая слава о трех незадачливых друзьях на полную катушку, хоть сквозь землю проваливайся. Милиция явилась домой и затребовала сдать ружья на основании решения административной комиссии. Жены долго упирались, просили дождаться, пока выпишут из больницы хозяев, но под давлением открыли красноголовым представителям власти железные шкафы и подчинились. Про мотоцикл во время расследования кто-то заикался, но дело дальше не пошло. Видимо, все решили, что для виновных и так достаточно наказания. Петька, как главный организатор всей этой затеи, пытался геройствовать и брать все на себя, но послабления для своих подельников так и не добился.
Лечение проходило медленно. Сначала доктора долго искали средство, на которое бы реагировала трихинелла, потом его заказывали и доставляли в больницу. А время шло. Выписали их одновременно уже только в апреле, когда почти везде сошел снег, на деревьях распустились первые молодые листочки и зацвели желтыми проблесками на черной весенней земле веселые цветочки мать-и-мачехи.

Сразу после изгнания из общества охотников трое друзей вышли на улицу, где во дворе дожидался хозяина Лехин «Урал». С неба светило скатывающееся к закатному горизонту пока еще скуповатое весеннее солнце, было тихо и тепло.
— Лех, горючки много? — Грустно спросил Петька. — Может, сгоняем в лес, посидим где-нибудь на бережку.
— Можно, — согласился Леха. — Ты поедешь? — Обратился он к Герке.
— А то, как же?
Мотоцикл затарахтел, и скоро они уже выехали за город, где их с обеих сторон обступил лес. Только что проснувшиеся листья деревьев как зеленым дымком окуривали еще не ожившие до конца березовые рощи. Иногда в низинах притаившимися белыми зайцами засвечивались остатки дотлевающего снега, качали на ветерке своими нежно мохнатыми головками ранние подснежники и прятались в темную зелень скромные сине-розовые цветы медуницы.
Проехав по шоссе несколько километров, они свернули в сторону и по раскисшей грязной дороге выехали на чистое светлое местечко на берегу небольшой речки. От вешних вод она, и без того быстрая, сейчас стремительно неслась по своему извилистому каменистому руслу с огромной силой и скоростью, образуя буруны и воронки.
Мужики прилегли на полянке, сплошь заросшей белой, как молоко, ветреницей и, молча, стали смотреть на бурлящую воду. В лесу на разные голоса пели многочисленные птахи, в цветах гудели толстые мохнатые шмели, порхали редкие мотыльки.
— Все равно буду охотиться, — нарушил молчание Герка. — Рогатку сделаю, лук со стрелами смастерю, силки, ловушки, капканы ставить буду, а все равно от охоты не откажусь. Пусть хоть что со мной делают.
— Я, пожалуй, тоже что-нибудь придумаю, — поддержал его Петька. — И так полуздоровые остались, а без леса вообще загибнем. Я, например, без тайги не смогу.
Леха хоть и молчал по своей привычке, но думал о том же самом.
Скоро стало смеркаться. Прохрюкал и процвинькал, пролетая над головами и уткнувшись длинным носом в землю в поисках подруги, одинокий вальдшнеп. Охотники проводили его глазами, в которых вдруг вспыхнул, а потом с грустью угас шальной охотничий азарт, и Петька тяжело вздохнул:
— Черт с ним, со штрафом-то! Пусть уж больше бы наложили, но хоть раз-то в сезон стрельнуть разрешили. Ведь, как по сердцу ножом резанули!
— Да, ребята, дороговато же мы за все заплатили, — тихо произнес, наконец, Леха. — Уж лучше бы мотоциклетку забрали, а вот ружжо-то уж лучше оставили бы.