Митинг. Битва гигантов демократии на Манежной Площ

               
               
    Я возвращался по улице 25 октября в сторону площади Дзержинского. Тогда она называлась ещё так. И я чувствовал себя все еще во власти яростной атмосферы ненависти, которая сгустилась плотным облаком над огромной Манежной площадью рядом с Кремлём.

   Всем моим сознанием,  насыщенным зарядом  пережитых чувств, я находился все еще  там, у самой трибуны. Отдельные слова и фразы без всякой логики и последовательности, особенно поразившие не всегда даже смыслом, а страстью, вложенной в них, еще звучали в моих ушах. И вдруг я подумал о том, что во всем только что увиденном спектакле так досадно не хватало двух самых главных действующих лиц.

    Слышались лишь проклятия и здравицы в их адрес. Ну а что было бы, если к великому изумлению зрителей эта «могучая либеральная кучка», едва поместившаяся в кузове с откинутом бортом грузовика, расступилась и предстали бы перед нами главный инициатор перестройки и его несгибаемый оппонент и супертяж вольной борьбы за демократию.

   Можно только представить неописуемую немую сцену на Манежной площади, всю наполненную огромной толпой,  и тишину всей оцепеневшей от восторженного удивления толпы. Гоголь отдохнул бы. И каким бы громоподобным воплем ответила бы она на это почти небесное явление.

   Ну и чтобы они сказали, подумал я. А ведь это очень легко предположить. И мне тут же представилось, как двое бывших секретарей обкомов, ставших сегодня вершителями судеб и этой толпы, и всей страны, да и всего мира тоже, вырывая друг у друга микрофон, стали бы лоб в лоб лупить друг друга самыми неотразимыми доводами. Я вспомнил совсем недавнее выступление в Минске бывшего любимца отечества и мессии нового мышления на Западе:

  - Куда же хотят вести нас новоявленные друзья народа? - вопрошал там Горбачёв. - Один из идеологов демократов, председатель Моссовета Попов, без эмоций и чувств никаких неизведав, прямо говорит о возможности разделения СССР на 40-50 государств, переселение целых народов, перекройки границ. Этот антисоюзный и антинародный план выдается за кредо демократии. Приходится удивляться тому, как эти новоявленные демократы вступают в политический альянс с сепаратистами, националистами. У них общая цель - ослабить и, если  удастся, то и развалить Союз. А чего стоит глумливое упражнения демократов о социалистическом выборе. Мол, о каком выборе может идти речь, если неизвестно, что представляет из себя социализм.

   Недовольно загудевшая толпа не дала Михаилу Сергеевичу договорить. Жаль. Мы сейчас бы и узнали, по какому тщательно продуманному новым генсеком маршруту мы двинулись вперед, если бы остались верны выбору деда и отца генсека.
 
    Сейчас на краю развала страны, мне невольно пришла мысль, что она однажды уже разваливалась. Безнадежно, неотвратимо. И не развалилась только потому, что ее так жестко и жестоко сцепила новая власть одной идеи. А иной силы, удержать и собрать бывшую империю,после революции у нас тогда не было. НЕ БЫЛО! Чтобы сегодня не говорили, заходящиеся в кликушестве и плаче по жертвам  бесчеловечного режима ребята с трибуны грузовика.

   А еще можно. конечно, тупо зубоскалить и поносить «коммуняк», но если бы недавние наши предки, объединенные этой самой идеей, не остановили белокурую бестию, имевшую все шансы покорить не только европейские просторы, и не создали бы впоследствии супердержаву, то еще неизвестно какой бы сапог мы сейчас лизали. И если мы сейчас и пустимся в новое плавание и, раздув щеки, надуем демократические паруса, то сидеть мы будем не в утлом челне, сколоченном наскоро. И начнем движение не с абсолютного нуля. И все благодаря сегодня оплеванным нашим родителям.
 
   Но вот пришел черед послушать и  любимца толпы, который не так давно, не забыв видимо практику взрастившей его партии призывать народ к решению  масштабных вдохновляющих задач, пообещал устранить все беды за какие то смешные 500 дней. Хрущев с его церковноприходским образованием и то отмерил  собственно на то же самое в смысле достижения всенародного счастья не менее 20 лет. Но вот Борис Николаевич держит уже микрофон своею властною рукой. Он рубит правду-матку в первой же фразе:

   - Горбачев вселил в нас некоторую надежду в первые два года после 85 года. И фактически с этого момента началась его активная политика, - тут он как бы запнулся, ища подходящее слово, и, не найдя его,  отрубил – я извиняюсь, но обмана людей.

   Давая обещания, он не знал, как выполнить эти обещания. Вселив надежду в людей, он стал действовать по другим законам. Тогда стало совершенно очевидно, что он хочет: сохраняя слово «перестройка», сохранить жесткую централизованную власть, не дать самостоятельность республикам, а России прежде всего. – Послышался возмущенный ропот толпы. Мужик, стоящий рядом со мной, с огромным кулачищем завопил, перекрывая ропот: Мишка – Каин, Буш – Хозяин.

   – Здесь и проявилась его антинародная политика, - продолжал Ельцин. Эти денежные манипуляции, использование армии против населения, кровь в межнациональных отношениях, крах в экономике, низкий уровень людей и т.д. Я считаю своей личной ошибкой излишнюю доверчивость президенту. Центр не дает республикам делать самостоятельных шагов. Тщательно анализируя события  последних месяцев, я заявляю: Я предупреждал в 1987 году, что у Горбачева есть в характере стремление к абсолютизации личной власти. Он все уже это сделал и подвел страну к диктатуре, красиво назвав это президентским правлением.

    Я отмежевываюсь от политики президента,  - возвысив голос и рубя рукою воздух, сообщил всенародный любимец. - Выступаю за его немедленную отставку, передачу власти коллективному органу – Совету Федерации Республики. Я верю в Россию, уважаемые россияне. Я сделал свой выбор. – От мощного рева толпы едва не рухнули стены Кремля.
 
   Но микрофон снова в руках « абсолютного диктатора», в котором предыдущий оратор после тщательного анализа первым разглядел нехорошие устремления. И площадь услышала ну прямо-таки вопль души :

   - Если мы дальше поддадимся этим крикунам различного толка, воспримем их лозунги и пойдем по пути их реализации, мы погубим эту великую страну, породим такой конфликт, из которого трудно будет выйти всем нам. Надо все сделать, чтобы наше отечество сохранить, обновить. – Но вдруг громкий голос из толпы прервал зов сердца к патриотическим чувствам сограждан:

   - Горбачев, а вы сами то верите в коммунизм? Если да, то в какие сроки? – Послышалось дружное гоготание.

  - Да, я убежденный коммунист. По убеждению в партии. Это идея вечная. Эта идея выношена всем развитием человечества. Да, то, что случилось с нами после революции, - это не может нас не волновать. Но мы должны извлекать уроки, а не топтать свою историю. Особенно топтать могилы. Не надо в кучу валить все. В этой истории трудной, драматичной со всей сталинщиной, кровавыми делами. Но много было и другого. Народ поднял страну. 

   Ох, и он все о том же, - подумал я. – Идея о блаженном рае на земле, действительно вечная. Но также стала вечной  и другая идея. Она пришла после многих и до сих пор безуспешных попыток людей претворить ее в жизнь. Погрязшим в смертных грехах и во всех прочих тоже, людям никогда светлых идеалов не достичь. Никогда! Люди не ангелы. И божественное творение не создать неумелыми греховными руками. Так что даже пытаться вновь бросаться в безумные да еще, как оказывается, и кровавые эксперименты более не имеет никакого смысла. Хотя… Кто знает. Пути господни неисповедимы. И куда они нас еще приведут, не дано знать ни единому существу на этой площади. Да и на всей земле тоже.

    Но вот новый властный голос с площади:

   - Я шахтер. Если вам дорога Россия, оставьте пост Генсека и поставьте партию на ее заслуженное место.

   - Я уже отвечал. Неделикатно так ставить вопрос,  – ответил ничуть не смутившись генсек-президент. Послышалось ржание, как если бы площадь была заполнена целым табуном лошадей. – Сейчас это совмещение полезно. Я уйду – и начнется такое противоборство в политике, которое не сдержать. Вы думаете, что я вцепился в этот пост зубами? Нет, я считаю, что я ответственен за то, что началось в 85 году. Для меня немыслимо, что вот сейчас после начального этапа философских рассуждений подошли к реальным трудностям  - и я, испугавшись, вдруг сказал: «Караул! Ухожу».

    Да, смелый человек, - с уважением подумал я. – А может быть совсем наоборот. Он испугался, что в историю войдет не героем, реформатором, новатором, а то и мучеником вроде Александра Второго, а мелким трусом, по слабости своей натуры отпустивший однажды вожжи, а потом, когда чудо-тройку понесло и стало разносить по кочкам, он взял да и спрыгнул с облучка, спасая шкуру. Нет, не дождетесь.

   - Нельзя чувствовать себя разухабистой командой, - продолжил насдававшийся Генсек, - которая в этом огромном государстве вдруг решила действовать по принципу «что хочу, то и ворочу». Мы такого с вами наворочаем тогда, что историки последующих двух веков не разберутся, что же мы такое хотели сделать. Нам нужно остудить злость, которая вылезла.
   
   Но микрофон снова держит своею трехпалой мозолистой рукой бесстрашный демократ, бывший номенклатурный босс, а в далеком прошлом еще и деревенский хулиган. Этой же рукой он рвет из-под товарища президента его еще державный трон. Лик его грозен как у Петра в Полтавской баталии. Остудить злость? Тоже мне, непротивленец нашелся! Жизнь – борьба!

   - У меня, наконец, хватило сил заявить, что я раз-ме-же-вы-ва-юсь (это слово Ельцин произнес по складам, сделав яростное ударение на последнем слоге) от политики Горбачева. Идет мощнейшее наступление. Не гнушаются никакими методами. Опять травля, грязь, помои льются на наши головы. А мы ухмыляемся, вытираемся, ждем следующих помоев, – издевательским, жалостливым тоном протянул он и замолчал, чтобы все ясно прочувствовали, как эти самые помои омывают бойцов на площади с головы до ног.

– Нам пора идти в наступление, - вдруг снова грозно, повелительно зазвучал его голос и рука в пьяном замахе дернула рубаху на груди. – Демократия в опасности. - Рев толпы вновь потрясает огромное небо. 
               
   Что же это происходило там только что на Манежной, продолжал думать я, выходя на площадь, на которой высился суровый памятник рыцаря революции. Как это назвать? Очередная смута, случившаяся от внезапно обрушившегося на головы людей безвластия?

    Я вспомнил, как в детстве их пятый класс внезапно оставила учительница, внушавшая уважение совсем не  какой-то чуткостью и любовью к детям, а исключительно страхом оказаться даже в малой степени поперек властной, если не сказать, злобной силе ее характера. А на замену ей классным руководителем пришел парень, учитель биологии, вчерашний пионервожатый. Его радушная улыбка и желание вызвать творческую активность в классе почти сразу же заставили забыть, в чем состоит воспитательное значение власти. Главная его ошибка состояла в том, что, отринув данную его положением власть, он вступил в непозволительный диалог со всем классом. А диалог может предполагать только одно - равенство отношений.

    Очень скоро его стали хлопать по плечу, материться, не смущаясь присутствием начинающего педагога. А зачем – он такой свой парень. А потом и вовсе его самого стали посылать всем известными даже и в этом нежном возрасте словами. Через месяц этого парня убрали. Пришла тощая, как вобла, занудная историчка – и на этом смута закончилась.

    Ну а если это все же не смута, а революция. И в чем между ними отличие. Шагая по длинному подземному переходу под площадью Дзержинского, я задумался. Смута – это, наверное, повальный, разнузданный эгоизм в свободном разносе объединения людей, потерявшим силовой центр, которые пытаются в судорожных потугах обрести его вновь, как единственную спасительную меру. А вот революция – это поиск другого центра власти, другой государственности, иных правил управления, поскольку все прежние правила либо устарели, либо оказались неверны.
 
   Революция – это ведь еще и неизбежно, условно говоря, баррикада. Впрочем, и не только условно. Сколько в слове баррикада мужественной захватывающей романтики. Оно издавна в каждом из нас окрашено позитивными эмоциями, оно отмечено в нашем сознании печатью исторической оправданности. Считается, что возводят баррикаду лишь исключительно неустрашимые бойцы за правое дело.

 Но настоящая баррикада – это ведь совсем не условная линия, разделяющая людей, взявших в руки оружие. То есть  готовых на убийство.  Баррикада - это страшно. Ужас ее состоит еще и в том, что и тебе и всем, кто тебя окружает близко и далеко, надо делать выбор: по какую сторону этой жуткой, кровавой линии, разделяющей мир людей, встать. И «не вернуться, не взглянуть назад», когда баррикада уже возведена. Поздно. И над схваткой тоже ведь остаться никак нельзя. Потому, что от того, кто победит в этой схватке, зависит в твоей жизни всё.

 P.S.Всё, что вы прочли - это не мои фантазии. Это документ. За все высказывания Ельцина и Горбачёва я отвечаю головой, Записи я храню до сих пор. На мой взгляд, эта статья ценна ещё и тем, что она погружает нас в атмосверу перестроичных времён. В самом пике их развития. А вот выводы делайте сами.