Эвтаназия - новая версия

Эвтаназия

7 И когда Он снял четвертую печать,
я слышал голос четвертого животного,
говорящий: иди и смотри.
8 И я взглянул, и вот, конь бледный,
и на нем всадник, которому имя
«смерть»; и ад следовал за ним;
и дана ему власть над четвертою
частью земли –
умерщвлять мечом и голодом,
и мором и зверями земными.
Откровение Иоанна Богослова

Знаете, вчера у меня жутко болела голова, как будто кто-то очень хитрый и неизвестный устроился внутри неё и начал стучать своим свинцовым молотком. Я снова через силу запихнул в себя три таблетки аспирина и запил всю эту самоубийственную смесь двойным виски со льдом, который быстро снарядил себе самостоятельно. Безрассудно? Да, нисколько не спорю, но сейчас мне больше всего на свете хотелось умереть вот так – просто перепить виски и наглотаться таблеток до упора, пока я не захлебнусь в собственной рвоте.

А все потому, что мой младший брат Сэмми умирает. Он уже как неделю мучается нестерпимыми болями, вены вздуваются, и, кажется, что сейчас кровь выплеснется из него, и он лопнет. Но это причиняет ему слишком много страданий – не более того. Он живет и дышит дальше, но теперь не улыбается, а лишь пытается растянуть уголки губ в чем-то, отдаленно напоминающем мне улыбку моего младшего братишки. Я пил уже два дня без перерыва – вчера мне неожиданно сказали, что мой Сэм попросил отключить его от аппаратов жизнеобеспечения, вроде захотел умереть спокойно, не мучаясь – просто уснуть и не проснуться. Позвонили мне – я сказал твердое решительное братское «нет»… Сегодня с утра проснулся в его одиночной палате от пронзительного крика Сэма, его голова чуть не лопнула – лицо было красное, вены вздулись, выступая огромными ало-бордовыми бороздами, он весь горел. После укола ему полегчало и он попросил дать ему умереть спокойно. Я не согласился, считая, что все это – испытание, которое мой брат должен был пройти. Он начал плакать, говоря, что больше не может проживать каждый день, мучаясь от боли, чувствуя, как кровь распирает его и чуть ли не выливается отовсюду. Сэмми сказал, что ему больно смотреть на меня, на мои глаза, которые полны боли и отчаяния. А еще он пообещал, что если я не соглашусь, то он покончит с собой, найдет способ.
Я сходил к своему духовнику, отцу Джеймсу, а тот сказал то, чего я и ожидал от служителя Божьего. «Держитесь, Дин, с Вашим братом все будет хорошо – Спаситель лишь проверяет его, посылает ему знак свыше, испытание, и раз Он это делает, значит, Ваш брат сможет справиться, не отчаивайтесь». А что еще можно было услышать от викария Христа? Согласие на братоубийство руками врачей? Или то, что можно разрешить моему брату убить себя? С братоубийством у меня всегда ассоциировалась пара имен – Каин и Авель. Помнится, это были сыновья Адама и Евы, один из которых прирезал братика из зависти. Я не хотел быть таким же, истинно говорю, не хотел. Но что-то нечеловеческое, то, что приходило ко мне ежедневно, постепенно сводило меня с ума, и грань между нормальностью и ненормальностью, реальностью и сном стиралась. Казалось, что вскоре история Каина и Авеля станет для меня более чем историей – и мой проштампованный насквозь мозг воспримет все это, как действительность, и я сам захочу сделать то, что в свое время сделал Каин – убить своего брата. Не из зависти, а из-за того, что он просит. В конце концов, Иисус говорил – просите и дано Вам будет. Двусмысленная формулировка, я настолько запутался в лабиринте событий, что совершенно по-новому принимал и трактовал библейские истины. Что-то нелюдимое приходило ко мне в голову и завлекало в свой мир – огромный лабиринт в черно-белых тонах. Я крутился по лабиринту и не мог найти выход. Предо мной было три двери – мне нужно было выбрать только одну, и я понимал, что от моего выбора зависит моя жизнь и жизнь брата. Но что же делать с его жизнью? Или с его смертью? Я терялся, беспомощно тыкался в преграды и стены лабиринта, как месячный котенок. В таких ситуациях мне было сложно сделать выбор. Моя вера спорила с моей человечностью. С одной стороны, я понимал, что все это послано Господом, и мой брат получил по вере своей, получил испытание, которое должен сам пройти. С другой стороны, я, как человек, видел страдания и мытарства своего брата, его крики и оры по утрам от невыносимой боли, то, как он кашлял кровью, которая переполняла его молодой организм. И по закону человеколюбия я должен был избавить его от такого наказания. Но что мне делать? Оставить его умирать, успокаивая его, или же все-таки принят волевое решение и убить его через посредников, которые лишь сами просят и утверждают меня в этом стремлении?..

II

Уже как пять дней я мучился постоянными сомнениями. Они одолевали меня среди глубокой ночи и даже во сне – я просыпался в холодном поту и минут через семь осознавал, что со мной. Мой брат все также кричал по утрам, привычный укол, спокойствие, сон, просьбы о смерти и угроза самоубийства – жизнь шла своим чередом для меня, как бы ни звучало абсурдно. А я все не мог решить – это было слишком тяжело для моего воспаленного болью мозга. Голова постоянно болела, раскалывалась на кусочки, и только запихнув в себя аспирин, мне становилось получше, но потом эти изматывающие сомнения и терзания, что начисто лишали меня спокойствия – после них в голову забирался сумасшедший барабанщик, долбящий по моей черепной коробке. Он вначале являлся ко мне в одиночку, приходил ко мне с грустным и потерянным видом, прижимая к себе обтянутый человеческой кожей барабан. Но весь вид его говорил о предстоящем веселье. Барабанщик доставал палочки, сделанные из костей, и медленно начинал играть. Постепенно разыгрываясь, я узнавал в нем джокера – того самого шута и скомороха, которого изображали на картах. Огромные глаза красного цвета, засасывающие и опустошающие тебя, искореженное лицо – все в вековых шрамах и с обожженными участками – оно внушало в меня страх, который потом редуцировался в наслаждение – в пустом и непонятном лабиринте музыка барабанщика казалась мне усладой и непомерной помощью. Его руки были полностью стерты – кожа кое-где просто свисала оборванными кусками, кое-где была стерта до дыр. Отпугивающий и страшный барабанный монстр постепенно становился для меня отдушиной в тени собственной души, которая бродила по бесконечному лабиринту времени, сходя с ума и изнывая от нечеловеческой боли, продирающей меня каждый раз, когда я слышал крик Сэма. Все это кажется полным бредом, который я сейчас несу, но это так. Я все глубже и глубже заходил прямо в центр лабиринта, теряя и не узнавая свет в конце, который был для меня путеводной нитью Ариадны среди всей этой бесовской силы. Она пугала меня и успокаивала, заставляла убегать и снова притягивала. Что-то в ней было такое, на что я надеялся и рассчитывал, удаляя из коры головного мозга знания прошлого – теперь он стал вместилищем безумного барабанщика, играющего на своем заводном инструменте, который мне мешал думать и рассуждать. Он играл все громче и громче, сопровождая это оглушительно-сильным смехом, разрушающим мой обеспокоенный разум. И я не мог от этого уйти и убежать – каждый день он посещал меня, испытывая на прочность, а я прогонял его зарядом аспирина и виски. И так было постоянно,  я даже как-то привык к этой безумной личности, живущей в моей голове. Он был со мной везде – когда я утешал брата, когда я ходил в церковь, и пропадал только тогда, когда я выстреливал в него алкогольно – лекарственным оружием – он исчезал и посещал меня лишь на следующий день с некоторым укором. А что я еще мог поделать, если этот бес мне постоянно мешал?.. И вот я опять теряюсь в череде событий и непоняток – врачи прочат моему Сэмми пару дней жизни, говорят, что кровь уже переполняет его и советуют подписать бумагу – я облегчу его жизнь, он умрет быстро и безболезненно, просто уснет… но навсегда… И я никогда не смогу снова увидеть его смешные глаза, никогда не увижу улыбку, не буду с ним больше спорить – я останусь здесь один. Один на всем белом свете – кроме меня не будет никого из нашего рода. Отец погиб на охоте пару лет назад, мама умерла от сердечного приступа через три месяца. Больше у меня никого нет. Теперь вы понимаете, почему мне трудно отпустить моего братишку? Потому что у меня никого не останется – зачем мне жить тогда, ради кого? И тут я понял, что сам, таким образом, отгоняю от себя мысли о самоубийстве, ведь я только и хотел покончить с собой, чтобы переложить ответственность за убийство брата на кого-то другого. Но если я убью себя, то, как же Сэм? Он возьмет с меня пример и сам перережет себе горло первым попавшимся ножом. А я этого не хочу, я очень дорожу своим братишкой, маленьким Сэмуилом, которого помню еще в полугодовом возрасте, когда он только начинал узнавать меня. Я был бессилен перед страшной фигурой смерти, перед её воинственным силуэтом страха, который теперь часто посещал меня вместе с безумным барабанщиком. Я подолгу засиживался с ними обоими в номере отеля, под рукой у меня была бутылка виски и пачка аспирина, и когда эти гости слишком долго проводили у меня в голове, я прогонял их молниеносным зарядом. Они нехотя уходили, но обещали придти ко мне в гости завтра – я понимал, что такими темпами я скоро сойду с ума и окончательно заблужусь в лабиринте, но у меня не было другого выхода, я больше ни с кем не мог поговорить. Все чаще и чаще я доходил до центра огромной воронки, засасывающей меня внутрь. Внизу меня ждал уже привычный силуэт Смерти и искаженное гримасой боли и радости лицо барабанщика – они оба встречали меня и заводили в гигантский лабиринт, в котором бросали одного. Я должен был пробраться сквозь него и придти к выходу – часто тишину пустоты разрывал крик брата, и я рвался на помощь,  выскальзывая из этого помещения. Но день за днем, час за часом я понимал, что теряю нить повествования и нить здравого смысла – я, жалкий и грязный, зависаю в засаленном мглой лабиринте, который влечет своей неразгаданной тайной жизни и смерти, музыки и тишины. Я стал думать, что предсмертный клич барабанщика является маяком для всадника – Смерть приходила именно тогда, когда монстр настукивал своими палочками первые ноты боевой бесовской песни. Пытаясь вытеснить эти два образа из своей головы, я все больше и больше бродил по лабиринту, ощупывая его стены – я искал способ пройти сквозь них, чтобы обрести спасение.

III

Моему брату становилось все хуже и хуже. Говорят, что у него куча тромбов в голове и скоро он умрет. Каждый день дается ему с еще большей болью, он совсем не улыбается, а только вымученно умоляет меня отключить его, приплетая сюда мою веру в Бога. Да и как я могу убить его, Господи? Как? Неужели я смогу отключить своего Сэма и оставить его подыхать? Он должен бороться, слышишь, Господи? Он сможет и одолеет эту болезнь. Жаль, что я, возможно, не доживу до того момента, когда он выкарабкается. Мои полуночные гости стали приходить ко мне все чаще, расписывая муки моего брата в аду – он никогда не верил в Бога и даже после моих увещеваний назвал веру в Него – орудием и тропой слабых духом, которые сами не могут себя защитить. На что я удивился – неужели он и меня считает слабым духом? А он, лежа на койке и кашляя кровью, ответил, что да, иначе бы я давно отключил его, если бы был сильным мира сего,  а не просто слабаком, боящимся смерти. Я лишь задумался – мой брат всегда был резок в выражениях, он не обращал ни на кого внимания, был в центре событий и сам диктовал свою волю. Из него вышел бы отличный лидер сильных и правых, отличный пастырь. Только он этого не хотел – он приравнивал свои успехи к нулю, не гордился своими достижениями, а на предложения повышения лишь уныло отмахивался – зачем это нужно? Смерть все чаще приходит ко мне по ночам, она точит свою косу и оттирает её от уже пролитой крови – говорит, что скоро и мой брат падет её жертвой. А барабанщик приходит по утрам, наверное, ночью он работает у кого-то другого, донимая его своим стуком.  Я все больше и больше боюсь за брата – по утрам он кричит все пронзительнее, сопровождая все это кашлем с кровью, и мне становится страшно. Он отказывается есть что-либо, умоляет отключить его, говорит, что я должен отдать его своему Господу, раз Он послал ему знак и хочет его побыстрее к Себе забрать. Я постоянно хожу в церковь, разговариваю с отцом Джеймсом, подолгу молюсь каждый вечер, а потом встречаюсь с моими гостями, впуская их в свою голову. Отец Джеймс привлекал  меня своей неподкупной честностью и верой – он не был верующим, он был самой верой – её неотъемлемой частью, той маленькой шестеренкой в огромном механизме Христа, которая была дана нам. И именно без этой шестеренки мог сломаться двигатель, именно эта незначительная деталька была спасением для Мастера – подчас, теряя целостность своего механизма, Он часами искал эту самую шестеренку, вытягивал её, оберегал и помогал – и эта шестеренка сама к Нему приходила. Он ставил её обратно на пустующее место, настраивал механизм посредством инструкций и наставлений – Его ученики несли целостность всей этой машины с первого века нашей эры, передавая несгораемые и непреступные инструкции потомкам, а те дальше. До нас дошел усовершенствованный на протяжении веков механизм, отличающийся своей простотой и неизреченным спокойствием, плескавшимся в огне загорающейся свечи. Отец Джеймс поддерживал меня практически всегда, даже когда я начинал сомневаться в Его существовании, когда начинал страдать маловерием, когда отчаяние накатывало на меня комком, и я придавливался к земле – нет, он был со мной и крепко держал меня за руку, подтягивая все ближе и ближе к Нему. Я думал, что мой полночный гость исчезнет в здании церкви, но барабанщик словно выпрыгивал из моей головы – он оставался со мной, но обретал физическое тело – то мне чудился молодой парень, то камерарий Папы в сутане, то какая-то бедная женщина в оборванном черном платье. Он переставал играть, но теперь просто смотрел на меня красными, огненными глазами, прямо из закромов ада – они прожигали меня насквозь, я чувствовал запах тлеющей плоти. Подрываясь, я уходил от отца Джеймса, ничего не поняв, – весь мой истрепанный и разворошенный мозг был занят барабанщиком и его бесовской музыкой, которая донимала меня ежеминутно. Мне стало совсем тошно – я медленно схожу с ума и теряюсь среди всех событий. А мой брат уже пытался покончить с собой, его подвела поспешность. Он, думая, что я уснул, вытащил из-под матраца скальпель, который невесть откуда достал. А я заметил и отобрал у него. Он не смог, начал плакать и рыдать, говоря, что он сильнее и сам покончит с собой, а не будет ждать, пока придет Цербер и раздерет его на куски. А ему посочувствовал и успокоил, говоря о том, что мы все должны что-то пережить и то, что я всегда рядом с ним. Навсегда, я буду рядом, пока эта самая смерть со своим преданным Цербером не посетит моего братика. А когда они придут, я сам попытаюсь их зарезать. Сэм посмеялся, сказав, что это чистой воды безрассудство и полный бред, несущийся из моих усталых уст, которым надоело бояться и бороться. Втайне я был согласен, но вслух ответил, что клянусь его никогда не покидать.

IV

Сегодня ко мне опять пришла госпожа Смерть. Смерть вначале представлялась мне тощей старухой в черном балахоне – я видел именно такую Смерть, мой проштампованный и стереотипный мозг мыслил так при первой встречи. Потом я разглядел под всеми мифами довольно-таки приятного мужчину, который путешествовал исключительно на бледном коне. Он был похож на современного адвоката – такой же смокинг, чисто вычищенные туфли и приятный голос – его выдавала только рука. Левая кисть была оголена – на её месте были только кости, не обтянутые кожей, в этой руке Смерть носила свою косу. Я не представлял себе огромного всадника на коне, от которого бы становилось жарко – это было несовременно. После Смерть приходила ко мне в виде обольстительницы – красивой молодой девушки в красном облегающем платье, в туфлях на высоком каблуке – её вид возбуждал меня, однако, завидев её левую руку, я постепенно охлаждался и успокаивался. Каждую ночь, ровно в  три часа, эта дама нарушала мой покой и приходила ко мне в лабиринт, доставая из этих непроходимых дебрей. Кажется, я даже её полюбил. Ровно в три часа ночи двери лабиринта открывались, и она подплывала ко мне. Говорят, что в три часа дня Христа пригвоздили к кресту, обрекли Спасителя человечества на смерть, забив последний гвоздь и пронзив Его святую плоть. В ответ на это, силы ада стали приходить в три часа ночи, являя полную противоположность крестной муке Человеколюбца – подсовывали искушения, страдания и муки.   Так получилось, что мы с ней заключили сделку – моя жизнь в обмен на жизнь Сэма. Я все еще верил в Бога, но постоянные её посиделки не прошли даром – мой разум медленно терял нить смысла, и я уже хватался за все возможности… Коса её была наточена до блеска, она рассекала литым куском железа облака и завесы моих безумных снов, игривый барабанщик долбил в свой железный инструмент руками, а я держался за голову и качался на кресле, бормоча что-то. Привело это к тому, что я разбил окно палаты – мои руки непроизвольно раскинулись, и я со всей силы ударил в него. Осколки разлетелись вокруг, а Смерть, гладя меня по волосам, пообещала, что посетит и меня… Вскоре, после брата… Я начал бормотать какую-то ерунду себе под нос, говорить что-то про Апокалипсис и Бога, про Судный День, когда Христос спуститься к нам, чтобы нас же и судить, начал говорить о том, что раньше я покончу с собой и попаду в ад, что не увижу Христа, который придет меня спасти… В таком состоянии меня и обнаружили парамедики – они вкололи мне успокоительное, ссылаясь на огромный нечеловеческий стресс, который я пережил в течение всей прошедшей недели. Моя голова безумно болела, прямо-таки опять раскалывалась, и пока Сэмми спал, я соскочил с кресла и отправился в больничный кафетерий, где купил себе стаканчик кофе. Мало-помалу я начал приходить в себя и осознавать, что у меня не все в порядке с головой, очень уж не в порядке. Но нельзя было расстраивать брата – он сам умирал, просыпаясь от кашля, и умоляя меня о смерти. Говорил, что даже начнет молиться, если я его отключу. Отмолит все свои грехи, омоет себя крещенской святой водой, исповедуется и причастится – только ради своей смерти, чтобы я отдал его в руки смерти, которые рассудят его. Безбожник!.. Как он может так говорить!.. Как я могу предать своего Бога, как могу предать Его волю анафеме?.. Я очень сильно разозлился и ударил брата по лицу, дал ему очень сильную пощечину. Потом, видя, как струя крови вырвалась из него, я прижал его к себе и заплакал. Кроме него у меня никого нет, и я не могу убить своего братишку. Так мы провели оставшийся день – я прижимал его к себе, гладил по вихрастым волосам и утешал. А он сопел носом и пытался успокоить и умерить мой пыл. Медленно я начинал понимать, что смерть и барабанщик снова ищут ко мне подступы. Я прижал ближе к себе скальпель, который недавно отобрал у брата и спешно ретировался из палаты. Больница была пуста, санитары спали в ординаторской, пациенты давно уже успокоились и размышляли, лежа в кроватях. А я, как сумасшедший путник, прижавший к себе нож, аккуратно шел по коридору. Справа от меня промчался барабанщик, который смеялся и бил палочками по своему барабану. Он плакал от смеха, показывая на меня пальцем, выводил меня из себя. Я полоснул по нему ножом, а он, ощупав рану, засмеялся еще громче, усиливая стук палочками. Я побежал что есть силы и наткнулся прямо на Смерть. Она держала косу в руках, поигрывая своими косточками. Я испугался – она была прямо передо мной – и это был никакой не сон… Вдруг сзади меня появился безумный музыкант, и я, уронив скальпель, начал смеяться пуще прежнего, громче, чем барабанный монстр… Потом Смерть ласково наклонилась ко мне и сказала всего лишь пару слов:

-Мой мальчик, ты мне так нравишься. Ты же смелый – перережь себе глотку, солнышко. Мы с тобой будем вместе… Разве тебе страшно?.. Я выполню свою часть договора – спасу братика, теперь твоя очередь, Дин…

Слабо осознавая, что самоубийство – это грех, я, смеясь, взял скальпель и вогнал этот предмет себе в глотку. Начиная терять дыхание и сознание, я видел, как фонтан алой крови хлынул из моей шеи – а Смерть и барабанщик хлопали в ладоши, смеялись. Посмотрев наверх, я увидел Его лицо – Он плакал… Я, что есть силы, засмеялся, хотя это вызывало у меня огромнейшую боль. Вид Смерти и музыканта вызывал у меня непреодолимый смех, я смеялся все больше и больше, громче и громче – жизнь уходила из меня, а я, захлебываясь своей собственной кровью, смеялся от горя. Последнее, что я помню, было нежное прикосновение смерти, которая убаюкивающим голосом произнесла: «Ну, вот и все. Было совсем не больно. Спи».
Мои глаза еще что-то видели, видели Его лицо, которое сожалело о потере, но Он ничего не мог поделать. Я видел, как Он обратил свой взор на моего Сэма, и, наверное, даровал ему исцеление. Я понял, что Смерть обманула меня, и поймал её взгляд – она улыбалась, понимая, что я разгадал весь её замысел, но было слишком поздно. Я еле-еле прошептал Создателю «спасибо», и отключился, мои глаза начали кровоточить и я расплывчато увидел ими циферблат часов – три часа ночи. Смерть подхватила меня и водрузила на свои плечи, а безумный барабанщик играл на своем железном инструменте, оповещая бессмертные адские силы о вновь прибывшем грешнике из мира Божьего…