Ссылка

«Так как ум нельзя унизить, ему мстят,
поднимая на него гонения»
П. Бомарше

Самовар остывал. Поскрипывало перо в руке Ильи Лукича. Он был хорошим писателем, но судьба была к нему не благосклонна. Цензура усмотрела в одном из его рассказов призыв к свержению царя и провозглашению республики. Илью Лукича отправили на полтора года в ссылку в Екатеринодар, где прожил он уже четырнадцать месяцев.
Даже здесь в ссылке он продолжал писать, а по приезду домой собирался начать повесть в письмах, основанную на собранной им переписке с родственниками и друзьями.
Особенно хорошо писалось ему ночью, когда на Кубань опускалась прохлада, и появлялись одуревшие от жары комары. Тогда Илья Лукич садился за стол рядом с привезенным из дома самоваром и приступал к работе. Ему очень хотелось как можно скорее вернуться домой, погулять по Демидовской, посидеть в трактире на Посольской. Самовар напоминал писателю о родной земле. А какие у нас в Туле делают самовары!
- Сегодня восьмое августа, - произнес Илья Лукич, - стало быть, осталось прибывать мне здесь четыре месяца и два дня.
Он взял перо и отхлебнул чая. За окном по набережной гуляли люди, в реке отражался противоположный берег Кубани, а над ним большая луна.
- «Словно блин с сметаной», - процитировал Илья Лукич, - совсем как у Лермонтова.
Он не любил Лермонтова, но ассоциация луны с блином ему очень нравилась. Илья Лукич очень любил блины, особенно со сметаной.
- Эту же самую луну видно сейчас из моего окна в Туле, - говорил сам себе писатель, - с той лишь разницей, что там она видна под немного другим углом.
За последние три месяца Илья Лукич получил всего два письма. Первое пришло от матушки, а второе от бывшего однокурсника по гимназии и давнего его друга Юрия Савича.
- Позабыли, стало быть, - грустил Илья Лукич, - Уж и не ждут меня, верно, обратно.
Так и было. Сперва, конечно, писали, вспоминали, желали скорейшей встречи, вино за него пили, а спустя месяцы забыли, словно помер Лукич, и могила его затерялась среди сотен таких же. Помнили только матушка да Юрий Савич, владелец каменоломенной мануфактуры.
Поначалу казалось, что ничего плохого и не произошло, отправили его на юг, да и только. Денег вполне хватало, конвой по пятам не ходил. Однако со временем страшная тоска охватила Илью Лукича, и так сильно захотелось ему вернуться, что не осталось и тени прежнего равнодушия. За город выезжать запрещали, издавать рассказы и повести не брались. Только в подпольной газете «Декабрист» печатали его произведения, да и то под псевдонимом Завьял Полунный, но и газету ту вскоре запретили, а редактора сослали в Сибирь.
«Странное дело», - писал тот редактор в письме Илье Лукичу, - «из центральных губерний ссылают на юг, с юга ссылают в Сибирь, а из Сибири и вовсе на Камчатку! А какая разница-то, где революционную работу вести?»
На то письмо Илья Лукич не ответил, подумав лишь:
«Сам скоро узнает»
да и только.
Время сначала медленно бежало, чуть позже перешло на прогулочный шаг, затем стало ползти, а теперь, казалось, остановилось совсем и улеглось, перекатываясь изредка с боку на бок, только таким способом и продолжая движение к исходу.
А сны снились о доме, о загородной усадьбе со смородиной и грушами, где так приятно искупаться в пруду, а потом сидеть на веранде и пить наливку. Там совсем другие вечера, не такие душные.
А сколько в наших тульских лесах грибов!
Илья Лукич представил себе, как выходит он из вагона, берет на вокзале извозчика и едет на Миллионную, а, приехав к дому, заплатит он извозчику червонец и сдачи не возьмет. Мечтал Илья Лукич о том, как обрадуется ему матушка.
- Илюша, - скажет она ему на следующее утро, - вставать пора, блины-то уж остывают.
- А ликерчик к блинам будет? – спросит тогда Илюша.
- И ликерчик будет, и мед.
А какой у нас в Туле мед! Какие у нас пекут пряники!
Илья Лукич был человеком сентиментальным, а потому свято чтил старые свои традиции, берег вещи, привезенные с собой, стараясь покупать только самое необходимое. От части делал он это потому, что не хотел привозить потом домой воспоминания об этом неприятном периоде жизни своей, о периоде разлуки, одиночества и неуемной тоски. Он часто говорил случайным знакомым:
- В каком жилете уехал, в том и вернусь.
Он панически боялся новых привычек, приобретенных здесь, южного диалекта, привязанности к этим местам, а потому и близких знакомств. Одним словом, Илья Лукич сходил потихоньку с ума.
Вспомнилась ему этим екатеринодарским вечером Маргарита Андреевна, девушка, с которой он так любил проводить вечера тульские. Была она единственной дочерью начальника губернской полиции, и когда Илью Лукича арестовали, отец запретил ей навещать его в тюрьме. Тайком она писала письма в ссылку, но, как и все со временем перестала. Кто-то писал, было, что она обвенчалась с каким-то военным и ждет теперь от него ребенка.
- Хорошая была девушка, - вспоминал теперь ее Илья Лукич, - ласковая».
Любил он, как и все его земляки, хорошее оружие, причем всему прочему предпочитал тульское. Илья Лукич и в ссылку с собой взял тульский пистолет. Замечательный пистолет с деревянной рукоятью, на которой была вырезана надпись:
«Тульский оружейный заводъ».
Это оружие было не только данью уважения землякам-оружейникам, но и на случай, если в дом заберутся воры, а потому все его части были всегда идеально начищены, и пистолет, разумеется, был заряжен.
Вот уже Илья Лукич любуется непременным своим спутником. А в следующую минуту отложил его в сторону, и пера в замен не взял в руку. Опустил писатель голову на руки. Задремал.
И снится ему вокзал. Стоит Илья Лукич во сне у края платформы. Появляется паровоз, из-под колес которого валит пар, а из трубы дым. А за паровозом появляются вагоны. Носильщик проходит мимо, несет тяжелые чемоданы. И тут то ли случайно, то ли с каким-то одному ему известным умыслом толкает Илью Лукича под колеса страшного паровоза. Наступает полнейшая темнота, и еще секунды две-три слышится нарастающий гул и шипение пара.
Писатель проснулся. Нехорошо стало ему от этого сна. Он достал из портсигара заморскую папиросу и закурил.
- Не видать мне более блинов с ликером и медом, пруда усадебного со смородиной и грушами, а уж тем более Маргариты Андреевны, - размышлял вслух Илья Лукич, - да и на Посольской мы с Юрием Савичем более уж не посидим. Сон-то наверняка в руку. Иные с четверга на пятницу не снятся. Погибну я, не дождавшись долгожданных событий.
Так предчувствие переросло в уверенность. И закрыл тогда тетрадь свою, в которой писал новый рассказ, этот человек, отложил ее в сторону, будто бы намеревался вскоре продолжить. Потушив в пепельнице окурок, он придвинул к себе вместо тетради пистолет и взял его в нетвердую руку.
- А какое делают у нас в Туле оружие! – воскликнул Илья Лукич, поднес пистолет к голове и выстрелил.

В ночь с 8 на 9 августа 2004 года, Краснодар