Октябрь

Борьке, снился один и тот же сон.  Кто-то сильный и родной рядом с маленьким мальчиком. Борька смотрит во все глаза, но не может разглядеть лицо в темноте и просыпается. Просыпается,  лежит с зажмуренными глазами, чтобы снова уснуть и вернуть сон.
Сон не приходит, приходит утро и надо вставать, умываться холодной водой, чистить зубы порошком, натягивать чулки и короткие штанишки, куртку еще одни зимние штаны, шубку, шапку. Надо идти в детский сад по холодной ветреной улице. Борька, поскуливая, сворачивается под одеялом  ему жалко себя и не хватает человека из сна.


 Осенью Борька видел отца последний раз. Он  не мог запомнить его. В сентябре сорок первого Борьке  исполнилось два года.
Десять дней до конца 
   Напротив университета Виктор стукнул два раза по крыше кабины. Грузовик затормозил. Виктор перекинул ноги через борт полуторки, спрыгнул на тротуар, сунул ладонь водителю.
-Пока Вань
-Всего доброго Виктор Ильич
Отец закинул вещмешок на спину, быстрым шагом до дома идти было пять минут.
 У магазина продуктов толпились женщины  в темных телогрейках, платках, толстых чулках рейтузах,  некоторые в элегантных пальто, беретках, туфельках, несмотря на прохладное октябрьское утро. Толпа напирала на закрытые двери, полная блондинка в вязаной шапочке нагнулась, подняла кусок асфальта и бросила в витрину, заклеенную крест-накрест бумажными полосами. Стекло со звоном, осыпалось на землю. Женщины зашумели. Кто-то закричал. Люди рванулись сквозь разбитую витрину внутрь.  Виктор, не останавливаясь, прошел мимо. Сверху бежали люди, расхристанные, пьяные. Путь преградил солдат в расстегнутой до ремня шинели.
- Есть курить?
Глаза солдата  черные без зрачков на белом лице.
- Не курю
- Давай сюда – солдат дернул мешок за лямку.
Он был, мертвецки пьян
Изо рта пахнуло кислым перегаром.
- Иди боец, - ответил Виктор. Он постарался придать голосу бесстрастную интонацию, не потому что испугался, но терять драгоценное время на ссору с пьяной гопотой было невыносимо жалко. Солдат отступил на шаг.
- Ты сука – солдат распалял себя
«Сразу не ударил, теперь не нападет», подумал Виктору.
- Забери своего бойца, - он обратился к товарищу пьяного солдата – забери по-хорошему,
 я пойду
Второй солдат был трезвее, он потянул пьяного за рукав
- Идем Гринь, ну его нахуй
- Сука,  прошипел Гриня, не слишком уверенно
Виктор резко сошел на мостовую, обошел парочку и быстро двинулся вверх по Никитской.
Ни разу не оглянулся.
Во дворе лежали кучи мусора. Дворовые клены засыпали землю листвой, но она не скрывала куч мусора лежащих на земле. Окна квартиры Виктора были заклеены бумажными крестами. Он подумал о Борьке, который сидит с зайцем за окном, проклеенным крест- накрест бумагой. Бумажная лента,  все, что защищает его малыша от бомб, войны, взрывной волны. Волны размалывающей бетон в песок, раскидывающей железнодорожные составы, как детские игрушки. Виктору стало страшно. Аня писала ему, что художественные мастерские должны эвакуировать в ноябре, но разнарядка и списки еще не пришли. Старенький и суетливый директор Бавельцев на собраниях кричит, что не допустит паники, Москву не отдадим, а уже редкая ночь без авианалетов, ей тяжело таскать Борьку в бомбоубежище на Арбатской станции. Она хотела плюнуть  и не забиваться, как мышь в душную полутемную пещеру метро, сжимаясь от грохота и дрожи земли.
Но, возвращаясь по Гоголевскому бульвару после отбоя воздушной тревоги домой, рано утром в сумерках, невыспавшаяся до песка в глазах, Анна видела  на газоне тела погибших. Трупы были накрыты синими байковыми одеялами. Одно одеяло прикрывало холмик на треть своей длины. Казалось, накрыли небольшую собаку. Только собаку вряд ли стали бы накрывать одеялом.
   Анна вцепилась в Борьку и весь день не отпускала от себя.
Виктор повернул звонок.
Анна тихо открыла дверь, мячиком выкатился Борька, потом застыл, застеснялся, попятился в глубину коридора, изучал Виктора издалека. Анна стала суше, лицо заострилось, посерело. Сели ужинать втроем. Анна гладила мужа по руке, прижималась ногой, много сбивчиво бестолково говорила, о том, что город вот-вот сдадут, а у Борьки отит, ушки болят и топят плохо. Борька сидел на деревянном высоком стуле, внимательно и серьезно смотрел на Виктора блестящими глазами и теребил зайца. Он не улыбался. У Виктора защемило сердце. Его жена и ребенок сидели перед ним, а он ничего не мог для них сделать. Как спасти эту маленькую женщину и серьезного тихого малыша. …Виктор не мог схватить их и, взяв самые ценные вещи увести на восток прочь от кошмара надвигающейся войны. Он не мог закрыть их ничем прочнее,  газетных полос на окне.
Позже ужина тихие объятия, чтобы не разбудить спящего  Борьку. Анна отдавалась Виктору, украдкой, нежно, но почти бесстрастно.
 
Девять дней до конца.

Около двух ночи Виктор взял Борьку на руки из кровати положил рядом с собой.
Борька свернулся калачиком, упершись коленкой в ногу Виктора. Виктор аккуратно взял в руку крохотною ладошку сыны и держал ее, прислушиваясь к сопению малыша.

Виктор не отпустил Борькину руку и не закрыл глаза до утра. Он лежал на спине, видел желтые полосы, ползущие по потолку от фар редких ночных грузовиков, слушал шаги в ночной тишине, приглушенный гул артиллерии вдалеке. Он смотрел в лицо сына и думал, что в жизни не видел ничего красивее.
Страх и тоска ушли.
   Перед рассветом Виктор высадил Борьку на горшок и переложил в детскую кроватку. Он выпил горячий чай с сахаром. Они пошептались с Анной
- Анечка, выбрось все грамоты, членские карточки, комсомольский, профсоюзный, осовиахим, всю эту херню. Москву не сдадут, не сдадим - поправился, это так на всякий случай. Если эвакуируют, постарайся продать, как можно больше барахла, все равно комнату разграбят, когда уедете, а деньги есть деньги.
- Ты главное живой вернись, аккуратнее, пожалуйста, живой
Он встал, подошел к двери, Анна вцепилась в рукава бушлата и затряслась, заплакала.
- Аня, я буду аккуратно, я не умру, я Тебя люблю и Борьку очень, я скоро вернусь.
Я так Вас люблю, я буду так скучать по Борьке.
На улице Виктор успокоился, закурил и зашагал по бульварному кольцу к Белорусскому Вокзалу.
Семь дней до конца.
 Он чувствовал тепло детской ладошки пока ехал в холодном грязном вагоне, когда стоял в колонне на станции Вязьма, когда лежал в прелом влажном бушлате на холодной земле в цепи, занявшей, оборону на рубеже.
Все.
Спокойная радость не оставили Виктора до самого конца. Он чувствовал Борькины пальчики в своей ладони, когда пуля, чавкнув, разнесла скулу, Виктор уронил голову на руки и умер. Пальцы соскользнули с цевья, и Виктор сжал кулак, чтобы детская ладошка не выскользнула из его руки. Теперь Борьку защищали только тонкие бумажные полоски, наклеенные крест-накрест на окне.