Сказка господня. ч. 16. теперь пошли другие времен

ГЛАВА 90. ОБ ЭТОМ  И НЕ ПОДУМАЛ

РАЗДЕЛ  1. (ПЕРВЫЙ).

ТЕПЕРЬ ПОШЛИ ДРУГИЕ ВРЕМЕНА

   Стыдно признаться, что в последнее время распустился я – дальше некуда: дал волю эмоциям, распустил нюни и чуть было не вскинул руки вверх, хотя никто еще не кричал “хенде хох”. Только невероятным усилием воли заставил себя плыть дальше по течению нашего Стикса, хотя так и тянуло ко дну. Но я-то помню, что у этой подземной реки дна нет, так что нырять туда и не собираюсь. Вот еще! Нет, пусть выносит в открытое море, а там, глядишь, и до Атлантиды доплывем.
   Итак, приказав самому себе больше не сходить с ума по всякому поводу, я забрался с ногами на диван и тяжело задумался. Как жить дальше – непонятно, что делать – тем более. Кроме того, отчетливо сознавал, что человек один ни черта не может – так, кажется, у Хемингуэя было написано. Надо бы перечитать на досуге, а то, как бы и вовсе не отупеть.
- Так что же все-таки делать? – думал я. – Вроде бы можно и дурака валять, ибо нынче такой расклад: за что ни возьмись – все пшиком заканчивается. Но бездельничать – еще хуже: и не заметишь, как подкрадется матушка-Деградация, как попадешь в команду трутней и болванов, а там и до Ада рукой подать. У Бога бы спросить, на худой конец – у Ленина или Чернышевского. Только не у современных философов да политологов – так мозги запудрят, что в какого угодно Будду поверишь, собачьему аллаху молиться начнешь, а ведь это, простите, язычество. Бог не попустит!
И только об этом подумал – как загремел гром, в комнату влетела шаровая молния, чувствительно двинув по моему затылку, а затем зашипела, взорвалась и превратилась в Чудотворную – тот самый предмет неопределенной формы, непонятного цвета и размера.
- Ловко я тебя, Парамоша? – ухмыльнулось старое Чудило. – А ты не впадай в ересь, не впадай!
   Я кивнул, лихорадочно соображая: в ересь впадать, стало быть, нельзя, в депрессию – и подавно. Так – куда же? Не в Каспийское же море, черт возьми?! Не в Северный же Ледовитый океан? Но вслух ничего сказать не решился и молча уставился на гостью, ожидая, что же дальше будет.
- А я, между прочим, от Бога, - невозмутимо заявила Чудотворная, - он велел передать, что недоволен вашей персоной, но пока еще не гневается, а лишь чуть-чуть порицает. От себя же добавлю, что доиграешься и до божьего гнева, если будешь вести себя так же и дальше. И еще он сказал... он сказал...
Чудотворная тупо уставилась на меня отсутствующими очами. Даже и не знаю, как я догадался, что она в мою сторону смотрит, – нет у нее ни переду, ни заду, и вообще она больше всего похожа на миниатюрную модель Фобоса или Деймоса. Тем не менее, сверлила она мою физиономию, сверлила, пока до дыр не протерла, и пробормотала:
- Вот ведь незадача! Стареть начала, что ли? Надо же такому позору случиться – божьи слова забыла! О, горе мне! Горе нам!
   И ну каяться, вопить, как оглашенная, аж народ сбежался со всей округи – поглядеть, что за чертовщина?
- Грешна, грешна, православные, - визжала наш странный предмет, который, как выяснилось, ухитрился быть еще и невидимым – для мирян. – И вы, кстати, не без греха, так что падайте ниц, очи долу и кайтесь, а то как всем врежу!
И с покаянных речей безо всякого перехода приступила к угрозам и оскорблениям несчастных обывателей:
- Дебилы вы, а не электорат! И что вы за народ, прости, Господи! Толпа какая-то, сборище охламонов, люмпен-пролетариат последнего сорта!
  Случайные прохожие, в первый момент только недоуменно переглядывающиеся, вдруг сообразили, что вся хула исходит вот от этого замызганного старичка в драном старомодном ветхом зипуне, ибо на невидимую Чудотворную никто и не подумал подумать. Лица начали темнеть, мрачнеть, рукава – засучиваться, и толпа стала опасно приближаться ко мне.
- Сделай что-нибудь, Чудило! – взвизгнул я, - не хочу в мартиролог!
- С удовольствием, - отозвался невидимый бесформенный предмет, - только не бесплатно: ты мне после песенку споешь – идет?
Я, хоть и отчетливо осознавал возможные последствия (она, что – сам Бог, что ли?), тем не менее, лихорадочно кивнул: я, мол, спою еще на бис! Хоть реквием, хоть частушки, а то и вовсе “Интернационал”!
   Чудотворная ощетинилась, под невидимой одеждой шевельнулись сверхъестественные мускулы. Она приподнялась на метр над землей, – вернее, над брусчаткой – и тут такое началось!
  В желтой и правительственной прессе это событие будет описано как пожар Манежа: дескать, случился невероятный импульс тепловой энергии, разметавший толпу обывателей, а потом, мол, запылали ветхие здания старой постройки. Как будто бы никто не видел двух дюжих амбалов, кативших бочку с бензином куда-то по Красной площади!
  Пока горел огонь в ночи, я, подобно легендарному императору-трубадуру (или рапсоду) Нерону, что-то пел слабым и сиплым голосом, - разумеется, отнюдь не на темы пожаров и взрывов. Нет, эти животрепещущие темы надоели хуже горькой редьки. Лучше уж что-нибудь для души сочинить, глядишь, – в веках останется в том или ином виде. К черту текущие события! Побеседуем, так сказать, о вечном...

О ВЕЧНОМ

На пути туманном мутном млечном,
Где ни указателей, ни встреч,
Так и подмывает нас о Вечном
Повести особенную речь.

Даже августейшие особы –
Что там заурядные бомжи -
Иногда настаивают, чтобы
Жили все по правде, не по лжи.

А отдельным особям присуще
В звонкой тишине молельных ниш
Помечтать всерьез о Райских Кущах,
(Впрочем, можно в Берн или Париж).

Вечность – это все-таки иное,
Вовсе не набор дешевых благ...
Вечность – то, что даже Сатаною
Не воспринимается никак.

Это штука жуткого объема,
Весом, извините, с божий взгляд,
То, что нам всем даже в три приема
Не объять, как Рай, как Тьму и Ад!

Вечность велика, и, безусловно,
Не таится в области легенд,
Ибо внемасштабна, внецерковна,
И всегда светла, как хэппи-энд.

Это, братцы, нечто не мирское,
И не божье:  что – не разберешь...
И вообще, – а что оно такое –
Не берусь судить, ядрена вошь!

И не нам, убогим да увечным,
С ранних лет контуженным Судьбой,
Рассуждать всерьез об этом Вечном,
Если наша жизнь есть вечный бой.

Или же вообще сплошные муки,
Ад от буквы “Аз” до буквы “ять”,
Где нет сил огромной этой штуки
Бесконечный торс хоть раз объять.

Обращусь к Богам с вопросом встречным:
Боже, вечность – это логотип?
Если да – тогда пускай о Вечном
Вечно рассуждает лишь Эдип;

Пусть Ньютон его отметит Иксом,
Возведет в какой-нибудь квадрат,
И совместно с вечно пьяным Сфинксом
Корни извлечет – я буду рад.

- Ты и в самом деле пришел к такому выводу, Парамоша? – лукаво спросила Чудотворная, которая, как выяснилось, давно рассеяла толпу разъяренных обывателей, предварительно уменьшив их численность на несколько самых ретивых персон. – Или так, для рифмы слова подобрал, особенно не задумываясь о смысле сказанного?
- Да, как-то не задумался, - смиренно подтвердил я, -  это со многими бывает: как откроют рот, так лучше бы сразу им и закрыть, ибо наплетут черт знает, что, наврут  в три короба, а истины от них не дождешься, ибо глупы. Вот и я такой же, между прочим... да ты все и так знаешь!
- Неинтересная тема, - мрачно подтвердила Чудотворная, - и вообще у вас сейчас не интересно. Политика – идиотская, жизнь – скотская, народ превратился в толпу, молодежь – сплошное инферно, состояние окружающей среды – типичная помойка. А то, что нынче храмы растут, как грибы, я воспринимаю лишь как насмешку над Промыслом Божиим. Кто их строит, кто в них прелатствует!?  Даже говорить об этом не хочется! Лучше расскажи о себе, – чем живешь, чем дышишь, как успехи в личной жизни...
- Какие могут быть у святого мученика успехи? – искренне возмутился я. – Вот послушай, что со мной произошло недавно. Ты знаешь, мы с Хомяком в последнее время фолианты пишем да манускрипты, все пытаемся человечество осчастливить да приподнять его культурный уровень, как нам Бог велел. Итоги же наших потуг весьма примечательны: Хомяка вчера в очередной раз в редакции с лестницы спустили, а меня опять заманили в очередное издательство, полгода там рукопись держали, а потом объявили: “Не подходит!”, да еще ее же и потеряли. В общем, как сказал когда-то мой дружок Хомячок, я устал стучаться в двери, за которыми – нули. Хоть вешайся, так ведь Бог не попустит...
- Не попустит, не сомневайся, – хладнокровно подтвердила Чудотворная, - да ты бы и не переживал особенно. Ничего нового в твоем рассказе нет. Подумаешь, непризнанный гений! Вас нынче, как собак нерезаных, а редакторов мало, читать им всю эту графоманскую чепуху особенно и некогда, да и издательское дело – это все-таки бизнес; начнешь вот таких, как ты, олухов, печатать - так и издательство разоришь, и с цензурой неприятностей не оберешься. Ты ведь, насколько помню, описываешь наших августейших особ такими, какие есть, не приукрашивая?
- Есть малость, - потупился я, - с натуры леплю-с.
- Вот видишь! А тебе бы, например, понравилось бы, если б кто-нибудь, – к примеру, я или Хомяк, написали бы о тебе все, что думают? Или все, что знают? Небось, предпочел бы дифирамбы да панегирики, оды да правительственные поздравления с наградами!
- Ну, нет же, - возмутился я, - от Кощея даже  орден Андрея Первозванного не принял бы.
- Но от денег, поди, не отказался бы? – продолжала гнуть свою неприятную линию лукавая Чудотворная. Но я не смутился!
- Еще Ленин говорил, что на святое дело можно брать валюту даже у Сатаны, - взревел я, - и был глубоко прав! Деньги, уважаемая, не пахнут, это еще Веспасиан знал, а мы-то?!
- Да ну тебя, - отмахнулась от меня Чудотворная, - никто тебе денег пока не предлагал, и, как я понимаю, не предложит. А без источника финансирования, без спонсора и мецената шишь напечатаешься. Даже если предположить невозможное – что тебе удалось достучаться до всех извилин сразу, что человечество вдруг осознает, какой артист... то есть, творец, пропадает зря, - все равно потребуется куча этих самых зеленых фантиков, а вот она стоит от любви народной особняком. Как говорится, дружба – дружбой... да и вообще ваше творчество отдает махровым экстремизмом, маэстро! Что ты все время взываешь к теням Спартака, Владимира Ильича, Савонаролы? Смотри, – привлекут по соответствующей статье, истинно говорю! И вообще как можно  в стране победивших кощеев так страстно обличать рыночно-демократический Запад? Не поймут-с!
- Что же мне теперь, - возмутился я, - от своих взглядов отказываться, дабы удовлетворить низменные запросы и требования редакторов да цензоров, правителей да люмпенизированной части читающей публики? Или поглупеть сразу, опуститься до уровня некоторых потенциальных читателей, или притвориться, научившись, к примеру, строчить дамские романы, дешевые детективы? Так ведь Бог же накажет, черт побери! А это, уважаемая, похуже, чем отсутствие успеха и знаменитости. Уж Творец-то припечет, так припечет, никаким кощеям со всей жандармской ратью за Господом не угнаться!  Лучше я в почетной безвестности посижу, утешаясь тем, что мне, в отличие от некоторых, кое-что дано, и на этом успокоимся...
- То есть, другими, словами, в землю талант зароем, как томагавк? – не унималась Чудотворная. – Так, конечно, безопаснее, но это только на первый взгляд. Бездействие – тоже смертный грех, и Господь не заставит кое-кого долго ждать возмездия. Нет уж, дорогой, пиши, коли пишется, неси идеи в массы, если есть, что сказать. Я тебе покажу, как отсиживаться в солипсической нише!
    И заехала мне в ухо, как какой-нибудь Хомяк. Боже, как вульгарно, примитивно! И это – чудо?! Или других чудес она не знает?! И что же дальше-то будет? Как бы костей, проклятая, не поломала!
  Но Чудило уже успокоилось, плюхнулось в кресло и самым бесцеремонным и наглым образом раскуривало мою старую трубку.
- Закуривай, что ли, и ты, - величественным жестом указало оно на коврик, на котором валялась пачка “Беломорканала”, - конечно, не “Парламент”, да ведь и ты – не спикер Федерального Собрания.
   Пришлось согласиться: да, не спикер, даже не рядовой думец, а вообще не пойми, что. Затянулся я ядовитым дымом проклятых папирос, мучительно закашлялся и подумал: несть числа унижениям и бедам. С другой стороны, я по должности – кто? Святой мученик, так изволь мучиться и дальше. Так держать! Раз уж Господь назначил мне эти процедуры – никуда от них не деться. К тому же не кто-нибудь, а сама Чудотворная – фигура, приближенная к Богу, надо мной имеет честь издеваться. А то ли еще будет, когда к ней мои монстры присоединятся, а то и сам Господь ижицу пропишет. У него не залежится, он всегда найдет, за что.
 Чудило молча наблюдало за моими тягостными размышлениями. И тут я почувствовал, что и ей не очень-то весело, сама озадачена чем-то наподобие идефикс – как в монастырь уйти, или вовсе в Нирвану. Что-то у нее не сложилось – то ли попала под горячую руку Провидения, то ли удосужилась божьего забвения (и не поймешь, что хуже).
- Как у тебя дела, уважаемая? – негромко спросил я. – Сдается мне, не одному Парамону нынче тяжко приходится – сейчас, поди, вся Вселенная отдувается за чьи-то грехи. У Бога ведь порука круговая: один набезобразничал, а отвечать порою целому городу приходится... чувствую, и мимо тебя не пронесли очередную чашу.
- Не пронесли, ох, как не пронесли! – внезапно оживилась Чудотворная, - думала, пронесет, но не на того напала: Бог Вселенной рулит уже целую Вечность, у него не проскочишь...
    Далее последовал длинный, путаный и сбивчивый рассказ со множеством не нужных и никому не интересных подробностей, которые я, естественно, опускаю.
- Дело было так, - рассказывало Чудило, - творю я как-то чудеса на постном масле, или в решете, - сейчас уже не помню, как и где именно. Худого никому не сделала, это точно. И воды целый океан в вино обратила – кажется, на Нептуне... жаль, пить там некому, а ведь прекрасный напиток получился – “Белый Мускат”, как помнится. Не в том суть! Какого-то экс-президента от алкоголизма исцелила, на Марсе лед нашла, и даже в Россиянии  обеспечила в парламенте про правительственное конституционное большинство. Ты ведь знаешь, для меня это раз плюнуть! В общем, развлекаюсь потихоньку, и тут как грянет гром, как пнет меня под ложечку!
- Интересно, а где ж у нее ложечка? – усомнился я, но вслух ничего не сказал, молча внимая дальше.
- Я, признаться, подумала, что это Господь меня, темную, вразумляет, - увлеченно продолжал  непонятный бесформенный предмет, - на то он и Бог, между прочим. Ну, я, конечно же, ниц пала, во всем покаялась, а он молчит. Что за притча? Осмелилась тогда я на него взгляд метнуть – о Боже! Это, знаешь, кто был?
- Азазелл? – догадался я.
- Если бы Дух! Нет же, Бука, проклятый, а из-за его спины младший братец евонный выглядывает, зубы скалит, и глазенки у него так и маслятся: ох, что сейчас будет! Воздастся, мол, Чудилу! И точно – тут уж грянуло по-настоящему, и предстал пред нами сам Всевышний во всей своей красе. Глянул он эдак мутно и сурово из божественных глазниц, и произнес с расстановкой:
- Так! Налицо признаки идолопоклонства, приступа фетишизма в острой форме, кумиротворчества в особо крупных размерах. И еще вот что: кто тебя, булыжник ты чудаковатый, вообще просил чудеса сегодня творить? Разве нынче какой-нибудь праздник? Или амнистия вышла, так что гуляй, мол, все, кто грешен! Все дозволено – простил, мол, Господь грехи, будет прощать и дальше?
В общем, долго Бог громы и молнии метал, аж небо раскалилось, и все по нам попадало – в основном, на мою долю, но и Бяке с Букой порядочно влетело, мало не показалось, думаю. Вызвал Господь, как водится, профосов – а уж они, окаянные, всегда рады ему услужить за наш счет. Ну, не мне и не тебе об этом рассказывать!
- Дальше, дальше, - попросил я, - ты не отвлекайся, расскажи, чем дело кончилось-то. Я все отлично помню и понимаю – не одной тебе достается от Вурдалака со товарищи.
- Так вот в чем дело, - упавшим голосом продолжало Чудило, - оказалось, что во всех безобразиях, произошедших в Россиянии за последние десять лет, виновата исключительно я, и никакой божьей санкции на все эти рыночные реформы отродясь не было. Все Господь припомнил – а память у него, сам знаешь, дай Бог каждому, - и развал СССР, и предательство союзников, и угодничество перед западными магнатами, и рывок  страны в далекое капиталистическое прошлое, и личное воровство и мздоимство политиков и политиканов, и развал отечественной промышленности, а особенно почему-то ему не понравилось так называемый религиозный бум. Обозвал он это явление шаманством, фетишизмом самой низшей пробы, все ваши основные конфессии чуть ли не культом  вуду обругал, и продолжал чертыхаться дальше.
- А все ты и тебе подобные, - гневно кричал он, - чудес им, видите ли, захотелось! Размечтались, чтобы дважды два было не четыре, чтобы каждое слагаемое стало больше суммы, чтобы следствие опережало причину!
- Я  признаю, все перечисленное имело место в эпоху развала СССР и разрастания на его обломках чертополохов да мухоморов нынешних капиталистических фантомов, но я-то тут при чем?! Меня там в эту пору вообще, между прочим, не было. Но стоило мне об этом заикнуться, Господь окончательно вышел из себя.
- А где вы изволили пребывать, позвольте вас спросить?! – воскликнул он. – Когда была реальная возможность чудом спасти страну от надвигающихся катастроф и напастей, их благородие, видите ли, почивать изволило! Или, запамятовал, имело место быть совместное распитие спиртных напитков в общественном месте в компании Пришельцев?
- Что ты, Господи, - возопила я тогда дурным голосом, - маковой росинки во рту не было, истинно говорю! А с этими хулиганами Бякой да Букой вообще никаких дел никогда не имела, ты же должен знать! Я вообще тогда была у тебя в приемной а потом, помнится, на Фобосе розы высаживала, а на Марсе – яблони...
- И на Марсе стали яблони цвести? – насмешливо переспросил тогда Бог. – А кто тебя об этом просил?
Тут мне совсем плохо стало. Действительно, не Бог же мне дал очевидно идиотское задание? В таком случае, получается – волюнтаризм, самодеятельность? И что за это будет?
 Тут Господь схватился за живот и со смеху покатился.
- Не могу больше, - со стоном произнес он, - и эта на розыгрыш попалась! Вроде бы никому никогда ни в чем не верила, голый цинизм и холодный расчет, рационализм и материализм самой высшей пробы – и на тебе! Вот это чудо, так чудо! Ступай и больше не греши! Вон!!! 
   Вынесло меня тогда в открытый Космос, да и понесло неизвестно куда во мрак. Летала я, летала, пока на тебя случайно не натолкнулась, и тут же подумала: эге, вон, кажется, идет дурак еще больший, чем сама. А давай-ка его разыграем, не одной же мне в дурах ходить-то!
- Так что, выходит, все, что ты изволила тут наплести, и эти оплеухи – не в счет? --  стал наливаться черным бешенством ваш покорный слуга. – Отсюда следует, что не многовато ли на себя берете, уважаемая? Знай, что докладная записка на имя Бога обо всем произошедшем между нами сегодня же будет лежать на Его столе.
- Не будет, - как-то жутко процедила Чудотворная, - а вот ты, похоже, будешь лежать глубоко-глубоко!
На меня посыпался град “чудес” в виде дождя шаровых молний, метеоритного роя, вихрей враждебных и всякого рода острых заболеваний. Спасло меня лишь то, что Чудило зачастило – наслав на меня чуму, тут же перебивала ее холерой, холеру – пляской святого Витта, ее – падучей, и так без конца. В итоге вышел пшик плюс обычный глубокий обморок. Когда я очнулся, солнце уже почти опустилось к самому горизонту, а Чудотворную били Дух, Шатун, Хомяк (впрочем, он больше вдохновлял экзекуторов) и Пришельцы.
- Все в сборе, - подумал я почему-то, - давненько мы не были вместе.
И присоединился к нападающим. Думаю, что Чудотворной никогда так еще не доставалось, что, согласитесь, тоже было в какой-то мере чудом.
- Теперь другие времена, - рычали Пришельцы, - эпоха чудес прошла, настали самые что ни на есть прозаические будни, где каждому воздастся сполна, будь он трижды Чудилом и четырежды олигархом!
- Нынче совсем иная эпоха, - соглашался Дух, выбивая Чудотворной бубну, - это раньше кое-кому могло кое-что сойти с рук, а теперь – извините-подвиньтесь. Всем-всем-всем воздастся полной мерой, начиная с нынешнего дня!
А медведь, рыча и щелкая клыками, все время пытался содрать с Чудила скальп, да не на ту напал, видать – на ней и волос-то не росло, и вообще не было ничего, хоть отдаленно напоминающее голову.
  Противный Хомяк вертелся вокруг схватки, бестолково размахивая ржавым ятаганом, которым он никак не мог зацепить бесформенный предмет, зато Пришельцам периодически от него влетало под первое число. Наконец, Бяка с Букой не выдержали все эти посягательства, схватили  бывшего имама за бурнус и втолкнули его в центр круга. Тут и я не смог отказать себе в удовольствии принять участие в  дальнейшей, уже куда более привлекательной экзекуции.
    Как ни крути, а иногда полезно кое-кого поучить бревном, особенно когда есть за что.