Взгляд из-за грани

Я смотрю на тебя из всех своих портретов. Ты так много рисовал меня когда-то, почти каждый день. Сейчас ты не рисуешь.
Скажи, в этом виновата я?
Ты не знаешь, но я смотрю на тебя. Ты рисовал меня всегда так живо, словно знал, о чем я думаю. Теперь, наверное, тебе больно чувствовать мои живые глаза, что смотрят на тебя из мертвых портретов.
Прости меня, любимый.
Ты приходишь по вечерам домой, уставший, - знаю, у тебя очень трудная работа, - а мои губы улыбаются тебе лишь нарисованной улыбкой, я не могу сложить их в живую.
Впрочем, я так и улыбалась при жизни.
   Ты всегда умел поймать момент,  ты предпочитал рисовать карандашом – меня и своих учеников. Иногда я вижу их через портреты и вспоминаю. Вон тот, Егор – худенький подросток с серьезными глазами – ходил в секцию карате. Не потому, что любил драться, а чтобы уметь постоять за себя. «За себя и за свою девушку, когда она будет!» - помнишь, как однажды сказал тебе Егор?
Ты пришел вечером и рассказал это мне.
А вот портрет Марины: семилетняя малышка стоит у зеркала и тщательно разбирается с мамиными духами и помадами. Я помню её, она всегда была любознательна, интересуясь: «А что будет, если…?». Ты и нарисовал её, когда девочка решила выяснить, как пользоваться помадой. Я помню, потом, через четыре года Марину изнасиловал какой-то подонок, и ты постоянно ходил к ней в больницу, а возвращался со слезами на глазах.
И тогда я старалась утешить тебя. 
Или вот на портрете мальчишка – волчонок: растрепанные волосы, взгляд исподлобья, недоверчивый – и все же готовый открыться, лишь бы поняли, приняли.… Кажется, его звали Эдик. А незнакомым он говорил: «Моё имя – Эдуард».  Он и тебе так представился, помнишь? А после того, как меня не стало, все приходил и помогал тебе по дому.…Где они сейчас? Твои ученики, твоя радость и боль? Дети твоей души…
Они не приходят больше, я знаю. Ведь я очень много вижу. Не вижу только твоих глаз. Ты не смотришь больше на портреты, но почему-то упорно не хочешь их выбросить или отдать. Ты больше не рисуешь.… После моей гибели ты рисовал только один раз: нарисовал звезду в небе. Слезу, падающую со звезды на землю. И грязь, разлетающуюся вокруг. Грязь, в которой лишь намеками можно увидеть уезжающую машину и очертания скорчившегося на дороге человека.
Почему-то ты не нарисовал себя.
   Иногда мне кажется, что умерла не я – ведь душа моя видит тебя, дышит тобой, бьется о бумагу портретов, бессильная вытащить тебя из бездны отчаяния.
Мне кажется – из нас двоих я осталась жить.
Все бы отдала за то, чтобы ты забыл о том, что меня нет. Чтобы ты сел за лист бумаги и нарисовал. Хотя бы себя.
Вероятно, твои ученики видят твое застывшее лицо и равнодушные глаза. И потому они не приходят к тебе.
Знаешь, я придумала.
Сейчас я уйду. Из этого портрета. Из этого мира. Из этой пустоты, что окружает тебя. Вернусь туда, откуда я когда-то сделала шаг назад – вернусь на дорогу из лунных лучей.
   А через три года – я попрошу, чтобы это было обязательно так – к тебе подойдет на улице девочка. Она будет очень похожа на меня – такие же темные неулыбчивые глаза и мягкие каштановые волосы, заплетенные в хвост, такая же родинка на виске – и она скажет: «Дядя, пожалуйста, нарисуй лошадку!» - ведь в свои три года она будет хорошо разговаривать. Я обязательно научусь! И ты нарисуешь. Ты будешь очень много рисовать – и для нее, и для ее друзей, которые станут и твоими друзьями. И боль от потери меня постепенно уйдет, превратится в желание жить…
   Но чтобы все это случилось, мне нужно сейчас поторопиться, ведь надо выбрать хорошую семью в нашем городе поближе к тебе.
Я только поцелую тебя на прощание во сне.
До встречи, любимый!