Флобер. Глава 4

                Глава 4.  1847.



               

  При неутомимо горящих свечах ум озаряется и светит ярче. Весь день я немного болен и постоянно раздражён. К тому же терерь я пишу, а у меня к этому так мало привычки, что нахожусь в состоянии постоянной досады, и всё, что выходит из-под пера, мне противно. Правда, стиль мой постепенно улучшается, но от этого только труднее писать. Муза – девственница с плевой из бронзы.

               
                ***

  Античности было дано породить существа, которые самим фактом своей жизни превзошли всякий вымысел. В молодости легко вводят в соблазн эти сияющие образы. Лучи их ореола доходят и до тебя; простираешь руки, чтобы до них дотронуться, а они всё отступают и отступают в своё сияющее никуда и, как Христос апостолам, велят не пытаться к ним приблизиться.

                ***

 Подумать только, что я никогда не побываю в Китае! Никогда не буду засыпать под мерную поступь верблюдов! Никогда, быть может, не увижу, как сверкают в лесу глаза тигра, притаившегося в бамбуковых зарослях. Вы были бы тронуты, если бы могли понять, сколько тут горького и непоправимого. Безмерная печаль охватывает меня, когда я думаю об античности, об эпохе, полной великолепной и чарующей красоты, света, трепетной жизни, такой простой и разнообразной! Чего бы я только не дал, чтобы как-нибудь вечером оказаться в римской Субуре, где над дверями лупанариев горели факелы и в тавернах звенели тамбурины! Переживая великое прошлое человечества, мы упиваемся его томительно-сладостной горечью. Да что говорить! Только там можно было жить; только о той поре можно сегодня думать без презрения и жалости.

                ***

  Я живу – и всегда жил – в чрезвычайно стеснённых обстоятельствах, из-за чего делаюсь угрюм, раздражителен и чувствую себя униженным. Лохмотья, которых стыдятся нищие, я ношу под кожей. Я беден и предвижу, что старость моя завершится богадельней или ещё более трагически.
Жизнь аскета вовсе меня не привлекает. Я полон необузданных желаний. Я никогда не понимал Беранже с его любовью на чердаках и идеализацией посредственности. Никогда я не понимал, почему на чердаке должно быть всё мило в двадцать лет. А во дворце было бы плохо? Когда жажда золота сочетается с презрением к барышу, образуется тупик, в котором маленький человек задыхается, как в тисках. Кого устраивает любовь гризетки, кому приятно находить каморку швейцара и свой потёртый фрак там, куда я иду, чтобы о них забыть, тот пусть довольствуется Беранже. Предпочитаю мечтать – хотя бы и страдая – о диванах из лебединой кожи и гамаках из перьев колибри.

                ***

 Люди, знающие толк в жизни материальной, когда зимою идёт дождь, закрывают ставни, зажигают двадцать пять свечей, разводят большой огонь, варят пунш и ложатся на тигровые шкуры курить папиросы и читать Байрона. Старинная персидская пословица гласит: «Надо законопатить все пять окон, чтобы в доме стало светлей».

                ***

  Отправляюсь 1 мая в жалкую, маленькую экскурсию по Бретани пешком, с котомкой за плечами, в компании некоего шалопая, откликающегося на имя Максим Дюкан. А пока сижу в кресле, поджариваю себе ноги у камина и курю трубку, как всегда. Читаю Феокрита, Лукреция Кара, Байрона, блаженного Августина и Библию. Вот какие историйки в настоящее время вбиваю себе в голову.

                ***

 Для меня любить – вовсе не значит терять голову и растворять свою личность в любимом существе, забывая обо всём прочем. Любить – это значит лишь снимать с известных всем отношений плавающую по верху пену и не трогать осадка, лежащего, быть может, на дне.