потому что ты

Я не-на-ви-жу зиму.
За мной уже который год висел должок "полюбить зиму", и я даже свято верила в то, что я действительно когда-нибудь его выполню, но я всё продолжала ненавидеть холод, вопить, что зимой надо переходить на домашнее обучение, находиться исключительно в пространстве института и дома по три месяца, не встречаясь с любимыми существами и с ненавистью смотря в окно, частота срывов не сходила с высшей отметки, удивлённое "я выжила прошлой зимой или я уже веду очередное посмертное существование?" не сходило с лица, и на порог весны я падала выдохшаяся, с облегчённым "оно закончилось".
Наверно, это была страшная зима, если мне всё-таки сорвало крышу.
В общем, не удивительно, что именно зимой я взвыла "с меня хватит!", раздолбала к чертям собачьим компьютер, утопила телефон в ближайшей речке и исчезла туда, где температура не опускается ниже плюс двадцати круглый год, без объяснений, зацепок и прощаний, словно выполнив своё давнее предположение, что я вполне могу рвануть куда-то от всех родных, стирая свою личную историю, а вместе с тем границы, которые накладывали образы, сложившиеся у людей обо мне, и вряд ли кто думал, что во всём этом виновата эта чёртова зима.
Я никогда не думала, что я так ненавижу зиму. Моей ненависти хватило на десять лет полного игнорирования родного города даже в тёплые времена.
Я помню эти десять лет плохо, как одно бессвязное вчера в папке в личном архиве с пометкой "без", как Лонли Локли помнил времена, когда он был Безумным Рыбником. Я бегала от зимы, как фраевская Юстасия бегала от цифры четыре (или от смерти, что в японском одно и то же). То по несколько лет жила на Кубе, то вдруг срывалась в путешествия – как я туда попадала, я не представляю, кажется, для меня родители остались исключительно в денежных переводах да адресами в письме со строчками "со мной всё хорошо, потому что тут нет зимы" – Венеция, Ирландия, Севастополь, Владимиро-Суздальские земли, Питер, где-то работала – что угодно и куда угодно, куда так хотелось раньше и где уже когда-то была, только не ниже плюс пятнадцати и только не Москва. Загар с меня теперь слезал редко. Но всё было слишком смутно, перечитывая "вчерашние" дневники, я понимала, что я не помню ни-че-го, и что путешествия придётся повторять заново. Новые впечатление и отсутствие зимы были похлеще русской водки, я словно была алкоголиком, который десять лет беспробудно пил и вдруг каким-то чудом отрезвился и в ужасе бежит к людям, спрашивая в истерике "а что было вчера?!"; как человек, который махнулся жизнями со своим двойником и ничего не знает о его жизни, а жить-то надо, и вдруг вспомнил; как человек, который не спал сутки, когда вроде бы можешь продержаться ещё вечность, но если закроешь глаза, то уснёшь мгновенно, и поэтому всё воспринимаешь, как во сне, из стены лезут руки, и находишься на грани сумасшествия и единственный вопрос, который тебя интересует "а я существую?", но ты всё равно упорно продолжаешь бодрствовать, и в какой-то момент уснул и проснулся выспавшимся; как Макс, когда проснулся после коридора между мирами и узнал, что мотался по вечностям целый год, только вот у меня это путешествие заняло десять лет; как Лавкрафтовский главный герой из "За гранью времён", для которого жизнь началась с того момента, с которого прервалась пять лет назад, когда его подменило существо Высшей Расы, и единственное, что я помню – это периодически вспыхивающие цитаты из Фрая, которые, наверно, вспоминались в момент просветления после вопроса, произнесённого в тихом ужасе – "где я?!", наверно, просто потому что Фрая я помню всегда.
Всё это я почувствовала, когда очнулась на платформе в Москве, сойдя, как потом оказалось, с поезда из Питера, зимой, и моим последним воспоминанием был медленно тонущий телефон в Сетуни.
А потом я увидела дату. И это таким потрясением, что я даже примерно вспомнила, что делала эти десять лет.
Оказывается, я действительно оказалась способной на то, чтобы кануть в Лету на целых десять лет (да, именно в Лету!), не оставив ничего и оставив всех. Можно сказать, весьма оригинальным способом стёрла себе личную историю лет на десять. Я утопила в ненависти к зиме десять лет своей жизни, и немудрено, что я её больше не чувствовала. Наверно, примерно так чувствует себя человек, который действительно выплакал свои слёзы. Интересно, каким же образом я ухитрился провести так десять лет.
А потом мне снесло крышу.
Хорошо, что не на очередные десять лет.
Кажется, я нашла дорогу с платформы, каталась с какой-то горки, устроила бойню снежками с каким-то ребятами, валялась в снегу, раскинув руки, и смотрела в небо, ловила губами снег, села в какой-то левый автобус в каком-то левом месте, до которого не помню как дошла, и рисовала на окне морозные узоры, вышла на какой-то остановке, которая почему-то показалась знакомой, и снова очнулась.
Около его дома.
Пожав плечами – мало ли что в мире бывает! – я села на холодный камень и уснула.
Зимой.
Я самоубийца.
А проснулась я от того, что меня кто-то тряс за плечо. На меня смотрели два совершенно ошалелых карих глаза.
- Я хренею. Я подумал, что либо не спал слишком долго, или выпил слишком много, а может ещё и выкурил, и у меня начались галлюцинации, а ты, оказывается, живая и посинела от холода.
- Я ещё узнаваемо?
- Очень.
- А в результате крышу от зимы снесло не тебе, а мне, да притом так, что я смылся отсюда на целых десять лет.
Он присвистнул.
- Так вот оно в чём было дело, - он осторожно посмотрел на меня. – Ты изменилась? В мужском роде о себе всё ещё говоришь.
Я отрицательно помотала головой. У меня за десять лет воспоминаний-то в одну строчку уместится, куда тут изменилась-то?!
- А ты?
Он пожал плечами.
- Насколько для тебя – тебе решать. Прямо сейчас.
Он взял меня за руку и повёл пить чай.
- А чего это ты вернулась? Соскучилась? – поинтересовался он, принося чай, садясь напротив и смотря мне в глаза. Я вздрогнула и съежилась в углу дивана, чуть не сбив всё ещё что-то там делавшую гитару. Да я и не думала, что десять лет прошли даром – издевательство вперемешку с обидой в голосе, холод во взгляде.
Я подняла на него глаза.
- Я не помню ничего. Последнее, что я помню, это как я топила телефон в речке десять лет назад. Думаешь, я зря, что ли, сказала, что не изменилась вообще?
Кажется, удивлять его я не разучилась.
- Ты чего, серьёзно?
- Я тебе врала когда-нибудь? Кажется, я мотался везде, где только мог. И кроме этого факта я вообще ничего не помню. Мне всё ещё двадцать четыре. По крайней мере, по памяти.
- Знаешь, - удивлённо пробормотал он, пару минут в упор смотря на меня, - тебе не по памяти двадцать пять, тебе действительно всё ещё двадцать пять. Для тебя этих десять лет фактически не было вообще, кроме смутных воспоминаний. Мне интересно, кто тебе их подарил, да ещё так забавно, что потом ты наверняка будешь их вспоминать во снах и маленькими кусочками ещё очень долго?
Я пожала плечами, и осторожно посмотрела на него. А потом улыбнулась. Перемахнула на диван и уткнулась носом в плечо. Меня крепко обняли, уткнулись в волосы, и не отпускали где-то минут десять и, то ли мне показалось, то ли это действительно было так, но на мою шею скатилось что-то маленькое и горячее, оставив влажный след.
- Так почему ты вернулась? – приглушённо прозвучал вопрос "свыше". – И почему ты здесь?
- Я не вернулась, я вдруг "проснулась" на платформе из Питера в Москве. И точно так же я опять "заснула" и "проснулась" здесь. Я не знаю, что происходило здесь десять лет вообще.
Он меня отпустил и ухмыльнулся.
- А я тебе на что? Сейчас расскажу. Кажется, пару дней тебе придётся остаться тут на ночь и не спать.
- Да пожалуйста. Я люблю тебя слушать, - ухмылка в ответ.
Он замер. И улыбнулся. Широко так. По-кендерски.
- Помнишь ещё?
Я кивнула. Он улыбнулся.
- На чердак?
- Как обычно.
Я вдруг поняла, почему я вдруг "проснулась" именно здесь, хотя, если я "очнулась" на платформе в Москве, а не в том месте, которое помнила десять лет назад, то могла проснуться везде, где больше всего хотела бы, и именно около его дома.
- Знаешь, а я больше не ненавижу зиму. И, кажется, я вернулась, потому что здесь ты.
Иногда мне кажется, что действительно важные вещи я говорю исключительно в женском роде.