Умытая Среда. Часть 1. Петербургская Москва

Собиралась на открытие очередной выставки картин Макаревича... Не пришла: не попала и по времени, и отчасти по настроению. Фуршет, софиты, совершенные накладные ногти и искусственные беседы, чуждые самим стенам дворца искусства, все это не по мне - особенно сегодня. Хотелось свободы, дождя и одиночества. Тем более, что свободу я обрела за 15 минут до открытия выставки...
.
Сегодня в Москве пахнет Питером. Не знаю, почему, но для меня это именно так. Ветер пронзает тело, но не охлаждает кровь, птицы поют незнакомо-отчужденно, люди - умытые, спокойные, глубоко ушедшие в себя, улыбки - висящие на лицах совершенно независимо, словно их приклеили к монотонным фигурам. Странно, но вокруг нет никого и ничего чужого - все свое, знакомое, но немного запыленное, как вещи в комнате, в которую ты не входила лет семь. Дождь - вокруг, на зонте, глади куртки, за шиворотом, на замерзших руках и прохожих, дождь повсюду и дождь все, даже ты становишься частью дождя. Улицы - с разными именами, табличками памяти и витринами кафе, но все они одинаковы и векторно прямы. Исчезли переулки, машины, стоящие в пробке по левую руку на расстоянии локтя, они уже не проникают в сознание. Ты просто ходишь по комнатам большой квартиры с вывеской "Москва" и меблировкой из Питера.
.
Не знаю, как со Старого Арбата ноги принесли меня на Баррикадную. Если честно, я даже сейчас в памяти-то не смогу воспроизвести, где находится Баррикадная на карте метро. Успев раз пять снять куртку и еще шесть надеть ее, сломать ручку любимого зонтика и слиться с дождем, я искала кров и что-нибудь съестное, кафешку с затертыми шторами и прожжеными скатертями, в которой я непременно никогда не была. Там мне должны были подать отвратительный Экспрессо и три круассана, которыми можно забивать гвозди, я бы медленно закурила, закуталась в куртку по самые уши и еще глубже ушла в клубы мыслей.
.
Душой я была уже в той самой кафешке, как глаза встретили крупные серые буквы "Зоопарк". А ведь я никогда не была в зоопарке... Не хотела расплакаться от бессильного сострадания животным на глазах у совершенно чужих моей душе людей.