Дневник ангела 14. 12. 2006 - 23. 08. 2008

     Я вошёл, увидел её сидящей на кровати, обнявшей свои колени…и…она спала. Нежно и безмятежно дышала. Я люблю видеть её спящей. В то время, когда сон брал верх над ней, она была особенно прекрасна. Это невинное лицо, расслабленные мышцы… Вы никогда не застанете её такой средь бела дня. Сон всегда исцелял её. Насущные проблемы, столь актуальные днём, никогда не тревожили её ночью. Она полностью растворялась во сне, отдавая себя во власть каждой мимолётной фантазии. И даже просыпаясь, не желала расставаться с ними. Нет, вовсе нет. Она ничего не записывала, не доверяла бумаге, хотя порой очень об этом жалела. Она каждый раз запоминала всё, желая обдумать и додумать это потом, когда будет время или… Неважно. Сейчас, видя, как она спит, я не хотел её тревожить, хотя, и понимал, наша встреча будет приятной…болезненно приятной, но всё же, я пришёл сюда не за этим. Это не первая ночь, когда я прихожу сюда. Прихожу и каждый раз думаю, и каждый раз над одним и тем же. Мысль, не покидавшая меня ни на минуту, здесь казалась насущнее всего. Но почему? Это мне и хотелось выяснить. Сделав пару шагов, я остановился. Что-то тревожило меня, жгло изнутри. Нет, похоже, сегодня мне тоже придётся уйти ни с чем. Поборов в себе желание разбудить её, я медленно направился к выходу, и уже не в силах остановить себя, у самой двери взглянул на неё ещё раз. Пару мгновений я насыщался ею, в конце концов, я не увижу её до следующей ночи. И все-таки это было приятно. Приятно ощущать…ведь я…я её ангел…ангел, в которого вдохнули жизненную силу и плоть. И имя мне Давид, и имя ей Висмут. 
*  *  *
Я быстро шёл. Шел, не зная, куда и зачем. Наверное, просто потому что хотел поскорее уйти от туда, не искушать судьбу. Мои ноги резво шли по лужам, не ощущая ни холода, ни влаги дождя. Одежда и волосы уже давно промокли, однако я не замечал этого. В ту минуту меня волновал лишь один вопрос, что же я почувствовал тогда, что это было за чувство и почему я не могу его описать. Ответ пришёл убийственно быстро, но я не хотел верить этому, хотя и осознавал, доля правды в нём есть, большая доля. Но как, как это могло случиться? И когда? Все-таки этот мир полон сюрпризов. И мне вдруг страшно захотелось к себе "домой". Я почти уже был согласен уйти, с меня хватило приключений, но услышал в своём сознании лишь одно слово: "Давид". Она звала меня. Ох, как некстати, подумал я, но не смог скрыть восторга. Я любил, когда она звала меня, такое приятное ощущение значимости. Мгновенно оценив рас-стояние, я понял, что идти пешком будет довольно долго, и я решил перенести к ней пока лишь своё сознание. Обычно при таком взаимодействии человек чувствует посторонний, не принадлежащий ему самому голос внутри головы, в мыслях. Многие пугаются, однако ей это нравилось. Я же, как заботливый сын потакал всем капризам своей сумасшедшей матушки. Мгновенье спустя я был уже в её мыслях. "Давид, это ты?", спросила она. "Да", ответил я, зная, как терзают её мои короткие ответы. "Зачем ты пришёл так? Ведь я хотела увидеть тебя…я соскучилась", сказала и слегка покраснела. Я не видел этого, но чувствовал. Не мучая её томительным ответом, я ужом покинул её сознание и материализовался в нескольких метрах от её кровати. Открыв свои телесные глаза, я был встречен радостной и слегка болезненной улыбкой. Она начала любознательно рассматривать меня. Ещё бы, подумал я, она то не видела меня уже целую вечность. О моём ночном пребывании она ничего не знала, ни об этом, ни о предыдущих. Я даже не знал, стоит ли ей рассказывать, и если да, то приукрашивать ли. Перед ней стоял юноша семнадцати лет с длинными густыми волосами, с тёмно-синими и яркими глазами, в чёрном дорожном и одновременно старинном плаще, с чёрной полоской ткани, которую он сам предпочитал называть шарфом, на шее.  Кожа юноши была серебристой, и стоило провести по его коже рукой, как на ней остались бы частицы чистого серебра. Да, я был таков. Интересная внешность, не так ли?
-Ты изменился. Я помню тебя другим. У тебя уставший вид, что случилось? - спросила она. 
И всё же, как бы хорошо я её не знал, она не переставала удивлять меня. Она, эта тринадцатилетняя девушка, каждый раз могла меня удивить. А теперь, мне ведь придётся ей что-то ответить. Или нет? Посмотрим, посмотрим…
-А ты не сколечко не изменилась, всё такая же серьёзная и властная, - я вздохнул. Мне было не легко с ней разговаривать, особенно сейчас. Я подошёл и сел на кончик её кровати. Она приподнялась и, пододвинувшись к самому моему уху, не громко шепнула: "И кто кому морально помогает?". Вопрос был задан верно, но я не спешил с ответом. Прождав некоторое время, она взяла меня за плечи и повернула к себе. Я взглянул на неё. Раньше я никогда не замечал у неё столь глубокого взгляда, его просто не наблюдалось.
-Почему ты не делишься со мной своими проблемами, не отрицай, они у тебя есть, - спросила она.
Сейчас я понимаю, мудрее было бы промолчать, но тогда я всё же ответил, и мой ответ знаменует начало этой истории…
-Я не хочу беспокоить тебя, но ты права проблемы у меня действительно есть, было бы глупо отрицать это, - сказал я уже потише. Она, земная девушка, всё-таки влияла на меня довольно сильно. Здесь в непосредственной близи от неё я не хотел никуда уходить, ибо она, а точнее её энергия давала мне жизненную силу. –Ты всё же хочешь узнать? – спросил я, уже зная, что она ответит.
-Да, - её голос дрожал как-то странно, ново для меня. –Расскажи мне, пожалуйста, всё, я хочу знать.
Любопытство не порок, подумал я тогда, но тем не менее понимал, рассказать её хоть немного значило бы разжечь в себе это чувство, доказать что я больше привязан к ней чем стоит. А она и так на грани, такого же, но своего чувства. И я решил рискнуть.
- Помнишь, что я говорил тебе раньше? О правилах моего пребывания здесь? – она кивнула. –Я всё же начинаю их нарушать. Не все, конечно, но многие.
-Говоря многие, ты ведь имеешь в виду лишь одно, всего одно правило, ведь так? То, о котором я думаю? – спросила она.
-Да, - ответил я. Она верно поняла меня. Это было самое первое правило: "Не люби дитя своё и не узнаешь ты бед людских". Под словом "дитя" имелось в виду то существо, ангелом которого я являюсь. Нельзя любить, как это глупо. Правило нарушалось многими, но я зашёл слишком далеко. Я поднял взгляд и посмотрел на неё. По прекрасному лицу текли жемчужные слёзы. Она, верно, осознавала последствия, а они заключались в том, что я становился человеком. Желая успокоить её, я провёл своей рукой над её лицом. На моей руке лежали крупные жемчужины, пару мгновений назад бывшие её слезами. Она улыбнулась и легла на свою кровать с открытыми глазами. Она, так же, как и я, была сторонником версии, что молча можно сказать друг другу намного больше. Вот и сейчас наш немой разговор был намного понятнее обоим. Она медленно начинала засыпать, ища исцеление во сне. Когда исцеляющий сон охватил её, я прилёг за ней и обнял её. Даже во сне она инстинктивно прижалась ко мне, словно ища поддержку. Я не спал, я никогда не сплю, а всё думал, думал о том, что же будет завтра.
*  *  *
Я ПРОСНУЛСЯ…я проснулся… Это было ни с чем, ни сравнимое ощущение. Конечно, я проспал лишь пару минут, но всё же метаморфозы были на лицо. Я уже начал изменяться. Я встал с желанием тут же исчезнуть. Но, обернувшись, я осознал предательство, по отношению к ней…вернее к нам. Интересно было осознавать, что "мы" существуем как единое целое, не опороченное существованием из вне. Решив подождать пока она проснётся, я начал медленно бродить по дому. Это была довольно просторная землянка, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Однако планировка, не смотря на это, была "барская". Здесь даже был хороший письменный стол, в прочем к нему я и подошёл. Меня привлекла обычная тетрадь лежавшая сверху. Это был её личный дневник. Я знал наизусть каждое слово, написанное ею, но тем не ме-ние, я всё же любил заглядывать туда. Я открыл его. Записи были довольно обычные, присущие её сознанию. Вдруг что-то зацепило мой взгляд, заставило вчитаться. Новые строки…почему я не знал о них? Странно… Я начал читать.
"…Самый красивый и самый не счастливый,
      Мой ангел! Мой!
      5 минут до остановки
      Сердце бьются едва,
      Беды не предвещается
      Всё как обычно.
                …
      Веки ниже, глаза белее,
      Пульса нет, древесный запах.
      Комбинация смерти,
      Всё как обычно.
                …
              Всё потому, что я его люблю,
      Всё потому, что он взаимен,
              Всё потому, что ему нельзя любить,
              Всё потому - любовь не знает рамок (правил)".
Это оказалась ещё одна из множества её песен. Прочитывая строки, я мог даже узреть мотив, бумага словно пропиталась им. И вдруг я понял. Я не видел их, потому что она очень этого не захотела. А она сильна… Я даже подумать не мог об этом, о том, что она, что хоть кто-нибудь мог утаить что-то от своего ангела…правда, не все ангелы материальны, но опустим подробности.
Она просыпалась. Ещё пару мгновений и сон, сколь бы сладостным он не казался, ускользнёт. Одно мгновенье, другое. И вот она уже цепляется за обрывки ушедшего сна. Медленно и с нежеланием она открывает глаза, видит меня и одаряет улыбкой. И я ощущаю, что чувство скользнуло глубже, глубже сердца, в душу.
- Доброе утро, - сказала она, слегка приподнимаясь с кровати.
- Доброе, - мгновенно отозвался я. Её улыбка сейчас была уже не такой болезненной, как ночью, скорее всего тогда она просто хотела спать. Я закрыл её личный дневник, положил его на стол, и, подойдя к кровати, сел. Сейчас она думала о том, как проведёт этот день, зная, что каждая её мысль, будто бы написанная остриём пера, появляется в моём сознании. Я отвернулся, её беспечные мысли тревожили меня. Как она может сейчас думать о таких пустяках? Неужели ей было всё равно? Но, нет. Видимо причина была в том, что она человек. Мои же мысли текли быстро, я бы даже сказал, стремительно. Я думал о том, что же со мной происходит. Да, я становился человеком, и это было уже очевидно. Однако как именно это будет происходить, никто из ныне живущих сказать не мог. А мне бы так хотелось узнать это…
Порыв, мелькнувший у меня в голове, достиг своего пика и я, не сдержавшись, сказал ей:
- Быстрее. Пойдём, я бы хотел показать тебе кое-что, - сказал я быстро, не особо задумываясь над смыслом сказанного, мне надо было любым способом вывести её из дома, и я уже точно знал, зачем мне это нужно.
- Я не понимаю, - быстро сказала она.
Я вспылил, совсем как человек, и, прильнув, резко дёрнул её за руку. Её улыбка быстро сошла с лица, она одёрнула руку и посмотрела на меня с непониманием и осуждением. Я заслуживал такого взгляда, но тогда я, не задумываясь, взял её за другую руку, сдавил её сильнее, чем следовало (не научился ещё соизмерять человеческие силы) и она испустила вздох боли, по сути вернувший меня к реальности. Я опе-шил, ибо уже начинал пугать самого себя. Знал ли я тогда, что это лишь начало превращений? Наверное, нет, хотя в глубине возможно и понимал, что это последние дни, когда я, в полной ангельской мере, наслаждаюсь этим миром, потом наслаждение будет иным, более человеческим.
- Прости, я …- я замолчал, не ведая чем можно оправдать себя. Приблизившись на шаг, я остановился, не зная,  имею ли я право подойти ближе. Она, поднявшись с кровати, приблизилась ко мне, и мне почему-то показалось, что она сейчас ударит меня, но я ошибся, первый раз за многие века. Она быстро обняла меня, да так сильно, что я, пожалуй, смутился, удивительно, верно? Однако она не заметила моего смущения и, продолжая обнимать меня, медленно и тихо заплакала. Я молчал, слушая, как не заметно звенит тишина, обнимая её в ответ и медленно целуя, в её нежное и холодное плечо. Как, всё-таки, было приятно ощущать эти чувства и наслаждаться прикосновениями. Всё же, в человеческом существовании были и свои плюсы. "…яркая вспышка, жизнь…"- вспомнил я чьи-то слова, и уже не в первый раз. Отчего же так сжимаются мысли, когда я пытаюсь вспомнить, кому они принадлежат? Однако задумываться над этим сейчас, у меня не было ни времени, ни желания. Она мерно переставала плакать, а по её плечу волнами бежали мурашки. Спокойно поднимая голову, она, всхлипнув последний раз, посмотрела на меня.
- Ты уже другой, - тихо сказала она. – Но это ничего не меняет, в смысле…- она замолчала. Однако я всё понял. Я словно прочёл всё по её лицу, которое за несколько недель стало более осознанным, глубоким. Она облизала сухие губы и медленно выпустила меня из объятий. Я не сопротивлялся, однако всё же мимо ходом погладил её светло-коричневые волосы. Подойдя к кровати, она села и посмотрела на меня, но ничего не увидела, ибо я ускользнул, желая хоть пару часов побыть в одиночестве.
*  *  *
С того момента прошло десять лет. Ей двадцать три, а мне …хм… всё ещё семнадцать. Она так быстро и стремительно изменялась, что я, пожалуй, даже не уловил перехода её осознания. С тринадцати до шестнадцати я был для неё наставником, советником, кем-то кто был старше и мудрее, тем, к чьему мнению можно было прислушиваться. Но годы шли, и осознание менялось. С шестнадцати до восемнадцати я был уже другом, кем-то равным, тем с кем можно было бы не согласиться и поспорить, но всё же мысль о том, что она когда-то беспрекословно слушала меня, не канула в лета. Она подсознательно доверяла мне и уважала меня, хотя уже скорее по старой привычке. Она сильно менялась. Но что-то все же было неизменно. Она всё ещё любила меня. Так же как и раньше, нежно и как-то по детски, ведь она знала, как ни крути, я всё же старше. Однако ей двадцать три. Она красивая, юная девушка с бледной кожей, которая никак не хотела загорать, длинными, ни разу не стрижеными с того дня, волосами, упругим, гибким телом, неприхотливым организмом, с изумительной меткостью, и, конечно же, она безупречно владела луком, что, собственно и помогало ей выжить, в условиях кочевого образа жизни, который она сама для себя и выбрала. Тогда я пришёл к ней на следующий день и сказал её то, что не смог сказать днём раньше, ту самую мысль, которая и побудила мой порыв тогда, десять лет назад, мысль которую я не могу точно сформулировать и по сей день. Но мне вовсе и не обязательно было это делать, она поняла бы меня всегда. Боже, десять лет… Всё же за эти годы менялась не только она, но и я, хоть изменения и не касались внешнего обличия. Я полноценно спал, мог уставать, я даже ощущал боль. Это чувство я любил больше всего, за своеобразную необычность и оно не вызывало у меня такого омерзения как у неё. Она ненавидела это чувство за то, что, когда она обуревала им, она становилась слабой, или как она выражалась ничтожной. Я питался, очень мало конечно, но всё же. Так же я чувствовал раздражение, злобу, обиду, скорбь и даже неудовлетворение. Однако это был далеко не полный перечень. Уследить за всем было довольно сложно, даже для меня.
Но всё же было в этих десяти годах что-то необычное, то, что я ныне именую своей "человеческой молодостью". Как-то в пятнадцать лет она, уже научившись плавать, начала тонуть посреди ледяного озера. Как она сказала позже, это было пробуждение старого страха. Но тогда была холодная, морозящая осень, а в озере ледяная вода. Так что, вытащив её на берег, я начал растирать ей тело от кончиков пальцев до кончиков волос, как вдруг заметил, что она не дышит. Я опешил. Я, в недавнем прошлом бессмертное существо, просто не знал что делать. Но я мгновенно нашёлся. Собрав в "кулак" всю оставшуюся ангельскую сущность, я проникнул в её сознание и начал задыхаться, чувствуя воду находящуюся в её лёгких. Вода медленно начала перетекать из её лёгких в мои, не зримые. Я почти задохнулся, как вдруг услышал вздох, её вздох. Судорожно вдохнув, она начала неосознанно откашливать воду из моих лёгких, каплю за каплей… Когда я открыл глаза, то понял, что лежу возле неё и тоже радуюсь каждому новому вздоху.
Кто-то может предположить, что после этого случая она сторонилась воды, напротив она стала заходить в воду намного чаще. День за днём она плавала в ледяном озере, отходя от берега всё дальше и дальше. Медленно обуздывая свой страх, она становилась сильнее, крепче телом и духом. Когда на глади воды появились первые кусочки льда, она изменила тактику. Теперь я плавал вместе с ней. Я отчётливо понимал, зачем я ей нужен, ведь она всё ещё была ребёнком, которому ведомы страх и сомнения, боязнь и неуверенность в себе. Я был её моральной поддержкой, своеобразной гарантией мнимой безопасности. Хоть от меня и было больше хлопот, чем пользы, каждый восход я встречал в ледяной воде этого озера, придерживая её на глади воды. Так продолжалось изо дня в день, до тех пор, пока толстая корка льда полно-стью не сковала озеро. И лишь тогда она остепенилась.
Зима длилась не долго. Снежные сугробы, растаяли, не продержавшись и двух месяцев. Весна тоже не заставила себя ждать. Она пришла, негаданно неся в себе быстрые порывы ветра и тусклое солнце. В один из таких понурых дней я сидел с закрытыми глазами на сырой земле, немного прислонившись к стволу дерева. Я думал о том что, будучи ангелом, мне нужно было так мало для счастья, одно мимолётное прикос-новение и тонкий поцелуй. И три года спокойного умиления и наслаждения. А что сейчас, я всё ещё ангел или уже нет? Однако мои размышления были прерваны, ею. Она присела возле меня и прислонилась к моему плечу, своим, более холодным. Она часто делала так, когда замерзала. Вот и теперь я, не задумываясь, накинул на неё кусок своего плаща. Она легла ко мне на колени и, слегка прикрыв себя моим плащом, закрыла глаза и расплылась в довольной улыбке. Она подобно хитрой кошке, которая пришла к своей хозяйке погреться, лежала и радовалась теплу. Я быстрым движением скинул с её лба прядь светло-коричневых волос. Всё было как всегда жест за жестом, и могло бы так и продолжаться, если бы я не сделал кое-что ещё. Я наклонился и резким выдохом заставил её раскрыть глаза. Взгляд поразил меня, однако я продолжил, медленно наклонился и поцеловал в скулу. Она толи усмехнулась, толи фыркнула, но я не обратил внимания. Я поцеловал её в скулу ещё раз, а потом в губы, медленно и нежно. В тот момент я впервые почувствовал себя человеком, в полной мере этого слова. Я был счастлив, да и она, пожалуй, тоже.
*  *  *
Было раннее утро. Солнце взошло всего лишь несколько часов назад. Мы шли по какой-то извилистой тропе, которая уже всё больше напоминала дорогу. Зачем она свернула на тропу? Ответ прост. Она хотела увидеть город. В последние десять лет она обходила все города и деревушки стороной. Лишь изредка соглашалась в дождь переночевать в заброшенном доме. Я знал, почему так происходило, слишком много у неё было плохих воспоминаний связанных с цивилизацией. Ей совсем не хотелось тревожить детские воспоминания. Но сейчас, может быть, время уже залечило раны? Кто знает. Я всё реже бывал в ней, в её мыслях и чувствах, в этих скрытых эмоциях. И мне было уже очень сложно угадать, о чём она думает.
В разгар яркого дня мы подобрались к городу, который больше напоминал разросшееся поселение. Обычный, не примечательный деревянный город. Но для неё он был примечательнее всех остальных. Она приближалась медленно и одновременно уверенно. Шаг за шагом её глаза наливались золотым сиянием, однако, это не было счастьем. Я знал сие ещё с тех давних времён, когда терял время, наблюдая, как она спит. Это была тихая и слабая надежда, тлевшая в её нутре. "Только бы не спугнуть, не потушить искру", - подумал я.
Главные ворота были открыты. Охраны не было, но все знали и чувствовали, что стоит чему-либо случиться, и она появиться. Внутри всё казалось спокойным, размерянным и одновременно каким-то убогим. Жизнь была в этом городе и её словно не было. Здесь люди не жили, а существовали. И это оказалось страшным открытием для меня. Я оглянулся на спутницу и увидел улыбку. Лёгкое недоумение и запоздалое осознание. Она улыбалась, потому что считала себя лучше здешних жителей, и ей было хорошо от этой мысли. Это походило на мстительное удовольствие. Я взял её за руку, и, посмотрев ей в глаза, подумал про себя: "Не надо". Она ничего не сказала, лишь опустила глаза. Так и не подняв взора, она молча прошла со мной до постоялого двора, и подняла голову лишь, чтобы попросить комнату. "Самую маленькую что есть", - зачем-то сказала она. Пожилая дама, заведующая расселением, удивлённо вскинула брови, но всё же дала немного ржавый ключ, пробормотав при этом что-то вроде: "на пыль, чтобы не жаловалась, там уже давно никто не жил". Взяв ключ, она начала подниматься вверх по скрипучей лестнице.
- Зачем ты попросила самую маленькую комнату? - спросил я, как только ключ скрипнул в замке, и дверь отворила тесную и душную комнату.
Она немного помолчала, а потом сказала:
- Тут будет уютней. Да и зачем одинокой девушке большие апартаменты? – усмехнувшись, сказала она. Неспроста эта дама сказала "чтобы не жаловалась", она меня просто не видела, и от этого я радостно усмехнулся. Если я остался не замеченным, значит я ещё ангел, а это, поверьте приятно.
Дойдя до окна и медленно открыв его, она глубоко вдохнула.
- Пахнет кровью, - серьёзно сказала она и хотела было упасть на колени, но я подхватил её ещё в полёте и прижал к себе.
- В мире всегда кто-то умирает, каждый день, час, каждое мгновение мы кого-то теряем. Для тех, кто знает этот запах, кровью будет пахнуть всегда.
- Но мы ведь ещё живы… Я хотела сказать, что люди ведь живы, не умерли же все сразу?
- Не умерли, - подтвердил я, - это потому что точно так же каждый день, час, каждое мгновение кто-то рождается. Это не прерывный процесс.
- Кто-то рождается, - грустно повторила она. А я отчего-то крепче прижал её к себе.
Легли спать поздно, ещё долго стояли у открытого окна, смотрели как ветер колышит молодую весеннюю листву, слушали отдалённые звуки молнии, молчали так, как не молчали никогда прежде, с придыханием и слепой надеждой успеть что-то сделать.
*  *  *
Эту ночь я запомнил хорошо, выделил её из всех других ночей. Просто мне снился до боли знакомый сон. Казалось, я видел это на яву, но я не мог этого видеть. Мне снилась церковь или скорее костёл. В общем, нечто с очень заострёнными концами стремящимися вверх. Кто-то смеялся, кто-то плакал, и эти разные голоса сливались воедино. Звон разбитого стекла и чей-то силуэт. Он приближался ко мне, вытягивая руки вперёд. Лицо закрыто капюшоном, и его не видно ни под каким углом, только что-то подсказывает, я должен знать кто это. Когда руки почти касаются меня из-под капюшона выпадает копна длинных тёмно каштановых волос, и становится ясно это даже не девушка, это взрослая женщина. От неё исходит жар, жар любви, но какой-то странной не ведомой мне любви. Я делаю шаг ей на встречу, а мои руки лишь захватывают пустоту. И когда я вновь открываю глаза, я стою в пустой комнате, но не один, а снова с этой женщиной, с этой безликой женщиной. Она что-то говорит, но я не в силах услышать что. Я подхожу ближе, а звуки её голоса так и остаются отдалёнными и пустыми. А потом как звон на меня обрушиваются слова: "Ты хочешь со мной поговорить? Я скоро уйду насовсем, и мы больше не встретимся". Я кричу, что есть мочи: "ДА!", но в ответ всё тот же звон: "Нет? Наверное, ты слишком мал чтобы ценить это. Но ничего пройдут года, и ты всё поймешь, ты обязательно захочешь поговорить. Но ты не найдёшь меня, я уйду как и обещала, ты найдёшь кого-то другого. И знаешь, пусть это будет девушка, а?" Её голос медленно начинал затихать, и я лишь чувствовал, что она раскачивает меня на своих коленях, спокойно и в такт безмолвной музыке.
Я проснулся под утро. Она сидела на кончике кровати и смотрела в пустоту, зная, что я уже не сплю.
- Мы останемся здесь ещё на пару дней. Ты не против? – спросила она.
- Нет, - сказал я, приподнимаясь с кровати, не отрывая от неё взор. Рассказать  ей про сон или нет? Нет, всё же лучше не надо. Во всяком случае, не сейчас.
Она смотрела на меня слегка красными и обветренными глазами. Взглянув в окно, я открыто посмотрел на яркое палящее солнце, которое не причиняло боли моим глазам, и понял что уже полдень. Я проспал всё утро, а она верно уже успела пройтись где-то в окрестностях. Она пристально смотрела на меня и её взгляд обжигал меня больше чем, что бы то ни было. Я чувствовал стремительный поток её мыслей. Он нёсся как табун лошадей, не давая шансов остаться в живых. Мне даже пришлось мотнуть головой, чтобы избавиться от своеобразного наваждения. Она хотела поговорить, и её мысли бегали от волнения. Но она всё ещё молчала, хотя уже несколько раз набирала воздух в грудь, надеясь, что я, заметив это, начну вместо неё. Но я специально молчал. Это было её смятение, и она сама должна была в нём разобраться. Опустив взгляд и вздохнув, она всё же заговорила…
-Я многого не знаю и не могу понять это сама. Ты должен объяснить мне многие вещи. Я ходила по городу сегодня утром и многое видела. Много не понятных чувств. Даже любовь. Я даподленно не могу сказать что это. Всю эту тонкую философию взглядов… Объясни мне жизнь Давид! – прослезившись на последних словах, её тело упало на кровать возле меня, и она заплакала. Я не стал обнимать и утешать её как раньше, лишь сказал: "Пойдём", и, взяв за руку поволок за собой.
Мы шли из города по направлению к лесу. Она шла за мной и плакала. Я молчал. Было бы глупо говорить что-то тогда, в том состоянии она всё равно ничего бы не поняла. Пройдя по лесу с пол часа и окончательно заблудившись, я остановился, осмотрелся и молча взглянул на неё. Она всхлипнула и замолчала.
-Ты человек. Ты наделена чувствами с детства. Да что там с детства, с тех самых пор, когда ты себя еще не помнишь. Но ты спрашиваешь о чувствах меня, существо, для которого чувства это роскошь, за которую приходиться очень дорого платить. Может ли такое быть?!
Она смотрела вниз и не ровно дышала.
-Чувства настолько тонки, что они дают тебе силу в той же мере что и наделяют слабостью. Понимаешь?
-Нет, - воцарившаяся тишина была громче, чем вчерашняя молния.
-Чувства как судьбы, с одной стороны одни и те же, а с другой у каждого различны и индивидуальны. Нет двух одинаковых судеб, как нет двух одинаковых чувств. Даже двое любящих людей, испытывают далеко не одно и то же. Ты можешь это понять?
-Нет, - сказала она уже громче, и едва сдерживая плач.
Я прижал её к себе, одаряя серебром при каждом прикосновении.
-Я тоже не мог понять этого. Раньше не мог, а теперь могу.
Мы долго стояли молча, слушали тишину и пытались раствориться, только бы не продолжать этот разговор. В моих мыслях выстраивались слова о принадлежности, которых я ничего не знал. "Memento mori", - остриё пера щедро ранило меня невединием. И тишина. И пустота.
*  *  *
Я проснулся на холодной и сырой земле. Она лежала рядом и тихо сопела. Я не помнил, как заснул, но сейчас это меня не волновало. Я думал о случившемся вчера, понимая, что всё это не просто так. Во всём есть какой-то скрытый смысл. Все мои размышления брали начало у разных истоков, но все они сходились в одной и той же точке –сне. Самый обычный сон для человека и самая немыслимая фантазия для ангела. В той вечности, где мы живем, никто из нас не видит сны, не мечтает т. к. это бессмысленно в данной сфере. Оказываясь в незнакомой ситуации или месте, мы, как правило, ведём себя очень холодно и сдержанно. И даже если хотим вырваться из круговорота мы не можем, словно какая-то удавка держит нас у самого горла. Но эволюция не обходит стороной и нас. За многие тысячи лет мы из холодных каменных безучастных и безвольных всё же превратились во что-то иное. Мы можем показываться людям, правда, только если они сами этого захотят, но всё же и это уже не мало. Сейчас мы помогаем им, даём советы и наставляем, как можем, на истинный путь. Раньше мы были лишь наблюдателями без права вмешаться в чью-либо судьбу. А сейчас… Может быть, мы слишком много себе позволяем?! Нет, просто это время такое, просто так должно было случиться когда-нибудь. Лежа и думая обо всём этом, я невольно задумался о ней. Я страдаю от рассуждений, которым более семисот лет, а она не может справиться с чувствами своих не полных двадцати четырёх. Для меня это миг, глупая смешная пылинка, а для неё вся жизнь, вся маленькая вечность.
Я поднялся и стал бродить в окрестностях, ожидая её пробуждения. Дождавшись, я крепко обнял её и, не произнеся ни слова, потянув её за руку, повёл в новый день нашей жизни.
*  *  * 
Ей двадцать пять, и я бы не сказал, что она слишком изменилась за эти два года. Просто стала старше, вот и всё. Что касается меня, изменения тоже были не значительны. Мои волосы стали определённо длиннее, да и ногти на руках и ногах тоже стали расти. Если честно, тогда я больше всего на свете боялся что, превратившись в обычного семнадцатилетнего смертного, я стану ей не интересен, и возможно потеряю её.
Однажды идя по просёлочной дороге, она увидела девушку примерно своего возраста на которой было одето платье. Сама она платьев никогда не носила, считала этот вид одежды не удобным и не практичным. Однако сейчас, в двадцать пять, она почему-то долго смотрела на платье, словно желая запомнить его контуры и все изгибы. Девушка прошла мимо, полностью погруженная в свои мысли. Дождавшись, когда её силуэт  скроется за ближайшими деревьями, она повернулась ко мне и сказала:
- Мне кажется оно красивое, - и блеск в этих юных глазах не способен был скрыть не один туман.
- Ты хочешь такое же? – поинтересовался я, заранее предугадывая ответ.
- Нет, - твёрдо ответила она и пошла дальше. – Просто красивое платье.
К этому разговору, да и этому случаю в целом, мы никогда больше не возвращались. Но я до сих пор не могу забыть этот блеск в её глазах, больно сильно он пленил меня тогда. Блеск потаённого желания когда-то стать женщиной и возможно матерью, блеск присущий всем особам женского пола. Только вот её глаза всё равно блестели ярче, ведь она знала, что с ней этого никогда не случится.
*  *  *
Facilis descensus Averni –
Noctes at que dies patet atri janua Ditis –
Sed revocare gradum superasquevader ad auras,
Hoc opus, hic la bor est.*
Я помню этот стих. Не знаю где я услышал его впервые, да только увидев его написанным на пергаменте в своём сне, я почему-то ни капельки не удивился. Мне снова снилась церковь или скорее костёл. В общем, нечто с очень заострёнными концами стремящимися вверх. Кто-то смеялся, кто-то плакал, и эти разные голоса сливались воедино. Звон разбитого стекла… Все, так же как и в прошлый раз только не было больше той безликой женщины. Вместо этого я видел письменный стол, заполненный множеством пергаментов с письменами. Но все не поддавались прочтению, я видел, что там было что-то написано, но что, я не мог разглядеть, буквы прыгали и менялись. Лишь один из множества безликих пергаментов поддался моему прочтению. Правда, легче мне от этого не стало. Безликий текст по всем существующим законам должен был быть мне не известен. Но я отчётливо почувствовал, как верх пера щекочет моё сознание. Я обязан был слышать его раньше, да вот только я не как не мог этого сделать, не физически не как-либо ещё. Я попытался рассмотреть его поближе, подносил почти вплотную к глазам, но ближе он не становился. И в довершении всего он вспыхнул под натиском моего взгляда.
На этом моменте я впервые за всю свою жизнь проснулся в холодном поту среди ночи. Она сладко спала, и снилось ей что-то хорошее. Я огляделся по сторонам и, не увидев ничего кроме темноты, вновь попытался заснуть, обняв свою спящую спутницу. "Si fat a sinant", написал в моей памяти, руководивший пером и наверняка усмехнулся.
* Не труден путь в Аверну –
Ночью раскрыты и днём ворота чёрного Дитя –
Но шаги обратить и на вышний выбраться воздух,
Это есть труд, это – подвиг.  (Вергилий, "Энеида", VI)
*  *  *
Ещё одно утро нового дня, ещё один день в моей земной жизни. Промелькнувшие десять лет с момента моего второго сна, не отличились запоминающимися событиями. Ей тридцать пять, но она всё ещё молода и прекрасна. А мне… Ну здесь без комментариев. Прохаживаясь как-то в конце лета, мы наткнулись на довольно глубокое озеро и сразу решили поплавать "кто быстрее". И должен сказать я не всегда выигрывал. Но сейчас я взял первенство, и даже заметив, что она осталась далеко позади, продолжил плыть с той же скоростью. Доплыв до середины, я остановился и оглянулся, она подплывала ко мне. Как только она оказалась необычайно близко от меня, то сразу схватила меня за руку и потянула на дно. К слову сказать, это была её любимая забава. Я нырнул, и глубина впервые встретила меня холодом. Что-то происхо-дило, что-то страшное, я почувствовал это уже тогда. Но она, не заметив моего страха, потащила меня к берегу. Выйдя на берег, она прошла всего пару метров и пронзительно вскрикнула. Я удивился, ибо она никогда не кричала, что бы ни происходило. Лишь иногда она позволяла себе заплакать, но лишь иногда, а сейчас.. Она повернулась ко мне и показала свою руку, она вся была в серебре с моего тела. Не дожидаясь пока я хоть как-то отреагирую, она быстро обняла меня и столь же быстро отпрянула. По всему её телу красовалось серебро. Я быстро посмотрел на себя. Частицы серебра мерно стекали с моего тела. Сейчас я стал в большей степени человеком, чем был все эти годы. Я снова посмотрел на неё. Она плакала очень тихо и скупо, возможна потому что ей было тридцать пять. Но я всё равно подошёл и обнял её так крепко как смог.
Ветер, поднявшийся к вечеру, наделял моё тело новым ощущением холода. Он безжалостно пронизывал меня, словно радуясь тому, что с этого дня я смертен. Мне же было всё равно, я готов был к смерти хоть сейчас, только бы она не плакала, только бы дрожь не разила её тело. Но я не мог умереть просто так, от желания смерти. Теперь я, как и все смертные остро нуждался в причине. В причине, по которой я должен жить, любить и умереть. Нет, теперь я боялся не за неё, я боялся за себя, за свои чувства. Сколь бы не совершенной она мне не казалась, у неё было преимущество, которое я не мог наверстать. Это преимущество в том, что она изначально родилась человеком, пусть существом несовершенным, пусть существом со строго отведёнными временными рамками существования, пусть. Она всё равно была больше приспособлена к человеческому существованию, чем я. Но тогда я старался не думать об этом. Всё еще крепко сжимая её, я начал пробирать пальцами её волосы, даруя им остатки чистейшего серебра.
*  *  *
После того случая я понял лишь одно, все мои представления о человеческом существовании были ложью. Я был не прав практически во всём. Теперь, ложась спать, я почти каждую ночь видел сны. Они были красочными живыми и короткими, и их было так много что я не мог запомнить ни одного. Но самыми удивительным были простуды, которые словно ждали этих моментов долгие годы. Сперва этот кашель, затем насморк, а потом, в довершении всего, полноправная простуда с температурой и всем остальным. Озноб, конечно, интересное ощущение, но тогда оно вызывало лишь отвращение. И ещё, наверное, страх. Я боялся, что ей надоест возиться со мной, я боялся быть оставленным, брошенным. Но в то же время я не хотел обременять её. Я силой заставлял её идти дальше и не останавливаться отдохнуть. Каждый новый ки-лометр дороги давался мне всё сложнее. Она заставляла меня лечь, поспать, отдохнуть. Но я одарял её криком. Она бесилась, кричала в ответ и шла дальше в три раза быстрее, чем раньше, я, ясное дело, не поспевал за ней и окликивал её с одной просьбой, подождать меня. Как же, всё-таки, я был жалок тогда. Но она не останавливалась и продолжала свой маршрут. Лишь слыша приглушённый удар падения, она развора-чивалась, подходила ко мне, прислоняла к дереву, давала воды и зачастую ругала. Я молчал, отчасти оттого, что был виноват, отчасти оттого, что у меня просто не было сил. Через пару минут она успокаивалась и, присаживаясь рядом, старалась обнять меня покрепче и согреть. Да, этот мир не лишён иронии. Теперь мне нужна помощь, теперь она спасает мне жизнь, теперь она греет меня. Всё это было забавно и я с удо-вольствием посмеялся бы на досуге, если бы не был в таком положении. Ей было уже тридцать семь, а я выглядел на девятнадцать. Если можно так выразиться, я быстро навёрстывал упущенные годы, а их к несчастью было не мало. Двадцать четыре, если не ошибаюсь, мне предстояло наверстать двадцать четыре года. Она не знала об этом, ибо я никогда не говорил ей то, что могло её обеспокоить. Да и зачем ей было это знать. У неё были свои заботы, ведь она всё чаще задумывалась над тем, что прожила жизнь как-то не так, не правильно. Чтобы увидеть это, не нужно было читать мысли, всё было видно по лицу. Я был благодарен ей лишь за то, что она вела себя со мной как мать. И это было не удивительно, по возрасту я вполне годился ей в сыновья (годы бессмертного существования не в счёт). Она же знала, что своих детей ей никогда не видать и поэтому принимала меня как подарок судьбы. Да, она хотела стать матерью, хотела этого больше всего. И понимала, что этому не суждено случиться, и от этого она сжимала меня ещё сильнее, стараясь заглушить эту душевную боль... Но ничего не получалось. Её взгляд становился с каждым днём более пустым, более отрешённым. Она всё время думала о чём-то своём и молчала. Я не прерывал её т.к. знал, в её состоянии виноват я  и никто кроме меня.
Через неделю от простуды не осталось и следа. И это была в полной мере её заслуга. Но я не буду посвящаться в это ибо это не так важно. Важно то, что произошло двумя годами позже. Мы оказались вновь у того самого места, где она когда-то лежала у меня на коленях укутанная в мой плащ. Конечно же, мы не ходили кругами, просто у нас не было единого маршрута. Вот и оказывалось, что некоторые места мы посещали дважды. Ей было уже тридцать девять, а мне двадцать четыре. Как не пытался я скрыть от неё факт своего стремительного старения, она как обычно догадалась обо всём сама. Сказала что это вроде как логично. Она не стала кричать или нравоучительствовать, просто сказала, что я поступил не правильно. Что, желая укрыть от неё правду во благо, я лишь сделал ей больнее, намного больнее. Мы вновь присели у того же дерева что и тогда, молча попытались вспомнить чувства, которые были так свежи, и не в силах сдержаться поцеловали друг друга раз, а затем ещё раз, а потом, сбившись со счёта, мы покатились по земле в объятия тёмной ночи, которая изо всех сил хотела одарить нас холодом, но не смогла пробить чувств нахлынувших на нас. И успокоившись под утро, мы всё же отдали себя во власть холода и ветра, который так и не смог потушить в её глазах самую яркую надежду.
*  *  *
Через четыре месяца её хрупкое нежное тело носило в себе новую жизнь. Мне было уже двадцать пять, и я не могу сказать, что я был счастлив так же как она. Да, мысль о том, что скоро я стану отцом и оправдаю свой отказ от вечности, радовала меня больше всего. Но это радовался новый человек внутри меня. Огорчало то, что я уже в полной мере человек и то, что во мне не осталось ничего ангельского. Теперь я точно потерял вечность. И это было страшно, мне было страшно от мысли, что я когда-то умру. Она же не обременяла себя глубинными мыслями, а всего лишь первый раз в жизни хотела найти дом и поселиться в нем. И мы нашли такой дом на берегу маленького озера. Через месяц мы начали ремонтировать его изнутри, предварительно отстроив снаружи. Я впервые в жизни что-то строил и это, на удивление, получалось у меня великолепно. Она много смеялась и радовалась, впервые за последние годы. А ещё она стала носить платья, сшитые из старых вещей конечно, но от этого они не меньше красили её. Живот рос, и всё её тело словно наливалось новыми силами и соками. На мой взгляд, всё было даже слишком хорошо. А потом, примерно на шестом месяце, у неё начался сильный токсикоз. Она говорила, что всё хорошо, но я видел, что она думает на самом деле. Стараясь успокоить её, я то и дело перебарывал себя, она, конечно, замечала это и говорила, что ей не нужны мои утешения и что она просто хочет побыть одной. А однажды она даже сказала мне уйти. Да, не приказала, а именно сказала, ибо она знала, что её слово в любой форме это почти приказ для меня. И я ушёл. На тот момент у неё был уже седьмой месяц, но я не смог не уйти, ведь это она мне сказала. В моей истинной человеческой жизни я никак не мог избавиться от привычки, которой было несколько сотен лет. Это привычка заключалась в том, что я всегда доложен, просто обязан делать то, что мне скажет "дитя". И хотя здравый смысл всё же пытался пробиться в мою голову и объяснить, что теперь я сам по себе, я всё равно ушёл и оставил её одну. Глупый поступок со всех точек зрения, но я всё же сделал это.
Меня не было почти три недели, и, возвращаясь, я не мог думать не о ком кроме неё. Она  заполонила мой мозг, она и ребёнок, мой ребёнок. Но как я не старался, я так и не сумел заставить себя думать как человек, у меня просто не получилось. И поэтому, возвращаясь, я хотел найти рядом с ней мир, который смог бы принять меня таким, какой я есть, а я верил в то, что она может это сделать. Как оказалось, она ждала меня и очень обрадовалась, увидев меня на пороге. Я обнял её и закрыл глаза всего на пару секунд, а когда открыл то мне показалось, что всё стало идти, так же как и всегда, медленно отодвигая нас к концу. Она рассказала мне, что токсикоз прошёл почти сразу после того, как я ушёл, но тогда я почему-то не принял это во внимание.
Беременность подходила к концу, и я старался проводить с ней каждый день, час, каждую секунду этой медленно уходящей жизни. Из ближайшей деревни, что была в пятнадцати милях к северу, я привёл повитуху, чтобы та приняла роды. Старая женщина очень неохотно согласилась идти в какую-то непонятную местность к безликому дому. Через несколько дней после её прихода начались схватки, несколько раньше, чем предполагалось, но повитуха сказала, что это не беда, такое случалось на её веку и раньше. Через долгие сутки мучений, она явила миру маленькое, сморщенное, серебристое и.. мёртвое существо. Повитуха молча передала безжизненный комочек мне в руки, а потом, одними губами сказала: "У Вас мог бы быть мальчик". И не поднимая головы, она, закончив ухаживать за ослабевшей девушкой, поднялась и сказала, что к себе в деревню пойдёт сама. Я молча кивнул. Мне было всё равно, куда пойдёт эта старуха. Я смотрел на маленькое бездыханное тельце у себя в руках и не мог сказать не слова. Она поманила меня рукой, и я присел рядом, всё ещё продолжая молчать. Она взяла у меня с рук мертвого ребёнка и стала раскачивать его в своих руках, медленно напевая что-то, потом она поправила одеяльце, в которое был завёрнут ребёнок и с сумасшедшей улыбкой, всё ещё продолжая раскачивать его, она посмотрела на меня.
- Видешь какое чудо, - говорила она ребёнку оглядываясь на меня. – Ты так похож на своего отца. А ты знаешь кто он? Знаешь кто твой папа, малышь? Твой папа ангел, который не как не хочет становиться человеком.
Это походило на безумие, но я не прирывал поток всех этих слов, поток всех этих безумных слов. А ещё она, кажеться, несколько раз ударила меня по щеке и вроде бы заплакала. Но затем остановилась и стала изо всех сил прижимать к себе мертвый комочек. Я расслышал что она сказала: "Это всё из-за тебя, ты знал что так будел, ты молчал … Как ты мог…".  "Я не знал". Мне больше нечего было сказать ей, нечем было утешить её, да и можно ли вообще утешить мать которая только что потеряла ребёнка? Я просто подсел к ней поближе и обнял её вместе с ребёнком нежно но в то же время крепко. Она вырывалась, но через какое-то время успакоилась, и безумие, в глазах и на лице, сменилось плачем. Она плакала так долго как только смогла, а я улыбался и благодарил судьбу за то что она этого не видела. Мерзкая сладостная мысль убивая во мне горе захлёстывала мою сущность. Мысль в которой было всего два слова. Я – ангел.
*  *  *
Ей уже был сорок один год, а я осознав радостную и тошнотворную новость остался двадцати шести летним смертным. Мы не разговаривали ни разу с того дня и все наши беседы сводились к стандартным "доброе утро" и "спокойной ночи". Но всё это затишие, подобно многим другим, было лишь затишьем перед бурей. Однако  "буря" существовала только для меня. Мне начали сниться кошмары, хотя это самое не точное из всех возможных определений. Одну ночь мне снилась вода, не просто вода конечно, а словно я был под водой и видел перед глазами пузыри воздуха вырывающиеся из моего рта. Я беспомощно хватался за них руками. Потом меня окатывали пузыри чужого воздуха, словно кто-то дунул ими на меня в воде. Я делал вдох и всё начиналось заново. После нескольких таких попыток я обычно слышал крик пугающе знакомого голоса. Но я не мог слышать его раньше. Голоса "дитя" задерживаются в памяти всех ангелов лишь на то время пока они живы, потом никто не смог бы узнать их, даже если бы очень постарался. Ведь наша память не преднахначена для этого. Но это также был и не её голос. Его я бы смог различить всегда, во всяком случае тогда мне казалось именно так. Сон повторялся несколько раз, затем сменялся другим, который был ничем не лучше. В следующем сне я видел множество скользящих движений, словно кто-то гнался за кем-то или наоборот убегал. Перед моими глазами мелькала листва, пару раз меня больно ударяли ветки, я почти физически ощутил эту боль. Так что когда я проснулся и подошёл к ручью умыться, капли крови, которые стикали с моей щеки в воду, нисколечки не удивили меня. Я умылся и стал разглядывать своё отражение в бегущем ручье. Кем же я всё-таки стал? И являюсь ли я хоть кем-нибудь точно? Нет. Кругом только неопределённость. Я большая ошибка, не ангел уже, но ещё и не человек. По сути говоря никто. Ведь я не имею больше свойств ангела. Я утратил их практически все, кроме пожалуй мыслить глобально, и ощущать время как-то иначе. Но я также не приобрёл свойства человека, а точнее всего одно свойство. Человеком может быть и называть себя так лишь тот, кто ощущает себя человеком. Ведь человек, на мой взгляд, это не качество, это ощущение. Ощущение свободы и точное знание того что он, человек, никому ничего не должен. Осознав всё это я с отвращением ударил по своему отражению так сильно, как только смог. Моя рука стала гореть от удара и я мимолётно радовался этому ощущению.
*  *  *
Однажды случилось то чего не могло произойти ни при каких-либо обстоятельствах. Держа свой маршрут через лес, мой взгляд встретился с очень знакомыми деревьями, в том смысле что я, якобы, видел их раньше. Но я не мог вспомнить где. И тут меня осенило. Сон. Это были точно такие же деревья что и в том сне где моё лицо хлестали ветки. Я хотел поделиться увиденным с ней, но вовремя осёкся. Всю дорогу она держалась впереди, а сейчас резко остановилась, и не оборачиваясь спросила.
- Что это за место? Ты бывал здесь раньше?
- Нет. Только если в своём сне, - тихо добавил я.
- Я думала ты не видишь сны. Но это не важно, - она говорила так словно знала больше чем я, и в какой-то момент мне показалось что это так и есть. – Это место мне знакомо, в том смысле что я чувствую – оно имеет к тебе какое-то отношение. Я права?
- Я не знаю. Просто в последнее время я вижу странные сны, просыпаюсь в холодном поту с порезанным лицом. Я потихоньку схожу с ума. А в остальном, что ещё я могу знать, - я почти упрекнул её на последнем слове. Так то предвкушая ругань и крики, я присел на сырую землю и посмотрел на неё.
- Я знаю о чём ты думаешь. И сразу могу сказать что ты не прав, - сказала она тихо и присела рядом. – Я не виню тебя в случившемся, мне кажется что тебе тоже не легко, хотя мне сложно убедить в этом себя. Что бы ты не думал, я могу изменить в своей жизни многое, только никак не могу заставить себя разлюбить тебя.
Она вздохнула, и мне вдруг стало необычайно жаль её. Я вдруг задумался как бы сложилась её жизнь если бы у неё был другой ангел. Вышла бы она замуж, нарожала бы детей или всё сложилось бы точно так же, толко чуть-чуть иначе? Я не знал этого. Этого вообще никто не знал, но мне всё равно показалось что это было бы намного лучше чем сейчас.
- Можешь ничего не говорить. Я знаю что виноват, я должен был это предугодать, предугадать случившееся, но я не сделал этого. Хотя мог, - я помолчал, а потом добавил, - Твоя жизнь была бы другой, она была бы намного лучше без меня, - и я встал и просто пошёл вперёд.
- Да, жизнь была бы другой, - раздался её голос сзади. – Но кто сказал тебе что она была бы лучше? Ты думаешь что было бы со мной если бы не ты, а с тобой, что было бы с тобой?
- Я был бы чьим-то ещё агелом. Для меня бы не изменилось ничего.
- А мне кажется что всё так и должно было быть, для чего-то. Мы все же немного изменили этот мир.
- Но я не человек. Я так и не стал человеком, не забывайся.
- Но ты уже и не ангел, - она невозмутимо стояла на своём. – Только подумай, твоему нынешнему состоянию даже нет названия. А знаешь почему? Да потому что ты такой один, единственный в своём роде. Неужели для тебя это ничего не значит?
Она закончила и ждала ответа. Но я молчал. Я думал что это самая большая глупость которую я когда-либо слышал. Но я всё же задумался над этим. Да, моему состоянию нет названия, но потому ли что никого не было до меня? Вдруг перед глазами пронеслось лицо бежавшего. Я увидел свой сон со стороны, оба свои сна. С начала случилось то что было во-втором. Женщина лет тридцати восьми бежала через эти самые ветки, которые были остры как маленькие иголки. За ней гнались, но она всё же вырвалась вперёд. Бежала ещё долго, а потом вдруг оглянулась, чтобы посмотреть далеко ли преследователи, и заметив их почти за спиной не замечает корня дерева у себя под ногами. Спотыкается. Падает. Боль, она ощущает дикую боль. В её старое лицо вонзились маленькие камни, ветки и грязь. Она пытается подняться, но её настигают и снова валят на землю. А в первом сне я видел пытку, я это остро осознал. Её пытали, но она всё таки не захлебнулась она умерла позже от чего-то другого. Я видел перед собой её лицо. Оно напоминало мне… Я упал на колени и по моему сознанию прошёлся чей-то острый ноготь. Никак не могу вспомнить. Но почему? Я был так близок, её лицо.. я знаю его, только откуда? Первая мысль и снова дикая боль. Только на этот раз я упал, точнее сказать меня что-то толкнуло, но это была не она. "Не думай, не думай", но я не мог. Ещё один порез на спине и всё прошло, боль прошла и я тихо застонал от радости. Понял, что по крайне мере на сегодня это было всё. Сегодня больно быльше не будет. И опираясь на её руку, я прислонился к ближайшему дереву и мне показальсь что я знаю до меня кто-то был, я даже почти знаю кто это, только… "Не думай", и я повиновался.
*  *  *
У меня был жар. Я метался в бреду, и пряди длинных, никогда не стриженных, волос липли к потному горячему лбу. Я лежал в постели и кто-то держал меня за руку, постоянно что-то нашёптывая. Я не мог расслышать что. Я обессилил настолько что не мог даже открыть глаза, хотя мне так хотелось увидеть сидящего рядом, а точнее сидящую. Это была рука женщины, но это была не она. Однако в прикосновении тоже чувствовалась любовь. Я застонал. Было ощущение что на груди кто-то сидит. Мне было больно. Но я точно знал что там никого нет. Это всё из-за жара, это всё бред и безумие. Из последних сил я сделал один глубокий вдох, а за ним выдох. И так несколько раз, пока не набрался сил приоткрыть глаза. Всё вокруг было ярким и жалящим. Я заморгал. Наконец-то яркость угасла, и я смог увидеть хоть что-то. Помещение было деревянным, но оккуратным: ни щелей, ни сквозняков. Я сглотнул. Я был здесь раньше. Я даже вспомнил когда, и мне не стало больно. Я мысленно улыбнулся. Я осознал, что те ангелы, которые становятся людьми до конца, вдруг вспоминают, кем были раньше, и им не больно. Но это был обман. Острое лезвие прошлось по обессиленным мышцам руки. Стало дико больно и я закричал, так громко как только смог. Затем резко обернулся и опешил. Боль была не ангельской, она была человеческой. Та женщина которая держала меня за руку, теперь держала окровавленное лезвие. Я так и не смог разглядеть лица, вгляд не слушался и не желал фокусироваться. Но я почувствовал что она слабо улыбнулась. "Сейчас всё пройдёт, - тихо шептала она, - сейчас боль успокоитсяи и ты заснёшь. Сейчас. Потерпи ещё немного." Она говорила и её голос убаюкивал, но я боялся заснуть. Я поднял руку, и она обвила её своей. Женщина начинала приобретать более чёткие очертания. Стало немного легче, но лишь немного. Я чувствовал в глубине, жар ещё вернётся, но не сейчас. Сейчас я сделал свой вдох с лёгкостью, и на грудь ничего не давило. В голове было множество вопросов, но я боялся задовать их. Я где-то слышал что у ангелов иногда тоже появляются ангелы. Звучит немножко глупо, но женщина успакаивала меня будто милый ангел. "Ты мой ангел?" – спросил я тогда. "Нет, ты бредишь, у тебя жар." "Но кто ты?!" – спросил я уже громче. "Уже поздно. Спи. Тебе нужно набраться сил. Они скоро тебе понадобятся. Скоро." И наклонившись поцеловать меня перед уходом, она словно накрыла моё лицо копной длинных тёмно каштановых волос. Я понял кто она. Я понял, но…
Я проснуснулся. Боже это был всего лишь сон, но какими явственными были ощущения. Я резко встал и случайно задел свою спутницу, лежащую рядом. Она недовольно съёжалась во сне. Несколько минут я молча сморел на неё, а потом вдруг поднял с земли и крепко обнял. Не понимая что происходит, она, всё ещё спящая, попыталась вырваться, но я не отпускал, лишь сильнее прижимал к себе. Долго держал её в объятьх, пока она не проснулась, и не посмотрела на меня удивлённым сонным взглядом.
- Ты чего? Что случилось? – не понимая забормотала она.
- Всё хорошо. Я просто вспомнил кое-что. Ты… ты только не бросай меня. Я не хочу быть один никогда. И прости меня за всё что я сделал. Прости. – я заплакал, и по моим щекам впервые потекли слёзы. И я первый раз во всей своей жизни не был уверен что это было впервые.
- Не волнуйся. Я тебя не брошу никогда.
- Не сможешь даже если захочешь?
- Я не захочу, - сказала она и поцеловала меня в щёку, которая до сих пор горела невидимым пламенем от прикосновения копны длинных тёмно каштановых волос.

*  *  *
Новый день, новый вдох. И я по наитию делаю несколько шагов в определённую сторону. Мы стали больше общаться, с нас словно слетела пелена, мы ожили. Мы помолодели душой. Мы снова улыбались, не вспоминая ни о чём что было раньше. Всё та же жизнь, но новый день и новый вдох. И мы идём. Да, снова без маршрута, снова в никуда, но нам уже всё равно. Мы счастливы так как были счастливы раньше. Всё хорошо, только мне смутно кажется что что-то должно случиться, но я не могу угадать что. Теперь точно не могу. Только чувствую что будет больно. Но мы улыбаемся и идём дальше, и я не придаю этому значения. А жаль…
*  *  *
Ей сорок три, а мне двадцать восемь. За два года ничего интерестного не произошло. Я больше не видел снов, и с тех пор мне больше не было больно. Хоть я и силился вспомнить хоть что-то опять, у меня просто ничего не получалось. Ничего. Я так и не стал рассказывать ей обо всём что со мной случилось, да и она не особо интересовалась. Нам не было сложно, впервые в отношениях, которые устали от многих лет замкнутого общения, почусвтвовалась лёгкость. И я не задумался почему. Почему. Объяснение лежало на поверхности, но я так и не удосужился обратить на это внимания, словно ослеп от чувств. А жаль.
Ещё один день и первые горы в её жизни. Я видел горы и раньше, ибо где-то в горах жило одно из моих предыдущих "дитя". Яркий белый снег и роковые обрывы. Она была счастлива. Свежая прохлада ветров обдавала её лицо и на несколько мгновений разглаживала все её морщины и наделяла лицо счастьем. В это время года снег в горах был предательским. Он иногда лежал не на камнях и земле, а на тонкой корке льда. Она пару раз подскальзывалась и смеялась. И я смеялся тоже, просто я ослеп от любви. Ответы на мои вопросы лежали прямо перед ногами, но я словно не желал их замечать.
От ночных метелей и вьюг мы укрылись в небольшой пещере. Она была не особенна глубокая, но нам она показалась вполне уютной. Ровная поверхность "пола" и три больших камня на которых можно сидеть – вот и весь уют, что был нам нужен. Дни здесь тянулись медленно и не заметно, все одинаково белые и холодные. И каждую ночь метель. И мы остыли, мы смирились. Отсюда никто из нас больше не уйдёт на поиски новых приключений. Мы останемся здесь на всегда, или во всяком случае до смерти.
Однажда метель началась днём. Мы сидели в пещере и говорили о чём-то не важном. Метель не перестовала целый день, и не успокоилась даже вечером. Но мы не обращали на это внимания. Лишь ночью нас разбудил чей-то, даже не крик, а скорее вопль. Кому могло прийти в голову вопить в горах? Мысль в моей голове ещё не успела закончиться, как снаружи послышалось характерное эхо, и первые звуки начинающейся лавины. Пещера содрогнулась, однако я не испугался. Я прекрастно знал что месторасположение пещеры вполне гарантирует нашу безопастность. Снег не навалит внутрь и не завалит вход. Наше укрытие находилось под наклонам и по этому я не шелохнулся, лишь приобнял спутницу за дрожащие плечи.
- Нас завалит? – спросила она и не дожидаясь ответа добавила, - Ты ведь не боишься?
- Нет. Но тебе лучше отойти и по возможности попытаться заснуть.
И лишь когда она отошла и легла спать, я слегка успокоился. Успокоился чтобы потом пожалеть. Но потом. А тогда я лёг за ней и тихо приобнял, пытаясь подарить хоть немного тепла.
*  *  *
Тишина. Дует тихий нежный ветерок. Всё спокойно. Мы держимся за руки и молчим. Никто не нарушает тишину. И не смотря на то, что мы стоим возле глубокого обрыва и каждый порыв толкает нас в бездну, мы спокойны. Мы смотрим друг на друга и делаем один единственный шаг. И …
Я резко проснулся. Она стояла у входа в пещеру. Сегодняшняя метель была лишь жалким отголоском вчерашней. Маленькие снежинки и не менее маленькие льдинки витали в вохдухе, непрерывно меняя напровление повинуясь ветру. Она стояла спиной ко мне скрестив руки на груди. Стояла и по видимому просто смотрела в даль. Я ничего не понял даже тогда, когда поднявшись оказался в десяти шагах от неё. Я не мог произнести ни слова. Тишина была какой-то осязаемой и вязкой. Было не по себе, но я просто стоял. Вдруг порыв ветра буквально за мгновенье увеличивается в силе во много раз. Ветер гоняет снег и лёд вправо, влево, вверх, вниз. И потом одним ленивым жестом множество ледяного хлама влетает в эту пещеру. Порыв почти здувает мою спутницу, я едва успеваю её подхватить. Большая, непонятно как образовавшаяся, сосулька торчи из её души, и почти насквозь проткнув её не молодое тело. Текла горячая кровь, лёд-убийца таял, медленно, но не девая ни единого шанса на спасение. Она молчала и как-то дерзко улыбалась. Я попытался вытащить сосульку, но меня остановила её рука, всё ещё полная силы.
- Не надо. Оставь, пусть будет так как есть. Ты не хуже меня знаешь, что это не поможет.
- Что я могу сделась? Только не молчи говори, говори. – Я держал её голову приподнятой, положив на своё колено. Одной рукой я зажимал рану на спине, второй держал её за руку.
- Что ты можешь сделать? Я думаю что уже ничего, - она закашлялась. – Ты же не думал, что я буду жить вечно, - и снова кашель.
Она кашляет долго и надрывно. А когда успокаивается, то дышит медленно и скупо. Каждый новый вдох менее глубокий, чем предыдущий. Между каждыми новыми вдохами проходит всё больший промежуток времени. Она почти замолкает. Теперь только я чувствую что в ней ещё теплется жизнь. Я не могу её отпустить, но я должен. Я задерживаю дыхание и делаю медленный глубокий выдох. Она едва ловит частицы моего дыхания и испускает свой последний вдох. Тело замирает и сосулька, всё ещё торчащая изнутри, начинает таять медленее.
Я вспомнил тогда кое-что. Свою мать. Она говорила мне, что жизнь это яркая вспышка, берущая начало и находящая конец в одном столетии, что это очень мало, чтобы вкусить её красоту, и что красота заключается во влюблённости. Тогда, будучи шестнадцатилетним смертным, я не понял ничего. А теперь, когда осознание нашло меня почти через семь сотен лет, я понял что уже поздно, и это осознание мне ничего не даст. Зато я понял суть, понял сам. Откуда берутся ангелы? А ведь это люди. Я тоже человек, который, умирая, верил, что будет жить вечно. Верил так сильно и страстно, что стал ещё одним ангелом, ещё одним существом с искалеченной, обделением чувств, формой жизни. А ещё осознал, почему это происходит со мной. Моя мать тоже была ангелом. Я выжил благодаря ей. Ангел не может иметь детей, но она была прекрасной женщиной, ставшей ангелом. За это чудо меня и оставили в живых, ибо женщина верившая, что будет жить вечно это очень редкое чувство. Верившая не на протяжении всей жизни, а в момент смерти, когда уже всем было ясно, в ней нет жизни. Осознать свою вечность так сильно в самый последний момент могут далеко не многие.
Я искупил свою жизнь её смертью. Об этом было страшно думать, но это была правда. Я заплакал, вернее, хотел заплакать. Слезы, родившиеся в тот момент, скатились до половины щеки и, обратившись стеклом, полетели вниз и разбились о камень.
Что есть бесконечная ангельская жизнь? Великий дар или скорее проклятие? Теперь я понимаю, что это всё же проклятие. Нас прокляли за то, что мы побоялись смерти, желая жить и наслаждаться жизнью. Мы "попросили" вечную жизнь и наслаждение, и нам отплатили тем же. Нам даровали вечную жизнь без эмоций и чувств, такое искажённое существование.
               
                *    *    *

Я поставил точку и закрыл тетрадь. Я излил душу. Всё кончено. Во мне не хватит сил, чтобы вспомнить эту историю ещё раз. Глядя на костёр, я решил уничтожить написанное. Медленно собираясь с силами, я кинул тетрадь в огонь, чтобы её никто не прочёл, подсознательно зная, что рукописи не горят.






Он придёт туда, и не заметит смерти, словно человек обескураженный реальностью, и не сможет предпринять хоть что-то, и она умрёт, а он обрётёт былое, потерянное, и уже не нужное бессмертие, и разделит его со своим горем не поровну, оставив себе сполна.