Яд на кончике ножа
Мама очень любила меня, холила и лелеяла, как могла. Растить взбалмошного сына без отца было довольно трудно, но она справлялась и делала это играючи, всячески поддерживая все мои начинания. Она научила меня творить, изливать свою душу в произведения искусства. В нашем доме находилось применение всему: я ваял точеные женские силуэты из речной глины, вырезал фигурки из дерева и собирал удивительные коллекции из высохших полевых цветов. Никто вокруг не разделял мои стремления сделать мир хоть чуточку лучше, ярче и красочнее.
Мать отдала меня в школу, и я учился на отлично, чтобы не подвести ее и доказать всему миру, что из юного Алека может вырасти что-то действительно стоящее. К нам в дом часто приходил тот самый сосед. Он выпрашивал у мамы деньги на выпивку, всячески оскорблял заботливую хозяйку, периодически угрожая ужасной расправой и устраивая жуткие потасовки. Я очень его боялся, в такие моменты забивался под кровать и цепенел от леденящего кровь ужаса. Мы были израненными напуганными жертвами.
Мама очень переживала, рыдала по ночам и засыпала только под утро. На нервах она заливала свое горе терпким виски: сначала изредка, лишь для того, чтобы снять накопившееся напряжение, затем все чаще и чаще – разрушая свой измученный организм изнутри. В результате чего однажды в момент сильного алкогольного опьянения беззащитная женщина внезапно вылетела на дорогу, по-видимому, решив поймать такси, чтобы покинуть это злачное место раз и навсегда, но автомобиль ехал слишком быстро и водитель не успел притормозить. Только тогда я узнал, каково это – быть одному, при всем при этом прекрасно понимая, что уже никто и никогда не поддержит моего стремления создать нечто прекрасное, уловить и постигнуть самую суть красоты.
Время шло, и в конце концов я смирился с невосполнимой утратой и горечью потери. Поступил в какой-то невзрачный колледж, старался выбиться в люди, заслужить незримую похвалу умершей матери, так часто посещающей мои сумбурные сны. Поначалу я подрабатывал грузчиком, ремонтировал крыши и сараи, откладывая с каждой выручки на машину.
Многие годы я копил и наконец добился своего: получил права, купил старенький «додж» и устроился водителем. В результате отремонтировал дом, выкрасил его стены в зеленый цвет, по-прежнему наблюдая за происходящими вокруг изменениями: шпана повзрослела и разъехалась, нимфетка из соседнего двора выскочила замуж за отставного военного, а моего соседа нашли мертвым в его же кухне – мистер Райли не рассчитал свои силы и получил банальное алкогольное отравление. Мне не было его жаль, никому не было – у пьянчуги не осталось ни родственников, ни семьи. Даже похоронить старика было некому, его попросту закопали в пяти километрах от дома, там же, куда обычно вывозят всех умерших бродяг. Что-то вроде самодельного кладбища для нищих. Жизнь постепенно начала налаживаться: я пахал как лошадь, перевозя ленивые задницы горожан из одной точки в другую, тем самым обеспечивая свою холостяцкую жизнь.
Позже у меня появилась возлюбленная. Ее звали Рейчел – умница, красавица, о которой можно только мечтать. Мы любили друг друга, сильно, искренне. Знакомство было спонтанным и неожиданным: пустынная проселочная дорога, жаркое полуденное солнце, клубы пыли, витающие в раскаленном воздухе, и девушка, голосующая стоя на обочине, с темными, как смоль, волосами и в искрящемся на солнце серебристом сарафанчике. Я решил подвезти юную леди до дома. Она согласилась. Всю дорогу мы без умолку болтали обо всем на свете. Для своих семнадцати лет она была очень эрудированна и мудра. Но позже я заметил мою милую Рейч в компании одного непутевого студента. Мне это жутко не понравилось, и нам пришлось расстаться. На память о ней мне остался тот самый сарафан, блеском своим напоминающий мамино столовое серебро и хоть как-то утешающий меня после печального разрыва.
Потом я повстречал Лиззи – продавщицу мороженого, которого мне так не хватало в знойный июльский день. О, ее светлые волосы, застенчивая улыбка и смущенный взгляд лучезарных голубых глаз произвели на меня неизгладимое впечатление. Мы уже месяц с ней встречались, когда она закатила масштабную истерику. Она остро ощущала нехватку внимания, ласки и нежности с моей стороны. Но ведь я был занят, ужасно занят – писал маслом: на холстах красовалась стройная женская фигурка с черными, как смоль, волосами, весело танцующая под дождем или же встречающая наступление сумерек в лучах заходящего солнца. Нынешняя возлюбленная сильно ревновала меня к девушке с картин, моей музе из снов, но я не простил ей подобное поведение, и вскоре мы сильно поссорились, после чего я окончательно отказался от своей непутевой Элизабет.
Затем в моей жизни поселились кареглазая хохотушка Саманта, томная соблазнительница Меган и миниатюрная Роуз. Были еще две, но их имена со временем стерлись из моей памяти. Каждая из девушек вечно находила повод придраться к моему творчеству, изменяла при первой возможности и всячески старалась отравить мою воистину безмятежную жизнь. Но расставались мы тихо и мирно, без лишних слов и взмахов руками. На прощание они так преданно смотрели мне в глаза, с болью, горечью и слезами покидая гордого Алека навсегда. Вскоре я окончательно разочаровался в женщинах, перестал искать идеальную спутницу жизни. В такие моменты меня спасали только феи из снов, такие разные и удивительно красивые.
Я творил каждую ночь, вырисовывая тонкие очертания нежных юных лиц на старых холстах, оставшихся мне в наследство от лучшего друга, по молодости увлекавшегося живописью. Он очень не хотел отдавать мне мольберт и краски, но однажды написал завещание, в котором в качестве наследника указал почему-то меня. Видно мой дорогой друг Марк чувствовал смерть, наступающую ему на пятки, – так уж случилось, что по стечению обстоятельств он нежданно-негаданно отравился стряпней своей старой сварливой тетушки. Я очень грустил, переживал, но в глубине души искренне радовался тому, что стал обладателем дивных художественных инструментов. В моей жизни появился долгожданный проблеск, и я смогу теперь изобразить свои красочные видения в мельчайших подробностях.
После расставания с последней возлюбленной я долго не вылезал из дома, соседи отчего-то боялись меня и всячески обходили зеленую постройку стороной. Что ж, это их право. Но однажды вечером я отправился на своем «додже» в город, чтобы развеяться и снять поднакопившуюся тоску, избавиться от преследующей меня череды неудач. И это действительно удалось сделать. Я повстречал ее – мою единственную, горячо любимую малышку Стейси. Ее мягкие каштановые волосы волнами оседали на хрупких плечах, скрытых под тонкой материей шелкового платья. К слову, платье то было удивительно глубокого фиолетового цвета в мелкий белый горох – от него приятно веяло чуждой здешним кварталам романтикой и непреодолимой таинственностью.
Ветер пронзал эту прекрасную девушку насквозь, она замерзла и, кажется, заблудилась в незнакомом месте. В столь поздний час на улицах нашего провинциального городка нет никого, кроме бродячих псов и уже упомянутых мною мерзких крыс. Помощи ждать не от кого, вот уж везенье ей было повстречаться со мной! Я любезно согласился отвезти незнакомку к себе лишь для того, чтобы она провела ночь в уютной теплой постели, а завтра же отправилась на поиски отеля. Моя новая муза с недоверием окинула взглядом салон старенького автомобиля, но все же решилась и удобно устроилась рядом.
Когда мы оказались дома, удивительную Стейси пришлось отогреть выпивкой и утешающими беседами. Я показал ей свои картины, и девушке они на удивление быстро понравились. Я был изумлен, доверчиво обрадован сложившейся ситуацией. Она нашла в них страсть, печаль и нежность, возможно, даже каплю горечи на кончике ножа. Мы неустанно беседовали с милой спутницей, распивая виски, ром – да все, что было у меня припасено для подобных случаев и ненароком попадалось под руку. Я влюбился едва ли не с первого взгляда, словно безмозглый мальчишка. Но чем больше нравилась мне эта девушка, чем больше меня к ней тянуло, тем чаще вспоминал я свои неудавшиеся попытки устроить личную жизнь. Меня это насторожило, внезапно я усомнился в искренности ее слов. Она такая же, как все, ведь женщины ветрены, они просто не способны любить. Сначала ожесточенно издеваются, идут на измены и предательства, а после бросают с умопомрачительной жестокостью и уходят, громко хлопнув дверью. Затем я вовсе счел свое помутнение какой-то нелепой ошибкой, тут же предложив очаровательной, уже не на шутку охмелевшей Стейси очередной забавный тост. «Да, да», – она согласилась, и я немедля отправился на кухню, дабы пополнить уже опустевший бокал. Коньяк, еще раз коньяк и пару-тройку ложек той чудесной приправы, что гордо зовется «arsenic», то есть «мышьяк». В таком состоянии девушка не способна распознать дозу, я могу высыпать туда хоть полмешка!
О, милая Стейси, зачем ты так жестока? Зачем готова была поступить так же, как и те предыдущие – размалеванные шлюхи? Зачем решила бросить меня? Зачем?! Я не прощаю обид, моя девочка, не прощаю. Ты думала об этом, признайся, думала, как уйдешь от меня на следующее утро, лишив одинокого Алека последней радости, последнего стимула жить?! Прости, но я был прав, когда споил тебе ту жуткую отраву, я был полностью прав. Ты корчилась от боли, молила о пощаде, но я был холоден и безразличен. Но ведь в глазах твоих читалась преданность, тоска, возможно, даже скрытая симпатия к моей надменной персоне. И перед смертью, в ужасных муках отравления ты задала мне один единственный вопрос: «За что?» – так вот, родная, за то, что ты никогда не смогла бы полюбить меня таким, какой я есть. Столь извращенным убийцей, страсть к мышьяку которого растет с каждым новым днем. Ведь именно он в далеком прошлом помог убрать мистера Райли – ублюдка, измывающегося над матерью, и Марка – жадного мерзавца, не желающего отдавать мне свой мольберт. И всех тех милых девушек, моих возлюбленных, моих прекрасных муз, которых днями и ночами изображал я на своих чудесных картинах.
С тобою все произошло ничуть не лучше, я так же избавился от тела, отвезя его на своей машине к старому кладбищу для нищих. Так же отрезал прядку густых каштановых волос и так же забрал себе на память фиолетовое платье в мелкий горох. И сейчас я нарисовал твой портрет – таинственный, воздушный, благоухающий свежей краской холодных тонов. Но ведь соседи не дремлют, они уже давно следят за мной и наблюдают за тем, как девушки бесследно исчезают с улиц никому не нужного городишки. Полиция уже ищет маньяка и попросту свихнувшегося гения. И вот я здесь, в последний раз, ведь если вы нашли это письмо, меня уже, должно быть, нет в живых. Я выполнил свое предназначение, на вечную память останутся мои картины.
Поэтому теперь я смело выпью коньяку. Бокал недрогнувшей рукой, а лучше всю бутылку залпом, непременно смешанную с моим любимым ядом. Прощайте и оставьте меня в памяти таким – творцом прекрасного, художником и мастером своего дела.
С уважением, Алек Шепард –
человек, познавший истинную красоту
Свидетельство о публикации №210052500180