Голодное сердце 10

Осенью 1309 г. Герцог Ленарван вошёл в соглашение с баронами - сепаратистами из Финале, согласно которому они обеспечивали ему поддержку в обмен на распространение в дальнейшем их феодальных прав на корпоративные города (получившие от короля право на самоуправление) юго-восточного Ленхорленса. Эти города входили в Аргенту - торговый союз, осуществлявший не только внутреннюю, но и заморскую торговлю. Почувствовав опасность, которая нависла не только над их свободой, но и над всеми их торговыми привилегиями и выгодами,  города обратились за помощью к королеве Моуль. Ими были собраны значительные средства, чтобы королева могла оплатить военные расходы и нанять дополнительные вооружённые отряды.
В течение месяца обе стороны готовились к решительному столкновению и вооружались. Битва должна была произойти до заморозков, потому что оставаться зимовать в этой разорённой местности означало обречь себя на голод. При любом исходе борьбы каждой из сторон пришлось бы отступать в менее пострадавшие районы.
Войско принца Шейкоба оставалось в Ловенне весь период ожидания подхода подкреплений. Днём погода ещё продолжала оставаться тёплой, но по ночам воду в кувшинах для воды уже затягивало тончайшим ломким льдом.
Госпожа Ойгла сбыла с рук всех своих раненых, кроме Рихимера де Вера, которого, вследствие сильных постоянных болей, ей пришлось держать больше недели на одурманивающих разум лекарствах. Когда Рихимер приходил в себя после тяжёлого забытья, вид у него всегда был очень бледный и утомлённый. Мысли сотника путались. Он начинал говорить и тут же терял нить разговора, вследствие чего речь молодого рыцаря производила впечатление замедленной и плохо связанной.
Сразу после того, как его страдания перестали быть постоянными, Рихимер начал пытаться встать. Любое напряжение мышц в месте, где они крепились к позвоночнику, отзывалось резкой вспышкой боли такой силы, что у него темнело в глазах. Он замирал, но потом снова пытался продолжить начатое. Всякое обычное движение Рихимер должен был продумывать, как сложную многоходовую операцию. Такие упорные усилия требовались ему для одного и того же действия, которое сотник проделывал каждый день: он, хромая, выходил на галерею и стоял там так долго, как только мог. Спину при этом рыцарь держал очень прямо. Он никогда не садился на скамью, так как не смог бы встать без посторонней помощи.
Ойгла сначала не могла понять, зачем Рихимеру нужно было маячить на галерее так упорно в течение столь долгого времени, но потом, как ей показалось, догадалась. Всё случившееся с сотником  продолжало вызывать любопытство у окружающих. Теперь же, когда он каждый день стоял на виду, любой мог рассмотреть молодого человека во всех подробностях и обсудить увиденное с другими заинтересованными лицами. Кроме того, всем приходилось здороваться с ним, отмечая его полное самообладание и встречаясь с его прямым взглядом. Со временем  высокая фигура Рихимера де Вера стала настолько привычной  для окружающих, что перестала вызывать прежний острый интерес.
Единственное, что заставляло недоумевать его близких друзей  и ощущать смутные подозрения в отношении  командира пятой сотни, было его нечеловеческое спокойствие. Однажды, когда Ойгла направилась к Рихимеру с лекарствами, её остановил Хэриворд Шентон, который стоял вместе с Ирлингом Хомфолком возле двери де Вера.
-Не ходите пока, госпожа Ойгла Магненция фийя, - попросил командир первой сотни, - там отец Себастьян рассказывает Рихимеру Элиассону де Веру об Иове.
-Об Иове? – удивилась дочь лекаря.
-Ну да, об Иове, у которого Бог сначала отнял все богатства, затем всех родных и обрёк на тяжёлую болезнь, но потом, видя, что он кротко принял все испытания, вернул несчастному утраченное, - пояснил Хэриворд. – Отец Себастьян  считает, что Рихимер такой тихий, потому как задумал что-нибудь с собой сделать, а чтобы ему никто не помешал, усыпляет своим поведением нашу бдительность. Только я полагаю, он не прав.
-Почему? – тихо спросил Ирлинг, который стоял,  полуотвернувшись и рассматривая двор.
-Не такой это человек. Рихимер никогда не допустит, чтобы последним воспоминанием о нём стало то, что с ним произошло в плену. Я лично не знаю подробностей и не хочу знать, - продолжил Хэриворд, - пусть другие уподобляются базарным бабам и перемывают чужие кости, но я точно говорю, что если он когда-нибудь и погибнет, то это будет либо в бою, либо в каком-нибудь хорошем деле. Я вот тоже принял решение, что никогда не умру по глупому поводу. 
-Когда это ты принял такое решение? – удивлённо спросил Ирлинг Хомфолк, оборачиваясь.
- Давно ещё, когда мы с принцем были в заложниках. – начал рассказ Хэриворд. -  В замке, где мы находились, была одна площадка на верхушке башни, куда нас выпускали подышать воздухом. Она находилась высоко, и деваться с нее было некуда. Совсем близко, льерах в трёх (около 2 м), находилась другая стена замка. Там, на уровне нашей площадки, напротив, располагался боевой балкон. С внутренней стороны он  выглядел как крытая галерея, защищённая крышей и оградой. Нам, мальчишкам, было очень скучно топтаться целый день по площадке, и потому мысли наши обратились к балкону. Он был таким близким, кажется, рукой подать. Мы следили за передвижением военных по нему, залезали на ограждение своей площадки и смотрели вниз, туда, где проходил узкий проход между нашей башней и стеной с балконом. Мы с принцем, да и другие мальчишки-заложники постоянно фантазировали на тему побега. В какой-то момент балкон занял в этих фантазиях прочное место. Не помню, кто и когда мне сказал: «Вот ты, Хэри, говоришь, что прыгнешь на балкон. А ведь на самом деле побоишься!»  - «Я? – закричал я. – Да никогда!» - «Не говори глупостей, Хэри,- сказала моя будущая жена, - ты не сможешь перепрыгнуть такое расстояние! Упадёшь и расшибёшься в лепёшку!» Все эти разговоры не только не остановили меня, но даже ещё хуже раззадорили. «Я? Не смогу? – рассмеялся я. – Смотрите!» В один момент я влез на ограждение площадки и сиганул. Почему-то я был уверен в успехе своего предприятия. Помню только, как ветер засвистел у меня в ушах. Я сжал зубы и, скрестив руки, прижал их к груди. Спасло меня только то, что в это время внизу что-то перетаскивали, и я свалился прямо на солдат с какой-то ношей.
-И вы не пострадали? – спросила Ойгла.
-Кости сломал в трёх местах и всё. Лечил меня наш священник, отец Стефан. Помню, что лежал я на широкой лавке, привязанный к ней, чтобы не смог пошевелиться и сдвинуть сломанные кости. Окно было закрыто заслонкой. Почему-то отец Стефан считал, что меня должен беспокоить свет. Никого ко мне не пускали, так что не оставалось у меня другого занятия, кроме как лежать и думать. Вот тогда-то я и додумался, что если бы мне не повезло, и я расшибся бы в лепёшку, как и предсказывала моя будущая жена, то выглядело бы это жалко и глупо. Поговорили бы обо мне люди и быстро забыли. Да и что бы они говорили? «Хэри? Хэри Шентон? Да, помню такого. Был такой раздолбай, который сдуру свалился с башни». Как же это было обидно! Вот тогда-то я и принял решение, что по глупости никогда не умру, а если и суждено будет мне погибнуть, то произойдёт это только в хорошем деле!
В этом месте рассказа Хэриворда из комнаты Рихимера вышел отец Себастьян. На лице его была написана глубокая задумчивость.
-Ну, что там, святой отец? – взволнованно спросил Ирлинг.
-Даже не знаю, что сказать, - пожал плечами священник. – Выслушал он меня внимательно, но что у господина де Вера внутри, я так и не понял. Гляжу в лицо – вроде он, а там, в душе, словно кто-то другой.
-Не бойтесь, отец Себастьян, ничего он с собой не сделает, - вмешался Хэриворд. – У него же мать, а он – человек долга, он её на произвол судьбы не бросит. Потом, он – человек чести. Не допустит Рихимер, чтобы о нём осталась память, как о человеке малодушном, который не выдержал злой молвы.
-А что, если взять с него слово? – вдруг предложил Ирлинг Хомфолк. – Я знаю, что взять с него слово нелегко, но уж если Рихимер поклянётся, то от клятвы своей не отступится никогда.
- Дельная мысль! – согласился священник. – Пойдёмте-ка все вместе к нему. Вы будете свидетелями.
Они вошли внутрь. Рихимер де Вер лежал на длинном сундуке, укрытый до половины покрывалом. В камине горели дрова, но по ногам тянуло сквозняком. Командир пятой сотни внимательно, не отводя глаз, выслушал священника. Его оруженосец принёс свечу и установил на табурете возле своего господина. Рядом отец Себастьян положил большой серебряный  крест. Рихимер накрыл ладонью крест и сказал, что у него нет в мыслях ничего такого, в чём подозревает его священник. На этом пока дело и закончилось.
В то время как Рихимер де Вер стремился чаще выходить на люди, Ирлинг Хомфолк, по наблюдениям Ойглы, напротив, потерял интерес ко всему, что находилось за воротами цитадели. Если он не был занят делами службы, то сидел один на лавке галереи или спускался вниз, во двор, когда там собирались для вечерних разговоров. Только невнимательность окружающих мешала им заметить его отрешённость и погруженность в себя. В компаниях он сидел точно незваный гость на пиру у весёлых людей.
День, когда прибыли подкрепления, выдался в цитадели суматошным и шумным. После ночного совета у принца было принято решение выступать через три дня.
Город оживился: ремесленники были загружены срочными работами по починке и подгонке оружия и доспехов, изготовлению и ремонту лошадиных сёдел и сбруи. Первые два дня солдаты и рыцари во всех харчевнях города шумно отмечали грядущее начало похода. Третий день был посвящён бане. Сначала целое утро оруженосцы таскали в подвал цитадели вёдра с водой. Затем эта вода нагревалась в котлах и выливалась в бочки для мытья, попасть в которые можно было по приставным лестницам. От постоянного нагрева воды каменная кладка в подвале раскалялась, так что воздух прогревался, делаясь влажным и жарким.
Первыми мылись рыцари и их жёны. Следом мылись оруженосцы. Их очередь была традиционным образом задержана командиром второй сотни Ирлингом Ирлингфорсоном Хомфолком, который всегда обмывал своё тело самым последним из рыцарей и в полном одиночестве.  На стороне оруженосцев были молодость и сила, так что они могли бы и не уважить странностей Хомфолка, но на его стороне находился друг – Хэриворд Норкассон Шентон, командир первой сотни, шутки с которым были плохи. Поскольку достать причину всеобщего недовольства не представлялось возможным, отдуваться за господина приходилось его оруженосцу – Симеону.
-У твоего хозяина что там, хвост и копыта? Что он там скрывает?
-Да нормальный он, - отбивался Симеон, – только со сдвигом малость.
Самыми последними пользовались баней слуги, так что многим господам, у кого не хватало терпения их дождаться, приходилось самим раскрывать свои сундуки и искать чистые белые рубахи, которые должны были они надеть в день битвы, чтобы  в случае гибели предстать перед Небесным Судиёй в пристойном виде.
Следующий день был воскресеньем. В церкви цитадели прошла торжественная служба. Все успокоились. Многие захотели исповедаться. Настроение  воинства было проникнуто благочестием.
В понедельник принц Шейкоб выступил в поход. Сразу после этого ворота цитадели, где остался небольшой гарнизон, крепко заперли. Неизвестно было, как изменятся настроения горожан в случае неблагоприятного исхода дела.
В день битвы, которая произошла неподалёку от Бараделло, лил дождь и
стояли такие сумерки, словно вот – вот должна была опуститься на землю чёрная ночь. Одно время, вероятно около полудня, герцог Ленарван, казалось, был близок  к победе, и его люди даже захватили походный шатёр принца Шейкоба, который, впрочем, оказался пустым. Однако вскоре удача его покинула. Теснимые сторонниками принца бароны из Финале, видя, что им угрожает опасность, бросились бежать, покинув своего предводителя, как всегда с ними и происходило. К вечеру герцог был разбит и начал беспорядочно отступать. Принц Шейкоб  приостановил преследование дяди только благодаря наступлению непроглядной ночи и усилению ненастья.
Госпожа Ойгла узнала о победе в серых предрассветных сумерках следующего дня, которые начались для неё с громкого стука в дверь ногами и криков, среди которых ясно различался голос Хэриворда Шентона: «Открывайте!» Старый Стефан со сна никак не мог сообразить, ломятся ли к ним друзья или враги, надо ли отодвигать от двери сундук, на котором он спал, или, напротив, придвигать его плотнее. Снаружи едва не выломали дверь, а когда она всё-таки распахнулась, в неё ввалилась целая группа солдат первой сотни во главе с их командиром, которые несли кого-то завёрнутого в плащ. Они положили свою ношу на сундук, после чего Хэриворд Шентон встал на колени рядом, отогнул край плаща, взял в ладони чьё-то лицо и, не сводя с него глаз, закричал:
-Ирлинг! Ирлинг! Ты меня слышишь?
Госпожа Ойгла увидела, что оплакиваемый человек – командир второй сотни. Глаза его были плотно закрыты, а губы имели лиловый оттенок.
-Я не знаю, как это вышло! – продолжал кричать Хэриворд. – У него лошадь встала на дыбы, а этот гад подставил копьё! Он опустился всей тяжестью  вместе с лошадью! Ирлинг, неужели я опоздал?
Ойгла поняла, что если уже не поздно, то нельзя терять не минуты.
- Хэриворд Норкассон, послушайте, - обратилась она к Шентону, - мне нужно много воды! Идите и прикажите своим людям принести и нагреть для меня много воды! И дров несите! Много!
Хэриворд посмотрел на неё, словно не слыша, но когда она ещё несколько раз повторила свою просьбу, он стал торопливо подниматься, бормоча:
-Да, конечно, много воды… Сейчас…
Больше внутрь Ойгла никого не впустила. Прошло много времени. Она вышла и сказала, что Ирлинг Ирлингфорсон ещё жив, но не дала никому взглянуть на него ни в этот день, ни в последующие. Когда сотник Шентон захотел прорваться, чтобы увидеть своего друга, она встала в проходе и свистящим шёпотом произнесла:
- Смерти его хотите?
- Одним глазом, - прижал руку к сердцу Шентон. – Я только хочу убедиться, что он ещё здесь, и вы меня не обманываете.
Дочь лекаря отступила. Шентон подошёл к широкой кровати и заглянул за полог. Ему показалось, что Ирлинг, замотанный в какие-то тряпки, уменьшился в росте. Видно было его  белое лицо и кисть руки со скрюченными пальцами, похожая на птичью лапку.
Неделю спустя погода совсем испортилась. Осень повернула на зиму. Зимой войны не велись. Пора было уходить на зимние квартиры. Принц Шейкоб нанял барки для переправки своего войска в столицу. Оставив две сотни человек в цитадели, он вместе с остальными покинул Ловенну.
Барки представляли собой плоскодонные суда с низкими бортами, на которые по сходням поднимались люди и кони, располагавшиеся на открытой палубе. По углам грузилось сено. Им кормили лошадей, и в него зарывались по ночам. Для командиров, женщин и раненых возводились шатры, где устраивались ложа, покрытые мехами, чтобы спать, и можно было погреться у жаровни.
Ойгла располагалась в шатре с госпожой Беатрикс, Хэривордом Шентоном, Рихимером де Вером и Ирлингом Хомфолком, к которому она по-прежнему никого не подпускала. Если же ей приходилось «колдовать» над раненым, она заставляла свою женщину-сиделку Маргроцию держать над ним покрывало, заявляя, что укрывает его от сквозняков.
Однажды, дуя на замерзшие пальцы, госпожа Беатрикс сказала ей с улыбкой:
-Вы ведёте себя совсем как я, госпожа Ойгла Магненция фийя. Когда у меня родился Хэриворд, я тоже к нему никого не подпускала.
И пояснила:
-Хэриворд – это наш второй сын. Он прожил почти до двух лет, дольше, чем остальные.
Ирлинг, закутанный в меха,  лежал большую часть времени, почти не подавая признаков жизни.
Барки плыли по течению, и потому двигались быстро. Все два с половиной дня, что они провели в пути до столицы, шёл мокрый снег. Падая, он касался чёрной речной воды, и мгновенно таял. Никаких опасностей, исключая ту, что на повороте, где река замедляла бег, неизвестные люди обстреляли их из арбалетов, людям принца Шейкоба не повстречалось.
По прибытии в столицу госпожа Ойгла забрала Ирлинга Хомфолка в свой дом. Рихимер же остался в доме Хэриворда Шентона. После двух дней в продуваемом всеми ветрами шатре его старые раны снова напомнили о себе и боли в спине  возобновились.   Это новое обострение, однако, облегчило жизнь его покровителю, так как позволило отложить на некоторое время вопрос о дальнейшей судьбе де Вера, довольно туманной и неопределенной.