Мармелад из Киева

                Мармелад из Киева
                рассказ

                Часть 1.

     Среди ночи в моей квартире раздался телефонный звонок. Недовольный тем, что меня
разбудили, я, ругая на чём свет стоит этих полуночников, которым не спится, вышел в коридор, шаркая тапочками.
    - Да, - раздражённо прорычал я в трубку.
     В трубке молчали. Только слышны были  на линии какой-то треск и шуршание.
     «Блин, - с досадой подумал я, - да что же это такое? Неужели эти звонившие и молчавшие в трубку хомо сапиенсы получают удовольствие от этого? Какая-то новая форма маниакального состояния. Каких только уродов нет на свете». 
     Я уже собирался, было, бросить трубку и отключить телефон, как на другом конце
связи послышалось:
    - Алло! Алло! Ты меня слышишь?
    - Да, - снова прорычал я в трубку.
    - Кто это? – спросил голос на другом конце.
    - А кто тебе нужен? – в той же грубой форме сказал я.
    - Старик, ты, что ли? Не узнал?
Эти слова магически подействовали на меня. Сонное состояние и раздражение как рукой
сняло. Из всех моих друзей и знакомых лишь один человек так обращался ко мне - Сергей. 
    - Серёга, ты? – спросил я для убедительности.
    - Обижаешь, старик. А то я подумаю, что ты старых корешей забывать стал.
    - Что случилось, Серёга?
    - А почему должно что-то случиться?
    - Да так… Просто среди ночи звонишь, поэтому. Мы ведь как приучены: если ночной
звонок, то обязательно связан с какими-то неприятностями.
    - Да нет, - засмеялся Сергей, - успокойся. Я из Одессы звоню. Извини, что так поздно.
Весь вечер пытался дозвониться до тебя.
    - Я не спал, - от радости и волнения я соврал. «Глупый ответ, - подумалось,- будто Сергей не знает, что в три часа ночи люди, как правило, спят».
    - Наверное, всех твоих разбудил своим звонком?
    - Я рад слышать тебя в любое время суток. И чтобы ты себя не винил, скажу, что я сейчас один. Своих отправил на лето в деревню.
    - Представь себе, я своих тоже отправил в Москву к тёще. Иришка давно хотела с девочками съездить к маме.
    - Как твои девочки? Уже, поди, школу заканчивают?
    - Да нет, ещё рано. Алёнка в восьмом, а Надя в шестом классе.
    - Ну, надо же?! Как время летит. Я в последний раз видел их, когда они только ходить
начинали.
    - Слушай, старик, у тебя отпуск есть?
    - В общем-то, есть. Я собирался взять и махнуть к своим в деревню.
    - Подождёт твоя деревня. Бери отпуск и приезжай ко мне на дачку в Крым. Позвони в
деревню, объясни, так мол и так, чтобы не волновались. Ты ещё не забыл, где моя берлога
находится?   
    - Нет, не забыл. Просто я не знаю, как быть. Всё так неожиданно.
    - Да брось, старик. Неожиданно только дети появляются.
     Мы оба рассмеялись нашей студенческой шутке.
    - Ладно, - решительно сказал я, - через неделю жди меня.
    - Вот и лады. Узнаю старого боевого товарища. Ну всё, жду. Пока.
      Я положил трубку и ещё долго сидел в коридоре, пока алчные комары не достали меня. Почёсывая укушенные места, я прошмыгнул в спальную и прикрыл за собой дверь из сетки. Спать уже не хотелось. Я сидел на кровати, перебирая в памяти события двадцатилетней давности. Мы с Сергеем были не просто друзьями. С его стороны ко мне было особое отношение. Когда-то я спас ему жизнь. Дело было летом на одном из пляжей Финского залива. Он тонул, и я, единственный, кто оказался рядом, вытащил его из воды в бессознательном состоянии и сделал искусственное дыхание. С тех пор Сергей считал, что я был послан ему с неба, и с того момента я стал для него чем-то вроде ангела-хранителя. Но он не знал, что именно с тех пор к большой воде у меня появилась фобия, и требовалось невероятное усилие, чтобы затащить меня на пляже в воду, да и то по пояс.
    Через неделю Сергей встречал меня у себя на даче. Я дважды здесь бывал и, приехав
в третий раз, вновь ощутил необыкновенную лёгкость, соприкоснувшись с этим уголком
земли, получившим от меня определение «Райский».
    - Не знаю, как райский, но курортный – это точно, - смеясь, подчёркивал Сергей.
     Наша встреча была, как всегда, тёплой. Мы просидели до глубокой ночи и спать легли
только под утро. На следующий день, гуляя по посёлку, Сергей признался мне:
    - Ты понимаешь, старик, тут такая штука вышла. Мне неловко даже говорить. В Киеве
симпозиум кардиологов будет. Так что недельку тебе придётся побыть одному.
     У Сергея был вид провинившегося школьника. Я знал, как он себя чувствует сейчас.
    - Без проблем, Серёга. Ты же меня знаешь. Я никогда на тебя не обижался. Будь уверен.
Тем более что мне так часто не хватает уединения.
     Пришлось остаться. Чтобы как-то скоротать время, я занялся чтением, благо богатая
библиотека Сергея давала мне возможность выбора книг по интересующей меня тематике. Когда я уставал от чтения, то отправлялся побродить по берегу моря. Наступил так называемый «мёртвый сезон», когда отдыхающих на пляже почти не было. Дачный посёлок опустел, и это было время для тех, кто любит уединение, когда можно спокойно на лоне природы упорядочить свои мысли или просто наслаждаться окружающим пейзажем. И я поймал себя на мысли, что практически не смотрю телевизор, а если и включаю его, то исключительно для просмотра новостей. Наверное, это слияние с природой, гармония души и тела, умиротворение отодвигают на задний план необходимость в нашей городской суете постоянно чувствовать себя частью какой-то выдуманной электронно-бытовой техники, без которой нам кажется, что наша жизнь станет просто скучной и пресной. Но здесь, когда я вижу рассвет и закат, вижу полёт чаек, слышу звук волны, разбивающейся о скалу и прикосновение лёгкого ветерка к моему лицу, я понимаю, как
многое мы теряем в нашей другой, городской жизни, отгородясь от всего этого умудрённым словом – прогресс.
     Когда я стоял на высоком берегу и видел, как неестественно красное закатное солнце скрывалось за морем, то думал: может это и есть рай. Не тот, который традиционно считается садом с пением птиц и гуляющими между деревьев ангелами с крыльями, а этот, который здесь, на земле и наяву. Просто надо суметь его заметить…
     Посёлок находился на высоком берегу, и в том месте, где я обычно гулял, к морю вела извилистая, метров сто длиною, тропинка, которая причудливо петляла между скал и
песчаных выступов. Берег здесь имел форму полумесяца и образовывал  небольшую бухту. И даже когда штормило, море здесь всегда было спокойным. Чайки, облюбовавшие эти скалы, с неистовством носились тут с рассвета до заката в поисках еды, оглашая своими пронзительными криками всю округу.
     На высоком берегу этого своеобразного полумесяца  я давно приметил  человека, одиноко сидящего на скамье и смотревшего в море. Скорее всего, он был преклонного возраста, потому что каждое утро ровно в восемь часов его приводила девочка лет восьми – то ли внучка, то ли соседка. Она усаживала его на скамейку и уходила, а в полдень приходила за ним, и они потихоньку возвращались обратно в посёлок.
     Я решил познакомиться с ним. В конце концов, моё вынужденное одиночество, как бы я не любил его, когда-нибудь надоедает и хочется вырваться из созданных собою рамок и
размешать своё монотонное существование. На следующее утро, как только девочка, оставив старика, ушла, я направился в его сторону. Как я и предполагал, это оказался старик и довольно-таки преклонного возраста. На вид ему было лет восемьдесят. Хорошо сохранившаяся шевелюра была абсолютно седой.
     Старик сидел на скамейке, опираясь обеими ладонями на палку для ходьбы, и пристально смотрел на море. Вернее, на акваторию бухты. Я тоже пригляделся, но ничего особенного так и не обнаружил. Лёгкая набегающая волна на берег, чайки. Всё как обычно. Я из приличия, или, может, от желания как-то завести разговор, спросил:
   - Любуетесь морем?
     Прошло какое-то время, и старик произнёс:
   - Он там.
     Это были первые слова, услышанные от него.
   - Кто он? – снова спросил я, уже не надеясь получить какой-то вразумительный ответ.
    - Я думал, что он уже не придёт. Ан нет, вот он, - старик был явно доволен открытием.    
Опять наступила длительная пауза.
    - Да что же это такое? – с досадой подумал я. – Он или глух или просто игнорирует моё присутствие.   
      И решил больше ни о чём его не спрашивать. В конце концов, если человек не желает… Чтобы как-то успокоиться, я здесь же подобрал с земли камешки и стал злобно швырять их с обрыва, надеясь добросить до воды. Легко представить, что этого мне не удалось сделать. И тут старик заговорил:
    - Вот вы, молодой человек, нервничаете. А в вашем возрасте нужно уметь сдерживать
отрицательные эмоции. Слушать и ждать.
    - Чего же ждать, коли вы не отвечаете на мои вопросы? – с иронией парировал я.   
      Но он пропустил мимо мой выпад и продолжил:
    - Ожидание вносит в нашу жизнь неповторимую, я бы сказал, струйку энергии. Ожидая,
мы преображаемся. Потому что надеемся. Надеемся на что-то новое, неизвестное и, вроде бы, до боли знакомое. Это вам, молодым, не терпится скорее получить на всё ответ. А мне спешить некуда. Я уже получил на все вопросы ответы.
    - Вы довольны, как прошла ваша жизнь? – спросил я с некоторой долей скепсиса, уверенный, что получу ответ в духе отчётно-выборного собрания, где всё заранее было расписано на листочках. Но получилось наоборот. Старик глубоко задумался, будто в уме прокручивал всю свою жизнь. Затем, не спеша, как до этого, ответил:
    - Да как сказать… Вроде, как доволен. Как это там говорится: нужно построить дом, вырастить сына, да посадить дерево. Дом я построил, трёх сыновей вырастил, да ещё внуки растут. Дерево – вон их полон сад мой. Но это всё так, общие понятия. Поговорка, одним словом. А ведь жизнь – ох какая лукавая штука. И каждый раз устраивает нам испытания. Но я прожил жизнь в ладу с совестью, и это, наверное, главное.
    - Хорошо тут у вас. Прямо, как в раю, – сказал я, окидывая взглядом горизонт.
      Старик усмехнулся.
   - Ну, надо же, слово-то какое придумал. Не знаю, как там, в раю, но здесь действительно
хорошо. Вот гляжу на всё это, и душа отдыхает. Сердце моё барахлить стало. В прошлом году был у меня инфаркт. Еле отошёл. Хорошо Михалыч – ну, друг ваш, оказался рядом. Он на пару дней заехал на свою дачку. Он- то и оказал мне экстренную помощь. А когда уезжал обратно, то предупредил, чтобы я через месяц приехал к нему в Одессу на обследование. После его отъезда сначала соседка за мной ухаживала, затем сын приехал со своей женой и со старшей внучкой. А как мне стало лучше, сын потихоньку повёз меня в Одессу. Михалыч, как сделал обследование, так сразу и сказал: «Ты, Максимыч, вовремя приехал…». Кстати, меня зовут Василий Максимович.
     Я назвал своё имя.
   - Вот и познакомились. Так вот, он и сказал тогда: « Ты, Максимыч, вовремя приехал.
Потому что с таким сердцем долго бы не протянул. Будем делать операцию».      
Странно всё как-то сложилось. Сердце ни разу не болело, даже не кольнуло. А тут сразу –
инфаркт.
    - Я слышал, как Вы сказали: «Он там». Про кого Вы это сказали?
    - Про дельфина. Тут в бухте поселился дельфин. В открытое море не уплывает, а живет в бухте. И питается рыбой, что в бухте обитает. Кто его знает, может, он в какие-то часы и уходит в море, но я его постоянно вижу здесь. Я ведь сюда поутру только ради него и прихожу. Поглядеть на него. А вы думали, что я сижу здесь и вдыхаю морской воздух. Это вы там, в городах, задыхаетесь, и вам не терпится подышать морем. А я за свою жизнь досыта надышался им. Полгода назад я совсем захандрил, хворь замучила. Это уже после операции дело было. Ну, думаю, видать время пришло моё. Попросил внучку, она меня сюда вывела, чтобы я смог в последний раз взглянуть на море. Вся моя жизнь прошла в море. Во время войны служил на эсминце, затем на минном тральщике. А после войны в гражданском флоте, на сухогрузе. Ну вот, значит, стою, смотрю на море, и так жаль стало красоту эту оставлять, что опять сердце защемило. И тут гляжу – ба, дельфин наш черноморский в бухте резвится. Ну, думаю, заплыл случайно. Но на душе так хорошо стало. Такой прилив бодрости ощутил, что и забыл о том, что вроде как помирать собрался. А на следующее утро снова попросил внучку отвести меня на берег. Идём мы с ней, а самому как-то боязно. А вдруг его нет там? Подошли к краю, сам не смотрю,
внучку попросил взглянуть. А она как закричит: «Там он, дедуль, там!».
Я так обрадовался, ну прямо как дитя малое. Во время войны я был на волосок от смерти,
и меня спас от неё дельфин. Вот и сейчас я, уже было, о смерти подумал, как в бухте
появился дельфин и придал мне силы. Наверно, это знак того, что рано мне уходить. Как
будто кто-то послал его мне. А?
      Старик вопросительно посмотрел на меня.
    - Может, Вы ещё здесь нужны? На земле.
      Старого моряка это развеселило:
    - Да какой прок от меня здесь?
    - Может, оттого, что Вы есть, кому-то от этого хорошо. Вашим детям, например, внукам. Ну, мало ли кому? Вы нужны им не меньше, чем они Вам. Просто не все это понимают.
      Василий Максимович задумался над моими словами. Я не мешал ему. Я вспомнил своих родителей, которых уже давно не было рядом со мной. 
      После продолжительного молчания я спросил у него:
    - Расскажите о том, как Вас спас дельфин.
    - Это случилось в 1944 году. Чёрное море было почти под нашим контролем. Мы получили приказ подойти поближе к Босфору и караулить немецкие подводные лодки, которые к этому времени уже не вступали в бой, а стремились незаметно пройти  к проливу и удрать. На вторые сутки наш пеленг обнаружил подводную лодку. Наш командир попытался с ней связаться, чтобы узнать, наша эта лодка или немецкая. Но она не только не ответила, но и стала ускорять ход в направлении пролива. Теперь было ясно, что лодка вражеская. Мы стали её преследовать и вскоре догнали. Обычно в таких случаях, когда на лодке нет торпед, она опускается на глубину и затаивается, отключая двигатель. Я тогда стоял недалеко от первого помощника командира и слышал, как он второму помощнику высказал своё удивление действиями противника. Тогда, будучи уверенным, что вражеская лодка идёт без боекомплекта, наш командир решил рискнуть по правилам морского боя, так сказать, и перерезать ей путь к проливу, потому что впереди начинались минные заграждения, и нашему кораблю фарватер был бы отрезан. Но как только мы начали срезать угол и обнажили свой борт, как немецкая лодка резко сбавила ход и стала разворачиваться носом к нам. Наверное, в этот момент наш командир пожалел о том, что так опрометчиво поступил, увлёкшись погоней.
    - И ничего нельзя было сделать?
    - Тут уж как повезёт. Половина на половину. И первому сделать выстрел. Как в дуэли; стреляющий первым имеет шанс первым попасть в противника, а значит,  уцелеть. Ну а если промахнулся, тогда уж пеняй на себя. Мы и немец выстрелили одновременно. Лодку мы сразу накрыли – только пятно масляное и осталось на поверхности. Но и их торпеда нас достала. И никак нельзя было увернуться. Слишком короткая дистанция была.
      Наступила пауза, во время которой я почувствовал некоторую неловкость за то, что невольно освежил в памяти старого моряка те трагические события.
     - Может, Василий Максимович, не стоит говорить об этом? Сердце у Вас слабое, а Вы,
я вижу, сильно переживаете. 
     - Да шут с ним, с этим сердцем, - старик махнул рукой.
       Успокоившись, он продолжил:
     - До сих пор не пойму я этого немца. Ведь была же у него возможность тихо уйти от нас. Сначала залечь на глубину, а потом улизнуть. Зачем ему надо было рисковать экипажем? Да и нам не стоило так, сломя голову, преследовать его. Ну, ушла бы, пропади она пропадом. Всё равно союзники её уничтожили бы в Средиземном или в Атлантике.
     Не знаю отчего, но я попытался оправдать действия командира немецкой лодки.
   - А как же офицерская честь? Пусть лодка и затаилась бы, но имея боекомплект… Её командир тоже давал присягу верно служить своей стране. Воинскую доблесть уважать надо. Даже вражескую.   
   - Да вы, молодой человек, вроде как защищаете фашистов?
     Старик начинал нервничать. Я пожалел о том, что вообще затронул тему офицерской чести. Но старого моряка уже было не остановить:
   - Может, у кого-то из них и была честь. Но в целом, фашисты они и были фашистами. Да знаете ли вы, сколько их подводные лодки утопили санитарных кораблей, на которых везли раненных и больных? Или что, их командиры с их честью не могли разглядеть в перископ красного креста? А сколько гражданских судов с детьми и женщинами они пустили на дно? В этом тоже была какая-то военная необходимость? Нет, фашистами они были, и всё. И топили всё вокруг ради собственной забавы, потому что чувствовали своё превосходство и безнаказанность.
      Прошло какое-то время, прежде чем старик успокоился, но кисти его рук продолжали нервно подёргиваться.
   - Вы обиделись на меня? – виновато спросил я.
   - Я слишком стар, чтобы обижаться. Слава Богу, вы не видели той войны. И тех кошмаров, которые иногда мне снятся. А на ваше замечание про офицерскую честь я вам вот что отвечу. Немцы нечестно вели войну и много невинных людей сгубили. Конечно, не все были душегубами, но таких было мало.
      Чтобы как-то отвлечь его, я стал рассказывать о своей семье.
    - Знаете, Василий Максимович, море не любило моих предков-мужчин по материнской линии. Мой прадед служил офицером на броненосце «Русалка».
    - Не слышал о таком, - вставил старик, внимательно слушая.
    - Удивительное название для броненосца. Этот броненосец в 1893 году пропал без вести
в Атлантике вместе со всей командой. До сих пор никто не может сказать, что же с ним
произошло.
    - Как же так? Может ли такой корабль бесследно исчезнуть?  – старика заинтриговал мой
рассказ.
    - Тем не менее, исчез. И всё… Его сын, то есть мой дед, служил на линкоре «Императрица Мария», когда тот по неизвестным причинам взорвался на рейде Севастополя. Бабушка в это время была на седьмом месяце беременности. Когда приехал дежурный офицер и сообщил ей эту весть, она чуть ли не босиком побежала на пристань. В тот момент ещё никто толком не знал числа погибших и раненных. От увиденного зрелища – корабль лежал заваленным на один борт и весь в дыму – бабушка лишилась чувств. Когда её привели в сознание, у неё начались преждевременные схватки. Так появилась на свет моя тётя. А тело дедушки так и не нашли. Впрочем, тогда многих не нашли. Должно быть, они находились вблизи места взрыва, и их тела разорвало на части.
     Старый моряк сокрушённо покачал головой, представляя, как это ужасно – погибнуть
такой смертью. Ему ли, прошедшему войну на корабле, не знать, как это случается?
     Был полдень. Я увидел в отдалении девочку, идущую к нам.
   - А вот и ваша внучка. Приходит точь-в-точь, как по расписанию.
     Василий Максимович обернулся. Что-то тёплое появилось в его взгляде, даже лицо стало другим, добрее. Когда девочка подошла, старик обратился ко мне:
   - Ну вот, познакомьтесь. Это моя младшенькая внучка Танюша.
      Девочка робко поздоровалась. Я протянул ей руку, чем ещё больше её смутил. Она застенчиво пожала. Старика развеселила эта сцена. Я помог ему встать со скамьи. Перед уходом он снова взглянул на бухту и, довольный сопровождаемый нами, не спеша пошёл к посёлку. На развилке мы разошлись, и на прощание Василий Максимович обещал завтра рассказать про своё спасение дельфином.   
     Вечером того же дня позвонил Сергей из Киева.
   - Привет, старик! Как дела? Не скучаешь?
   - У вас тут не заскучаешь. Такая природа. Прямо рай.
     Сергей рассмеялся. Затем смех резко прервался, и наступила тишина. Чувствовалось, что он хочет о чём-то сказать, но не решается. Потом, наконец, выдавил из себя:
   - Слушай, старик! Мне так неловко говорить. Тут у нас симпозиум продлили на неделю. Я и так и сяк. Думал, получится вырваться раньше. Ну, никак. Шеф говорит мне: «Ты что, Михалыч? Мы же хозяева, принимающая сторона, а ты сорваться хочешь».
      Он замолчал. Мы оба думали о той ситуации, в которой невольно оказались. Пауза затягивалась, и от этого возрастала неловкость. Но Сергей уже всё решил.
    - Слушай, старик, приезжай-ка ты ко мне в Киев. Я живу один в двухместном номере.
Я договорюсь с администратором. Думаю, проблем не будет.
      Я сделал попытку возразить:
    - Ты думаешь, они позволят, чтобы кто-то посторонний был рядом?
    - Ну, во-первых, ты не посторонний, а мой друг. А во-вторых, я всё беру на себя. Так что жду. Днём будешь предоставлен самому себе. Ты же  понимаешь –  заседания, советы и прочее. А вечером я свободен. Как раз завтра из посёлка в 11 утра автобус уходит в Симферополь. Только смотри, не опоздай на него, а то следующий будет через четыре дня. Как приедешь в Симферополь – сразу в аэропорт. В 4 дня оттуда рейс на Киев. Если даже не успеешь на этот рейс – не расстраивайся. Полетишь следующим. Он в 6 вечера вылетает. А потом вместе вернёмся на дачку. У тебя, если я не ошибаюсь, ещё неделя будет в запасе. Так что ещё неделю на дачке погуляем. Ну как?
Я согласился, и мы попрощались.
     Сергей ещё в студенческие годы умел находить компромиссные решения в, казалось бы, безвыходных ситуациях. И это отличало его от других сокурсников. Хотя некоторые из наших университетских товарищей считали, что компромисс – это удел слабых. И что нужно идти напролом до конца. Я так никогда не считал. Может, поэтому я с ним и подружился, заметив в нём эту особенность. Однажды я сказал ему об этом. Он засмеялся и ответил: «Разве плохо, когда и овцы целы, и волки сыты? А напролом, старик, только дураки лезут».
      Я взглянул на часы. До наступления темноты оставалось полтора часа, и я решил спуститься к морю. Берег бухты, усыпанный крупной галькой, был совершенно пуст. Я закрыл глаза и вдохнул полной грудью морского воздуха, почувствовав себя частью всего, что меня окружало. Я взглянул на небо, которое, синевой отражаясь в воде, придавало ей у берега лазурный оттенок. Редкие чайки летали в этот час над бухтой, и я невольно сравнил их с людьми. Те, что постарше, уже расположились на скалах и готовы заснуть. Те, что помоложе, важно расхаживают в отдалении по берегу. Им, наверное, стыдно в такую рань засыпать. Ну а те, что над водой снуют туда-сюда  –  неугомонные подростки, которым всё нипочем, ибо сил у них в избытке.
      Увлёкшись мысленно чайками, я как-то забыл о дельфине, ради которого, собственно, пришёл на берег. Мне пришлось довольно-таки долго всматриваться в акваторию бухты, пока, наконец, я не увидел его плавник, который время от времени появлялся над поверхностью воды. Несколько раз показывалась серая спина, тут же уходившая под воду. Я убедился, что он не плод фантазии старого моряка, а реальное, живое существо. Смеркалось, и я решил, что пора возвращаться.
      Перед тем, как лечь, я собрал вещи в спортивную сумку, чтобы с утра не терять времени на сборы. Уж очень хотелось до отъезда дослушать рассказ Василия  Максимовича о его удивительном спасении. Перед сном, взяв с полки томик Розанова, я вновь погрузился в его философские размышления. Так с книгой в руках я и заснул.     Утром, проснувшись позже обычного, я наспех перекусил, схватил сумку, запер дачу и поспешил к старику. Тот уже сидел, как всегда, на скамье и смотрел на море. Мой ранний приход удивил его.
    - Что-то вы сегодня раненько пришли. Да ещё с сумкой. Уезжаете, что ли?
    - Михалыч вчера звонил. Задерживается он в Киеве, вот и позвал меня к себе. А то отпуск у меня уже заканчивается, а мы толком так и не пообщались.
    - А из Киева, значит, сразу домой?
    - Да нет, вернёмся вместе сюда. У меня ещё будут несколько дней в запасе.
    - Я всё хотел вас спросить, да как-то не решался. Неудобно, вроде как.
    - Да чего уж там, - ответил я с улыбкой. Застенчивость старика глубоко тронула меня.
    - Вы с Михалычем давно дружите?
    - Мы вместе учились в Ленинграде. Он в медицинском, я в университете, а жили в одном общежитии.
    - Значит, давно. Самая прочная дружба возникает в юности. Не в детстве и не в зрелом
возрасте, а именно в юности.         
    - Ну, в общем, мы познакомились по воле случая. А ведь до него мы и не знали, что
живём в одном общежитии.
       Старик лукаво прищурился, и поднял указательный палец:
    - Это ведь только кажется, что случайно. На самом деле не так.    
       Старик ещё о чём-то говорил, но я не слышал его. Я думал о том, что, не спаси я тогда Сергея, не получился бы в будущем классный хирург, который своими операциями спас столько жизней. Выходит, что одна спасённая жизнь рождает целую цепочку спасённых жизней. Пожалуй, старый моряк прав. Хотя бывают и другие случаи. В доме, где я  проживаю, соседствует любопытный субъект. И сколько я его знаю - а знаю я его с  детства - всегда он пил, поколачивал жену и детей, тунеядствовал, скандалил с соседями. И вот однажды тоже пришёл случай. Одним летним днём он, как обычно, напился, полез в море купаться и стал тонуть. Его спасли. Вытащили на берег, сделали искусственное дыхание, массаж сердца. В общем, откачали. Считай, с того света вернули. Человек как бы заново родился. Казалось бы, всю свою жизнь должен в уме прокрутить, сделать выводы, измениться. Но нет. Заново начал пить, поколачивать жену и детей. Так стоило ли?..
       Мои размышления прервал старик.
     - А ведь вы меня не слушаете? – он пристально посмотрел на меня. Он улыбался. Мне стало как-то неловко.
     - Извините. Вспомнил студенческие годы. Мне, Василий Максимович, в 10.30 надо быть на остановке. Автобус до Симферополя в 11 часов отправляется. Я бы хотел, чтобы Вы рассказали о своём спасении дельфином.
         Старик стал серьёзным, весь собрался, как перед прыжком. Ему действительно надо было совершить прыжок. В прошлое, которое, может быть, все эти годы не давало покоя. Он глубоко вздохнул и начал свой рассказ: 
      - У меня на корабле напарник был из новобранцев. Ну, то есть, из мобилизованных. Был он из ваших краёв.
         Я удивлённо посмотрел на старого моряка. Он заметил моё удивление.
      - Да, да… Звали его Физули. Вместе с ним вахту несли, вместе выполняли разную работу на корабле. Даже наши койки в каюте стояли рядом. Я шустрый был, а он немного медлительнее. Он всё удивлялся моей ловкости и каждый раз говорил: «Молодес, Васка! Афарин, Васка!». По-русски он плохо говорил, но мы понимали друг друга и так. А слово это «афарин» я запомнил, потому что оно очень сходно со словом «афалина». Потому-то, наверное, все годы я его помнил. Однажды он мне признался, что море впервые  увидел, когда приехал на сборный пункт в Баку во время мобилизации. И полюбил его. Он жил в горах и думал, что лучше его гор ничего нет на свете. Но увидел море, и что-то в душе у него перевернулось – сам попросился на флот. Не думал он, что война – она и на море война. И никакой романтики. Когда наш эсминец подбили, я и Физули находились на другой стороне корабля, то есть, с другого борта. Помню, был взрыв. От него корабль затрясло. Мы в первые секунды не поняли, что же произошло. И только когда заметили, что эсминец начал заваливаться, то сомнений не осталось – мы тонем. Крен
был на тот борт, в котором была пробоина, и он так стремительно нарастал, что буквально через несколько минут мы уже не могли удержаться на ногах, и те, кто не успел схватиться за что-нибудь, попадали вниз через всю ширину палубы. Я двумя руками ухватился за поручни, а сам кричу Физули, чтобы он тоже хватался за что-нибудь. Но он так растерялся, что не знал, как действовать. Потом раздался мощный взрыв. Должно быть, пожар перешёл в арсенал, и там начали взрываться крупнокалиберные снаряды. Тут корабль совсем лёг на борт. Дальше я ничего не помнил…
     Старик замолчал. На его глазах были слёзы. Я не стал его утешать. Это было бы   нелепо – утешать человека за то, что с ним произошло полвека назад. Да и молчание иногда действует лучше любого утешения. Успокоившись, старый моряк продолжил:
    - Очнулся я уже в море. Я лежал на спине, на поверхности воды, и никак не мог понять, что происходит. Сильно болела голова, но я всё же приподнял её над водой, озираясь вокруг. Но никого не было. Сплошная водная пустыня. Ни обломков корабля, ни тел погибших. И тут только до меня дошло, что я лежу на чём-то. Вернее, туловище моё лежит на этом самом , а ноги свешены в воду в разные стороны. И это «что-то» к тому же ещё и плывёт. Я решил наощупь определить, что же это. Оно оказалось гладким  и упругим. Да ещё, к ужасу своему, в том месте, где ноги расходились, я увидел рог.
      Василий Михайлович в этом месте рассказа рассмеялся. Я представил, как это могло выглядеть, и это тоже меня рассмешило.
     - Это я уже потом понял, что это спинной плавник. А в тот момент мне было не до смеха. Я со страхом отдёрнул руку и сделал попытку свалиться с неизвестного плавсредства и самостоятельно грести. Но как только оказался в воде, то начал тонуть. Рука и нога у меня были перебиты, и я камнем пошёл вниз. Чувствую, опять меня выталкивают на поверхность, да ещё лицом кверху. И только сейчас я разглядел своего носильщика – дельфин-белобочка. А рядом с нами, как сопровождающий, плыл второй дельфин. Такие вот дела… Не знаю, сколько времени прошло, с того момента, как они взяли меня под свою опеку. Может, несколько часов, а может, сутки, а то и больше. Я уже без сознания был, когда меня подобрал наш тральщик. Очнулся, когда на борт стали поднимать, и первым делом в воду глянул. А из воды две головы торчат. Сразу заметили, что на них смотрю, закивали. Дескать, мы своё дело сделали, а теперь прощай.
     На тральщике мне первую помощь оказал судовой врач, а когда подошли к берегу, меня сразу в госпиталь определили. Помню, как чуть ли не весь госпиталь – те, кто ходячими были, приходили посмотреть на того, кого дельфины спасли. Некоторые не верили, но когда военврач подтвердил это, то они только удивлённо пожимали плечами. Потом приходил один майор из СМЕРШа. Спрашивал, где и как всё произошло. И записывал в свой блокнот. А когда он ушёл, я у соседа по койке поинтересовался, чего это он всё выспрашивает. Сосед ответил, что много немецких агентов пытается под видом раненых, отставших или бежавших из плена, внедриться в нашу армию. Такая вот штука…
     Через три дня опять этот майор пришёл и сказал, что всё, рассказанное мной, совпадает с рассказами остальных спасённых моряков, подобранных в те дни в районе затопления.
Я поинтересовался количеством спасённых. Он не хотел поначалу говорить, а потом всё же сказал – всего пятнадцать человек, которые на данный момент лежат в разных госпиталях. И ещё я его спросил, есть ли в списке матрос по имени Физули. Он покопался в своём блокноте, нашёл список, посмотрел в него и ответил, что под именем Физули никто не значится. Всего 15 из команды в 248 человек. Всего 15…После госпиталя определили меня в Дунайскую флотилию на десантный катер. А закончилась для меня война в Будапеште. Но так никого я не встретил из тех пятнадцати человек, которые спаслись. Да и кто знает, все ли живыми встретили окончание войны. Ну разве может человек погибнуть потом, когда побывал в таком кошмаре. А?
    - Погибали, Василий Михайлович. Чуть ли не в последние минуты. Сколько погибло солдат, когда 8 мая освобождали Прагу. А ведь война уже закончилась. Акт о капитуляции был подписан 2 мая. А люди погибли и среди погибших были такие, кто прошёл всю войну без единой царапины.   
      Старик сокрушённо покачал головой. Я посмотрел на часы. Они показывали 10.15.
    - Василий Михайлович, мне уже пора идти, - сказал я, как бы подводя черту под его рассказом.
    - Уже время? – он явно не был готов к тому, что время так быстро пролетело, и на его лице отразилось беспокойство – оттого что единственный слушатель сейчас уйдёт. 
    - Спасибо Вам, Василий Михайлович, за интересный рассказ.
       Старый моряк засуетился. И хотя он продолжал сидеть, во всех его движениях, взгляде, беспокойных поворотах головы чувствовалось, что он не хочет, чтобы я уходил. И в то же время он понимал, что и задерживать меня не должен. Со стороны это выглядело мило и трогательно. Так обычно суетятся старики, когда хотят угодить нам, молодым.
     - А вы вернётесь с Михалычем сюда? – спросил он с тревогой.
     - Вернусь, - пообещал я. Старик повеселел.
     - Коли вернётесь, тогда у меня к вам просьба будет одна. Привезите мне из Киева
мармелада. И не простого, а который в круглых железных банках. Лимонный.
     - Лимонные дольки? – уточнил я.
     - Да, да, лимонные дольки. Здесь в посёлке отродясь не было такого. Да и в Симферополе не найти. А в Киеве, говорят, есть. Уж очень он мне по душе. Питаю к нему слабость.
       Старик по-детски улыбнулся.
     - Счастливо вам доехать. А Михалычу от меня поклон.
       Я пожал руку старого моряка, и ощутил тепло не только его ладони, но и всей души.               
                Часть 2.

        Через неделю я с Сергеем возвращался обратно к нему на дачу. Семь дней, проведённые в Киеве, пролетели незаметно, и ощущалась приятная усталость. Так обычно бывает, когда заканчиваешь трудную, но нужную работу. Во время перелёта из Киева в Симферополь мы спали, как бы подводя черту под нашу семидневную «одиссею». Зато в автобусе мы вновь вспомнили студенческие годы, когда, бывало, сбегали с лекций, чтобы пойти на стадион и поболеть за «Зенит», как провожали девчонок домой на Васильевский остров, а когда возвращались, мосты уже были разведены. И от души хохотали, вспоминая тот или иной эпизод двадцатилетней давности.
     Пассажиры в автобусе по-разному реагировали на наше чудачество: одни понимающе улыбались, другие, знавшие Сергея по посёлку, из уважения молчали, некоторые хмурились. Никто из них и не догадывался, что балагур, сидевший рядом со мной, всего несколько часов назад провёл показательную операцию на сердце для участников симпозиума, которые стояли на втором этаже операционной и наблюдали за её ходом через стекло. Среди них был и я. Сергей позаботился о том, чтобы я тоже мог посмотреть. Помню тот необъяснимый трепет, охвативший меня, когда я впервые увидел  так близко человеческое сердце, которое сокращалось, перекачивая кровь.
     В автобусе я смотрел на Сергея и думал, что годы не изменили его характер, и он остался внутри таким же молодым. В какой-то момент он стал серьёзным и, посмотрев мне в глаза, сказал:   
    - Спасибо тебе за всё.
     Я не знал, за что он благодарит меня, а спрашивать не хотелось То ли за то, что приехал к нему, то ли за то, что сохранил с ним прежние отношения, а может за то, что случилось тогда на море. Я понимающе кивнул. Он отвернулся к окну. О чём он думал в этот момент?
     В сущности, он не должен был благодарить меня, потому что я поступил так, как обязан был поступить любой нормальный человек. И в том, что наши отношения сохранились прежними по прошествии двадцати лет, есть и его немалая заслуга.     
     Тут я вспомнил старого моряка, который  с утра всегда выходит к морю и неизменно в полдень уходит обратно. В сумке, лежащей у меня на коленях, помимо личных вещей лежали три банки с мармеладом, которые я вёз ему. Пришлось обойти не один магазин, прежде чем я нашёл именно тот мармелад, который заказал старик. И сейчас я возвращался обратно с чувством выполненного обещания,  И тут же подумал, что обязательность – вот основная ниточка, связывавшая все эти годы меня и Сергея. Умение держать слово и выполнять обещания мы оба ставили всегда на первое место. А обязательность, в свою очередь, порождала целую череду положительных качеств характера – уважение к старшим, любовь к родителям, отрицание всякой пошлости и хамства, исполнение гражданского и семейного долга.
      Когда до посёлка оставалось около получаса езды, наш автобус остановил милицейский пост. Вошедший в салон автобуса молодой лейтенант попросил всех пассажиров предъявить документы, объявив при этом, что не имеющие прописки в посёлке должны будут выйти и вернуться обратно. Проверив мои документы, он вопросительно посмотрел на меня. Но Сергей опередил мой ответ и объяснил ему, что я его, Сергея, гость. Лейтенант козырнул и поспешно вышел из автобуса.
     - Ты что-нибудь понял? – спросил я у Сергея.
     - Нет.
     - Может, побег из колонии?
     - Да тут и колоний-то нет вокруг на тысячу километров.
       Остаток дороги ехали молча. Сойдя с автобуса в посёлке, мы сразу обратили внимание на большое количество людей в камуфляже. В небе кружили вертолёты.
        Я остановился с вещами в руках, ничего не понимая в происходящем вокруг.
      - Тут что, кино снимают? – подумал я вслух.
       Мимо просеменила старушка. Сергей узнал её.
      - Матрёна, что здесь происходит?
      - И не спрашивай, Михалыч. Пойди, посмотри, чего на берегу творится.
        Матрёна вытерла слёзы и засеменила дальше.
     Мы наспех занесли вещи в дом и, не заперев его, поспешили на берег. То, что мы увидели, повергло нас в шок. Вся прибрежная часть моря была залита нефтью. Пятно уходило вглубь моря метров на пятьсот и растянулось вдоль берега неизвестно на сколько километров. Вдали виднелся танкер, который, судя по всему, сел на мель, и из него вытекала нефть.               
     Всё ещё потрясённые увиденным зрелищем, мы поспешно спустились к берегу, где солдаты любыми подручными средствами пытались собирать нефть с поверхности в какие-то ёмкости. Им помогали добровольцы - жители посёлка. Вблизи картина экологической катастрофы выглядела ещё более ужасающей. Чёрное болото, чавкающее и хлюпающее под ногами тех, кто стоял в нём в резиновых сапогах и пытался что-то делать. Мы с Сергеем шли по берегу среди этого кошмара, и тут я увидел дельфина. Кто- то оттащил его, уже мёртвого, подальше от этой жижи, и он лежал особняком, чёрный, как обугленное дерево. Я подошёл к нему и присел на корточки. Сергей стоял у меня за спиной и молча наблюдал. Я провёл пальцем по коже дельфина. Нефть уже успела подсохнуть, и могло   показаться, что передо мной муляж из резины. Полуоткрытый рот застыл в подобии улыбки. Наверное, он так  не понял, что же всё-таки произошло.
      - Это он? – спросил Сергей. Пока мы были в Киеве, я успел рассказать ему историю
про старого моряка и дельфина.
      - Скорее всего. Во всяком случае, другого здесь не было, - ответил я, вытирая испачканный нефтью палец о песок. Я встал, и мы медленно побрели домой.
       Дома Сергей достал откуда-то сигареты и закурил. С непривычки от первой затяжки
закашлял. Все эти дни я ни разу не видел его курящим, а тут закурил. Сидели молча. В этой ситуации мы не знали о чём говорить. Первым прервал молчание Сергей. Продолжая курить, он сказал куда-то в сторону, как будто говорил с самим собой:
     - Тут многие старики сводили концы с концами благодаря тому, что сдавали за небольшую цену свои комнатки приезжим отдыхающим. Теперь сюда никто не приедет, и им придётся жить на одну мизерную пенсию. И будут потихоньку у-ми-рать. И никому до них не будет дела. Потому что всем наплевать, как живут наши старики.
       В такой драматический момент Сергей всё равно думал о других. Я вспомнил о старом моряке.
     - Пойду, загляну к Василию Максимовичу. Отдам ему банки.
       Сергей кивнул.
     - Передай от меня привет, - сказал он отрешённо. За неимением под рукой пепельницы
загасил сигарету в блюдце и, не снимая галстука, лёг на диван.
      Я взял сумку с банками и вышел из дома. Ранее тихий и уютный, посёлок сейчас напоминал муравейник, и эта непривычная оживленность вносила какую-то нервозность, проявлявшуюся в каждой мелочи.
      Подойдя к дому Василия Максимовича, я увидел в его саду странную суету. Создавалось впечатление, что выполняется какая-то работа. Женщины сновали по всему саду – кто с вёдрами, кто с кастрюлями. За столом старушка возилась с посудой, другая хлопотала у самовара. Я нерешительно шагнул во двор. Предчувствие чего-то нехорошего охватило меня, и я остановился. Кто-то тронул меня за локоть. Я обернулся.
     - Все в доме. Идите туда, - участливо сказала старушка.
       Когда я подошёл к крыльцу, дверь дома распахнулась, и на порог вышел мужчина средних лет. Он заметил моё колебание и сказал:
     - Да вы проходите в дом.   
     - Я, собственно, пришёл навестить Василия Максимовича. Я сегодня приехал из Киева.
     - Папы нет. Он умер три дня назад. Сегодня похоронили. Только что вернулись с кладбища.
 Вы немного опоздали. Я его сын Николай. Спасибо, что не забыли его.
       Из-за спины Николая выглянула вышедшая вслед за ним Танюша. Она застенчиво
поздоровалась со мной.
     - Хотелось бы сначала сходить на кладбище, да вот не знаю, где искать могилу, - посетовал я.
     - Папа, можно я провожу дядю? Я его знаю, он к дедушке приходил.
       Отец кивнул головой и перед тем, как войти обратно в дом, напомнил, что после кладбища ждёт меня к поминальному столу.
       Через посёлок шли молча. Мысли сбивались из-за царившего вокруг беспорядка. Катастрофа в один миг изменила жизнь самого посёлка и проживавших в нём людей. Многие понимали, что это – точка отсчёта,  и прежней жизни уже не будет, а вместе с этим пониманием ломался привычный уклад тихой и спокойной жизни курортного посёлка. Неизвестность пугала людей не меньше, чем сама беда.
      Уже на окраине посёлка, где было относительно спокойно, я спросил девочку о том, как всё произошло. Она наморщила лоб, вспоминая главные, на её взгляд, моменты прошедших дней, и начала неторопливо говорить, растягивая слова:
     - Пять дней назад тут в море корабль попал в аварию. Из него стала вытекать нефть, и она дошла до берега. А дедушка как увидел, что весь берег в нефти, сразу попросил меня увести его обратно в дом. Дома он лёг на кровать и больше не вставал. На следующий день он опять не встал и даже не ел ничего. А три дня назад ему стало плохо. Я испугалась и побежала к соседке, которая к нам всегда приходит и готовит еду. Она позвонила доктору в пункт, а сама пришла к нам. Но, когда доктор пришёл, дедушка уже умер. Доктор сказал, что он умер от остановки сердца. А разве оно может остановиться?
    - Может… Если оно есть у человека.
     Девочка не обратила внимания на смысл произнесённой мной фразы.
Показалось кладбище. Увидев его, я сказал с горечью::
  - Дедушка умер, потому что умерла надежда.
  - Какая надежда?
  - Когда подрастёшь – поймёшь.
Вглубь кладбища идти не пришлось. Могила старика находилась с краю. Его внучка подвела меня к свеженасыпанному холмику, усыпанному гвоздиками. Я огляделся. «А море-то рядом, - подумалось мне, - даже свой последний приют он обрёл поближе к нему».
    - Здравствуй, Василий Максимович… Что же это вы… не дождались меня. А я… вот…
выполнил своё обещание…
    Я вытащил из сумки банку с мармеладом и положил её на могилу. Волна жалости подкатила к горлу, перехватив дыхание. Сердце кольнуло от обиды за того, кто лежал передо мной в земле. И для кого понятия «совесть» и «честь» были не пустыми словами, а смыслом существования. Хотелось выплеснуть своё отчаяние и закричать. Но рядом был ребёнок, и я не мог позволить себе эту слабость.
     Я взглянул на девочку. Танюша беззвучно плакала, растирая слёзы по щекам. Она любила своего деда, она видела, как он умирал, как его хоронили. И это тоже было школой жизни, от которой многие родители стараются отгородить своих детей. Отгородить от реальности, в которой не всё бывает так, как в кино. И те, кого мы любим, в какой-то момент покидают нас безвозвратно.
    Домой возвращались не спеша. Состояние душевной лёгкости охватило меня. У людей разного возраста она проявляется по-разному. Рядом со мной шла девочка восьми лет, которая что-то напевала себе под нос. То она брала мою руку и размахивала ею, как бы маршируя. То отбегала на обочину дороги, увидев какой-то цветок. Или указывала на какую-то пичужку, вылетевшую из травы. Глядя на неё, невозможно было представить, что всего десять минут назад она плакала над могилой своего деда.
    Умение не зацикливаться на одной проблеме – преимущество детского возраста, которое потом, по мере взросления, утрачивается нами. Мало кому удаётся оставаться таким непосредственным всю жизнь. Возраст накладывает отпечаток не только на наше здоровье, но и на душевное состояние.
       Я проводил девочку до дома и попросил передать отцу, что зайду позже. Она понимающе кивнула и медленно пошла к калитке. Тут я вспомнил о банках, лежавших в сумке, и решение возникло моментально. Я вернул Танюшу и отдал ей одну банку.
      - Это тебе. Твой дедушка очень любил их.
      - Спасибо, - почти шёпотом ответила она и всё также, не спеша, побрела к дому. 
       Когда я вернулся на дачу, Сергей спал. Мой приход разбудил его. Он приподнялся и сел на диване.
    - Так быстро? – спросил он спросонья.
    - Полтора часа, - констатировал я.
      Он взглянул на часы, кивнул головой и снова завалился на диван.
    - Максимыч умер. Николай, его сын, звал нас на поминки.
      Сергей открыл глаза  и уставился на меня. Затем спокойным голосом сказал:
    - Я за помин своих пациентов не пью. У хирургов это плохая примета. Я его лечил, лечил, а они…
      Он махнул в сторону моря, имея ввиду танкер и всю его команду. Он не закончил фразы. Наверное, хотел сказать «угробили», но не сказал. Иногда он не церемонился в определениях и выражениях, называя вещи своими именами, но на этот раз промолчал. Я знал – это хандра. Надо было как-то приободрить его.
     - Перестань, Серёга. Он умер не на твоём столе. У твоих бывших пациентов своя личная жизнь, и ты не обязан быть нянькой и оберегать их от стрессов только потому, что когда-то они оперировались у тебя.
    - Ты прав, старик. Пойдем, помянем Максимыча. Хороший был мужик.
     Вернулись с поминок ближе к полуночи, но в дом не торопились войти. Хотелось немного побыть на воздухе. Мы чувствовали, что близится разлука, и она будет долгой. Я понимал: Сергею трудно оставаться здесь, и делает он это ради меня. Но он не мог  первым заговорить об отъезде. Я у него в гостях и с его стороны это выглядело бы бестактностью. Поэтому первым должен был сказать я.
     - Думаю, что оставаться здесь не имеет смысла, - я вопросительно посмотрел на Сергея.
     - Да… Позвоню Иришке, пусть возвращается с девочками домой.
     - Но ты ведь не об этом думал сейчас?
     - Нет… Владелец судна наверняка выплатит большой штраф нашему государству, но
ничего, понимаешь, ничего не перепадёт жителям посёлка за причинённый ущерб. А зачем им давать? Во все времена за чью-то глупость расплачивались простые люди. Пир во время чумы. Представляю, сколько чиновников, засучив рукава, захотят сесть за этот стол.
     - Пойдём в дом, - предложил я, - а то что-то прохладно стало.
     Он красноречиво отмахнулся, но в дом всё-таки зашёл. 
     На следующий день мы одновременно выехали из посёлка на рейсовых автобусах. Сергей сел на ялтинский. Из Ялты до Одессы ходил паром, и это был самый короткий путь домой. Я ехал на симферопольском. Оба автобуса как никогда были переполнены. Последние отдыхающие покидали посёлок.
     В самолёте я закинул сумку на верхнюю полку и устало опустился в кресло.
   - С вами всё в порядке?
     Я повернул голову. Передо мной стояла стюардесса и мило улыбалась дежурной улыбкой.
   - Нет, - ответил я и отвернулся к иллюминатору.
     Лайнер сделал разворот над морем и взял курс на юг. Я летел домой.

                Вместо эпилога

     Прошло десять лет. Сергей теперь живёт с семьёй в Канаде и работает в престижном кардиологическом центре. Дачу, естественно, он продал. Что стало с домом старого моряка – я не знаю. Может, Николай тоже продал его.
     Что касается третьей банки с мармеладом, то она до сих пор стоит нераспечатанной в дальнем углу моего буфета. И всякий раз, когда она попадается мне на глаза, я вспоминаю старого моряка и райский уголок на берегу Чёрного моря.