Этот безумный, безумный, безумный мир

18+

Я не спал уже трое суток после того как моя жизнь чертовским образом переменилась…и даже трудно сказать  в какую сторону…но я могу с уверенностью вас заверить, что тот повседневный мир и повседневные трудности перестали что-либо для меня значить…будто с моих глаз спала мгла непонимания, открыв двери всепоглощающему безумию…и я не знаю его конец, я вижу только начало пути.
…И я с тем же грандиозным успехом не помню чем занимался в последние дни после ее появления в нашей жизни…похоже виною тому была какая-то магия извне,…которая и повлияла на Джоанну,…по крайней мере, теперь я её не узнаю…или я сам переменился и путаю обыденность с вымыслом…грани как тонкие шторы в каком-то заброшенном особняке моей души переплетаются между собой и я путаюсь в своих жестоких размышлениях.
Но иного выбора у меня просто нет, когда я пишу вам эту запись, датированную 16 января 2020-м годом…я испытываю долг перед всеми вами, перед обществом, я должен рассказать эту историю, чтобы она хоть на мгновение перестала беспокоить мое сознание и заняла ваши мысли…
В вашем скучном мире, я это знаю, полно разных проблем и многие не поддаются моему истолкованию, как поступать в той или иной ситуации…как правильно использовать свой рассудок, чтобы он послужил для кого-то…или хотя бы для меня самого,… но я использую его по возможности, чтобы никому не навредить, но чтобы понять…только скорее самого себя, нежели любимого мною человека…
…а я же любил ее,…возможно, что и сейчас также люблю…но что-то определенно переменилось в наших запутанных сердцах и я не знаю как вам это растолковать,…в том числе и себе…
Джоанна всегда любила фотографии кинозвезд крупным планом, особенно такие плакаты, которые не стыдно повесить в гостиной на показ для доброжелательных гостей. Особенный интерес Джоанны приковывали красивые, элегантные фотомодели в их облегающем весь торс платье. Естественно, что такие плакаты стоят немереную сумму денег…вот поэтому я и пошел на работу сценаристом даже не больше ради себя, сколько для удовлетворения её похоти, а цена похоти была немалая.
У Джоанны всегда был особенный вкус к её вещам, она старалась выбирать те платья, которые соответствовали её текущему состоянию, и каждый день она появлялась перед публикой в другом платье,…переливчатые наряды переливались в моих глазах подобно безумной радуге, не находящей удовлетворения в комфорте. Темно-изумрудные тона переплетались с бархатно-бордовыми,…а фиолетовые с черным, и было в этом безумном скопище всевозможных свечений что-то манящее, притягательное и привлекающее меня своим нестандартным безумием.
Я пишу сейчас от своего имени, от имени Джека, и должен сказать, что это мое настоящее имя, чтобы потом не было проблем у меня с памятью.
Я всегда любил наблюдать за Джоанной, за своей неповторимой любимой, с первого зрительского ряда.  Когда она решилась выступать в модельном шоу-бизнесе, я не стал её отговаривать – я тогда был на мели, и мы как юные невинные дети нуждались в материальном благополучии.
Она пошла туда по своей воле, никто ее не навязывал на это – лезть в грязные дебри шоу-бизнеса, хотя скажу вам по секрету, я его всю жизнь ненавидел, испытывая к его глянцевости  и повседневности жуткое отвращение. Обложки журналов, заметки в газетах крупным планом всегда питали во мне ненависть к миру гламурных звезд. Тогда я был еще уверен, что эта бездна меня не поглотит, не увлечет в общественную жизнь Голливуда.
Но Джоанна думала иначе. Её разум будто напрашивался, поддавался столь манящему ощущению, что в том мире её жизнь не пройдет незамеченной, она хотела славы и на первых порах я ее не сдерживал.
Прошу простить меня за мое высокомерие, но я старался всяким образом ей угодить, притом только ради себя, чтобы она испытывала ко мне уважение…я пытался настроить себя на понимание её мыслей, хотел дать ей дорогу, чтобы она шла вперед, не думая о прошлом…хотя мы несколько раз возвращались к теме её прошлого, но это мало что давало мне…она хотела перемен и я ей не мешал.
Возможно, теперь я могу заметить, что мы с Джоанной были слишком разные люди, но с общими интересами. И мы сильно зависели друг от друга какое-то время…только я поначалу думал, что это будет навсегда…но одурманенные нашими чувствами, мы совершенно забыли что не одиноки в этой реальности…и что есть также и другие люди…
А сейчас все мое внимание, в тот момент, когда вы читаете этот дневник, было сосредоточено на покупке значительного состояния картине, изображавшей сцены не столь значимые для меня, сколько для Неё…
Это было внушительных размеров полотно, изображающее отнюдь не райские кущи. Скорее это была их противоположность. Ни один разум не способен создать зрелище столь оригинальной сути и важной значимости. Ни один, принадлежащий к вашему миру, который отныне перестал быть моим.
Это были сцены страстных оргий, не поддающиеся описанию сцены садомазохизма и секса, страстные липкие языки слипались воедино между мужчинами и женщинами и было чувство, что даже по эту сторону полотнища слышались сладостные стоны, от которых у каждого сводило живот от неиспытанного удовольствия. Создавалось ощущение, что эти перемешанные тела вгрызались в друг друга в актах однополой любви, желая поглотить, съесть самую суть друг друга. И от этих мыслей, признаюсь, меня поначалу коробило, внушало искреннее отвращение как для человека, только начинающего жить и не познавшего сладостную реальность, летая в своих грезах.
И это был Ад.
Большего названия я и придумать страшусь. Потому что я тогда не знал большей опасности…не ведал, что глубины человеческой сути могут быть и пострашнее ада и рая. Я принимал эти конкретные понятия за веру, не поддаваясь сомнениям и не загоняя себя в тупик. Но, тем не менее, это в итоге так и оказалось. Как для меня, так и для моего сердца, устремленного в большой полет, но внезапно рухнувшего подобно переломленной стреле, сметая на пути все мечты…
Возможно, вы мне откажете в моих догадках и предположениях, но, то, что я думал про себя, не сходится с вашими представлениями о жизни как таковой. А я, тем не менее, полностью разуверился в себе и смелю вас заверить, что все мечты и цели, что ставит перед собой человечество – сплошная иллюзия для отвода глаз. Нормально здравомыслящий человек не способен справиться с этой жизнью также как не способен повлиять на ход событий и вещей. Потому что он не одинок как он считает нужным думать, не уникален. Все мы лишь кучка непонятного происхождения гуманоидов без своей истории и жизни, окончательно зацикленные на своих страстях и дурных помыслах. Мир не сможет стать лучше, а человечеству ничего не остается, как любоваться на это полотно, изображавшее их же самих, но со стороны.
Так вот, приближаясь в своих размышлениях к покупке картины, я смелю сообщить вам, что для меня, как человека не религиозного, эта картина вызывала своеобразный интерес, и не могло быть иначе. Но  и вместе с тем неизгладимый ужас…
Даже спустя столь долгое время затрудняюсь предположить, что Джоанна нашла в этой картине, в этом скопище мерзости и безумия. Спрашивая себя об этом каждый день своей прожитой жизни, тем не менее я все ещё не нахожу ответа. Наверное, она от природы всегда была такая, а я тешил себя безумными мечтами и надеждами на счастливую жизнь вдвоем…только как оказалось, и о чем я уже успел пожалеть, не бывает такой жизни – вдвоем. Это понятие растяжимое и заставляющее поразмыслить…
Тем не менее, я вступил в весьма выгодную сделку с владельцем данной картины, отдав за нее немалое состояние. Любопытно что я не пожалел денег на столь изысканную, но отталкивающую работу, и тем не менее, какой бы трепетный ужас я не испытывал в глубинах моей сути, я попросил рабочих упаковать полотно и погрузить его в грузовик. Предстоял обратный путь из имения в долине в сторону Голливуда, где у нас была своя квартира, прямо в “сердцевину хаоса и разврата”, как я частенько любил напоминать Джоанне.
Джоанну дома мне застать не удалось, видимо, она ещё не вернулась со своей модельной выставки. Вот так сейчас ее и вижу: в изысканных кружевных зеленых платьях с обнаженными ногами, на кои может лицезреть изрядное количество зрителей. Но, тем не менее, я осознаю, что это ее работа, мне ничего с этим не поделать, как, ни старайся.
Я приказал разгрузить полотно прямо у нас в зале, довольно сером и тусклом из-за погасшего камина и отсутствия света гарных ламп и зажженных свечей. Как ни крути, но квартира была погружена в тихую безмолвную синюю темноту, только свет соседних домов проникал во внутрь.
Так что делать было нечего. Походив и поразмышляв о бренности своего существования, я отправился прогуляться по парку. Мысли были неспокойны, да и сознание надо прояснить от того, что накопилось и укрепилось во мне в течение этой поездки. А ведь я не предупредил ничем Джоанну, не известил ее, что приеду на день раньше по причине моего, скажем, жуткого недоверия к тому особняку. По этой же причине, из-за часто терзавших меня сомнений, я и не остался там ночевать. Сама атмосфера того имения не внушала мне доверия.
Забывшись в своих размышлениях и изысканиях, тем не менее, я не заметил, как прошло достаточно времени и дело стало клониться к полуночи. Но здешняя жизнь, к слову сказать, отличалась бдительностью и постоянным движением. Голливуд только приоткрывал свою крылатую завесу и снимал со стен домов свои крылатые тени. Видимо, несмотря на то, что в мире полно теней, они не сгущались лишь в одном месте – под личиной зла, притом самой отвратной и яркой их всех. Этот бриллиант мог затмить кого угодно и как угодно, и пряча себя под маской приветливых огней для знатных персон, Голливуд, так или иначе, затягивал этих самых персон под свою опеку. Что-то, а здешние поступки он не забывал и бережно откармливал жадных детей под своим сытым брюхом.
И это все лишь иллюзия – стоит только приоткрыть занавес, чтобы узреть правду…
Когда я добрался до своей возлюбленной, я уже не помню. Я не помню лица глазевших на нее, на подиум, я ничего сейчас не смогу уже вспомнить, если бы даже все врачи мира вылечили меня и выписали как вполне вменяемого и здравомыслящего человека.
Я помню лишь, как я вернулся домой и приоткрыл занавес.
То, что я увидел в нашей спальне, не поддавалось никакому описанию.
Видимо шторы, нежно переливавшиеся своей алой тканью, совершенно затмили мой рассудок и, перешагнув через порог моего жилища, я уже не осознавал где я и был ли я уже к тому времени вполне вменяемым человеком. Но шторы разошлись, образовав темное отверстие, подобно клитору, и я не без опасения зашел.
Голливуд…он подобен одинокой мечте, к которой все, так или иначе, стремятся. Наблюдая за здешней жизнью, частенько перемещаясь от одного места к другому, я лицезрел всех этих лицемеров, пожирателей человеческих сердец, как их можно назвать. Так или иначе, как бы мне впоследствии ни говорили, ничто тогда не могло затмить мой любопытный разум, даже манящие огни здешних домов.
Я прекрасно видел, как Она ходила перед всеми этими людьми, я видел и ничего не мог с этим поделать, я не хотел, чтобы на нее глазели как на самый дорогой алмаз, который жадно и страстно, будто соблазняет, сверкает и заманивает их к себе в нутро. Только блеск этот был сугубо чисто внешний. Наверное, никто из этих лицемеров не видел, как Она сверкает изнутри, притом чистым светом, а не дешевым.
Сколько я помню свою Джоанну, она всегда была девушкой с присущим ей достоинством, ее вряд ли был способен соблазнить какой-нибудь щегол или богач коих здесь немало…я не спорю, я не спрашивал, была ли она девственницей, когда мы познакомились, да это было и не нужно. Я ей доверял…
До того момента, когда я узрел ту страшную картину в нашей спальне, я и представить не мог что на нее может кто-то позариться…Откуда взялась та незнакомая мне особа, я не знал. Но, тем не менее, это случилось, что послужило довольно сильным толчком для начала процесса моего скорого увядания и выгорания как личности.
И сейчас я не без отвращения наблюдал как моя Джоанна, моя невинная милая Джоанна, страстно стонала от прикосновений той особы в нашей кровати. Я за столь короткое время, коего было достаточно, успел увидеть все то безумие, которое подобно взрыву ядерной бомбы выплеснулось в столь своеобразную картину. И поверьте, эта картина была куда опаснее и страшнее полотна, что я привез. Эта особа (ее звали Саманта, я потом об этом узнал) не знала жалости к моей Джоанне…она целовала ее везде и довольно жадно. Я видел быстрые движения ее языка, которые трепетали ее горящую грудь, быстро переходя ко рту. И самое болезненное, что потом не давало мне покоя, было то, что Джоанна будто забавлялась, задыхалась от поглощающего ее удовольствия, которое она так ни разу и не испытывала со мной. И я слышал ее трепетные вздохи, ей было приятно и в то же время было заметно, что она испытывает это впервые. Но с каждым разом ее неуверенные, робкие, нежные движения постепенно сменялись знающими, быстрыми и умелыми. То, что Саманта страстно хотела Джоанну, было слабо сказано. Она будто пожирала ее, опускаясь все ниже и ниже к запретному плоду. А Джоанна подавалась вперед от безумного счастья, опутавшего и будто сковавшего ее в тот момент, как мне казалось.
С тех пор прошло немало времени, я не помню своей реакции после того что я видел, и не могу точно вам сообщить сколько времени прошло. Но я остался с Джоанной, хотя мое сердце с тех пор уже не знало любви. И я не ведал, сколько это еще сможет держать нас вместе.
Но, тем не менее, дни пролетали за днями, сменяя каждодневную ночную пустоту живительными лучами, которые дарило нам новое утро. И каждый раз я убеждал себя в том, что надежда еще не оставила меня, что для меня еще есть спасение среди всепоглощающего безумия.
Я старался заглушить в себе боль, и я начал пить, пытаясь найти утешение в выпивке. Но чем больше я поглощал огненную воду, тем большее отвращение испытывал к самому себе. А я этого вовсе не хотел, но с выпивкой было покончено отнюдь не сразу.
Я посещал общества анонимных алкоголиков, начал и бросил курить, а жизнь продолжала идти своим ходом. Джоанна все еще жила со мной, я не оставил ее на произвол судьбы в этом мире грез. Ведь покинув свое пристанище, можно потеряться среди скопища звезд и, оказавшись случайно запутанным в своих собственных ложных мечтах и ожиданиях, оказаться потерянным среди этого обманчивого свечения с пустым блеском в глазах, но все еще упорно верящим в свое предназначение.
А оно так расплывчато.
И его теперь нет.

Возможно, вы сочтете мои престранные излишние изыскания чересчур запутанными и лишенными всякого здравого смысла, но я уже давно потерял счет времени и не помнил, как я выгляжу. Возможно, на это оказал влияние мой образ жизни, приведший меня к той пропасти, когда надо решать, куда надо ступать.
Передо мной в полудремоте проносились запутанные видения непонятных образов и городов. Мое восприятие с той поры претерпело ряд немаловажных изменений, и мое сумасшествие стало единственным смыслом моего существования.
Даже если мои заметки похожи на бредовые записки сумасшедшего, я все еще веду этот дневник, постепенно подходя к логическому концу.
Одно я могу сказать наверняка – я больше не испытывал столь сильной привязанности к моей незабвенной Джоанне, то чувство, то тепло развеялось подобно праху при резком порыве ветра. И она не пережила бы нашего расставания если бы я сам не уехал. Довольно поздно, собравшись в дальний путь, я упаковал ту самую картину, изображавшую ужасные картины похоти и увез ее в долину. Той же ночью там полыхал огромный костер, и полотна не стало.
Но, несмотря на свое сумасшествие, я не стал сдаваться и решил уладить свою жизнь. Остановившись на короткое время в том самом особняке, я уладил кое какие формальности, после чего меня как сценариста не стало существовать. Я инсценировал свою смерть, избавившись от ненужной одежды. Так не стало убитого пропавшего сценариста Джека, растерзанного дикими зверьми.
С прошлой жизнью было покончено, и я отправился в дорогу, взял немного провизии. Иногда, глядя по ночам на звезды, меня одолевали смутные сомнения, что подобное состояние я уже переживал, и не раз, но уже в других мирах и воплощениях. И каждый раз, оставшись ни с чем или достигнув, чего я хотел, я снова отправлялся в странствие.
Купив дешевенький форд и двинувшись в сторону северо-запада, я мчался по автостраде навстречу чему-то новому, неизведанному. Потягивая из бутылочки минералку и втягивая носом воздух, я чувствовал, что готов к чему-то новому, неизведанному. Старая жизнь уходила, и я не хотел оглядываться назад.
Я припарковался на относительно новенькой бензоправке, накупив небольшую долю провизии – как ни крути, а мне еще пустыню пересекать на своих четверых. Как вдруг я увидел ее…
- Можно узнать, что делает такой молодой человек в этом захолустье? – поинтересовалась девушка, вышедшая из открытого образца 60-х кадиллака.
Я тут же обернулся и внимательно вгляделся в ее сильно знакомые черты. У нее были распущенные серо-светлые волосы, довольно худощавое телосложение и что вызывало самое пристальное внимание – ее большие зеленые глаза, прозрачные и столь же глубокие. Мое внимание было приковано к девушке, и я чувствовал, что должен, что-то сказать. И повинуясь своему чистому голосу, я начал беседу:
- Возможно, вы сочтете это странным, но меня занесла сюда судьба, я не знаю, куда я еду пока что, но покидаю Голливуд.
И я указал в сторону дальней гряды еле заметных холмов с почерневшими контурами на горизонте.
Девушка многозначительно посмотрела в мои глаза.
-  Тогда понятно – сказала она с пронзительным, но столь, же приятным смешком. – Там пропадают мечты.
В повисшем на мгновении молчании и ожидающей чего-то тишине, мы стояли, смотрели по сторонам, но мне казалось, что мы ведем какую-то беседу.
- А скажите, как проехать до долины Райской Кущи? – вдруг поинтересовалась девушка. – Меня Люси кстати зовут!
Я объяснил ей дорогу, как только смог и после этого продолжил свой путь.
И всю свою дорогу из моей головы никак не развеивался образ девушки.
И всю дорогу я размышлял. Пока не заглушил мотор, и я не развернул машину.
Странствие. Поиск…

Олег Девятилов
зима 2010