Маленький человек

От автора

    Так уж сложилось в нашей литературе и кинематографе, что лучшие произведения про армию были созданы о лётчиках, моряках, десантниках , пограничниках и спецназе. Войны и военные конфликты тоже дали немало материала для творческих людей. Но есть войска, а несколько лет назад это был целый вид Вооружённых Сил, о которых был снят всего один кинофильм - « Ключи от неба». Было это лет 45 назад.  И всё! А эти люди в самых тяжелейших условиях в тайге, тундре, в горах и песках круглосуточно несут боевое дежурство по охране воздушных границ Родины. Речь идёт о Войсках противовоздушной обороны. «Точки» их радиотехнических подразделений  разбросаны по стране за сотни километров друг от друга и от ближайших населённых пунктов. Блестящие офицеры, годами не надевающие парадную форму, их терпеливые жёны, солдаты и сержанты- в суровых буднях этих людей покой страны. А не пишут и не снимают по одной причине - не находят action. О них и с посвящением им эта моя маленькая тёплая повесть. Будет не скучно.




Север. Воля. Надежда.
Страна без границ.
Снег без грязи,
как долгая жизнь без вранья...
          В.Высоцкий



     Белое безмолвие торосов, уносящих свои хаотические нагромождения за горизонт, изредка нарушалось сухим гулким треском рвущихся от невыносимого напряжения полярных льдов. Так вздыхал Океан. Эхо стократно повторяло этот вздох, стучало им по снежным скалам до тех пор, пока не терялось окончательно в каких-нибудь невысоких, слепящих своей белизной, сугробах. Только тени у этой белизны были зеленовато-голубые.

   « Так было и сто и тысячу лет назад и будет так всегда. Никто и никогда не сможет изменить здесь, на краю земли, что-нибудь хоть на градус, хоть на метр. Вот я стою тут, но это вовсе ничего не значит -  все, что здесь происходит и будет происходить или не будет происходить - происходить будет, независимо от того, есть я здесь или вовсе меня нет. Я слишком мал для этого Белого Величества», -  так или примерно так размышлял стоящий на берегу невысокого роста человек в белом военном полушубке. Впрочем, так или примерно так много раз эти мысли были кем-то уже описаны. « Да, я где-то такое уже читал»,- подумал он и, повернувшись, не спеша, направился в сторону укутанных рубероидом и занесенных снегом по самые крыши домов…

1. Комиссия

     Новость была как гром среди ясного неба - на следующей неделе ожидается прилет большой комиссии из Москвы. Дело это нешуточное. Надежда избежать прилета гостей у Михаила Петровича Болдырева, командира “точки” локаторщиков, таяла с каждым часом. Небо, как назло, вот уже неделю с утра и до темноты было ярко-голубым, мороз градусов под сорок, полный штиль. Словом, погода лётная. На Полярном круге зимой дни короткие да еще пурга свирепая  метет - в трех шагах человека не увидишь. А тут  - ни облачка до самого горизонта. Нутром командирским чуял Михаил Петрович - на этот раз от проверки не отвертеться. Прилетят. И надо их гостеприимно встречать.

    Встретить он их, конечно, встретит, причем, очень  гостеприимно, но сильно не хочет, чтобы они прилетали. В Индии, говорят, есть пословица про то, что  в жаркую погоду дерево даже лесорубу предлагает свою тень. Но здесь очень не тепло, а даже наоборот. Да и с деревьями незадача- до самого горизонта ни одной тени не увидишь. Вот и получается: их пословица тут не подходит. Причем совсем.

    Конечно, комиссии наведывались сюда и раньше - места-то тут дивные, заповедные. Но все как-то обходилось. Проверяющие  обычно торопились, чтобы успеть засветло вернуться к батареям с центральным отоплением, выборочно что-то проверяли, задавали бегло вопросы и, не дожидаясь ответов, говорили: « Ну, хорошо », брали со стола у командира слегка надломленную деревянную линейку и тщательно измеряли размеры таблички на дверях канцелярии, выясняли - соответствует ли она требованиям последних директив. Считалось, что это важно. А бывает, родится вдруг в воспаленном мозгу проверяющего какое-либо каверзное желание. Ну, например, он скажет: « А покажи-ка мне, командир, план наземной обороны роты ». Расстелют этот самый план на столе и начинают крутить его, пытаясь сориентировать по сторонам света. И как-то невдомек им, что за сотни километров от этой роты нет ни одной живой души и обороняться – то не от кого, разве что только от самих себя. Просто согласно N-ного пункта  N-ного  циркуляра положено его иметь.         
      
   И, наконец, святое дело - побеседовать с солдатом. Попытаться за пять минут с доброй улыбкой залезть к нему в душу, проникновенно- негромкими  вопросами перетряхнуть ее, походить там, не разуваясь,  заглядывая в каждый уголок, утешить важностью выполнения воинского долга вдали от родных берез или саксаула.
   
   Потом проверяющие по обычаю незлобно журили проверяемых. Те, слегка наклоняясь вперед и держа руки по швам, преданно смотрели в глаза проверяющим и благодарили их за крупицы переданного бесценного опыта. Всё казалось до того искренним, что зачастую складывалось впечатление, будто без этих выявленных замечаний и недостатков солнце завтра не взойдет на востоке.    За обеденным столом, полоская рот компотом, проверяющие подводили итоги. Потом они получали пушистые полярные сувениры, которые еще каких-нибудь пару недель назад шустро бегали по тундре, крепко жали руки. Раскрасневшись, с блестящими глазами, обнимались, целовались по- взрослому, в десна, в засос у трапа вертолета и со словами: « Спасибо, мужики, за то, что вы есть!», улетали в быстро надвигающиеся полярные сумерки. Так было всегда и, возможно, всегда и будет. Но только не в этот раз. Нынче как-то не до гостей.

2. Пожар

    Так случилось, что три дня  назад темной ночью загорелась в роте у Михаила Петровича банька. Из-за чего - один Бог ведает,  да только занялась и сгорела дотла. Быстро, часа за два. На Севере все  горит быстро, особенно бани и казармы. Благо, что все живы остались. Больше всех досталось замполиту - он отморозил уши, когда бежал к бане и спалил прическу, вытаскивая из огня солдата рядового Стайкина. Бойчишка метнулся спасать бидон с брагой, томившийся там ко Дню Советской Армии да замешкался, а может, просто  поскользнулся. И вышло так, что бидон спасли, а баню нет.
    
    А что такое на Севере баня?  Баня- это всё. Она как мать, всегда согреет  после  работы на заиндевелой технике, в ней можно постирать белье, уединиться и поспать часок- другой на скамейке, там можно быстро высушить одежду. Господа офицеры коротают там порой долгие зимние вечера, расписывая преферанс под металлическим темно-зеленым абажуром  с незамысловатой надписью « Конец географии». В бане можно спокойно написать задушевное письмо, здесь никто не заорет над ухом: «Выходи строиться». Да, в конце концов, там можно просто хорошо попариться и помыться. Там всегда тепло и тихо, как в ухе. И вот теперь ничего этого нет.
      
   Говорят, что Иван Крылов - наш знаменитый баснописец - большой любитель был пожаров, ни одного в Петербурге не пропускал. Очень сетовал, бывало, если чей-то особнячок ночью занялся и без его участия повеселил публику. Неделями перо в руки не брал - рифма не шла, хоть убей. Порой, вплоть до следующего пожара. Впрочем, в те годы ждать долго не приходилось.

   Ночной пожар на Севере - это зрелище. Оно завораживает. Это круче, чем северное сияние. Сияние в сравнении с пожаром - светлячок в спичечной коробке, оно далеко, оно холодное. А яростные десятиметровые языки пламени, рвущиеся вверх клочьями, нет-нет да метнутся в сторону, чтобы пугнуть, а то глядишь и зацепить кого-либо из зазевавшихся зрителей. Вот она, стихия, бушует  бок о бок с тобой. Здесь опасно и ты рядом с этой опасностью. В твоих глазах пьянящая огненная пляска, лицо раскалилось от мечущегося пламени, а бушлат на спине покрылся инеем. Рядом с тобой друзья и они тоже застыли, гнетуще - восторженно глядя на всепожирающую силу огня. Такое не забудешь.
      
   Но баня сгорела быстро. Народ, переминаясь с ноги на ногу, тихо загрустил. То ли потому что сгорела именно баня, то ли потому что зрелище было коротким. Это не футбол- тут второй раз гол не покажут. Когда стало понятно, что смотреть больше нечего, длинные колеблющиеся тени поплелись к казарме. Объявили построение и всех пересчитали. Замполит с неимоверно большими пурпурными ушами подходил к каждому и внимательно смотрел в глаза. Часа в два всех солдат уложили спать, но, ясное дело,  еще долго никто не мог уснуть,  разговаривали, вставали покурить, однако, в конце концов, угомонились. Командир распорядился всем офицерам и прапорщикам собраться в 7.00 утра на пункте управления, дал указания дежурной службе и пошел домой.
 
   Подкинув дров в печку, он лег, не раздеваясь, на длинный топчан. Долго ворочался, вставал, пил воду, ложился, снова поднимался, накидывал на плечи полушубок, два раза выходил в открытый космос, глядел в небо. Северное сияние переливалось фосфорным цветом, подмигивало ему, мол, не боись, командир, все образуется. « Образуется, куда ж там!»,- Михаил Петрович с тоски сплюнул. Слюна, замерзая на лету, ударилась об окоченевшую землю и разлетелась на мелкие осколки досады.

   Зайдя в кухню, которая одновременно была и прихожей, и гостиной, и столовой, Михаил Петрович посетовал в очередной раз, что на полушубке оторвалась петелька, накинул его на вешалку, разделся до трусов, доходивших  ему до колен, и сел за стол. Уставившись в одну точку, как Меньшиков в Березове, он долго сидел молча, слушая, как трещат в печке поленья. Затем, не отводя взгляда, сунул правую руку под стол и достал оттуда трехлитровую банку с грибами. Ловким натренированным ударом локтя  по крышке вогнал ее вовнутрь банки, открыл и, глядя не мигая, на горящие дрова,  стал  монотонно  есть. К треску дров добавился хруст маринованных полярных грибов.
     - Что же делать, что делать?,-думал Петрович, произнеся эти слова вслух.
     - Да ничего не  делать. Миша, иди спать, скоро уже утро, -раздался из спаленки тихий голос жены.
   
    Михаил Петрович взглянул на ходики, висевшие на стене. Было ровно пять часов. Неожиданно дверки с кукушкой открылись, птица выглянула, но молча и как-то странно повернув голову в сторону, с немым укором глядя одним глазом на человека в трусах. И так она открывала дверки и молча выглядывала на Петровича еще четыре раза. Бедная птица пострадала месяца два тому назад. Михаил Петрович тогда пришел домой за полночь после какого-то застолья и в благодушном настроении решил спросить у деревянной затворницы сколько ему осталось жить. Приди он хотя бы в двенадцать, все бы, наверное, обошлось. Но ходики показывали час ночи. Кукушка честно об этом прокуковала, за что и поплатилась: командиру это показалось до обидного мало и он, внезапно рассвирепев, свернул наивной предсказательнице шею.   
   
   Петрович отодвинул почти пустую банку , тяжело вздохнул, встал и, зачерпнув из двухсотлитровой оцинкованной бочки ковш талой воды, с жадностью ее выпил.
    - Ну, спать, так спать.

3. Терем для Молотова

        Утром  предстояло самое тягостное - докладывать о случившемся  командиру части. От этого никуда не уйти. Не доложишь - снимут, доложишь - тоже могут снять, но это вопрос спорный. Вон, прошлой зимой в соседней роте - это километров двести отсюда - сгорел пункт управления. Приехала большая комиссия. Серьезные ребята. Даже из органов человек был - диверсию искал. Рыли, копали, эксперименты проводили. Один, правда, не совсем удачно: вызывая электрический разряд,  что-то замкнули, откуда-то пошел дым. Хотели начать тушить, но старший группы, бывалый полковник, приказал продолжать наблюдение за опытом. Когда же появился открытый огонь, он схватил свою папаху и сам стал ею сбивать пламя. Еле управились.

        Потом съездили на рыбалку, куропаток по тундре с ружьями погоняли, в бане попарились. Там-то  вывод и получил окончательную огранку: « Возгорание стационарного пункта  управления такой-то отдельной радиолокационной роты  произошло в результате  воздействия  статического электрического разряда, накопившегося  между нижней плоскостью (полом) и верхней плоскостью (потолком)  сооружения вследствие длительной работы размещенной там штатной аппаратуры». Комар носа не подточит. А так как на боевом посту никто не погиб и рота в сложившейся обстановке продолжала наблюдать за воздушным пространством, то командиру даже ценный подарок вручили - часы-ходики с кукушкой, точь-в-точь как у Михаила Петровича. Так что доклад- это штука  тонкая. Тут очень важно когда, что и  как доложить, выждать момент. Здесь целая наука.  Об этом в академиях лекций не читают и семинаров не проводят, тут интуиция подсказывает, а жизнь учит. Да и в академиях Михаилу Петровичу обучаться не довелось. Пока. Прикинув все «за» и «против», командир решил с докладом погодить. «В конце концов,- размышлял  он,- в роте все живы, а до следующей помывки в бане что-нибудь придумаю. Да и часы с кукушкой у меня уже есть».

           В семь часов утра для выработки плана работ была привлечена вся коллективная мысль роты. Мысль собралась на пункте управления. Говорили много, еще больше курили. Дым стоял такой, что дежурный офицер по фамилии Некстатин перестал распознавать воздушную обстановку на огромном вертикальном табло из прозрачного плексигласа. В это время локаторы «вели» американский самолет-разведчик, который, как пижон, медленно прогуливался вдоль нашей государственной границы.  Планшетисты на табло отображали его коварный маршрут.

  - Товарищ капитан,- обратился Некстатин к командиру, - я из-за дыма «Орион» не вижу.
     Командирская мысль была прервана. Михаил Петрович выдержал паузу, размышляя, какая же связь между дымом от догорающей бани и самолетом-шпионом.
    -Почуял стервятник, где баня сгорела,- почти стихами проговорил Болдырев,- Некстатин, веди его по экрану локатора.
 
     Потом, повернувшись к лейтенанту всем туловищем, добавил: «Хотя он и без тебя куда надо долетит и сядет». Грустной шутке никто не улыбнулся, но курить перестали. Командир задержал свой взгляд на дежурном.
    - Да, некстати ты, Алексей, заступил вчера на дежурство. Очень некстати. Ночью - баня, теперь вот осталось утром  шпиона потерять и будет полный комплект,- сказал он. А сам подумал: «Нет, брат, как ни крути, а фамилии случайно не дают».

      Так в армии бывает довольно часто -  вроде ни в чем не виноват и в то же время именно ты, оказывается, виноват во всем. Лейтенант стоял молча, глядя на подсвеченный планшет, по которому медленно, аккуратно огибая пунктирную линию госграницы, полз одинокий шпионский самолет. Здесь, в северных широтах, самолеты стаями не летают. « Сдалась ему твоя баня,- думал он, - тоже, видать,  работа не сахар - ночью шариться по небу вдоль нашей границы: у нас ребята такие, что не ровён час и сшибить могут. Опыт есть».
 
     Предложений по строительству было немало: от серьёзных до бредовых. Но всех сразил много повидавший на своём армейском веку старшина роты старший прапорщик Макушкин. Человек сухощавый, с красивым обветренным лицом и с голубыми глазами - ему бы в рекламе сигарет «Мальборо» сниматься, а он после службы в десанте стерег бушлаты в северной  роте и водил солдат в баню. Правда, теперь одна из обязанностей отпала.

       Где-то в южных широтах он получил травму после неудачного приземления с парашютом, в результате чего стал не только прихрамывать, но и путать иногда реально происходившие события с невероятными историями, якобы имевшими место в его богатой биографии. Наливая как-то на рыбалке горячий душистый чай из китайского термоса с драконами, поведал Александр Федорович, как однажды осенью увлекся он охотой на гусей и потерял  этот термос вместе с вещмешком.  Весной, встречая с ружьем в руках тех же птиц из теплых стран, это же надо, случайно нашел вещмешок на проталине и, о, счастье, кофе в термосе был еще теплым. Да кто бы сомневался! Но сегодня старшина был в печали. Его  баня действительно сгорела  и ее надо было действительно строить.

      - Товарищ  капитан,- хитро прищурив один глаз, обратился старшина к командиру,- я предлагаю использовать под баню молотовский нужник.
      Разговоры от неожиданного предложения затихли. Все уставились на Макушкина. Действительно, метрах в сорока перед казармой стояло массивное, но странное, добротно построенное из лиственницы сооружение. По преданию, в критический период войны с фашистами, планировалась в этих диких краях встреча очень высоких особ с нашей и с американской сторон. Привезенные на корабле строители в суровых условиях очень быстро построили здание для переговоров, номера для отдыха делегаций, столовую и туалет. И если все помещения разместились компактно в одном здании, то последнее сооружение было вынесено поодаль. Дабы не смущать переговорщиков, объект был перегорожен пополам, в нем были два входа с противоположных сторон. В центре, чтобы обогреть все помещение, была выложена шикарная голландская печь-вещь в этих местах невиданная и до конца неоценённая. А все потому, что встречу перенесли и печь для нужд важных особ так и не была растоплена, а отхожий объект законсервировали до лучших времен. Но лучшие времена все никак не наступали. Лет десять он стоял закрытым, пускать в него было никого не велено, а ключ в запечатанной металлической коробке хранился в сейфе у председателя местного сельского совета.
 
        Как-то приплывшие в поселок окружные чиновники попросили провести экскурсию по объекту и один из них, будучи слегка навеселе, попытался справить там малую нужду, однако был уличен в намерениях и пристыжен старшим группы.  По прилету же в Анадырь он нешуточно был выпорот начальством и впоследствии в народе был прозван Писюном и детей его долго еще  дразнили Писюнами.
 
        Позже в режимном сооружении находился продовольственный склад роты. Но приехал как-то высокий военный чин, послушал легенду о нужнике, посетил его и велел из гигиенических соображений перевести провиант в иное помещение. Тяжелую дверь на кованых навесах вновь закрыли, но теперь уже на два замка и сургучовую печать. Ключи отдали командиру роты с приказом хранить их в комнате с секретной  литературой.

     Лет пятнадцать назад один из командиров повадился использовать пустующее помещение под гауптвахту. В ней было бодряще прохладно и очень тихо. Стены-то, слава Богу, какой толщины.
     Любительский карцер для нерадивых воспитывал лучше, чем политзанятия. Дважды «на курорт» никто не попадал. Но однажды  посадили туда в состоянии белой горячки бедолажного солдатика Ваню Кудюкина. Воин до исступления бился в дверь руками и ногами, кричал, что ему  на специальном самолете привезли приказ об увольнении  в запас, а командир роты  его или спрятал, или потерял. Парень громко  требовал телефонного разговора с министром обороны и немедленной отправки домой. Дело едва не получило огласку. Командир понял, что такая практика для него может закончиться печально. Арестанта кое-как успокоили- отпечатали на телеграфной ленте текст якобы от имени министра обороны. Дали ему почитать. Министр горячо благодарил ефрейтора Кудюкина за мужество и героизм, проявленные в период службы на Крайнем Севере, извинялся, что лично не смог прилететь, а в качестве поощрения предлагал поехать учиться в Гатчину, что под Ленинградом, в школу прапорщиков. Говорят, что боец оценил  внимание к нему со стороны министра и прямо в камере написал рапорт на учебу. Ну, а  командир выполнил, таким образом, разнарядку по отбору кандидатов  в школу прапорщиков. Больше на гауптвахту никого не сажали…
 
      Идея старшины, показавшаяся всем вначале почти идиотской, в конце концов, стала обсуждаться и обрела реальный план воплощения. В самом деле, здание-то для бани есть и находится в девственном состоянии. Кое-какими материалами обещали помочь председатель сельсовета и директор местной  зверофермы. Работа была спланирована и не затихала ни на минуту.
      Прах старой бани дымился и остывал два дня. На третий день командир приказал растащить оставшиеся головешки, а пепелище засыпать снегом, как будто ничего там и не было.

4. Лейтенант Некстатин

       Не было-то оно не было, да было. Вот уже полтора часа стоял Михаил Петрович в своем кабинете и смотрел в окно. Надо докладывать командиру  части о случившемся и найти решение, чтобы не допустить прилета непрошенных гостей. Тут как в шахматах – либо ты находишь верный ход и радуешься жизни, либо тебе ставят мат и ты уже не жилец. Время неумолимо шло, флажок на шахматных часах уже поднялся и вот-вот упадет. Мысли путались, но в голову Михаила Петровича ничего хорошого не приходило. Прилетят и сразу снимут. Как пить дать снимут, к гадалке ни ходить. Тут большие начальники долго не думают. А ведь не хочется, черт возьми, залазить обратно в будку локатора и шлицы на приборах крутить. Покрутил в свое время. Бывало, когда отвертки под рукой не оказывалось - ногтями параметры выставлял. Теперь принципиально ногти остригает до самого мяса.  И что ж, теперь опять отращивать. Ну, уж дудки. Надо мозгами извертеться, но что-то придумать.

      За окном  фельдшер роты, держа в одной руке буханку хлеба, а другой, жестикулируя, как Ленин на митинге перед рабочими Путиловского завода, отчитывал солдата за то , что тот натер мозоли на руках при строительстве бани. Временные потери для трудового фронта. Возле кухни второй час возился водитель ротного автомобиля ЗИЛ-157,  за резвость прозванного солдатами «Ласточкой». Машине лет было чуть меньше, чем  Михаилу Петровичу.
               
      Из стоящего невдалеке маленького домика, сплошь  оббитого рубероидом, вышел высокий  и сутулый человек. Прищурившись от ослепляющей белизны снега, он с минуту постоял на крыльце, слепив козырек из двух ладоней и, слегка поскользнувшись, направился на площадку метеостанции. Это метеоролог Спиридон. Михаил Петрович частенько называл его Гением Розы Ветров. Тот  об этом знал и не возражал. Погоду Спиридон расписывал самое меньшее на неделю вперед. А  показания приборов  ходил снимать так только, чтобы размяться и подышать свежим воздухом- он эти показания ноздрями чувствовал. Да и ходить особо-то смысла не было - месяца три назад ротные умельцы помогли установить недавно присланные новые импортные приборы, а датчики вывели прямо над рабочим столом Спиридона.

      И зимой и летом ходил Спиридон в видавшем, наверное, еще Вируса Беринга сером свитере с неопределенного цвета зигзагообразной полосой на груди. Во рту непременно  трубка. Выглядел он загадочно и романтично. Правда, курил Спиридон обычно всякую дрянь, вроде табака, выковырянного из низкосортных сигарет.  Когда же с куревом бывало совсем хреново, дело доходило и до грузинского чая номер тридцать шесть. Был когда-то такой. 

      Попал Спиридон на Север из Ленинграда по распределению. Сменил пару мест и осел на этой метеостанции. Был когда-то женат. Отправил  лет десять назад жену на материк к теще помочь после операции да нагрянул нежданно домой из командировки, а там климат поменялся - чьи-то трусы на балконе сушатся, плащик болоньевый и сапоги резиновые болотные в прихожей пристроились. Ни бури, ни урагана не было: Спиридон снял со стены картину Чюрлёниса , вытащил из-под кровати изящный  французский патефон с пластинками, подаренный ему старым эстонцем на острове Сааремаа, где довелось проходить  практику, завел напольные часы с боем, вышвырнул  единственный ключ от них в окно и подался опять на Север.

     - Дневальный,- неожиданно даже для самого себя рявкнул вдруг Болдырев,- Некстатина ко мне, быстро.
     - Товарищ капитан, так он на станции регламент проводит.
     - Бегом, я сказал.
     Не прошло и десяти минут как в дверь кабинета постучал и вошел лейтенант Некстатин. На нем был черный замасляный комбинезон, такой же бушлат и валенки неопределенного цвета. Единственное, что выдавало в нем офицера- так это маленькая кокарда со звездочкой на шапке с длинными ушами, или как любили шутить местные остряки- с длинным окладом. Хотел было доложить о прибытии, да не успел.
     - Вот скажи мне, Алексей, что такое радиолокация?
       Некстатина смутить трудно. Этот неприметный  паренёк, по выражению самого же Болдырева , мог смастерить локатор из мотка колючей проволоки. Он хорошо знал не только что такое радиолокация, но и повадки командира роты.    
      - В учебном пособии « Основы радиолокации» издательства « Радио» 1976 года  выпуска дано самое короткое определение: «Радиолокация это обнаружение, распознавание и определение месторасположения различных предметов с помощью радиоволн». Ответ окончил.
      - Молодец! Все это правильно, но неверно. Запомни: самое точное и лаконичное определение  написано  шариковой ручкой в секретном учебнике  Вильнюсского училища радиоэлектроники: радиолокация- это когда слушаешь радио и лакаешь водку. Вот так-то профЭссор. Ну, а теперь к делу. Садись.
 
       Некстатин снял шапку и присел на отполированный такими же комбинезонами деревянный стул.
      - Как ты думаешь, может ли человек кардинально изменить климат на Чукотке?
      - Думаю, что в обозримом будущем это практически нереально.
      - Ответ понятен. Такие масштабы человечеству пока не по зубам. Ставлю вопрос иначе: а возможно ли создать хотя бы временно метеоусловия, отличные от окружающей среды, в одном отдельно взятом поселке?
      - Если вбухать немеряно денег, то можно.
      - Ну, например.
      - Создать локальные зоны жизнедеятельности людей, покрытые светопрозрачными сферами, в которых искусственно поддерживалась бы необходимая температура,  влажность и освещённость. Для этого потребуются очень мощные источники энергии вплоть до строительства небольшой атомной электростанций. Можно произвести необходимые предварительные расчёты.
      - Эко тебя понесло, мил человек. А попроще никак нельзя?,- слегка наклонившись к лейтенанту, спросил Болдырев,- без всяких там стеклянных колпаков,  «лАкальных» зон и атомных станций?
       По выражению лица Некстатина можно было без труда прочитать, что в его колоде превращения вечной мерзлоты в субтропики вариантов пока немного. Парень наморщил лоб.
       - Короче, Алексей, мне надо на пять дней сделать в нашем поселке нелетную  погоду и ты мне должен в этом помочь.
        - Я  готов.  А у  Вас есть свой план?
        -  У меня план, Алексей, дожить до конца жизни. И я очень хочу, чтобы его никто не изменял. А эта комиссия может мне подпортить биографию. Короче, задача состоит в том, чтобы направить проверяющих туда, где отличная погода и где можно хорошо помыться в бане. План полетов на неделю будут утверждать  в штабе дивизии завтра в десять утра. Последние  метеоданные будут собраны за эту ночь. Поэтому надо создать у нас погоду явно нелетную. Твоя задача- сделать так, чтобы  датчики у Спиридона показывали оттепель и пургу. Данные-то с приборов уходят наверх автоматически. Ты их устанавливал тебе и карты в руки.
         Болдырев поднял вверх указательный палец и добавил: - «Метеокарты! И, сделав паузу, сказал:- " А Спиридона я беру на себя. До утра. Ну, чего притих?»
        -  Да, трудно будет изменить показания приборов. Французы хитро там все закрутили.
        - А ты, юноша, думаешь, мне будет легко печенью работать? Французы, закрутили! А ты раскрути. Мы Наполеона разбили, а тут пара коробочек со стрелками и проводками. Ты же элита армии, Алексей! Думай, хорошо думай. Я пойду к Спиридону часов в восемь вечера. Вопросы есть?
       - Нет,- бодро ответила элита.
       - Правильно,- подытожил разговор командир,- в здоровом коллективе вопросов быть не должно. Давай, иди.
         Некстатин встал  и, уже взявшись за ручку двери, сказал:
       -  Как бы не переборщить , товарищ капитан. Веру- то в роддом надо везти.
       -  Когда надо?
       -  Максимум через неделю. По моим расчетам дней через пятнадцать должна родить. Надо чуть пораньше отправить ее в район, на всякий случай. Накрутим приборы - ни один борт не прилетит.      
       - Вот черт,- выругался Болдырев и даже поднялся со стула,-  как ты, Алексей, умудряешься все делать так некстати?
       - Михаил Петрович, так кто ж мог знать в июне, что у нас в феврале баня сгорит?
       - Ладно, иди. Не волнуйся - санитарный рейс прилетит, к тому времени погоду исправим.
       Лейтенант вышел, а капитан еще с минуту смотрел на закрывшуюся дверь.
       - М -да,- с досадой вымолвил он,- обложили, со всех сторон обложили.
  Он сел на вертящееся кресло, повернулся на нем  к окну, с минуту посидел, затем взял трубку поселкового телефона и набрал метеостанцию. На том конце провода что-то прохрипело.
      - Примите радиограмму.
      - Минуту! Сейчас журнал возьму.
      - Диктую:  «Юстас Алексу тчк обеспечьте теплую встречу резидента в 20.00 в десятом квадрате тчк.,- слегка изменив голос, произнес Болдырев.
     -  Алло, не понял. Михаил Петрович, ты что ль? Я уж на самом деле  собрался записывать. Сразу и не узнал - богатым будешь. Что, небось, хочешь поделиться  своими коварными планами?
    -  Какими планами?- опешил Болдырев. У него отвисла челюсть.
    - Какими, какими, да такими – как сделать роту отличной и планом сдачи в плен,-  Спиридон скабрезно засмеялся.
   У Болдырева  гора с плеч свалилась.    
    -  Ладно, ладно, - с облегчением произнес он,- ты давай поляну для посадки готовь, Нострадамус ты наш.         
      Вечером Болдырев на полчаса зашел домой, поковырялся кочергой  в печке, опустил гирю на часах, поднял крышку топчана и достал оттуда пол-литровую бутылку с техническим спиртом. Беседа не предполагалась быть короткой.
   - А это еще куда?- возмутилась жена.
   - У Спиридона новую аппаратуру установили - надо плановое техобслуживание провести, все тонким слоем спирта протереть, иначе хана приборам. Север.
   - Знаю я ваш тонкий слой. Вы хоть разводите его.
   - По инструкции категорически запрещено,- ответил Михаил Петрович, закрывая за собой дверь.

5. « Земной осью клянусь»    

     В доме у Спиридона было тепло и чисто, стены комнаты сплошь заставлены грубо сколоченными из досок стеллажами с книгами, журналами и пластинками. С ним есть о чем поговорить. Раздевшись, Болдырев постарался сесть за столом так, чтобы  панель с датчиками приборов оказалась  у него перед глазами. Атмосфера располагала к общению. И беседа мирно полилась в стаканы.

     Время тянулось медленнее медленного. Михаил Петрович нет-нет да поглядывал на стрелки приборов. Шел уже двенадцатый час, а чудотворных изменений в природе не происходило. Оставшись в комнате один, он  немного загрустил,  промелькнула даже мысль, что хрен с ней, с этой комиссией, будь что будет. Спиридон вернулся из холодного коридора, запустив клубы ледяного воздуха и неся в тарелке искрящуюся на свету строганину из хариуса.

  - И все-таки, Петрович, я восхищен мужеством Пири,- приблизившись к столу неверной походкой, пробасил он,- двадцать три года готовиться,  потерять на ногах почти все пальцы, четыре раза штурмовать и  все-таки покорить Северный полюс- это глыба, это характер. А твой Кук- авантюрист и шельма. 
  - Ну, это вопрос спорный,- повернувшись к вошедшему, начал было возражать Михаил Петрович, но в это самое мгновение  он не увидел, нет, он спинным мозгом почувствовал - стрелки приборов слегка дрогнули и медленно поползли в разные стороны. Лед тронулся, а возможно и стал таять. Локально!
  - Ладно,- понял по-своему возражение командира Спиридон,- уникальное стечение сомнительных обстоятельств и недостаток неопровержимых данных не позволяют поставить точку в затянувшемся споре. Есть предложение помянуть первопроходцев.

   Хариус под соусом оказался сказочным,таял во рту. Настроение у Михаила Петровича заметно улучшилось. Кука он больше не защищал, много смеялся и шутил. Да и погода этому способствовала- за окном, судя по приборам, было плюс пять и пурга мела сорок метров в секунду. Тут не то что летать- по земле ходить стало опасно. Михаил Петрович немного расслабился, в мыслях переключился на весеннюю гусиную охоту,  делал вид, что слушает Спиридона, кивал и поддакивал ему, а сам думал, что надо бы заказать к охотничьему сезону новый манок и подкрасить фанерные  профили птиц.
    - Да ты не слушаешь меня, Петрович? - с недоумением и легкой обидой спросил Спиридон.
    - Слушаю и притом очень внимательно.
    - Да, так вот я придерживаюсь мнения, что разница между яйцами динозавров и яйцами мамонтов огромнейшая.
    - А что, кто-то утверждает обратное?
    -Представь себе, любезный. Заслуженная профессура, не хотят замечать функциональной разницы.
    - Дикие люди, Спиридон, дикие люди.
    Ближе к трем часам потянуло на высокое. Спиридон открыл старый чемодан «Мечта оккупанта» и поставил  на стол свое достояние- патефон. Михаил Петрович попросил у Спиридона вату и протер иглу тонким слоем спирта. Сначала слушали мастеров итальянской оперы.
   - Да, брат, как люди жили, как тонко чувствовали,- глядя влажными глазами на Спиридона, произнес Болдырев.
    Насладившись итальянцами,  поставили Федора Шаляпина, и он спел про кума с судаком, после чего еще выпили, погрустили с Георгом Отсом, полирнули и от души спели с  цыганским  хором про очи черные и «Ручеёк». Михаил Петрович, расставив и слегка согнув ноги в валенках, закрыл глаза, лихо наклонился назад и, мелко тряся плечами, самозабвенно улыбался. Спиридон сидел на стуле и, прикрыв глаза, в такт хлопал в ладоши. Из-за  разухабистой трели  бубенцов собеседники не сразу услышали звонок  телефона. Неуверенной рукой Спиридон хотел дотянуться до него, промахнулся и зацепил иглу на пластинке. Она со скрежетом пробежалась по всему цыганскому репертуару. Метеоролог поднял трубку, набрал в легкие воздуха и произнес:

  - Витус Беринг у аппарата. Что? Нет, Григорьич, никаких аномалий, все стабильно на шесть суток вперед: ветер 1-2 метра Ost, температура- минус 39, осадки - ноль, влажность воздуха - норма, давление-761мм., магнитные отклонения – норма.  Да какая пурга, Григорьич, какая капель, о чем ты говоришь? Какие Сочи? Ё-моё. Да земной осью клянусь - все нормально, все стабильно, как вчера и позавчера. Мороз и солнце-день чудесный. Да дались тебе эти приборы, ты человека, ты мозг слушай. Конечно, так и пиши. Сто пудов. Почему не сплю? Да анемометр ремонтировал, подшипник от мороза лопнул. Нет, помощь присылать не надо - соседи военные помогут. Давай, пока, до связи.
 
    Михаил Петрович и Спиридон молча уставились на приборы.
   - Надо же, всего три месяца поработали и в расход, тоже мне Европа! Я вон флюгер шесть лет назад из консервной банки склепал- до сих пор вертится. Петрович, не в службу, а в дружбу - пришли мне завтра Лёху лейтенанта, он парень толковый, глядишь, и восстановит мою боеготовность. Да ты чего загрустил-то? Из-за аппаратуры? Брось. Железо. Главное- человек. Гений Розы Ветров из строя не выйдет и никогда тебя не подведет. Выпей за меня, командир. Как это спирт закончился? Это твой закончился, а мой еще и не начинался. Я для тебя, Петрович все, что хочешь, сделаю.
    - Спасибо, друг, все, что ты мог - ты только что уже сделал,- махнул рукой Болдырев и добавил,- наливай.
   А из патефона надрывно неслось: « Ямщик, не гони лошадей, мне некуда больше спешить».
     От Спиридона Михаил Петрович вышел в половине шестого. На душе было опустошение. Вдохнув глоток свежего морозного воздуха, он почувствовал, что пьянеет от него. Поэтому решил на подъем в казарму не идти, а отдохнуть часиков до семи.

6. Доклад Герасиму

     Утром Болдырев  вызвал к себе Некстатина. Сказал ему, что тот молодец, что с задачей справился на « отлично»  и что Спиридон просил отремонтировать аппаратуру. На немой вопрос лейтенанта, Михаил Петрович ответил не сразу:
    - Понимаешь, Алексей, Гений передал данные по телефону, не выходя из дома. Он бы и внимания на приборы не обратил, да с центра позвонили, усомнились в нашей аномалии. Ну, он и отрапортовал, злодей. 
    - И что теперь?
    - Время пока есть. Будем думать, как отвести удар. Может, и ты еще что-нибудь придумаешь?
    - Буду думать.
    - Ну, придумаешь - заходи.
    - Есть.
    - Лёш, давно хотел тебя спросить, да все как-то неловко было. Откуда у тебя
такая редкая фамилия? Прямо как приговор.
    - Да все просто, Михаил Петрович. Отец мой родился в январе 1924 года. Мать подбросила его в детский дом. В тот день все прощались с Лениным. В пеленке была записка, а в ней написано: «Фамилия мальчика Статин, а имя дайте сами». Дело было вечером, Владимира Ильича в детдоме уже хорошо памянули и руководство было в большой печали.  Возиться с подкидышем  никто не хотел. Директор в сердцах сказал: «Да какой он Статин, если так некстати родился в день смерти вождя мирового пролетариата. Так батя стал Некстатиным. Это еще не все, Михаил Петрович, они же на этом не остановились.  Так скорбили и горевали, что дали ему имя - Горий, а отчество изловчились придумать Мирьевич. Горе Мировое, одним словом. Так отец и горюет до сих пор. Хорошо, тетка моя по матери в сельсовете работала. Когда мне паспорт выписывали,  она еле- еле упросила, чтобы отчество записали Егорович.

       Когда Некстатин вышел, Болдырев постарался сосредоточиться. Сегодня был день еженедельного доклада командиру части. Дальше оттягивать доклад про пожар было себе дороже. Михаил Петрович не был трусом, но и притягивать к себе лишний раз неприятности не любил. Как - то, еще лейтенантом, он на дежурстве за ночь прочитал книжку писателя Л. Жуховицкого « Остановиться, оглянуться…». Содержание почти стерлось, а вот одна фраза стала его жизненным кредо:  «Лучше сделать и жалеть, чем не сделать и жалеть». На сегодня он практически сделал все, что мог, чтобы отвести удар из-за ЧП. Теперь наступил  момент, когда стало просто необходимо докладывать наверх. И на то было несколько причин.
      Ну, во-первых, кто служил в армии, тот знает, что за укрывательство карают порой строже, чем за суть укрываемого.
      Во-вторых, у погорельца  теплилась надежда, что командир части, узнав о пожаре, сам попытается изменить маршрут следования комиссии, чтобы и самому не попасть под раздачу. Он был умным и взвешенным офицером.
      А в-третьих, при плановом докладе может никто и не обратит особо внимание на то, что решили строить новую баню. Ну, решили да и решили. Докладывает-то он не о ЧП, а о выполнении плана боевой подготовки, о состоянии дел и о планах на будущую неделю. В принципе – рутина. Короче, последняя надежда, авось пронесет.
 
       Из-за того, что разговор проводится не по проводам, а по радиосвязи, открытой для всех свободных ушей мира, то приходится общаться на эзоповом языке при помощи условных цифр, знаков и понятий. Имена, предметы, события- все изменено. Разговариваешь, а перед глазами незримо плакат: « Будь бдителен, враг подслушивает». Не дай Бог, этот самый враг смекнёт, что у Болдырева сгорела баня и сбросит с самолета мешки с пакетами личной  гигиены. ЧП на всю Красную Армию. Тут надо рассказать спокойно, без нагнетания обстановки, так, чтобы казалось, будто вообще все произошло по заранее утвержденному плану.
      Михаил Петрович давно уже продумал эту часть доклада, был спокоен и весьма краток. После основной части о выполненных мероприятиях он, как бы, между прочим, без пауз и придыханий, спросил:
     - Иван Иванович! Как слышите меня?
     - Да нормально, Степан Степанович. Что еще хотел?
     - Иван Иванович! Мы тут с ребятами на правлении  колхоза решили к празднику новую баньку построить.
    - На хрена? Тебе больше заняться нечем? Баня  ж у тебя- всем баням баня и парилка хорошая - я ведь сам в ней летом мылся перед путиной,- еще не совсем понимая, начал было возражать командир части.
   -  Да что-то она последний раз нагрелась сильно - под конец не зайти было.
   -  И что, до сих пор горячая? - уже догадываясь, о чем идет речь, с тревогой спросил Иван Иванович, - помыться- то все успели?
   -  Да, все колхозники помылись, Иван Иванович, все нормально,  никто не обжегся, а даже наоборот,- захотел было смягчить обстановку Болдырев,- мой председатель профкома умудрился уши подморозить слегка.
   - Это еще как?
   - Да  бежал в баню, торопился, боялся, что не успеет попариться.
   - В каком состоянии объект сейчас?
   - В состоянии отсутствия, то есть мы решили в ней больше не мыться.
   - А когда запустите новую?
   -  Дней через пять испытаем готовность.
   - Та-ак. Теперь слушай меня внимательно, Степан Степанович. Ты знаешь, что послезавтра к тебе по обмену опытом должна прилететь группа знатных рыбаков-оленеводов всесоюзного масштаба. План и маршрут следования делегации сегодня уже утвержден главным столичным охотоведом Михаилом Михайловичем и изменить уже ни-че-го нельзя. Я прилечу с ними. Так вот, слушай меня сюда. Ты мне ничего не говорил, я ничего не знаю. Но если твой передовой опыт им не понравится, то я тебя уберу и поставлю конюхом в соседний колхоз. Все понял?
   - Понял, Иван Иванович, как тут не понять.
   - Ну, тогда бывай.
   - До свидания, Иван Иванович.
    Для несведущего человека концовка разговора могла показаться грубой и неприятной. Но не  будь эзопова языка, беседа проходила бы еще менее интеллигентно. У Болдырева же, наоборот, настроение даже улучшилось: он сделал то, что обязан был сделать - доложил и теперь уже Иван Иванович, он же подполковник Крутов Петр Филиппович, будет напряженно думать, как отвести удар от роты, а заодно и от себя. Оно как-то и нехорошо, но деваться-то некуда. Шансов на то, что удастся изменить маршрут комиссии сейчас не больше, чем один к двадцати, но все же. «А, кроме того,- размышлял Михаил Петрович, сидя  в радиорубке,- конюх - это не самое страшное среди угроз Герасима». Именно так иногда между собой офицеры называли командира части. И не столько из-за того, что был немногословен. Он даже ругался редко. Но если  кому-то говорил: «Утоплю» или спрашивал: « Ты уже купил билет на «Титаник?», то это означало одно - спасательного круга тебе не досталось.

7. Гвоздик

     Пройдя на ударный объект, командир оценил стадию готовности. На все про все, как не крути, уйдет еще дня четыре, хотя работы велись посменно.  На старшину Федорыча  жалко было глядеть - тот весь потемнел от недосыпания. Болдырев подозвал его к себе. Помня о несвежем дыхании, старался держаться на дистанции.
    - Значит так - ужин сегодня в девятнадцать ноль- ноль, в двадцать часов - всем, кроме дежурной смены - отбой. И тебе тоже. Понял? Завтра продолжим с утра.
      Старшина хотел что-то возразить, но только махнул рукой и, спросив разрешения, закурил.
    Из бани вышли замполит Владимир Дмитриевич и один из поселковых мужиков, присланных в помощь директором зверофермы. Дед был отличным плотником.
     -Здорово, Фрол Фомич, - поприветствовал его Болдырев.- Ну, что, будет у нас баня?
     -День добрый, Михаил Петрович!- прищурив один глаз от яркого солнца и широко улыбаясь, ответил плотник,- банька будет - сказка, еще дня четыре  и можно будет помыться да отдохнуть всем телом и душой. Когда в сорок втором строил этот нужник, я и подумать не мог, что придется переделывать его в баню. Вот  жизнь, а ?
     - Так ты что, строил этот теремок, Фомич?- Болдырев был искренне удивлен.
     - Было дело, - Фрол Фомич воткнул в сруб свой маленький топорик и попросил у старшины сигарету. - Я на ём два пальца потерял, будь он неладный. Я  ж тогда до фронта не доехал - фашист под Воронежем эшелон разбомбил в щепку. Меня так шибануло - полгода без памяти был, в госпитале собрали, сшили да списали как портянку сношенную. Отправили домой - я ж  из под Бикина. Месяц на пилораме доски складывал, а тут приехали  люди в форме, показали какую-то бумагу с красной печатью, дали подписать. Думал все - посадят или расстреляют. За что - не знаю, но тогда всякое бывало. Сказали, что буду строить важный объект. Предупредили - ежели кому что вякну - вышка. Посадили на пароход «Волховстрой» и сюда, на севера. Вышло - на всю жизнь.
.    – Да, Фомич, история,- решил съязвить старшина,- привезли тебя за три тысячи верст, чтобы сортир здесь построить и велели сорок лет молчать и хранить эту государственную тайну под страхом смерти. Ну, даешь, Фомич! Даже я до такого не додумался бы.
     - Пустое говоришь, Федорыч ,- беззлобно ответил дед,- нужник построили так, между делом. Строили тут аэродром, чтобы самолеты американские с Аляски перегонять. Аэродром у них там есть- Фербенкс. Строили тут всё капитально, серьезно. Народу навезли не меряно – одних только плотников было двадцать три бригады, зимой работали и днем и ночью.
    - А плотников-то на хрена столько?- удивился старшина.
    - В том- то и весь  фокус, что полосу аэродромную строили из деревянных плит. Укладывали их на ребро мелкой решеткой, скрепляли и засыпали специальной грунтовой смесью. Прикинь, интендантская твоя душа, одной доски для этих плит кораблями завезли семьсот вагонов. А тачки со всей Чукотки свезли. Сейчас бы такой аэродром лет пять-шесть строили. А тогда: « Товарищ Сталин точный дал приказ». И баста. Тут ведь целый летный полк наш стоял. Ваши казармы и склады- это все их хозяйство было. Смелые ребята, молодые, веселые.  Жалко, улетели потом, будто птицы, да уже и не возвернулись сюда никогда.

    - Ну, а Молотов-то прилетал?
    - Прилетал, час побыл и дальше на Аляску полетел, шибко торопился.
    - Ну, а сюда по нужде заходил?- старшина в упор уставился на Фомича. 
    - Не боись, не осквернил он твою баню, - усмехнулся плотник,- на краю летного поля помочился.
 -   Фомич,- спросил Болдырев,- а кто еще из больших людей тут бывал тогда?
 -   Ой, да до хрена тут было важных шишек. И заместитель ихнего президента прилетал, только я его не видал в лицо. Молотова видел, а этого нет.
 -   Его тебе не представили, да? – опять вставил свой пятак старшина.
  - Да я и сам не шибко-то хотел. Пришьют связь с мировым империализмом - мало не покажется. Спрятался от греха подальше.
  - Фрол Фомич, - Болдырев постарался мягко вернуть старика из героического прошлого к наболевшему,- ты уж постарайся с банькой-то, а первую парилку растопим - я тебя сам веничком отхлещу. Березовый, хранил с отпуска, из Рязани привез.
  -  Ловлю на слове,- дед улыбнулся,- а после парилки есть чем растереться?
  - А то!
  - Ну, тогда чего ж я  тут с вами языком зацепился.
     Он ловко выдернул топорик и нырнул обратно в баню. Именно сейчас Болдырев вдруг понял, что это уже баня, а не нужник. И еще что-то промелькнуло в его голове, но он не мог объяснить что именно. Минуту стоял молча.

  - Вот ведь, Федорыч, ходит себе мужичишко с топориком, а ковырнешь его память - такое пережил, что в самый раз книгу писать.
  - Да уж. А может, приврал?- старшина посмотрел на командира с какой-то надеждой.
  - Это ты к себе примеряешь?
-  Михаил Петрович,- с укоризной ответил старшина.
   Болдырев немного помолчал, пытаясь вспомнить, что же все-таки промелькнуло у него в голове, но не зацепился.
  - Ладно, в парилке я из него веником правду-то выбью. У нас в бане генералы рыдают как дети. Так, Федорыч, про утро я тебе сказал, народ распределим, а  потом заводишь «Ласточку» и с двенадцати до семнадцати  моешь личный состав в поселковой бане в две смены. Бери больше мыла - каждый стирает свою повседневную форму. Послезавтра в девять ноль - ноль – строевой смотр. Остаются дежурный по пункту управления, радист,  на станциях - по одному оператору. Остальных в строй. Офицеров сам предупрежу. Атаман хочет видеть свое войско. На десять  ноль-ноль - к нам борт запланирован. Все понял? Да, предупреждаю -  в парилку никого не пускать.
    - Понял, а почему?
    - « Калину красную» смотрел? То-то. У нас тут таких, как тот Егор - полроты, не хватало нам, чтобы кого-нибудь кипятком еще ошпарили. А вечером с восемнадцати до двадцати трех - берешь четырех «отличников» и в интернате стираете все белье. Послезавтра к утру  все должно быть сухое и поглаженное. Вопросы везде решены. Форма одежды до смотра у солдат- любая, головной убор и ремень - военные. Ты уловил ход моих мыслей?
    - Уловил. Я еще час назад все уловил. Только как просушить все до утра?
    - Думай, Федорыч, думай. Интендантская твоя душа. А что, хорошо сказал Фомич!
      
     Михаил Петрович забрался на крышу бани. Огляделся вокруг. Отсюда все как на ладони. «Надо тут зенитно-пулеметную установку поставить,- подумал он,- никаких углов закрытия, отличное место для обстрела. Ни один супостат не пролетит». Вдалеке черной пароходной трубой коптила небо поселковая котельная. Из тундры возвращались одна за другой две собачьи упряжки. Чуя жилье, собаки бежали резво, без видимой усталости. К одному из домиков, в котором жили офицеры роты, трактор притащил волокушу- большие металлические сани- и солдаты, «лёдчики», как шутя их называл Болдырев, выгружали из нее глыбы льда, наколотые на пресном озере. Рядом крутилась свора собак и один из солдат ломом отгонял их  от кучи сложенного льда - подбегут, пометят и вся работа насмарку. Обидно будет, однако. На метеоплощадке маячили две до боли знакомые фигуры.
 
     Слезая с крыши, Михаил Петрович  полушубком зацепился за гвоздь, только наполовину забитый в лестницу. Попытался было одной рукой отцепиться- не удалось. Уперся обеими ногами в лестницу и стал освобождаться двумя руками. Неожиданно одна нога соскользнула и он рухнул вниз. К счастью, высота была небольшая - долго лететь не пришлось. Но, падая, он все же ударился коленом о край сруба. Поначалу было очень больно, потом боль прошла. Поработав  пару часов в кабинете, Михаил Петрович решил сходить домой попить чаю да немного отдохнуть. Однако наступить на больную ногу он не смог- колено распухло и не сгибалось.

      Вызванный фельдшер предложил без промедления ехать в поселковую больницу – там все-таки есть врач, правда, по специальности проктолог, но выбирать не приходилось - он был единственным врачом в поселке, не считая стоматолога, прозванного в народе Фиксой. Злые языки вульгарно шутили- дескать в больнице ведется сквозной контроль больных : один врач отвечает за входное отверстие, а другой - за выходное. Да и больничка-то была три кабинета да шесть палат для больных.
      «Ласточка» наотрез отказалась заводиться. Ехать пришлось на тракторе - к нему прицепили  волокушу, положили пару матрацев и поставили скамейку. Тащились  минут тридцать.

8. Киргитагин

     Доктора Юрия Олеговича в больнице не оказалось, за ним послали. Ждать пришлось совсем недолго, но  по прибытии выяснилось, что доктор не совсем трезв. Он был не очень лоялен по отношению к больному - пару раз так крутанул ногу, что у Болдырева потемнело в глазах. Затем, закинув ногу на ногу и многозначительно подперев подбородок, минут пять молча смотрел на распухшее колено.
      - Значит так, командир, - облизав языком пересохшие губы, наконец, промолвил он, - вижу три варианта решения проблемы: первый - я вызываю санитарный борт и тебя отправляют в госпиталь. Рентгена-то у меня нет, что там у тебя внутри - одному Богу известно. Второй - все оставляем как есть, но тогда,  возможно, дней через пять мне придется работать по учебнику  Н.И. Пирогова      « Начала общей военно-полевой хирургии ». Ну, и, наконец, третий - тебя отвозят к Эрыквыну  Киргитагину и он, глядишь, в течение суток - двух ставит тебя на ноги. Все варианты имеют право на жизнь. И на смерть. Выбирай.
     - Вот это полетал,- вырвалось у Михаила Петровича.- Ну, первый вариант сразу отпадает - вожди прилетят, скажут, что наворотил дел, баню сжег и спрятался в госпитале. Сто процентов никуда не полечу,- он взялся за ногу и скривился от боли.- А что Пирогов предлагает?
     - Ну, Николай Иванович рекомендует надрезать и хорошо посмотреть, что там внутри, лишнее удалить и, по возможности, зашить. А дальше - все в руках Господа  нашего.
     - Тоже бодрящий вариант,- произнес Болдырев, глядя на опухшее, цвета недозревшего баклажана, колено,- ну, а что, Эрыквын сможет что-нибудь сделать?
     - Он много что может, если духов сумеет задобрить. И не с такими делами справлялся. Отец его, говорят, вообще знатный шаман был, многое предсказывал и лечил. Жаль, полетел в соседний поселок, сильно выпил, стал из какой-то бедолаги злых духов выгонять, да так на ней и кончился. Знаешь, древний врач Авиценна говорил, что все болезни лечатся словом, травой и ножом. Меня удивить трудно, но Эрыквын травой и словом шаманит - мама не горюй. Да и с ножом на охоте управляется тоже, будь здоров. Если бы не зеленый змий, то я бы взял его на должность санитара. Хотя его вряд ли удержишь - почти пятьдесят, а на месте не сидит. Но тебе повезло - пару часов назад с охоты вернулся и если еще на грудь не принял, да даже если и принял – все сделает как надо. Но надо торопиться - еще часа два и  все - уйдет в глубокую медитацию, не дозовешься, в упор тебя не будет ни видеть, ни слышать. К гадалке не ходить.
     - Да, я еще с духами только не общался. Это ж сразу разнесут, что я у шамана лечился.
     - Согласен, но резон есть, - доктор встал, взял графин, налил и жадно выпил стакан воды.- Вон, в позапрошлом году Баландин Степка с вельбота по осени в шугу упал.  Несколько минут на дне отдыхал, вытащили - всё, готовченко, синий, скрюченный. А Эрыквын рядом оказался. Подавил его со всех сторон, попереворачивал, воду повыливал, растер, что-то в уши поорал, по пяткам настучал. Тот через пару минут порозовел, открыл глаза и послал всех по известному адресу. И Эрыквына тоже. Так что не теряй времени. А нет, так давай бортом в госпиталь и никаких проблем.
   - Нет, никуда не полечу. Едем к Киргитагину. Давай, Адам Романович, помогай,- обратился Болдырев к стоявшему рядом фельдшеру и попытался встать на одну ногу.- Спасибо, Юрий Олегович. Заезжай в гости.

     Шаман жил в маленьком домишке почти на  самом берегу океана. Его собаки были привязаны возле кладовки. Видимо, хозяин их уже покормил: все они, свернулись клубком и лежали, спрятав нос и закрыв глаза. Ни одна не подняла даже голову, чтобы посмотреть на заходящих людей. На стук никто не вышел, но гостей это не остановило. Зайдя в дом, они обнаружили , что Киргитагин, вопреки  сказанному доктором, был занят тем, что замачивал в бочке песцовые шкурки . Запах в комнате стоял не для слабонервных.
     -Здорово, Эрыквын, с удачной охотой,- стоя в дверях, сказал Болдырев, - гости не помешают?
     - Здравствуй командир, я хорошим гостям всегда рад, садись к окну, дорогой. Нога-то сильно болит? Доктор,- обратился Киргитагин к фельдшеру, - помоги освободить ногу.
     Вытерев об какую-то тряпку руки, он подошел к Михаилу Петровичу и  обменялся с ним рукопожатием.
     - Ты мне хорошие патроны дал - рассомаху взял. Очень хитрый был. Собаку мою украл.
     - Еще дам. Ты откуда про ногу-то узнал? Духи рассказали?
     - Хромаешь, однако.
     - Хм, надо же.
Киргитагин осмотрел колено, положил на нее ладонь и с минуту молчал. Потом покачал головой и сказал:
     - У тебя сегодня больше голова болит, чем нога. Сейчас смажу, завтра еще придешь. Тебе повезло - наш дух Кереткун помог тебе.   
     Он вышел и через несколько минут вернулся с миской, наполненной какой-то жидкостью, смочил в ней поданный фельдшером бинт, перемотал колено и лодыжку.
     Когда гости уже выходили, Киргитагин, улыбаясь, вслед им сказал:
     - Завтра надо спиртом протирать, однако. Жалко, что сегодня вы его не взяли.
     - Не вопрос, через час привезем!
     - Через час ты меня, начальник, уже не найдешь.

      Всю обратную дорогу Болдырева мучил вопрос, как же шаман догадался, что у них нет спирта, но так и не понял. На службу он не пошел. Волокушу подтащили прямо к дому. Фельдшер и солдат-тракторист  помогли добраться до топчана. Жена уже знала о случившемся и поэтому причитаний почти не было. Пару  раз в сердцах обозвав его не очень обидными словами, она подала ужин и даже сама налила неполный стакан водки. Болдырев с удивлением посмотрел на жену, но неожиданно от всего отказался и попросил только чаю. Ему было нехорошо, начало морозить, гудела не только нога, но и ломило в висках. Ко всему этому прибавилось еще и нестерпимое зловоние, которое издавала повязка на ноге. Открытая форточка не спасала. Попытались отворять дверь, но вскоре поняли, что тепло выветривается очень быстро, а ужас эликсира здоровья  остается. Михаил Петрович в сердцах порывался  сорвать бинты, но жена просила потерпеть.
    Через пару часов кое-как пообвыклись и заснули. Ночью у больного был жар, он бредил, снились ужасные сны. В одном из них он пытался где-то в пустыне продавать туристам расфасованный в пакеты горячий песок, уверяя  в его исключительной целебности. Потом он увидел себя с гармошкой, идущим по Вологде в окружении «Песняров», с трудом удержался от падения с какого-то небоскреба и, в конце концов, он очень четко увидел Михаила Михайловича, которого в жизни ему видеть не довелось. Военачальник сидел на коне с одним большим погоном на плече, как Илья Муромец на картине Васнецова и говорил обидные слова про то, что ему, Болдыреву, вторая нога теперь не нужна. А когда Михаил Петрович, холодея от ужаса, спросил его: «Почему, товарищ генерал-лейтенант?», тот, насупив брови, ответил басом: «Да потому, что теперь тебе не надо в баню ходить - ты же ее спалил, чтобы изменить климат в поселке». И захохотал, а хохот перешел в лошадиное ржание. Тут же какие-то доброхоты с лукавыми улыбками в замусоленных серых халатах стали суетиться с заржавевшими ножовками возле  его больной ноги. А один из них был очень похож на Николая Ивановича Пирогова, бюст которого он когда-то видел во дворе городской больницы в городе Умани на Украине.

    Михаил Петрович с ужасным криком проснулся и схватился обеими руками за ногу. К счастью, эти коновалы не успели покуражиться над ней. Жена выскочила из спальни и, встревоженная, стояла рядом.
    - Дай холодной воды,- с трудом произнес Михаил Петрович.- Вот сволочь, а! Это же надо - живому человеку ногу пилить. Генерал песчаных карьеров. При этом он упомянул мать генерала и маму Николая Ивановича Пирогова. Привстал и сел на топчане.
    - Миша, так живым и пилят, когда деваться некуда - мертвым-то какой резон отпиливать.
    - Ой, да ты-то помолчи , тут такого нагляделся,- он махнул рукой и вдруг почувствовал, что нога-то не болит. Стал щупать ее и давить от бедра и до пятки. Нет ни боли, ни опухоли. Встал, прошелся по кухне. Ноющая боль появилась при сгибе колена, когда решил обратно присесть.
    - Шаман - он и есть шаман. Опасный, Люба, человек, страшный. Но молодец. Это ж надо, а? Прошло-то всего двенадцать часов, а нога  почти не болит. А эти, зверьё,  уже с ножовками прутся, вот твари, а! И Пирогов туда же. Инквизиторы, конкистадоры проклятые.
     Немного успокоившись, Михаил Петрович подбросил в печку несколько пахучих поленьев  из лиственницы и лег.
    - Ну, ладно, с ногой моей, будем считать, ты справился, а вот попробуй вылечить  теперь  мою голову. Кереткун, говоришь?- вполголоса произнес он.
    - Миша, у тебя что, голова теперь болит?
    - Слушай, Любаня, спи, давай . Она у меня уже неделю болит. Как баня сгорела, так и болит, не переставая. Скоро пройдет. Спокойной ночи.

9.  « На боевое дежурство-заступить»

     «День у Василия Александровича поначалу складывался самым обычным образом, то есть ужасно хлопотно»,- так напишет через много лет в своей « Алмазной колеснице» Борис Акунин. То же самое можно сказать и о Михаиле Петровиче. Хлопотное это дело - быть командиром. Тут нюх надо иметь особый. Это ведь только в газетах пишут, что каждый воин круглые сутки думает о повышении боевой готовности. Да, спит и видит её: с пышной грудью и в короткой юбке. О готовности, конечно, думают, но не все сразу и не всё время. Чаще всего от боевой готовности отвлекают женщины, дембельские альбомы и настойчивые мысли о том, что надо сделать, чтобы ничего не делать.
      Как чувствовал Михаил Петрович - пошел на подъем в казарму и нашел там сонное царство. В меру поматерясь, создал себе и подчиненным рабочее настроение. Оттуда зашел на пункт управления. И весьма вовремя. Тут пришлось разбираться посерьёзнее - дежурному офицеру и всей смене за сутки старший оперативный дежурный поставил плохую оценку, вернее неудовлетворительную: радист не принял контрольный проверочный сигнал, а оператор локатора неверно отразил маршрут двух воздушных целей, а их всего- то было четыре. Конечно, контрольный сигнал не контрольный выстрел, но приди командир на минут пятнадцать позже – не миновать беды: о результатах дежурства последовал бы доклад наверх и тогда пиши - пропало. Учитывая уже имевшиеся неприятности, это был бы отличный повод, чтобы прикупить билет на «Титаник». Еле-еле уговорил батальонного оперативного  простить в последний раз. Правда, пришлось пообещать передать при  случае шикарный сувенир - отполированный моржовый клык, но это дело десятое – моржи в этих краях пока водятся. Михаил Петрович не убивал моржей ради сувениров. Клыки меняли на водку местные охотники. Курс как в обменном пункте – один клык к пяти бутылкам - устоялся десятилетиями.
 
      Пришел старшина и посетовал, что не хватает досок на парилку. После трехминутной мозговой атаки выяснилось, что ими  «по ошибке» лет тридцать назад, не зная о предстоящем пожаре, оббили изнутри технический склад. «Оплошность» тут же стали исправлять.

      На построении Михаил Петрович провел разбор полетов и залетов за истекшие сутки и под звуки Государственного Гимна приказал очередному расчету заступить на боевое дежурство по охране воздушных рубежей Родины. Это святое и тут без шуток. Ну, кажется, все – можно ехать к шаману на перевязку. Закрывая кабинет, вспомнил, что забыл прихватить бутылку спирта, но возвращаться не стал. В приметы он, конечно же, не верил, однако решил не рисковать – чем черт не шутит, когда Бог спит. Вызвал Адама Романовича. И пока тот ходил за спиртом, удобно расположился в кабине трактора.

10. Шаманы

        Киргитагин был дома не один. Кроме жены,Надежды, которая что-то варила на печке, на широкой скамейке сидел старик в белых, расшитых узором, торбазах и длинной белоснежной кухлянке с небольшими черными пятнами, точь-в-точь как королевская мантия из горностая. Он что-то громко рассказывал, показывая рукой на окно.  «Короны только не хватает»,- подумал Болдырев.
     - Всем добрый день,- широко улыбаясь, произнес он, - вот пришел на перевязку.
     - Здравствуй, командир. Да ты  уже не хромаешь, это хорошо, - тоже улыбаясь, поприветствовал Болдырева хозяин,- раздевайся и ложись на лавку. Сейчас я  смажу твою ногу и можно на охоту идти.
    - Да тут, Эрытвын, не до охоты - на самого охотиться прилетают.
    - Как это на тебя охотиться?- удивился Киргитагин,- ты же не медведь и не куропатка. Что, плохие люди?
    - Люди они может и не плохие, да прилетят и будут с меня шкуру снимать за то, что баня сгорела. И Герасим с ними прилетает. Топить меня будет.               
    - Да, баня хорошая была,- сочувственно сказал Эрытвын, намазывая ногу мазью,- а кто такой Герасим? Я один раз всего  такое имя слышал. Когда маленьким был, нам книжку читали про Герасима. Говорить не умел и собаку утопил.
    - Вот как раз он и прилетает.
    - Такой старый и такой плохой человек, однако.
    - А кто это? - взглядом показывая на «короля»,  тихо спросил Михаил Петрович.
    - О, это Тайкыгыргин - очень большой человек. Он эскимосский шаман из соседнего поселка. Сам Великий Дух разговаривает с ним. В гости ко мне приехал, он еще  отца моего отца помнит. Ну, вот, - добавил он,- завтра все снимешь и помоешь теплой водой. Держи ногу в тепле.
    - Спасибо тебе, поставил меня на ноги. Я принес, что обещал.- Михаил Петрович  встал и достал из карманов полушубка две пачки ружейных патронов и бутылку спирта,- это для охоты, а это для растирания. Патроны - высший класс.
   Было видно, что подарки пришлись Эрытвыну по душе. Да и гость его тоже одобрительно зацокал языком.
    - Спасибо, командир, за мужские подарки. Все очень вовремя. Я знаю у тебя сейчас много дел, но я прошу остаться и пообедать с нами. Обед уже готов.
    Конечно, в планы Болдырева обед с шаманами не входил, но и отказаться было неудобно: человек в два приема поставил его на ноги, приглашает к столу. Откажешься - может обидеться, а это, как не крути, шаман все-таки. Да к тому же у Михаила Петровича к нему было еще одно очень важное дело.
 
     На обед у служителя культа  была жареная картошка, тушеная оленина и маринованные грибы. Разговор за столом пошел об охоте, о собаках, о белых медведях, которые стали в последнее время часто появляться вблизи поселка.
Михаил Петрович знал, что рано или поздно, а начнут говорить о том, ради чего он, собственно, и приехал к шаману. И он с нетерпением ждал этого.  Тему начал  Тайкыгыргин. Он очень посетовал, что стоят сильные морозы и совсем перестала ловиться корюшка. Киргитагин  закурил сигарету и сказал, что такая погода  простоит еще дней восемь.

     - Эрытвын, а ты можешь поговорить с духами, чтобы они изменили ее через пару дней. Мне позарез надо, чтобы погода была нелётная. Да и корюшку, как я понял, надо ловить,- Петрович с надеждой поглядел на королевскую мантию.
Киргитагин начал отказываться и ему никто не стал перечить. Только когда он закончил говорить, старик, показывая хозяйке, чтобы та налила чаю, промолвил:
     - Хороший человек просит, Эрытвын, надо помогать.

   Чай пили молча. О погоде каждый своё уже сказал. Болдырев успел даже подумать, что вообще зря он все это затеял. Спиридон ведь сказал, сколько будет стоять это морозное великолепие. Так нет же, поперся к шаману, что б он был здоров. Он хотел было уже попрощаться и уходить, но в это время Эрытвын что-то негромко сказал по - чукотски жене, та молча сняла со стены бубен и протянула ему.
     А дальше все было как в кино про суеверия отсталых народов Севера. Шаман разделся по пояс, закурил трубку и начал бить в бубен, при этом монотонно напевая какую-то мелодию. Михаил Петрович пристально наблюдал за происходящим. Темп ударов учащался, звук, издаваемый бубном, был то звонкий, то глухой. В сумерках, громко потрескивая, горели подброшенные в печку дрова и в  сполохах Петровичу казалось, что тени от пляшущего человека двигаются отдельно и угрожающе пытаются наброситься на него. Ему стало не по себе. Минут через пять, как будто, послышались какие-то глухие голоса. Он огляделся по сторонам: жена Эрытвына сидела молча, безучастно глядя перед собой, а старик, слегка прищурив глаза, смотрел на Болдырева.  « Вот дела,- размышлял про себя  Михаил Петрович,- вот дожился. Ни дай Бог, кто узнает - засмеют, а до Герасима донесут - всё, пакуй вещи и на «Титаник». Хорошо, что замполиту сказал, будто к Юрию Олеговичу поехал на перевязку, да и трактор возле больницы оставил. Этот еще гость заезжий уставился, сверлит насквозь, аж затылок ломит.  Все, хватит, пора сматываться. Сейчас Эрытвын откроет глаза, говорю, что пора  ехать и ходу отсюда». Но шаман глаза не открыл, а только перестал плясать и присел на одно колено. Удары в бубен стали редкими и слабыми, последнего почти не было слышно. Он, опустил руки и голову, замер и рухнул на пол.
      « Все, доплясался касатик»,- мелькнуло в голове у Петровича. Он быстро встал и, выпалив: «Я за доктором»,- стал надевать полушубок.
    - Не надо доктора - сейчас Эрытвын вернется,- сказала, вставая,  жена Киргитагина. Она взяла какое-то одеяло и накрыла его. Болдырев снова сел на скамейку. Пришлось ждать возвращения шамана: что ни говори, а ушел- то он не по своей воле, а по его просьбе, причем с явной неохотой. Хозяйка подала горячий чай, настоянный на золотом корне. Волшебный запах и необычный вкус напитка на время отвлекли Петровича от грустных мыслей.
      Прошло минут десять и Киргитагин зашевелился, сам снял одеяло, покрутил головой и встал. Повесив на стену бубен, молча сел к столу и стал пить налитый чай. Все молчали.
     -  Много работы у духов, командир. Олень корм ищет, нельзя сейчас погоду менять, худо будет.
     - Ну, нельзя, так нельзя, духам видней. Зря только потревожил их. Мы понимаем – у них забот по горло, не то, что у меня. Вон у них территория какая - Европа уместится.
       Михаил Петрович произнес это с небольшой иронией, из-за того, что с самого начала не верил в такой способ общения с высшими силами. Все это больше смахивает на средней руки номер художественной самодеятельности с элементами экстаза. Слабо, видать, сделать конкретное дело конкретному человеку. Ухари заполярные. Надежда умирает последней, но ее убил Спиридон, а это так, для очистки совести. Лучше сделать и жалеть, чем не сделать и жалеть.
     - Да ты на духов шибко не обижайся, командир, на них не нужно обижаться.
 Они высоко за равновесием наблюдают, а отсюда, с земли, много не увидишь. У них для тебя есть и хорошая новость: люди, которые прилетят, не обидят тебя и убивать не будут. Герасим добрым будет. И большой человек добрым будет, хорошие слова про тебя говорить будет.
     Киргитагин так убедительно и проникновенно это говорил, что Болдырев невольно рассмеялся и мгновенно представил невозможное: вся комиссия такая добрая, все веселые, шутят, а командир части стоит за спиной Михаила Михайловича и, лукаво улыбаясь, рвет какие-то бумажки. Ветер относит обрывки в сторону Михаила Петровича и он успевает прочесть: « Билет на парох…Тита… каюта № …, 3 класс ».               
  - Спасибо, Эрытвын, повеселил ты меня. Веселые, говоришь, ребята прилетят?
  - Не веселые, а хорошие.
  - Знаешь, песня такая есть: « Прилетит к нам волшебник в голубом вертолете и бесплатно покажет кино». Это про меня, только вертолет будет зеленый и с красной звездой на боку.
  - Не обижайся, командир, ты попросил - я сделал. Духи не всегда говорят то, что мы хотим услышать, если вообще говорят.
  - Ничего, спасибо, что ногу так быстро вылечил, а то неизвестно, сколько бы я еще мучался.
  - Почему неизвестно? Известно - месяца два. Ты вовремя пришел - болезнь еще не вошла в тебя.
Киргитагин по-доброму улыбался и Болдырев вдруг почувствовал, что та злость, которая закипала в нем, куда-то исчезла, и он сам засмеялся.
  - Ты прямо Доктор Айболит.
   
    Болдырев хотел уже попрощаться, но в это время сидевший рядом  старик взял его за руку и, глядя в глаза, тихо сказал:
  - Ты, командир, не сердись. Ты молодой, а уже начальник, ты хочешь, чтобы все делалось быстро, как ты сказал, и чтобы люди слушались тебя. И это понятно. Но этой земле очень много лет. Здесь все изменяется очень медленно и человек за всю свою жизнь может так и не увидеть, что изменилось вокруг него. А все потому, что жизнь здесь  очень хрупкая и тонкая. И чтобы эта жизнь продолжалась, духи ничего не меняют быстро. Ты хотел изменить погоду на несколько дней, тебе это очень надо, но ты не можешь знать, что будет потом. Твоя вертушка прилетит и улетит, а олени из-за плохой погоды могут уйти и не вернуться, Уйдут олени - уйдут оленные люди и увезут своих детей из интерната в другой интернат, уедут воспитатели, учителя. Больницу уберут в другой поселок, почты не будет. Поселок станет маленьким, мал-мало живым. Плохо будет. Так может быть, не сейчас, потом, когда ты тоже уедешь отсюда. Ты ведь не хочешь этого?
   - Конечно, не хочу.
   - Вот духи и хотят помочь тебе не сделать плохо. Я вижу, что Эрытвын не успокоил тебя и ты думаешь, будто он не может знать, что будет через несколько дней и как поступит твой начальник, который собачку в океане утопил. Он не может знать, а духи знают и говорят ему. Мне они тоже говорят, но я не знаю пока, что они говорят. Помоги мне. Вот ты сейчас сидишь, а можешь на пять минут лечь на лавке?
  - Могу, а зачем? Мне уже надо идти,- как-то нерешительно сказал Михаил Петрович, которому явно не хотелось снова наблюдать за шаманским танцем.
  - За несколько минут ты много дел не сделаешь, а узнать можешь много.
  - Ладно, давай. А это не больно?
Старик улыбнулся шутке командира:
  - Нет, дорогой, я к тебе руками даже не притронусь. Ложись.

   Болдырев лег на лавку и опять представил себя через несколько лет в какой-нибудь веселой кампании в сауне, рассказывающим про то, как лечился на Севере у шаманов.
   Тем временем старик снял с себя кожаный ремень, застегнул его на застежку, продел под головой Михаила Петровича и, разговаривая, стал медленно ее приподнимать. Он  задавал какие-то простые вопросы, иногда сам что-то рассказывал, показывал куда-то руками, бессвязно бормотал, держал Болдырева за руку. Михаил Петрович пытался уловить во всем этом хоть какой-либо смысл, даже наморщил лоб, но ничего не получалось и он смиренно ждал, когда все это закончится. Наконец, шаман опустил его голову и убрал свою руку, медленно достал трубку, прокашлялся и, прищурив глаза, закурил.

  - Командир, а начальник, который прилетит к тебе, большой человек?
  - Конечно, такие начальники маленькими не бывают. Они, наверное, и рождаются большими. Правда, я его никогда не видел. А почему ты спрашиваешь?
 -  Духи мне сказали, что дела твои не будут плохие. Все будет хорошо, а поможет тебе и изменит твою жизнь маленький человек, но имя его ты не знаешь. Я тоже не знаю. А как зовут твоего начальника, командир?
 - Вот ё-моё, - удивленно произнес  Михаил Петрович,- знаю, что генерал-лейтенант и фамилию знаю. А как зовут - хрен его знает. Жизнь мою он изменить может, а вот помогать  мне у него и в мыслях нет. 
   Болдырев встал и крепко пожал шаманам руки:
 - Спасибо, мужики, за моральную поддержку. А за ногу вдвойне спасибо - как будто ничего и не было.

    Сидя в кабине трактора, Михаил Петрович молча вглядывался в занесённую снегом дорогу и прокручивал в голове подробности шоу двух шаманов, но, как ни старался, не мог вспомнить ни одного вопроса, который задавал ему старик.         « Любого задурить может. Голову  мою держал, будто на весах взвешивал сколько там мозгов командирских, хорошо хоть не на  горло ремень накинул, - думал он,- а то б задушил к чертям собачьим. Вот прогремел бы на все войска. Да еще придумал этого маленького  человечка с его помощью. Бред какой-то. Не летел бы ты ко мне, мил человек, вот была бы помощь». Он долго сетовал на то, что вообще поехал к Киргитагину  - нога и так не болит, только время потерял. В конце концов, успокоил себя тем, что  теперь может рассказывать о шаманских трюках и штучках как очевидец, а не с чьих-то слов или сказок.
 
    Подъезжая к части, Болдырев неожиданно вспомнил ту мысль, которая пришла к нему после встречи с Фролом Фомичом. Он хотел спросить про обломки пяти или шести американских «Аэрокобр», что валяются в окрестностях поселка . «Они ведь разбились,- вдруг поразился он своему открытию,- почему я об этом раньше даже не задумывался? И эти три заброшенные могилы на кладбище за поселком видел. Звездочки проржавели и почти сгнили. Все забывал спросить, чьи они. Что, не мог все это связать между собой? Хорош командир, тоже мне, начальник Чукотки». На душе стало противно, как будто выпил с недостойным человеком. В сердцах сплюнул себе под ноги.  Солдат- тракторист с удивлением поглядел на командира.
   - Чего уставился, за дорогой смотри, каскадер,- буркнул он солдату и тут же пожалел, что сорвал зло на хорошем парне. Поднял воротник полушубка и посмотрел на часы - было уже двадцать один двадцать. « Ни хрена себе - пошаманил»,- промелькнуло в голове.


11. Три звёздочки

    Зайдя в казарму, Болдырев опешил: как будто попал в логово анархистов : вход и вся казарма, как белыми флагами, была обвешена сохнущими простынями. Несмотря на поздний час, жизнь кипела, народ сновал туда - сюда с утюгами, гимнастерками, нижним бельем и подворотничками. Дневальный был одет в темно-синее галифе и тельняшку, не хватало только крест - на - крест пулеметных лент. Сбоку на ремне болтался штык-нож. Болдырев еле сдержался, чтобы не взреветь, но куда деваться - сам ведь распорядился. Приказал вызвать дежурного. Чтобы не видеть всего этого разврата, стал разглядывать стенгазету. Дежурный по роте прибыл в только что поглаженных военных брюках и оранжевой футболке с надписью во всю грудь: « Хочу на Луну».
    - Что, Витя, очень хочешь?
    - Да можно слетать, товарищ капитан, если пошлют.
    - Ну, тогда  готовься, завтра и пошлют.
   Михаил Петрович  спросил, где замполит. Оказалось, что еще у себя в кабинете и домой не уходил. Справив малую нужду, направился к Владимиру Дмитриевичу, которого в народе звали просто Митич, видимо, за сходство с Чингачгуком – такой же высокий и черноволосый. Он ничуть не удивился, что замполит еще здесь - тот довольно часто задерживался допоздна в роте, всегда у него дела найдутся: то с кем-то беседует, то что-то мастерит или просто газеты читает, которые кипой доставляют раз в полторы-две недели вертолетом. Это он называл «читать старости».
    Его кабинет был одновременно и маленькой мастерской, и фотолабораторией, и библиотекой и классом с тремя столами . При предыдущем замполите тут стоял топчан, стол и стул. А кабинет прозвали комнатой пыток - не потому, что там пытали на дыбе, а по причине того, что замполит был с Украины и когда, ругая кого-то, выходил из себя,  переходил на украинский язык и орал: « Я тэбэ останний раз пытаю, то есть последний раз спрашиваю, - де ты був?» или еще что-нибудь в этом роде, но обязательно «Я тэбэ останний раз пытаю». Так и пытал, а между пытками мял бока на топчане. Отец у него был какой-то военный начальник и его старались не задевать от греха подальше. Парень лежал на должности и писал строку в своей биографии.
      Дверь оказалась запертой изнутри.  Михаил Петрович прислушался - там кто-то тихо разговаривал. Он постучал.
    - Кто там?- спросил Владимир Дмитриевич.
    - Гестапо, проверка документов,- пошутил Михаил Петрович.
    - Йа, йа, натюрлих, герр комендант, айн момент,- раздалось из-за двери.
   Когда Болдырев зашел, то тут же закашлялся – в кабинете было сильно накурено и стоял насыщенный дурманящий запах нитрокраски или ацетона. Дышать было нечем. Из-за дыма Михаил Петрович не сразу и узнал, кто был собеседником у Владимира Дмитриевича. Им оказался  местный зубной лекарь Фикса. На столе на чистом листе ватмана лежал нарезанный хлеб, кусок сала, луковица, стояла банка шпротов, чайник и три стакана, на одном из них лежал кусок ржаного хлеба. Но самое удивительное, что бросилось в глаза - к столу была прикреплена полевая трофейная немецкая бормашина. Пару месяцев назад ее жало побывало во рту у Михаила Петровича. Было неприятно. А чего ждать - то от фашистских трофеев.
    - Вот это натюрморт, фламандцы отдыхают. Что, Дмитрич, зубы стер о парт - политработу? Военно-полевая стоматология тут как тут. А зубы что - ацетоном промываете?
    - Добрый вечер, Михаил Петрович,- поздоровался, поправляя очки, вставший из-за стола зубной врач, - у Владимира Дмитриевича, как я понял, есть более деликатная работа. Мы ее как раз и обсуждали.
    - Вдвоем обсуждали или еще с кем?- с ироничной улыбкой спросил командир, пододвигая к себе стул. - Третий-то стакан для кого?  Для того парня?
    - Да, Михаил Петрович, для того парня, – смущенно ответил замполит,-  все как-то неожиданно получилось.
    - Володя, дорогой ты наш Митич, у нас все здесь как-то неожиданно получается. Неожиданно баня сгорает, неожиданно командир с лестницы падает, шаманы неожиданно предсказывают ближайшее будущее.
     Он хотел ещё что-то съёрничать, но взгляд его вдруг уперся в три небольшие красные остроконечные обелиска, увенчанные звездочками, которые незаметно стояли между столами.
   -  А это еще для кого?- неожиданно вырвалось у него. Губы еще произносили слова, а мозг уже осознавал всю глупость вопроса. – Вот это номер! А ведь я к тебе по этому делу и зашел. Когда ты все успел?
  -  Да я ж говорю, все как-то неожиданно получилось. В бане у Фомича поспрашивал, что к чему, дед много знает. Решение принял быстро, понял, что это нельзя откладывать - надо к празднику сделать, двадцать третье - то февраля через пару дней.  Позвонил в сельсовет. У них есть схема и список всех, кто похоронен на кладбище, набросал чертеж, в обед на санях отвезли железо в интернат.  Петруха за час все раскроил и сварил, в дизельной краской три раза задули и порядок. Масляная краска не успеет высохнуть, так мы пока нитрой, к лету ближе перекрасим, чтоб не ржавело. А Феликс Эммануилович  любезно согласился помочь своей аппаратурой, чтобы гравировку на табличках сделать. Латунь нашли, отшлифовали, сейчас принесут. Старые обелиски сегодня сваркой срезали, завтра рано утром приварим новые. Могилы «лёдчики» за час расчистили -  все равно мимо на озеро ехали.
  - М-да. Ну, что ж, комиссар, наливай, если есть. За это стоит выпить.
    Замполит достал еще один стакан и налил из чайника водки.
   Уходя, Болдырев обернулся и, глядя на звездочки, произнес:
 - Знаешь, Дмитрич, сегодня два уважаемых человека пытались меня всячески удивить, но у них ничего не вышло. А вот тебе это удалось. Не ожидал.
 - Вы знаете, Михаил Петрович, у нас все здесь как-то неожиданно получается.
 И все трое громко расхохотались.
   Придя домой, Михаил Петрович застал жену за подшиванием подворотничка к постиранной и выглаженной форме. Ужинать не стал, а только попил чаю. Притомился командир, а завтра нелегкий день.

11. «Михаил Михайлович»

    Утром помещение казармы не смогло вместить всех « желающих» принять участие в строевом смотре и его пришлось проводить  в коридоре. Замечаний у командира было много, но за полчаса всё в основном устранили. Заключительная речь Михаила Петровича была краткой, но как всегда ёмкой: от проверяющих не убегать, на глаза лишний раз не попадаться, смотреть в глаза, улыбаться, вопросов не задавать, чепуху не молоть. Будут спрашивать про баню - отвечать, что командир дал команду сжечь, как пожароопасную.
    Вертолет зашел на посадку в десять пятьдесят, сел на подготовленную площадку  и пока лопасти не остановились, из него никто не выходил. К иллюминаторам приникли пытливые лица проверяющих. Когда генерал показался в открытом люке, Михаил Петрович подумал только об одном - сможет ли тот в него протиснуться - такой он был большой. Это был не маленький человек.
   - Ну, что, командир, как дела?- поправляя папаху, спросил генерал.
   После доклада Болдырева «Михаил Михайлович» огляделся и сказал:
   - Значит так, мы у тебя работаем сутки, завтра утром вылет на соседнюю «точку», оттуда в штаб соединения, подводим итоги и на Москву. Сейчас заслушаем тебя о положении дел и приступаем к проверке. Вопросы есть, вопросов нет. Веди, командир, в свои владения.
     « Да-а,- думал Болдырев, следуя рядом с генералом,- за сутки они роту вывернут наизнанку. Тут уж никакое чудо не спасет. Сейчас он мне и помощь окажет и биографию подправит. Да еще эти щёголи столичные, сразу видно – землю будут рыть. Герасим тоже идет, делает вид, как будто вообще меня первый раз видит. Если что - защищать не станет, утопит. Эх, уроют они меня».
     Шедший рядом замполит, видимо, прочитал мысли командира и поэтому тихо сказал ему: « Спокойно, командир, все будет хорошо. Но пасаран».
     - Но что?- не понял Болдырев.
     - Мы их победим, испанцы так говорят.
   При подходе к казарме генерал приостановился. Взглядом упёрся в  новую баню.
     - Что строишь, командир?
     - Принял решение построить хорошую баню. Чтоб все по уму было.
     - По уму, говоришь? Ну, показывай.
   Внимательно осмотрев все помещения, «Михаил Михайлович» остановился перед голландской печью.
     -  Да, сооружение капитальное. А каково его первоначальное предназначение?
     -  Здание, товарищ генерал-лейтенант,  построено в 1942 году с целью временного хранения слитков золота, которым советское правительство расплачивалось за поставляемые по ленд-лизу американские  самолеты,- не моргнув глазом, доложил Болдырев и, опережая следующий вопрос, добавил,- а печь предназначалась для обогрева личного состава  караула.
     -  Да, толково, ничего не скажешь. И печь хороша. Что скажешь, командир?- спросил генерал, обратившись к командиру части?
     - Так точно, толково, товарищ генерал-лейтенант,- бодрячком отрапортовал Герасим.
    « Вот так рождаются легенды»,- подумал замполит, который стоял возле самой печки.
        После заслушивания командира несколько вопросов задали замполиту. И вот, когда все вопросы  кончились, Владимир Дмитриевич сам задал вопрос генералу, да так задал, что отрицательного ответа на него быть просто не могло. Дескать, в целях патриотического воспитания воинов мы решили в преддверии праздника открыть в поселке мемориал летчикам, погибшим на территории нашего гарнизона за свободу нашей Родины в годы Великой Отечественной войны. Не могли бы Вы, товарищ генерал - лейтенант, принять участие в мероприятии? Это придаст ему значимость и повлияет на боевой дух воинов - локаторщиков. Такого события здесь не было со времен окончания Второй мировой войны. А закончил словами: « Мы Вас очень ждали, Михаил Михайлович». Такого поворота никто не ожидал. Болдырев сидел, чуть дыша. «Какой мемориал, кто решил? Вчера посудачили слегка. Вот так подстава».  Герасим вообще весь покрылся красными пятнами. Для принятия решения генералу потребовалось десять секунд. Он спросил, сколько километров до поселка и есть ли в роте толковый фотограф. Именно не хороший, а толковый. Толковый имелся. Генерал приказал – через десять минут колеса в воздух. С собой он берет командира части, командира роты, замполита, двух офицеров из состава комиссии, двух офицеров роты и семь солдат, свободных от несения боевого дежурства. Да, и толкового фотографа. Остальные члены комиссии приступают к работе.
-   Ну, что, командир, готов открывать мемориал?
-   Так точно, готов.
-   Тогда готовь личный состав. Давай мне справку  о погибших летчиках.
Болдырев несколько  замешкался.
-  Справка у меня, Михаил Петрович,- пришел на помощь Владимир Дмитриевич и протянул отпечатанный лист генералу.
-   Дмитрич, что ты творишь, - произнес в сердцах Болдырев, когда они вышли из кабинета,- какой мемориал, какое открытие? Три заброшенные могилы. Да они же меня сейчас в порошок сотрут.
-   Все нормально, командир. Я все просчитал. У генерала нет вариантов. Главное - разрушить его привычный алгоритм действий. А мемориал уже готов: обелиски приварены, накрыты белой тканью. Физик из интерната Наум Борисович как узнал, что обелиски обновляем, притащил три винта от « Кобр». Говорит, что хотел ветряки из них сделать, но для хорошего дела не жалко. За ночь перед каждой могилкой вкопали - хорошо кочегары из котельной притащили волокушу с горящим углем, землю прогрели, недолго возиться пришлось. Все просто- главное знать для чего все делаешь. Председатель сельсовета собрал народ в национальных костюмах. Они сейчас в клубе, как засадный полк, сидят, кино про войну смотрят.  По звонку он их выводит к мемориалу. Три автоматчика для салюта и три фотоаппарата в полной готовности. Да и этим холеным ребятам с Арбата память будет - что же они на край земли прилетели только портянки считать? Через неделю фото будет в «Красной звезде», уж поверьте - они-то постараются. Вперед, за орденами, товарищ капитан.
      Замполит оказался прав: на митинг собрался весь поселок, пришли школьники из интерната. Рядом с председателем стояли оба шамана. Улыбками поприветствовали Михаила Петровича. Он тоже кивнул им головой, а сам стоял и ломал голову – когда и как Митич все успел организовать. Хотя он всегда работал без лишнего шума и напоминаний. Может это он - маленький человек. Да уж куда там - Бог ростом не обидел. Да и как зовут его известно. Что-то тут не сходится.
       Все мероприятие заняло от силы минут двадцать пять. Было просто и по-тихому торжественно. Генерал взял слово. Сказал коротко, но от души. Поблагодарил  жителей за память о героях войны и дал понять, что сегодня тоже есть, кому  землю нашу защитить. Отдельно сказал «спасибо» за подготовку мероприятия командиру роты. У Болдырева комок к горлу подкатился, но ощущение того, что ему сегодня что-то оторвут, его не покидало. Генерал пообщался с председателем сельсовета и сфотографировался с местными жителями на фоне обелисков. Шаманы тоже запечатлелись с генералом на память.

12. Маленький человек

    Минут через сорок снова были в роте. « Михаил Михайлович» отослал Болдырева на пункт управления за журналом боевой работы, а сам со свитой прошелся по казарме, лично проверил состояние постельного белья, наличие туалетных принадлежностей и, подозвав пару солдат, поинтересовался, когда они последний раз мылись в бане. Оставшись довольным ответами бойцов, генерал вернулся в кабинет.
   Михаил Петрович, проходя с документами мимо дневального, спросил у молодого солдата:
   -  Камчибеков, куда генерал  пошел?
   - Моя два часа  стоял - генерал тут не ходил, товарищ капитан.
   - Да как не ходил? Он же в спальном помещении был, а оттуда  только мимо тебя мог пройти.
   - Не ходил, товарищ капитан. Очень большой прапорщик белый шуба ходил, офицеры черный шуба ходил, старший прапорщик Макушкин  без шуба тоже ходил, генерал не ходил.
     «А ведь точно, - подумал Болдырева,- у генерала звездочки расположены как у прапорщика, только чуть больше и вышитые».
   - А ты, вообще, когда-нибудь генерала живого видел?
   - Конечно, видел. И  живой, и мертвый видел.
   - Где ты его видел?
   - Дома  видел. Мой сосед- русский. Морозов зовут. Большой верблюд имел. Генерал звали. Умер, много вода возил, когда пожар был.
   -  Ладно, с тобой все ясно. Тебя офицеры что-нибудь спрашивали?
   - Нет, товарищ капитан, только товарищ  прапорщик спрашивал?
   - Что он спрашивал?
   -  Спрашивал папа, мама есть, братишка, сестренка есть?
   - Что еще сказал?
   - Сказал молодец, сынок, служи хорошо, сказал. Руку давал.
   - Так, ладно,- Болдырев взглянул на Комчибекова,- куда прапорщик пошел?
  -  Твой кабинет пошел, товарищ капитан.
  Болдырев махнул рукой и пошел в свой кабинет.
  -  Разрешите, товарищ генерал-лейтенант?
  -  Да, заходи. Журнал отдай полковнику Кудасову, а сам вот что, командир,  покажи-ка мне  план наземной обороны роты.
  - Есть, товарищ генерал-лейтенант,- ответил Болдырев, а сам подумал: « Ну, вот и началось.  Хрен тут разрушишь его привычный алгоритм действий».
    Сориентировав схему по сторонам света, « Михаил Михайлович»,  Герасим и подполковник из состава комиссии стали сверять ее с требованиями приказов и директив. Подполковник за время службы растерял былую шевелюру и теперь стыдливо прикрывал голову длинной прядью волос, старательно отрощенных надо лбом. Когда ему приходилось наклоняться над схемой, волосы падали на лист ватмана и он лихо забрасывал их на затылок. При этом каждый раз, как бы с досадой, произносил звук похожий на  «ё». Прием был отработан годами тренировок. Болдырев стоял в стороне и молча ждал вопросов и распоряжений.
    
    За два часа работы комиссии он уже понял, что генерал - опытный и грамотный. И не из паркетных - тех сразу видно по походке. А у этого медведя  лицо красное, обветренное, уши мхом поросли, встретишь такого где-нибудь в пивной - не поверишь, что генерал. Видно, тоже в свое время по сопкам полазил и шлицы покрутил. Вопросы задает короткие и вразброс, и что самое удивительное, слушает ответы.  « Он-то здесь сидит,- думал Михаил Петрович,- а рексы его сейчас по территории рыщут - пепелище бани найдут – с потрохами сожрет. А парни у него - не промах, хоть с лоском, а  роют по всем направлениям ».

    - Командир,- прервал его размышления генерал,- а где думаешь зенитно-пулеметную установку поставить?
    - На крыше бани, товарищ генерал-лейтенант?
    -  Старой или новой?
    Генерал пристально посмотрел на Болдырева, но тот был начеку и решил биться до последнего патрона:
    -  Естественно новой - у старой слишком ветхая крыша, товарищ генерал- лейтенант. Мы уже и основание из бруса сколотили.
    - Толково. Я бы тоже там поставил. Позиция выгодная.
   В это время в кабинет постучали.
   - Войдите,- ответил генерал.
    На пороге стоял взъерошенный и запыхавшийся лейтенант Некстатин.
   - Товарищ генерал- лейтенант, разрешите обратиться к капитану Болдыреву?
   - Что стряслось, лейтенант?
   - У жены схватки начались, вот-вот родит, срочно в райбольницу надо.
   - Где фельдшер?
   - Здесь, товарищ генерал-лейтенант.
    Некстатин открыл дверь - Адам Романович стоял за дверью. Он тут же доложил, что пять минут назад связался по телефону с главврачом районной больницы и тот должен сейчас перезвонить.
   - Так ты же говорил, что еще дней десять- пятнадцать,- обратился Болдырев к лейтенанту.
   -  Подожди командир,- прервал его генерал,- садись, бери телефон, выходи на главврача. Успокойся лейтенант, сейчас разберемся.
    Из разговора с главврачом стало ясно, что сейчас на аэродроме нет вертолетов, ближайший борт сядет в райцентре через двадцать минут, заправится и будет вылетать. До роты час сорок лёта, столько же обратно от аэропорта до больницы двадцать минут. Итого на все про все четыре с половиной часа в лучшем случае. Роды могут начаться в любой момент.  Главврач попросил к телефону фельдшера, задал несколько вопросов и дал рекомендации по уходу за роженицей. В кабинете воцарилась тишина. Волнение передалось всем присутствующим.
   - М-да, - произнес генерал, - все это немного некстати.
 И ,обратившись к Некстатину, сказал:
   - Ну, что лейтенант, не мог на завтра это запланировать?
 Тот только  пожал плечами.
   - Знаю, у природы свои планы. Человек предполагает, а Господь располагает. Тридцать лет назад на Курилах мне уже приходилось принимать роды в вертолете, так что опыт есть,- медленно произнес генерал, сворачивая лежащий на столе план  обороны.- Значит так, решение следующее: оперативное время -    тринадцать двадцать пять, вылет нашего борта через тридцать пять минут, то есть в четырнадцать ноль - ноль. В тринадцать тридцать пять - обед и подведение итогов для офицеров группы, экипажа и командования роты, тринадцать пятьдесят- построение всего личного состава роты, за исключением дежурной смены. Командиру части - доложить на КП соединения об изменении плана работы группы, командиру роты - проконтролировать сдачу секретной литературы и доложить мне лично. Заместителю по политчасти - забронировать места в гостинице районного центра на офицеров группы, экипаж и сопровождающих. Старшине роты - подготовить в вертолете место для роженицы, фельдшер и лейтенант - сопровождают до районной больницы. Вопросов нет?  Все свободны. Командир, соедини меня с главврачом.
     И вот в тот момент, когда генерал начал разговаривать с главврачом , Болдырева как молнией пронзила мысль: «Так вот кто он - этот маленький человек без имени. Вот это поворот. Кто бы мог подумать. Ну, Некстатин, так Некстатин. Как же ты, парень, на этот раз все сделал  кстати. Только бы успеть, чтоб все было хорошо. Ну, надо же - такой маленький, еще не родился, а все так изменил. Москву заставил все планы поменять. Вот это чудо».

      На построении генерал поблагодарил всех за службу, лучшим объявил благодарность, отметил, что имеется много недостатков, но в целом рота боеготова и это - главное. От имени Главкома поздравил всех с наступающим праздником, а командира роты наградил ценным подарком, правда, подарок находится на борту вертолета и вручит он его при отлете. По дороге к вертолету Герасим, шедший чуть сзади генерала, достал из внутреннего кармана шубы какой - то листок бумаги и, скомкав, выбросил в снег.

     Когда уже стояли возле вертолета, генерал вручил Болдыреву прямоугольную коробку, запакованную в полупрозрачную пленку, и крепко пожал ему руку. Тот успел прочитать на пакете только слово «электронные…с…».
   - Ну, а ты говорил, что некого ставить командиром батальона, - обратился он к Герасиму,- вот тебе готовый комбат. А ты мне - проблемная рота, проблемная рота. Да у нас все войска – проблемные. Смотри, какую баню отгрохал, рота боеготова, какой мемориал лётчикам соорудил! Готовь документы. Или ты с чем-то не согласен?
   - Да как тут не согласиться, товарищ генерал-лейтенант. Молодец!
   - Ну, вот и добро. Бывай, командир, готовься к переменам,- и уже взявшись за поручни, прищурил глаза и хитро прищурившись, спросил:
  -  Так говоришь, зенитно-пулеметную установку все-таки на новой бане поставишь?
   Болдырев все понял и впервые улыбнулся:
  -  На новой. На старой крыша сильно прохудилась.
    Когда борт поднялся и, обдав провожающих пронизывающими потоками воздуха и снега, лег на курс, Михаил Петрович услышал, как в завернутом прямоугольном подарке кто-то весело дважды произнес: « Ку-Ку ».