Артист - 6

14.
      Он был не плохим мужиком. Вот только, – строгим и нервным  не всегда к месту. Постоянно держал в руках цигарку.
      Нервозность ему прощалась, т.к. все знали, что дядь Коля служил на Чёрном море на подводной лодке старшиной торпедного отсека. Однажды их накрыли немецкие тральщики и забросали глубинными бомбами. Лодка спаслась. Командир положил её на предельной глубине на дно. Четверо суток немцы барражировали над ними, сбрасывая бомбы на разных глубинах, чтобы достать лодку. Моряков молотило о перегородки во время очень близких взрывов, разбивало их тела до крови и ран и -  каждый раз! – они прощались с жизнью. Пока командир не приказал по всем отсекам, особенно дизелистам, собрать ветошь. Матросские робы, тельники, личные вещи, которые имели плавучесть, пропитать солярой и выбросить наружу через торпедные аппараты. Чтобы обмануть немцев, - якобы это вещи из подорванной подлодки. Этот приём во всю  уже использовали на подлодках с обеих воюющих сторон. И, как ни странно, он срабатывал.
    Получить команду –  это одно, а вот исполнить её, да ещё в момент очередного взрыва,  при полном кислородном голодании, после четырёх суток пребывания на грунте, –  это совсем другое. На пределе человеческих сил дядь Коле и ещё двум матросам, которые ещё могли кое-как двигаться, это удалось.
    Тогда у него случился нервный срыв. Немцы, поверив в уничтожение подлодки, ушли из района. Лодка всплыла. От удушья погибло тогда шестеро из моторного отсека. А старшину нашли парализованным среди уже остывших товарищей. На нервной почве. До берега он не смог подняться на ноги. Отошёл только в госпитале. И то, – не сразу. Был впоследствии списан в береговое обеспечение с медалью Ушакова.
     Старшина с гордостью  надевал  эту медаль по праздникам, т.к. она очень ценилась среди матросов в войну. И пацаны его уважали и жалели.
      Адмирал Ушаков успешно воевал в ХVIII веке в основном против турков. Настолько успешно, что из всех своих  43-х  морских боёв не проиграл ни одного! Не потерял ни одного своего корабля, которые были под его началом и ни один матрос под его командованием не попал  в плен. Моряки считали его своим небесным покровителем и чтили как святого. Считалось, –  имеешь медаль Ушакова – ты заговорённый от смерти. Это придавало ещё большей смелости в бою.
   Всё это их воспитатель не уставал рассказывать и повторять своим подопечным. Порой, по нескольку раз. Рассказывал вдохновенно, на подъёме, горя глазами.

     «Закусываться» лишний раз с прямым начальством, да ещё – на сегодняшнюю ночь, не хотелось. Это не входило в их планы. Можно было попасть  под жёсткий контроль.

  – Воху возьмём из второй группы. Длинного. – Выдавил из себя Саня через пару десятков метров, когда они перешли на быстрый шаг. Сил у него уже не было, дыхалки не хватало и он еле выговорил столько слов сразу.
  – Ага, - подтвердил на ходу Степан, тоже с трудом дыша, –  и Петюху  загребём. С нашего класса. Он тоже возле Маньки со мной крутится, помогает.
   Разговор происходил уже, когда они согнувшись, упёрлись руками о коленки и передыхали.

     Сказанное, подтвердило, что они оба думали в одном направлении и об одном и том же: как допереть до конюшни целый мешок свеклы и при этом –  не спалиться? Ни в детдоме за своё отсутствие, потому, что можно было попасть дядь Коле на случайную ночную проверку «по койкам» в спальном бараке. Ни на улице, в городе, милицейскому  патрулю. Тогда была бы «полная торба». Можно было загреметь в колонию.
    Но дух былого, беспризорного авантюризма, желание насолить бабке и вдохнуть жизнь в Маньку, брали своё. Они уже «рыли копытом землю» от предвкушения предстоящего приключения.

     Парни благополучно доковыляли до детдома. Успели даже похрумать на ужине постной перловки-«шрапнели», еле заталквая её в горло. Но,  –  с удовольствием, помогая себе цветочно-травяным чаем. Уж больно проголодались. Как сто чертей вместе взятых!
     Стёпка успел побывать на хоздворе с тем, чтобы взять пару плетёных вереек и спрятать их за сараем, в лопухах. А то живность и инструмент  завхоз на ночь запирал на случай воровства. А Сашка рванул к Петюне и Вохе, чтобы заручиться их поддержкой на предстоящую вылазку.
     Подготовка прошла слаженно и быстро. Дальше всё было делом техники, терпения и времени.
     Еле дотерпели до вечерней проверки. Отстояли, чтобы выкрикнуть своё  –  «Я» и, когда было разрешено сходить «до ветру» перед сном, сходили туда каждый по два раза. Чтобы зацепить из дровяника по полену. По команде «отбой», выданной громогласно дежурным воспитателем, улеглись в свои кровати, дожидаясь темноты.

     Стёпка крутился на кровати, как вьюн на сковородке. Было невтерпёж. Приподняв голову со своего второго яруса, он увидел, как в конце барака, ближе к выходу,  заворочался и поднялся Петюня. Это был условный знак, т.к. в конце барака, против Петькиной койки, было небольшое окно, через которое тот должен был определить: на сколько темно уже на улице и ушёл ли дежурный?
     Каждый, по сговору, уложил под свой матрац поленья, сгорбив его, как  лежащее тело, и накрыл  всю конструкцию одеялом. Операция началась.
     «Диверсанты» по одному просочились за двери барака, по пути сдёрнув с койки,  уже было задремавшего, Воху и собрались за хозсараем.

   – Ну шо, пацаны, айда? – Сказал Стёпка, оглядываясь на барак. Вопрос был чисто риторический.

   – Гребанём огородами, в тихую, шоб не светиться нигде. И – тихо шоб мне! – Усилил он голос под конец.

     По тону стало ясно, кто у них тут «начальство». Да, в принципе, никто не возражал, т.к. шли на благое дело –  как считали –  ради Стёпкиной кобылы.

15.
     Они пробирались по огородам добрую часть пути. До бабки-самогонщицы оставалось проскочить только несколько кварталов по ночной улице с частными домами. Тут надо было проявить максимальную осторожность.
   – Хлопцы, когда стырим мешок, заховаемся сначала на задках бабкиного огорода, на меже с соседями. – Сказал «главный»  шёпотом.

   – Тама лопухи есть высокие. Я ещё днём засёк. Переложим свеклу в верейки, шоб по двое было на одну. И, –  тихо! А то соседские собаки хай подымут. У самой бабки цуцыка нету.  Мы с Шурой видели.  Жадная. Его ж кормить надо.

     Банда тихо, оглядываясь, прошла пару кварталов, на каждом углу выглядывая, чтобы не наскочить на милицейский патруль.

      Он, эти патрули, бывали разные. Те, кто из милиционеров проявлял рвение, тот научился ходить так, что собаки почти не слышали. Редко какая тявкнет. Это чтоб преступников ловить втихаря, на горячем. Но так можно было и на пулю нарваться. Другие гупали так, что не только собаки, а и их хозяйва просыпались. Действуя по принципу: «Ховайся, кто может! А кто не спряпался, - я невиноват…».

  – Всё, пришли. Это тутова. – Остановил всех Степан у бокового забора бабкиного  двора, что располагался на углу квартала. Как раз напротив сарая. Теперь предстояло самое основное.
     Он с Вохой тихо перелезли через хилое ограждение, пробрались в загорожу и аккуратно нащупав под набросанными досками мешок. Отложили их в сторону. Сердца у обоих гупали так, что этот стук, казалось, могли услышать и соседские собаки, если –  не сама хозяйка. В миг спины взмокли. Стёпка потянул мешок за «чуб» Всё, Приехали. Мешок не сдвинулся с места. Не поддался. Пришлось ещё раз дёрнуть посильнее, но их «дело» лежало себе тихонько под стеной сарая и «в ус не дуло». Мешок лежал как прибитый!
     Воха, видя, что вторая попытка «командира» не увенчалась успехом и что тот застыл в уже начинающейся панике, бросился на помощь, упав  рядом с мешком на колени и просунув под него руки. Удвоенные усилия заставили груз нехотя пошевелиться и тут же нагло застыть.
    Ребят таки пробила паника: это как же?! Как такое может быть?!
    Стёпа тоже упал на колени со своей стороны и запустил руки за мешок со стороны сарая. И… тут же напоролся на гвоздь!  Оказалось; мешковина,  действительно, получилась «прибитой» к сараю! Когда Кузьма сбрасывал груз под сарай,  тот и зацепился на гвоздь.
    На предмет торчащих ото всюду гвоздей, сарай бабы Клавы представлял собой образец неаккуратности и непрофессионализма.
    У себя-то, в сарае, где стоит Манька, Стёпа позабивал все, торчащие гвозди. Чтоб лошадь не поранилась. Любил он это дело! Треснешь его, гвоздь, молотком смачно, аж красота!
   А тут,  –  даже руку поранил…
   
   Кряхтя,  ребята отцепили мешок от гвоздя.  Он был ничего себе по весу. С напрягом, почти волоком,  дотянули его до хлипкого забора и тут открылась ещё одна каверзная «неприятность». О ней Стёпа уже начинал догадываться, когда они только пробовили тащить этот чёртов мешок. Как выяснилось; сил поднять его и перекинуть через забор у ребят не было.

    Закалённая в скитаниями во время войны Стёпина смекалка, сработала мгновенно. Он саданул каблуком ботинка по гнилой заборной штакетине и тут же упал на землю, потянув за собой друга.  Началось. Стёпка знал, что собакам  это явно не понравится.
   Лай пошёл по цепи, удаляясь неизвестно куда. И в этот момент важно было затаиться и не поднимать больше шума. Дышать «через раз». Чтоб убедить ближнего к ним пса, из-за которого весь гавкот и поднялся, что ему что-то, однозначно, приснилось.
    Так оно и произошло. Начав сначала борзо, соседняя псина  быстро прикрыла пасть, не услышав больше ни звука. И, видно, очень сильно засомневалась в своих действиях, виновато тявкнув напоследок. Как бы извиняясь перед собратьями за причинённое беспокойство.
   И только, когда самый последний в цепи  гавкнул первому что-то – может быть: «Сам дурак!»  –  Стёпка потихоньку, где – зубами помогая, развязал «чуб» у мешка:

 –  Саня! подлезь ближе! – Прохрипел он в выбитую в заборе дыру.

   Послышалось шевеление и с той стороны изгороди нарисовались пацаны  с верейками.
   Началась перегрузка свеклы через «границу». Работали тихо и споро. Вскоре все ёмкости были наполнены на три четверти. Чтобы не рассыпать при ходьбе. Оставалось ещё четверть мешка. И  снова смекалка Стёпы не подвела.
   Когда перед глазами четверых «налётчиков» мешок с оставшейся свеклой готов был превратиться в новый знак вопроса, парнишка быстро нашёлся и стал запихивать свеклу себе за пазуху, показывая остальным, что следует делать то же самое.
   Через минуту у вереек стояло четверо «пузатых» друзей.

    Поскольку надобность лезть в лопухи, на межу,  отпала сама собой, надо было начинать двигаться в сторону дома.
    Опасность составляли первые пару кварталов по улице, пока они добирались до огородов. Вот сейчас и можно было вляпаться. Тем более, что скорость их передвижения была крайне мала. Санёк выдыхался и идти надо было очень осторожно. Чтобы не потревожить собак.
    В одном месте они таки потревожили их. Кто-то зацепил ногой камень и брякнулся на землю,  потянув за собой ношу вместе с напарником и создал немного шума. В ночи прозвучало непроизвольное  «Ой!» и собачья братва тут же показала, что не зря состоит на службе у своих хозяев, устроив очередной «концерт».
    Пришлось поваляться в пыльных и грязных придорожных кустах, собирая рассыпавшуюся свеклу.

    С грехом пополам парни всё-таки доволокли груз до детдома и спрятали за конюшней в траве, тут же нарвав лебеды и лопухов и прикрыв этим верейки. Пошли к уличным  умывальникам и хоть как-то, в слепую, обмылись. До подъёма оставалось поспать каких-то пару часов. И Стёпа ещё успел Маньке, через маленькое окошко, вбросить несколько штук корневищ.
    А утром, сразу после побудки, когда завхоз открыл срай, они с другом потихоньку перенесли свеклу в ясли кобыле. Та, на удивление, стояла на ногах и слегка заржала при появлении ребят. Узнала. И когда Стёпа дал ей небольшое корневище, принялась с видимым удовольствием наминать подношение.
    Радости ребят не было предела:

 –  Смотри! Смотри, Саньк!  Лопает!! Выхордит, не зря мы тута корячились! –  Торкнул Стёпка друга в плечо. –  Ничо, ты у нас ишо поездишь. – С видом, по-хозяйски, сказал Стёпа и потрепал Маню по загривку.

    После поверки он снова заглянул к любимице.  Свеклы в яслях не оказалось. Даже растерялся как-то сразу: это куда такое количество могло деться?! Кто?!
    Заскочил в хлев, в ту его часть,  где была пара свиней – может им кто перебросил?.. Но и там ничего не было.
    Весь день они ломали голову над тем, куда делось добро? Прикидывали по разному. Пока не остановились на версии, что Манька – по её бодрому внешнему виду – всё свеклу успела умять и  воспрянула духом.  На том и  успокоились.
    Не раз они потом тихо переговаривались между собой заговорщески и похваливали «СтаршОго» за проявленную смекалку:

–  Ну Спёпка, башка у тебя! Варит макитра-то! А думалось уже, шо – капец нам!
   
    16. А башка у Стёпы таки «варила».
    Он, после того, что случилось с Ваней,  за  время войны, считай,  аж до Владивостока на поездах с разными компаниями добрался. И обратно вернулся. Все прелести эвакуации познал; вагоны, теплушки, крыши вагонов, подвагонные ящики…
    И в солдатских эшелонах ездил, и в поездах-госпиталях приходилось. Правда, с военными было посложнее ездить. И не долго, и не далеко. Попробуй, залезь в воинский эшелон!
Ага… Щас… Но, зато, если удавалось –  хоть до следующей станции – как сыр в масле купался! Солдаты очень детей жалели. По своим, наверное, скучали. Да и – по детям вообще. Всё старались накормить-напоить, да и собой торбу обязательно едой  напихают.

    Ехали,  пока солдатское начальство не обнаруживало «зайцев», не давало солдатикам прочухана  за «Неположено!» и не норовило сдать малолеток в линейную милицию.
    Надо было линять по быстрому, чтоб не сдали. Чтоб «лучше» не сделали.

–  Да нормально всё будет, пацаны! – Ведь лучше, чем беспризором маяться! И накормят, и оденут, и в тепле будете!

   Знали уже ребята это «лучше»… Не с одного спецприёмника, от голодухи, холода и вшей сбегать приходилось. А где и бомбёжка «помогала» уйти…
    
   А в теплушках и вагонах с  эвакуированными ездили и на крышах. Когда тепло бывало. Тоже было что вспомнить. Пацаны забирались на крыши ватагой. Метода  добычи пропитания была отработана чётко: Стёпку, как самого маленького, и худющего, братва на ходу  –  да какие там были скорости! –  спускала через окно в вагон или теплушку, забитую «по  некуда» людьми. С торбой на перевязи. Народ, естественно, был в глубоком  трансе от такой «посылки» и,  конечно же,  принимал «тело» внизу.
   Малого тут же начинали жалеть. Бабы – причитать:

 –  Да куды ж тебе, окаянного,  несёть-то?! У тех, там,  на верху, совсем уже голову ветром надуло, шоб малюка совсем  вниз спущать?!

 –  Да,  не-е! Тётеньки-дяденьки! Я тама совсем замёр! Мне б – согреться…  – Звучало в ответ уже заученное и стандартное. «Крючок» был закинут.

    Надо было теперь набраться терпения. Ждать до того момента, пока кто-нибудь из пассажиров не проголодается и не полезет шебуршать в подорожнем своём мешке. Ну, там, сальца достать с хлебушком, луковицей, бутылёк с молочком – молочко с краюхой чёрного хлебца ой, как идёт-то на душу… –  с прицелом; потихоньку, сильно не привлекая к себе внимания,  слегонца перекусить. Что  «бог послал».
   Это только сказано, что  - «не привлекая внимания». Вроде и не смотрел никто в сторону «застрельщика», да наступала  цепная реакция. Уж сколько раз проверено: стоило одному проявить свой интерес к пище, как тут же у всех окружающих начинали мысли крутиться около еды. С сопутствующим урчанием в желудке. Народ начинал деловито суетиться, каждый в своём «тормозке». Наступал момент «трапезы».
    Но также наступал момент Стёпкиного артистического взлёта. Он, быстро, исподтишка,  чуть выжидая, определял; кто пожирнее из присутствующих трапезничает и тут же фокусировал свой взгляд на глазах «жертвы» и на том, что у той было в этот момент в руках. И с таким голодным видом отслеживал движение руки ко рту, что всем,  и «жертве»  в том числе,  становилось ясно:  в вагоне едет зажравшийся, классовый «враг народа», ненавидящий всех детей, а потому и сам народ.
    А его, этого «врага» и так уже подметили по количеству снеди,  разложенной на чистой тряпочке, на коленях, и тихо начинали ненавидеть. А тут ещё – голодный ребёночек (которому, в иной-то раз и в другом месте,  любой из присутствующих и подзатыльника бы не пожалел…).
    Степан при этом ещё так судорожно сглатывал, а, в особых случаях, даже пускал слюну –  вроде как он и не видит сам –  что выдержать эту картину мог бы только столб. Народ злобно и открыто,  «со всей пролетарской ненавистью», зыркал в сторону «куркуля». И тот поспешно, как бы оправдываясь, что сразу не догадался,  начинал делиться с бедным ребёнком, отламывая и ему кусманьчик. От себя, от души и… с глаз долой.
     Ну, на этом и конец бы настал. Да и люд вокруг начинал успокаиваться… Справедливость же –  восторжествовала; взяли у зажравшегося и отдали байстрюку. И спасибо, «шо – без драки».
    Но «дитё»-то – НЕ ЕЛО! Вот в чём каверза! Проследили за полученным куском, ожидая удовольствие от того, как этот, чей-то кусок, будут сейчас жадно пожирать, а оно его, это дитятко, старательно,  отработанно как-то, даже облизывая крохи с рук,  –  которых там и не было вовсе! –  засовывало в висящий на нём мешок!
     Что-то тут было  НЕ ТАК… Не положено было: засовывать ЕДУ в мешок, когда  всё и вся вокруг были голодными и каждый божий день – не доедали! Может, мало дали человеку?.. В массах поползли недоумения, рассуждения и даже некоторое раздражение что ли. Кое-кто начал опять недобро зыркать на «куркуля»; зажал дескать, скотина… Окружающим сильно стало не нравиться, что «бедная детка» с жадностью не набрасывается на предложенный кусман, чтобы насладиться содеянным для него добром. И они всем миром начинали  вопрошать и уговаривать Стёпу «съесть кусочек». Как мама в детстве, ей богу! Но у того была уже заготовлена фраза:

 –  Не-е… Там, наверху – и он поднимал при этом глаза в потолок, как сущий ангелочек, –   братик у меня голодный помирает. Это – ему…

    Фраза заканчивалась шмыганьем носом и абсолютно чистыми, честными глазами, которыми он обводил окружающих. И никому и в голову не приходило; как это «умирающий братик» умудрился запереться на крышу-то? В его состоянии! С каких это сил?
     Но, наверное, народу становилось тогда ясно, по крайней мере, две вещи: мало дали ребёнку; и что спокойно съесть что-то в присутствии этого голодного и совестливого «шпингалета», им  уже их личная совесть просто не позволит. Её уже разбудили.
   Чтобы с ней, с совестью, как-то сговориться, каждый, у кого хоть что из еды было, спешил поделиться, отдать дань Малому в его торбу и на первой же остановке почти всё купе разом старательно засовывало мальца обратно на крышу вагона… С хорошо набитой торбой для «умирающего».
    Наверху начинался пир горой. И, поскольку состав был приличной длины по числу находящихся в нём вагонов, а работал не один только Стёпка, то у коллектива набирался даже некоторый запас еды  на недолгое время…