Гельмут Дитрих фон Вайсвальд Эдельвейсы в Карелии

Гельмут Дитрих фон Вайсвальд





«Эдельвейсы»
в Карелии

«Дорога в вечность»

 

Helmut Dihtrich von Weiswald










«Edelweiss»
in Karelia

«Der Weg zur Ewig-keit»






 




Berlin
 
Так бывает брошена звезда в пустое пространство и в ледяное дыхание одиночества…

Ницше. «Так говорил Заратустра»

Аэропорт Пулково жил своей обычной жизнью, сади-лись и взлетали самолеты, диктор приятным голосом объяв-ляла рейсы, люди прилетали и улетали по своим делам, у каждого была своя жизнь, наполненная тревогами и любо-вью, надеждами и мечтами, которые сбывались, или кото-рым не суждено было сбыться…
Алексей Федосов с нетерпением ждал рейс Люфтганза Ганновер — Петербург. Его волнение выдавали пальцы в которых нервно дрожала сигарета, он так давно этого ждал…
Он являлся целостной личностью, с высокой «Я-кон-цепцией», он знал что такое стать значительным и быть оцененным по достоинству. Для него не существовало бо-лее важной черты чем твердая решимость. Он всегда был готов достигать свои цели, преодолеть тысячу препятствий и победить несмотря на неудачи. Мир спешил вокруг него, еще в детстве он смотрел на ночное небо и понимал что да-же кажущиеся безмятежными звезды, мудрые и вечные ле-тят вперед и спешат скрыться за тающими горизонтами. В жизни его друзей наступал момент когда им хотелось чего-то менять и они меняли свою жизнь.
Он был увлеченным человеком, одержимым оригиналь-ными идеями и преисполненным энтузиазма, он всегда стремился к покорению своих невероятных вершин. Он стремился жить счастливо, комфортно, иметь любимых, хо-рошую работу, хороший дом, хорошую семью, отличных и надежных друзей и этот список можно продолжать до бес-конечности. Он менял свои мысли, жизнь это не то что про-исходит вокруг, это то что происходит внутри. Он менял отношение к себе, у него менялось отношение к окружаю-щему миру, и у окружающих его людей менялось отноше-ние к нему. Вкус успеха это как вкус лимона, думаешь о нем и рот наполняется слюной.
Он боролся со своими страхами и избавлялся от неуве-ренности. Он знал на что он способен, и у него не было не-достатка в побудительных мотивах.
Он вырабатывал в себе черты лидера и не мог иначе, это помогало ему эффективно справляться со своими задачами. Он знал что наиболее отчетливый признак способности быть лидером это умение быстро принимать решения и все-объемлющая готовность нести за них ответственность. Он никогда не склонен был винить в своих неудачах окружаю-щих, он знал что только он ответственен за все что с ним происходит, происходило и произойдет, поскольку его внешний мир являлся зеркальным отражением его мира внутреннего.
Он хотел быть совершенным, и в своем стремлении к совершенству он порой заблуждался в приоритетах. Но он знал что живет не в мире фантазий, а в окружении полити-ческой и экономической реальности. Желание ставить зада-чи и достигать цели выгодно отличало его от других. Им двигала вера, желание, воображение и настойчивость, лишь эти ингредиенты двигали его к целям.
Он культивировал в себе здоровые амбиции, целеуст-ремленность, желание менять свою жизнь, позитивные взгляды, уважение к себе и любовь к окружающим. У него поднималась самооценка и желание стремиться вперед ста-новилось основополагающим фактором его бытия, он не хотел видеть перед собой закрытые двери. Он часто наблю-дал вокруг себя людей, от которых он торопился дистанци-роваться, они не склонны были достичь ничего существен-ного в этой жизни. Одни не делали того что должны были делать, другие делали лишь то что должны были делать. Он всегда прилагал усилия и делал больше того что было нуж-но и что был должен. Он также как и они вырос в России, в мире неодобрительного отношения к проявлению чего-либо личностного и индивидуального, и ему также трудно было заставить себя принимать решения и двигаться к целям, которые не даются легко. Когда-то он читал Генри Форда, который сказал: «Если между вами и вашей целью не существует препятствий это не цель, а временное занятие».
Часто в достижении своих целей он натыкался на непо-нимание окружающих и их нежелание разделить его взгля-ды «Wir sind gewohnt, das die meschen wehronen, was sie nicht verschteen» (Мы привыкли, люди часто издеваются над тем, чего они не понимают.)
Судьба нечасто преподносит шанс на тарелочке, но и этим шансом людям часто мешает воспользоваться лень. Черчилль сказал: «лень движется так медленно, что ее все-гда догоняет бедность». Провидение или Всевышний всегда протягивает нам руку помои, но и эту руку мы отвергаем. Есть хорошая немецкая притча: Сильное наводнение, пастор сидит на крыше католической церкви, вода поднялась до окон. Подходит лодка — «Пастор, садитесь, мы довезем вас до брега», — говорят ему. «Нет, меня Бог спасет»,  — отвечает он. Вода тем временем достигла крыши, тут же подходит вторая лодка. «Пастор, садитесь, в нашей лодке найдется место для вас» — он также отказался. Вода поднялась ему до подбородка и третью лодку подошедшую к нему он отправил восвояси… Утонул пастор, попал в рай и попросил аудиенции у Господа. «Господь Всемогущий, за что же ты забрал меня, ведь я тебе так верно служил? На что Господь ответил ему: «Вот ведь незадача, я посылал тебе в помощь три лодки, ты отказался, и я подумал ты сам желаешь сюда попасть!..».
Алексей старался увидеть и признать те возможности, открывающиеся перед ним которые посылал ему Господь. «Все хотят попасть в рай, но никто не хочет для этого уми-рать».
Порой ему казалось что он стоит в огромном пустом за-ле и слушает то что говорит, он слушает себя. Он не слы-шит аплодисментов или свиста, он готов и к тому и к дру-гому, но он поднимает голову и видит себя в абсолютно пустом зале. Он один и нет никого вокруг, все это время он говорил, а его никто не слышал. Кое-что из того что он только что сказал он помнил, эхо его голоса уносящееся под потолок всё еще несет обрывки слов в никуда, в пустоту. Он говорил в полном одиночестве и для себя, вот так всегда пытаешься докричаться, а тебя никто не слышит…
В пустом зале было слышно как бабочка бьется о стекло, у нее есть цель, и она хочет на волю, главное что у нее была Цель. Он будет той лодкой которую посылает ей Господь, он открывает ей окно и она улетает, теперь он дарит ей шанс начать все сначала и возможно она встретит свою судьбу…
Последние два года Алексей посвятил изучению собы-тий 1941-44 гг. в Карелии. Его интересовала судьба 6-й Горноегерьской дивизии «Норд», парни из элитных войск «Эдельвейс». Он тщательно готовился и организовал экспе-дицию за тысячу километров от Петербурга в район Кес-теньги, чтобы своими глазами увидеть эти места, проник-нуться необычайной мистикой этой пропитанной кровью земли. Экспедиция прошла удачно, впечатлений было хоть отбавляй, он оставил этой земле частицу своего сердца. Те-ма всецело овладела им, и он с присущей ему энергией за-нялся поисками ветеранов этой дивизии в Германии и Нор-вегии. Он всегда для тех кто знал его, был человеком кото-рый источал уверенность и твердость в выборе пути. Сотни часов просидел он склонившись над картами, изучая весь путь пройденный дивизией… И вот сейчас он ждал рейс из Ганновера и был счастлив этому моменту…
Алекс Крюгер и Отто Ланге, двое седых немецких ту-ристов, весьма преклонного возраста, бодрым шагом шли по коридору ведущему от Боинга в здание аэропорта, они улыбались и оживленно переговаривались о чем-то. Пройдя процедуру регистрации и забрав с конвейера сумки они вышли в здание аэропорта. Алекс заметил в руках мило-видной девушки табличку с надписью на немецком языке «Karelia». Так было условлено заранее и они подошли улыбаясь к девушке, она по-немецки приветствовала их. Алексей стоял рядом и с удовольствием жал руки гостям из далекой и загадочной Германии. Девушка бойко разго-варивала с ними и переводила Алексею, дорога в город за-няла немного времени. Алексей предоставил им пустую, но комфортно обставленную квартиру в доме на Маяковской. Они поблагодарили за предоставленную возможность расположиться в домашних условиях, но деликатно отказались. Они разместились в отеле Novotel, который находился совсем рядом. Вечером Алексей зашел в гости и достав из пакета котелок подал его Алексу. Ветеран Эдельвейса с удовольствием покрутил его в руках, но по-том подумал и протянул его обратно. Алексей недоуменно взглянул на старика;
— Pas ist meine geschenk (это мой подарок).
Благодарный и удивленный Алексей восторженно пожал ему руку, и сказал: Danke schon.
Отто протянул Алексу сверток, Алекс развернул, на ла-дони у него лежал кованый нож из дамасской стали — Und es ist meine geschenk — сказал улыбающийся Отто. Момент был чрезвычайно трогательный, ветераны достойно по-немецки поблагодарили его, эти минуты для Алексея стали больше чем десятилетие…
Все началось два года назад, после того как Алексей серьезно увлекающийся историографией Второй Мировой войны вернулся из поисковой экспедиции в Карелию. Ка-рельская тайга свято хранит тайны войны, обросшие мхом валуны закрывают от глаз бойницы дотов. Когда-то здесь пулеметы изрыгали смерть, горячие пули впивались в тела и над тайгой слышался стон. Остывающие тела падали на снег, горячие гильзы остывали на холодном снегу. перво-зданная тайга не меняющаяся тысячелетиями покрывала мхом все следы человеческого вторжения.
Брызги света метались по еловым и сосновым ветвям и исчезали в дымке поднимающейся ночью над темными во-дами озер…
Алексей заметил между скал темный вход и с трудом протиснулся туда, немецкий полуобвалившийся блиндаж, бойницы смотрящие на три стороны, ржавые панцирные кровати. Много интересных мелких вещей…, а на краю бо-лота он поднял немецкий котелок на котором готическим шрифтом было написано «Aleks Kruger. div.    «Nord».
— «Немецкий тезка, — подумал Алексей. — Может он еще жив этот Алекс Крюгер. Живет себе такой счастливый немецкий пенсионер в Германии, улыбается своими фарфо-ровыми зубами, летает на Рождество на Атлантику и вспо-минает свою фронтовую молодость. Какое трагическое от-личие от русских ветеранов, влачащих свое жалкое сущест-вование и получающих от государства нищенскую пенсию».
Неотступная мысль найти хозяина котелка целиком ов-ладела Алексеем, он просто чувствовал что поиски нужно продолжать. Несмотря на то, что ничего не складывалось, он не терял надежды на успех, чувствуя с Алексом некото-рую необъяснимую внутреннюю взаимосвязь. За два года интенсивных поисков через интернет, ему написал сын ве-терана Алекса Крюгера, служившего в 6-й Горнострелковой дивизии «Норд» и воевавшего в русской Карелии. В данное время он проживал в старинном немецком городе Ганновере. Из Карелии он был переброшен с отступающими войсками в Германию, воевал с союзническими войсками, потом остатки их дивизии после объявления капитуляции сдались в Баварии американцам. Затем плен и послевоенная мирная жизнь от которой он уже отвык…
Он как и все фронтовики прошедший кровавые поля этой долгой войны и оставшийся в живых попал в совер-шенно другую Германию. Он находился в лагере военно-пленных в Дахау, затем его перевели в Цифферхаузен. Аме-риканское правосудие неотвратимой стеной навалилось на полуголодных и морально истощенных солдат. Комиссия Сената США рисовала их кровавыми чудовищами, обвиняя их в том что они воевали за свою страну. Трудно было найти того чья вера в Германию не пошатнулась. Когда-то они были высшей элитой, теперь их незаслуженно втапты-вали в грязь заставляя отказываться от того во что они свято верили.
Американская и английская авиация выжгла бомбами половину Германии вместе с мирным населением, а суду предавали простых немецких солдат. Те кто все последние годы прятался чувствуя за собой вину перед государством, сегодня плевали в лица солдатам своей страны. Они были беззащитны перед этим предательством, у них уже не было оружия, у них была лишь их гордость, и с этой гордостью в сердце они готовы были идти на эшафот…
Долгое привыкание к мирной жизни в послевоенной Германии разделенной на две части американцами и рус-скими. В этой новой Германии уже не было ничего общего с величием Третьего Рейха. Он вырос в Рейхе, был членом Гитлерюгенда, и его не учили мирной жизни, его обучали как и всех его сверстников тому, что вокруг его благосло-венной Германии одни враги и их надо уничтожать. Везде и во всем был идеальный порядок, сверхсовершенное госу-дарство, самый счастливый народ, и самый великий Фюрер Адольф Гитлер, посланный Провидением для возрождения германского духа. Исчезла безработица, устранена преступ-ность, все получили жилье, никто не сидел без дела. ферме-ры получили государственные дотации на развитие земель, промышленность возрождалась. Германия двигалась к вой-не но никто не хотел этого замечать, все были счастливы и рады новой жизни.
Каждый мальчик Германии хотел быть достойным памя-ти воинов-крестоносцев. Все их детство было подчинено службе и совершенствованию духа и тела. Они изучали труды монаха цистерцианского монастыря Йорга Ланца фон Либенсфельса, который хотел вернуть Великую Германию в патриархальный и прекрасный мир прошлого, в котором народом правит наследная аристократия. Его последователем был Гвидо фон Лист изучающий древнюю немецкую историю. Славные видения германско-прошлого приносили священные знаки-руны, с помощью которых можно было возможность молитвы Вотану, древнему арийскому Богу. Германцы утратили свою арийскую кровь поскольку их кровь была смешана с недочеловеками и сейчас нужно устранить это проклятие Богов. Германия Третьего Рейха стала государством-орденом, пронизанным строгой иерархией, военно-религиозное государство. Высокий духовный мир и мировое господство и окончательная победа над странами рабов.
Мальчики засыпали и им виделся во снах звон мечей и топот копыт. Они разжимали руки своих погибших друзей, вынимали оружие и бросались в бой, они были воинами Священного Грааля. Они больше не верили в Христа, они поклонялись древнему германскому язычеству. Они мечта-ли о великих битвах чести, доблести, мужестве и подвигах, в них была арийская воля к победе, ради высшей цели, по-беде арийского света над тьмой, и мальчишеский максима-лизм увлекал их вперед.
В каждом арийце течет древняя кровь богов и они долж-ны бороться за чистоту арийской расы и крови. Они, воины Креста и Меча, буду нести благо арийской миссии темным необразованным народам неспособным к самоопределению. Они изучали евгенику, науку изучающую улучшение человечества. Замечено что ученые, умные люди, с достойной родословной, ценные для общества и человечества в целом утрачивают природные инстинкты продолжения рода. Их семьи имеют мало детей, они заняты карьерой, своим положением в обществе, улучшая свой духовный мир. Плодятся бедные и неполноценные люди имеющие для общества малую ценность. Таким образом цивилизованное человечество деградирует и грядущее арийской расы всецело принадле-жит евгенике. Тысячелетний Рейх культивировал создание Людей-Богов, и именно они должны были занести тевтон-ский меч над врагами Рейха. Парни из Гитлерюгенда значи-тельно выделялись среди своих сверстников, они мечтали попасть в элитные войска поскольку они были людьми высшей касты…
Но после войны полуразрушенные города которые под-вергались американским бомбардировкам, мирная жизнь казалась еще кошмарней чем война. Неспроста немцы в во-енные годы горько шутили — «Наслаждайтесь войной, мир будет еще ужасней». Он вспомнил что в одном из боев он потерял котелок, который был подписан им. И то что коте-лок нашел какой-то русский парень привело его в восторг и обсудив все детали, он согласился ехать в Россию. Русский парень из Петербурга Алексей обещал доставить их в Каре-лию и предлагал вновь увидеть те места где они воевали и теряли друзей.
________________________________________

 «О послевоенное время моей жизни! Однажды спустилось также и мое счастье в долину искать себе пристанища: тогда обрело оно эти открытия, гостеприимные души…

Ницше. «Так говорил Заратустра»

Солнечные лучи вторгаясь в древнюю карельскую тайгу сквозь дымку тумана, нежным теплом наполняли остывшую за ночь землю. Автобус и джипы свернули с шоссе ведущего на Мурманск. Песчаная лесная дорога щедро усыпанная камнями петляя между соснами уводила в неизвестность. Проехали около десяти километров, переводчики на норвежском и немецком языках обсуждали с туристами великолепие карельской природы. Гуннар смотрел в окно, он знал эти места наизусть, он видел знакомые скалы, с тех пор почти ничего не изменилось. Автобус выскользнул к озеру посреди которого стояли несколько островов, туман стелящийся над водой отрывал отражение на воде и казалось острова плывут по воздуху. Он толкнул в плечо заснувшего Юнаса своего друга из Норвегии и показал Алексу Крюгеру на озеро. Они попросили остановиться, успокаивая в себе нервную дрожь достали сигареты и закурили. Норвеги взяли с собой семьи и вся эта пестрая компания обрадовано выходила на берег озера. Кто-то пошел в кусты, остальные направились к озеру, осторожно ступая по камням. Учитывая то что средний возраст туристов составлял около восьмидесяти лет путь по камням к озеру для них был чрезвычайно сложным. Молодежь залезла на огромные валуны, безмятежная гладь озера с абсолютно прозрачной водой да-вала возможность любоваться подводными камнями на по-луметровой глубине возле берега.
Гуннар позвал друзей, они подошли, переглянулись и молча закурили, молчание было долгим и пронзительным. Четыре норвега и два немца смотрели вдаль. Переводчица подошла к ним: «Ну как вам нравится этот прекрасный ландшафт?», — спросила она с профессиональной улыбкой, но заметив слезы на глазах этих парней недоуменно остано-вилась.
— Такая тишина здесь была не всегда, — сказал Юнас. — С утра до ночи взрывы, выстрелы, крики, падаю-щие мертвые тела. Мы воевали в этих местах, вон на том левом берегу находятся наши блиндажи и окопы. Там мы теряли своих друзей и убивали врагов. Это та земля, кото-рая пропитана нашим п;том и нашей кровью. Мы все одно-полчане и мы единственные кто сегодня еще остался в жи-вых. Нас сегодня уже только шесть, а была 6-я Горнострел-ковая элитная дивизия Норд. Мы были лучшие из лучших, нас выбирали в Норвегии и Германии по очень жестким критериям. Мы тогда были очень молоды, и мы были полны амбиций. Мне было девятнадцать лет, у меня была любимая девушка, сейчас она моя супруга, у нас два сына, четверо внуков и я благодарен Господу что она со мной…
Отто достал отделанную кожей охотничью фляжку с коньяком и передал друзьям, все сделали по глотку. Отто продолжил рассказ: — Да, тогда мы были горды, что попа-ли в элитную дивизию, мы прошли великолепную военную подготовку. Среди нас были австрийцы и баварцы, приро-жденные лыжники выросшие в Альпах, что значительно помогало нам зимой в этих местах. Правильным было бы сказать что мы меньше вели наступление, и сотни боев но-сили оборонительный характер. Нас разместили в этих ле-сах и мы целыми днями били кирками в каменистую почву, копали лопатами стрелковые ячейки и окопы. Таскали огромные камни, валили сосны и строили блиндажи, с пу-леметными гнездами. Мы стояли вон на той высоте, рус-ские наступали через болото и пулеметный и минометный огонь выкашивал их всех. И так было день за днем, русских становилось все больше, а нас все меньше, но мы были стойкими бойцами.
Хотя мне до сих пор непонятно зачем мы и русские сол-даты гибли здесь, за что, за эти сосны и болота. Когда идет война надо захватывать города имеющие стратегическую и промышленную ценность. Взятие вражеского города это шаг вперед к победе, а оборонительные бои на вражеской территории среди лесов, озер и болот, когда твоя боевая за-дача просто сбивать атаки имеют сомнительную ценность. Получалось, что мы не нападали, а защищались. В этом районе были построены склады, пекарни, выстроена такая инфраструктура которая конечно же давала нам возмож-ность нормально питаться и существовать. Боевая задача выйти к мурманской дороге была понятна, но зачем здесь в забытых Богом болотах на краю земли сидеть несколько лет, укреплять позиции и отстреливаться от нападающих большевиков…
Укрепрайон длинной линией окопов и стрелковых ячеек выдолбленных кирками среди камней, тянулся среди вековых сосен вдоль береговой линии огромного древнего озера, одного из сотен таких же посреди этой древней финской земли. Вода из-за бьющих родников была необычайно прозрачна и холодна. Парни были молоды и полны сил, разгоряченные тяжелой работой по строительству блиндажей они бежали к озеру и дурачились в холодной воде. Ночью, когда всходила луна, она отражалась в тихих и темных водах и ее отражение казалось лежало на дне озера. Вода будто светилась изнутри, этот оптический эффект впечатлял своей необычностью. Они назвали это озеро «Mondsee» (Лунное озеро).
Алексей предложил устроиться большим лагерем на бе-регу этого озера. Одни начали разводить костры, другие поставили палатки, на мангалах жарились шашлыки. Ветераны сидели у костра и вспоминали прошлое, подошла жена Юнаса, она улыбнулась: — Он у меня когда выпьет, всегда хвастает, каким он был молодым, отважным и краси-вым, — все засмеялись. Она поцеловала его в щеку, посмотрела ему в глаза: — А ведь ты все еще мальчишка…
Провозглашенный тост за любимых женщин был принят к общему удовольствию. Вечернее небо слегка отсвеченное нежной пеленой заката любовалось своим отражением в тихой озерной глади, ветераны вновь наслаждались великолепием карельской белой ночи. Потрескивали дрова в костре, пламя жадно лизало сухие сосновые бревна. Все как раньше, они снова здесь у костра, кругом древняя тайга погруженная в вековую тишину, великолепие белой ночи восторгает, солнце не садится, лишь коснется слегка верхушек сосен и уже снова поднимается. К этому нельзя привыкнуть. Белые ночи — незабываемое зрелище.
Сын Гуннара поймал на спиннинг щуку и двух крупных окуней, запах ухи наполнил поляну. Звучали тосты на нор-вежском и немецком, во славу воинского братства, воспо-минания каких-то друзей и курьезных случаев связанных с ними. Чувствовалась мистическая связь с этими скалистыми сопками и озерами. Здесь повсюду под камнями и мхом среди вековых сосен лежат их друзья и они приехали сюда почтить память о них.
Уха была готова и все под коньячок и водку наслажда-лись блюдом. Двое уже спали в палатке и над ними посмеи-вались. Они вспоминали те времена, когда они еще жили со своими родителями. Хейхо работал в книжном магазине, расставлял по полкам книги, продавал их и будучи очень застенчивым краснел когда в книжную лавку заходила де-вочка из соседнего дома, звали ее Инге. Она впервые заго-ворила с ним о поэзии и он долго не мог вымолвить ни сло-ва наслаждаясь тем что стоит рядом с ней, и слышит ее го-лос… Георг работал на лесопилке, ему льстило что он наравне со взрослыми сталкивал вниз бревна огромным же-лезным крюком. Зажимал в;ротом на тачке и толкал бревно по рельсам к пилораме, так было день за днем и год за го-дом. Ахти уходил на рыболовном сейнере в море и пять дней выбирал рыбу из невода, неоднократно попадал в шторм. Они возвращались в порт, трюмы были наполнены рыбой и чайки махали им крыльями вслед. Он уже был же-нат, у него подрастала дочка, жена всегда встречала его на пирсе, и к счастью она дождалась его с войны. На войне они часто вспоминали свою юность и эти воспоминания созревали их в заледенелых окопах.
Отто Ланге работал в кузнице деда. Он был потомствен-ным австрийским кузнецом и гордился этим. Они ковали охотничьи ножи, дед охотно передавал ему свое искусство. Ножи с клинками из многослойной дамасской стали в ис-полнении Отто отличались весьма качественной отделкой, деду было чем гордиться. Отто придавал им внешний вид возрождая классические формы старинных немецких охот-ничьих ножей.
Многовековые традиции кузнечного искусства давали возможность любоваться таинственным и неповторимым шармом клинков с личным клеймом мастера. Кованные вручную ножи и топоры наполняют современный мир мис-тической связью с туманными временами древнего мира. Таким ножом резали хлеб, разделывали на охоте тушу зверя и использовали в качестве боевого ножа в кровавой битве. В век развитой металлургической промышленности, кованные ножи и топоры чрезвычайно харизматичны и выгодно отличают их владельца в среде охотников и гурманов этого направления. Для коллекционеров они с дедом ковали тевтонские мечи и арабские сабли.
Цивилизация развивается, сметая на своем пути ветхие строения туманного прошлого, современные самолеты и поезда мчатся вдаль, человечество спешит развиваться, соз-давая новее технологии, а в это время в маленькой кузнице у наковальни и горна стоит кузнец и смотрит на раскален-ный добела металл. Только в руках кузнеца металл стано-вится мягким и податливым как воск, только когда капли пота падают на него, он становится поистине живым и на-полняется энергией мастера. Кузнец сметает границы вре-мен, он погружается в другую реальность. Он смещает дей-ствительность и дарит возможность перенестись в пучину веков и стать обладателем кованого ножа, в котором зало-жена энергетика рук кузнеца. Он приглашает идти с ним вперед в прошлое… Дед уходил из кухни домой, Отто оста-вался, ночью работалось более творчески, он раздувал ме-хами горн, он ковал розу, он хотел подарить ее своей люби-мой девушке. Когда-то дед подсказал ему этот сюжет из своей молодости:
— Обычная роза завянет через три дня, кованая роза бу-дет с горечью напоминать ей о тебе если она не выйдет за тебя замуж, — шутил дед.
Хельга с удивлением приняла на Рождество этот восхи-тительный подарок и даже до крови уколола палец об ост-рый металлический шип. Роза была выполнена с необычай-ной реалистичностью и отец Хельги, пастор местного при-хода, не просто пригласил Отто на Рождественский семейный ужин, но и за ужином попросил сделать в кирху три розы чтобы разместить их у ног Христа.
Они были вместе два года и Хельга проводила Отто в школу подготовки горных егерей в Клагенфурте. Она сама состояла в «Союзе немецких девушек» и они часто звонили и писали друг другу письма. Они были молоды и наивны, они были наполнены мечтами, и они думали что так будет всегда. Война ворвалась в их жизни и навсегда все измени-ла, но именно это тяжелое, наполненное смертью и лише-ниями, страданиями и ожиданиями время они вспоминали как самое лучшее из всего что с ними произошло.
________________________________________

Ноги утопали во мху по колено, ветки хлестали по лицу и цеплялись за рюкзаки, по спине лился пот, досаждали ко-мары, от укусов которых горело лицо. Лопаты и металлоде-текторы оттягивали руки, рюкзаки за спиной набитые не-мецкими и норвежскими касками не делали этот путь лег-ким. Навигаторы указывали путь и это делало движение осмысленным. Поисковый отряд из трех человек, они работали в тайге, основной задачей на эти два дня являлся поиск погибших красноармейцев и вынос остатков из тайги к братской могиле, для последующего торжественного захоронения. Да и коллекционеры охотно скупают все немецкое, особого богатства не наживешь, но важен и интересен сам процесс поиска.
Помимо трех немцев, что было огромной удачей, нашли возле болота останки пяти красноармейцев, они лежали у огромного камня поросшего мхом и ягелем, в касках, шинелях и ботинках. И собрали в мешки и выносили с со-бой, нужно будет сдать отрядникам, они увезут на захоронение. На безымянном пальце правой руки Сергея красовалось кольцо из серебра снятое с одного из найденных немцев на котором было написано «Nord  ». Крайне ценная находка для поисковика, на черном рынке что называется с руками оторвут, но продавать такое кольцо настящему гуману не придет и в голову. Они вышли на лесную дорогу, сняли рюкзаки и сели отдыхать, ветер принес запах дыма от костра.
— Кто-то костер жжет у озера, — сказал Сергей.
— Нормально, сигарет стрельнем, да чаю напьемся, — дополнил Андрей.
По дороге идти было значительно легче, после пяти ки-лометров по торфяным болотам и непролазной тайге. В просветах между соснами показались высокие отвесные скалы, у подножия которых плескались волны озера. На по-ляне стояли джипы и у костра сидела группа людей.
Парни подошли и поздоровались, сняв с себя рюкзаки они угостились сигаретами и закурили. Их насторожили очень внимательные взгляды четырех пожилых мужчин, которые с интересом разглядывали их. Парни были в не-мецкой форме только вместо оружия — лопаты и металло-детекторы. Гид поговорила с парнями и перевела иностран-цам что они занимаются поисками останков русских бой-цов, но часто находят и немецких солдат. Гид сказала, что эти люди преклонного возраста немцы и норвеги, и они воевали здесь. Сергей удивленно посмотрел на них, при-встал и спросил торопливо: «Sie aus diwision Nord?» и пока-зал руку на которой красовалось кольцо. Седой старик по-смотрел ему в глаза и поднял руку на которой было такое же кольцо… Стало тихо, все обернулись и посмотрели удивленно друг на друга, это был трогательный и проник-новенный момент истины, они подошли и обнялись как старые друзья. Ветераны увидели в этих молодых парнях себя… Гид обрадовавшись увиденному торопливо сбиваясь и путаясь от волнения начала переводить:
 — Вот там наверху два блиндажа и зигзагообразные окопы возле озера у двух огромных скал — видели?
— Точно есть, там мы лазили.
— Это мы строили и копали, — сказал седой ветеран.
— Видели болото перед высоткой, которое пересекает быстрый и глубокий ручей? В этом болоте под толщей мха, лежат русские солдаты в пять, а то и в десять слоев, их там многие сотни, поднимите их, ребята, и похороните достой-но. На это болото выходят бойницы наших дотов, фланги были заминированы, и русские комиссары гнали своих несчастных солдат в атаку на это со всех сторон простреливаемое болото. Шансов у них не было, мы их шквальным огнем из пулеметов опрокидывали, парней бы-ло жалко, это была бойня. Они знали что идут на смерть, они шли по трупам своих друзей, но впечатление было та-кое, что их сзади гнали заградительные отряды. Надо от-метить, что несмотря на то, что мы были элитные ударные части, прекрасно вооруженные и подготовленные, наши командиры щадили нас. Любые действия заранее разраба-тывались и тщательно планировались, хотя большевики вносили в наши планы большую долю экспромта. Конечно, я рад был бы сегодня выпить с русским ветераном, который воевал на  этом участке фронта. Парни дрались отчаянно, их упорству надо отдать должное, но их гнали просто на убой. Внутри этого кольца наверняка есть инициалы бойца, достойным было бы увезти это кольцо в Норвегию или Германию и передать семье погибшего. Назови сумму, за которую ты отдашь мне это кольцо, надеюсь, что она не будет коммерческой. Для меня это будет огромная честь, для семьи не прервется связь с их героем, а для тебя это будет очень достойный шаг.
Сергей переглянулся с парнями, молча встал, снял коль-цо и протянул его старику: «Es ist unsere heiliges pflicht!» (Это наш священный долг!).
Старик взял кольцо дрожащей рукой и посмотрел на внутреннюю сторону — две буквы S.W.
— Я узнаю эти инициалы, это Зигфрид Вальдмюллер, наш связной, который пропал в одном из боев, мы долго искали его, но поиски тогда не увенчались успехом.
— Он погиб в бою как герой, он лежал на краю болота, оружие было при нем, затвор карабина открыт, видимо пуля настигла его тогда, когда он перезаряжал карабин, — сказал Сергей…
Белая ночь, божественная и необъяснимая ласкала воды озера нежными красками неба. У костра шел оживленный диалог, переводчица едва успевала переводить. Немецкий Сергея оставлял желать лучшего, и несмотря на то что он учил самостоятельно каждый день, от волнения он забыл и то немногое что знал. Они пили коньяк и закусывали его добротным шашлыком, потом все дружно улеглись спать.
Еще один день закончился, еще одна фронтовая страни-ца была перелистнута. Древняя карельская тайга хранит па-мять о мертвых и дарит эти воспоминания живым. Так же как в 42-м шумели сосны, волны безмятежно накатывали на берег и разбивались о камни, ручьи впадали в озера и обла-ка проплывали над этой землей, увлекаемые ветром и дале-ким и манящим горизонтом. Тишина опустилась на эту многострадальную землю, и заросшие мхом блиндажи-доты черными глазницами бойниц мрачно смотрели на болота, погружаясь в паутину воспоминаний…
Алекс почувствовал чей-то взгляд, он повернул голову и посмотрел на лес, возле сосны стояла девушка с двумя ко-сами, она молча смотрела на него, потом помахала рукой словно прощаясь с ним и растаяла в темноте леса.
Алекс налил коньяк, поднял руку с рюмкой: «За тебя, милая, спасибо тебе за все…».
________________________________________

Ты идешь своим путем величия: теперь лучшей поддержкой тебе должно быть сознание, что позади тебя нет больше пути…

Ницше. «Так говорил Заратустра»

Алекс и Отто в составе свежего пополнения горно-стрелковой дивизии «Норд» прибыли на Карельский фронт в январе 1942 г. Горнострелковый корпус «Норвегия» дви-гался вдоль Кольского побережья в направлении Мурман-ска, незамерзающий порт. Нужно было овладеть базой Се-верного флота «Полярный» и взять под свой контроль Кольский залив, прорвать советские пограничные укреп-ления и овладеть территорией Ухты, Кестеньги, Лоухи, пе-ререзать Кировскую железную дорогу севернее городка Кемь.
Несмотря на продолжительные и жестокие бои 1941 г. и уничтожение огромного количества живой силы и техники Мурманск взят не был, о чем было доложено Фюреру.
Особое удивление вызывали финские дивизии. Они так жестко и профессионально бились, и так быстро продвига-лись на своих направлениях ударов, что это казалось нере-альным. Немецкие генералы ставили финнов в пример, как нужно воевать за свою идею. В результате ожесточенных боев, финские дивизии выбили большевиков из своего го-рода Виипури, вошли в столицу Карелии Петрозаводск, и затем взяли Медвежьегорск.
Они не ставили перед собой целью бороться с коммуни-стической чумой, они лишь возвращали свои исконные зем-ли, несправедливо отнятые у них Сталиным и загаженные славянами не способными к нормальному человеческому цивилизованному существованию. Финны возвращали свою гордость, и осознание того что они бьются за правое дело придавало им силы. Немецкие солдаты по праву называли финнов братьями по оружию.
Тактика финнов была непредсказуемой и молниеносной, они учли опыт Зимней войны 1939-40 гг. и прекрасно знали, что у русских неисчислимые ресурсы живой силы и со времен Рюриковичей все войны выигрывались только количественным перевесом.
Финны неохотно сидели в окопах, они предпочитали дробиться на штурмовые группы и с разных сторон одно-временно окружать и уничтожать врага. Руководствуясь опытом Зимней войны, они были лучше подготовлены и морально, и материально. Достойные солдаты великой страны Суоми уходили в бой…
На русский фронт стало поступать огромное количество американской и английской техники. Самолеты «Аэрокоб-ра», «Кингкобра», «Тандерболты», «Харрикейны», мощные грузовики «Студебеккер», большое количество продуктов и военных материалов. По лендлизу русские получали то, что сами конечно же создать не могли. Фюрер провозгласил Америку врагом, и приказал уничтожать их корабли и са-молеты. Это казалось невероятным, но капиталистическая Америка помогала коммунистической России.
 Грузы поступали на единственный незамерзающий порт Мурманска, и затем по стратегически важной кировской железной дороге безнаказанно отправлялись на Восточный фронт. Очень важно было перерезать железную дорогу и изолировать Мурманск от страны. Эта миссия была возложена на горнострелковые дивизии генерала Эдуарда Дитля. Плечом к плечу, рядом с немцами шли финские и норвежские дивизии, преодолевая непроходимые леса, скалы, болота и реки.
Русские подтянули в этот сектор несметное количество войск и оказывали ожесточенное сопротивление. Но их солдаты были безграмотны, плохо обучены и слабо вооружены. Зловещая Советская Власть в течение двадцати пяти лет держащая свой несчастный народ в страхе, унижении и нищете, добилась того что он больше напоминал аморфную безвольную, подающуюся дрессировке массу. Бои в лесах имеют определенную специфику, горные егеря умеют воевать там где не пройдет Вермахт.
Мы хоронили своих друзей, мы хоронили убитых нами врагов, и двигались вперед в районы Кестеньги и Лоухи. Война вторглась в вековую тишину этих бесконечных ле-сов, смерть ежедневно принимала свою кровавую жатву. За спиной у нас оставались десятки и сотни могил наших братьев по оружию, порой не было времени скорбеть над ними, нас уже перебрасывали на новый участок. Из-за каж-дого камня, из-за каждого дерева, на нас смотрело лицо смерти, солдаты великой Германии несущие знак Эдельвей-са, навсегда оставались в этой проклятой земле.
Наши солдаты мистическим образом пропадали без сле-да, и мы не строили предположений по поводу происходя-щего. Вокруг происходило столько странного, что мы вос-принимали это как данность, как Перст Провидения. Мы начали с опаской относиться к туману, солдаты уходили и больше не возвращались, туман отнимал их у нас. Пытаясь порой найти всему разумное объяснение, ответов на свои вопросы мы не находили. Иногда в тумане к нам приближались тени, напоминающие очертания человеческих тел, мы стреляли в них… Туман таял и мы находили следы от пуль лишь в соснах и камнях.
Финны знали сущность своей земли, и относились к ней с пиететом, они объясняли все это с точки древних сказаний и легенд. Эти места были прокляты древними шаманами, здесь много пролилось крови еще столетия назад. Как бы там ни было, враги убивали нас, а мы убивали их, эта древняя земля вновь впитывала кровь, колесо бытия вновь делало свой оборот и все повторялось…
Деревни которые впервые предстали перед нами пред-ставляли из себя удручающее зрелище. Несмотря на то что кругом были необъятные просторы прекрасного строитель-ного леса, особого творчества местное население в строи-тельстве не проявляло, все кругом было гнилое, и не подле-жало ремонту, скорее сносу. Перекошенные, повалившиеся заборы, крыши покрытые досками, которые прогнив зияли черными дырами, на некоторых крышах даже был мох и на нем росли кусты. Две петли на воротах считались видимо излишней роскошью, и ворота висели наискосок на одной петле.
Все эти поселения строились бессистемно. Между ними проходила дорога, которую дорогой можно было назвать лишь условно, и то зимой. Летом же это было пространство между хижинами залитое водой. Наша техника успешно застревала прямо посреди деревни даже Sturmgeschutze с трудом могли преодолеть это месиво.
Надворные постройки не поддавались описанию, зали-тые грязью дворы вперемежку с навозом, который они не затрудняли себя далеко выносить были тоже труднопрохо-димы. Недостающие стекла в рамах окон с успехом заменя-ли какие-то грязные подушки. необычайное зловоние на-полняло эти жилища, но туземцы не обращали на это ника-кого внимания. Тараканы и клопы бегали по стенам стайками, крысы и мыши дополняли эту фауну. Все внут-реннее убранство составлял стол из грубосколоченных до-сок, две скамьи по бокам, которые к высокохудожественно-му исполнению отнести было трудно. панцирная кровать с невообразимым количеством матрацев и подушек. Пол был тоже весьма условным понятием, грубообработанные, пло-хо подогнанные доски со щелями, из которых зимой дул холодный ветер. Мы все это фотографировали, и отправля-ли фотографии домой в Германию, ничего подобного наши родные конечно же не видели, о чем они восторженно писали нам в письмах.
Основным сюжетом этого обиталища была огромная печь, которая пожирала невероятное количество дров преж-де чем начинала отдавать тепло. Сверху на ней был устроен лежак с какими-то тряпками, и все это невообразимое гряз-ное и вшивое семейство, долгими зимними вечерами, из поколения в поколение, размещалось наверху и читали странные карельские сказки. Их сказки и легенды были пронизаны мистикой и страхом, все сюжеты были связаны конечно же с местными странными лесами, необычайную внутреннюю сущность которых нам пришлось в дальнейшем на себе испытать. Стоило лишь немного от-биться от группы и ты понимал что ты уже заблудился. Компасы работали с трудом, поскольку большие валуны и скалы содержали вкрапления металлов. Стрелка компаса крутилась как бешеная и поначалу мы списывали это все на мистику.
Дети в этом коммунистическом раю были чрезвычайно грязны, основную часть их одежды составляло то что носи-лось уже кем-то, одежда была ветхой и как минимум на два-три размера больше. Удивляться приходилось как они во-обще переживали такие страшные зимы.
Характерной особенностью таких жилищ было то что все двери открывались внутрь. Поскольку по нескольку дней стояли невообразимые морозы и мела вьюга, туземцы сидели дома на печи и двери порой заметало полностью. Чтобы выйти нужно было открыть дверь и выкопать лопа-той нору через которую можно вылезти на Свет Божий.
Нам, привыкшим жить в цивилизованной Европе, было удивительно что заставляло этих людей жить в таких мес-тах. Они влачили жалкое существование аборигенов, охотились, ловили рыбу, разводили огород, выращивая картофель и другие овощи, и довольствовались малым. С точностью до наоборот, у них культивировалось коммунистическое мнение что они должны быть нищие и это более достойно чем быть богатым. Возможно по-своему они были счастливы, они были самодостаточны, этот примитивный мир из века в век так жил всегда. Эти этнические массы народа, со своим примитивным мировоззрением, были благоприятной почвой для культи-вирования большевизма. Двадцать пять лет правления со-ветской власти показали свое отношение к народу, безмолвные люди-рабы, одетые в рубище, которые и представления не имели о том что может быть как-то иначе.
Мы смотрели на них, а они на нас, ошеломляющее раз-личие двух культур, европейской и славянской. Невероят-ная смесь народностей составляла местные этнические группы, помесь финского этноса, славянского, азиатского и много чего еще, в чем нам трудно было разобраться. По на-туре характера они были незлобливы, сдержаны, и абсо-лютно лишены собственного достоинства. И если бы ком-мунисты не подсылали своих агитаторов, то пожалуй, в по-следующем нам не пришлось бы уничтожать партизанские банды, основную часть которых составляли выходцы из ме-стных селений.
Однажды мы столкнулись с необычным феноменом ме-стного менталитета разогретого водкой и коммунистиче-ской пропагандой. Рано утром в наше расположение влетел снаряд, ударил в скалу и разорвался, осколком был легко ранен один из наших парней. Мы приготовились к отраже-нию атаки, но было тихо. На краю леса был слышен рокот мотора, мы были убеждены что русские подогнали танки. Но было непонятно как они прорвались через сектор мин-ных заграждений. Русские обычно истерично кричат «ура» и бегут толпой на пулеметы, но никто не бежал. Из-за де-ревьев слышался крик, некоторые финны знали русский язык и сказали что какой-то иван кричит невообразимые ругательства, мы недоуменно переглянулись. Вилли Ретт-лингер и еще два человека тихо растворились между сосен. Они осторожно приблизились к дороге и с удивлением об-наружили что пьяный иван на тракторе, привез небольшую пушку времен русской революции. Зарядив один единст-венный снаряд, выстрелил в сектор леса в котором распола-гались наши позиции. То что он был пьян не оставляло со-мнений. За плечом у него висело охотничье ружье, он дер-гал рычаги и пытался развернуть трактор с прицепленной пушкой. Вилли хотел пристрелить этого новоявленного партизана, но трактор направился как раз в заминированный сектор. Наконец он скрылся за соснами волоча за собой пушку, пришлось ждать несколько минут, прежде чем раздался долгожданный взрыв. Взлетели вспугнутые вороны и над соснами поднялся черный столб дыма…
Через несколько дней атаки вновь начались, стояли сильные морозы, которые периодически сменяли метели. Дни были короткие, приходило утро и после обеда сразу наступала ночь, мы теряли чувство реальности происходя-щего. Несколько наших бойцов были отправлены в госпи-таль с обморожениями. Мы прекрасно были обучены вое-вать и выживать в горах, но то что могут быть такие чудо-вищные морозы мы и понятия не имели. Мы с трудом вни-мали в суть происходящего и нам стоило титанических уси-лий научиться воевать и выживать в условиях русской Си-бири. Каждый день приносил новый опыт и знания, каж-дый день убивал и отнимал друзей, каждый день заставлял прилагать невероятные усилия. Глаза отказывались воспринимать увиденное как действительность, этого не могло быть, но это было явью.
Несмотря на чудовищную погоду русские предпринима-ли безумные атаки на наши позиции, им подвезли лыжи и они обрадованные что больше не придется метаться между елок по пояс в снегу, обкатывали их перед нашими пози-циями. Ничего хорошего из этого не выходило, поскольку они то появлялись, то исчезали из поля зрения, предприни-мая жалкие попытки приблизиться к нашим позициям. На дистанции трехсот метров их накрывал снайперский огонь из карабинов и десятки мин разрывающиеся между ними оставляли на белом снегу черные фигуры. Парни из спор-тивного интереса стреляли одиночными из чешского пуле-мета ZB-30. При весьма низкой скорострельности и неудоб-ном питании от двадцатиместного магазина, одиночный огонь из него был на удивление точен и эффективен.
В этот день погиб Греберт Кюльман, молодой парень из Мюнхена. Они сидели у подножия скалы, на которую упала огромная ель. В руках у Герберта был панцерфауст, кото-рым он намеревался уничтожить русский танк. Сомневаясь в успехе он спрятался у дороги слишком близко, когда танк поравнялся с ним, он нажал клавишу спуска и болванка ударила стального монстра в бок. В кумулятивном заряде панцерфауста взрывчатое вещество при соприкосновении с препятствием создает струю высокотемпературной плазмы, которая пробивает в броневой плите небольшое отверстие, и уничтожает все живое внутри башни танка чудовищным давлением газов. Танк замер на месте и горел, люки у него не открывались и никто уже не пытался покинуть этот об-реченный стальной монстр. Герберта убил маленький оско-лок, он не успел ничего почувствовать, осколок вошел под сердце и оно в ужасе остановилось… Бой с пехотой занял еще около часа, парни уходили к своим позициям и окрик-нули Кюлльмана, им ответила тишина. Он сидел возле де-рева, на губах у него застыла улыбка…
Его принесли на санях с линии обороны и положили у блиндажа. Вынимая у него из кармана документы, парни увидели письмо которое выпало на снег. Белый лист бумаги сложенный вдвое, на белом снегу, незаконченное письмо немецкого солдата из далекой России в далекую Германию, недописанное письмо с каплями крови… Командир подразделения штурмфюрер Гильшер пообещал передать это последнее письмо его матери. Сколько бойцов лежит в земле с недописанными и неотправленными письмами в кармане. Сколько строк пронизаны любовью и болью, надеждами и мечтами которые не увидели заплаканные глаза матери или любимой девушки. Сколько их еще будет, все смотрели на запорошенное снегом тело Кюлльмана и думали об этом, каждый думал в этот момент о своем и это было моментом истины, моментом когда все величайшие ценности обесцениваются и становятся вторичными.
«Моя милая мамочка, я сижу в заснеженном и промерз-шем окопе. Снежная буря заметающая все вокруг и закры-вающая от меня белый свет миллионами льдинок сечет мое лицо. Это белый ад, снег как саван покрывает все вокруг. Кажущаяся невозможность выживания в этих диких местах сметается твердой решимостью наших солдат достигнуть победы. Мы смотрим на русских туземцев и удивляемся как эти унтерменши достигают в этих невыносимых условиях высшей степени выживаемости. Невероятная приспособ-ляемость низших существ в природных катаклизмах извест-на. Мороз невероятной силы, не горят даже спички, от не-достатка воздуха ты просто засыпаешь и твое сознание час-то остающееся бодрствовать, порождает нелепые и порой чудовищные картинки. Мамочка, только здесь я ощутил всецело как я люблю тебя и мою прекрасную Германию. Что этот краткий миг по названием Жизнь в сравнении с бесконечностью, в которую мы уйдем. Нас ждет Господь, что может лучше венчать нашу жизнь чем героическая смерть…».
Зима 1943 года была необычайно лютой, морозы замета-ли наши окопы, леса вокруг и трупы врагов. Настало Рож-дество. Во всех блиндажах стояли наряженные елки. Все получили из дома письма и рождественские подарки. Мы пили шампанское и пели песни, каждый в мечтах своих уносился в Германию. Хоть на этот краткий миг наши зале-денелые сердца казалось оттаивали. Праздничный Рождест-венский ужин был восхитителен, Фриц Тента приготовил невероятные блюда. Приятно было видеть радостные лица, парни шутили и пили французское шампанское. Все мыс-ленно были со своими родными в Германии, все читали вслух письма из дома. На войне шкала ценностей смещается и становится важным многое из того, на что раньше не обращали внимание, наивные письма из дома читались с умилением. Те проблемы, которыми жили наши родные восторгали нас, мы так от всего этого отвыкли.
Ганс Штаубвассер сидел как всегда в стороне и рисовал парней, потом он с видимым удовольствием дарил эти портреты и парни радостно отсылали их домой. Возможно кого-то из них завтра уже не будет, он дублировал свои ра-боты оставляя себе по одному экземпляру. Он жадно всмат-ривался в эти лица, лица своих друзей которых нелегкая военная судьба закинула за тысячи километров на край света. Как они изменились за эти два года, он рисовал эти глаза, утратившие былую наивность, они стали совершенно другими.
Рождественские мечты оттеняли действительность, судьба дарила им эти драгоценные минуты. Минута на вой-не длиннее чем вечность, минута на войне либо убивает, либо дарит жизнь. Минута на войне когда ты видишь синее небо ст;ит б;льшего, чем десятилетие мирной жизни. жизнь на войне имеет более глубокий смысл, она более драгоценна, солдат благодарит Бога за каждый подаренный ему день. Мирная жизнь — это жалкое существование, это вечная гонка за мнимыми ценностями, и сомнения в этом лишь нарушают хрупкое душевное равновесие солдата. Солдаты встречали Рождество в промерзших блиндажах, мирная жизнь казалась им такой недосягаемо далекой и они погружались в эти воспоминания…
Часть работ Ганс отсылал домой, после войны он мечтал издать фронтовой альбом своих рисунков «Лица Войны». Его рисунки высланные домой попали в «Берлинер Цай-тунг», внизу была большая статья о горно-егерских соеди-нениях. Газету конечно же прислали в Карелию, и Ганцу было чем гордиться. Он более осознанно, и даже с уважени-ем начал относиться к своему рисованию, он понимал что это теперь нужно не только ему, но и другим людям. Он начал чувствовать свою ответственность перед тем что он делает и как он делает это. Каждый его рисунок был пропитан запахом сосновой смолы, запахом дыма от костра, запахом оружейной смазки и пороховой копотью, запахом пота и крови, запахом Войны…
Художником Ганс стал на войне, никогда раньше он не прибегал к этому занятию, разве что пожалуй только в дет-стве. Однажды он сел на камень в надежде написать домой письмо. Но настроение было отвратительное, в прошлом бою погибло шесть бойцов, и их хоронили утром, похороны были торжественными, но это ничуть не уменьшало скорбь по товарищам. Грустных вестей домой писать не хотелось, а все остальные радостными не назовешь. Незаметно для себя он начал делать карандашом набросок Вильгельма Оберндорфа. Он просто спал и за этим занятием был весьма реалистично запечатлен Гансом на белом листе. Ганс с приятным удивлением обнаружил у себя на белом листе образ друга спящего и видящего сны. Ради шутки он показал Вильгельму рисунок, к просмотру присоединились и другие и большинством голосов набросок Ганса был признан как весьма талантливый. Всем захотелось позировать, последовали настоятельные просьбы повергшие Ганса в смущение, он и не подозревал что бремя славы может быть таким тяжелым. Он был сконфужен и поначалу отказывался, но после второго портрета осознал что ему начинает нравится.
Он как фельдфебель горно-егерского подразделения всю зиму в составе лыжных патрулей обеспечивал разведку и участвовал в непосредственных боестолкновениях в лесу с большевиками. Очень редко ему удавалось пристроиться где-нибудь в теплом блиндаже и посвятить час-другой лю-бимому занятию. По фотографии он нарисовал генерала Эдуарда Дитля. Рисунок был отправлен почтой через штаб адресату. Через две недели пришло благодарственное пись-мо, которое Ганс прочитал перед строем, Эдуард Дитль от всего сердца поблагодарил солдата за столь внимательный подарок. Любимого и легендарного генерала нужно было запечатлеть еще раз уже по памяти, что он и сделал с види-мым удовольствием, затем он отправил рисунок домой, ро-дители были в восторге. С каждым рисунком он открывал для себя новый мир, он погружался в этот параллельный мир и понимал что уже не сможет без этого прожить.
Рождество конечно же закончилось, русские предприня-ли ряд атак, которые не увенчались успехом. Пять линий колючей проволоки значительно гасили энтузиазм напа-дающих, снег был усеян трупами. Весь сектор леса про-стреливался, а манера бегать по лесу без маскхалата неми-нуемо приводила к смерти.
Наши окопы были выдолблены кирками. Почва здесь необычайно камениста и когда ты со всего размаха бьешь киркой летят искры, так что пожалуй можно прикуривать. Огромные валуны покрытые толстым слоем мха летом мы взрывали, а зимой мы нашли хитроумное решение: плавили на костре в ведре снег и обливали этой водой большие кам-ни. Попадая в трещины, вода мгновенно замерзала и лед разрывал эти древние камни на части. Поскольку основная часть нашего подразделения были городскими, эти таинства природы приводили их в неописуемый восторг и они коротали свободное время тем что дробили вокруг все камни.
На наш участок фронта прибыло большое финское под-разделение, они вышли из тайги на лыжах в полном воору-жении и белых маскхалатах. Каждый второй боец тянул за собой сани наподобие металлического корыта, нагруженные боеприпасами и провиантом. Когда они начали выгружаться, мы обратили внимание на ящики с весьма аккуратно упакованными бутылками, в которые была налита жидкость темно-бурого цвета. Мы думали, что это какой-нибудь финский алкоголь, но обрадоваться мы не успели, нам объяснили что эти бутылки начинены зажигательной смесью. Что для горнострелковой дивизии было необычно, поскольку наше оснащение не предусматривало подобного рода вооружения. По своей сути это были ручные зажигательные гранаты. Учитывая дешевизну изготовления и неплохую эффективность в случае правильного использования они оказывались чрезвычайно эффективны против танков и машин противника.
Финны еще в Зимней войне 1939-40 годов успешно при-меняли этот «Kokteil Molotov» против русских танков на Карельском перешейке. В Германии не было такого прими-тивного оружия, но русские и финны массово производили и усовершенствовали это средневековое средство. компо-нентами этого чудо-оружия служили: авиационный бензин, лигроин, керосин, загустителями служили специальные по-рошки или масла.
Еще эффективней были бутылки снаряженные само-воспламеняющейся жидкостью, желто-зеленый раствор с содержанием фосфора и серы. Стоило кинуть такую бу-тылку на моторный отсек танка находящийся позади баш-ни, и она воспламеняла стальной монстр, создавая темпе-ратуру горения до тысячи градусов. Танкисты, выскаки-вающие из люков не выдержав температуры как правило расстреливались в упор. Но поначалу мы с пессимизмом отнеслись к оружию финнов, хотя в дальнейшем мы сами очень эффективно использовали эти бутылки при уничто-жении мостов и танков.
Фронт стабилизировался, русские затихли, видимо опять готовят какую-то подлость, мы уже привыкли к такой их тактике, они чрезвычайно предсказуемы. Наш ук-репрайон тянется на несколько километров, весь сектор обороны пристрелян. В этой русской Сибири весна самое приятное время, отступили холода, еще нет москитов и озера уже вскрылись. Норвеги и финны лучше приспособ-ленные к этим условиям, ловят рыбу и мы уже почти месяц на рыбной диете. Каждый день у нас в меню вареная, жа-реная, копченая и соленая рыба, наверное, мы сами скоро будем похожи на рыб. Наконец-то привезли долгожданный кофе, Тента приготовил потрясающие пироги с клюквой, которая оттаяла из-под снега на болоте и мы наслаждались необычайной фронтовой кухней. Начались весенние ми-грации северных оленей и парни в дозоре добыли и при-несли мясо одного оленя. Лес наполнился запахом жаркого, наше меню разнообразилось.
В свободное время штурмуем высокие скалы с альпини-стским снаряжением и хороним в оттаявшую землю отта-явшие из-под снега сотни трупов русских солдат. Во время зимних боев мы взяли в плен раненого большевика, и от-пустили его с пожеланием чтобы они послали команду для сбора трупов, и вывоза с места боев, но так мы никого не дождались. Трупы заметало снегом и русские успешно ис-пользовали их для прикрытия, для русских солдатская жизнь ничего не ст;ит.
Солнце растопило снег, чернеющие трупы наполнили окружающий пейзаж и трупный запах пополз по лесу, при-шлось заниматься неблагодарной работой…
Одно из самых отвратительных деяний наряду с невыносимыми морозами зимой и москитами от которых не было спасения летом, были разраставшиеся партизанские отряды. Нам приходилось стрелять в гражданских людей, но они стреляли в нас и не оставляли нам шансов на выбор. По закону войны, гражданские лица взявшие в руки оружие являются бандитами и преступниками и подлежат уничтожению.
В составе финских подразделений мы штурмовыми группами выдвигались в сектора леса где размещались бандформирования партизан и уничтожали их. Они не были обучены ведению боевых операций в горно-лесистой местности, то что спасало их, это знание этих лесов и это помогало им разбегаться в разные стороны…
Парни вернулись из очередной штурмовой операции, потеряв трех человек, их могилы остались в глубинах этого бесконечного леса. Они вымылись и сели есть у костра, по-вар Фриц Тента опять глушил в озере рыбу и приготовил невероятные блюда. Алекс, чтобы как-то поднять парням настроение начал рассказывать одну из своих многочислен-ных историй…
— У нас был последний выгодной перед отправкой на фронт, и мы бурно посовещавшись решили отпраздновать этот день в обществе прекрасных фройляйн. Мы зашли в маленький ресторанчик и заказали шампанского, частые тосты во славу Эдельвейс довели нас до нужной кондиции.
Мы вчетвером стояли возле заведения фрау Бремер. де-вочки смотрели на нас в окно и махали ручками, мы были изрядно пьяны и фрау Бремер не разделяла наших желаний, она просто отправила нас восвояси и закрыла дверь перед нашим носом. Но она не учла одного, наш друг Фриц Тента отважный стадвадцатикилограммовый парень был весьма упертый персонаж, в нашей пьесе он очень контрастно смотрелся в форме горнострелковой дивизии, поскольку пошита она была по отдельному заказу. Он не ползал с на-ми по скалам на тренировках, он был наш батальонный повар. Выглядел он так браво, будто все вершины Альп уже покорились ему. Но взор его был уверенно устремлен наверх, он смотрел на окно. Располагалось оно высоко, и туманные перспективы проникнуть в него казались нам весьма сомнительными, но в жалкую минуту наших сомнений Фритц уверенно считал иначе.
— И это, друзья мои, будет моя «первая скала», которую я сегодня намереваюсь покорить, — сказал он гордо.
Он был так пьян, что даже эта речь удалась ему с тру-дом, но надо сказать что мы тоже на ногах держались едва. Мы втроем пытались подсадить его чтобы он ухватился за карниз, но он сам весил как та «скала» на которую он был полон решимости подняться и наши шансы были мини-мальны. В одной руке он держал бутылку шампанского, другой планировал открыть окно.
— Держу, держу! – крикнул он обрадовано.
Что он держит мы так и не поняли, но в следующую се-кунду он сорвался со «своей первой скалы» и полетел мимо нас вниз. Каждый из нас уже мысленно попрощался с ним, он летел на цветочную клумбу, за которой так заботливо ухаживала фрау Бремер. Раздался чудовищный удар и крик: «О святые небеса…». Благо что внизу была не мостовая, а ухоженная мягкая цветочная клумба, которую, по нашему мнению, восстановить уже не считалось возможным.
Мы бросились стремглав к нашему другу, и каждый из нас в сердце своем нес горькое осознание того, что это по-следние секунды когда мы видим его живым. Он лежал на земле среди остатков цветов и… широко улыбался. Держу пари любой другой на его месте уже бы пел «Аллилуйя» на облаках с Апостолом Петром. Радостно приложив остатки усилии мы подняли его.
Несмотря на полет достойный горного орла и приземле-ние похожее на удар лавины, на ногах он держался твердо, и мы зная его характер поняли что этим все не ограничится. Он медленно поднял голову и плотоядно улыбнувшись по-смотрел на вожделенное окно, как кот смотрит на ногу ин-дейки лежащую на столе. Нашим взорам открылся необы-чайной красоты натюрморт, на подоконнике стояла бутылка шампанского. В окно смотрела его «пупхен», ее лицо выражало крайнее недоумение. В ее глазах читались два вопроса, каким образом шампанское попало на подоконник и как его взять если окно открывается наружу.
Фритцу Тенте казалось грозило сегодня остаться без шампанского и без ночи наполненной любовью, но все кто так подумал глубоко заблуждались, в Эдельвейсе нет пар-ней которые легко сдаются. А уж если речь заходила о Фритце Тенте то надо было знать что следующий его шаг к цели будет кровавым. Если, как утверждал Дарвин, мы все произошли от обезьян, что к горным стрелкам наверное имело какое-то отношение, то наш парень произошел от мамонтов. Он решительно направился к дверям, причем вектор его движения после нескольких шагов чуть изменился и он снес ветхий заборчик как танк стебли кукурузы. легким движением плеча дверь разделяющая его с мечтой была снята с петель, и он исчез в чреве здания. Нам пришлось отдать из карманов все наличные деньги, и залезть в долг, чтобы найти с фрау Бремер хоть какой-то компромисс. Но на этом наши приключения не кончились, это была не та ночь которую можно было назвать «пронизанной тишиной».
Около полуночи раздался страшный треск, что-то рух-нуло на втором этаже и все стихло. Отто Ланге в одних тру-сах преодолев несколько ступенек ворвался в комнату. Его взору предстала уморительная картина, сложившаяся попо-лам кровать, наш отважный герой и «покоритель вершин» Фритц Тента с голой задницей и испуганное личико его «пупхен» придавленное им, наверное он пригвоздил ее сво-им членом к полу. Бьющийся от хохота в истерике Отто вскочил из комнаты и свалился вниз головой с лестницы. Результатом его полета была куча синяков и трещина в реб-ре. Вот такие парни служат в Эдельвейсе, наполненные стремлением к покорению вершин и не ищущие легких пу-тей…
Когда Алекс закончил свой рассказ все уже закатыва-лись от хохота, и даже добряк Фритц Тента, который был сегодня героем дня и надо отметить ему это нравилось…
Трепетные воспоминания о доме, на какое-то время за-слоняли собой гнетущую действительность. Финские и норвежские солдаты охотно ездили в отпуск, три недели мирной жизни, когда в тебя никто не стреляет и тебе не нужно никого убивать, были Благодатью Божьей. Немецкие солдаты были конечно же лишены этой возможности, их наполняло желание победить и готовность закрыть от пуль своего друга. Мы ежедневно получаем данные разведки, если сами не идем штурмовой группой в какой-то сектор чтобы определить силы русских, их численность и расположение.
Но последнюю неделю разведка не требуется, русские лезут почти круглые сутки, не считаясь с потерями. Нас все меньше, а их все больше, иногда мы атакуем и доходит до рукопашных схваток. Бои носят переменный характер, се-годня у нас погибло два человека — Эрих Грашер и Гебхард Лангендорф, мы хороним их с почетом и оплакиваем. Русских погибло значительно больше, последний бой был особенно жестоким. Они видимо всерьез разочарованные своими неудачами решили во что бы то ни стало взять наши позиции. С дикими криками они бежали не считаясь с потерями, Пулеметы буквально захлебывались, но они приближались лавиной. Потом в них полетели десятки гранат и эта лавина была остановлена, последних отступающих добили из стрелкового оружия. Весь день ушел на то чтобы копать ямы и собирать в них трупы иванов, все их оружие мы при-несли и сложили огромной кучей возле блиндажа.
Необычайно тихое и солнечное утро, со скал видно как ночной туман стелящийся над тихими водами озера уносит-ся легким ветерком. Туман тщетно цепляясь за камни, от-рывается и уползает к горизонтам озера. Русские уже не-сколько дней не предпринимают никаких атак, видимо опять скапливаются где-то в лесах, комиссары сгоняют ста-да — огромное количество солдат-рабов одурманенных пропагандой и оглупленных своей скотской жизнью.
С ночного караула приходит вечно сонный и вечно всем недовольный австриец Отто Ланге. Он из города Клаген-фурт, что находится в живописной Каринтии. Это край веч-нозеленых лугов и вечнозаснеженных Альп. Почему-то он считает, что это лучшее место на земле, с презрением отно-сится к жителям Вены и Берлина и вообще ко всему сто-личному. Он их считает непроходимыми тупицами и вряд ли у кого есть шанс даже обладая недюжинным красноре-чием переубедить его. Исключение он делает только для своего лучшего друга Алекса, они знакомы еще со времен Аншлюса, когда Австрия вошла в состав Рейха, это он при-вил Алексу, коренному жителю большого города Ганновер, любовь к горам. Он вырос в Альпах и всех кто не умеет ла-зить по скалам с альпинистским снаряжением называет аль-пийскими коровами.
Название «Каринтия» имеет кельтские корни и означает «Страна друзей». Край высоких гор, на вершинах которых дремлют облака и растет цветок Эдельвейс. Край озер, в которых тонут звезды ночного неба. Отто считает что между Хайлиген-Блутом и Нассфельдом, между Бад-Кляйн-Кирхаймом и Мелльтальским ледником, живут счастли-вейшие и достойнейшие из смертных. Озеро возле которого находятся наши позиции, напоминает ему его родные Вер-терзее и это отчасти спасает его от депрессии. Несмотря на его вечное ворчание по поводу и без него он всегда поде-лится последним куском хлеба.
Когда в Клагенфурте открыли юнкерскую школу он не-медленно поступил в нее и окончил ее блестяще. Горно-егерские подразделения размещались в предгорьях Альп. Солдаты, в обстановке приближенной к боевой тренирова-лись преодолевать скальные выступы и вести бой в горной местности. Поскольку основная часть набиралась из мест-ных парней, которые практически выросли в этих горах, задания они выполняли на отлично. Тренировки усложнялись, к альпинистскому снаряжению добавилось личное стрелковое оружие, пулеметы и горные пушки с боекомплектом. Пушки разбирались и доставлялись в горы, там нужно было их собрать, отстреляться и разобрав снова спустить вниз. Особую его гордость составляет Железный крест, полученный им за восхождение на Эльбрус когда он ставил флаг со свастикой на самой вершине Великого Пика Мира.
Всю свою предвоенную жизнь он провел в кузнице с де-дом, ему не хватает его ремесла. Его большие сильные руки с детства привыкли к молоту. Он ненавидит эту русскую Сибирь, проклинает злую судьбу которая занесла его сюда, в эту дикую и отсталую Россию. Но когда начинается бой, этот парень бьется яростно, и в эти моменты он свято чита-ет что иваны посягают на то что принадлежит ему. Рюкзак за спиной у него всегда неподъемный, он набит боеприпа-сами и едой. Гранаты и патроны у него всегда кончаются, он обладает талантом далеко кидать гранаты и быстро стре-лять из карабина.
Он вырос в интеллигентной семье и был воспитан в духе старинных австрийских устоев. Его мать преподает в музыкальной школе, а отец не пошел по стопам своего отца, он не стал кузнецом, он восседает в администрации их города. Отто пишет отцу письма, они больше напоминают подробный отчет по службе, письма разнесены по пунктам, и в них уделяется внимание мелким деталям. Отец никогда не бывавший на фронте, человек сугубо штатский, дает Отто какие-то советы, чем в немалой степени удивляет нас.
Весельчаком Отто пожалуй не назовешь, но он незло-блив, убедите его в правильности выбранного пути и он пойдет с вами до конца. Его вечное ворчание составляет основу его натуры и лишь добавляет в рутину нашей жизни на фронте немного веселья. Особенно его, впрочем как и всех нас донимают москиты, все лицо у него опухло и сегодняшняя доза ворчания всецело посвящена им. От мази у него раздражение и он ей не пользуется. Он жжет хвою на костре и наклоняет лицо над едким дымом, затем подняв голову он кашляет и смотрит на нас. Лицо у него черное от копоти, как тут не вспомнить про мавра Отелло, полководца Венецианской республики, который в порыве ревности душит свою красавицу жену Дездемону в опере Джузеппе Верди. Все смотрят на него и на несколько секунд воцаряется оглушительная тишина. Потом начинается светопреставление достойное самой великой пьесы. Если мы в своей довоенной жизни смеялись, можно сказать что мы не смеялись никогда. Парни от хохота падают с камней заменяющих им стулья, и кто-то уже кричит что наш Отелло начнет нас всех душить, это только добавляет в нашу пьесу общего хохота дополнительных персонажей…
К нам прибывает пополнение и мы с удовольствием все свое свободное время обучаем их как эффективно воевать в этой земле. Их жизнь каждый день полна впечатлений, смотря на них, мы видим себя и это отвлекает от грустных мыслей. Чувствуя свою причастность к элитным войскам Эдельвейс, они жаждут показать себя и рвутся в бой, им представится такая возможность.
Лето прошло в кровавых боях, мы выстояли сейчас и мы выстоим в последующем, наступили ранние заморозки не-заметно пришедшей осени. Нам сообщили что скоро прибу-дет легендарный генерал Эдуард Дитль, мы восторженно принимаем эту новость. Последние листья кружатся в воз-духе воскрешая давно забытые воспоминания.
Ранние заморозки уничтожили миллиарды москитов, которые также как и большевики все лето пили из нас кровь. Но впереди нас ждет другая беда, сибирские морозы и что лучше еще неизвестно. В наше расположение прибыли генерал-полковник Эдуард Дитль, и бригаденфюрер СС Матиас Клейнхейстеркамп. Вечером было построение, Алекс Крюгер получил Железный Крест. Повар Фриц Тента приготовил потрясающий праздничный ужин и день увенчался замечательным застольем и тостами во славу Фюрера и Германии, и за героизм и стойкость горных стрелков дивизии «Норд». Ночью выпал первый снег, стало тихо, волны озера выбрасывали на берег первые тщетные льдинки. Сонные караульные сменившиеся недавно, беззаботно зевали у пулемета. Повар, с присущей ему непосредственностью, решивший в честь праздника разнообразить меню, взял две гранаты в рюкзаке спящего Отто, положил их в корзину и направился к озеру. Эдуард Дитль вечером похвально отозвался о блюдах Тенты и сегодня он намеревался угостить генералов рыбным супом с грибами и был полон решимости воплотить свою великолепную идею в жизнь. Этот парень не привык откладывать на завтра то, что он задумал сделать сегодня. И надо знать что Тента ничего не предпринимает, пока не пропустит для творческого настроения рюмку шнапса.
Два взрыва подряд в непосредственной близости от блиндажей, на рассвете разбудят даже генералов, но такое повару, ведомому своими творческими мыслями, и в голову не пришло. От взрывов русских снарядов и мин, к нашему берегу часто прибывало всплывшую, оглушенную  рыбу, ее тотчас собирали и несли повару. Но за последние дни, в результате проведенных нами операций, ближайшие скопления русских были нами уничтожены и мы наслаждались потрясающей тишиной. Пока все метались с оружием в руках, связываясь с передовым дозором по рации, который тоже русскую атаку не подтверждал, из-за сосен вышел довольный собой повар с корзиной в руках наполненной рыбой.
Эдуард Дитль, убирая пистолет в кобуру сказал с улыб-кой: «Я всегда говорил Фюреру, что мои горные егеря вы-живут в любых условиях». Пожалуй это была лучшая по-хвала, которую когда-либо получал Фриц Тента.
________________________________________

В том и жертва великого, чтобы было в нем дерзновение, и опасность, и игра в кости насмерть…

Ницше. «Так говорил Заратустра»

Алекс родился в  древнем и прекрасном городе Ганно-вер. Он вырос в интеллигентной семье. Его отец преподавал в Ганноверском университете филологию, мать была весьма строгих правил и занималась воспитанием своих шести детей, что было большой редкостью для большого города. Алекс увлекался историей древних цивилизаций Спарта, Египет, Греция, Рим, Карфаген. Он учил латынь и мечтал как и отец стать уважаемым членом культурной прослойки Ганновера. Но он рос и росли его амбиции, после гитлерюгенда он вступил в ряды вермахта, он навсегда решил стать профессиональным военным, обнаруживая к этому не просто рвение, но и природный талант. Муштра на плацу и политическая болтовня не привлекали его, несмотря на неплохие риторические данные говорить о том что уже и так известно он не желал. После аншлюса Австрии он познакомился в Вене с Отто, который уже служил в подразделении горных егерей. Алекс сделал все чтобы поступить в горнострелковую школу подготовки, которую блестяще закончил. Несмотря на то, что до этого он с горами был незнаком, горы стали частью его души, его кровью и плотью.
Алекс Крюгер был талантливым минометчиком, что на-зывается «Благословленный дланью Божией». Ему нужно было лишь показать карту, определить где находится он и где располагается противник. Он мгновенно оценивал сек-тор обстрела, определяя траекторию, учитывая поправку на ветер, если это требовалось вставлял дозаряды и его мины летели идеально точно.
В начале войны он любил свой маленький миномет ка-либра 50-мм образца 1936 г. Этот миномет было легко пе-реносить и стрелял он достаточно точно, поскольку ствол этого миномета был коротким, стреляли из него практиче-ски лежа что давало возможность долго оставаться незаме-ченными. Он складывался и переносился на опорной плите, пятидесятимиллиметровая и девятисотграммовая мина ло-жилась в цель до 500 м. При средней скорострельности два-дцать выстрелов в минуту это было весьма неплохое ору-жие. При собственном весе почти в сто килограмм он заки-дывал миномет который весил четырнадцать килограмм, себе на плечо играючи. Его второй номер Отто Ланге нес два чемоданчика с минами, которые во время боя заканчи-вались за несколько минут.
Но в лесах и болотах Карелии, мины падая в мох и торф не взрывались и поскольку бои стали чаще и боевые задачи сложнее он перешел на 81 мм миномет образца 1934 г. Тя-желая 3,5-килограммовая мина ложилась до двух километ-ров, имела б;льшую мощность и широкий радиус пораже-ния. При этом в арсенале имелись прыгающие мины, кото-рые были чрезвычайно эффективны в Карелии, потому что большевики часто использовали естественные укрытия, та-кие как валуны, пни, поваленные деревья. Единственным недостатком при всех достоинствах был большой вес — 57 кг. Но для двух высокоподготовленных крепких бойцов это не составляло проблемы.
Русские как правило любили бегать огромной толпой, бегут как schafsherde и кричат, от страха стреляют не це-лясь. Алекс ложил мины прямо в толпу. После пятой мины как правило от таких атак оставались лишь кучи трупов…
Бой затянулся надолго, русские, ограничивающие свои атаки обычно скоротечными боями, в этот раз лезли напро-лом. Мины кончились, Алекс, подавшись азарту, переме-щался по лесу, кованые шипы Trikoni на его горных ботин-ках скрежетали по камням. Он удачно выбил две фигуры с карабина между сосен и истратил последнюю гранату, ко-торая разорвавшись в кустах унесла еще одну большевист-скую жизнь. Бой то перемещался, то накатывался снова. Алекс занял превосходную позицию между валунов оброс-ших мхом и начал технично выбивать перебегающих между соснами большевиков. У него был прекрасный обзор с вы-сотки вниз, где стелилось топкое болото, значит быстрого броска у иванов не получится, пока вязнут в болоте можно их выбить много. Русские откатились, их крики умолкли, лес погрузился в тишину.
К сожалению, осенью здесь нет белых ночей, день кло-нился к закату и нужно было выбираться к своим позициям. В затухающем небе повисла первая звезда — «Natura natu-rans» (творческая природа) — сказал он, словно констати-руя факт прихода ночи. Он поднялся, размял ноги, но тут поймал себя на мысли, что не знает в какую сторону идти. Каким образом он здесь оказался один, где остальные, по-чему он переместился во время боя так далеко в сторону. Вокруг него лежали трупы, в холодном вечернем воздухе пахло пороховым дымом и кровью. Местами горел торф, компас был в кармане, но что от него толку если не знаешь где находишься, север на севере, юг на юге, а где он — не-понятно. Со злости он пнул моховую кочку, как всегда это оказался круглый камень обросший мхом, от перелома спас только кованный сапог. Если было бы слышно выстрелы, пошел бы в сторону боя, но кругом повисла безмолвная ти-шина. Закричала ночная птица и стихла, не нравилась ему тишина, не было в ней естественности. Темнота навалилась мгновенно, он пошел куда-то запинаясь за трупы, в низине кто-то стонал. Всматриваясь в просветы между сосен он не мог ничего разглядеть. По звукам боя можно определить где свои, где чужие.
Тишина безмолвна и пугающа своим безразличием, кос-тер разводить было опасно, неизвестно кто к нему выйдет, запах дыма в кристально чистом воздухе тайги слышится далеко, а местные туземцы в этом лесу как дома. Осенняя ночь была холодна, потянуло ветром, значит где-то в той стороне озеро или огромное болото, хоть какой-то ориен-тир, хотя озер в этих местах сотни. Он укрылся от ветра за большим валуном, и лег на мох, нужно было дождаться рас-света. Расслабившийся после боя организм отключился, об-рывки снов метались в мозгу нелепыми картинками…
Бой закончился, перевязывали раненых, собирали уби-тых, ни среди первых, ни среди вторых Отто не находил своего друга:
— Где Алекс? — кричал он охрипшим от волнения го-лосом, но все были заняты и никто не знал что ему отве-тить. Он стоял и в гневе смотрел на этот безмолвный лес, который отнял у него друга…
________________________________________

Ему снился сон, он стоял перед высокими дверьми, ему было страшно взяться за ручку и потянуть на себя. Он хотел узнать что там, может его ждут там, а может нет. Может от-вернуться и уйти, нет, нужно собрать волю в кулак, сделать над собой усилие… Что там за дверью, то ли хохот, то ли плачь, то ли горе, то ли радость, может веселая свадьба, а может грустные похороны… Может там любовь, а может ненависть, листвы нежной шелест или эхо выстрелов… По-дует ветер ледяной иль солнца луч согреет вновь… Может там будет нужно пожертвовать собой, или пожертвует лю-бой другой… Отдаться мыслям или замкнуться вновь, или открыться и познать любовь…
Любовь и боль идут за ним всегда, и он по ним тоскую-щий порой, как будто бы с небес летящая вода…
Он полон искушений, сгорая в пламени сомнений он винится перед собой и перед Господом… Есть ли у него время на раздумья, времени нет, каждый миг бесценен. Это песчинка падающая вниз в песочных часа. Его жизнь это песочные часы, все предопределено Господом, песчинки падают вниз, мгновения складываются в дни, дни в годы, годы в Жизнь…
Падает последняя песчинка, бьет колокол, Ангелы тру-бят, и он уносится в объятия Всевышнего… На этом ничего не кончается, это не начало, это продолжение… Он созда-ние Божье и Господь переворачивает Песочные Часы Жиз-ни и он вновь видит свет и стремится к нему… Он слышит крик женщины, это кричит его мама, он слышит крик мла-денца, это его крик… Он снова пришел в этот мир который радуется его появлению… Ему перерезают пуповину, ма-мочка берет его на руки, и Новая Жизнь обретает его… Господь радуется своему новому творению, и первая пес-чинка падает вниз… Мир созданный Богом вечен и так бу-дет всегда, он будет проживать жизнь совершенно другого человека… И лишь иногда оставшись наедине с самим со-бой, яркие картинки воспоминаний будут вторгаться в его мозг сладостной болью…
Свет ли впереди, тьма ли липкая и поглощающая его. Жажда и Голод его верные спутники, не желание пищи и воды, жажда знаний и творческий голод постоянно будут преследовать его… Ранимость мыслей допускает сомнения по поводу надобности существования целей… Он в утлой лодчонке среди огромного океана, он хватает весла и оне-мевшими от усталости руками гребет вперед… Дыхание сбивается и свинцовая тяжесть наливает его измученное тело… Он нуждается в Вере, но вера, к сожалению, порой испытывает гнет сомнений и разочарований… Он в вечном поединке между холодным разумом и горячим сердцем, между предвкушением ожидаемого и получаемой реальной действительностью… Он сильный, он идет к своим целям проявляя душевное спокойствие и руководствуясь внут-ренним достоинством… У него есть Вера в Господа, Вера в себя, в свои силы, в свой талант и Провидение… Он тварь Божья, но его Эго уже больше Кафедрального Со-бора.
Коварство предположений утомляет и устраняет его от истины, идет отторжение мыслей, но он верит в сущность бытия…
Он меняется, он пытается меняться, он хочет меняться, но это не всегда получается, может быть он недостаточно готов к этому… Когда он проснется, что увидит он, милое, любимое лицо безмятежно спящей рядом девушки, или се-рые камни тюремных стен. Трепетный закат высвеченный золотом усталого солнца или черное грозовое небо похожее на мокрый асфальт…
Мысли, словно выхваченные ветром листья отрываясь улетают из него, не успевая понять и принять их он гонится за ними но запинается и падает…
Он как дитя уже готовое выйти на свет, но тонкая пленка не пускает его, она крепка, и он упираясь ручонками не ожжет прорвать ее… Он теряет силы, ему не хватает воздуха и он задыхается… Бледный свет пробивающийся к нему жалок, но он суть надежда… Что-то несет его к свету, он открывает глаза и видит лицо своей мамы, — «Здравствуй, милая, я пришел»…
Над водой поднимался туман, он пополз в лес повисая на кустах белыми лоскутами. Медленно начало светлеть, на горизонте показалась светлая полоска, звезды постепенно таяли и ночь неохотно уползала в свое логово. Он вздрогнул и открыл глаза, на сухой ели стучал дятел, он вытер лицо холодным мхом отгоняя остатки сна и пошел туда откуда тянуло сыростью. Он шел вдоль озера упоенный внутренним спокойствием, пролетающие над озером чайки растворялись в утренней дымке тумана лежащего на воде. Деревья и скалы преломлялись и казались уносящимися в никуда.
Туман меняет все, и только он так умеет, ничто не срав-нится с ним в умении подчинить себе весь окружающий мир и изменить его, он циничен и самонадеян. Этот парал-лельный мир который он создает, не насыщен цветами кри-чащими и заявляющими каждый о себе. Каждый цвет явля-ет собой сгусток энергетики и переполнен эмоциями. Туман исполнен полутонами, полунамеками, он непредсказуем и потому не банален.
Он слишком горделив чтобы поддаться определению, у него нет цвета. Он стоит рядом с радугой гордящейся своей гаммой, и он снисходительно улыбается ее вульгарности. Но он благосклонен, никого не критикуя, он создает свое, не оставляя шансов обыденной банальности с общеприня-той шкалой цветовой гаммы. Туман растворяет в себе ок-ружающий мир, все теряется в нем, ничему нет ни начала, ни конца. Начало и конец — это грани, он не любит грани, он нежен и трепетен. Но он настойчив и обладает весьма твердым характером, он самодостаточен и настаивает на своем. Все его сожаления склоняются лишь к тому, что он не может долго удерживать внимание зрителей, поскольку его творчество мимолетно, он наслаждается каждой мину-той и каждым сюжетом. Несмотря ни на что он ненавязчив, он не остается надолго. Он знает где найти восторженных зрителей, он входит в лес, и здесь его талант будет оценен по достоинству. Он видит восторженные взгляды и всякий раз это ничто иное как признание.
Окружающий мир отражается в озере, в него смотрится небо и любуется собой. Утром оно расцвечено нежной па-литрой восходящего солнца, вечером оно изобилует яркими контрастами темного и красного. Ночью черный холст с бриллиантами звезд. Лес наклонившись над озером видит свое отражение и гордится собой. Туман приходит и отвер-гает все… «Sine ira et studio» (лат.) («Без гнева и пристра-стия»).
Туман посланник Небес, он скрывает от людей все пре-красное, порождая желание у сильных стремится вперед и вырваться из пелены, он скрывает пороки давая возмож-ность слабым забыться на мгновение.
Он говорит: «Все есть мир, нет все есть туман, загляните по ту сторону реальности». Туман — это произведение Ницше, он отвергает догмы, он лишает мир правил и зако-нов, он по ту сторону радуги, он по ту сторону Добра и Зла. «Капля росы? Испарение и благоухание вечности? Разве вы не слышите? Разве вы не чувствуете? Мой мир сейчас стал совершенным, полночь – тот же полдень…». Туман скрыва-ет от нас порой то, что нам не нужно видеть, мы хотим это-го, но он заставляет нас отказаться от этого желания и воз-можно он прав. Его приход, это всегда интрига, он всегда иной, нужно лишь уметь увидеть его творческий талант…
Медленно всходило солнце и туман начал уползать, бе-рег озера был усыпан разноцветными камешками. Алекс уже в сотый раз смотрел на компас, но это было бесполезно. Идти дальше было бессмысленно, он уже пожалел что ушел от того места, где ночевал. По крайней мере это было у ли-нии фронта, эта мысль остановила его. Из-за тумана вокруг ничего не было видно, он сел на камень и стал ждать восхо-да солнца. Проклятый русский лес, куда идти. Пахнуло ды-мом, что это, горящая от взрывов листва или костер. осто-рожно ступая по мху туда откуда доносился запах дыма, нужен какой-то ориентир. Он старался быть предельно ос-торожным, была вероятность что он находится на террито-рии занятой русскими. Чтобы отвлечься от мрачных мыс-лей, он пытался сфокусироваться на том что же он читал в последнем письме из дома. Проклятье, он совсем ничего не помнил, нужно внимательно читать письма от матери и эта утвердительная мысль успокоила его.
Впереди показался просвет, держа карабин наготове он вышел из-за сосен и оказался на поляне которую пересекала дорога. Две конные подводы груженные снарядными ящи-ками, на него смотрело по меньшей мере два десятка рус-ских солдат в разномастной форме. В недоумении они смотрели друг на друга несколько секунд, которые показа-лись вечностью, потом иваны закричали и начали срывать с плеч винтовки, у некоторых были автоматы. Алекс выстре-лил в толпу и кинулся в лес, сзади слышался топот сапог по камням, крики и выстрелы слились в единый гул. Пули би-ли в сосны и срезали ветки, он бежал так, как не бежал ни-когда. Впереди ничего не было видно, пот заливал глаза, пули били по камням и рикошетили с ужасающим визгом, улетая в темноту леса. Русские подумали что им несказанно повезло, они всерьез намеревались убить или поймать его, видимо каждый из них втайне надеялся получить медаль. Нет, ребята, за Алекса Крюгера вы получите медаль только посмертно, решимость и вера, это главное что ему сейчас было нужно.
Он забежал в топкое торфяное болото, в попытке пре-одолеть его он провалился по колено. Автоматная очередь раздалась за спиной, как ему показалось очень близко, на секунду усомнившись в Божьей справедливости, он ждал когда пули ударят ему в спину, но на него посыпались хвоя и ветки. Он рванулся и выскочил из ямы, бросок увенчался успехом и оказался эффективным, но через несколько шагов он с горечью отметил что на правой ноге нет сапога. Пуля ударила в сосну возле лица и оторвала кусок коры, он бросился вперед оставив позади сожаления о сапоге и бегущих русских. Он с трудом перелез через поваленную сосну, передернул затвор, выбросив стреляную гильзу достал патрон. Цель долго искать не пришлось, между соснами бежали иваны, болото замедлило их бег. Он поймал в прицел того у которого был автомат, после выстрела владелец автомата потерял к нему всякий интерес. Еще два выстрела, две упавших фигуры и они залегли. Справа и слева раздались крики, он рванулся бежать и сделал это очень своевременно.
Он бежал долго, очень долго, сердце казалось готов бы-ло разорваться. Черные сосны мелькали вокруг него тем-ными тенями, страха не было, была боевая задача оторвать-ся от преследования, что он и делал прилагая нечеловече-ские усилия.
Не умеющие работать в команде, абсолютно не трениро-ванные русские начали отставать, их становилось все мень-ше и надежды вырваться все больше. Алекс передернул за-твор, в прорезь прицела попал самый настойчивый больше-вик, он уже не кричал, он бежал молча, тяжело дыша и оглядываясь по сторонам. Возможно он уже понял свою ошибку, что он в азарте и кажущейся простоте преследова-ния оторвался от друзей. Но эти последние мысли пришли к нему слишком поздно для того чтобы что-то изменить, пуля ударила его в грудь и пробив навылет унесла частицы его жизни вместе с каплями крови в темноту леса. Вдали еще послышался хруст, увидев как большевик упал Алекс воспользовавшись секундой выбросил стреляную гильзу и достал очередной патрон, наверное последний. Горячая гильза со звоном упала на большой плоский валун, покатилась и застряла в расщелине, еще горячее, но остывающее тело упало на холодный мох в объятья земли…
Он бросился бежать и сделал это очень своевременно, на поляну выскочили два солдата, но увидев мертвого друга и темнеющий вокруг лес, они решили не испытывать больше судьбу и отказались от преследования. Они подняли убито-го и понесли обратно, лес убивал, и они не хотели стать ча-стью этого леса и раствориться в этой вековой тишине.
От сумасшедшего бега в глазах потемнело и он остано-вился, был тихо, не было слышно ни выстрелов, ни криков. Видимо иваны поняв тщетность своих усилий оставили свои светлые мечты о медалях. Сердце билось казалось так громко, что его было слышно на весь лес. Он вышел на край озера, напился и умылся холодной водой. Нога в изорванном носке выглядела жалко, от ударов по камням она распухла и кровоточила. После многодневных дождей, мох напитался водой и горные ботинки приходилось постоянно сушить поскольку они тут же наполнялись водой. Алекс последние дни носил простые кованые солдатские сапоги, ноги были сухими и это радовало. Но сейчас это болото сыграло с ним злую шутку, отняв у него сапог. Привыкший во всем видеть скрытый смысл, Алекс пытался найти всему объяснение, но как бы там ни было, сапог остался в болоте. Вооруженный, разгоряченный боем солдат Эдельвейс в одном сапоге — зрелище не для слабонервных, смешно было бы даже русским ополченцам. Он в очередной раз вырвался из цепких лап смерти и все остальное было вторично, терпение — добродетель.
Вдруг он почувствовал, что за спиной у него кто-то сто-ит, потом много лет спустя он не сможет объяснить это ощущение, но оно было незабываемым. Он резко оглянулся и… увидел девушку с двумя длинными черными косами, она молчала и показывала ему рукой в туман, в сторону от озера. Он встал, улыбнулся ей и посмотрел на компас, стрелка показывала на юго-запад. Он поднял голову, де-вушки не было. Он удивленно прошел несколько шагов, она показалась между соснами и поманила за собой. Алекс шел очень быстро, но не мог ее догнать, она словно плыла над землей. Потом она исчезла, он перекинул карабин на другое плечо и закурил. Он видение он списал на усталость, стресс после боя и все остальное, думать об этом не было времени и сил. Но он  почему-то поверил в увиденное и медленно и устало пошел туда, куда указала эта странная девушка. Он уже не смотрел вперед, он смотрел на компас и внимательно следил за стрелкой. «Memento vivere» (Помни о жизни) — прошептал он. Впереди показался просвет, из-за деревьев его окликнули парни из дозорной группы. Он стоял в сотне метров от собственных блиндажей. Когда он вышел к окопам в одном сапоге, на него удивленно уставились десятки глаз, он поставил карабин к сосне и устало сел на лавку…
Знакомый с местным этносом Гуннар выслушал его с неподдельным интересом.
— Эта шаманка умерла триста лет назад, увидеть ее счи-тается хорошим знаком, она тебе не зря дорогу показала. Но это предупреждение, — сказал Гуннар.
— Какое предупреждение? — спросил задумчиво Алекс.
— Я не знаю, — ответил Гуннар. — Это ведь древняя карельская легенда. Туземцы говорят она перед началом войны на краю деревни появилась прямо посреди дня, ука-зывая пальцем на лес и молчала, как будто предупредить хотела. Как-то очень давно маленькая девочка вышла в лес поиграть, ягоды рвала и зашла далеко, заблудилась. Трое суток искали девочку всей деревней, думали погибла, а она вышла к деревне через три дня и улыбается. Она рассказала, что дошла до озера, села на камень и заплакала. Потом ка-кая-то девушка подошла, взяла ее за руку и вывела к дерев-не, а когда она оглянулась никого рядом не было. Девочка потом выросла, а вот рука за которую шаманка держалась, так и осталась маленькой.
Промысловик, паренек молодой, хотел взрослым дока-зать что тоже в одиночку лося или оленя может добыть. В те времена купцы сюда редко приезжали, добраться досюда можно было только зимой. У него девушка была, он хотел ей бусы подарить, вот и пошел в тайгу за мясом, на которое планировал обменять бусы. Двое суток метель была, он но-гу подморозил, поскольку перед этим в болото провалился. Спичек у него не было, небо расчистилось и стало очень морозно, он понял что погибает, сел на поваленное дерево и заплакал от отчаяния. От мороза начал засыпать, настала ночь, в лунном свете на поляну перед ним выплыл силуэт девушки, она поманила его рукой, он от страха трясется, но идет за ней. Всю ночь шел, а к рассвету она пропала, только смотрит он, а перед ним клюква на берегу строчкой. Он по-шел по ней и вышел к дороге, а там и деревня неподалеку показалась. Встал он на дорогу, оглянулся, а собственного следа на снегу и не увидел, как будто и не выходил из леса. Сунул он руку в карман и удивленно вынул оттуда бусы цветные. Женился тот парень на своей девушке, подарил ей бусы, но летом на озере она утонула. Прошло много лет, когда этот парень стал стариком, ходил он по деревне и предупреждал всех, нельзя от шаманки подарки брать, пло-хая это примета.
Таких случаев здесь много. Как раз могила этой шаман-ки где-то в этих местах, где никто не знает. До сегодняшне-го дня даже я, надо признаться, думал что это сказки. Вот видишь, Алекс, и тебе довелось с ней встретиться, не всем это дано, поздравляю, стало быть, дружище, ты избран-ный…
Какая-то тонкая нить связывала его с этими местами, видение с шаманкой подтверждало это, и это будет с ним всегда. Теперь он вершил что ему уготована долгая жизнь и он благодарил Небеса…
________________________________________

Теперь люблю я Бога: людей не люблю я. Человек для меня слишком несовершенен. Любовь к человеку убила бы меня…

Ницше. «Так говорил Заратустра»

Я Гельмут Дитрих фон Вайсвальд, потомок древнего не-мецкого дворянского рода. Я родился в Берлине, в районе Шарлоттенбург, красивейшее место в западной части Бер-лина в излучине реки Шпрее. Великий король Пруссии Фридрих Первый коронованный в Кёнигсберге построил здесь замок в великолепном стиле для своей супруги Со-фии-Шарлотты. Был трепетный 17-й век, век смятений и надежд, но в 37 лет София-Шарлотта скончалась, она была необычайно красива и любима королем. Прошли столетия, вокруг замка выросли элитные районы. Как правило здесь строили свои имения очень богатые и знатные представите-ли древнейших немецких родов. Наш прадед знал свои кор-ни еще от крестоносцев, он построил прекрасный особняк  наполнил его любовью.
Прошли десятилетия, в этом доме родился я. По вечерам отец разжигал камин и садился в кресло, он раскуривал свою любимую трубку и читал мне историю древней Гер-мании. Мое маленькое сердце тревожили рассказы о дале-ких Крестовых походах, о Священном Граале, о древних германских племенах, которые арийский бог Вотан вывел из темных лесов… Тяжелая болезнь отняла у меня отца, я остался совсем один в огромном родовом поместье, в кото-ром теперь властвовала тишина. Мамы не стало когда мне было два с половиной года, и эти две потери наполняют мое сердце невыносимыми страданиями.
Германия стала Третьим Рейхом, к власти пришел Адольф Гитлер. Как любой уважающий себя дворянин, ко-торый чтит свои корни я стал офицером СС. Я с детства был влюблен в самую красивую девушку на земле Сару, но она была еврейка. Рискуя собственным именем и даже жизнью я спас ее и ее отца от концлагеря и отправил их в Швейцарию, в маленькое местечко в предгорьях Альп. По-сле войны я долгие годы искал ее следы, но так и не нашел, она осталась лишь в моих воспоминаниях, Снах и стихах, которые я ей посвятил. Эсесовец и еврейка, немыслимый союз в Рейхе. Мое дворянское происхождение не оставляло мне шансов.
Я, разумеется, стал офицером военной элиты, воином Черного Ордена ССР, поскольку туда попадали только лучшие из лучших. «На свете нет моральных явлений, есть только моральное истолкование явлений» — сказал Ницше. Поэтому все в чем нас обвиняют после войны, нас, фронто-виков, подчиняющихся приказам, смотрящих в лицо смер-ти, не имеет с нами ничего общего. Мы свято верили в свя-щенный долг германского солдата, мы шли на смерть с именем Фюрера и Германии на устах, и все что мы делали имеет право называться Истиной. Мы воевали вдохновенно, падая от усталости, мы отпускали поводья наших скакунов и вкладывали мечи в ножны упиваясь энергией вечернего заката. Мы стремились к «unio mistika et phisica» (лат.) (мистическому и физическому соединению).
Моя жизнь делится на три части — до войны, война и после войны. Это три разных измерения и мое «я» мечется среди них, порой не находя себе покоя. До войны были детские мечты, мой отец, моя Сара, моя Любовь. Потом пришла Война, я воевал за свою страну, убивал врагов, страдал от ран и от потери друзей. Сейчас я живу совер-шенно другую жизнь в совершенно другом мире, в другой Германии. Я хочу вернуться в ту мою прошлую благосло-венную жизнь, но не могу вырваться из плена действи-тельности. Я хочу снова в промерзшие окопы, в несущие смерть развалины городов, где царят смерть и отвага. Нами, девятнадцатилетними парнями, двигала гордость и юношеский максимализм, толкающий нас на немыслимые подвиги. Мы гордились своими победами и плакали на мо-гилах друзей. Мы писали письма своим любимым и не все-гда успевали их отправлять. Мы были молоды и дерзно-венны, мы все хотели стать героями, мы гордились своими победами и победами друзей. Мы смотрели друг на друга и видели свое отражение, и в нашей жизни не было лучшего времени чем война.
________________________________________

Р.S. Вы говорите что благая цель освещает даже войну? Я же говорю вам, что благо Войны освещает всякую цель…

Ницше. «Так говорил Заратустра»

Ощущение того, что ты постоянно двигаешься, переме-щаясь то в одну, то в другую реальность настораживает. Кажется, что вдруг перенесешься и не вернешься уже, оста-нешься навсегда. Но ты знаешь, что ты можешь все, прохо-дить сквозь время, видеть ночью солнце, а под толщей снега зеленеющую траву… Переноситься в другую реальность порой легко, но вернуться непросто, сложно, а иногда не хочется. Я живу новую жизнь и опять теряю своих любимых женщин. Они входят в мою жизнь как утренний туман, и растворяются на рассвете оставляя после себя воспоминания, как туман оставляет капли на листве. Они попадают в мою жизнь неожиданно, как в форточку влетают воробьи, бьются в стенках моей души как в клетке. Я открываю дверку и смотрю как они улетают навсегда возвращаясь только в снах. Порой очень трудно отпустить из сердца эти ощущения, но что-то делать надо, иначе можно сойти с ума…
За окном падают последние капли дождя, как последние слезы разочаровавшейся в любви женщины. Любовь даже исчезая из моей жизни не покидает меня, остается послев-кусие как после глотка вина, иногда это сладко, иногда с горчинкой. Остается предаваться воспоминаниям, они как эхо от удара в колокол, эхо звучащее необычайной гармо-нией, эхо звучащее тишиной… Остается общение с реаль-ностью через видение того что ты создал. Перенесшись об-ратно в реальную жизнь, ты уже сомневаешься, а реаль-ность ли это вообще, и без того еле видимые грани исчеза-ют. Можно ли усомниться в правильности того что я создаю сейчас когда пишу эту книгу. Можно ли уклоняться от воспоминаний, ощущений, чувств. Что это? Откуда? Ложь ли это? Мы видим икону и не задаем себе вопросов, откуда это и что. Мы знаем что это есть данность, суть Веры. Это пришло свыше, и то что это написал художник — вторично, просто это параллельный мир, другая реальность, не подвластная нашему мироощущению.
Просто я художник, человек на которого возложена рука Господа. Я переношу сюда этот параллельный мир и во-площаю в видимую субстанцию, в книги, картины, стихи, музыку. Порой эти созданные мною герои становятся вол-нующе реальны. Я иду по улице и пытаюсь увидеть их в толпе. Я даю им жизнь, это одновременно и почетное право и ответственность. Сейчас я живу совершенно другую жизнь, я реинкарнирован в это тело из прошлой жизни. судьба представляет нам иногда шанс начать все заново и этим шансом нужно воспользоваться.
Я задаю себе вопросы, порой отчаянно стараясь оты-скать на них ответ, постоянно изнуряя себя. Я иду вперед все время помня о прошлом, я оглядываюсь в будущее, те-ряя ответы на заданные вопросы. Холодный ветер моих межвременных странствий прожигает мое прохудившееся пальто, кто-то или что-то цепляется за полу его и порой нет спасения от своих сомнений. «Человек, есть мост между обезьяной и сверхчеловеком, и между ними пропасть, кото-рую нужно преодолеть» — говорит Ницше. Я не хочу быть обезьяной и двигаюсь по ветхому качающемуся мосту над пропастью, туда вдаль, к тому себе совершенному. Я не ог-лядываюсь, я не хочу смотреть себе в глаза, которые напол-нены животным страхом и неверием. Я оставляю этого че-ловека позади, он презрен мною, он обезьяноподобен и я не хочу иметь с ним ничего общего. Не хочу вдыхать сердя-щий запах его немытого тела, его полуразложившегося моз-га, его хрупких, ломающихся костей и кожи которая свиса-ет с него лохмотьями, он не совершенен…
Мы познакомились с Алексом Крюгером в благословен-ной Австрии, в божественном местечке Сант-Вольфганг на озере Монздее (Лунное озеро). Он отдыхал со своей супру-гой и дочерью. Эта книга родилась благодаря нашему слу-чайному знакомству, хотя и Алекс, и я — старые фронтови-ки и в случайности не верим, все в жизни предрешено и определено уже заранее…
Я прекрасно проводил время, ловил с лодки форель, из этих альпийских озер она отличается необыкновенным вку-сом. Фрау Ильзе, у которой я поселился на первом этаже замечательно готовила мне из форели разнообразные блюда и ни разу не повторилась, надо признать ее кулинарный та-лант не имеете себе равных. Моя книга «Ein Ferfluchtener Weg» (Пр;клятый Путь) подходила к концу. Я воевал в элитной дивизии СС «Викинг» в качестве снайпера, прошел боевой путь от унтерштурмфюрера до оберштурмбанфюрера. Получил Рыцарский Крест и множество других наград, и написал воспоминания о Восточном фронте. Я хранил воспоминания о своих друзьях прошедших свой героический путь рядом со мной. Как писатель, я считал своим долгом культивировать в себе преданность и ответственность перед ними. Я ценю в себе эти качества, поскольку на войне они придавали осмыс-ленность происходящему и давали силы выстоять.
Я стоял на берегу озера в котором отражались прекрас-ные Альпы. Раннее утро погрузило озеро в туманную дым-ку и казалось что облака покоились прямо на волнах. Но-чью, когда заснеженные пики Альп серебрятся в лунном свете, луна отражаясь в волнах озера кажется тонет в них, все озеро светится будто изнутри…
Я складывал в лодку рыболовные снасти когда услышал за спиной вопрос, в котором угадывался неподдельный ин-терес:
— А что, найдется у вас в лодке местечко еще для одно-го рыбака?
Я оглянулся, с улыбкой которая расположит к себе кого угодно, на меня смотрел мужчина со спиннингом в руке.
— Ну что ж, буду рад компании, лодка небольшая, но достаточно крепкая для того чтобы выдержать двух мужчин с богатым уловом, — ответил я охотно.
Познакомившись, мы удобно расположились в лодке, я налег на весла, и вскоре берег остался в тумане. руково-дствуясь старой привычкой, я достал компас и определился. Туман здесь может держаться целый день, озеро огромное, чтобы добраться до берега уйдет немало сил и времени. Мы, старые фронтовики, достаточно подготовлены чтобы так просто попасть впросак.
Наш рыболовный день пролетел совершенно незаметно, мы ловили форель, которая в этих местах ловится в любую погоду великолепно. Делились воспоминаниями о войне, мы оба воевали в элитных дивизиях прошедших достойно свой фронтовой путь, по военным дорогам.
— Вы знаете, Гельмут, я бы хотел чтобы вы написали книгу обо мне и моих друзьях, горных стрелках из дивизии «Норд». У меня сохранился фронтовой дневник, который я вел практически с первого дня как я покинул Германию и отправился в Норвегию, затем в Россию. Затем когда он за-кончился я делал записи в тетрадях и лаконичные заметки на листах бумаги. Ничего общего с осмысленными главами книги конечно же нет, там отсутствует всякий литератур-ный слог, это просто короткие записки происходящего. Но определенную ценность они имеют поскольку написаны непосредственно на Восточном и Западном фронте. Я вел дневники и после войны, но они вряд ли будут интересны. После американского плена, я вернулся в родной Ганновер, активно участвовал в восстановлении и нормальной после-военной жизни. вскоре я встретил девушку, женился, у нас родилась замечательная дочь и я счастлив что судьба и Провидение распорядились именно так и не иначе. У меня есть многое что я могу рассказать вам, я не умею писать, хоть много раз и пытался, но рассказчиком я считаюсь не-плохим, — сказал Алекс, в его глазах читалась надеж да на то, что я соглашусь.
— Алекс, хочу заметить, что пока мы с вами ловили фо-рель и общались, из всего вами рассказанного, я написал уже три главы новой книги. И вы будете порядком удивле-ны, но у этой книги уже есть название — «Эдельвейсы в Карелии». Я предлагаю сегодня воспользоваться любезно-стью фрау Ильзе и быть приглашенными на ужин. Смею надеяться что великолепно приготовленная форель и бокал замечательного австрийского красного вина наполнят наш вечер незабываемыми минутами…
Вечер в Альпах наступил незаметно, солнце снизилось и легло за горы, ветер постепенно устал и уснул на волнах озера.
Фрау Ильзе конечно же была необычайно любезна при-гласить Алекса и его супругу с дочерью на ужин. Я уже много лет подряд проводил свое предзимье на этом альпий-ском озере и снимал первый этаж у этой прекрасной жен-щины. У нее еще сдавалось левое крыло нижнего этажа, но она была очень любезна, проявляя знаменитое австрийское благодушие, пока я у нее гостил, не сдавала его никому. Благодаря этому я удобно располагался у камина и писал в абсолютной тишине. Фрау Ильзе великолепно готовила, разнообразие ее блюд не поддавалось исчислению, а обед или ужин накрытый на стол мне одному, был таким обиль-ным, что пожалуй можно накормить им пятерых сильных проголодавшихся мужчин. Каждый раз я рисковал набрать десяток килограмм.
Мы сидели за огромным дубовым столом в гостиной, весело потрескивали дрова в каине. Алекс раскуривал свою любимую трубку и рассказывал мне замечательные истории, большинство из которых были так похожи на мои.
Его боевой путь весьма напоминает мой собственный, просто порой удивительны совпадения фактов. Хотя чему удивляться, две элитные дивизии «Викинг» и «Эдельвейс». Специальная подготовка, специальные задачи, обостренное чувство воинского долга, ответственности за то что ты де-лаешь, и что должен делать. Миллионы парней проливали свою кровь на полях этой великой битвы, и солдаты Эдель-вейс, как гордый символ воинской доблести и стойкости, оставили свой след в истории.
Мы еще несколько дней писали и ловили рыбу, фрау Ильзе была необычайно любезна и готовила нам восхити-тельные блюда. К сожалению, мне нужно было уезжать в Берлин, меня ждали неотложные дела. На Рождество я при-гласил Алекса к себе, весомая часть книги была написана, он привез мне фронтовой дневник и это было поистине во-время. Алекс заметно волновался будто все переживал за-ново. Фронтовой дневник пропитанный кровью, потом и дымом, лежал у меня на столе, коротко и лаконично он из-лагал в нем многие события и детали. Дневник прошедший с ним по полям боев и чудом оставшийся в сохранности, даже в американском плену. Являя собой символ мужества, сгусток энергии, он был живым свидетельством героизма, боли и надежд. Поскольку я сам вел такой же, и он у меня также сохранился, на меня это произвело огромное впечат-ление…
Алекс рассказал что он собирается в Россию, куда он приглашен русским парнем по имени Алексей. Он занима-ется военной историографией, в частности в данное время изучает судьбу дивизии Норд, и он нашел потерянный Алексом котелок с подписью. Случай был весьма уникаль-ный и заслуживал пристального внимания. Несколько лет назад я тоже ездил в Россию, путешествуя по тем местам где я прошел свой боевой путь в дивизии «Викинг». Я с удовольствием встречался с русскими ветеранами и наше общение было весьма доверительным и чрезвычайно прият-ным. Я пригласил их ко мне в Берлин, но они деликатно отказались, поскольку их пенсии едва хватает чтобы сводить концы с концами. Они живут если сказать весьма скудно, значит ничего не сказать, они просто нищенствуют, изломанные болезнями, их пенсия сто евро, это в лучшем случае, основная часть российских пенсионеров-ветеранов, либо уже умерла, либо получает пятьдесят евро и меньше. И этот прискорбный факт не мог быть мною не отмеченным.
Я настоятельно советовал Алексу съездить в русскую Сибирь, где он воевал, он получит массу удовольствия и впечатлений и это будет полезно для нашей книги. Тем бо-лее, что было отмечено мной, за все эти десятилетия, там почти ничего не изменилось, все эти деревни выглядят точ-но также как и во время войны и даже большинство из них разрушено как в войну.
Прошел месяц, Алекс позвонил мне воодушевленный поездкой, русский парень Алексей, необычайно вдохнов-ленный рождением книги, выразил желание активно поуча-ствовать в проекте, он планировал созвониться со мной и приехать ко мне в Берлин. Поскольку он занимается воен-ной археологией, он нашел еще очень много личных вещей солдат дивизии «Норд» на местах боев.
________________________________________

Все-таки в конце концов твои страсти обратились бы к доброде-тели и все твои демоны — в ангелов.

Ницше. «Так говорил Заратустра»

Книга пишется, книга должна быть пронзительной как крик в ночи пугающий своим безумием, как выстрел разры-вающий тишину. Она должна быть насыщена мыслями и чувствами, как боль пронзающая мозг.
Самая большая боль вошла в мою жизнь когда умерла моя мамочка. Мне было два с половиной года, бабушка вспоминая рассказывала мне, я стою на подоконнике и сту-чу маленькими ладошками в окно, маму проносят в гробу. Это оконное стекло разделяет меня с ней, я плачу и кричу: «Мама, мама!». Это последний миг когда я ее вижу, гроб уносят, люди уходят и пустота, только детский плач. Я больше не обхвачу ее шею ручонками и она не прижмет ме-ня к себе…
Этот сон приходит ко мне постоянно, это то что будет со мной всегда, это то что я несу в себе всю мою жизнь. Моя милая мамочка, ведь ты сейчас моложе меня, как я хочу тебя обнять, ощутить материнское тепло, которое ты так и не успела мне отдать. Для тебя я навсегда маленький мальчик. «Обними меня, милая» — я всегда говорю это когда в католическом храме ставлю свечку к ногам распятого Христа. Пламя этой маленькой свечки соединяет наши души, и Господь радуется за нас. Мамочка, папа, бабушка, дедушка, вы все вместе смотрите на меня с небес, как же я вас всех люблю, как я скучаю по вам…
Мучительное ожидание вдохновения и счастливое обре-тение образов, которые приходят свыше и выплескиваются на белый лист. Люди, судьбы, характеры, города оживают, их сердца бьются, они наполнены эмоциями, радостью, го-рем, отчаянием. Эти яркие эмоциональные картины про-шлого, настоящего и будущего. Благодарю тебя, Господи, за это общение со мной. Молю Тебя, чтобы ты сломил меня, разбил меня на кусочки, а потом дал мне силу собраться во-едино, стать сильней и начать все заново… Благодарю тебя, Господи.
Молитва, это то что мне нужно сейчас, я читаю католи-ческую молитву «Символ Веры» и плачу, сила молитвы от-метает слабость и наполняет меня силой. Пресвятая Матерь Божья берет меня на руки и прижимает к своей груди, я снова младенец. Она печальна, она знает что отдает меня людям, человечеству на растерзание…
Колесница моих желаний так быстро мчится вперед, что я сам порой с желанием вскочить в нее не успеваю. Иногда я задаю себе вопрос: «Как долго ты собираешься бежать за своей колесницей. Может быть тебе уже пора остановиться и подумать о тепле домашнего очага с любимой женщиной, детьми, какими-то семейными ценностями?…». Из одной ноты не получится мелодии, но возьми остальные ноты и улови музыку в хаосе нот, нужно извлечь ее, ведь даже в звуках тишины слышится музыка, даже тишину можно разложить на ноты и получается потрясающая музыка. Вноси в свою жизнь ноту за нотой и тогда она станет музыкой.
Никто кроме нас не знает что нам уготовит будущее, мы лишь можем опираясь на наш жизненный опыт принять лучшее из возможных решений. Порой трудно сожалеть о прошлом, да и нет надобности, поскольку прошлое это наш фундамент. Внутри меня сидит зверь, он хочет творчества, он хочет адреналина, креативности, самовыражения. Он пожирает меня изнутри и мне нужно кормить его новой главой в книгу, стихами и творческими мыслями, которые еще формируются в сюжеты. На живопись пока нет времени, хотя белый холст на мольберте кричит и манит также как белый лист на столе. Они по-своему родственны, ревнуя меня друг к другу они требуют к себе внимания. Белое безмолвие простирающееся передо мной поглощает меня целиком. Лист ли лежащий перед тобой на столе, холст ли стоящий перед тобой на мольберте… Это ответственность перед которой ты стоишь как перед алта-рем и понимаешь что не имеешь права на неискренность. Ты даже не знаешь что в тебе родится и что ты выплеснешь на эту девственную белизну, и вечно страдающий самолюбием двинешься вперед. Лист трепетный, уставший от солнечных лучей радуется капле росы поутру, она про-хладна и наполняет его влагой своей, она и есть вдохнове-ние…
Я не могу остановиться, я как корабль несущийся впе-ред, мне нужна лишь тихая гавань, я бросаю якорь, отдыхаю и снова в путь, наверное я не могу иначе. «Как корабль, за-шедший в самую тихую пристань свою, — теперь опирается он на землю, усталый от долгих странствий и неведомых морей, разве земля не надежнее? Когда такой корабль пристает к берегу, жмется к нему — тогда доста-точно, чтобы паук протянул от земли к нему паутину свою. В более крепкой веревке нет надобности…», — писал Ницше. Я боюсь таких пристаней, от которых потом не смогу отойти в мое долгое и бесконечное плавание. Меня манят горизонты, я хочу чтобы мои паруса наполнил ветер, чтобы киль моего корабля разрезал непослушные волны. Я хочу стремительно нестись вперед преодолевая штормы и выходя на необъятную гладь океана, благословен страж-дущий…
________________________________________

Для всех Берлин, его внутренний мир, сердце его на-полнено пыльными страницами истории, великими имена-ми на скрижалях времен. Для меня этот город наполнен Ницше, только великий и сумасшедший Ницше определил его сущность где под личиной державности и историческо-го величия скрыт сонм грехов и морального падения в бездну собственного сердца. Так можно сказать о любом городе.
«Отвращение душит меня, что мы, короли, сами стали поддельными, что мы обвешаны и переодеты в старый, по-желтевший прадедовский блеск, что мы лишь показные ме-дали для глупцов и пройдох, и для всех тех, кто ведет сего-дня торговлю с властью…». Цепляясь гнилыми зубами ис-тории за покрытые плесенью и паутиной скрижали, пожел-тевшие, засиженные мухами и изъеденные молью, Город умерщвляет человека швыряя его в толпу:
«Толпа это всякая всячина: в ней все перемешано, и свя-той, и негодяй, и барин, и еврей, и всякий скот из Ноева ковчега…».
Я иду к вам, о люди мои, я жажду вдохновения, я напол-няю вас Любовью. Вы мое зеркало и отражаясь в вас я вижу образ свой. Чтобы остановиться и заглянуть в глубину са-мого себя, нужно подняться на самую высокую гору. Но чтобы подняться на эту гору, нужно преодолеть весь драма-тизм внутренней борьбы. Люди озера, они смиренны и ти-хи, они ласкают берега свои, они не любят течения и волн, они упоены спокойствием. Я же маленький ручеек, я про-кладываю себе путь из последних сил, я впадаю в реку и становлюсь рекой. Я быстр и стремителен, я стремлюсь к своему океану. Я мчусь вперед размывая своими волнами сковывающие меня берега. Я достигну океана, я стану ча-стью его, я не хочу смердеть зловонием застоялой затхло-сти. Океан моей мечты влечет меня и ничто не остановит меня, я томлюсь в странном предчувствии развивающегося драматизма борьбы.
Мои мысли наполняются богатством психологических оттенков, скульптурная рельефность образов моего будуще-го является источником утешения моего и источником тре-вог моих, источником силы моей и слабости. О сколько мне нужно разрушить еще в себе и сколько еще воздвигнуть, я созидаю в себе созидающего. Как пчела несет с лугов на лапках своих пыльцу чтобы сделать в сотах мед, так я иду сквозь этот Город впитывая его энергетику и выношу это на белый лист, который пугая своей невинностью не оставляет мне права ошибиться либо лукавить. Одни события приводят к другим, нет ничего случайного, все предрешено, это просто звенья одной цепи. Огромный Город не просто поглощает тебя, он пожирает тебя изнутри, порой не хватает сил чтобы выразить свое волнение.
Сомнения терзающие меня похожи на головы дракона, он многоглав, я срубаю одни, но на их месте появляются другие. Истина это меч, она суть правда, но я уже не верю в нее, дракон сильнее. Я полон сомнений, они кусают меня и раны мои кровоточат и подолгу не заживают. Мой меч как будто из бумаги. Огромный город подавляет энергетикой масс, люди вливаются в толпу и растворяясь в ней превра-щаются из Личностей в Ничто, они несутся вперед увлекае-мые этой толпой с потухшими глазами. Толпа поглощает тебя, ты перестаешь говорить и мыслить, ты смотришь по сторонам с тоскующей надеждой во взгляде, в поисках того кто говорит и мыслит. Не верь ему, он часть этой толпы, он глас ее, из его глотки вырывается истеричная тишина и его глаза пусты…
Толпа это тьма, и она застилает солнечный свет, она раз-лагает своей мерзкой кислотностью остатки трепещущего разума и индивидуальности. Я не хочу быть частью этой липкой массы, я знаю свое Я, меня не растворить. глянце-вые журналы и газеты, дегенеративный пласт субкультуры Города. «Сторонитесь всех этих безусловных! Это бедный больной род, род толпы — они дурно смотрят на эту жизнь, у них дурной глаз на эту землю…».
«Разве не видишь ты, что души висят здесь точно об-висшие грязные лохмотья и они делают еще газеты из этих лохмотьев…» (Ницше).
Яркие картинки мелькают перед глазами, в которые ле-тит пыль от безумной несущейся толпы. Я забываюсь в проблемах и переживаниях, я давно уже не видел свою меч-ту. Но я все же вспоминаю, что я Мужчина, я Самец, я Хо-зяин Земли, я Сверхчеловек, полагаю нужно вернуть себя к истокам. Какое блаженство вспомнить это, а значит есть где-то Женщина созданная для тебя небесами. Нужно под-нять голову и смотреть вперед, это оказывается не так лег-ко, я уже начинаю привыкать смотреть только вниз себе под ноги. Но я вернулся в этот мир, ах какое это благо вновь почувствовать себя живым. Я писатель, я один из тех кто приводит в движение земной шар, если бы не мы, люди не рождались бы и не умирали, у них не было бы ни разочарований, ни надежд. Я открываю дверь в параллельный мир любви и красоты, я хочу толкнуть эту дверь и войти внутрь. Господь создал этот мир, писатели доказали что он необъясним и прекрасен.
Мы мужчины, мы короли, значит и наши Любимые Женщины должны быть Королевами и мы должны быть достойны поклонению им. Мир — это женское тело, и оно должно принадлежать нам…
Я улыбаюсь нахлынувшим чувствам и мыслям, моя лю-бимая женщина все время удивляется тому какой я разный. Я держу ее за руку, мы гуляем по вечернему Берлину и я читаю ей главы из книги, она задумчиво слушает меня. Книга наполнена болью воспоминаний и трагизмом собы-тий войны, я все время погружаюсь в Войну, но нужно от-влекаться хотя бы иногда. Нужно возвращаться из залитых кровью окопов и трупного смрада, от взрывов, выстрелов и обреченного крика раненых, от затихающего предсмертного стона, иначе можно сойти с ума…
________________________________________

Я так увлечен написанием этой книги что порой не за-мечаю ничего вокруг. Несколько месяцев назад я познако-мился на круизном катере в Атлантическом океане с рус-ской женщиной по имени Надежда. Невероятные ощущения мне пришлось испытать, она из России и живет в Швейцарии в Берне. Как и все что со мной происходит я записываю о ней мои впечатления в дневник, я давно не видел ее и очень скучаю. Для писателя это наверное хорошо, внутренние переживания слишком остры чтобы забыться от них в творчестве. Алекс звонит и спрашивает как продвигается книга. Я даже делюсь с ним своими впечатлениями от любви, он смеется, поздравляет меня, но просит не забывать о главном. Чтобы ему стало легче, читаю ему стихи которые вошли в одну из будущих глав, это успокаивает его. Он разыскал в Норвегии четырех парней с которыми рядом прошел свой боевой путь по Карелии, и они договорились ехать в Россию вместе, это прекрасно.
Надежда, я часто думаю о ней, у меня несносный харак-тер, и если она поймет меня, я буду ей бесконечно благода-рен, я могу быть очень благодарным, до самопожертвова-ния, в мире не будет человека более благодарного чем я. Она появилась в моей жизни тихо и неожиданно, как дуно-вение ветра, лишь слегка тронув мое сердце как листву на деревьях. Она ворвалась в мою жизнь штормом эмоций и переживаний… Я оцепенел от восторга нахлынувших на меня чувств. Захлебнувшись в переживаниях на два дня от-ключил телефон и не хотел никого видеть и слышать, даже ее. Потом она сказала что все ничего, и не будет ни о чем спрашивать. Я был окрылен и удивлен одновременно, неу-жели меня в силах кто-то понять. Я не терзаю ее вопросами о прошлом, чтобы не доставлять ими боли, мне нравится ее имя. Оно окрыляет размышлениями о переменах, я мыслю значит живу, я живу значит меня движет Надежда. Она вол-нует меня и наполняет мои дни смыслом, она как хорошее вино, попадает в кровь и опьяняет. Иногда я много болтаю когда мы вместе, и она внимательно слушает меня, иногда я умолкаю и ловлю себя на мысли что молчать рядом с ней слушая тишину, и смотреть в ее голубые глаза, ни с чем не-сравнимое наслаждение, тишина наполненная нотами… Я не знаю что будет дальше, может ничего, она слишком хо-роша чтобы быть долгой явью. Я размахиваю руками и раз-гоняю этих пронырливых и нетерпеливых крылатых маль-чиков с луками. Мои судорожные метания удивляют ее, но они удивляют и меня. Я прошу у нее прощения и остаюсь в одиночестве.. Это случилось, она подарила мне Волшебную Ночь, она Божественное создание посланное мне свыше, и я боюсь потерять ее как я теряю всех своих Женщин. Я смот-рю вперед и вижу только пустоту и себя в обреченном оди-ночестве, я хочу заглянуть за горизонт, а заглядываю внутрь себя. Кроток и необуздан я в стремлении к совершенству, и благословенна душа моя в стремлении к нему. Нужно изба-виться от мысли что она мне дорог;, а я предаюсь стенани-ям по телефону и молю о встрече.
Влюбленные идут не по земле, а по облакам, и чтобы не провалиться, они должны свято верить что суть правды это путь Любви. Не хочу чтобы небо стало черным когда даже сказанное слово не успевает вылететь изо рта и растворяет-ся на небе. Когда одиночество снова липкой массой обвола-кивает меня и я думаю что это уже точно навсегда. Когда я уверен что радуга это выдумка хилых оптимистов, а в мире существует лишь два цвета — белый и черный. Когда рядом никого нет в моей жизни, нужно же в кого-то влюбляться и я влюбляюсь в одиночество. Некоторое время мне хорошо, но приходит день когда я понимаю что эта любовь противоестественна и противоречит всем законам человеческого существования. Одиночество не имеет половой принадлежности, но оно имеет сущность, неважно какое оно, важно как я его чувствую и отношусь к нему. И я возвращаюсь к нему рано или поздно, порой мне кажется что все усилия вырваться тщетны. Ведь мы не хотим этого возвращения, но мы предаем своих любимых или они нас, мы придираемся к мелочам, мы проявляем невнимание, мы черствы и холодно равнодушны. Мы эгоистичны и предвзяты, мы верим что счастье вечно и даже в счастье мы можем найти изъяны и одиночество с улыбкой похожей на оскал, снова встречает нас в свои объятия. Любовь это тяжелая ноша ответственности за любимого человека, за свои поступки, за то что ты говоришь и делаешь для любимого человека. Одиночество это легко, никакой  ответственности, все упрощено, оно невесомо. Оно невесомо, но именно оно вдавливает все твое существо в землю и твое заплаканное лицо в подушку…
Я иду по октябрьским, холодным и сырым улицам Бер-лина, возвращаюсь с вечерней Мессы, наполненной благом молитв и музыкой орг;на. Сметая сомнения, ночь привыч-ным жестом вошла в Берлин. Ветер срывает желтые листья с каштанов и лип. Тени от ночных облаков скользят по мос-товой, исчезая в желтых пятнах фонарей. Луна погрузила Город в голубое свечение. Каменный Ангел на крыше ка-жется держит ее на ладони. Она демонстрирует свою при-надлежность к параллельным мирам, она красива до нере-альности, необъяснима, трогательна и полна обаяния, я не ставлю под сомнение ее талант. Божественная Луна осве-щает все вокруг погружая меня в свой голубоватый свет. Ее уверенность и самодостаточность приводят меня в священ-ный трепет, как и каждого кто обладает способностью чув-ствовать мир тоньше чем остальные. Луна упраздняет власть императоров и дает крылья влюбленным. Это удел избранных, влюбленные избранны и они принимают этот дар с благодарностью. Совершенство ее красоты погружает меня в сонм мыслей и переживаний. Я вспомнил прошлый вечер, когда мы стояли у окна с Надеждой и любовались этим очарованием. Луна дарит себя влюбленным лишь на несколько дней… Потом у нас была потрясающая ночь, точнее сказать у меня была потрясающая ночь наполненная Шардоне, музыкой Вивальди и Надеждой. У нее невероят-ное тело и я погружаюсь в него, как усталый путник погру-жает свое измученное долгой и трудной дорогой тело в блаженные воды океана. Музыка диктовала стиль секса, скрипки Вивальди пели о любви, луна смотрела на нас в окно и думая о своем придавала этой очи особый шарм…
В такие моменты я возвращаюсь с войны. Не слышно выстрелов и взрывов, свиста пуль и стонов раненых, нет запаха крови и смерти. Берлин озаренный светом луны восхитителен, и я благодарен Всевышнему за то что могу это все увидеть.
Я иду по улице и смотрю на луну, она отождествляет со-бой прелюдию любовной ночи с Божественным созданием по имени Надежда. Она исчезнет из моей жизни, она слиш-ком совершенна и она не может быть рядом долго и каждый миг проведенный с ней я принимаю как подарок Свыше, как благо. Теперь глядя на луну я всегда буду вспоминать о Ней. Она нежна и чувственна, ее голубые глаза отвергают сомнения в том, что я счастливейший из смертных. Я про-сыпаюсь утром и благодарю Господа что она есть в моей жизни, я засыпаю умиротворенным и уверенным в том, что я в ее жизни занимаю тоже не последнее место…
Она подарила мне эту главу для моей книги, и я хочу чтобы эта глава не стала последней…
________________________________________

Ваша любовь к жизни да будет любовью к вашей высшей надежде — а этой высшей надеждой пусть будет высшая мысль о жизни!

Ницше. «Так говорил Зарату-стра»

Она пришла в мою жизнь и заполнила собой весь мой мир, и я готов провести остаток своих дней благодаря Бога за этот подарок. Я желаю чтобы она существовала только для меня, я циничен и самонадеян, я несу ревностную бре-дятину, она плачет. Я сволочь, я доставляю ей боль, я не имею права этого делать, нужно отвлечься и взяться за себя. Чего я там себе возомнил, она дарит мне Божественную Ночь, а я растерзан гордыней, я хочу большего и как ре-зультат ее слезы, прости я выпил лишнего и был немного груб… Я встаю на колени и прошу у нее прощения, лучше бы мне разбежаться и удариться головой о стену. Сердце мое кричит мне: «Ты не смеешь приносить ей боль, ты не смеешь!».
Она совсем одна со своим маленьким сынишкой в этом огромном мире и ей нужно выжить. Ей не на кого надеяться кроме самой себя, она маленькая женщина, она слаба и беззащитна, весь мир огромный и жестокий навалился на нее, и я, идиот, требую невозможного как будто я один у нее, святая наивность…
Все мужчины хотят от нее только секса, я эгоистичен, я хочу б;льшего, я хочу ее сердце, но ведь взамен я отдаю свое. Разве я не честен, хотя кто видел в любви честность. Всегда страдает только один и больнее кому-то одному. на-блюдая за моей влюбленностью она принимает правила иг-ры и ей это нравится. Она не может быть моей женой, а я даже сам удивился этой мысли о том что я хочу Жену, раньше я хотел лишь Любовницу. Это несбыточная мечта, но такие мечты согревают мою душу. Ее звонок очищает меня от скверны мрачных мыслей, я слышу ее голос и мир перестает существовать. Сердце целостно когда оно из двух половинок, иначе оно мертво…
Женщины хрупки и ранимы, но они более сильны чем мы со своими накачанными мышцами, мы правим миром, а они правят нами, и мы должны быть благодарными им за это…
Господь Всемогущий, я каюсь, я не буду больше пытать-ся вторгнуться в ее жизнь. Я буду на той ступени в ее жиз-ни, которую она сама мне определит, я каюсь, значит я должен быть прощен, наверное…
Моя ревность как «дамоклов меч» разрубает все что нас с нею связывает, это проклятье, но я не хочу быть прокля-тым… Не желая довольствоваться очевидным. Ночь вторга-ется в Город и создает сюрреалистические картины, облака высвеченные луной проносятся по небу. Прикосновение лунного света приносит тяжкие думы и разочарования роб-ко прокрадываясь в окно. То на что я смотрю, и то что я ви-жу и считаю реальностью, не всегда соответствуют истине, просто это зависит от того, в каком измерении я нахожусь…
На подоконнике уютно расположился лунный зайчик, я глажу его и нахожу в этом наслаждение. Я стою у окна и смотрю на ночной Берлин, в бокале с вином который в моей руке отражаются огни Ночи. Чувство влюбленности переполняет меня, бессонница, ее приносит и боль одиночества и боль любви. Ночь увенчалась звездным небом. Большая звезда выделяется на фоне других, она хочет показать себя и она светит ярче всех, она уже не воспринимается как часть созвездия, она одинока…
Прости, милая, что я могу сделать, чтобы вызвать улыб-ку на твоем лице…
Я ищу самооправдание своему одиночеству и не нахожу его, одиночество — это не всегда, когда ты один, это когда ты уходишь в себя, и задаешь себе терзающие вопросы, это значит вас уже двое, но вы порой такие разные. Вы не по-нимаете друг друга, и не хотите понимать, вечный спор и неприятие, это то что объясняет вас, вы оба требуете от жизни каждый своего…
Каменный Ангел говорит мне о смирении наполненном мудростью, это не просто терпение, это размышление о сущности наполненной его жизненным опытом. Ему хоро-шо, ему двести лет и он все знает, а я не знаю ничего из того что я должен знать, по сравнению с ним я слепой глупец, который не понимает очевидных истин.
Я говорю ему что я влюблен, он долго и задумчиво смотрит мне в глаза и молчит. Потом он кладет мне на плечо тяжелую каменную руку и произносит: «Если Лю-бовь которую она принесла в твою жизнь, по-настоящему наполняет тебя, как сосуд наполняет вечернее вино, значит будь готов к самопожертвованию. Положи на Алтарь Люб-ви все что мешает тебе и сожги на жертвенном Огне, ты должен сделать ее счастливой и тогда будешь для нее единственным…». Он умолкает и я знаю, теперь надолго, я благодарю его и спускаюсь с крыши, я поднялся чтобы рассказать ему о своей Надежде, и я благодарен ему за то что он выслушал.
Я иду по Городу, растворяюсь в дыхании вечерних улиц, ночь играет для меня свою музыку, музыку, ноты которой слышны только мне, минорную музыку тишины…
Я родился в этом Городе, я видел его рассвет, я видел его в руинах, когда огромные кучи трупов наполняли эти улицы я неистово бился за него. Во мне было семь оскол-ков, когда я истекающий кровью стоял на третьем этаже по-луразрушенного здания и смотрел на горящие руины теряя сознание. Господь сохранил меня, Провидению было угод-но чтобы я жил и писал, о прошлом и настоящем, мечтал о будущем и дарил эти мечты другим. Я не стыжусь ни за один прожитый мною день, я счастлив каждый день видеть трепетный закат и встречать нежный рассвет…
________________________________________

«Так проходит тело через историю, становящееся и борющееся. А дух — что он для тебя? Глашатай его битв и побед, товарищ и отголосок…»

Ницше. «Так говорил Заратустра»

Снаряды с ужасающей периодичностью начали бить в сосны и в огромные камни на краю болота. Стальные горя-чие осколки с остервенением отрывали от деревьев куски и высекали искры из камней, они искали свои жертвы и им это удавалось нередко. Бой длился уже около четырех ча-сов, после минометного и артиллерийского обстрела рус-ские волна за волной пошли в атаку. Первую волну уронили шквальным пулеметным огнем, они видимо наивно подумали что если все кругом перепахано снарядными воронками и горит торф, то ничего живого уже не осталось, они ошиблись. Они ринулись толпой с криками «ура», и залповый огонь смел всю эту лавину разом. Испуганные таким поворотом дела, большевики начали метаться между сосен и залегли.
Алекс сверху наблюдал за своим сектором. Он лежал на поросшей мхом высокой скале укрытый редкими кусти-ками берез. У него была на редкость прекрасная позиция, залегшие за камнями и поваленными деревьями большевики представляли из себя очень удобные цели. Они подошли так близко, что снизу вверх их стрелять было крайне неудобно, им приходилось вставать на колено чтобы прицелиться, пули Алекса вбивали их в мох.
Отто Ланге лежал за огромным пнем, он удачно сбил трех иванов и перезаряжал карабин, когда пуля ударила в пень возле его лица, он всматривался в лес, но не видел больше внятных целей. Вторая пуля ударившая в пень ут-вердила его в мысли что пора менять позицию. Его друг Алекс в начале боя был где-то слева, Отто начал перебегать от дерева к дереву, очень плотный огонь заставил его за-лечь, он ползком преодолел около пятидесяти метров. Он заметил Алекса и поднялся к нему на скалу. Вдвоем они были готовы воевать хоть против целого мира. Большевики подгоняемые своими политруками опять полезли вперед, снова пули начали бить в камни. Отто положительно нави-лась эта позиция. Он выцеливал темную фигуру и после выстрела она падала, но русских было очень много и было о чем поволноваться.
Они кидали вниз гранаты и это приносило положитель-ные результаты. Но радоваться успеху было рано, русские видимо получили подкрепление и не обращая внимания на трупы своих солдат, они лезли напролом. Кончались патро-ны и осталась одна граната. Отто изумленно проверял под-сумки и удивленный тем что боеприпасы кончились, разду-мывал над тем как спуститься вниз и взять трофейное ору-жие…
Облака безмятежно проплывали над соснами, чайки по-тревоженные взрывами и выстрелами кричали над озером. Древние камни скорбно смотрели как люди убивают друг друга, кровь из ран остывала на земле, людские тела в кото-рых остановились сердца остывали на земле и земля прини-мала в свои объятия жалкие останки… Темные тени людей мелькали между деревьями и падали на землю. Вдруг стало тихо, очень тихо, эхо выстрелов уносилось в глубину леса и растворялось в кронах сосен…
Алекс и Отто лежали на скале уже около часа. Вроде все стихло. В пределах видимости все русские были выбиты, по их позам было понятно что они потеряли к происходящему всякий интерес. Но артиллерийский обстрел и короткий бой оказался лишь отвлекающим моментом. Сзади позиций и с правого фланга русские штурмовые группы скрытно перерезали колючую проволоку и ворвались в укрепрайон. Солдаты начали кидать друг в друга гранатами, потом пошли врукопашную. Алекс показал рукой назад:
— Там бой, на наших позициях бой! — крикнул он.
— Они обошли нас сзади, — ответил взволнованно От-то.
В это время несколько пуль ударили в камни, на кото-рых они лежали.
— Надо спускаться вниз по одному и продвигаться к своим, мы в котле, — сказал Алекс, проверяя подсумки, ос-талось две обоймы с патронами, гранат больше не было.
В близком бою лучше всего подходил «Парабеллум», но к нему был лишь один магазин на восемь патронов.
— У нас больше нет боеприпасов, — крикнул Отто.
— Но это не лишает нас обязанности выполнять свой солдатский долг перед страной и Фюрером, — процедил сквозь зубы Алекс.
Он смотрел вперед и видел трупы врагов, и ничто не могло поколебать его уверенности в том, что их будет зна-чительно больше, и он приложит к этому все свои усилия. За их спиной шел кровавый бой, но вокруг них были враги которые держали их на прицеле, они хорошо замаскирова-лись и выжидали. Нужно было принимать решение и нужно было принимать его быстро. Иваны начали приближаться быстро и молча, им понравилась тишина и они начали перебегать от дерева к дереву. Но эдельвейсов учат не только бегать по скалам, но еще и великолепно стрелять, у парней патронов стало еще меньше, но и трупов вокруг стало больше. Бой затянулся, было видно что русские подтянули большие силы и неплохо под-готовились. Алекс всегда был сторонником штурмовых вылазок и эта оборона действовала ему на нервы.
Отто начал спускаться по веревке, автоматная очередь прозвучала совсем недалеко, крошево камней выбитое пу-лями из скалы ударило в лицо, он сорвался и упал вниз. Его спасло лишь то, что упал он на мох, и был прикрыт валуна-ми и порослью елок. Осторожно подтянув к себе карабин он пытался разглядеть стреляющих. Видя как он сорвался и упал с трехметровой высоты вниз, большевики расслаби-лись и совершенно напрасно. Парни которые носят эмблему Эдельвейс просто так не сдаются. Он провел рукой по лицу, вся ладонь оказалась в крови, но сейчас его беспокоило не это. Алекс тоже начал спускаться, и в это время был открыт для стреляющих. Отто беспокоился за друга больше чем за себя, он приподнялся целясь из карабина в направлении русских. Между сосен стоял в полный рост большевик и целился из автомата в Алекса. Отто выстрелил, пуля сбила ивана с ног, запоздалая очередь ударила по стволам сосен и сверху посыпались ветки. Алекс наклонившись подбежал к другу, еще две фигуры метнулись к ним, парни вскинули карабины и два выстрела унесли из жизни еще двух большевиков.
Поскольку бой был с развитием к рукопашному, они по-ставили на карабины штыки, расстояние на которое под-ползли русские составляло не больше пятнадцати метров. Алекс достал пистолет, тяжелое дыхание и хруст сучьев под сапогами определил подбегающих нападавших, он припод-нялся, встав на одно колено и увидел бегущие к ним фигу-ры, их было много. Алекс бил прицельно, они начали па-дать. Нужно было бежать, и бежать быстро, что они и сде-лали.
Бросок оказался удачным, несколько пуль ударили в со-сны, но часто растущие елки лишили иванов возможности точно прицелиться. Вырвавшись из этого сектора они бежа-ли к блиндажам, там шел бой. Первое что они увидели — спины русских солдат, которые стреляли в их друзей, испы-тав огромное сожаление в отсутствии гранат они начали технично выбивать иванов сзади.
Эффективно расстреляв боезапас Алекс бросился к убитому ивану и поднял автомат, Отто последовал его примеру. Добыв еще по запасному диску с патронами и одну гранату они укрылись в елках и начали короткими очередями простреливать сектор в котором метались рус-ские. Сейчас из дичи, они снова превратились в охотников, бой стал перемещаться дальше к озеру. Но в это время сзади снова послышались истеричные крики «ура», парни до-бежали до окопа и прыгнули вниз. Кругом лежали трупы и стонали раненые, собрав боеприпасы и оружие, парни при-готовились к обороне. Они остались вдвоем, они посмот-рели друг другу в глаза, обнялись и попрощались, они ве-рили что это их последний бой, и были готовы погибнуть достойно.
Десятки иванов выскочили между соснами и перебеж-ками направились по флангам. Патронов было много, но их еще надо успеть вбить в орущую толпу. Пули били в бруст-вер и рикошетили от камней. Алекс стрелял стиснув зубы, русские несмотря на потери приближались необычайно быстро и спереди и с флангов. Отто стрелял технично как на полигоне, он поставил автомат на одиночный огонь и после каждого выстрела падал фигура, пуля ударила ему в ключицу.
— Алекс, я ранен, у меня темнеет в глазах, — сказал он и со стоном сполз по стенке окопа.
Алекс в отчаянии стрелял в толпу, целится уже не было надобности, он дослал последний патрон и понял что после выстрела на перезарядку у него не будет уже драгоценных секунд, за каждую из которых он готов был отдать десять лет жизни. Русские были уже в десяти метрах и их было очень много, он выстрелил и опустил карабин. Он почувст-вовал как его тело напряглось в ожидании своей пули, все стало безразлично, от смерти его отделяли лишь несколько мгновений.
В толпе подбегающих иванов раздалось несколько взрывов гранат и шквальный огонь буквально смел эту ла-вину. Убитый иван лежал в двух метрах, к его винтовке был прикреплен штык, который остановил свой смертель-ный полет на полпути. Алекс услышал крики на норвеж-ском языке, два взвода норвежских горных егерей подос-пели вовремя. Они пробивались через болото с соседних позиций и успели.
Алекс поставил карабин к стенке окопа и наклонился к другу. Отто сидел закрыв глаза, выражение боли лежало печатью на его бледном лице, он держался за плечо и сквозь пальцы у него текла кровь…
Бой длился еще несколько минут и затих, на сегодня русские выдохлись, они исчерпали свои ресурсы. Погибло очень много друзей. Два норвежских парня Гуннар и Юнас помогли Алексу поднять раненого Отто из окопа. Пуля прошла навылет не затронув жизненно важных органов, парни из полевого госпиталя положили Отто на носилки и собрав других раненых уехали. Чтобы отвлечься от мрач-ных мыслей Алекс взял лопату и пошел копать могилы. Со-сны склонили ветви свои над могилами «эдельвейсов», в далекой Германии у матери защемило сердце, она почувст-вовала что у нее больше нет сына…
Последняя слеза скатилась по щеке
Последний вздох раздался в темноте
И мысль последняя срывается в полет
И в бой поднялся поредевший взвод

Не горные вершины дремлют здесь
И не парят орлы под облаками
Уходят в бой солдаты «Эдельвейс»
Не знаем мы что будет завтра с нами…

Одна пуля убивает сразу два сердца, сердце сына и серд-це матери… Разрывается нить связующая эти сердца и не-беса скорбят в недоумении…
После боя зазвенело в ушах, удушливая тишина накрыла все вокруг. Алекс сидел на снарядном ящике, устало опус-тив голову, сегодня он испытывал благодарность судьбе. Он был в трепете перед Божественной сутью Провидения, занесшей над ним кровавый меч и пощадившей его. Его губы шептали: «Erbarme dich unserer verstorbenen Br;der und aller, die in deiner Gnade aus dieser Welt geschieden sind. Nimm sie auf in deine Herrlichkeit. (Усопших братьев наших, и всех Тебе угодивших, ушедших из этого мира, прими милостиво в Царство Твое.)
Пахло порохом, кровью и сосновой хвоей, книга Войны перелистнула еще одну страницу. Тишина звучала в ушах сладкоголосым хором ангелов, бой измотал его, кто-то под-ходил, кто-то спрашивал у него что-то, он поднимал голову и отсутствующим взглядом смотрел по сторонам. Он был погружен в пучину мыслей… Надо сесть и написать письмо матери, написать письмо…
________________________________________

Но так хочет этого наш род; и я люблю тех кто не ищет сберечь себя. Погибающих люблю я всею своей любовью: ибо переходят они на ту сторону…

Ницше. «Так говорил Заратустра»

Над суровой и древней карельской тайгой занималось теплое осеннее утро. Туман постепенно рассеиваясь остав-лял прозрачные капли на листве, они миллионами брилли-антов переливались в лучах восходящего солнца. Солнеч-ные лучи пробиваясь сквозь густые кроны деревьев, грели своим теплом остывшую за ночь землю. Лес просыпаясь скидывал с себя ночное оцепенение и наполнялся пением птиц. Сосны освещенные утренними лучами возвышались над старым и давно заброшенным кладбищем, как вековые стражи охраняя тишину и покой умерших. Ветер ворошил жухлую листву на обвалившихся могилах. Деревянные до-мики, по сибирскому обычаю поставленные когда-то над могилми, сгнили и обвалились. И лишь позеленевшие от мха остовы трухлявых досок, сливаясь воедино с общим ландшафтом, создавали полное гармоничное единение с природой.
В стороне от кладбища виднелись развалины старой де-ревни, она давно была покинута жителями. Кто-то умер об-ретя вечный покой на родовом кладбище, кто-то уехал что-бы никогда больше сюда не вернуться…
Геологи, нефтяники, газовики и просто искатели при-ключений пришли на эту землю бурить, взрывать, валить лес и прокладывать трубопроводы. Ушли от шума олени, птицы и звери напуганные лязгом гусениц и гулом вертолетов покинули этот край. Огромные массивы леса были вырублены, захламлены. Повсюду на изуродованной земле остались следы масляных пятен, брошенные обрезки труб, горы окаменевших мешков с цементом, и изорванные автомобильные покрышки. Металлические конструкции брошенные на перекопанной земле как скелеты древних чудовищ возвышались над молодыми елками. Зеленый мох уже местами покрывал их, и казалось что природа сама то-ропилась укрыть от глаз и утопить в своей зелени, упрятав эти чудовища.
Но большие люди с огромными машинами принесли с собой и горшую беду. Водка снижала иммунитет маленьких северных людей, подавляла волю. Люди тонули в реке за-мерзали в тайге зимой и убивали друг друга в пьяных ссо-рах. На древнем родовом кладбище, рядом со старыми, об-валившимися и поросшими мхом могилами предков появ-лялись новые, ушедших из жизни, совсем еще молодых людей.
Развалины деревни стояли на берегу озера и глазницами окон печально смотрели на шелестящие внизу волны, кото-рые с размеренным постоянством безмятежно накатывали на песок. Когда-то здесь была жизнь, резвились ребятишки, бегающие гурьбой по тропинкам к озеру. Но тропинки за-росли высокой травой, дома гнили и зарастали крапивой. Люди давно ушли отсюда и природа восстанавливаясь ук-рывала ковром листвы металл, бетон и масляные пятна на земле. Осталось лишь древнее родовое кладбище на которое уже давно никто не приходил почтить память предков и прочитать старинные молитвы богам…
Она была молода и красива, темные чуть раскосые глаза, в которых плясали странные искорки, длинные черные косы ниспадающие по спине переплетенные цветными ленточками. На шее цветные бусы нанизанные на оленью жилу, и медные и серебряные украшения, которые звенели в такт шагам, когда она спускалась вниз по крутому берегу за водой. Легкие кожаные пьексы сшитые оленьими жилами мягко шуршали по песку. Она напевала старинную песню об огромных оленьих стадах, о косяках рыбы блестящих перламутром на мелководье. О стаях птиц прилетающих на эту далекую землю с первыми проталинами, чтобы наполнить этот край многотысячным пением и улететь поздней осенью в теплые края со своим потомством. Мать у нее умерла очень давно, отец будучи пьяным выпал из лодки на озере, запутавшись в собственных сетях утонул в ледяной воде. Северные народы иначе относятся к смерти родных, нужно ли печалиться если смерть пришла в дом. Ведь душа умершего улетает далеко-далеко к д;хам и помогает своим потомкам жить счастливо и долго…
Чайки суетливо кружились над водой, ветер шумел в кронах сосен. На высокой скале стояла красивая девушка, ее взгляд был устремлен вдаль. В деревне люди между со-бой называли ее шаманкой, за ее глаза в которых плескалась какая-то необъяснимая сила. Она умела заговаривать раны, прикосновением руки успокаивать плачущего младенца, она лечила многие болезни и принимала роды.
Она была странная эта девушка, у нее были свои д;хи, которые вели ее куда-то, у нее была какая-то своя обособ-ленная жизнь. Она выходила на берег озера и разговаривала с водой, стоя на краю леса она разговаривала с деревьями, ночью выйдя на край деревни она разговаривала со звезда-ми. Ее не понимали и боялись, она была красива, слишком красива и молода, и смесь красоты и какой-то странной и необъяснимой исключительности притягивала к ней людей. Она отвергала знаки внимания парней и лишь смеялась звонким смехом в ответ.
Ходили слухи, что когда-то, будучи еще совсем ребен-ком, она шла на лыжах неподалеку от деревни и на поляну выскочил волк. Зима была морозной и многоснежной и бес-кормица заставляла волков, утрачивая вечный страх перед людьми подходить близко к деревне и уносить собак. Волк начал подходить к девочке, шерсть на загривке поднялась, он присев на передние лапы приготовился к прыжку. Она вдруг заговорила с ним спокойным и ровным голосом. Мо-жет это было заклинание, может что-то еще, но этот обре-ченный на голод старый волк-одиночка отошел в сторону, оглянулся, постоял еще немного и скрылся в лесу…
Однажды утром ее нашли мертвой на окраине деревни, она лежала на снегу, в ее открытых глазах отражалось небо, из груди торчала деревянная рукоятка охотничьего ножа. Нож узнали, он принадлежал парню который долго доби-вался ее руки. Но парень исчез и лишь через три дня охот-ники наткнулись на замерзший труп в тайге, он полз со сломанной ногой несколько километров, потеряв ружье, сбив руки в кровь. В кармане у него обнаружили цветные бусы, люди молча стояли над телом, глубокая скорбь по-висла над деревней.
Ее похоронили на окраине кладбища, под сенью трех ог-ромных елей, которые наклонившись над могилой будто старались укрыть ее своими огромными лапами…
Кто-то утверждал потом, что видел в ее заброшенной избушке ночью в окнах странные зеленые огоньки. Словно это душа убитой девушки так и не узнавшая любви мета-лась между стен не находя себе покоя.
В верховьях небольшой таежной речушки, охотники до-бывали глухарей и находили иногда у них в желудках жел-тые оплывшие камешки причудливых форм, это были золо-тые самородки. Потом стали появляться пришлые люди, которые с лотками и лопатами уходили в верховья реки и перемывали песок, таскали камни и копали ямы. Все чаще охотники заставали свои лабазы и избушке в тайге разграб-ленными и ничто не могло справиться с этой бедой… Люди начали исчезать в тайге, иных находили с отрубленными кистями рук, может это духи тайги разгневались…
Старинная легенда о «Золотой Бабе» давно не давала по-коя любителям романтики. Одни говорили что она закопана в могиле с каким-то шаманом, другие утверждали что она лежит где-нибудь на дне северного озера, кто знает. Но появились на древних родовых кладбищах люди, оглядывающиеся украдкой по сторонам и прячущие лопаты. У кого поднимается рука на святое, кто посмел тревожить покой мертвых и осквернять могилы в поисках сокровищ, д;хи не прощают этого никому…
Качнулась сосновая ветка, белка сделав несколько прыжков затаилась в густой траве. Ее внимание привлекли странные звуки, земля вылетала из ямы и падала рассыпаясь по мху. Лопата с хрустом ломала остатки гнилых гробовых досок. Она наткнулась на кости ног обутые в кожаные пьексы сшитые оленьими жилами, они истлели и рассыпались у него в руках. Он переместился по раскопу, пошарил в прелой земле рукой и нащупав извлек небольшой череп. Желтый, с зелеными потеками плесени, с хорошо сохранившимися белыми зубами, он являл собой страшный лик смерти. Трясущимися руками он поставил череп на край могилы и отвернул его от себя. Он принялся деловито шарить в рыхлой земле, всюду попадались кости скелета и каким-то чудом сохранившийся женский национальный наряд расшитый орнаментом из разноцветного бисера. Дрожащими пальцами он вынул из земли серебряные подвески и цветные бусы, отряхнув с них землю положил в карман.
Вдруг он почувствовал необъяснимую тревогу, ему по-казалось будто кто-то смотрел на него из-за спины. Он по-чувствовал этот взгляд, резко дернувшись запнулся за трух-лявые доски гроба и упал. На краю могилы стоял череп и смотрел на него черными провалами глазниц. «Ведь я не так ставил его» — мелькнула мысль как молния, волосы зашевелились у него на голове, по спине потекли струйки холодного пота. Лес шумел, еловые лапы раскачивающиеся над могилой казалось пытались дотянуться до него. Он вы-скочил из могилы и огляделся, темный лес окружал его сте-ной, сердце билось в бешеном ритме. Он достал сигарету и попытался закурить — выходило плохо, спички ломались в трясущихся руках. Наконец он вдохнул сигаретный дым и попытался собраться с мыслями. «Может земля осыпалась и череп скатившись развернулся» — задал он себе вопрос, но не мог найти ответа. Он поднял череп, стряхнул с него ос-татки земли и положил в рюкзак, зачем он это сделал он и сам не знал…
Ранняя и звездная осенняя ночь накрыла тайгу, звезды казалось висели так низко что до них можно было дотя-нуться рукой. Костер горел ровно, тихо потрескивая, нена-сытное пламя пожирало сухие бревна. Всполохи света пля-сали и выхватывали из темноты лицо спящего человека. Он беспокойно ворочался во сне, что-то бормотал и вдруг за-стонав открыл глаза. Череп отмытый от земли стоял на большом трухлявом пне и ему вдруг показалось что в тем-ных глазницах мелькнули странные зеленые огоньки. Он почувствовал что задыхается, рванул ворот рубахи и сел. Непонятное томление охватило его, по лицу лился липкий пот, руки и ноги налились тяжестью, он хотел вскочить, но тело не слушалось. Ужас пронизал его и парализовал его волю, ему послышался слабый голос будто доносившийся из-под земли. С трудом подняв голову он оцепенел. У кост-ра сидела девушка в странном наряде, она была прозрачна. Зеленое сияние которое исходило от нее освещало все во-круг. Темные тени плясавшие свой дьявольский танец каса-лись его и он чувствовал их прикосновение. Она плыла к нему медленно не касаясь земли, он почувствовал исходя-щий от нее ледяной холод, она тянула к нему руки. Все его существо было пронизано ужасом, оцепеневший мозг отка-зывался что-либо воспринимать. Он хотел крикнуть, но из горла вырывался только странный стон. Он смотрел на нее и не мог разглядеть ее лица, лишь силуэт ее фигуры и две длинных черных косы. Она двигалась в такт ударам бубна и мерно покачиваясь тянула к нему руки…
Утро встретило лес пасмурным небом, подул холодный северный ветер и шумел в кронах деревьев. По лесу бежал человек. Он падал, со стоном поднимался и снова бежал. Разорванная одежда, белые, за ночь поседевшие волосы мокрыми прядями прилипли к лицу, лицо и руки были в крови от хлеставших его веток. Обессиленный, он хотел перескочить ствол поваленной ветром трухлявой осины, но нога провалилась в дупло. Проскочив по инерции, он пере-валился через ствол и упал лицом в землю не успев выста-вить руки. Раздался страшный крик и треск ломаемой кости.
Сознание возвращалось медленно, очнувшись он поднял голову и застонал от тупой ноющей боли, нога застрявшая в дупле была неестественно вывернута. Из прорвавшейся и почерневшей от крови брючины торчали острые осколки костей. Он скрипел зубами и вытаскивал ногу словно чу-жую из дупла. Стиснув зубы и глотая слезы он со стоном подтянул к себе суховатую палку и вытащив из брюк ре-мень притянул ногу к ветке. Попытавшись подняться он вскрикнул и упал потеряв сознание. Он очнулся, затихшая в оцепенении тайга смотрела на него, тошнота подкатывала к горлу, кровь била в висках колоколами, искусанные губы опухли и кровоточили. Превозмогая боль он полз из по-следних сил срывая мох разбитыми в кровь пальцами. Впе-реди послышался шум ручья, он подполз и глянул вниз, на него из глубины воды смотрело незнакомое перекошенное страхом и болью лицо. Лицо в потеках крови и земли, длинные белые волосы и черные провалившиеся глаза. Он с криком шарахнулся от своего отражения и от резкого движения потерял сознание…
Очнулся он когда было темно, звезды отражаясь в воде казалось вели какой-то странный хоровод с волнами. Зубы выбивали дробь, все тело онемевшее от боли и ужаса бил озноб. Темнота ночного леса окутывала его холодной и липкой пеленой. Подняться он уже не мог, земля словно тянула его к себе. Поняв свою обреченность он привалился спиной к стволу дерева и закрыв глаза в бессилии заплакал. Слезы стекали по его лицу смывая кровь и грязь, и капая ему на грудь казались ему очень горячими. Луна белым диском ложилась на гладь реки и блики отражаясь от воды дробились и тонули в черной бездне. Вдруг ему почудился свет, он с трудом открыл глаза, какие-то странные зеленые всполохи плясали вокруг него. Звуки бубна доносившиеся откуда-то издалека то стихали, то приближались к нему. В лунном свете плыла к нему над поляной девушка с длинны-ми косами. Она тянула к нему руки и что-то говорила. Ему вдруг стало легко, боль ушла, он почувствовал себя невесо-мым, встал и пошел к ней. Он не чувствовал больше боли, его сердце больше не билось, он парил над землей поднима-ясь все выше, как будто состоял из невесомого тумана. ог-лянувшись он увидел свое мертвое тело сидящее у дерева. Тревога и боль сменились спокойствием и легкостью бы-тия… Она все манила и манила его за собой, впереди про-стирался яркий свет…
Через много лет охотники случайно наткнулись на ос-танки человека в тайге. Трава уже проросла сквозь скелет, кости поросли мхом, но череп с остатками длинных белых волос почему-то стоял в стороне на огромном трухлявом пне, и скорбно, как бы со стороны наблюдал за происходя-щим вокруг…
Сколько древних тайн хранит в себе карельская тайга. Лунными ночами, когда от воды поднимается прозрачный и невесомый туман обретающий порой странные и изменяющиеся очертания тайга затихает. На берегу озера появляются скорбные фигуры людей молчаливо склонившихся над водой…
Старый дед рыбак проверял сети на озере, просмоленная лодка мягко скользила по воде вторгаясь в туман. Проплы-вая мимо скал он повернул голову и увидел темные очерта-ния человеческих фигур стоящих на берегу. Он прожил здесь всю жизнь и видел их всегда, зная что нельзя подолгу смотреть в их сторону он опустил голову и налег на весла. Это утонувшие люди которых не нашли и не предали земле, их останки. Души их маются и не могут найти себе покоя ни в воде и ни на земле, и вода для них чужда и земля их принять не может…
Тихо на древнем родовом кладбище, ветерок гоняет ли-ству, белка деловито шелушит свою шишку, да трудолюби-вый дятел своим стуком иногда нарушает безмолвие. Сосны склонив ветки свои погружаются в печаль вечности…
________________________________________

«О небо надо мной, чистое! Глубо-кое! Бездна света! Взирая на тебя, я трепещу от божественных порывов…»

Ницше. «Так говорил Заратустра»

Купеческий обоз продвигался с трудом по заметенной глубоким снегом дороге. Каурые лошаденки от мороза по-крылись инеем и тянули сани груженные добром вперед. Михайло Сафонов, купец первой гильдии, срывал рукави-цей с бороды льдинки. Каждую зиму он наезжал сюда с обозом и места эти знал хорошо. Обмен с местным населе-нием на пушнину шел всегда удачно. Подобрав себе сноро-вистых крепких мужиков он не боялся лихих разбойников которые бежали с каторги, сбиваясь в ватажки да грабили торговые обозы. У всех мужиков были добротные кремне-вые ружья, кованые топоры за поясом, да ножи, в санях ле-жали рогатины. Царь Петр закладывал город Петербург, в городе было полно бояр да дворян, а у них женки да дочки, а им соболя да песцов подавай. Дело это было трудное и опасное, то торговля шла бойко. Дважды отбивались от варнаков, одичавшие в лесу, не боявшиеся ни Бога, ни Чер-та, разбойники лезли на обоз, их встречали картечью, но по сторонам смотреть надо было внимательно.
Вдоль дороги стелились ветхие деревеньки разграблен-ные алчными боярами, народишко жил скудно. Нужно было забираться далеко, на север, по десять дней уходило чтобы добраться до хороших мест, где и обмен бойкий и пушнины много. Денег местное население не признавало, кованые топоры, ножи, пилы, всякий инструмент. Для женщин дешевые бусы да колечки, отрезы сукна да материи цветной. Михайло давно заметил чем дальше на север, тем деревни крепче, народ лихой, веселый, не добрались еще бояре царские до этих мест, не разграбили.
Завьюжило, обоз немного прошел и остановился возле густого елового леса, развели костры, накрыли лошадей, поставили котел с варевом, решили заночевать. Рано поутру на дорогу вышел лось, мужики из двух ружей добыли его. От лосиного бульона по тайге стелился запах, на морозном воздухе он распространялся далеко, в лесу завыли волки, черный ворон каркнул на верхушке ели. Лошади заволновались и засучили ногами, мужики ездовые схватили поводья и поближе пододвинули ружья. Нелегкое это дело ночевать в тайге зимой, но проводники у Михайлы из местных, дело знали хорошо, обмороженных не было. Прожигали костер, затем разгребали угли и стелили еловый лапник, ложились на них и укрывались шкурами. Прокаленная земля всю долгую зимнюю ночь отдавала тепло. Поставили нодьи, костер из двух-трех больших бревен, сделали навесы из жердей и еловых веток, лошадей накормили овсом. Чтобы ночью у костра время коротать рассказывали местные сказки да легенды. Мужики слушали карельские сказки да крестились, везде им чудились лешие да кикиморы.
Прошлые поездки были удачными, но в этот раз Михай-ло подготовился хорошо и поскольку заказ на пушнину большой получил, решил ехать еще дальше чем обычно. Проводника взял нового из местных, крепкого старика, обещал ему плату хорошую, а старик звал его севернее. Ту-да купцы вовсе редко забираются, вот где и торговля ловкая будет. Ездовых Михайло не забижал, платил им исправно, потому они свое дело исполняли хорошо. От их опыта и умения зависело многое.
Старик сказок много знал, ночью у костра чтоб время скоротать рассказал легенду о шаманке…
— Мы до тех мест еще не добрались, два дня пути еще, если Господь сподобит наедем мы на те места, вот там и по-хоронена эта шаманка, там она людям и является…
На третьи сутки улеглась метель, небо ночью усыпали звезды, всполохи северного сияния разрывали черное небо и отражались на снегу. Мороз окреп, утром решили дви-нуться дальше, обоз шел. На развилке дорог проводник ос-тановился, у дороги стояло дерево увешенное цветными тряпочками и бусами. Старик достал из кармана красные ленточки и повязал на дерево.
— В этом краю местных богов почитать положено. что-бы в дороге помогли, иначе духи леса закрутят, не вернешь-ся. Много в этих местах обозников погибло. Я по молодости здесь как-то с отцом впервые был. Выходим на дорогу на лыжах из леса, стоит обоз, лошади стоят, люди в санях сидят, батя думал табачком разжиться, подходим, а они все мертвые, и люди и лошади, окаменели от мороза, вот такие чудеса здесь бывают.
Мужики перекрестились, подбросили в костер дров и потуже закутались в шубы.
— Ну и что, вы поживились небось в обозе? — спросил ехидно ездовой.
— Нет, я молодой был, оцепенел от страха, обомлел помню, ни рукой, ни ногой двинуть не могу, отец дернул меня за рукав и ушли мы быстро с того места…
Обоз тронулся дальше, свернули к озеру и остановились.
— Дальше куда, — спросил Михайло старика.
— Я этого места не узнаю, по всему видать не туда мы забрели, — ответил задумчиво старик.
Мужики в обозе зароптали, на лицах читался страх. За-вечерело, день на севере зимой короток, решили дождаться утра и решать что делать дальше, двигаться в ночь еще опасней. Костры развели, стало спокойней, сытный ужин сморил, вдалеке послышался волчий вой, ночь была бес-сонной.
Понемногу у костра все задремали, Михайло волновался за судьбу обоза, неужели в такие крепи забрался да еще без толку. Мысли одолевали тяжелые, но постепенно и он скло-нил голову на грудь. Очнулся от холода, костер прогорел, обозники спали, лошади скрипели копытами, звенели уз-дечками, переминались с ноги на ногу. Он хотел подняться и подбросить поленьев в костер, поднял голову и замер. У костра стояла девушка в летнем платье с двумя черными косами, она что-то говорила ему, и указывала рукой на край леса. Он протер глаза, видение исчезло, было иль не было…
Он толкнул старика и рассказал ему.
— Приходила значит сердешная, хорошая тебе примета, купец, шаманка дорогу указала, значит грехов за тобой не водится, утром двинемся правильной дорогой, теперь уж боле не собьемся… Он перекрестился, зевнул, и улегся на оленью шкуру.
Звезды глазели сквозь кроны сосен, луна белым диском повисла над озером, кривые тени от деревьев скользили по серебрящемуся в лунном свете снегу. Утром обоз тронулся по указанной шаманкой дороге…
________________________________________

Как они вздыхали, отцы наши, когда они видели на стене совсем светлые, притупленные мечи! Подобно им, жаждали они войны. Ибо меч хочет упиваться кровью и сверкает от желания…

Ницше. «Так говорил Заратустра»

Усталые облака проплывающие над кронами раскачи-вающихся от ветра сосен торопились раствориться в неве-домых горизонтах. Трудолюбивый дятел зажав в расщелине трухлявой осины шишку усердно долбил ее. Колеса джипа жадно пожирали колею залитой жижей лесной дороги.
Внедорожник вторгался в вековую тишину леса, неся на своих боках дорожную грязь. Справа и слева между деревь-ев проблескивали блюдца воды в старых воронках от мин и снарядов. Сосны любовались своим отражением в воде как в зеркалах. Паутина ржавой немецкой колючей проволоки, свисала с сосен с насаженными на шипы листьями.
Леса Карелии, заброшенные деревни с постепенно вы-мирающим населением, зарастающие травой дороги. дерев-ни-призраки, на заросших мхом полупровалившихся кры-шах растут березки. Ворота закрыты, окна заколочены кре-стами гнилых досок, все затянуло бурьяном и крапивой, провалы выбитых окон черными глазницами смотрят на редких путников скорбно и безмолвно. Кто-то умер, кто-то уехал в города и больше не вернулся. Забытые кладбища на краю деревень, гнилые покосившиеся кресты и изъеденные ржавчиной остовы памятников со звездами.
Могилы ветеранов, вечная судьба Русского Солдата, уй-ти на войну, победить, вернуться и быть забытым, так было всегда, так есть и так будет. Россия полна такими деревня-ми-призраками, их тысячи и с каждым годом становится все больше. Сосны нашпигованные пулями, осколками мин, снарядов и бомб. После войны, когда страна остро нуждалась в восстановлении жилья, этот лес для пиломатериала был абсолютно непригоден. На лесопилках у пил вылетали зубья когда пила вгрызалась в бревно, начали разбираться, оказалось что во всех деревьях сотни осколков и зубья у пил просто отлетают…
Карелия, леса наполненные тайнами, земля набитая тон-нами металла и пролитая кровью и п;том. Здесь тысячи солдат убивали друг друга, тысячи трупов бросали в ворон-ки от снарядов.
По ночам в этих лесах бродят души усопших, не находя себе покоя. Русские и немецкие солдаты, норвежские и финские, в них больше нет ненависти, они находятся между миром живых и мертвых. Из-под листвы и мха видны по-черневшие основы скелетов…
Сейчас сюда приезжают охотники покопать на местах боев, одни ищут оружие, другие ищут награды. Они назы-вают себя специалистами по военной археологии, в народе их называют «черными копателями».
«Антуражные» вещи то есть интересные, особенные, имеющие какую-либо коллекционную или коммерческую ценность, найти считается большой удачей. Возле останков красноармейцев ничего интересного как правило нет, рус-ский солдат нищий, трехлинейка, пять патронов, да ложка за голенищем сапога.
Найти останки немецкого солдата считается большой редкостью и удачей, особенно если это боец Ваффен-СС. Даже простые пуговицы имеют определенную ценность, не говоря уже о зажигалках, портсигарах, наградах и нагруд-ных знаках. Котелки, часто подписанные бойцами, фляжки, ложки, штык-ножи, каски, жетоны, пряжки ремней, кольца и многое другое… «Черные копатели», также как и офици-альные поисковики часто очень подготовлены и весьма по-рядочны. Есть исключения, подонки копающие немецкие кладбища с целью поживиться золотыми коронками. дос-тойные парни приезжают в металлодетекторами, навигато-рами, картами этой местности военных лет. Они много и детально работают в архивах и к делу относятся очень серь-езно, это как правило коллекционеры. Найденные солдат-ские останки либо достойно хоронят, либо передают офи-циальным отрядам, хотя всеобщая устойчивая неприязнь между ними дело известное…
Поисковики это определенная каста людей, приключе-ния Робинзона Крузо и героев Жюля Верна ведут их вдаль и наполняют их трепетной дымкой мечты. Люди по природе своей чрезвычайно увлекающиеся и очень азартные, пронизанные авантюризмом и жаждой приключений, очень живо общающиеся между собой, они порой напрочь закрыты от общения с посторонними людьми. Это закрытые сообщества, к ним нельзя просто подойти и поговорить, спросить куда они ездят, что находят. В лучшем случае они отшутятся, юмор у них по этому поводу весьма едкий и циничный.
На местах боев часто попадается оружие и много бое-припасов, поэтому представители МВД ведут охоту на по-исковиков. Часто проезжают по известным местам где по-стоянно кто-то и что-то копает. И все это тесное общение заканчивается не только штрафами, но часто и тюремными сроками. Грешат как правило обнищавшие и деградировав-шие от пьянки деревенские парни, либо городские пацаны с недостатком интеллекта, их алчное желание продать бое-припасы и «стволы» гадит на общую картину жизни и су-ществования военной археологии. Опытные поисковики извлекая опасные боеприпасы уносят их и топят в болотах и озерах чтобы они не попали в руки пацанов.
Случаи подрыва нередки, недавно в Карелии пытаясь разрядить немецкую мину подорвались профессиональные и опытные отрядники, шесть человек, двух разорвало в кус-ки, а четыре молодых парня стали инвалидами навсегда. А инвалиды в России, также как и пенсионер уже не люди, существа-изгои, доживающие по-скотски свои жалкие годы, ни нормальной пенсии, ни соцпакета. Медленная, но неуклонная деградация и примитивное существование, вот такая горькая правда. Эта немецкая мина дождалась своего врага, она прожила свою жизнь так как ей было положено и она счастлива. Но миллионы таких мин еще лежат в земле и ждут своего светлого часа…
Опытные копатели оснащены металлодетекторами, ло-патами, щупами, помпами для откачки воды из блиндажей и воронок, бензиновыми пилами для распиловки обвалив-шихся бревен. Все это им порой по нескольку километров приходится нести по болотам и залитым водой лесным до-рогам. Они забираются очень далеко, и места эти держат в секрете, карты добытые из архива, точнее из копии, дают полное представление о событиях которые происходили в определенном секторе.
Целый день махать лопатой обливаясь потом и кормить комаров, подвергать себя риску быть укушенными энцефа-литным клещом и такие случаи у поисков не редкость. Не исключена возможность подорваться при извлечении нера-зорвавшихся мин и снарядов. При обнаружении останков солдат и их извлечении для последующего захоронения есть вероятность заразиться трупным ядом. Работа тяжелая и по б;льшей части неблагодарная, лишь изредка радует достойными внимания (зачетными) находками, которые идут частным коллекционерам, либо оставляются для собственных коллекций.
Поскольку забираются вещи у мертвых, а любая религия предостерегает от этого, ведь нельзя брать у мертвых ниче-го, все вещи заряжены отрицательной энергией потусто-роннего мира. Эта энергетика чужда и опасна для живых. Известно много случаев когда непрофессиональные и не-культурные «копатели», брали себе черепа и делали из них разного рода сувениры. Через некоторое время они или их родные начинали тяжело болеть или погибали в самых не-лепых ситуациях. В любом случае снять это проклятье можно лишь вернув останки земле и идти на исповедь в церковь.
Многое связано с мистикой, есть свои приметы, свои за-коны и правила. Многие из поисковиков утверждают, что они во сне разговаривают с теми солдатами, останки кото-рых они подняли и вынесли для последующего захоронения в братских могилах. Солдаты русские или немецкие, приходят к ним не только в снах… Они видят группы этих солдат в лесу, в полуистлевшей форме которая висит лохмотьями, провалившиеся глазницы и пальцы крепко держащие оружие. Часто туман приносит эти видения, когда солдаты то появляются, то исчезают, когда они движутся медленно вдоль леса освещенные бледным светом луны. Многие поисковики после этого спиваются и бросают это дело…
Джип облепленный листвой стоял на краю дороги, зака-муфлированный еще и грязью. Он вряд ли бы виден на сот-ню метров. Парни ушли в лес два дня назад взяв лопаты и металлодетекторы…
Костер за ночь прогорел и погас, закопченный котелок с холодным супом сиротливо висел сбоку. Уютно располо-жившись в спальниках парни безмятежно спали. Вчера ко-пали все усиленно и много, подняли три немецких каски, одна сохранилась неплохо, «декаль» с правой стороны со-хранила руны СС и кожаный подшлемник с четко читаемым клеймом. Что особенно порадовало, на котелке который был поднят рядом было выгравировано «Hans Staubwasser. Nord  ». В блиндаже скопилась вода, два часа ведром выкачивали, потом вынимали метр тяжелой и липкой желеобразной глины. Мокрые от пота, грязные, повалились на траву, только вечером, комары облепившие лица и руки, отнимающие своими укусами остатки терпения, заставили подняться и идти в лагерь. Руки и спины нещадно болели, сегодня решили день отдохнуть, и добивать блиндаж завтра, самое интересное внизу. Уже показалась верхняя часть металлической печки, поэтому до пола уже оставалось совсем немного. На полу часто попадается самое важное и интересное, в солдатском быту мелкие вещи проваливались и под пол между досками и там особо трудолюбивые поисковики находят самый экс-клюзив.
Напившись чаю и слегка перекусив бутербродами с кол-басой парни пошли в деревню. Оставшись один, Кирилл пил чай с брусничными листьями, вдыхал запах утреннего леса и слушал тишину. В трех километрах есть заброшенная деревня, назавтра он планировал туда. В брошенных домах хиреющих деревень, чердаках, сеновалах, сараях, собранное после войны по лесу оружие и вещи, нищее местное насе-ление усиленно прятало. Патрули солдат Смерша и НКВД прочесывали леса, добивая заблудившихся и раненых от-ставших при отступлении немецких солдат. Иногда их на-ходили даже в деревнях, оборванных, бородатых, где их подкармливали сердобольные русские бабы да старухи. Вещи перешитые из немецкой формы, сапоги и остальное другое имущество приказывали уничтожать и люди опять оставались в рубище и лаптях…
Поднятые вчера останки двух красноармейцев были со-браны в пакеты и стояли у сосны. Одновременно в другом секторе леса стоял лагерем поисковый отряд, им договори-лись передать останки чтобы они разрешили копать в этом секторе леса, нужно было как-то мирно уживаться.
У одного солдата был «смертник», который решили от-дать командиру поискового отряда, большой удачей счита-ется прочитать его и найти потом родственников. Однажды подняли останки девяти красноармейцев, нашли при них пять «смертников» что бывает редко, и привезли их в Питер в военкомат.
— Вот мы тут нашли, и принесли вам, вдруг родствен-ники найдутся, — сказал Кирилл.
Военком посмотрел на него как на идиота:
— Вон коробка, брось туда, там таких уже пара сотен, кто ими будет заниматься, я что ли?
Кирилл от неожиданности опешил, он думал военком обрадуется, похвалит: «Молодцы, ребята, благое дело де-лаете…». А тут такое безразличие, парни вышли из военко-мата и поняли что здесь никого не интересуют судьбы рус-ских солдат, ни живых, ни мертвых…
Кирилл решил время зря не терять, взял лопату и пошел по направлению к блиндажу. Парни наверняка зарулили к знакомому в деревне мужичку, у него всегда свой самогон, скорее всего они сегодня не вернутся. Он шел вдоль озера, на песке между камней волны перекатывали ржавые гильзы от трехлинейки, чуть поодаль диск от ППШ с переклинив-шим патроном, куски какого-то железа, полусгнившие те-лежные колеса. Несколько русских сапог прогнивших и по-крытых плесенью, что-то привлекло внимание. Он нагнулся и пошарил пальцами в песке, пятиконечная звездочка от пилотки с серпом и молотом, он вздохнул и положил ее в карман…
За три часа он снял огромный пласт глины, каторжная работа, каторжная работа дойти до «культурного слоя». Нужно было отдохнуть, уже три дня в лесу с лопатой в ру-ках, накопившаяся в теле усталость диктовала свои правила. Уже пожалел что не пошел вместе с парнями, вернувшись к костру разогрел чай, отдохнув он взял мешки с останками красноармейцев. Мокрые черные кости были достаточно тяжелы, он двинулся по направлению к деревне. Он был в «антуражной» немецкой полевой кепи, в камуфляже и с травматическим пистолетом ТТ в кобуре на ремне, внешний вид создавал впечатление смещения времени. Он медленно шел обходя воронки залитые водой, руки были заняты и ветки хлестали его по лицу, цепляясь за камуфляж, таинственный лес словно не хотел его выпускать. В попытке перейти небольшое болото по кочкам провалился в ил и набрал полные берцы грязной ржавой воды, пришлось сдавать влево.
В надежде обойти болото он вышел на узкую дорогу, по ней уже видимо много лет никто не ездил. Колеи зарастали травой, в некоторых местах были видны лишь следы каба-нов. Он вдруг понял что никакой дороги здесь быть не должно, значит от отклонился от намеченного пути и идет неправильно. Огляделся вокруг, куда идти дальше, перейдя дорогу он пошел напрямик, лес был болотистый и казался бесконечным. Он увидел просвет и радостно бросился впе-ред, останки печей торчали из кустов и бурьяна, обгорелые бревна и обвалившийся колодец. По карте он помнил эту деревню, отступая немцы сожгли ее дотла, потому что кто-то обстрелял их из леса возле этой деревни. Жители были расстреляны и избы сгорали, пламя пожарищ металось по облакам…
Жилая деревня была где-то рядом, но где, лес затягивал его все дальше и в этом было что-то мистическое. Он за-блудился и в этом некого было винить, этот лес не выпускал парня в немецкой форме… Руки от пакетов с костями сильно устали, вода противно хлюпала в берцах, усталость и отчаяние сминали желание двигаться дальше, но нужно было идти. Он знал что в такой ситуации не нужно поддаваться панике, но это было лишь в теории тех кто сидит в комфорте в городе. А здесь в чернеющем лесу он гасил в себе страх и злость последними усилиями воли. Он находился в параллельном измерении, энергетика этого древнего леса, в котором каждый метр земли начинен осколками бомб и снарядов и залит кровью. Где кругом лежат незахороненные и неотпетые останки русских, немецких, норвежских и финских солдат, эта сила леса подавляла его волю.
Незаметно стало темнеть, он удивился, осознав что идет вникуда целый день и вышел на большую поляну. Прокля-тье, к ужасу своему он узнал это место, он здесь уже был. На этом поваленном дереве сидел, вот эту ветку отломил, видимо закрутился и вернулся на то же место, лес возвра-щал его к себе. Целый день он шел по кругу и эта мысль ужаснула его. Он поставил пакеты и устало присел к дереву на траву. Судя по карте кроме той деревни которая была нужна, на ближайшие пятьдесят километров нет ни дере-вень, ни дорог, тайга и озера.
Сколько еще идти, в какую сторону сместился, этот ог-ромный, бесполезный круг который он сделал, отнял по-следние физические и моральные силы. Куда теперь дви-гаться, одни вопросы, которые стучали колоколом в висках и на которые не было ответа. Совсем стемнело, он развел костер, стало теплей и уютней, языки пламени раздвигали липкую и холодную темноту.
Он сидел и смотрел на звезды, только он и это ночное небо, ничто не разделяло их. Приятное ощущение того что можно протянуть руку и дотронуться до звезд. Бездна ноч-ного неба укутывала его, закрыв глаза он отрывался от зем-ли и летел, полет был бесконечен и успокоителен. Где-то там внизу остались его переживания и теперь он понимал как они мелки… Он спал прислонившись к дереву, ему вдруг сквозь сон показалось что его кто-то зовет, он вздрог-нул и открыл глаза, кругом стояла странная, звенящая ти-шина. В чернильной темноте леса кругом сучья, кто-то тя-жело дыша подходил к костру. Кирилл вздрогнул, сердце бешено забилось, он достал ТТ и взвел курок.
Кто-то стоял за деревьями, хрипло дышал и смотрел на него из темноты, ему даже на мгновение показалось что он увидел возле елок темную фигуру. «Мертвым, нельзя к жи-вым» — мелькнула мысль.
— Эй, дружище, подходи к костру, неважно кто ты, рус-ский или немец, — произнес он и не узнал своего голоса.
— Waffenbruder, komm chier, niemst du platz…, — произ-нес он по-немецки.
В темноте раздался тяжкий вздох, незнакомец уходил и вскоре шаги совсем стихли.
Откуда-то в голове возникли строки: «Огонь небесный взламывает твердь земную и разрывается она, и выталкива-ет гробы, и выходят из них мертвецы и вопиют живым — Доколе вы будете грешить, доколе небеса будут во гневе, доколе мертвым не будет покоя от вас живых…
Он почувствовал как волосы на голове зашевелились, его колотило как в ознобе, пистолет в руке дрожал. Прокри-чала ночная птица, затихло все кругом, дрова уютно потре-скивали в костре, он подкинул веток в огонь, искры полете-ли в небо. Постепенно он успокоился и незаметно для себя погрузился в пучину сна.
Из темноты к костру подошли два красноармейца. Они устало сели на бревно и посмотрели на Кирилла, один был постарше, другой совсем молодой.
— Спасибо тебе, парень, что выносишь нас к общему захоронению, мы хоть и не герои, но повоевать успели. Меня осколком убило, а Илюху вон пулей, прощай и спа-сибо тебе…
Шум постепенно нарастал, крики, пулеметная стрельба, взрывы и стоны раненых окружали его. Он открыл глаза, мимо пробегали красноармейцы, пули с утробным звуком впивались в их тела, на гимнастерках расплывались черные пятна. Потом перешагивая через их тела, пошли немецкие солдаты молча стреляя на ходу. Взрывы гранат закрыли все дымом, немец упал рядом, изо рта у него стекла струйка крови и темные капли падали на траву, открытые глаза смотрели на Кирилла.
— Hans, weg, bleib ;brig (Ганс, уходи, останься в живых), — прошептал он синеющими губами и уронил голову.
Кирилл хотел подняться, но тело не подчинялось, он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Подбежал запыхав-шийся красноармеец:
— Ну ты че расселся, паскуда фашистская, — крикнул он и толкнул вперед винтовку со штыком. Кирилл почувст-вовал как холодная сталь граненого штыка с хрустом вхо-дит в его грудь…
Боли не было, он почувствовал что ему не хватает воз-духа, он задыхается.
Видение исчезло, немецкие и русские солдаты растаяли в дымке ночи, стихли крики, стихла стрельба и взрывы, пу-ли перестали пронизывать воздух… Он не понимал мертв ли он, ранен ли, он хотел подняться, но тело не слушалось его…
Пуля жива, она беспристрастна и равнодушна, ее не ин-тересуют политические взгляды жертвы, национальность, возраст, пол и цвет кожи. Она упиваясь своим полетом не думает ни о чем кроме того чтобы влиться в чью-то плоть и вспоминать свой короткий, как сама бесконечность, полет.
Она летит по стволу туго входя в нарезы, на ее боках ос-таются следы, ствол придает ей стабильность. На срезе ствола она отрывается и прощаясь покидает его обретая ки-нетическую энергию, она свободна и она несется вперед и у нее есть цель. Короткий миг свободы и она впивается в жи-вую плоть. Сердце в ужасе замирает на секунду, она чувст-вует это, с упоением разрывая мышечные ткани. Горячая пуля, горячая плоть и горячая кровь, она знает что второго шанса не будет, но этот краткий миг останется с ней, она остывает в остывающем теле…
Такова судьба пули, но она счастлива что у нее такая судьба, не похожая ни на чью. Судьбы всех пуль вроде бы похожи, но каждая расскажет свою историю если ее спро-сить, и каждая история будет преисполнена воспоминания-ми. Кому-то покажется что выстрел это миг, но для пули это бесконечность, огромная как вселенная и ее воспоминания наполнены грустью…
Прокричала и замолкла ночная птица, тени от костра ме-тались по стволам сосен, и казалось что эти тени от людей, тех кто погиб здесь и чьи останки лежат под этими соснами. Ночная темнота пронизана светом далеких звезд, размывала реальность меняя окружающий мир…
Он открыл глаза, в туманной дымке утра солнечные лу-чи преломлялись и были похожи на прозрачные невесомые шторы. Роса серебрилась на траве, пакеты с останками стояли рядом. Костер видимо давно прогорел и белый пепел на углах был похож на седину. Рука, всю ночь сжимавшая пистолет со взведенным курком затекла, он зябко поежился и поднялся. Оглядевшись кругом, он увидел воронку и окопы с колючей немецкой проволокой. Пройдя осторожно к тому месту откуда доносились вздохи и шаги, он с облегчением увидел следы лося. Улыбнувшись своему страху он вспомнил ночные видения. Сон или явь, трудно было понять, но в ушах до сих пор звенело от взрывов и выстрелов. Усталость накрыла пеленой, утратив всякий интерес к происходящему, он переключился мыслями своими к прошлым размышлениям, и они его не порадовали. Картина складывалась весьма неблагоприятная, для того чтобы принять какое-либо решение.
Он устало шел вдоль болота, берцы погружались в бо-лотную жижу. Тяжелые пакеты оттягивали руки: «Нет, пар-ни, я вас не брошу, сдохну, но донесу, все равно дойду!» — зло выкрикнул он. Он шел обходя воронки и с трудом пере-лазил через стволы поваленных деревьев, в одном месте ему пришлось обходить сотню метров колючую проволоку, которая вросла в деревья. Везде из-под земли торчали куски ржавого металла, наполовину обросшие мхом. Кто-то здесь недавно копал, причем явно непрофессионалы. Всюду возле раскопанных стрелковых ячеек и окопов валялись почерневшие кости. Черепа с остатками белых зубов смотрели на него мрачными провалами глазниц. Он сложил все в яму и закидал землей. Осколки снарядов и мин лежали на земле…
Снаряд летит и вонзаясь в землю взрывается, раскален-ные осколки впиваются в человеческую плоть, они испытывают краткий миг счастья, молниеносный как сама их жизнь. Они чувствуют как перестает биться сердце и кровь в венах останавливается, стон пронзает тишину и плоть холодеет, и доносится с небес «Ave Maria»…
Но некоторые осколки совершив свой полет подобно молнии не находят свою жертву, это дано лишь избранным. Они несчастны, они падают на холодную землю и остыва-ют. Года проносятся мимо, листва и мох укрывают осколок, год за годом, десятилетие за десятилетием и погружают его в глубину земли… И вдруг равнодушный металл лопаты со звоном вонзается в него, теплые руки вынимают его из зем-ли. Он чувствует тепло человеческого тела, он так долго мечтал об этом, но ему уже не утолить жажду человеческой кровью. Он уже не осколок снаряда, стремительный, горя-чий и смертельный, алчно ищущий свою жертву, он лишь бесформенный ржавый кусок бесполезного металла, бро-шенный равнодушной рукой на россыпь свежевыкопанной земли…
Очень много отстрела кругом, пустые гильзы от винтов-ки Мосина и карабина Маузер 98К причем слоями друг на друге. Позиции переходили из рук в руки, такое случалось в войну часто. Немецкие позиции всегда были доведены до совершенства, каждый солдат вермахта прошел многоме-сячные курсы великолепной немецкой подготовки на поли-гоне.
В отличие от советских солдат, которых солдатами соб-ственно делала лишь выданная не по росту форма и оружие с которого стрелять учиться приходилось лишь непосредст-венно на поле боя. Немецкие отдельные части размещенные в глухих лесах находились от крупных городов порой очень далеко. Пополнение живой силой, провиантом и боеприпасами иногда на несколько недель было парализовано успешной работой разросшихся партизанских отрядов. Те останки дивизий которые еще оставались в диких лесах часто попадали в окружение. Всей их задачей была задача выжить в оборонительных боях с постоянно и бесконечно прибывающими свежими силами русских. Лишь чрезвычайно профессиональная подготовка давала возможность выстоять. Каждый немецкий солдат погибая в этих непонятных и чужих ему русских лесах уносил с собой десять красноармейских жизней…
Дивизия СС «NORD» отступая вырывалась из котла, они уходили бросая тяжелую технику завязшую в болотах и пушки. С определенной периодичностью снаряды и мины ломая ветки влетали в темноту леса и взрывались среди окопов. Снаряд с воем пробив крону сосны ударил в бруст-вер окопа подняв  фонтан из прелой листвы и еловых ши-шек, но взрыва не последовало. Легкий дымок поднимался над малой воронкой которую он оставил. Алекс стряхнул с себя землю и выглянул осторожно из окопа, он только что чулом остался в живых, снаряд вошел в землю в метре от его головы, такое случается на войне, один шанс на милли-он, и он благодарил Всевышнего. Остаток дня прошел относительно спокойно, готовились к отступлению и ни о чем другом не думалось.
Шарфюрер Эрих Вайнбергер то и дело придерживал стискивая зубы от боли раненую утром осколком руку. по-вязка сильно кровила но перевязывать не было времени, он стискивал зубы даже не столько от боли, сколько от злости. Они уничтожили невероятное количество техники и живой силы большевиков, но утром было приказано покидать эти омытые кровью и потом позиции и уходить из этого про-клятого русского леса. Костров в последние дни по ночам не разжигали, чтобы русские не накрыли их артиллерий-ским огнем.
Раннее утро украсило рассвет густым как молоко тума-ном. Алекс открыл глаза, удивлению не было предела, не видно было даже концы пулеметных стволов стоящих на бруствере окопа. Далекая канонада нарушала царственное безмолвие стелящееся вокруг. После постоянных артобст-релов и бомбежек последних дней унесших жизни его дру-зей, тишина просто оглушала. На какой-то миг ему пришла в голову шальная мысль что его оставили одного, лишь по-явление сонного и вечно жующего Шульца взбодрило и вернуло к действительности. С озера подул легкий бриз и туман цепляясь за камни и кусты нехотя пополз по земле обнажая обгорелые остовы техники и сотни трупов русских солдат которых несмотря на ужасающий смрад разложения никто не хотел хоронить. Вчера грузовые машины и броне-транспортеры переполненные тяжелоранеными солдатами уехали от импровизированного полевого госпиталя, воз-можно им повезет и они увидят священную землю Герма-нии.
Из-за спешки и из-за невозможности вывезти, часть тех-ники приходилось бросать, недостаток горючего тоже сыг-рал свою роль, все тяжелое вооружение несмотря на остав-шийся боезапас решено было привести в негодность. Чтобы успеть вывести незаметно подразделения приказано было не стрелять по известным секторам где находилось скопле-ние наступающих русских чтобы не обнаружить себя. Алекс подошел к пушке ПАК-40, загнал снаряд в казенник и забил ствол камнями и землей. Он прислонился лбом к холодному щиту пушки, постоял так несколько секунд прощаясь с ней и пошел в глубокий окоп. Все укрылись за бруствером, Отто Ланге дернул длинную веревку, пушка рявкнула и ствол оглушительно взорвался. Этот последний выстрел был похож на предсмертный стон, рассеивающийся дым открыл их взорам необычный вид ствола, теперь он напоминал раскрывшийся бутон цветка. Пушка была частью их жизни, их другом, она уничтожала вражеские танки, была очень проста в управлении, великолепно пристреляна, и надежна даже в самые сильные морозы. Печальное зрелище, но не в их силах было что-либо изменить. Они не питали иллюзий, они сокрушались лишь о том, что не выполнили основную боевую задачу, выйти к Мурманску…
Подходили конные подводы, солдаты спешивались и проверяли оружие, потянуло запахом полевой кухни и сол-даты начали подтягиваться туда. Сергей посмотрел вдаль и крутил самокрутку, последние часы перед наступлением пролетали минутами. За последний месяц они потеряли много людей, очень много, погибали почти все кто уходил в атаку, но те кому удавалось оставаться в живых, станови-лись опытнее и злее. Наступил перелом, немцы по всему сектору отступали, артиллерийский обстрел длившийся пятнадцать минут, перемесил островок леса в котором по данным разведки находились немцы. Но когда красноар-мейцы бросились в атаку, к удивлению своему они не встретили оборонительного огня. Лес местами горел, разво-роченная снарядами земля с поваленными деревьями, ничто не смогло бы уцелеть в этом аду. Ожидалось, что все будет завалено трупами фашистов, но в окопах было пусто, немцы ушли ночью. Самолеты проверили входы в блиндажи, ничего не было заминировано, в блиндажах было много продуктов и вина. Но когда солдаты заняли эти позиции и задымили полевые кухни, два десятка мин накрыли весь этот забитый людьми сектор. Эта местность заранее была нанесена немецкими минометчиками на карту. Погибло сорок три человека, это были последние аккорды агонии отступления…
Красная армия наступала, было освобождено несколько деревень, чудом сохранившиеся старики и старухи плакали от радости, они вообще не думали, что хоть когда-нибудь увидят русских солдат. Из этого сектора тайги вывозили много раненых, немцы хоть и отступали, огрызались злоб-но.
Сергей открыл глаза, беленый грязный потолок было первым, что он увидел. Пахло кровью, мочой и медикамен-тами, он не понимал что происходит, попытался встать и застонав о оглушающей боли откинулся на подушку. Левая часть груди была перевязана, сквозь бинты проступала кровь.
— Очнулся, Плетнев, ну молодец, значит жить будешь, два дня в бреду орал, ну да ничего, пуля навылет ушла. Хи-рург говорит кое-как тебя заштопали, на вылете поллопатки вырвало у тебя. Раз глаза открыл всех хорошо будет, я тут давно, всякого насмотрелся, сам поди не хуже хирурга уже стал.
Сергей с трудом повернул голову, на соседней кровати сидел молодой паренек, правая нога у него твердо упира-лась в пол обутая в тапочек, вместо левой была культя.
Он все время поглаживал ее, красные зарубцевавшиеся шрамы выглядели зловеще.
— Руки, ноги у тебя на месте, остальное нормально, у меня вон видишь левую оттяпали, кость осколком в двух местах раздробило. Собирать не стали, не великий генерал, отрезали да и вся недолга. Повоевать бы еще хотелось, не-мец окопался, гадина, мы три раза в атаку поднимались, из батальона к вечеру семнадцать человек осталось, да и то половина раненые. Окопы начали рыть, а лопаты в трупы упираются, начали доставать так в пять слоев, одни в гим-настерках и ботинках, другие в шинелях и валенках. За три года немцы столько там настреляли нашего брата в болотах, так почитай они все там на местах и гниют и летние, и зимние. А фрицы, гады, окопались, ну ничем их не доста-нешь, а потом мы потихоньку приноровились их долбать. Дивизия Эдельвейс, подсолнухи у них на кепках и ботин-ках железом кованые, мы со злости после одного боя их трупами переход в болоте гатили, складывали их штабеля-ми как бревна. Ну ничего, русские, брат, как известно долго запрягают да быстро едут, одно жалко до Берлина я не до-шел…
Сергей закрыл глаза и окунулся в пучину сна, в палату заносили новых раненых…
Потянуло дымком, в прохладном утреннем воздухе дым чувствовался отчетливо, в просвете между деревьями пока-зались избы.  Кирилл вышел на край этого полного тайн леса, вопреки его воле слезы хлынули из глаз, это было же-ланное освобождение от страха и отчаяния. Отдышавшись он успокоился и вышел на дорогу, возле машин крутились поисковики, укладывая огромные рюкзаки и лопаты. Ки-рилл оглянулся на лес, красивые золотистые корабельные сосны тянулись кронами своими к небесам и грелись в лу-чах восходящего солнца.
Он подошел к старшему отряда и протянул ему пакеты с костями: «Два красноармейца».
— Ты че, фриц, заблудился, война давно кончилась, Германия капитулировала, Гитлер капут, — пошутил па-рень.
— Спасибо за останки, смертников при них не было? — спросил старший.
— Нет, — ответил устало Кирилл.
— Там ребята обед приготовили, иди поешь.
— Позже, моих парней не видели здесь?
— Эти клоуны в немецких шмотках где-то здесь со вче-рашнего дня пьяные куражатся, всю ночь песни немецкие распевали, я своим сказал чтобы не трогали их, а то у моих уж больно руки чешутся… Ладно, — сказал он задумчи-во, — находите останки русских солдат, упаковывайте их аккуратно и приносите, будем дружить. Мы каждый год торжественное захоронение делаем с администрацией и все такое. В этом году даже памятник ставить будут, в общем надо делать все как надо. Единственное о чем предупреж-даю: со ствольем и боеприпасами попадетесь, пеняйте на себя.
— Abgemacht, — ответил Кирилл.
— Что? — переспросил старший отряда.
— «Решено, договорились» — в переводе значит с не-мецкого, — устало ответил Кирилл и пошел искать своих парней…
Город кипел обычной суетой, горячий душ возвращал усталое тело к жизни. Кирилл знал что пройдет пара-тройка дней и его снова будет тянуть в эти мистические леса Каре-лии. Изрытые окопами и избитые воронками, закованные в ряды колючей проволоки, которая охраняла живых, а сего-дня хранит покой мертвых. Его всегда будет тянуть в эти странные леса, которые не хотят отпускать…
________________________________________

«Во сне, последнем утреннем сне, стоял я сегодня на высокой скале — по ту сторону мира, держал весы и взвешивал мир».

Ницше. «Так говорил Заратустра»

Разведчики вернулись рано утром, они сообщили что всю ночь в этот сектор по трем дорогам русские подтягива-ют огромное количество солдат. Пушек и техники пока не видно, была объявлена боевая готовность. Алекс сожалел, что нельзя применить миномет, они заняли этот лес недав-но, сосняк слишком густой, но на всякий случай он найдя просвет между соснами был готов к бою. Не стоило сомне-ваться в том, что скоро мертвых большевиков будет больше чем живых. Он проверил личное оружие и гранаты, и в це-лом осмотром остался доволен. Стволы двух пулеметов черными зрачками всматривались в темноту леса…
— «Fiat veritas pereat vita» (Пусть свершится истина, да-же если погибнет жизнь), — сказал Алекс…
Колонны подходили, солдат подвозили на конных под-водах и на полуторках.
— А, ура-то будем кричать, братцы, — спросил наивно молодой паренек, в форме не по росту.
— Не знаю, вроде как надо, — ответил ему сорокалет-ний мужик поглаживая усы.
Он вытряхивал из кисета на ладонь табак и привычным движением скручивал из полоски газеты цигарку.
Они стояли на краю длинной просеки, по которой шла дорога и тянулись за горизонт столбы с проводами. Это был их первый день на фронте, это будет их первый бой, они абсолютно не знали что нужно делать, им просто дали форму и винтовки с пятью патронами.
— А немцы-то далеко отсюда? — спросил кто-то из строя.
— Как услышишь шнапсом да сосисками пахнет, так по-читай уже и рядом, — ответил комиссар, все засмеялись, но смех был нервный, ненастоящий. Такой же ненастоящий, как и они. Какие же они солдаты, еще вчера они жили своей мирной жизнью и уже сегодня надо идти в бой. Никто не тратил на их тренировки ни времени, ни сил, никому они были не нужны, главное чтобы их было много.
— А как же, братцы, в людей-то стрелять?
— Они не люди, они немцы, звери они…
Тяжелые винтовки в руках придавали уверенность, ста-рики воевавшие в Гражданскую показывали молодым принцип работы затвора. Петр запоминал как нужно обра-щаться с винтовкой, чтобы отвлечься от мрачных мыслей, он досылал патрон и выдергивал его затвором, блестящий патрон летел через всю поляну и он то и дело бегал за ним. Затем он снова вытирал вспотевшие ладони и неумело вставлял патрон в обойму. Трехлинейка похожа на его охотничью берданку, но все равно не такая. У них в деревне до войны одно ружье на десять мужиков было, Петру только исполнилось восемнадцать, и ружье ему доставалось нечасто.
Подъехали на полуторке офицеры, приказали рассредо-точиться на краю леса и пристегнуть штыки…
Было слышно как пули с утробным звуком бьют в тела, люди вскрикивали и падали, закричали раненые. Одни по-бежали вперед, другие назад, пулеметные очереди били в тех и в других. Потом вдруг стало тихо, Петр поднял голо-ву, вокруг него лежали парни из его подразделения, со многими он даже не успел познакомиться. Их кинули в бой почти сразу как подошло пополнение. Им объяснили про-сто что к первомайским праздникам надо взять эту высоту и выбить оттуда проклятых фашистов. Все рассредоточи-лись, сняли с плеч винтовки, примкнули штыки и щелкну-ли затворами. Не успели они пройти по лесу и ста шагов, как начали бить пулеметы и люди вокруг начали падать. Петр лежал на мху среди мертвых и раненых и пытался вспомнить что произошло, было тихо, он боясь поднять голову начал отползать назад. Винтовка зацепилась ремнем за корень дерева и он никак не мог ее сорвать, немцы заметили движение и две пули ударили в камни рядом с головой, ползти вперед уже не хотелось. Он разжал пальцы и пополз назад, он долго полз, все время натыкаясь то на трупы, то на раненых. Он скатился в небольшую низину к болоту, невольно вскочил и побежал. Ветки больно хле-стали по лицу, внезапно он выскочил на дорогу и встал удивленно озираясь вокруг. На дороге было построение, комиссар читал газету о несокрушимой мощи рабоче-крестьянской Красной Армии, о великом товарище Стали-не, отце народов, гении всех времен, и о родной коммуни-стической Партии, которая ведет свой народ к светлому будущему.
Петр вывалился из леса грязный и мокрый, все поверну-ли головы и смотрели на него.
— Вы откуда, товарищ боец, — спросил удивленно ко-миссар.
— Оттуда, из леса, — наивно ответил Петр.
— Там же идет бой, почему вы покинули свое подразде-ление, и где ваше оружие?
— Так они все мертвые там лежат, а винтовку я сейчас принесу, — бесхитростно ответил он.
Все смотрели на него и не понимали что происходит. Петр сбивчиво рассказывал как они вошли в лес и все упали мертвые, немцев он не видел, слышал только что били пулеметы.
— Да я вас под трибунал отдам! — подскочил к нему комиссар размахивая револьвером.
Подошли другие офицеры, пока они пытались разо-браться в происходящем, Петр от обиды не мог вымолвить ни слова, он молча развернулся и побежал обратно в лес. Сейчас он принесет винтовку и встанет в строй вместе с остальными…
Он увидел лежащих мертвых солдат и винтовки возле них, он наклонился чтобы поднять винтовку, в это время из-за деревьев вышли немцы и направили на него оружие. Его привели к окопам, он даже испугаться не успел, вокруг стояли немцы, вот теперь он их увидел воочию. Он разгля-дывал их с таким неподдельным изумлением, что они за-смеялись. Он лишь утром видел пленного немца, замучен-ного, избитого, выглядел он убого, Петру даже жалко его стало. Эти парни были обвешаны оружием, и выглядели совсем по-другому. У всех на кепках были блестящие металлические цветочки. Особенно ему понравились добротные, обкованные металлическими пластинками ботинки немцев. «Вот обувка, сносу не будет» — подумал он, вспоминая как у них в деревне было туго с обувью.
В основном шили сами, да и то половина народа в лап-тях ходила. А дед Прокоп отродясь кроме лаптей ничего не носил, он считал что настоящий пролетарий должен быть бедным, а обувь, одежда и жилье должны быть ветхими…
Его повели по окопу до блиндажа, его допрашивал фин-ский солдат, потом по-фински говорил своему офицеру, а тот по-немецки переводил. Он отвечал бесхитростно и по-простому, из его ответов они поняли что форму он одел лишь несколько дней назад. Он рассказал как в деревне все жители собрались возле сельсовета, комиссар зачитал об-ращение, потом всех мужиков погрузили в машины и по-ехали на сборный пункт. Он ничего не знал о составе и ко-личестве войск, о наличии техники и пушек. Он рассказал что все упали мертвые, как он остался один, как вернулся за винтовкой и как очутился здесь. Немецкий и финский офи-церы смеялись до слез, потом они что-то сказали солдату. Петра вывели из блиндажа, и повели по окопу в сторону озера, он подумал что его ведут на расстрел. Рука сама пе-рекрестилась, он опустил голову и ждал обреченно своей скорбной участи. Для первого и последнего фронтового дня событий было более чем достаточно.
Его усадили за лавку и дали в руки котелок с супом, ви-димо в этот момент его лицо выражало такое крайнее изум-ление, что немцы и финны расхохотались.
— Ешь, солдат, потом пойдешь домой, — сказал ему финн.
Такого вкусного супа он отродясь не ел, и котелок уже вскоре стал пустым.
Вокруг стояли финские и немецкие солдаты, они с инте-ресом разглядывали его, а он их. Петр думал как вообще можно с ними воевать, форма, оружие, все было очень дру-гим, иноземным, они казались ему огромными и нереаль-ными.
— Помыть бы, — спросил он финна, показывая ему пус-той котелок.
— Не нужно, поставь и иди к своим, почему-то тебя ве-лено отпустить.
— Винтовку бы мне надо, без винтовки не могу, комис-сар сказал что расстреляет, — сказал Петр смотря на них наивными глазами.
Финн спросил что-то, немецкий офицер изумленно по-смотрел на него, потом улыбнулся и сказал что-то. Финн взял из кучи трофейную трехлинейку с пятнами засохшей крови и подал ему. Картина выглядела нелепо, он одел вин-товку на плечо, и еще раз оглянувшись пошел к лесу, обхо-дя стрелковые ячейки с изумленными немецкими пулемет-чиками. Немецкие позиции оставались позади, напряжение спало, он заплакал, слезы душили его, тело содрогалось от рыданий. Сначала бой, в котором он остался один, потом плен и чудесное спасение. Он стоял и плакал посреди леса, отдышавшись немного и вытерев рукавом слезы на лице, вчерашний колхозник, брошенный в суровые реалии войны пошел вперед. Сейчас он снова с винтовкой на плече, его снова поставят в строй рядом со всеми. Он также как и все крестьяне не имел никаких документов, был безграмотен и наивен, и не знал как реагировать на происходящее. Из лесу он вышел с винтовкой на плече, как и подобает красноар-мейцу, подошел к комиссару и рассказал ему честно, как после боя в плен попал, как немцы допрашивали, как на-кормили и отправили восвояси. Он был наивен и честен, но чем больше он говорил, тем шире у комиссара открывались глаза. Он вскочил, побагровел, потом выхватил револьвер и прицелился в Петра.
— Оружие на землю, сволочь! — закричал он. — Мит-рофанов!
Подбежал красноармеец и забрал у него винтовку.
— Арестовать шпиона, и до следующего распоряжения глаз с него не спускать, ну, гнида, ты у меня заговоришь, всю правду расскажешь! — кричал комиссар и тыкал в лицо револьвером.
Последующие трое суток ему не давали спать и есть, его допрашивали какие-то офицеры, лицо опухло от побоев, он уже не понимал что происходит, он терял сознание и ничего не помнил. Утром его вывели на край леса, комиссар читал постановление о расстреле. Петр уже плохо соображал. Он стоял на нетвердых ногах, его тошнило, хотелось пить и очень хотелось спать, хотя наверное это сон, это не может быть явью…
— Военный Совет Карельского фронта, постановил… приговорить к расстрелу…
Трое красноармейцев отошли от него на десять шагов, щелкнули затворы и стало темно…
Сознание возвращалось, возвращалась и оглушительная боль в плече и боку, он открыл глаза, звезды смотрели на него сквозь черные кроны сосен, как он любил в детстве считать звезды… триста двадцать пять… триста двадцать шесть…
Он попытался вспомнить почему он здесь, почему он считает звезды, что произошло. Ускользающее от него сознание возвращало ему чудовищные видения… Он с трудом раздвинул ветки, которыми его закидали и встал на колени, от потери крови тошнило и клонило ко сну. Нет, это сон, надо просто проснуться… Он боец Красной Ар-мии… Нет, он уже преступник приговоренный к расстре-лу… Как же теперь вернуться к своим… надо… ползти… Ухватившись за ствол дерева он со стоном встал, кровь в висках била молотом. Было темно, он постоял немного и медленно пошел. Радовал каждый шаг, он как младенец впервые вставший на ноги, впервые шел по земле. Он шел всю ночь, падал на колени, молил Бога помочь ему, вставал и снова шел. Кровь из ран лилась по телу, не было сил оста-новить ее. Вдруг ему показалось что он увидел какой-т огонек, светящееся окно или это только плод его вообра-жения. Сознание уплывало от него, он увидел силуэт из-бушки, последние метры казались невозможными, он ощу-тил рукой шершавую поверхность бревен и прижался го-рячим лбом к холодному стеклу окна. Он стукнул в окно и упал потеряв сознание…
— Бабоньки, глянь-ка, красноармеец, в кровище весь, вот ведь досталось парню, заносите в избу, утром сдадим в госпиталь.
Он открыл глаза, над ним стояла медсестра в белом ха-лате, кругом пахло медикаментами, за грязными стеклами окна проплывали белые облака.
— Ваша фамилия и имя, номер части, — спросила мед-сестра.
— Я солдат Красной Армии, — ответил Петр. — Я сол-дат Красной Армии, — как заклинание повторял он раз за разом…
________________________________________

Несправедливость и грязь бросают они вослед одинокому; но, брат мой, если хочешь ты быть звездою, ты должен светить им, несмотря ни на что!
И остерегайся добрых и праведных! Они любят распинать тех, кто изобретает для себя свою собственную добродетель, они ненавидят одинокого…

Ницше. «Так говорил Заратустра»

Я люблю берлинское утро, нетерпеливое солнце, на-стойчив пробивающееся в окно широкой ладонью своего луча нагрело лист, девственно белый лист бумаги на столе передо мной. Я беру ручку, и ровной строкой ложатся мои мысли на эту белизну, как запоздалый оторвавшийся жел-тый лист падает на белизну первого нежного снега. Рожда-ется что-то новое, что-то приводит меня в трепет, новая книга пишется почти ежедневно…
Отточено перо и белый лист бумаги
Уже лежит сегодня предо мной
И вот уже летят над полем флаги
И вот уже кругом кровавый бой…

Путанные мысли иногда заставляют усомниться в том, что я делаю в осмысленности всего происходящего. Я снова подвержен депрессивным мыслям, кому нужна эта моя но-вая книга, нужна ли она мне. Не знаю. Она бьется внутри как нерожденное дитя. Вопросы, а где ответы… Моя первая книга «Ein Ferfluchtener Weg» (Проклятый путь) написана, она выстрадана, выношена и рождена, это желанное дитя, плод моей любви и моего творчества. Все позади, любовь, бессонные ночи, оргазм мыслей, муки схваток, тягостный и одновременно сладостный миг рождения.
Метание по издательствам занятие для писателя унизи-тельное, оно утомило и опустошило меня. Десять изда-тельств отвергли мое дитя, цинично отказали мне в сотруд-ничестве, плюнули мне в лицо. С каждым разом забирая рукопись, я все больше склонялся под ношей обреченности и ненужности, это мой Проклятый Путь, это мой Крест, который нужно нести, это мой терновый венец… Тишина. Тишина оглушающая и пронзающая все вокруг, как острый клинок пронзает плоть. Дитя рожденное должно возвестить о себе криком, оно пришло в этот мир и об этом все должны узнать. Но ребенок молчит и молчат все кругом, до него никому нет дела кроме меня. Я писал эту книгу девять месяцев, которые тянулись целую вечность и были молниеносны как выстрел. Тишина, обрекающая на одиночество, вот он младенец, радуйтесь, люди! Я кричу и эхо моего крика тонет в вязкой тишине как в пучине. Десять издательств обвинили меня в пропаганде нацизма и во всех остальных смертных грехах.
Я написал о своей предвоенной жизни, о своей любви к еврейской девушке Саре, о судьбе русских штрафбатовцев, русских ополченцах, финских солдатах, немецких солдатах. Они все идут сквозь войну и у каждого она своя, они уби-вают врагов и теряют друзей, это их судьба, это их долг. Страдая от ран они вспоминают свою довоенную жизнь, своих родных и любимых, они пишут письма даже зная что их некому отправлять, они ждут письма даже зная что их никто не напишет… Это спасает их от падения в пропасть безумия, они идут по дороге Войны и это «Der Weg zur Ewigkeit» (Дорога в Вечность)…
Книжные магазины забиты всяким дерьмом, дегенера-тивное скотство выплескивающееся сегодня сотнями новых книг на и без того переполненные полки магазинов попада-ет в умы людей оглупляя их с безумной настойчивостью.
Люди с безразличием отворачиваются и уходят. Я один, я сижу и пл;чу, весь мир вдруг стал таким большим, а я та-ким маленьким и беззащитным, это сон, это не может быть явью. Проклятое искусство, чем больше выделяешься из людской массы, тем больше тебя не понимают. Не понима-ют? Да нет же ненавидят… Ледяное безразличие вокруг, мне становится холодно, ледяные сердца и ледяные глаза, а я лишь огонек маленькой свечи.
«Nolite dare sanctum canibus, neque mittatis margaritas vestras ante porcos, ne forte conculcent eas pedibus suis, et conversi dirumpant vos» («Не давайте святыни псам, и не ме-чите жемчуг перед свиньями, чтобы они не попрали его но-гами своими, и обернувшись не растерзали вас»).
Люди погрязли в отвращении к себе и в отвращении к окружающему их миру. Они проходят мимо и их лица по-хожи на беспристрастные карнавальные маски, они безраз-личны и безмолвны.
«Иметь талант еще недостаточно. Надо еще получить ваше разрешение на обладание им, не так ли, друзья мои?» — сказал Ницше. Я вплескиваю на белый лист бума-ги целый мир, мир который скрыт от всех, его нет, и он есть. Лишь избранным дано увидеть его, это другая реаль-ность, это параллельный мир, аллегория, он существует лишь тогда когда я думаю о нем. Изображения этой реаль-ности приходят ко мне и я могу заглянуть по ту сторону до-бра и зла.
Внутри бьется новое дитя, абортировать, сжечь все ру-кописи и забыть! Нет, это грех, не перед людьми, им напле-вать, не перед собой, у меня еще много талантов и есть воз-можность доказать несносному и циничному себе что я многое могу. Перед Богом ответственен, он дал мне этот талант и будет недоволен, нельзя обижать Бога, он старался помочь наделив этим Даром. Чтобы не стать одним из них тех миллионов бесталанных, с потухшими безразличными взглядами. Но этот талант и благо и проклятье, он как да-моклов меч нависает и не дает покоя. Схватки болезненны, они приносят мысли и жизнь вторгается в девственную бе-лизну листа. Я даю жизнь, благодарю тебя, Господи!
Я полон сомнений, надежды, мечтаний и чувств, их много и они сменяют друг друга, как день сменяет ночь и как любовь сменяет ненависть. Иногда мне лучше и я не беспокоюсь о правильности мыслей и того что я делаю. Иногда нужно оказаться над своими мыслями и подумать над тем что ты думаешь, люди творчества склонны не только к созиданию, но и к саморазрушению, и я один из них. Иногда полезно постоять и послушать тишину, она порой наполнена потрясающей музыкой мыслей, нет талантливей музыканта чем тишина, все ничтожно по сравнению с ней. Писатель как актер проживает тысячи жизней вторгаясь в мир духовности человеческой, впитывая в себя энергетику взаимоотношений. Люди и судьбы которые он создает оставляют на нем свой отпечаток. Сложные и противоречивые чувства и эмоции душат меня, взрывают мой мозг, и осколки этого взрыва ранят мое сердце. Это когда действительность смещается и в этом нет нужды искать подтекста, все естественно. Я чувствую запах снега, вкус воздуха, дуновение цвета, вес памяти, оттенки мыслей, цвет; желаний, это тяжелый груз…
Когда появляются мысли о сожжении рукописей, я по-нимаю что это поругание всего будущего и отрицание всего прошлого, нет я не сделаю это.
Алекс звонит мне по телефону, он прочитал мой «Пр;клятый Путь», он хочет запечатлеть его войну, увеко-вечить его друзей, оставить память о солдатах Эдельвейс, и он верит в то что я сделаю это, и я делаю это.
Я храню свои воспоминания где-то на далеких полочках памяти, там же хранятся и мои фантазии. Созданные мною персонажи порой кажутся более реальными нежели сущест-вующие. Я стремлюсь к лучшему, я могу создать мир более совершенный чем этот, давайте вместе придумаем свой мир, растворимся в нем и не вернемся уже…
Мысли о любви, я прячу их чтобы они не беспокоили меня до поры. Мне нужна Муза, хочется чтобы Она была рядом, Любовь, поглощающая, разрывающая всю плоть, и одурманивающая, опьяняющая мозг. Но порой мне кажется что я боюсь этой Любви. Все спрашивают друг друга, что же такое это Любовь? Пытаются найти формулу, легко по-дойти к доске и зная формулу решить задачу. Любовь — это боль, и здесь нет никаких формул, в Любви нет золотой се-редины, она либо возносит к облакам и сердце наполнено музыкой, либо разрывает тебя изнутри и бросает в бездон-ную пропасть, сердце кровоточит. Боль, безумная боль раз-рывает меня на части. Иногда это сладко, иногда невыноси-мо больно, но я позволяю ей возвращаться и волновать ме-ня. Это музыка мыслей, я вновь предстаю перед ней и она дает мне силы отрываться от земли и летать в безмолвст-вующей тишине. Чтобы избавиться от сомнений, я прила-гаю для этого огромные усилия…
С той поры как она появилась в моей жизни, жизнь пе-рестала быть спокойной. Отношения порой странные и на грани, от обожания до отчуждения, ее тоже когда-то предал родной человек, она не верит никому и ничему. Ее сформи-ровавшиеся взгляды на жизнь не совпадают с моими, хотя во всем мире едва найдется десяток людей разделяющих мои взгляды. Конфликты между нами часты и это тревожит. Я злюсь порой, но меня тянет к ней, настоящая Любовь, нет, скорее душевная привязанность. Любовь заканчивается болью, я не боюсь боли, но не хочу ее. Лед отчуждения порой вторгающийся в наши отношения терзает мое сердце мукой отчаяния. Я боюсь сближаться чтобы не погрузиться на дно любви и содрогаюсь от мысли что могу ее потерять.
Немалый багаж приобретенных комплексов вдавливает в землю, приходится напрягаться и подниматься с колен. отрешаясь от всего земного стою у окна и любуюсь на вечерний Берлин, такой роскошный вечер заставляет думать что ты можешь все. Хорошая штука Любовь, Страсть, Наваждение, это параллельный мир находящийся от нас за какой-то невидимой гранью. Она так трепетна и невесома, что ее нельзя почувствовать, но она бывает так крепка и непреодолима когда приходит к нам…
Вечерние огни берлинских улиц наполняют мое сердце творчеством, свет лампы на столе падает на листы рукопи-сей и они оживают. Они заряжены моей энергетикой, на них капли моего пота, как капли пота кузнеца кующего меч; меч становится живым, в нем частичка души Мастера. Разве это не блаженство создать что-то и вдохнуть в это жизнь. Что-то расплываются строчки, я наверное просто устал, нет это слезы. Слезы радости, воспоминаний, любви, надежд, упоения и творчества…
Я создаю книгу, я вновь создаю себя, важность происхо-дящего и то что я участвую в этом наполняет мое сердце гордостью. Все происходит само собой, изменяя представ-ления о том что может быть и как это случится. Я открываю новые горизонты и они открывают меня. Порой наверное от отчаяния я обретаю уверенность что я дар Божий человечеству, но люди меня недооценивают и все такое, возможно позже у меня будут минуты сожаления об этом. Динамика развития мыслей эволюционирует, вместе с этим растет мое непомерное Эго. Люди творчества, писатели, художники, поэты, скульпторы, музыканты, мы избавляем этот мир от одиноких сердец, это то, что не должно быть. В мире все должно быть гармонично, мы должны посвящать себя кому-то. Не может быть середины, либо в вашей жизни кто-то есть, и она наполнена чувствами и любовью, либо пустота звенящая и всесокрушающая. Когда в моей жизни нет Большой Любви, я не уверен что я знаю что происходит, но я не думаю, что мне это нравится. Любимая женщина для мужчины — это его крылья, когда он летит по жизни к своей цели, и эти крылья несут его выше облаков. Иди по улицам Города всматриваясь в женские лица, Боже-ственные создания проходят мимо, сердце щемит тоскою одиночества, на белый лист бумаги выливаются строки:

Я пьян не от вина, мартини или рома
И в том твоя вина, с тобою не знаком я
Ты где-то вдалеке и где-то очень рядом
Как волны на песке, ты совокупность взглядов.

Мелькающих огней навязчивые тени
И мне уж не забыть тех нескольких мгновений
Прикосновенья рук, тепло пьянящих взглядов
И боль сердечных мук, ведь ты во мне, ты рядом…

Я становлюсь самокритичен, но жалуюсь на свои неуда-чи самому себе: «Ах, со мной случилось то-то и то-то, или не случилось что-то чехо хотелось». Я задаю себе катего-ричные вопросы: «Почему происходит так, а я хочу по-другому». Мучаю себя вопросами, докучаю себе нытьем, плавно переходящим в энергичные и настойчивые требова-ния измениться. Главное в этой ситуации не жалеть себя внутренне и заставлять извлекать все эти вопросы наружу. Вряд ли можно назвать ненавистью мои чувства к людям отвлекающим мое творчество, скорее это душевное оттор-жение. Каменный Ангел летит над мостами Шпрее, она раз-деляет Берлин пополам. Мосты которые соединяют людей, которые переносят нас в другую реальность, которые извле-кают из Одиночества и дарят Веру, Надежду и Любовь. Мосты, которые стелют перед людьми Начало Пути, Вдох-новение и Мечту. Мечту, дающую нам Звездное Небо. Мос-ты пересекают Реку, которая как Время уносится вдаль, унося с собой нашу Боль. Душа болит, я кричу от боли, но не слышу сам себя, может быть меня кто-нибудь слышит. Чтобы не было страшно, не думай о завтрашнем дне, чтобы не было больно не думай о вчерашнем…
Каменный Ангел расправляет свои крылья и летит над Городом, он сто лет сидел на крыше здания и он хочет раз-мять крылья. Он встречает меня и задумчивое выражение его лица сменяется улыбкой, я избран и я польщен, только мне не суждено узнать что он видел, что чувствует, о чем думает. У него каменное сердце, но оно более трепетное и ранимое чем мертвые сердца тех людей на которых он смотрит сверху. Я спрашиваю его: «Почему я?».
«Потому что ты не является частью этой безликой тол-пы, потому что ты восхищаешься тем чего другим даже увидеть не суждено, тебе отвратительно то что они бого-творят. Ты человек из другого мира реинкарнированный в это тело. Ты несешь свой тяжкий Крест и путь твой долог, вместо лаврового венка на твою голову люди водружают тебе терновый венец». Я смотрю на него и слушаю. Он мудр, я слушаю его как младенец с открытым ртом. Нема-лую ответственность он возложил на меня, нужно соответ-ствовать. Он кладет мне свою холодную каменную руку на плечо, ох как тяжела рука его… Таланты мучают меня сме-няя  друг друга, сейчас написал серию натюрмортов мас-лом, устал. Над моею головой распростерта Длань Господ-ня, мне ли не чувствовать себя счастливым, Господи, благо-словенна любовь твоя ко мне.
Пишу порой сам не надеясь понять, Ангел читает мои рукописи, я говорю он слушает, он внимателен и терпелив, я говорю долго, порой перескакивая от волнения с одной темы на другую и он слушает меня проявляя замечательную сдержанность. Я наслаждаюсь минутами проведенными с ним, они придают осмысленность всему что со мною про-исходит. Он посланник небес и он выбрал меня, я поль-щен… Нужно соответствовать и я делаю все чтобы заслу-жить его доверие.
Берлином овладела зима, я недавно вернулся с охоты на косуль и с удовольствием устроился в кресле у камина. Пламя жадно лизало выдержанные много лет дубовые по-ленья, хорошие дрова для камина всегда выбирал мой отец и это он унаследовал от нашего деда. Дрова из старого дуба, высушенные в специальных условиях, дают очень хорошее тепло и замечательный запах. Дубовые поленья уже много лет я покупаю и привожу от моего старого приятеля, про-фессионального лесничего и прекрасного фермера господи-на Шлюйфельдера. Он прекрасно воспитан, очень общите-лен, высокопрофессионален, общение с ним и дружбу я очень высоко ценю.
Никакое тепло от современных батарей конечно же не сравнится с пламенем камина. Мои друзья приезжая из го-родских квартир поддаются магнетизму и обаянию откры-того огня.
Но был и другой огонь, в разгар берлинской битвы, ко-гда орды с востока заполонили Берлин. Я стоял и оплакивал горящие руины моего родового поместья. Что пощадил огонь, было разворовано пока я находился в американском плену, все пришлось восстанавливать заново. После войны я долго и кропотливо восстанавливал интерьер своего особняка, прежде всего восстановил камин, вернул ему его душу, поскольку камин это живое существо, и относиться к нему нужно уважительно.
Я был рад встрече и знакомству с Алексом Крюгером и Отто Ланге, так было угодно Провидению. Я с удовольствием начал работу над книгой «Эдельвейс в Карелии». Парни прочитали «Проклятый Путь» и их желание попасть на страницы новой книги было всеобъемлющим, что меня очень радовало, хотя надо признаться что некоторые сомнения у меня все же были.
Поскольку все коллекции собранные отцом и всей нашей семьей были утрачены, я всю свою послевоенную жизнь посвятил новой коллекции. Внутреннее убранство моего особняка напоминает древний тевтонский з;мок. Отто после войны поселился у себя в Австрии в Клагенфурте, восстановил свою кузницу и всецело отдался любимому делу. На Рождество мы решили собраться у меня, обсудить книгу и прекрасно провести время за беседами у камина. Отто привез мне в подарок великолепный охотничий кованый нож и прекрасный тевтонский меч, который мы вместе повесили над камином.
Левое крыло и центральная часть моего особняка выго-рели дотла, правое крыло было разрушено прямым попада-нием снаряда, стена обрушилась и погребла под собой под-разделение немецких солдат, которые заняли оборону, стре-ляя в русских из стрелкового оружия. Мой сосед, господин Шмидт, рассказал мне об этом после войны.
Наиболее интересным звонком за последнее время был звонок от Фрица Тенты. Он был поставлен в известность Алексом, что я пишу книгу о их дивизии и рассказал мне несколько историй с тем как он их видел. Рассказчиком он оказался необычайно интересным, мы очень живо пообща-лись. Как истинный баварец, родившийся и выросший в предместьях Мюнхена он даже на фронте мечтал после войны открыть свой ресторанчик, что, хвала Небесам, ему и удалось сделать. И местные жители, и многочисленные ту-ристы по достоинству оценили кулинарные и организатор-ские таланты Тенты.
К сожалению, пришло известие о кончине Ганса Штауб-вассера, поскольку он являлся одним из группы Алекса он был персонажем моей книги, я глубоко скорбел о его смер-ти, и сожалел о том что мне не довелось с ним повстречать-ся и увидеть его легендарные работы.
После войны он женился на девушке по имени Хайде, она родила ему сына и вскоре умерла от тяжелой неизле-чимой болезни. Основную часть своего времени он посвя-щал работе в университете в качестве преподавателя. Сбы-лась его мечта, он осуществил выставку своих рисунков «Лица Войны». По-разному сложилась судьба солдат после войны.
________________________________________

И то, что называли мы миром, должно сперва быть создано вами: ваш разум, ваш образ, ваша воля, ваша любовь должны стать им! И поистине, для вашего блаженства, вы познающие…

Ницше. «Так говорил Заратустра»

Берлин — Грааль Германии, ее драгоценная чаша, кото-рая наполнена до краев сокровищами духовной культуры, энергией столетий, живительной влагой истории. Это Ал-тарь, который как порог перед Вратами открывающими Путь к Всевышнему, он принимает в свои объятия страж-дущих и надеющихся. Врата открываются тем, кто верует в свой Путь, этот Город гармоничен, лучшего места для твор-чества не придумать.
На каждого возложена священная обязанность, встать на путь совершенствования, красоты и гармонии. Господь, дающий нам жизнь, приводит нас в этот мир и жаждет ви-деть нас счастливыми.
Красота спасет мир, и это не расхожая фраза, если вду-маться, это закон природы, и гармонично вплетаясь в нашу жизнь, красота меняет окружающую среду, меняя при этом нас. Ничто не наполняет нас так как перемены, ничто не меняет нас как стремление к ним, ничто не окрыляет нас так как достижение их.
Внизу стелется Город, это сцена, люди в нем актеры, они выходят на сцену и каждый играет свою роль. У кого-то она наиболее интересна, у кого-то менее. Кто-то меняет образы проживая много жизней, самовыражаясь, и выплескивая в мир сонм эмоций и таланта.
Я стою у окна цепляясь за тонкие нити своих мыслей, я смотрю на просыпающиеся утренние улицы тронутые дым-кой тумана. Еще в детстве, проходя по Рихард Вагнер-штрассе я постоянно общался с каменным Ангелом, сидя-щим на крыше старинного здания. Я разговаривал с ним и мне казалось что он слушает меня. Я знал что он мудрый и он все знает, война пощадила его, и сейчас мы общаемся с ним. Мне часто снится, что я сижу с ним на крыше, и он говорит со мной, он стал значимой частью моей жизни. иногда он покидает крышу и куда-то улетает. По обыкновению своему, сонные, спешащие на работу люди, внимательно смотрящие на часы и себе под ноги, не заметили, что с крыши на них сверху не смотрел Каменный Ангел. Его не было, он улетел… Маленький мальчик, тер ручонкой сонные глазки, он показал пальчиком вверх и сказал:
— Мамочка, а дядя Ангел улетел.
Она была озабочена мыслями о предстоящем дне и не обратила внимание на замечание сынишки…
Утренняя тишина создает необычайно уютную атмосфе-ру в комнате, в которой все расставлено своими руками, где каждый сантиметр ухожен, и каждая мелкая вещь имеет свою историю. Чашка ароматного кофе в руке и взгляд уст-ремленный вдаль, взгляд устремленный в себя, в свое про-шлое, настоящее и будущее. Я привык вставать очень рано, вся моя жизнь сплошная полоса препятствий, насыщенная невероятными событиями, необычными встречами и потря-сающими необыкновенными людьми. Перелистывая стра-ницы жизни, я анализирую чем они были наполнены, и мне не в чем себя упрекнуть. Вспомнилась эта сумасшедшая  и непостижимая Первая Любовь, когда мы с Сарой ловили взгляды друг друга, и краснея с бешено бьющимся сердцем отводили глаза…
Творчество завораживает и манит к туманным волшеб-ным горизонтам, хочется творить, дистанцироваться от клишированных образов. Талант отвергает сиюминутные желания, он неповторим и восхитителен в стремлении
своем.
Когда все вокруг думают о том, что ты бесталанен, нере-ально приятно убеждать их в обратном. Страницы жизни перелистывались, и я проникаясь мыслями о будущем делал выводы из прошлого двигаясь дальше. Мысли превраща-лись в мечты, идеи отображали стиль жизни, определяли вкус и индивидуальность.
Каждому периоду жизни, каждому выходу на сцену со-ответствует своя маска актера, которая отражает внешние черты внутреннего состояния. На Пути встречаются Враги и Друзья, философия лежащая в основе концепции взаимоотношений, имеете базовые формулы прописанные в миллионах книг, но я нахожу в себе силы бороться со стереотипами и развиваться, гармонично переплетаясь с судьбами людей несовершеннолетних и гениальных.
Проживая такую жизнь я создаю свою судьбу, складывая ее как мозаику из мельчайших частиц, и в каждой частице отражаются разные маски.
Моя жизнь похожа на пьесу и мне досталась главная роль и нужно проникнуться этой ролью и сыграть ее до конца и правдиво.
Одевать маски порой невыносимо трудно, повседневная жизнь предъявляет человеку сложные и порой противоре-чивые требования. Маски могут быть разными, но главное чтобы они были естественными, даже несмотря на свою противоречивость. Писатель, это не просто звание, это не просто корона власти, это прежде всего трепетное отноше-ние к людям идущим рядом по избранному Пути, к судьбам за которые ответственен, потому что сам создавал эти судь-бы. Это внутреннее ощущение того, что ты следует своему предназначению менять мир вокруг себя, брать людей, и погружать их в этот мир, создавая свою планету и космос вокруг. Люди как звезды сливаются в созвездия, составляя этот космос, и наполняя мерцанием своим мир созданный мной.
Вера движет миллионы людей во всем мире, пропове-дующих свою религию, которая открывает высочайшую духовность, поднимающую людей на пьянящие высоты со-вершенства и красоты.
Внутренняя культура аккумулирующая в себе то что мы впитываем в течении своей жизни проявляется во взаимо-отношениях с окружающими нас людьми. Если общение позитивно, то развиваясь оно в свою очередь составляет наш внешний мир и подпитывает наш мир внутренний, предопределяя наиболее изысканные решения при движении вперед. Человек решает войти в мир самосовершенствования, у одних это происходит динамично и насыщенно, у других это затягивается на годы и движется «в щадящем режиме». И как эффективное доказательство наших творческих возможностей рождаются великолепные проекты ведущие нас и людей рядом с нами к новым высотам. Имея возможность в полной мере насладиться результатами своих усилий мы порой приходим в полный восторг от того что мы хотим и можем. У каждого человека своя мотивация принятия решений: одни хотят доказывать другим что они чего-то стоят, другие хотят доказать это себе, что намного сложнее и важнее с психологической точки зрения. Идеи и мысли кристаллизуются в цели и подкрепленные сильным желанием движутся вперед.
Все люди актеры, у каждого своя роль в любви, в карье-ре, в жизни, вы одеваете маску и вам либо аплодируют, ли-бо свистят. Царить на сцене жизни — это блаженство, а по-знавший блаженство единожды, не сойдет с пути ведущем к нему…
________________________________________

Разбейте, о братья мои, разбейте и эту новую скрижаль! Утомленные миром повесили ее и проповедники смерти и тюремщики: ибо, смотрите, это также есть проповедь призывающая к рабству…

Ницше. «Так говорил Заратустра»

Морозы отпустили, весна все более напоминала о себе и о скорых переменах. Бабочка введенная в заблуждение бо-лее чем щедрыми лучами солнца, безмятежно махала кры-лышками на теплом стекле окна. Спертый воздух полутем-ной комнаты насыщенный разными запахами уже не раз-дражал. Она лежала на кровати, ее голова покоилась на подушке, седые, почти белые волосы контрастно выделя-лись на грязной ткани. Ее руки безвольно лежали вдоль ту-ловища. Они также как и тело, или то что от него осталось, уже утратили всякую чувствительность. Единственное что она еще чувствовала это слабое биение старого сердца, ус-талого сердца. Б;льшая часть вен уже не пропускала кровь, сердцу уже не хватало силы толкать кровь. Ей было холод-но, старый, пыльный полуистлевший плед уже не мог со-греть умирающее тело. Запахи лекарств, пыли, старой мебе-ли которую разъедали жучки. Запах старческого тела, из которого уходила жизнь, но в которое никак не хотела входить такая желанная смерть. Она ждала смерть каждый день и молила Господа.
Она давно лежала в этой комнате одна, брошенная всеми и отвергнутая даже собственной дочерью узнавшей спустя много лет кто же ее настоящий отец… Она была погружена в свои мысли, и все что изменялось в этой картине, это лишь облака проплывающие за окном. Ей виден был лишь кусок синего неба, иногда оно было серым, иногда черным. Иногда она видела звезды и краешек луны, птицы летели на юг, птицы летели на север. Она уже не могла поворачивать голову и лишь глаза, большие и печальные, еще не утратившие свою подвижность, давали ей возможность смотреть на окружающий ее мир, который сузился до размеров этой комнаты. Все было заставлено антиквариатом, ее окружали вещи которые она всю жизнь собирала и с ними были связаны воспоминания, грустные, радостные, трепетные…
Старинный фарфор, картины в тяжелых багетах, бронзо-вые и мраморные статуэтки, резная мебель, эксклюзивности и изяществу которой позавидовал бы Зимний Дворец. гобе-лены 17-го века, драгоценности в шкатулках, коробках и холщевых мешочках, огромная коллекция монет, медных, серебряных, золотых, всех времен и народов. Когда-то все это составляло ее особую гордость, и это было то немногое, что укрощало ее гнев, тешило ее самолюбие. Но сейчас все это было покрыто толстым многолетним слоем пыли и все это грызли мыши. За окном шумели автомобили, а как бы хотелось ей услышать как в детстве цоканье копыт по мос-товой и грубоватые окрики извозчиков, но это осталось где-то далеко, в прошлой жизни. Ей часто слышался колокольный звон, но она знала что он доносится из ее сердца, колокольный звон напоминающий ей что ее земной путь подходит к концу…
Она работала в Смольном, куда ее устроил офицер НКВД, он любил ее, и делал для нее все что было в его си-лах, а мог он многое. У нее появилась такая долгожданная власть и деньги, она скупала у голодающих за малые деньги антиквариат, либо вообще меняла на продуктовые карточки. Они все равно не знали цену этим уникальным произведениям искусства, низший класс, пролетарии. У них не было любви к искусству, для них это было проявлением буржуазного стиля жизни, трудящиеся должны жить бедно, скромно и счастливо. Она создала в своей квартире ту атмосферу которая была у нее в юности, ту к которой она привыкла. Она мечтала о том чтобы все вернулось, Великая Монархия, Великая Россия, достоинство и великолепие, но она знала, что это только мечты, прекрасные но тщетные.
Она закрывала глаза и предавалась этим мечтам, открыв глаза она видела ублюдство советской власти, деградирую-щее общество, и ей казалось что мир вместе с ней падает в пропасть, Черную Бездну из которой нет возврата. Все во-круг было чуждо и презренно ею, она была выше всего это-го, ее передергивало от омерзения, казалось от этой грязи уже не отмыться. Она была горда и независима и ничто не могло изменить ее.
Она принадлежала к старинному дворянскому роду и скрывая свое происхождение никогда не показывала никому свои коллекции. Ее окружали нищие пролетарии, рабочий класс, бывшие безграмотные крестьяне, бежавшие в революционный Петроград из деревень. Низшая прослойка общества, того нового послереволюционного общества, которое неприспособленно было оценить прекрасное. Проявляя холодное безразличие с картин на нее смотрели глаза людей, которых уже давно не было в живых, остались лишь яркие образы написанные с натуры. Образы наполненные высоким интеллектом, человеческим достоинством, люди которые составляли цвет петербургского общества. Мысленно она общалась с ними и переносилась на много лет назад…
В ее жизни было лишь два мужчины, которых она люби-ла по-настоящему, немецкий офицер и офицер НКВД, Эрих и Петр… Лунными ночами после войны они гуляли с Пет-ром по набережным Невы. Потом спустя много лет он писал ей письма которые она перечитывала сотни раз и знала наизусть.
«Всю мою жизнь я ждал тебя и вот ты появилась и я сча-стлив. Нет ничего прекрасней чем жизнь наполненная меч-тами. У меня нет ничего чем бы я гордился так как тобой, ведь я не знаю что будет завтра. Я ничего не могу дать тебе кроме своего любящего сердца. Белые ночи преданы этому Городу, они возвращаются сюда из года в год, но достаточ-но ли этого, одного желания мало. Ты и я, и нет больше ни-чего, и этот безумный мир вокруг нас и ничто не разлучит нас. Только это огромное всеобъемлющее чувство полета которому мы подчинены, как листва подчиняется ветру, как волны летящие по родной глади к горизонту…». Она потом каждый день приходила на их любимую набережную, но его не было рядом, проходили месяцы и годы, на траву па-дали красивые листья, на листья падал снег…
Ей постоянно снились кошмары как искупление ее гре-хов. Одиночество тяжким грузом безысходности давило на ее старческую грудь. Иногда всеобъемлющее отчаяние сме-нялось верой в то что она вмерзший во льды корабль. Он ждет весны, он мечтает освободиться и продолжить свой путь, он тоже мечтает что ветер наполнит его паруса, ей ка-залось что она помнит будущее и забывает прошлое. Но ил-люзии исчезали и гнетущая действительность терзающая мозг обрекала ее на отчаяние.
Когда-то она была молода, красива и любима и рассвет под цвет бургундского вина, напоминал ей о романтических вечерах с любимыми мужчинами, которые были в ее жизни. Была любовь, были мечты, любимые люди, но проходило время, и судьба забирала свои подарки. И это были уже не воспоминания, а слабые оттенки мыслей, которые угасали но их не хотелось отпускать, потому что это было то единственное и малое, что составляло ее существование. И в этом лабиринте мыслей и мечтательных воспоминаний она находила свое успокоение.
Эта огромная квартира когда-то принадлежала ее семье, после революции все изменилось. Огромный коридор ве-дущий на кухню и семью комнатами стал типичной нищей петроградской коммуналкой с мышами и тараканами. Вся страна воодушевленная любовью к Партии и Сталину за-хлебывалась общей эйфорией и ликованием погруженным в зловоние нищеты, и туманное будущее. Все ее предки были родом из дворян, которых пролетарии расстреляли еще в революцию. Кровавый серп прошелся по всей ее семье уничтожая всех кто составлял ее фамилию. Художники, священнослужители, писатели, военные, врачи, учителя, культурная прослойка царской Великодержавной России, старого Петербурга, люди любящие и любимые. Дегенеративные массы люмпенов направляемые пришедшими к власти алчными авантюристами, во главе с Лениным, сметали все на своем пути. Они насиловали, грабили и расстреливали, всех кто когда-то составлял цвет этого общества. Все погрузилось во тьму, и казалось от этого безумия не было спасения.
Она благодарила Господа что осталась жива, она видела что все было не так как казалось, все было по-другому, но это было неважно, главное что это было. И она верила, что все еще вернется, а что может быть лучше Веры. Она шла по улице и хотела по привычке перекреститься возле церк-ви, взглянула вверх, она подняла руку… на куполах не было крестов, она спрятала руку и влилась в поток идущей толпы. Ей бы хотелось верить что это не просто толпа, что люди которые стремятся к своему счастью. Они спешат вперед ведомые своими мыслями, но, к сожалению, их мечты и мысли были эфемерны, это были мертвые души, и она их не понимала.
Она смотрела на их лица, и в их глазах рабских и запу-ганных не было ни капли здравого смысла, полное отсутст-вие интеллекта и достоинства, в них не было ничего что бы говорило о развитии личности. Она чувствовала себя дель-фином, попавшим из прекрасного океана в грязную зловон-ную лужу. Она с детства читала труды Мишеля Нострада-муса, в старом Петербурге это было модно, он пред-сказывал все что она видела теперь вокруг себя. Она знала наверняка что будет дальше, она знала что будет хуже…
Эти жалкие людишки мечтали о каком-то нереальном светлом будущем, без Царя и Бога, ставили во главу угла низшее происхождение, равенство и братство и весь окру-жающий мир провозгласили врагами. Они выносили из церквей иконы и жгли их на паперти в огромных и страш-ных кострах, священнослужителей расстреливали, Небеса безмолвно взирали на происходящее. Они все были нищие, оборванные и голодные, но их глаза светились счастьем блаженного существования, им было хорошо. Они свято верили что их примитивная жизнь как-то изменится, но Смольному было не до них…
Ей приснился страшный сон, который преследовал ее всю оставшуюся жизнь. По Неве шел огромный черный корабль с прогнившими бортами, его полуистлевшие пару-са трепетали, они были наполнены ветром… На него вос-ходили мертвые, их было много. Корабль мертвецов, как эхо прошлой России, плыл вдаль набирая на свой борт страшный груз… Нева была полна крови и по этим волнам плыли трупы, течение несло их, мертвые глаза печально смотрели на Город… Мертвые руки со скрюченными пальцами прощались с ним, мертвая кровь становилась черной, густой и зловонной… Черное небо упал на воду, когда-то белоснежные облака набухли кровью, Смерть правила бал. Она надела белое платье, похожее на саван, от нее веяло холодом…
Мертвецы держались за ржавые леера и пустыми глаз-ницами смотрели вдаль. Их корабль метался по волнам и двигался куда-то не имея никакого направления…
Она видела этот сон после революции, но он вернулся к ней в войну, она увидела в этом свое знамение…
Она всячески скрывала свое прошлое, и это удавалось ей с огромным трудом. Есть люди-айсберги, они не те кем кажутся, они опасны, непонятны и непредсказуемы, но у них всегда есть четкая и определенная цель. Подлинное в них лишь то, что скрыто под водой, это то настоящее, что составляет их взаимосвязь с миром. И они движутся к своей цели уничтожая все корабли которые стоят на их пути…
Этот пролетарский монстр со зловонием коммунизма начал пожирать самого себя, и это было исключительным итогом того что случилось в 1917 году. Начались всеобщие репрессии, этому полуграмотному горцу Сталину не умею-щем ни говорить, ни читать, ни писать хотелось крови и она полилась рекой.
Весьма удачно сложившиеся обстоятельства позволили переосмыслить происходящее и сделать выводы и у нее не было недостатка в побудительных мотивах. Она была на-полнена болью воспоминаний, устав от всеобщей нищеты она не пропиталась желчным ядом коммунистических идей и ненависть ко всему окружающему была наименьшим что определяло ее личность. Квартира когда-то принадлежала ее семье, была разделена на множество комнат и в них были поселены семьи рабочих с огромным количеством грязных детей. Жизнь превратилась в ад, начались ежедневные пья-ные драки, ругань, крики, постоянные склоки, грязь и ни-щета.
Эти существа неспособные к нормальной человеческой жизни превратили ее квартиру в городскую свалку, запах немытых тел и грязной одежды, груды какого-то немысли-мого хлама. Все ее существо было пропитано местью к ним, и она уже знала как будет справляться с этой бедой…
Однажды ночью ворвались люди в форме, и арестовали соседа, как потом выяснилось «за антисоветскую пропаган-ду». Потом исчезла вся его огромная шумная и грязная се-мья, в коммунальной квартире стало тише и чище. У нее появилась цель, которая пугала ее своим существованием, но заставляла сердце трепетать. Она страдала то этого, но тяжелая волна воспоминаний отмела все сомнения, оставляя ее в полной уверенности, что еще ничего не кончено, и все можно изменить. Как-то вечером зашли милиционеры и арестовали еще одного соседа, они долго задавали ей вопросы. Она знала что этих пролетариев на которых она писала доносы расстреляли, а их семьи сослали на Колыму, ее сердце неистово билось, но внешне ничего не выдавало ее волнения.
Она спокойно отвечала на вопросы, рассказывая что в постоянных пьяных вечерних сборищах своих соседей она то и дело слышала разговоры «о несостоятельности совет-ской власти, о неправильности курса партии…». От прича-стности к анонимным письмам она отказывалась сослав-шись на то что она хрупкая и одинокая, и ей бы в голову такое не пришло… Над ней завис кровавый меч советского правосудия не признающего компромиссов, но пришла война и о ней забыли. Немцы подходили к городу, ежедневные взрывы, бомбежки, трупы на мостовых которые лежали по нескольку дней. Страшный голод и бомбежки, трупов становилось все больше, и никому не было до них никакого дела. Однажды зашел участковый который вдруг начал задавать ей подозрительные вопросы… Она поселила в своей квартире две знакомые семьи и незаметно уехала с обозом беженцев.

Свой кров и свой град проклинают потомки
Раз власть попирает нещадно закон
Срывается с мест горожанин, ругаясь громко
В бродягу теперь превращается он…

Нострадамус

Со всех деревень сгоняли мужиков, переодевали их в солдатскую форму, давали им винтовки и гнали на фронт. Непрерывным потоком уходили колонны к Ленинграду, солдаты без имен и фамилий, без документов, безграмот-ные, испуганные, беспомощные.
Она смотрела на эту агонию безумия, сверху бомбили самолеты с крестами на крыльях, ад который предсказал Нострадамус, уже начался…

Здесь Солнце обрушится в пламя пожаров
Послания скрыты в свече восковой
Леса, города расплываются жаром
Повис над равниною чад углевой…

Везде по дороге проверяли документы, все время уводи-ли каких-то людей и они больше не возвращались. Собрав всю свою волю она добралась до Карелии, как можно даль-ше от этого страшного Города. В Карелии шла война, не-мецкие и финские армии подошли вплотную, над тайгой поднимался дым пожарищ. Чтобы получать продуктовый паек она работала в госпитале медсестрой, кровь, гной, кри-ки и стоны раненых, медленно умирающие от голода и ран люди.
Однажды они выехали на передовую линию обороны, они подъехали утром рано, невыносимо страшный мороз сковал все вокруг. Они подъехали на лошадях запряженных в сани к позициям, снег вокруг был испещрен воронками им был черным от копоти. Где-то за озером шел бой, в него поднимались столбы дыма от взрывов и горящей тайги. Солдаты собирали на поле боя замерзшие трупы и свозили их к огромной бомбовой воронке. Последние две недели стояли сильные морозы, земля была как камень, лопаты и кирки высекали искры и отскакивали как если бы ими били о скалу. Трупы лежали огромными кучами, чудовищное пе-реплетение рук и ног, черные скрюченные пальцы тянулись к небесам, остекленевшие, превратившиеся в лед глаза смотрели на окружающий мир прощальным взглядом и в маленьких льдинках отражалось бездонное небо…
Черные в;роны кружили в небе ожидая свою добычу, ветер нес снежную поземку, серые облака проносились низ-ко над землей. Печать скорби повисла над древней тайгой, души умерших прощаясь с телами улетали вверх… Она не-заметно перекрестилась и прочитала «Отче наш», она со-всем замерзла и собиралась идти в землянку. В это время она заметила молодого солдатика, который кутаясь в ши-нель шел по тропинке и прижимал к груди руку с окровав-ленной повязкой. Он едва передвигал ногами, оставляя кап-ли крови на снегу. Ей запомнилась эта картина: замерзшие капли крови на снегу похожие на ягоды рябины… Она по-могла ему добраться до машины с красными крестами, хме-лея от потери крови он упал ей на руки и потерял сознание. Она видела это каждый день и это стало привычным и обы-денным.
Однажды на рассвете ее разбудили взрывы за окном, взрывной волной выбило стекла и морозный воздух во-рвался в дом. немцы зашли в деревню после боя, выбив разрозненные отряды красноармейцев, они расположились по домам. Она пыталась заткнуть тряпками выбитые стекла, когда распахнулась дверь и ввалились немцы. Она впервые увидела их так близко, но почему-то не испугалась, они ос-мотрелись и не увидев угрозы успокоились. Офицера звали Эрих, он немного знал русский, и он поселился у нее. Она расположилась в маленькой комнате, в большой на столе лежали карты и немцы склонились над ними, все время что-то горячо обсуждали. Она часто ловила на себе его внимательный взгляд, он был человеком из другого общества со светскими манерами, всегда гладко выбрит и интеллигентно сдержан. Он часто выезжал на линию фронта и однажды его привезли раненым в голову. Она не отходила от него ни на шаг, ее снабдили огромным количеством медикаментов и благодаря ее усилиям он бы-стро шел на поправку. Что-то тянуло ее к нему, он напо-минал ей тех царских офицеров гордящихся своей выправ-кой которых она видела в детстве. Его светские манеры, которых в последние годы ей так не хватало, и возникшие между ними чувства пугали своим существованием. Он много рассказывал ей о Германии, он был рад что она имеет высокое дворянское происхождение и с презрением от-носится к коммунистам.
— Жаль, что после нашей победы я не смогу увезти тебя в Германию, смешанные расовые браки в Рейхе запрещены и преследуются по закону. Но я получу здесь земельный на-дел, построю особняк, и ты все равно будешь моей женой. До войны я был фермером и в совершенстве знаю это дело, здесь очень богатая земля, но Советы понятия не имеют что с ней делать. Я с удовольствием представлю тебя моим ро-дителям, уверен они по достоинству оценят мой выбор. Впрочем, я уже написал в письме о тебе, они охотно приня-ли эту новость, и они обязательно приедут сюда, чтобы по-знакомиться с тобой. Мы сфотографируемся и я отошлю фотографию домой…
Он был настоящий офицер, однажды он сказал ей за-думчиво: — Война так невыносима, страшна, трагична, опасна, неумолима и совершенна, что я как истинный тев-тон не могу без нее обойтись… Люди сложны друг для дру-га, но они также сложны для себя, и они порой любят то что их убивает. Но мы двигаемся вперед надеясь на благо-склонность небес…
Они стояли близко, и несмотря на всю эту кровавую бойню вокруг, она хоть на короткий миг, хотела почувство-вать себя любимой и желанной… Она чистила его форму и спросила что означает цветок похожий на ромашку на его правом рукаве и на его кепи.
— Это не просто цветок, это Эдельвейс, являющийся нашей эмблемой, наряду с Хагал-руной которая означает символ непоколебимой веры в победу нашего духа над си-лами тьмы. Эдельвейс наш священный символ и талисман, цветок маленький, но гордый, растущий в суровых условиях вечнозаснеженных Альп. Где все живое погибает под толщей снегов и на ледяном ветру, он тянет свои лепестки солнцу цепляясь за скалу из последних сил своими маленькими, но сильными корнями. Невзрачный на первый взгляд представитель альпийской флоры, и знаменитый на весь мир цветок Эдельвейс. Он обладает невероятным упорством и жаждой жизни, если его высаживают в теплую землю альпийских лугов, он становится все красивее и корни у него становятся длиннее. Но если его вернуть обратно, он снова становится таким как был, маленьким и цепким. В Германии молодые парни поднимаются высоко в горы, рискуя жизнью и приносят своим любимым девушкам эти восхитительные цветы Эдельвейс…
Он часто говорил о войне идеализируя ее:
— Война, это не просто работа, это священная Миссия, мы тевтоны и мы несем свет этой нищей дегенеративной массе славян. Эти унтерменши не способные к саморазви-тию жаждут Господина и они его получат…
Их ночи были наполнены любовью, но война неумолимо диктовала свои условия, он уехал в расположение своих войск и уже больше не вернулся. Она долго терзалась сомнениями, может быть он ранен и его увезли в госпиталь, может быть он убить и его похоронили в лесу…
Русские войска выбили немцев из Карелии, у нее не бы-ло шансов остаться здесь. Ее предупредили что ей нужно бежать и прятаться, иначе ей грозит расстрел за то что она жила с немецким офицером. Проклятая советская власть снова занесла над ней свой кровавый серп, нужно снова и быстро принять решение.
Офицеры НКВД начали искать среди населения всех кто хоть как-то сотрудничал с оккупантами. И поскольку большинству населения выбора не было, они почти все были вовлечены в деятельность по обслуживанию немецких войск, кто-то стирал белье, кто-то чинил в гаражах технику, кто-то работал при госпитале. После отступления немцев начались репрессии. Ей удалось ночью собрать минимум вещей и укрывшись метелью уйти на трассу. На попутках много дней она добиралась до Ленинграда. Новое имя, новая жизнь, она чувствовала под сердцем зарождающуюся жизнь, она была беременна, это был плод ее любви с Эрихом, и это нужно было скрывать. Она говорила всем что муж пропал без вести на фронте, весной у нее родилась девочка.
Блокада была снята, но повсюду ловили постоянно ка-ких-то «немецких агентов» и она способствовала этому по мере своих сил, она не простила большевикам смерть своей семьи… Все что она видела за все последние годы это лишь крушение надежд. Она презирала этих людей, она ненави-дела это больное общество не способное здраво мыслить, стадо скотов стремящееся к своим призрачным целям, в ни-куда в коммунистическую бездну. Они хотели ввергнуть Европу в пучину коммунистического смрада — «Пролета-рии всех стран, соединяйтесь!». Объединенная Европа ве-домая Германией ринулась на Россию н;когда великую страну, царствующую династию которой зверски уничто-жили большевики. Россия, древняя и многострадальная Русь, страна с богатейшей историей и этот народ который втоптал в грязь великие имена прошлого, заменив иконы на портреты Ленина и Сталина, параллели с безумием были очевидны. Этот черный несущийся корабль с мертвецами у ветхих лееров…
Внешне она была яростно отстаивающая коммунистиче-ские идеи активистка, но это была надводная часть айсбер-га. Внутренне она всегда содрогалась от презрения к этому чуждому для нее обществу и подводная часть айсберга на-носила хоть какие-то пробоины этому кораблю. «Торжество разума в том и состоит, чтобы уживаться с людьми не имеющими его» — сказал великий Вольтер. Она чувствова-ла себя самым одиноким и несчастным человеком на земле, но у нее была дочь и нужно было как-то выживать, она де-лала все что могла.
Она шла по улице зябко кутаясь в старое пальто, канона-да больше не вторгалась в тишину пустынных улиц Мертвого Города. Поземка заметала трупы на обочинах дороги, закутанные во всевозможные одежды, обессиленные люди несли обледенелые ведра с водой на самодельных санях от Невы. А в это время на другой стороне Невского проспекта к дверям театра подъезжали шикарные автомобили и из них выходили мужчины сопровождаемые красивыми и веселыми женщинами в роскошных шубах и шляпках. Они приехали чтобы посмотреть какую-то пьесу в театре, и это было не сном, это было жуткой действительностью. Действительностью еще более страшной чем трупы на обочинах дороги, это был оскал лживой советской власти. Этот народ сам выбрал себе эту власть и он ее любил, но власть презирала свой на-род и уничтожала его.
Однажды она встретила нищее семейство, мать с тремя детьми. Они приехали из деревни и не знали куда пристро-иться в этом огромном Городе, она помогла им с жильем. «В Ленинграде не сеют и не пашут, а хлебушек-то жрут, поют и пляшут» — сказала с укоризной деревенская жен-щина…
Одних убили немецкие бомбы, других беспощадный го-лод, третьих увели люди в форме, но она цеплялась за жизнь и выжила. Каждый день она вела дневник и записы-вала туда свои мысли, основным девизом ее жизни было древнее изречение: «Все проходит, пройдет и это…».
На одной из страниц ее дневника было написано:

Шаги тяжелые ужасных палачей
И тишина сводящая с ума
И одиночества усталый гнет ночей
И неба черного безрадостная тьма…

Все прошло… Она лежала одна, в своей старой квартире и родственники ждали когда она умрет чтобы забрать себе квартиру и антиквариат, она все больше отдалялась от жиз-ни от которой устала, и все ближе была к смерти которую ждала как благо. Однажды она рассказала одной из своих двух дочерей о том, кто ее настоящий отец, немецкий офи-цер из дивизии Эдельвейс Эрих Вернер. Дочь была в шоке и ни за что не хотела признать этот факт, она прокляла мать и не появлялась потом много лет…
Луна заглядывала в окно и комната наполнялась голу-бым свечением. В этом свечении появлялись силуэты лю-дей, ей казалось что она слышала церковное пение, пере-звон колоколов, цоканье копыт по мостовой, окрики извоз-чиков… Она помнила ту Россию которую она любила, тот народ которым она гордилась — «За Веру, Царя и Отече-ство…». Но ничего этого уже не было, все было занесено песками времен. В голубом свечении на середину комнаты выплыла дама в роскошном наряде, она сказала что-то и показала рукой в окно… Смерть вошла в комнату и присела в изголовье, от нее веяло холодом, она была спокойна и она знала все наперед. Маятник старинных часов замедлил ход, смерть подошла и остановила его, тени прошлого оставили ее, комната опустела, лишь остывающее тело на кровати…
В Городе царила весна, на ветках пробивались почки, птицы вили гнезда, над кладбищем повисла тишина. Глаза людей стоящих у гроба были наполнены желанием закон-чить со всем этим как можно быстрее. Лишь один человек был предан скорби, он наклонился, с жадностью всматри-ваясь в искаженные старостью но такие знакомые и люби-мые черты ее лица, тронутые дыханием смертью. Бледность ее кожи так непривычно контрастировала с седыми волосами которые он гладил холодеющими пальцами. Его горячие слезы капали ей на лицо и стекали по щекам, будто она тоже плакала прощаясь с ним. Тишина окружавшая их была наполнена горечью и скорбью. Его плечи сотрясались от рыдания, он целовал ее холодное лицо и не мог на-смотреться на нее. Сердце работало с перебоями, дыхание срывалось и у него темнело перед глазами. Он вспомнил молодую красивую девушку в красной косынке и с мане-рами графини, ее звонкий смех и когда впервые встрети-лись их глаза…
Он не был ее мужем, но был ее любимым мужчиной и был бесконечно предан ей. Судьба раскидала их по разным городам, но он находил всяческий повод чтобы приехать из Москвы, он был сотрудником НКВД и любые командиров-ки в Ленинград воспринимал как благо. Его высокий интеллект, обязательность, точность и сокрушительная сила воли, позволяли ему решать задачи по службе, которые другим были не под силу. Начальник знал о его «интересе» в Ленинграде и совокупность всего этого положительно влияла на частоту командировок. Особенно трудно пришлось в годы войны, тяжелейшая блокада наложила свой отпечаток на их любовь. Он безумно беспокоился о ней и ее дочке, он по своим связям устроил ее в Смольный.
Через год у них родилась дочь и они расписались. Те-перь у нее росли две дочери, от двух любимых мужчин, сильных и властных, нежных и любящих… Мысли терзали ее, но она не позволяла им доводить себя до безумия. Их семейной жизни мешало ее нежелание переезжать в Моск-ву, а ему нужно было делать карьеру…
Сердце его разрывалось от боли воспоминаний, мысли о том что ее больше нет опустошали его. Он так мало был с ней, он так мало дал ей своей любви, как же сожалел он об этом. Звенящая тишина улицы билась в голове колоколами, она больше не посмотрит ему в глаза, не проведет своей мягкой ладошкой по щеке и не скажет: «Ты все что у меня есть…».
Пролетели годы, прошла жизнь, закончились надежды и мечты. Он шел по мостовой и впервые ощутил свое немощ-ное тело, ему было уже восемьдесят два года. Она умерла, вместе с ней он похоронил всю свою прошлую жизнь. Она вышла из аристократической семьи, он родился в нищей деревне, где до пятнадцати лет не имел нормальной обуви и одежды, ходил в лаптях и холщевых штанах. Судьбе было угодно чтобы они встретились.
Было раннее утро, он шел по Садовой к Невскому, улица погруженная в дымку тумана еще была тихой, только дворники лениво зевая подметали асфальт.
Он вспомнил полуголодный, счастливый, послереволю-ционный Петроград, когда он приехал безграмотный, едва псалмы читал на старославянском, но он был полон амби-ций. Из деревни целый день добирался на подводе, каурая лошаденка усердно тянула телегу на которой ехало нищее деревенское семейство, мать с тремя детишками, мужичек да он. Все ехали в Петроград в поисках лучшей доли, в де-ревнях уж и вовсе невмоготу стало. Многие не могли оста-ваться в Городе, они были безграмотны, привыкли жить в примитивных условиях деревни и в итоге уезжали обратно.
Он устроился на завод, по вечерам бежал в вечернюю школу при заводе, и жадно учился засыпая от усталости. Подав заявление в партию, он попал в поле зрения ЧК, за-дали много вопросов, пролетарское происхождение и дерз-кое поведение сделали свое дело, жизнь вошла в новое рус-ло…
Однажды он был на дежурстве, шел через парк и увидел девушку которая сидела на скамье и увлеченно читала кни-гу маленькой дочке. Мужественный, побывавший уже в разных перестрелках с бандитами парень впервые в жизни оробел, но это была та встреча, о которой он мечтал всю жизнь. Он не был человеком способным заниматься манер-ными ухаживаниями, как же это оказывается тяжело, проще бандюгана какого-нибудь повязать чем с барышней знако-миться. Но он хотел увидеть восход следующего дня рядом с ней и не было в мире ничего, что бы помешало этому. Не-имоверным усилием воли он толкнул себя вперед, она ото-рвавшись от книги подняла голову и осмотрела его с ног до головы.
Нужно было что-то говорить и он машинально рявкнул: «Здравствуйте, гражданочка, не видели вы здесь подозри-тельного гражданина в черной одежде? Ничего глупей спросить было конечно же нельзя, но ответ последовал еще интересней: «Вижу, прямо передо мной стоит весьма подоз-рительный гражданин в черной одежде, бесцеремонный, который пристает к одинокой и беззащитной девушке». При этом она смотрела на него слегка наклонив голову и лукаво улыбалась. Он поймал себя на мысли что ни за что и никому ее не отдаст. Ему нужно было бежать на очень важную встречу, они познакомились и договорились встретиться еще.
Днем он был занят важными делами, вечером дежурил в патруле на Васильевском острове и он терзался от разлуки. Дела по службе шли хорошо, он вгрызался в любое дело за которое никто не хотел браться, и проявляя недюжинные способности как бык с наклоненной головой двигался впе-ред сметая все на своем пути. Начался карьерный рост и ему нравилось чувствовать свою исключительность, он рос над собой и над другими, что было для него немаловажно поскольку он вышел из таких низов, когда чувствуя свою ущемленность и имея при этом стальную волю стремишься вперед теряя зубы и обливаясь кровью.
Дни и ночи сливались в единый энергетический поток в котором порой не было места для любви, потом его переве-ли на повышение в Москву и стало еще сложнее. Потом война…
Он устало шел по мостовой, прохожие оглядывались, в этом мощном старике, очень стильно одетом в безупречный костюм, угадывалась былая мощь и достоинство. В его се-рых глазах цепко оглядывающих все вокруг, читалось все что составляет интеллект человека, его жизненный опыт, та совокупность радости, горя, пласт энергетики общения с людьми. Обрамленное сединами лицо, испещренное глубо-кими морщинами и взгляд направленный внутрь себя.
Почти ничего не изменилось с тех пор как они впервые гуляли по этой мостовой, первые прикосновения, первые поцелуи, последние воспоминания, последние комья земли падающие на гроб…
В Кестеньгу прибыл автобус с финскими туристами, они с удивлением оглядывались по сторонам. Лишь один пожилой немецкий турист ходил по улицам и всматривался в лица людей и дома. Та же нищета и деградация, грязь и запустение, но все как-то изменилось, он все равно ничего не узнавал. Много лет подряд он приезжал в эти места, он искал девушку по имени Мария, фамилии ее он не знал. У него сохранилась фотография, раненый немецкий офицер, и скромно одетая, красивая русская девушка. Никто не смог ему помочь, да никто и не хотел, так проходили годы и его поиски были тщетны. Эрих Вернер стоял на берегу озера и плакал, прекрасная белая ночь любовалась своим отражени-ем в озере.

Мечи с арбалетами пылью покрыты
И Ангелы мирное время хранят.
Нет больше войны, плена, трупов убитых.
Пусть боги детей и любовь пощадят…

Нострадамус «Центурии»
________________________________________

И какова бы ни была моя судьба, то, что придется мне пережить — всегда будет в ней странствование и восхождение на горы: в конце концов мы переживаем только самих себя…

Ницше. «Так говорил Заратустра»

Русские закрепились на высоком берегу реки, выбить их оттуда не представлялось возможным, но это нужно было сделать по стратегическим соображениям. С этой высоты просматривалась и простреливалась огромная площадь, до ближайшего густого леса было около четырехсот метров. Позиция была до невозможности великолепна и русские держались за нее зубами. Заметив впереди передвижения, они начали изредка постреливать. Несмотря на то что стре-ляли они как всегда отвратительно, один из бойцов был ра-нен. Их было видно лишь в бинокль, мелькали их блестя-щие каски, которые представляли из себя прекрасные ми-шени, поскольку русских абсолютно не смущали погибшие, они не делали выводов что большинство погибших с пуле-выми отверстиями в касках.
Берег на котором были бойцы дивизии «Норд» был ни-же, и парни были как на ладони. Чахлые кусты и редкие камни не спасали от града пуль. Алекс установил миномет и с удовольствием отметил отчетливый сектор стрельбы. черные столбы дыма и земли поднялись к небу, взрывы накрыли русские окопы, спокойное время для них закончилось, уют комфортных и сухих окопов растаял в дыму взрывов. Алекс сделал правильные вычисления, мины ложились прямо в окопы. Скорострельность и кучность с которыми мины ложились в цель, убедили русских в том, что их спасение лишь в густом и темном лесу, меткий пулеметный огонь подтвердил правильность их решения.
Парни столкнули резиновые лодки и налегли на весла, желающих помешать это сделать становилось все меньше, но они становились все упорней. Из леса ударила длинная пулеметная очередь, шесть человек были изорваны пулями, они погибли почти мгновенно, лодка затонула вместе с ни-ми. Пулемет был откуда-то из глубины леса сбоку, Алекс стиснул зубы и повернул миномет, определив примерно по звуку пулеметных очередей, он быстро выставил шкалу на-водки. После четвертой мины пулемет умолк, лес горел, русские метались и кричали что-то друг другу. Две лодки успешно достигли берега и парни вступили в бой, в ход по-шли гранаты. Лодок больше не было, Алекс и Отто лежали возле миномета и с сожалением смотрели как парни штур-муют высоту, свое дело они сделали, положив едва ли не в каждый метр по мине. С подкреплением подошло еще две лодки, парни оставив миномет прыгнули в лодку. Алекс с видимым удовольствием схватил весло, и изо всех сил на-чал грести, лодка передвигалась казалось необычайно мед-ленно. Долгожданный берег захрустел песком и галькой под носом лодки, в глубине леса шел ожесточенный бой и парни бросились наверх. Алекс бежал вперед и видел среди многочисленных трупов русских трупы своих бойцов, это наполняло его болью.
Русские отступили в лес и подгоняемые своими политруками то и дело предпринимали жалкие попытки вернуть свои позиции, но их истеричные крики «ура» захлебывались в шквальном огне парней. Бойцы бросились вперед, но команда прекратить преследование остановила это стремление.
Известная тактика русских отступать вглубь леса и затя-гивать за собой немецких солдат, чтобы окружить и пере-стрелять была уже устаревшей и не срабатывала. Парни возвращались к окопам и катили из леса за собой русский пулемет, тяжелый, громоздкий, устаревший. Модель Мак-сима, в обороне при определенной маскировке достаточно эффективный в этом бою парни потеряли двенадцать чело-век, иванов было убито в четыре раза больше, впрочем как и всегда. К сожалению, сильное течение реки унесло трупы погибших в лодке, интенсивные и упорные поиски не увенчались успехом. Подошло подкрепление вызванное по рации, горные стрелки взяли очередную вершину. На высоком освещенном солнцем берегу стояли кресты на могилах погибших бойцов. Сколько таких могил на всей этой чужой земле, сколько еще сынов Германии не вернутся домой из этого Крестового похода, сколько слез прольют немецкие матери. Погибшие на поле битвы воины попали в Валгаллу, их встретил Вотан, живые несут Знамя Победы в этой священной миссии вперед…

Мы слышим шагов бесконечность
В Валгаллу откроется дверь
И мы уходящие в вечность
Скорбим от кровавых потерь…
________________________________________

Над озером пролетала стая уток, в синем небе кружил ястреб выискивая терпеливо свою жертву, белоснежные облака плыли к своим загадочным горизонтам. Парни вышли из тайги и упали от усталости на мох возле песчаного берега. Ветер шумел в кронах сосен, напившись и смыв пот и грязь набрали воды в фляжки. Алекс перевязал раненое плечо Гансу, все понемногу расслабились и откинувшись на мох уснули почти мгновенно.
Небольшая собачка нелепо смотревшаяся среди измо-танной боевой группы насторожилась и подняла мордочку, поводив ушами и принюхавшись она успокоилась. потя-нувшись зевнула, опустив голову с благодарностью лизнула руку Манфреда и закрыла глаза. Солдатам снились мирные сны, порой черно-белые и нелепые, порой цветные, и оттого просыпаться было болезненно. Солдаты Германии спали на каменистом берегу дикого русского леса, на краю света, возле озера с непроизносимым финским названием которые для военной краткости и лаконичности на картах отмечены цифрами.
Два часа пролетели мигом единым, измотанные боями, бессонными ночами и многокилометровыми ночными переходами, они не успели даже выставить охранение, отдавшись на волю Провидению, они спали.
На поваленное дерево прилетел и сел огромный, старый, взъерошенный черный ворон. Он за последний год так привык к мягкому и сладкому мясу разлагающихся трупов которыми были насыщены все леса, что своим зорким глазом быстро заметил раскиданные на берегу тела. Он обрадовано полетел к ним в ожидании долгожданного пира. Он расхаживал по стволу дерева и недовольно хрипел что-то себе под нос, что-то не нравилось ему в той картине раскиданных тел которую он видел, но списывая все на свою старческую невнимательность он хрипло каркнул как это принято у в;ронов, призывая собратьев к обильной трапезе. Собака вскочила и залаяла на непрошенного гостя. Парни схватились за оружие, с полусна не понимая что происходит вскочили на ноги. Ворон в испуге захлопал крыльями и изумленно каркая улетел в сторону озера, стало тихо. Собака бодро замахала хвостом и весело закрутилась возле ног Манфреда, ожидая похвалы за хорошее несение вахты, немедленно получив галету она успокоилась.
Алекс улыбнулся и одобрительно кивнул головой, он посмотрел на часы, нужно было идти, умыли лица холодной водой и тихо пошли вперед. Два часа сна добавили сил, но двигаться приходилось бросая тело вперед неимоверными усилиями воли. Они эдельвейсы и у них нет другого пути и нет пути легкого, только вверх, к облакам, к своему совершенству…
Отто шел впереди понурив голову, он придерживал за локоть раненого Ганса, следом шел Алекс, он нес русский пулемет. Из группы в двенадцать человек, их осталось семь, остальные были убиты в боестолкновениях. К сожалению, похоронить достойно удалось лишь двух человек, осталь-ных теряли когда приходилось во время боя менять пози-ции. Алекс видел как пуля сбила с ног Густава Шпиндлера, потом взрыв гранаты накрыл Георга Шейбе. Алекс не успел им ничем помочь, русские выскочили лавиной и пришлось отступать вглубь леса. С невероятной болью в сердце он уходил из этого места где лежат погребенные тела его дру-зей.
Парни устало шли по звериной тропе, их лица были грязны и обросли недельной щетиной, в частях вермахта щетина запрещалась, но у горных егерей она не просто при-ветствовалась, но и была модной. Сейчас им было не до мо-ды, последнюю неделю они провели в боевом рейде, всту-пая в неожиданные и дерзкие схватки с русскими. Костров не разводили, пищу грели на спиртовых горелках, пили озерную и болотную воду. В первом крупном бою быстро закончились гранаты, остались лишь патроны к карабинам. Алекс нес с собой трофейный пулемет с круглым диском и ни за что не хотел с ним расставаться, в группе было два МП-40 и этого было недостаточно. Они дважды попадали в полное окружение, когда русских вокруг было много, и на-дежды не было вовсе, скорострельность в такие моменты была нелишней. Алекс и Отто, два старых друга в такие моменты прощались друг с другом навсегда, и после боя обнимались, будто их разделяла целая вечность.
Усталое солнце клонилось к закату, лес замер в ожида-нии ночи, умолкли птицы, и не стало ветра, все как будто оцепенело. Далекая канонада то затихала, то вновь станови-лась сильней, они вышли на край озера с высокими скалами, до своих позиций оставалось недалеко. Впереди вдруг раздались выстрелы и взрывы гранат, это было так близко, что стало слышно даже отдельные крики. Какое-то подразделение вело бой, парни сосредоточились и бросились бегом вперед, они не успели. Бой закончился также внезапно, как и начался, эхо выстрелов улетело вглубь темных лесов.
Алекс в бинокль рассмотрел как от берега отошли три лодки с двадцатью русскими солдатами. Смотря на то, как деловито и спокойно они себя вели, можно было предполо-жить, что либо немецкие солдаты все погибли, либо отсту-пили вглубь леса, Алексу не понравилось это спокойствие. Он поставил пулемет на сошки, все приготовились, дистан-ция около ста пятидесяти метров не оставляла большевикам шанса остаться в живых. Шквальный залп ударил по лодкам и по тем кто в них находился. Пули рвали обшивку лодок, весла и людей, рикошетили от воды, и с воем улетали в чернеющий лес, неся в себе маленькие капли крови, частицы жизни, которые помнили еще биение сердца и предсмертный вскрик.
Через несколько секунд, одинокие пустые лодки понесло ветром к горизонтам озера. Стало необычайно тихо, патроны в пулемете кончились, поняв что этот бой исчерпал последние его силы, Алекс бросил пулемет в воду, он был так измотан, что уже не было сил нести на себе эти одиннадцать килограмм. Они вышли к месту боя, на камнях и на мху лежали тела финских солдат, погибла дозорная группа из шести человек. Карманы были вывернуты, часы и кольца сняты, нищие пролетарии поживились на славу, Провидению было угодно наказать этих мародеров, но, к сожалению, так было не всегда. Парни возносили молитвы небесам за предоставленную возможность совершить возмездие. Они копали могилы в каменистой почве и хоронили солдат маленькой страны Суоми, которые защищали свою землю от Красной Чумы…
Три дня назад они вышли к речке, которую пересекал большой деревянный мост. Судя по рассказам, этот мост был легендарным, вокруг него уже было огромное количе-ство могил. Русские желали удержать его, мост был удобен в переброске подразделений. Немцы поставили себе задачу избавить русских от такого удовольствия. Это было непро-сто сделать, местность простреливалась и выбить их оттуда было весьма трудной задачей.
Второй день почти круглые сутки шел бой, укрывшись за большими камнями поросшими мхом парни сдерживали натиск русских бойцов. Иногда большевикам надоедало просто лежать и стрелять, их командиры гнали их вперед на простреливаемое открытое пространство. Они бежали с криком «Ура» толпой в узкий проем моста, чем подписыва-ли себе смертный приговор. Стреляя в бегущую толпу мож-но было всегда быть убежденным что каждая пуля из кара-бина, пробивала две-три фигуры. Эффект получался ужа-сающий, часть убитых падала в реку и течение несло их трупы вдаль, но огромные кучи окровавленных тел завали-ли весь этот деревянный мост. Алекс вспоминал позже что когда в очередной, уже пожалуй десятый или пятнадцатый раз, русские лезли уже по трупам и тут же падали под пуля-ми, от этого невероятного фанатизма у него шевелились волосы на голове. Уже больше сотни трупов лежало на мосту, иногда из кучи поднималась рука в мольбе к небесам, раненые стонали и кричали от боли. Кровь стекла по бревнам моста и капала в черную воду реки, черная кровь… Постепенно крики затихли и наступила какая-то звенящая тишина. Алексу на мгновение показалось как души убитых отделяются от тел невесомыми прозрачными облачками, и улетают вверх к Всевышнему…
Он смотрел на труп Франца Клеффнера, лежащего на берегу у моста, в руке у него была бутылка с зажигательной смесью, но он не успел, он погиб первый. Вторым был Ге-орг Ликке, пуля попала ему в лицо и вышла из затылка. Его хоронили в лесу.
— Парни, наша боевая задача уничтожить этот мост, я знаю что завтра русские построят здесь пять новых, но этот мы должны уничтожить. Отто, что ты можешь предло-жить? — спросил Алекс.
Отто, как всегда, находил неординарное решение, и это как всегда читалось на его лице.
— Тошнит меня уже от этих русских и от этих болот, мы эдельвейсы, мы как боги должны жить в горах, — он замол-чал многозначительно поглаживая трикони горных ботинок.
— Ну что ты замолчал, выкладывай, — устало сказал Алекс.
Отто показал пальцем в сторону леса, среди густых крон сосен едва виднелась скала, как он разглядел ее так и оста-лось загадкой.
— Стрельба сверху вниз всегда эффективней, — сказал он, и пригнувшись побежал в сторону леса. Подойдя к скале он услышал за спиной стрельбу, бой снова начался, нужно было торопиться. Он привычно и цепко ухватился за выступы на камне и начал подниматься на вершину.
Прекрасный ландшафт сверху порадовал глаз, русские были как на ладони. Чтобы не обнаружить себя, он стрелял только когда его выстрел сливался с общим шумом.
Так хорошо он не стрелял никогда, он выбивал всех в пределах видимости. Богиня Войны возблагодарила его за его героические усилия. Он эффективно выбил трех пуле-метчиков, которые быстро сменяли друг друга, только после третьего убитого русские были объяты мистическим страхом, и никто уже не хотел быть пулеметчиком. У него была прекрасная позиция и он готов был просидеть на этой скале хоть до конца войны.
Стало тихо, Алекс осмотрел своих, все живы, только Ганса ранило в руку. Дождавшись ночи Алекс взял две бу-тылки с зажигательной смесью и нырнул в темноту. Над водой поднимался туман, стало прохладно, Отто спустился вниз, две невероятно яркие вспышки разорвали черное по-крывало ночи, от моста метнулась темная фигура. Запозда-лые выстрелы нелепо прозвучали в ночной тишине. Мост горел, горели трупы на нем, блики отражались в черных водах этой древней реки.
Приказ был неэффективен и бесполезен, русские в этом месте теперь поставят два моста и тысячу бойцов охраны. Но надо делать то что надо, то что приказано, и не размыш-лять о полезности прилагаемых усилий. Они ушли в пол-ночь, в темноту, в никуда, сзади металось пламя, черный лес поглотил их своей невероятной бесконечностью, будто укутал в черный саван…
Рассвет проник в темноту ночи, крадучись, нежно, даже несколько интимно. Солнечные лучи пробивались сквозь кроны сосен свидетельствуя свое почтение испытывающим муки и проявляющим свой героизм солдатам. Начали попа-даться следы пребывания людей, брошенные консервные банки, куски окровавленных бинтов, ветер донес дым кост-ра. Из леса выскочила маленькая собачка и закатилась Отто почти под ноги с яростным и отважным лаем. Радоваться такому нежданному гостю времени не осталось, из леса вслед за ней начали выскакивать сонные полуодетые иваны, огонь открыли по ним почти в упор. Бой был мощным и коротким, девять большевиков наполняли своими телами окружающий ландшафт. Парни выдернули из русских винтовок затворы и вынули из них все патроны, поскольку Алекс взвалил на плечо русский пулемет. Где была собачка во время боя неизвестно, но все с удивлением наблюдали идиллическую картину, Манфред Шенфельдер кормил эту собачку, и та как ни в чем небывало ела у него из рук галету и помахивала хвостиком. «Animal» (лат. «живое существо» и тоже воюет — «Animae magnae prodidus» (лат. «не щадя своей дорогой жизни»).
Алекс с интересом наблюдая за происходящим, с умени-ем придать явлениям долю пафоса даже здесь в диком рус-ском лесу вспомнил латынь.
Тронулись в путь, на правах члена группы собачка шла рядом, парни улыбались. «Cave canem» (лат. «остерегайся собаки»)… Каждый шел и думал, что когда-то настанет его черед, когда жестокий горячий металл войдет в его тело, и сердце остановится, и он навсегда останется с этой ненави-стной чужой землей. Но завтра будет завтра, а в сегодняш-ний день вымоленный у Бога как последний, нужно радо-ваться синему небу и крепкому плечу друга, который всегда его подставит в трудную минуту, как это и положено у горных стрелков.
Уходят вверх солдаты Эдельвейс, вечные странники горных вершин, вершин мужества и совершенства своих твердых неколебимых страхом сердец…
________________________________________

Изобретателями образов и призра-ков должны они стать во время враж-ды своей, и с этими образами и призраками должны они сразиться в последней борьбе…

Ницше. «Так говорил Заратустра»

Морозы отступали, после пятнадцати дней сорокогра-дусных морозов которые казалось были совершенно невы-носимы, минус двадцать показалось африканской жарой. Алекс, Отто и Ганс в составе элитного финского подразде-ления, двигались по глубокому снегу на лыжах, вдоль высокой каменистой гряды. Белые маскхалаты надежно растворяли их на фоне сугробов, сосны утопали в снегу, в туманной дымке морозного утра перед ними стелилось бесконечное и загадочное белое безмолвие.
Солнце почти не пробивалось через завесу тумана, оно повисло холодным матовым диском и в морозной дымке его лучи не достигали земли, оно больше напоминало луну. Ганс смотрел вокруг и был восхищен, на него, этот ланд-шафт производил неизгладимое впечатление, он сожалел о том что это все нельзя перенести на лист бумаги. Большин-ство финнов воевали с большевиками еще в Зимнюю войну 1939-40 гг., были из этих мест родом, поэтому замечательно ориентировались и у них было чему поучиться. Задачей этой боевой группы, было определить расположение и пе-редислокацию войск противника, нанести на карту и сооб-щить по рации. Поскольку не стоило исключать непосред-ственные боестолкновения, вместе с рацией парни несли на себе значительный боезапас.
Двигаться приходилось очень осторожно, всякая оплош-ность стоила жизни, каждые сто метров останавливались, и просматривали в бинокли всю местность вокруг. Огромные, покрытые льдом и снегом озера обходили стороной. Легко было идти по твердому льду, но чтобы не стать легкой мишенью шли по моховым болотам и бурелому.
Слышалась далекая канонада, Алекс смотрел в бинокль на дальнюю сопку, с елей слетали вороны, их спугнул кто-то. Парни укрылись за камнями и приготовив оружие стали внимательно всматриваться вдаль. Из-за деревьев, в двух-стах метрах от них показались оленьи упряжки, их было пять, и на каждых санях сидело по четыре бойца. Они пред-ставляли из себя прекрасные цели, но решено было по воз-можности в бой не вступать и пройти этот сектор незамет-но. Они не выходили на открытую местность, шли рядом с грядой, чтобы в случае необходимости мгновенно укрыться за камнями. На камнях, зацепившись корнями за расселины росли кусты, и они создавали прекрасную живую изгородь. После непрерывной ходьбы на лыжах по глубокому снегу, спины взмокли от пота, и усталость каменной плитой нава-лилась сверху.
Алекс лишь на мгновение опустил голову поддавшись усталости и уткнулся в спину впереди идущего. Парни ви-димо что-то заметили, Алекс молча снял карабин с плеча.
Парни стояли и молча смотрели куда-то вперед, но ни-кто не срывал с плеч карабинов. Алекс пытаясь выяснить что же привлекло всех внимательно посмотрел вперед. Пе-ред ними стояла странная лачуга, крыша была выстлана бе-рестой и завалена снегом. Гнилые, трухлявые бревна гово-рили о том, что построена она была очень давно. Возле нее стоял странный старик с длинным кривым посохом, его бе-лоснежная борода почти касалась колен, длинные белые волосы лежали на плечах, на ногах у него были лапти. Одеяние его было сшито вручную, оно было крайне ветхим, все в дырах, на плечи была накинута волчья шкура.
Алекс видел таких персонажей только на старинных ка-толических гравюрах, так выглядели древние волхвы. опас-ности он конечно же не представлял, и никто не знал что нужно делать.
— На партизана вроде не похож, — проворчал Отто.
Финн начал говорить с ним по-русски, старик ответил что-то и показал рукой вдаль. Он смотрел на них и в его взгляде читалось полное безразличие к происходящему, он был отшельником как тибетский монах, жил молитвами и созерцанием и вся мирская суета принималась им с сожале-нием.
Группа пошла дальше.
— Кто он? — спросил Алекс.
— Это отшельник, старовер, не признает официальную церковь, не признает ничью власть кроме власти Бога, это из глубокой старины, — ответил финн.
Старик поклонился им в пояс и смотрел на них уходя-щих вдаль. Алекс с интересом оглянулся, но старика уже не было.
— «Histrio» — вагнеровский сюжет, трагический актер, несравненный, необъяснимый и неповторимый, да, русская Сибирь не перестает меня удивлять, — задумчиво произнес Алекс.
Этот необычный старик врезался в память, хотя если бы он был один он вряд ли бы поверил увиденному. Алекс шел и размышлял, если он не погибнет тут, то, пожалуй, можно сойти с ума от всех этих необъяснимых видений.
Ганс был проникнут впечатлением от увиденного, он мечтал нарисовать этого старика, во что бы то ни стало, это нужно запечатлеть. Он несколько раз оглянулся в надежде еще раз на мгновение увидеть этот образ но старик, к сожа-лению, исчез.
Далекие взрывы вернули их из этой мистики к реально-сти, сомнений не было, били пушки, снова была реальность, была война.
Бесконечный, снежный, серебрящийся ковер стелился перед ними, укутанный туманной дымкой. Они с трудом преодолевая обледенелые камни поднялись на скалистые уступы. Внизу лежали болота и леса, верхушки елей вонзи-лись в облака.
Длинные колонны русских войск выходили из тумана из ниоткуда и уходили в никуда. Их десять человек, они стоят на скалах, внизу тысячи солдат врага. Лед под их ногами как серебряный трон и холодный ветер воспевает высшую степень их неизмеримого мужества. Они идут к своей победе под знаком свастики, знаком творения, знаком исторического предназначения арийского человека…
Над головой пролетели самолеты со звездами на крыль-ях, парни передали по рации точные координаты скопления русских. Нужно было покидать этот сектор, скоро здесь бу-дет ад.
Обратно возвращались вроде бы своей лыжней, но ника-кой хижины и никакого старика здесь уже не было, финны только пожимали плечами…
Чтобы хоть как-то сократить путь, финны предложили не огибать озеро, а срезать путь по лесу руководствуясь картой и компасом. Встали перед дилеммой, идти по своей проложенной лыжне но дальше, либо вновь прокладывать лыжню, но путь будет значительно короче. Склонились к тому что где-то в этом секторе должны находиться немец-кие подразделения, можно зайти и пообщаться. Если нет, то разведать местность и нанести на карту информацию.
Они прошли по озеру около километра, впереди показа-лись ряды немецкой колючей проволоки, на ней висели за-мерзшие трупы русских солдат. Кругом под снегом видне-лись очертания людских тел… десятки, сотни. На снегу не было следов кроме вороньих строчек, вороны клевали лица замерзших трупов, и с недовольным карканьем взлетали прервав свой кошмарный пир, когда парни вышли из леса. Все в недоумении осматривались по сторонам, объяснений не было.
— Дьявольщина какая-то, что же здесь произошло. Бой был, трупы русских я вижу, причем в огромном количестве, но кто мне ответит где наши солдаты. Ни живых, ни мерт-вых, опять мистика, устал я от этой чертовой мистики, — ворчал Отто.
— Их больше нет, они ушли, — задумчиво произнес Алекс.
— Куда ушли, ничего не пойму, — сказал Отто.
— Не спрашивай, на эти вопросы у меня нет ответа, воз-можно это знамение, знамение того что скоро начнется ис-ход, наш исход с этой земли, наши друзья ушли…
— Куда же ушли они, — снова спросил раздраженный Отто.
— В Вечность…
В заметенных снегом окопах стояли на треногах пулеме-ты, пулеметные ленты были пусты, сами пулеметы покры-лись толстым слоем инея.
— Определите на карте координаты и передайте инфор-мацию по рации, — сказал Алекс.
Он осторожно открыл дверь блиндажа, внутри было темно, он включил фонарик и осмотрелся, все было в отно-сительном порядке. На полке стоял патефон, на пластинке был толстый слой пыли, кровати были аккуратно заправле-ны, посуда вымыта и составлена ровными рядами. Большие запасы продуктов и боеприпасов лежали на своих местах, ничего не было тронуто. Алекс зажег керосиновую лампу на столе, рядом стояла чернильница и в ней были чернила, они превратились в лед и стекло треснуло.
Неровный свет лампы высветил лист бумаги и перьевую ручку, что-то было написано и Алекс с интересом взял лист в руки…
«Небо давит черной стеной, не хватает воздуха, кажется мы все сходим с ума, вокруг творится что-то странное и не-объяснимое… Вся земля набита трупами убитых нами лю-дей… Когда этому наступит конец… Всем видится какая-то чертовщина, мы не знаем как все это объяснить, невозмож-но же всем сразу сходить с ума, но все что я вижу именно это… Боже, неужели мы останемся здесь навсегда… Мы убиваем русских и стаскиваем их замерзшие трупы в ог-ромные кучи, ночью мертвые встают и снова идут к нам, пули их больше не берут… Сегодня все закончится…».
На этом странная запись кончалась, Алекс сложил лист пополам и вложил в свой дневник. Он во всем видел мистические корни, всегда старался все переосмыслить, попытаться понять и принять. Он любил созерцание и размышление, воспринимая суть глубины мыслей, такой глубины какую можно встретить только у Ницше. Он размышлял о священной миссии арийцев, тайне арийской крови и душе расы, доктрине Ницше «о сверхчеловеке». До войны он изучал оккультизм и изотерику, основы евгеники и энергетику рун, он погружался в таны древних тевтонских времен. В детстве он много читал про далекие страны, покорение морей, кровожадных, алчных и отважных флибустьеров. Которых мечты вели к туманным горизонтам и таинственным островам на которых зарыты несметные сокровища, и которые охраняют дикие туземцы. Он во всем искал творческий процесс, поэтому видел все под определенным углом зрения…
Все что происходило здесь, не умещалось ни в какие его знания, этому не было определения, и как на все это реаги-ровать он тоже не знал. Нужно было собрать волю в кулак, нужно было отвлечься…
Целый день ждали вызванное по рации подразделение. Отто не терял времени, он вставлял ленты с патронами в пулеметы, парни не теряя времени разожгли костер и нача-ли готовить пищу. Усталый день клонился к закату, наконец подошло подразделение эсесовцев, все они раньше служили в дивизии «Totenkopf» (Мертвая голова). Алекс с облегчением улыбнулся, этим парням ничего не нужно разъяснять, этих парней мистикой не возьмешь, они абсолютные фанатики, бесконечно преданы идеям национал-социализма. Они не смущаются ничем, не боятся никого, и не сдаются в плен, для них враг, лишь расово неполноценные восточные славяне, унтерменши, подлежащие повсеместному уничтожению. Если из преисподней восстанет дьявол, они вгонят штык в задницу и ему. Парни вели себя независимо и деловито занимали позицию, трупы русских их абсолютно не смущали…
Алекс поднял голову оторвавшись от дум, вокруг стояла какая-то необъяснимо оглушающая тишина, звучащая в ушах ангельскими трубами. Всех обуяла особой глубины пустота, она словно погружала в себя. Даже вороны недо-вольные что прервали их пиршество, сидели на деревьях молча словно окаменели…
Небо расчистилось, взошла луна и стало светло, подраз-деление Алекса возвращалось к своему расположению, лы-жи скрипели по снегу, белый диск луны висел в черном не-бе в обрамлении звезд, всполохи северного сияния создава-ли особую атмосферу и отвлекали от мрачных мыслей. В кармане Алекса лежало письмо, странное и необъяснимое, письмо человека которого уже нет…
За лесом металось зарево взрывов, такого русские не ожидали, смертоносный металл летел из черной мглы. пуш-ки били по намеченному сектору, боевая задача была вы-полнена на отлично. Отто ворчал всю дорогу под конец света, про то что злая судьба закинула его «по ту сторону жизни и смерти».
Форма на парнях под белыми маскхалатами покрылась льдом, который шелестел на каждом шагу. Главное что ни-кто не погиб, в этот раз вся группа вернулась, а это случа-лось не часто. Солдаты Эдельвейс, как гордый символ во-инской доблести и стойкости делали свою трудную работу на благо Рейха. Ганс сидел в жарко натопленном блиндаже, маленькая металлическая печка раскалилась докрасна и охотно отдавала тепло, он рисовал старка возле хижины и скал…
________________________________________

Но когда-нибудь ты устанешь от одиночества, когда-нибудь гордость твоя согнется и твое мужество поко-леблется. Когда-нибудь ты восклик-нешь: «Я одинок!»

Ницше. «Так говорил Заратустра»

Меня разбудил дождь, капли словно камни так настой-чиво колотят в стекло, что я понимаю, они не успокоятся пока я не встану. Серое свинцовое небо закрывает свет не-бесный принося писателю сложные и противоречивые мыс-ли. Берлин в плену дождя, тихое одинокое утро, хочется сказать: «Доброе утро, любимая», увидеть заспанное, но та-кое родное и милое лицо, сказать спасибо за прошедшую ночь… И я делаю это, она мила и молода, она нежна на-столько, насколько она может быть нежной. Откинув одея-ло, она дарит миру эту потрясающую обнаженную красоту. Половину ночи я читал ей рукописи из моей новой книги, она внимательно слушала, и восторженно обсуждала услы-шанные сюжеты. Для нас в ночной пелене звучал Вивальди и я отрываясь от текста целовал ее губы.
Она очень похожа на мою Сару, просто невероятное сходство, поэтому я выбрал ее, с ней я будто возвращаюсь в довоенное время. Во время боев наше отцовское имение выгорело внутри дотла, остались лишь стены, сгорели все коллекции, произведения искусства, старинная мебель. Пятнадцать лет у меня ушло на восстановление, утраченного не вернуть, но я постарался придать дому снаружи и внутри тот же вид, по памяти, по чудом сохранившимся у наших родственников фотографиям…
Вечер был проникновенным, она была обнажена, и я то  и дело порывался бросить рукопись и овладеть ею. Она с мольбой в голосе просила продолжить литературный вечер, мы пили шампанское и каждый настаивал на своем…
Она молода, красива и желанна, она как и б;льшая часть девушек ее «профессии» студентка берлинского института. Она зарабатывает деньги телом, это единственное пока что у нее есть, и это то единственное что нужно мужчинам, которых она на короткое время делает счастливыми. Она приехала в Германию из Венгрии, мы встречаемся с ней нечасто, но я уже пожалуй ее постоянный клиент, она не только необычайно красива, но и умна, она думается достигнет многого. Ее мечта выйти замуж за достойного немца и навсегда остаться в Германии, у нее все получится и я в это верю. Денег ей хватает на дорогую одежду и у нее изысканный стиль, она сама платит за учебу и жилье, сни-мая этот гнет с бедных родителей которые живут в какой-то далекой венгерской провинции. Ей не в чем себя упрек-нуть, она не собирается заниматься этим вечно, когда-нибудь она встретит достойного парня, создаст семью и родит ребенка. У нее все хорошо будет наверняка, и я в это верю.
Улыбнувшись насколько позволяет ее сонное лицо, она идет босыми ногами в ванную комнату, я очарован увиден-ным, она являет собой образец достоинства и утонченности. Она знает что она потрясающа и преподает себя талантливо. Я не могу быть один, и я не хочу оставаться в одиночества, пусть это будет так как есть.
На столе бокалы, один из которых в помаде, стекло свя-то хранит следы ее чувственных губ, которые всю ночь от-рывали меня от земли, ничто так не наполняет мыслью что ты бессмертен, как божественный поцелуй. «Все мы смерт-ны, до первого поцелуя, и до второго бокала вина…».
Шум воды утих, она выходит из ванны и щебечет что-то глупое и бессмысленное. Отказавшись от завтрака, она бы-стро одевается, забирает со стола своей маленькой ладош-кой приготовленные для нее деньги, целует меня в губы и хлопает дверью.
Становится тихо, за окном просыпается Шарлоттенбург, западная часть Берлина, и она спустившись по ступеням высокого крыльца растворяется в этом вечном движении. Она проститутка, и она профессионал, она дарит мне то на-слаждение Любовью, за которое я заплатил, это плата за Одиночество.
Она необычайно мила, потрясающая ночь, несмотря на то что ей восемнадцать, она достаточно мудра и умеет де-лать мужчину счастливейшим из смертных. Она дарит неза-бываемый секс, она дарит мечты, и я кончал с ней этой но-чью даже раньше, чем понимал что что-то происходит. Только она может так погружать в себя, и я будто раство-рялся в ней. Мы утомились от разнообразия поз и мне нра-вится запах ее пота, нежно-пряный, необычайно тонкий, если бы на основе этого запаха делать духи, мужчины бы сходили с ума, Запах Женщины…
Она как маленькая и красивая рыбка в аквариуме, пред-ставляя что она в океане, несется вперед, но забывается и бьется о стекло, через десять шагов возможно в ее воспоми-наниях от меня не останется и следа. Это все производные от одиночества, это все искусственное, не настоящее, хотя что назвать настоящим, как порой размыты грани действи-тельного.
Я думаю об этом, и испытываю муки уязвленного тще-славия и самолюбия. Хочется Любви, и таких как я полная планета, я прислушиваюсь к своему сердцу, я скорблю об утраченном времени и не откладываю на завтра. Я возвожу Любовь в ранг искусства, чем меньше повторов, тем выше ценность произведения. Я хочу чтобы она появилась, Моя Любимая Женщина, которая создана Небесами только для меня, и чтобы она заполнила собой весь мой мир. Я хочу видеть как отражается в ее глазах мое желание обладать ею. Я верю в мудрость мудрых, я верю в Провидение и я молю чтобы Небеса были снисходительны ко мне. Я не постоянен в своих желаниях, они мечутся в моей голове как птицы в клетке и влекут порою в никуда. Сплошные вопросы о сущ-ности человека на земле, о сущности бытия. Я стою у окна, из моего окна виден край света, и вообще зачем я задаю се-бе эти вопросы…
Женщина — это дар небес, но приходит время и я забы-ваю что надо оценить этот жест, и снова расставание, и сно-ва звенящая тишина утром в одиноком доме. Проклятый дождь льет уже третий день, жирные серые тучи похожие на кисель висят так низко, что кажется лежат пузом на вы-соких зданиях. Каменные ангелочки сложили крылышки, они озябли и спрятались в уюте арок и фронтонов. Хочется взять ножницы и разрезать эту серую липкую субстанцию, наверняка за ней солнце и тепло. Но это лишь мечты, этого хотят все, но укрывшись зонтиками бегут по лужам вперед и никто не хочет этим заниматься. Настроение хуже некуда, хочется лежать на диване и смотреть телевизор, наверное уже никогда не будет солнечных дней…
Проклятое одиночество угнетает, это неправильно быть одному. В этом возрасте сложно переступить через какой-то порог жизненного опыта, как позитивного, так и негативного. Мы тащим на себе этот рюкзак воспоминаний, удач, невзгод, разочарований и надежд. Женщины в этом возрасте это вообще катастрофа. Не до конца разведены, не до конца уверены в том что одиночество хуже чем новый мужчина рядом, который делая скидки на их стервозность делает вид что не замечает общую жизненную усталость читающуюся в их глазах, на не очень упругое тело, на не очень красивую и свежую грудь, на постоянные дерганья с телефоном, потому что надо срочно позвонить подружке и поделиться впечатлениями и сравнить с предыдущим опытом… Они хотят многого и не хотят ничего, в таком возрасте у женщи-ны год идет за десять. Появляются новые морщинки, добав-ляется на бедрах целлюлит и животик уже не такой пло-ский. Они в шоке от каждого нового дня, они понимают что они стареют, о сексе лишь мечты, о любви лишь вос-поминания. Разговоры о сексе с ними тема весьма щекот-ливая, они попробовали все, но при этом стыдливы как дев-ственницы, они переполнены сомнениями и фобиями, все сложно.
Мне срочно нужна Муза, табличку что-ли повесить на груди и ходить по улицам Города. Но я капризен и хочу от Музы не только творчества, она прилетает, складывает кры-лышки и садится рядом, творчество это хорошо, но я пыта-юсь уложить ее в постель. Она Божественное создание, она Женщина, она красива и хорошо пахнет.
Я был так настойчив что помял ей крылышки, она пла-чет и я чувствуя свою вину ничего не могу поделать. Я це-лую ее нежно, на моих губах ее слезы, она молчит и груст-но смотрит на меня своими голубыми глазами… Утончен-ные мысли обретающие меня сменяются депрессиями, как музыка великого Вагнера, то торжественная и пафосная, то трепетная и ранимая, со свинцовой тяжестью нот, то воз-вышенностью и одухотворенностью…
Если не можешь жить реальностью, если она тебе не нравится, если она гнетет тебя, придумай и создай ту ре-альность которую ты хочешь… Мы хотим чтобы мир был создан из наших желаний, желаний много, и я одержим ими, лукавые бесы окружают меня и лезут со своими ис-кушениями. Ради любви даже Ангелы отказываются от бессмертия… Мне нужна Женщина которая хочет засыпать после потрясающего секса положив голову на сильную мужскую руку, но ей нужно сделать шаг навстречу своим компромиссам.
Я в предвкушении, сердце бьется как бабочка о стекло, сердцу хочется полета, небо из серого стало вдруг синим. Не чувствую земли значит за спиной хлопают крылышки и я парю. Нет, это просто Муза рядом, она простила мне мои порывы, она слишком хорошо знает меня, мы летим с ней и наш полет бесконечен…
На белом листе бумаги снова Война, далекая русская Карелия, холод и лед, это нужно преодолеть, мы воины Креста и это наш священный долг. Но нас должен кто-то ждать, мы должны писать кому-то письма и с частичкой нашего сердца, они должны улетать в ту другую жизнь о которой мы все уже забыли. На стылую землю, на обжи-гающий снег падают солдаты, в карманах которых недопи-санные письма домой, … скорбящие Небеса полны безмол-вия…
________________________________________

Король-полководец проигрывал битву
В живых только сброд, что удрал от атак
Ту славу что заживо в бронз отлила
Свергает к свободе стремящийся враг…

Ницше. «Центурии»

Красные листья тихо падали с деревьев на землю, закон-чилась пора белых ночей. Сентябрьские ночи стали необы-чайно темными, длинными и холодными. Изрядно измотан-ные, но все еще боеспособные горно-егерские  дивизии вы-водились из Карелии, через Финляндию к Норвегии. Два года позорных американских и английских бомбардировок стерли с лица земли половину городов Германии. Основной целью были военные заводы, большинство которых было уничтожено, на Восточный и Западный фронты перестали поступать техника и вооружение. Благодаря этим бомбардировкам Красная Армия пошла лавиной и немецким солдатам приходилось отступать. Финны, к сожалению, вышли из войны и вывели свои войска, мы утратили поддержку наших братьев по оружию, русские шли по пятам, к нам уже не поступало подкрепление, у нас заканчивались боеприпасы и мы оставляли за собой могилы наших друзей.
Мы с огромными потерями и невероятными трудностя-ми добрались до Осло, нас переправили в Данию, потом уже в декабре 1944 г. мы попали на Западный фронт для участия в Арденнском наступлении…
Парни сидели в окопе и смотрели на другой берег реки, американцы подтягивали бронетехнику, мост был взорван, и это усложняло им жизнь.
— Главное, что больше нет москитов и морозов, — ска-зал Отто.
— Главное, что мы погибнем на священной земле Гер-мании, а не в русских болотах, — сказал Алекс.
Бои шли с переменным успехом, огромный опыт под-крепленный отчаянием творил чудеса, малыми силами с отсутствием вооружения они добивались многого.
Американцы были упитаны, прекрасно оснащены и убе-ждены в том, что где они там победа, несмотря на все эти весомые факторы в каждом бою они терпели поражения. Лишь когда им удавалось подтягивать огромное количество войск им удавался прорыв. У них была авиация, у немцев уже нет, Германия истекала кровью, но боевой дух в вой-сках был еще очень высок. Немецкий Солдат свято верил в Победу и Триумф Рейха, и что это лишь вопрос времени…
Бернард Уильямс, американский ученый военно-промышленного комплекса просматривал документы в пап-ке. На вечернем заседании военного совета он должен был сделать доклад перед генералами и был взволнован, рито-рика не была его коньком. Встал вопрос ребром о том что несмотря на активные массовые наступления американцев, канадцев, французов, шотландцев, Германия перемалывает эти армии, американские парни пропадали как зерна в ко-фемолке и это отдавало мистикой.
— Я полагаю, господа, что нужно больше уделять вни-мания гравитации, — поднявшись сказал Уильямс.
Генерал-майор Айзик Уайт поднял брови:
— Поясните, Уильямс, я видит Бог ничего не понимаю в этой хрени.
Уильямс встал, подошел к столу и собрал со стола все ластики, положив свою папку на пол, он протянул над ней руку и разжал пальцы. Ластики щелкали по кожаной папке и разлетались по всему кабинету.
— Гравитация, господа, — торжествующе произнес он и оглядел всех окружающих.
Самый эксцентричный и жесткий генерал, командую-щий 3-й американской армией Джордж Паттон вспылил:
— Какого дьявола мы тратим свое время на весь этот цирк, будь я проклят если я вообще что-нибудь понял.
— Поясните, Бернард, что все это значит? — спросил спокойно командующий 1-й американской армией генерал Кортни Ходжес.
— Несмотря ни на что немцы все еще очень сильны, они выстроили огромную сеть военных заводов, вокруг них не-большие города, где все население работает в военной про-мышленности. Нужны сотни бомбардировщиков, которые с высоты недосягаемой для противовоздушной обороны вы-жгут все эти сектора тысячами бомб. Мы, к сожалению, подписываем приговор мирному населению, но другого выхода нет. Мы сохраняем жизни американских солдат и бомбы в производстве дешевле чем танки и пушки…
Хильдегард и Вернер Хауман настоятельно рекомендо-вали своему десятилетнему сыну Герберту не уезжать дале-ко на велосипеде когда он пойдет гулять. Небольшой горо-док на берегу Рейна жил тревожным ожиданием того что единственный завод по производству самолетных моторов может быть демонтирован и перенесен в Верхнюю Силе-зию. Несколько бомбардировок заставили жить в постоян-ном страхе, хотя в целом было спокойно и завод работал по обычному графику. Вернер Науман с друзьями спешил на работу, он был дипломированным инженером и чувствовал свою ответственность. Герберт катался на велосипеде и ста-рался обогнать стрекозу которая летела вдоль тропинки. Он остановился и поднял голову, маленькие самолетики летели в облаках, их было очень много, их нужно сосчитать и по-том рассказать папе…
Тысячи бомб летели из-за облаков к земле, маленький завод и маленький городок превратился в горящий ад. Люди горели заживо и на них падали стены зданий, американский летчик с улыбкой поставил на карте отметку…
Герберт стоял на берегу Рейна в пятистах метрах от до-мов и с удивлением смотрел на огромные черные столбы взрывов и огня. Горячая волна ударила в него и бросила в воду, оглушенный, с большим трудом он выбрался на берег, как-то нужно теперь оправдаться перед мамой за внешний вид. Он сел на велосипед и поехал вперед, он смог проехать лишь около двухсот метров, стена пожара стояла перед ним, он с недоумением и страхом смотрел вперед. Он еще не знал что сегодняшний день изменил всю его жизнь…
Четверо друзей, Алекс Крюгер, Ганс Штаубвассер, Отто Ланге и Фритц Тента сидели в окопе, трава горела от выте-кающего из американского танка Шерман горючего. Отто талантливо подбил его панцерфаустом. Чуть поодаль горел грузовик который остановил очередями расположившийся где-то среди деревьев пулеметный расчет с MG-37. Выскакивающих американцев они смели огнем из стрелкового оружия. Это было разведывательное подраз-деление, солдаты какого-то тщеславного американского генерала стремящегося к Берлину. Пленные никого не ин-тересовали, даже тех кто бросил оружие и поднял руки растерзали пули. Прошедшие через чудовищный Восточ-ный фронт парни знали что такие легкие победы обычно чередуются с тяжелыми боями, остаться в живых в которых удается не всем. Огромные колонны беженцев подвер-гались бомбежкам и обстрелу американских самолетов, они безнаказанно расстреливали свой боезапас в мирных граждан, женщин, детей, стариков. Остатки дивизий сидя-щие на линии обороны в окопах часто наблюдали эти бом-бежки и в бессилии скрипели зубами.
Рано утром, лишь только рассвет вторгся в пелену ночи закончился дождь, нежный весенний дождь, первый и такой долгожданный. Деревья склонили свои влажные ветви-ресницы, умиротворенная тишина наполнилась нежным звуком падающих капель. Алекс в промокшей насквозь форме смотрел вдаль, вдоль леса двигалась группа людей, в руках у них было оружие, рассмотрев их в бинокль он с удовольствием узнал в них немецких солдат. Движения их были техничны и медленны, они оглядывались по сторонам держа оружие наготове. Заметив бронетранспортеры, они решительно направились в сторону немецкой линии обороны. С трудом преодолев противотанковые рвы они вышли на открытое пространство.
Алекс поднялся над бруствером окопа, он смотрел в би-нокль на приближающуюся группу из десяти человек, они подошли. Внимательные, цепкие взгляды исподлобья, осо-бый отряд эсесовцев, подразделения которые подчинялись только Гиммлеру, бойцы «Werwolf». Элитные бойцы, кото-рые смерть предпочитают плену, и вот они подошли совсем рядом. Видно было что они были чрезвычайно измотаны, почти все ранены, недельная щетина скрывала свежие шра-мы с запекшейся кровью, они были так измотаны, что едва держались на ногах. С головы до ног они были увешаны американским оружием, трофеи добытые в бою, боеприпа-сы они предпочитали добывать только у врага.
Они получали приказы взрывать мосты, водонапорные башни, заводы, выводить из строя все, чем может восполь-зоваться враг. Но это подрывало инфраструктуру жизни мирных граждан. Местные жители порой бойкотировали появление Вервольфов, и это усложняло их деятельность. Жители одного города, просто зашли на мост и легли, ли-шив тем самым возможности взорвать его. Американская пропаганда убедила их в том, что за ними оставят все рабо-чие места и что это решит проблему послевоенной безрабо-тицы. Но это противоречило прямым приказам сверху, это противоречило принципам национал-социализма и прямым приказам Фюрера, что наиболее священно для вервольфов. Штурмбаннфюрер Мартин Диргартен приказал не поддер-живать связь ни с кем, после того упаднического бреда, что получили по рации. Он приказал вынуть из рации батареи и закопать рацию в лесу.
— Большинство генералов утратили всякую веру в нашу победу, поэтому мы уже никому не подчиняемся, приказы столь нелепы и противоречивы, что мы отказались их вы-полнять. Теперь мы никому не подчиняемся, мы служим Фюреру и Германии. Мы будем убивать американцев пока мы живы, потом мы все погибнем, таково наше предназна-чение, — сказал Алексу Диргартен.
Собственная жизнь этих парней не волновала, их жизнь принадлежала Фюреру и Германии, они не брали пленных. Они почти ни с кем не общались, поели, сменили окровав-ленные повязки на свежие и упали спать.
Высшая каста людей-воинов, воинов Вотана, диверси-онное подразделение «Brandenburg-800», под командовани-ем Отто Скорцени. Они прошли высшую школу военной разведки Абвера. Их выбирали из бойцов СС и Гитлерю-генда, их тренировали по особой секретной программе, для спецопераций, все что они делали, другим было не под си-лу. Они знали так много, и были так фанатичны, что доби-вали своих тяжело раненых, чтобы они не достались врагу живыми. Они стояли перед лицом Вечности и после смерти они попадали в Валгаллу. Они шли на смерть с радостью, гордостью и честью, с открытым и чистым сердцем. наслед-ственно чистые арийцы, стремящиеся к сверхчеловечеству.
Ницше сказал: «Человек — это то, что нужно преодо-леть, человек есть мост между обезьяной и сверхчеловеком. О братья мои, разве я жесток? Но я говорю: что падает, то нужно еще толкнуть. Враги у вас должны быть такие, кото-рых бы вы ненавидели, а не такие чтобы их презирать. Надо чтобы вы гордились своим врагом, — так учил я уже однажды… О братья мои, кто первенец, тот приносится в жертву. А мы теперь первенцы. Мы все истекаем кровью на тайных жертвенниках, мы все горим и жаримся в честь старых идолов… Так гласит моя великая любовь к самым дальним: не щади ближнего своего. Человек есть нечто что д;лжно преодолеть… Время королей прошло: что сегодня называется народом, не заслуживает королей».
Солдаты Рейха, на них возложена священная миссия, защитить Великую Германию от сил Тьмы, которым проти-востоит рассовая аристократия Тевтонского Ордена. Люди уничтоженной породы за которыми будущее, у них нет имен, они воины Вотана. Они уходили в леса, из темноты которых древнеязыческий Бог Вотан вывел когда-то племе-на германцев… Они ушли также как и появились молча, внезапно и быстро, они ушли в будущее…
Алекс помнил свои первые бои, свои первые потери в этой войне, вся их жизнь теперь была подчинена этому же-ланию — убить и выжить. Но потом появилось и еще одно главное желание, спасти того кто рядом, сделать все чтобы твой друг остался в живых. Обостренное чувство ответст-венности затмило собственный страх, это спасало от смерти и это спасало от безумия порой необъяснимых явлений коими был наполнен их Путь…
Горные стрелки гордо носившие Эдельвейс на своей форме мечтали попасть в горную оборонительную систему «Alpenfestung» (Альпийская крепость), последний оплот в Баварских Альпах.
Германия верила, что политические и военные органы управления передислоцированы из Берлина в «Цитадель» в Нижней Баварии. Берхтесгаден, ставка Фюрера примет по-следнее ожесточенное сражение с темными силами Запада и Востока. Опорные пункты соединены подземными желез-ными дорогами. Оберзальцберг «Орлиное гнездо» окру-женный горами до десяти тысяч футов высотой, кругом расположены замаскированные зенитные орудия. Продук-товые склады, склады боеприпасов, электростанции и ра-диостанции, зигзагообразные линии укрепленных позиций, массивные бетонные бункеры, Недосягаемые для бомб под-земные заводы. Охраняемые особенно отборными солдата-ми СС — отрядами «Werwolf». Это священная земля, здесь в горах есть пещера в которой спит Фридрих I Барбаросса, король Пруссии.
Согласно легенде, он сидит за каменным столом со своими шестью рыцарями и ждет когда пробьет час спасти Германию от рабства и вернуть ей Величие. Его борода уже проросла сквозь каменную плиту, но она должна трижды обвиться вокруг стола, Прежде чем грядет его второе при-шествие…
Элитные отряды эсесовцев и горных стрелков планиру-ется в количестве около трехсот тысяч человек отправить для защиты этого района. Парням сообщили что их плани-ровали придать 3-му горно-егерскому батальону СС «Обер-зальцберг». Они свято верили в это, но они были слишком заняты боями с американцами. В отличие от русских, кото-рые все время кричали и бежали на пулеметы толпой, аме-риканские солдаты слишком ценили свои жизни и при ма-лейшей опасности вжимались в землю или отступали. Ог-ромные толпы пленных американцев, эсесовцы гнали куда-то, что было с ними дальше никто не знал.
Два десятка бомбардировщиков сбросив положенную порцию бомб на развалины городка улетели за горизонт. Но показалось еще несколько самолетов, из них посыпались бомбы, парни упали на дно окопа, но долгожданного свиста и взрывов было неслышно, недоуменно они начали выглядывать из окопов. В голубом небе висели белые купола парашютов, они медленно спускались на землю.
— Парашютисты, надо бить в воздухе! — крикнул Отто.
— Быстро бежим, будем бить точно и накоротко, — крикнул Алекс.
Несколько подразделений бросились вперед, броне-транспортеры значительно обогнали их. Впереди завязался бой, парни бежали из последних сил, они выскочили на край леса и с ходу начали стрелять в парашютистов. основ-ная часть из них приземлилась уже мертвыми, тем которые уже были на земле пришлось не сладко, бой был скоротеч-ный. Истекающая кровью немецкая земля собирала свою кровавую жатву. Ветер метал полотнища белых куполов…
Перед ними стелился Рейн, его волны отражали теперь не прекрасные закаты и восходы, а огонь пожарищ и чер-ные силуэты американских танков которые они подбили. За их спиной была много страдальная Германия, рядом с ними был горящий город Дюссельдорф. Они благодарили Всевышнего за то что он сохранил их на Восточном фронте, за то что дал им возможность умереть на священной земле Германии. Кровь тевтонских воинов Креста соединится с немецкой землей, на ней вырастут прекрасные цветы Эдельвейсы, Черное солнце снова станет ярким.
Пентаграмма и свастика сошлись в последней кровавой битве, вечной битве Добра и Зла. Белая пентаграмма амери-канская, и красная пентаграмма русская, вторглись в свя-щенную землю древней Германии.
Невероятная энергетика этих древних символов, в этой Священной Войне погибли миллионы солдат, и погибнут еще, это не просто Война, это жертвоприношение…
Американские бомбардировщики, пролетая над немец-кими позициями сбрасывали на них немного бомб и осталь-ные они сбрасывали на мирный город в котором оставались лишь старики, женщины и дети. Через несколько дней ожесточенных боев останки разбитых дивизий начали отка-тываться назад к Кёльну. Они оставляли за собой десятки подбитых панцерфаустами Шерманов и сотни трупов аме-риканских солдат, но и их становилось все меньше…
Спешно создавались дивизии с громкими именами «Клаузевиц», «Потсдам», «Шарнхорст», «Ульрих фон Хут-тен», «Фридрих Людвиг Ян», «Теодор Кернер». Совсем юные кадеты из юнкерских школ бросались в бой. фанатич-ные мальчишки бились с американцами и не сдавались в плен, их этому не учили.
Американцы подтянули к реке понтоны, они планировали навести переправу, пушки начали бить шрапнелью по скоплениям солдат. Огромные столбы взрывов поднялись в самой гуще американского инженерного подразделения. Осколками были перебиты тросы и понтоны оторвавшись поплыли по реке вместе с оставшимися на них беспомощными солдатами. Они не похожи были на американских туристов, желающих осмотреть окрестности. Чтобы не отрываться от своей дивизии они прыгали с понтонов в реку и плыли к берегу, они пришли на священную немецкую землю убивать и не надеялись на теплый прием. Американцы так торопились к Берлину чтобы опередить русских, что порой старались не ввязываться в бой и проходили огромными колоннами быстрым ходом.
Парни отстреляли последние снаряды и с сожалением посмотрели на пушку, они были отрезаны от своих войск лавиной американских подразделений. Целый день они на-блюдали безучастно как американские колонны проходят мимо, когда начало темнеть к их подразделению пробились разрозненные останки двух разбитых рот. Два бронетранс-портера с минимумом горючего и пушка с четырьмя снаря-дами.
Стало совсем темно, безмятежные американцы размес-тились на краю леса, они разожгли костры и планировали устроиться на ночлег. Последние четыре снаряда разорва-лись среди костров и трассирующие очереди пулеметов разрезали темноту. Под покровом темноты парни организо-ванно покинули эту ставшую теперь уже не нужной пози-цию.
К исходу второго дня они вышли к небольшой фермер-ской деревне, здесь была кровавая битва, сгоревшая техни-ка, невероятное количество американских могил. Остатки местного населения тоже занимались похоронами. Они проехали мимо и остановились на краю полей, перед ними предстали вышки, заборы и ряды колючей проволоки. На оборонительные сооружения это похоже не было. Ворота были открыты…
Закаленные в боях солдаты не верили своим глазам, стояло мерзкое зловоние разлагающихся трупов, тысячи полуразложившихся тел лежали страшными кучами в кот-лованах и рвах. Крематории набитые обугленными костями, склады полные обуви, одежды, ножных и ручных протезов, зубных мостов и очков. В этом дьявольском котле уничтожались мирные люди, как, с какой целью, им, фронтовикам, было абсолютно непонятно. Перед ними, вышедшими из кровавых боев, открылась невероятная картина чудовищных преступлений. Все эти годы они были на фронте, их наполняло солдатское братство, отвага и героизм перед лицом врага, честь солдат гордо носящих знак Эдельвейса, но то что они увидели никак не вмещалось в их сознание. Каждый из них расстрелял бы последние оставшиеся патроны в тех кто это сделал. Они молча развернулись и вышли за пределы концлагеря…
Они побывали в настоящем аду, кругом шла война, но они вышли из преисподней и казалось ничто уже не может содрогнуть их усталые солдатские сердца. По рации они получили приказ о капитуляции, они сдались американской танковой дивизии.
Война закончилась, позади остались могилы друзей, боль ран и разочарование от несбывшихся надежд. Впереди была новая жизнь, без Фюрера, без Третьего Рейха, без бу-дущего в которое хотелось бы верить. Позади остались ты-сячи могил солдат объединенной Европы, которые сража-лись со смрадным большевизмом, но американский кинжал в спину изменил все. Но история вращается по кругу… Впереди их ждал плен, возвращение к разрушенным очагам, любовь, рождение детей. Новая жизнь обретала их, а они обретали ее, Германия лежала в руинах, но талантливый немецкий народ очищал от пепла свою богатую и достойную Историю. Скоро вместо руин поднимутся прекрасные города и детский смех наполнит узкие улицы старинных городов, Германия вечна.
________________________________________

О душа моя, твоей почве дал я ис-пить всю мудрость, все новые вина и даже все назапамятно старые, крепкие вина мудрости…

Ницше. «Так говорил Заратустра»

Послевоенный Лейпциг поднимался из руин, Ганс ра-ботал и учился, молодость осталась в Войне, нужно было привыкать к новой мирной жизни. он поступил в универ-ситет и обнаружил в себе стремление много и хорошо вы-ступать на кафедре. Он много рисовал, отдавал этому заня-тию все свободное время. В послевоенной Германии его искусство было непопулярным, немецкий народ измотан-ный войной, союзническими бомбардировками, не хотел видеть на рисунках войну и солдат, он рисовал и складывал в папку. Небольшая выставка натюрмортов и пейзажей удалась, было продано несколько работ и это его удивило…
Этот образ неотступно преследовал его во сне, он с упоением рисовал эти милые черты на холсте, рисовал на бумаге, снова появлялось одно и то же лицо. Это было на-важдением, он, наверное, влюбился в то что сам создал, эфемерные очертания несуществующего пленили его. Он просыпался утром пытаясь отогнать остатки снов, в кото-рых были эти наполненные тревогой глаза, эти чувственные губы, эта непокорная прядь волос стекающая по щеке. От этого видения нужно было как-то избавляться. Его почему-то не оставляло ощущение того что он ее где-то когда-то видел, мысли сминались переживаниями…
Поднявшись утром, он увидел что кисти лежат на палит-ре с высохшей на них краской, недописанный вчера натюр-морт в целом оставлял неплохое впечатление. Моральная перегрузка последних дней измотала вконец его организм, вечером незаметно погрузила его в сонное состояние. Что-бы помыть кисти от красок не могло быть и речи, он прилег на диван в надежнее несколько минут передохнуть, сон ов-ладел им незаметно. Кисти были очень дорогими и люби-мыми, и вот их уже нет, он их конечно же отмоет, но чтобы они накладывали такой же мазок наполненный жизнью, не стоило и мечтать, теперь они годились лишь для росписей по заборам.
Проклиная свою вчерашнюю слабость, он отмывал кис-ти и это избавляло от сомнений и переживаний. Кружка горячего кофе взбодрила, нужно было идти в лавку художника которая принадлежала старому голландцу Фельдмейеру. Его лавка находится в полуподвальном помещении и поэтому почти не пострадала от бомбежек. Он невероятно обаятельный человек и интересный собеседник.
Переходя через пешеходный переход он увидел малень-кую старушку тщетно пытающуюся подняться на высокие ступеньки. Учитывая невероятную ветхость этой старушки, он поймал себя на мысли, что ей самой вступить на камен-ные ступени не удастся, и подхватив ее под локоть помог ей преодолеть это препятствие. Опешив от неожиданности, она улыбнулась ему и поблагодарила. Когда-то она была молода, красива, желанна, в ее жизни были ночи наполненные любовью, трепетные мечты, признания, переживания. Были любимые, друзья, подруги… Не осталось никого вокруг, война и время стерли людей и воспоминания, она осталась одна. Она хотела быть красивой, но старость беспощадна, черты лица изменились, стали грубыми, сотни морщин разорвали н;когда прекрасный и привлекательный образ. Жизнь заполнила боль, телесная, душевная…
— Благослови тебя Всевышний, — произнесла она не-ожиданно красивым голосом.
Господин Фельдмейер был внимателен и любезен, он подобрал набор великолепных кистей. Бесцельно побродив по городу он вошел в свой двор, достав из коробки уголь, он сделал на асфальте несколько штрихов. Древесный уголь оставлял на асфальтовой дорожке портрет любимой, твор-ческий порыв вытеснил все остальные мысли.
Прохожие с восхищением наблюдали как возникает об-раз и обходили стороной любуясь увиденным. Поднялся ветер и небо стало серым, наверное будет дождь. Он сделал еще несколько штрихов, как будто чего-то не хватало, нет, пожалуй все. На него смотрела та, которая беспокоила его во снах. Первые капли упали на ее лицо и слезы потекли по ее щекам.
— Я отдаю тебя дождю, — прошептал он.
Он в последний раз взглянул на эти печальные глаза, развернулся и пошел к подъезду.
Наполненный дождем вечерний Лейпциг любого погру-жал в уныние, но только не художника. По стеклам окон стекали крупные капли, струи дождя смывали ее образ с асфальта, и казалось, будто она плачет…

Я рисую тебя на асфальте промокшим углем
Торопясь чтобы мне не забыть дорогие черты
Только дождь замывает рисунок холодным дождем
Сквозь прозрачные струи дождя улыбаешься ты

И течешь ты по улицам быстрой и темной рекой
Мне тебя не догнать, не могу я бежать снова вслед
И летишь ты над крышами желтой опавшей листвой
И во мраке ночи ты уйдешь и тебя снова нет

Но пройдет эта ночь, и настанет туманный рассвет
Я пойму что тебя потерял может быть навсегда
Не найду на вопросы свои я подробный ответ
Все ответы мои унесет дождевая вода
Нет пройдет этот дождь и тебя нарисую я вновь
Потому что люблю, потому что придумал тебя
Может быть эта ночь подарила нам эту любовь
Но не верю я этим холодным слезам сентября…

Мягкий свет лампы падал на новый натюрморт, потря-сающие новые кисти накладывали бархатные мазки, твор-ческое умиротворение наполняло мастерскую. Струи дождя смывали милые черты с асфальта, у окна стоял художник и шептал: «Я подарю тебя дождю…».
________________________________________

Брак — так называю я волю двух создать одного, который больше соз-давших его. Глубокое уважение друг перед другом называю я браком, как перед хотящими одной и той же воли…

Ницше. «Так говорил Заратустра»

Старый Лейпциг окунулся в осень. Кленовые и дубовые листья кружась падают на землю, они торопились обогнать друг друга, и каждый из них стремился первым создать на ковре устилающем землю яркий и красочный узор. В этой спешке не было смысла, каждый лист как мазок художника на холсте вносил в общую картину свой колорит, свой ха-рактер. На общем разноцветном фоне, на этой палитре ху-дожника по имени Осень, гармонично и грустно вписыва-лись белые цветы на черном мраморе. Рядом сидела моло-дая девушка и ее рука лежала на полированной поверхности памятника на котором рельефно выделялся маленький цветок Эдельвейса. Готическим шрифтом было написано имя Ганс Эрих Мария Штаубвассер. Дата рождения и смерти говорили о том, что мужчина прожил шестьдесят один год. Одного взгляда было достаточно чтобы подумать о скорбящей дочери похоронившей отца. Но все было не так, не так просто и было ли…
Ганс Штаубвассер преподавал в институте, сегодня он возвращался со своей выставки, которую он назвал «Лица Войны».
Он шел домой и размышлял о том что выставка его фронтовых рисунков вызвала такой хороший резонанс и живой  интерес. У него брали интервью на телевидение и в прессу, в журнале гостей который он просматривал вече-ром, была лишь одна негативная запись: «Эти парни убива-ли ни в чем не повинных людей, а вы пытаетесь их прославлять». Человек оставивший такую запись не вызывал у него в душе ничего кроме сдержанного сочувствия. Солдаты под знаком Эдельвейс, знаменитые горные стрелки никогда не имели никакого отношения к уничтожению мирного населения. Это были элитные подразделения, честно воевавшие и погибавшие на полях боев.
Двести тридцать шесть рисунков висели на стенах вы-ставочного зала, основная часть была нарисована на войне, он отсылал их домой и потому они сохранились. Приехали старые друзья, приехали родственники этих парней, кото-рых он когда-то рисовал, приехали ветераны которые вое-вали на разных фронтах. Все были восхищены тем, что эти простые и немного наивные рисунки были нарисованы на полях боев. Кто-то увидел на них друзей, кто-то себя, кто-то окунулся в эпоху и вновь прочувствовал те оглушающие кровавые битвы, и ту звенящую тишину после них. На по-желтевших листах были наброски солдат карандашом и чернилами.
Восхищенные и благодарные посетители выставки написали свои восторженные строки. Директор выставочного зала Маргарет Колер, потерявшая в войну отца и брата, которая так долго уговаривала его создать выставку своих работ, сообщила Гансу, что один частный коллекционер из Лондона готов купить все работы и умоляет не дробить коллекцию. Он сообщил что готов к любой названной цене и просит продолжить переговоры. Сумма которую он предложил первоначально была ошеломляющей. Несмотря на все немыслимые запреты интерес к Третьему Рейху в мире коллекционеров все равно возрастал, и после многих лет послевоенного унижения, это его безусловно радовало. Он даже не представлял что такое вообще уже возможно, он много лет прятал эти рисунки, хотя и предаваясь воспоминаниям создавал свой послевоенный цикл, который для него был не менее ценен…
Он возвращался домой в сильной задумчивости, интер-вью, вспышки фотоаппаратов, объективы кинокамер, сотни людей пришедших на выставку, все позади. Новая Гер-мания и весь цивилизованный мир должны признать что они не были кровожадными чудовищами какими их пыта-лись выставить коммунистически настроенные средства массовой информации. Они прожили свою жизнь за кото-рую им не было стыдно, в них не было современной лжи, они не провоняли ни смрадом коммунизма с его узким ма-териализмом, ни демократии с ее вялым гуманизмом, они не признавали этих чуждых цивилизованному человечест-ву явлений.
В парке раздался детский смех, молодые матери с коля-сками прогуливались по аллеям. Цоканье каблучков заглу-шило шелест желтой листвы под ногами. Он деликатно по-сторонился чтобы пропустить пробегающую девушку, но она остановилась, он поднял голову и посмотрел на нее. Перед ним стояла явно смущенная Эмми Клеффнер, она училась у него на кафедре и он с удивлением смотрел на нее.
Возникла неловкая пауза, все еще погруженный в свои мысли он не мог проникнуться моментом и понять что она хочет ему сказать. Она смотрела ему в глаза и не решалась произнести то что хотела, наконец она призвала всю свою решительность, хотя как было видно далось ей это не легко.
— Господин профессор, я… я вас догоняла…
— Я вижу, Эмми, ты очень торопилась, я могу тебе чем-то помочь? — улыбнулся он.
— Я хотела проводить вас, и у меня к вам есть очень серьезный разговор, — сказала она, очень внимательно по-смотрев в его глаза.
— Хорошо, если у тебя есть время, давай прогуляемся по этой замечательной аллее и ты расскажешь мне о твоей проблеме, а я подумаю что я могу сделать для тебя.
Она набрала в легкие побольше воздуха, было видно что она была чрезвычайно взволнована и этот разговор ей да-вался с трудом.
— Господин Штаубвассер… я… ну в общем вы… долж-ны стать моим мужем, — произнеся эту речь она сделала глубокий выдох будто сбросив с плеч тяжелую ношу.
Он внимательно посмотрел ей в глаза, они стояли посре-ди парка, он молча, что-то нужно было говорить, но что…
Пауза затянулась, она видела что он в замешательстве и она вряд ли получит какой-либо ответ.
— Я выросла без отца, когда я была маленькая, я ждала каждый день что он появится и будет рядом. Когда я стала взрослой я мечтала о муже похожем на того отца, которого я себе представляла, умный, добрый, сильный, спокойный, надежный и любимый. В вас я вижу все эти качества, вы для меня муж и отец в одном лице, я так хочу, я так решила. Ведь вы знаете меня практически с детства, и это не пороч-ное влечение, это осмысленный выбор подчиненный привязанности. Я понимаю что это выше общепринятых моральных границ и я к этому готова. Вы, конечно, должны подумать, но не думайте слишком долго, потому что я уже собрала вещи и перееду к вам.
— Эмми, я втрое старше тебя, я измотан болезнями свя-занными с фронтовыми ранениями, я гожусь тебе в дедуш-ки. Ты красивая и молодая, ты сделаешь счастливым любо-го немецкого парня, войдя в его жизнь. Так нельзя, это не-мыслимо, если только это не студенческий розыгрыш…
Она вдруг заплакала и прижалась к его груди, он нелов-ко обнял ее и попытался объяснить ей причины невозмож-ности их взаимоотношений, но все его весомые доводы раз-бивались о стену ее решительности.
— Бойся своих желаний, они могут исполниться, — ска-зал он, — это древняя мудрость и она имеет под собой весьма значимые основания.
— Я знаю, я готова ко всему, — она вытерла слезы и взяла его за руку, они шли по аллее, он молчал погружен-ный в свои переживания, она без умолку говорила о чем-то, потом кинулась к нему и принялась целовать его лоб, глаза, щеки, губы…
Прошел уже почти месяц с того дня, она готовила ужин на его кухне, и он с удивлением наблюдал за ней и казалось все еще не мог поверить в происходящее.
— Да, у мужчин в складе ума преобладает логика, у женщин все замешано на интуиции, поэтому весьма часто нам, мужчинам, нелегко понять что у женщин в голове. ир-рациональные мысли и действия женщин, порой до такой степени непонятны и необъяснимы, что остается только удивляться как возникает такое мощное обоюдное влечение столь противоречивых существ на земле.
В сущность происходящего не верил не только он, все обсуждали их поступок, соседи, родственники, преподава-тели в институте…
Однажды зимой приехал в гости его сын Бернгард, он вообще понятия не имел что происходит. Он жил в Браун-швейге, был женат на ослепительной красотке, основной заботой которой было проводить все свободное время в са-лонах красоты. Благо зарплата старшего менеджера круп-ной компании в которой работал Бернгард это позволяла. Окончив институт он удачно прошел собеседование, он мечтал о головокружительной карьере, деньгах, огромном особняке.
Он расхаживал по комнате скрестив руки на груди и разглядывал ее:
— Что ты хочешь от него, денег, квартиру, знай, милоч-ка, ты умная, но не настолько, это все достанется мне, не смей даже думать об этом.
— Мне нужен только он, и больше меня не интересует никто и ничто.
Она сказала это таким решительным тоном, что он не-сколько опешил.
Потом появилась его красотка-жена, долго разглядывала ее с головы до ног и сделала удивленное лицо:
— Черт меня подери, если я что-нибудь вообще пони-маю. А ты ничего, я думала ты какая-нибудь толстая дур-нушка, лицо, фигура, где твои юноши, что же ты на эту рухлядь кинулась?
Разговор был неприятен и грозил затянуться надолго.
— Загородный дом и эта квартира по завещанию при-надлежат Бернгарду, так что если ты всерьез тут решила устроиться, знай что у тебя не получится ничего.
— Я знаю о завещании, Ганс хотел переписать его и в мою пользу, мне стоило больших трудов убедить его не де-лать этого. Хочешь я приготовлю кофе, — сказала Эмми.
Карин удивленно взглянула на нее:
— Пожалуй, я выпила и что-нибудь покрепче, к сожале-нию я за рулем, ставь кофе.
На улице стемнело, за окном засыпал город. Они разго-варивали долго, Карин утрачивая свою агрессивность, два-жды извинившись все больше слушала. Она задумчиво смотрела на Эмми, они пили кофе и болтали как давнишние подружки. Расставаясь Карин задумчиво посмотрела на нее:
— Да, подруга, ты странная…
Прошел год как они были вместе, гуляли в парке, ходили в театр, он как и прежде рисовал… В одну из ночей Ганс почувствовал боль, его увезли в больницу, у него началось обострение, через неделю его не стало…
Красные листья падали на землю, как и год назад когда они решили стать единым целым. Еще раз она посмотрела на фотографию и провела по ней холодными пальцами. Она встала, вытерла ладонью слезы на лице и пошла по клад-бищу.
Под сердцем у нее зарождалась новая жизнь, у нее будет ребенок, их ребенок, как память об этой любви. Это напол-няло ее жизнь новыми красками, по небу плыли синие об-лака, в природе все гармонично, и все идет по плану, своим чередом. Только люди способны менять что-то в своей жиз-ни, идти вопреки природе.
Ему было шестьдесят, ей двадцать, но они создали лю-бовь и у них будет ребенок. Потому что любовь не уклады-вается в рамки привычного, потому что ее нельзя объяс-нить. Она шла по выстланной дорожке к воротам кладбища, резкая боль внизу живота ударила в мозг яркой вспышкой. Опершись на край ворот она наклонилась поддаваясь боли и застонала.
— Вам плохо, девушка, позвольте вам помочь, — услы-шала она взволнованный торопливый голос за спиной.
Она подняла голову и увидела молодого парня, он по-дошел и наклонился к ней, взяв ее бережно под локоть, на его лице читалась тревога.
— Благодарю вас, мне уже лучше, — ответила она тяже-ло дыша, на лице у нее выступили капельки пота.
— Давайте я вызову скорую помощь и отправлю вас в больницу.
— Нет, нет, не нужно, я не знаю, наверное уже сейчас пройдет, все хорошо…
— Может у вас аппендицит, — спросил он, — с этим шутить нельзя.
— Нет, все проще, я беременна, — ответила она улыб-нувшись и показала ему на животик.
— О Боже, тем более с этим шутить нельзя, дайте теле-фон, я немедленно позвоню вашему мужу, пусть он бросит все дела, приедет и увезет вас.
— Он, к сожалению, уже не приедет, он умер, — выдохнула она устало.
— Извините, — произнес он, он раздумывал что он мо-жет для нее сделать, раньше он никогда не общался с бере-менными и понятия не имел как на все это надо реагиро-вать.
— Давайте лучше посидим вон там на скамейке и все успокоится, это в общем-то нормальное явление в моем по-ложении, — сказала она.
— Да, я пожалуй ничего к моему стыду в этом не пони-маю и поэтому беспокоюсь больше вас, — произнес он взволнованно.
Он взял ее под руку и проводил до скамейки, они при-сели. Боль постепенно отпускала, увидев его встревожен-ное лицо она улыбнулась и принялась его успокаивать. Они долго сидели и разговаривали, каждую минуту он взволно-ванно спрашивал о боли и настаивал на том чтобы увезти ее в больницу. Они познакомились, его звали Гюнтер, она ему нравилась, и ему не хотелось с ней расставаться. Он держал ее за руку и смотрел на нее как преданный щенок.
— Позволь мне отвезти тебя домой, — взмолился он.
— У меня теперь нет дома, квартира в которой мы с му-жем жили принадлежит его сыну и он уже торопится ее продать, поэтому я уже собрала вещи, возможно поеду к маме в Мюнхен.
— Послушай, квартира которую я снимаю оплачена на полгода вперед, давай я поселю тебя, сам перееду к друзьям. В последующем видно будет, только пожалуйста, я тебя очень прошу.
Он заметно волновался, она поняла по его глазам, что он просто не хочет ее терять. Она думала над будущим своих желаний, слишком свежи были воспоминания, но жизнь продолжалась, и не было смысла всю оставшуюся жизнь быть в трауре, детские мечты реализовались…
На город падал снег, она родила девочку после Рождест-ва, счастливый Гюнтер вошел к ней в палату с огромным букетом роз. Он был абсолютно счастлив, она была призна-тельна ему за то что он все эти месяцы, самые сложные для нее, находился рядом и волновался за нее. Он благодарил Небеса за нее, за то что она становится ближе, за то что ему дано такое счастье о котором он даже и не мечтал, за то что он не хотел ничего более. Он смотрел в ее глаза и видел в них все более возрастающую взаимность. Он любил эту де-вушку и не желал ничего взамен, он хотел лишь быть рядом с ней, рядом с ней всегда.
Она все больше ловила себя на мысли что ее отношение к нему перерастает в нечто большее чем признательность.
— Ну что, счастливый отец семейства, поздравляем с дочерью, — сказала медсестра.
 — Да… конечно… спасибо…, — произнес он поняв что это поздравление адресовано ему, и обрадовался тому что ему приятно это слышать.
Он подошел к кровати, у Эмми был усталый но счастли-вый вид, он взял ее за руку и прикоснулся губами к ее паль-цам.
— Все будет хорошо, милая, я с тобой.
— Я знаю, — ответила она слабым голосом.
По щекам у нее потекли слезы, слезы грусти, слезы ра-дости и надежд… Он поцеловал ее в пересохшие губы:
— Благослови меня на то чтобы ты всегда была рядом, я посвящу тебе всю мою жизнь и видит Бог ни дня не пожа-лею об этом.
— Благословляю…
— Спасибо за дочь…
За окном падал снег…
________________________________________

Но моей любовью и надеждой заклинаю я тебя: не отметай героя в своей душе! Храни свято свою высшую надежду!

Ницше. «Так говорил Заратустра»

Осень наполняла небо холодными и серыми струями дождя, каменный Ангел озяб и сложил свои намокшие крылья.
Тяжелые свинцовые тучи гонимые ветром принимали эфемерные, причудливые очертания и отражаясь в Шпрее, любовались своим отражением. Но чем больше они смотре-ли в воду, тем больше недоумевали. Они не узнавали себя в отражении, Шпрее решила что уже не может быть безмолв-ным зеркалом, отражающим в себе, все что в него смотрит-ся. Шпрее призвала ветер, и он разбив волнами отражение, раздробил тучи на мельчайшие мозаичные осколки. Все смешалось в отражении — тучи, чайки, старинные камни мостовых и дома, аллегория, импрессионизм, вдохновение Художника…
Приход осени обусловливает утрату солнечных лучей и тепла, но наполняет пейзаж яркими красками листвы в за-думчивой тишине парков, и приносит в нашу жизнь нежную и трепетную грусть, которой нам так нехватает в повседневной суете.
Кто-то видит в осени мерзкую сырость, плохое настрое-ние граничащее с отчаянием, кажется что порой что так бу-дет всегда, и ничего нельзя изменить, но влюбленных и творческих людей Берлинская осень наполняет вдохнове-нием.
Проезжающие по лужам автомобили обливают прохо-жих стоящих у светофоров с ног до головы, одни недоумен-но смотрят вслед, другие хохочут рассматривая друг друга, третьи посылают проклятья вслед, это тоже соответствую-щая часть нашей жизни, это тоже наполняет ее смыслом. У меня, как и у всех творческих людей в голове постоянно мелькают какие-то сюжеты, как производное из того, что я вижу, и пытаюсь пропустить через призму собственного мировоззрения. Я живу в этом Городе, я смотрю на все что происходит вокруг меня, я вижу то что вижу, я чувствую то что чувствую.
Наша жизнь, это то что мы думаем о ней, наша жизнь, это наша мысль;

Посеешь мысль — пожнешь поступок
Посеешь поступок — пожнешь привычку
Посеешь привычку — пожнешь характер
Посеешь характер — пожнешь судьбу…

Спросить у любого что он думает о своей жизни и каж-дый расскажет свое. Только влюбленные блаженны и счаст-ливы, настолько что не замечают ничего вокруг, хотя влюб-ленность сродни сумасшествию, влюбленные не приемлют внешних факторов, земля крутится вокруг них и звезды све-тят только для них.
Любовь… Все задаются вопросом что это такое, мучи-тельно терзаясь в поисках ответов, влюбленные знают что это такое, когда твоя душа видит свое отражение в другом человеке, когда ты не умирая попадаешь в рай…
Рейс Берлин — Лас-Пальмас был уютным, время проле-тело незаметно, потрясающий воздух Атлантики пьянил. Первые два дня провел на пляже, мое израненное на войне тело жадно впитывало солнечные лучи, океанские волны снимали боль…
Я открыл глаза, благословенное утро, в открытое окно дышит бесконечность океана, синее, бездонное небо над пальмами. Повернул голову, рядом на постели потрясающая мулатка, кажется она не знает по-немецки ни единого слова, а мой испанский оставляет желать лучшего. Но она дьявольски красива, просто нереальное совершенство линий тела. Я стоял у окна и пил кофе, потрясающий ветер пахнущий океаном ласкал мою обнаженную фигуру. Я с трудом припоминал детали вчерашнего вечера, пытаясь склеить их как кадры кинопленки…
Ее трусики и лифчик были раскиданы в разные стороны комнаты, гармонично расположившись среди моих рубаш-ки, носков и джинсов. Пустая бутылка шампанского, бока-лы на столике, один из которых в помаде, обертки от шоко-ладных конфет… Следы беспорядочной вечерней жизне-деятельности, видимо вечер был полон событий…
Мы вошли в номер, она устало упала на постель закрыв глаза, я наполнил бокалы шампанским и протянул ей, она была достаточно пьяна, отрицательно закачала головой и поманила меня к себе. Я поставил бокал с недопитым шам-панским и подошел к ней.
Расстегнув застежки босоножек, я снял их с нее и бросил на пол, потом наклонился над ней и поцеловал ее в губы. Ресницы ее затрепетали и она открыв глаза улыбнулась мне, обнажив ряд прекрасных белых зубов. Испытывая невероятные ощущения, я провел рукой по ее бедру, поднимая край ее платья как можно выше, ее смуглая кожа контрастно выделялась на белой простыне. Она выгнулась всем своим телом, помогая мне снимать с нее платье. Ажурные трусики почти ничего не скрывали, волосики у нее на лобке темным треугольником приковывали мой взгляд. Дрожь нетерпения пронизала все мое тело, я торопливо сорвал с себя рубашку и бросил на пол. Она увидев мой полный стремления взгляд улыбнулась, ей нравился этот парень и она с готовностью предлагал себя ему. Я не стал торопиться с ее трусиками, я сорвал с нее лифчик обнажив великолепные груди с темными сосками. Красота ее тела пьянила меня сильней шампанского, я мял ее груди в руках и жадно всасывал соски губами, она стонала от восторга.
Она расстегнула мне ремень и сняла джинсы, набухший член выпирал из плавок, она стянула с меня плавки, схвати-ла член рукой и взяла его себе в рот. От этого невероятного ощущения я застонал и заскрежетал зубами. Она заглатыва-ла член, полностью погружая его глубоко в горло, ничего подобного я еще не испытывал. Повалив ее на кровать я сорвал с нее трусики, раздвинул ей ноги, и грубым толчком вошел в нее. Она впилась в мои губы сочным поцелуем и ее пальцы вонзились ногтями в мою спину. Я уже не сущест-вовал, я испытывал наслаждение и боль, эта мулатка была просто неземной, она дико кричала по-испански от каждого моего толчка. Представляю каких хлопот мы доставили со-седям, это был настоящий дикий секс сильного самца и страстной самки. Я стискивал ее все крепче, а она вонзая мне ногти в спину, кусала мне руки и кричала на весь но-мер, это было абсолютное сумасшествие. Оргазм взорвался в мозгу яркой вспышкой, я застонал, она почувствовав мою дрожь, прижалась ко мне и замерла, ожидая пока я кончу, она была умница, она чувствовала своего самца. Покрывая поцелуями мое лицо, она быстро говорила что-то на испан-ском и целовала меня в губы. Я лег на ее горячее и мокрое от пота тело, она чувствовала как бешено бьется мое сердце. Я хотел выйти из нее, но она впившись в мои ягодицы пальцами, прижала меня к себе, она хотела чтобы я как можно дольше был с ней…
Кстати как же ее зовут, как-то зовут, надо будет спро-сить, хотя неважно, просто Небесное Создание. Умопомрачительный минет, потом какой-то дикий секс с визгами и криками. Отчего-то болит спина, да, там следы ее ногтей, и это мне чертовски понравилось… Вот бы повторить эту ночь, такого секса у меня еще не было. Мулатка безмятежно спала, я наклонился, поцеловал ее в губы и начал одеваться…
Вьющаяся серпантином дорога то и дело выходила на побережье, великолепный вид на океан завораживал, но у всякой сказки есть свой конец…
Вечерний Берлин бесспорно великолепен, в упоении ти-хих улиц, где даже шелест листвы кажется непристойно громким. Розовые облака обласканные закатом, сменились серыми тучами, капли дождя били по листве и по окнам, по озябшим на фронтонах ангелочкам. Как он прекрасен ве-черний Берлин, при каждой погоде у него свой шарм, свое обаяние.
Запоздалые красные листья кружились в воздухе, безу-частно наблюдая за происходящим вокруг и падали на мок-рую от ночного города траву. Капли воды на траве искри-лись радужными брызгами света. Деревья с грустью теряя свои наряды утратили былое великолепие, осень была есте-ственна, в ней не было человеческого притворства, она ша-лила как будто была пьяна. Капли ночного дождя падали с веток, над Берлином летела «музыка капель дождя»… На-верное это романтично, капли похожие на ноты, играющие и дарящие музыку, капли похожие на слезы по ушедшим и не сбывшимся мечтам…
Книга «Эдельвейсы в Карелии» была закончена, я при-гласил Алекса и Отто к себе в имение с женами и детьми, мы решили отпраздновать это. Тем более что ко мне ехала моя Надежда, она боится самолетов и ехала из Швейцарии поездом, я с нетерпением ждал всех гостей к себе.
Я встретил ее очень поздно ночью, когда все мои гости спали.
Божественная ночь наполненная любовью, она лежала рядом, красивая и желанная, лицо закрытое волной потря-сающих темных волос. Нежные и трепетные пальцы рук, бархатная кожа. От нее исходил какой-то особенный запах, я стянул с нее одеяло, волна горячего желания пронзала мое тело током, как будто и не было этой ночи. Она пошевели-лась и открыла глаза.
— Доброе утро, королева сонного царства, прикажете подать вам кофе в постель?
— Доброе утро, Гельмут, — еле слышным голосом ото-звалась она, наблюдая за мной одним глазом, ее лицо укры-тое складками подушки, сонное и милое, казалось таким родным. Я любовался совершенством линий ее тела, только сейчас она поняла что обнажена и одеяло лежит рядом, су-дорожно схватив его она укуталась под самый подбородок. Чем вызвала мой громкий смех и недоумение, и я поймал себя на мысли что мне понравилась ее стыдливость.
Она заметила у меня на столе разобранный пистолет.
— Зачем тебе это, — спросила она, — это с войны?
— Нет, это война догнала меня уже здесь…
Здоровенный парень бил мне по лицу.
— Мы представители еврейского народа, который вы, фашисты, уничтожали. Это праведная месть, ты бывший офицер СС, мы это знаем, ты мразь и не имеешь права на существование. Мы вершим правосудие…
Потом был удар в голову и я потерял сознание, очнулся я когда меня вытащили из автомобиля и бросили на траву. Это был дубовый лес, видимо где-то недалеко от Берлина.
— Мы воины Христа, и мы вершим правосудие, — ска-зал их главный.
— Вы не воины, вы просто жалкие убийцы, когда я обливаясь кровью шел навстречу врагу по полю битвы, где были вы, вы прятались по подвалам как крысы. Дайте мне оружие, вот тогда вы будете моими врагами, вот тогда вы сможете назвать себя воинами. Я был снайпером, офицером ваффен СС, я достойно воевал на Восточном фронте с большевиками. Я спас однажды евреев от расстрела, при-стрелив двух русских полицаев. До войны у меня была лю-бимая девушка Сара, она была еврейка, я отправил ее с от-цом в Швейцарию, но сейчас их следы затерялись. Вам надо искать тех кто служил в айнзацкомандах и в концлагерях. Про эти зверства я узнал лишь в американском плену, я сам убил бы этих ублюдков которые уничтожали женщин и детей…
— Нечего тратить на него время, надо быстро закончить нашу Священную Миссию, дайте ему лопату, пусть копает себе могилу, — сказал их главный.
Лицо мое было залито кровью, губы разбиты, выглядел я убедительно и они расслабились.
— Вставай, — рявкнул бандит, с пистолетом в руке.
Мне кинули лопату, и этот парень повел меня в сторону от лесной дороги, в низину, пахло прелой листвой…
— Хватит, копай здесь, — сказал он, достав книгу он стал читать какую-то еврейскую молитву. Как нелепо и не-естественно раздавалась в лесу, древнем немецком лесу эта еврейская молитва.
Он закрыл глаза и всецело предался молитве, он раска-чивался и похоже получал от этого священного акта не-сравнимое удовольствие.
Я стоял на краю собственной могилы, подняв голову я увидел как в голубом свечении рядом со мной стояла Пре-святая Богородица и тихо говорила мне: «Рано еще, не вре-мя…» и ее образ растаял.
Бандит читал и читал мерно раскачиваясь в такт молит-ве…
Короткий и отчаянный удар по голеням сбил его с ног, он вскрикнул, но в следующее мгновение клинок лопаты вошел ему в лицо. Я все бил и бил ему лопатой по голове, бросив лопату я схватил выпавший из руки бандита «Para-bellum», патрон был в патроннике, предохранитель снят.
Безмятежный лес отдавал прохладой, светило солнце, как-то уж очень громко пели птицы и облака очень быстро проплывали над кронами дубов. Я столкнул труп бандита в яму и закидал землей, швырнув лопату в кусты, я отдышал-ся и направился к машине. Выстрелы слились в один гул, я стрелял прицельно и в упор, они кричали и пытались вы-браться из автомобиля, но они не успели. Патроны закончи-лись, живые враги тоже, пахло пороховым дымом и кровью. Я еще раз оглянулся на мертвые тела, положил пистолет в карман и пошел по дороге. Меня окружала тишина, эхо выстрелов унеслось вдаль и растворилось в этом вековом безмолвии. Война для меня закончилась лишь с этими выстрелами, если кто-то подумал что меня вот так просто можно вывезти в лес и пристрелить как бродячую собаку, они заблуждались.
На фронте, помнится, меня также пытались взять в плен, я оставил тела четырех коммунистов остывать на поляне расстреляв их из пистолета который был у меня под ките-лем. История повторяется и вряд ли это случайно, десять лет как кончилась война, это в крови, тренированное тело делает все само, гораздо быстрее чем я что-то соображаю. Кто-то называет Войну проклятой, я же называю ее благо-словенной…
Провидению было угодно чтобы наши пути пересеклись и они встретились именно со мной, скольких безвинных людей они бы еще вот так убили, и скольких они убили уже. Мне историей было предначертано остановить их Кровавый Путь и я благодарил за это Небеса…
Надежда слушала меня внимательно, чтобы отвлечь ее от мрачных мыслей я поцеловал ее в губы.
— Ночь была потрясающа.
— Надеюсь, она не последняя.
— Иди ко мне, милая, — сказал я.
Она лукаво посмотрела на меня и игриво спросила:
— А зачем.
— Зачем? Ах зачем! Сейчас я тебе покажу зачем, — за-рычал я, и сделав гримасу начал к ней приближаться. Она с визгом закрылась одеялом с головой и я нырнул к ней под одеяло.
Комната пронизанная лучами солнца наполнилась рыча-нием и визгами, вдруг все неожиданно стихло, движения стали медленней, дыхание прерывистым… Мы слились в долгом поцелуе, мои руки жадно гладили ее тело, я вошел в нее неожиданно и резко, она вскрикнула и прижалась ко мне. Она заполнила собой весь мой мир, от нее исходила энергия которая пронизывала все мое тело, мои движения стали медленней, руки перестали быть нежными… Она за-крыла глаза и стиснула зубы от боли, мои пальцы оставляли на ее коже следы, но ей нравилось. Я застонал от наслажде-ния, оргазм молнией взорвался в мой мозг, я впился губами в ее губы и она едва не задохнулась. Судорога наслаждения пробежала по моему телу, она чувствовала бешеное биение моего сердца…
— Я не сделал тебе больно? — спросил я, капли пота с кончика моего носа падали ей на лицо.
— Немного, лишь чуть-чуть, — ответила она переводя дыхание.
— Вот это да, что это было?
— Не знаю что это было, но ты меня чуть не задушил.
— Прости, милая, я был неосторожен, — я откинулся на спину и взял ее руку в свою.
— Вот теперь доброе утро, милый, — улыбнулась она.
Я любовался ею, я разглядывал внимательно ее лицо, как будто видел ее впервые, пытаясь запомнить ее черты.
— А теперь растерзанной девушке вы подадите кофе в постель?
— Тотчас же!
— Кофе подождет, пожалуй мне сейчас нужен душ, — сказала она поднимаясь.
Я сидел на краю кровати и любовался ею.
— Ты потрясающа, — я не мог отвести от ее тела глаз, и меня приятно удивляла ее стыдливость, она торопливо на-кинула на себя халат.
Струи воды ласкали ее тело блаженным теплом, дверка душевой кабинки открылась и я ступил на мраморную плитку. Сквозь заливающие лицо струи, она почти не виде-ла меня, но почувствовав мое тело прижалась ко мне…
Алекс и Отто внизу на первом этаже разожгли камин и раскуривали трубки из моей коллекции. Мы спустились с Надеждой вниз по лестничному маршу, все познакомились, мы за обедом обсуждали книгу, говорили о дне вчерашнем, сегодняшнем и предавались мечтам о будущем.
________________________________________

Так проходили у одинокого месяцы и годы; но мудрость его росла и причиняла ему страдание своей полнотою…

Ницше. «Так говорил Заратустра»

Солдат уходит в бой навстречу пулям, навстречу смерти, навстречу победе. Он переступает невидимую грань бытия, он находится между мирами, эта невидимая субстанция в которую он погружается поглощает его всецело. Впереди бесконечность, позади пропасть и он идущий по невидимой нити, которую дано увидеть лишь ему. Если Проведению будет угодно то он вернется в реальность оставшись в живых, либо останется в Вечности, у него нет иного Пути, как только Вперед.
Затихают выстрелы и взрывы, Война остается позади и воины обретают новую жизнь, непонятную им порой. Все нужно начинать заново, они оказываются в реалиях дейст-вительности, в которые просто невозможно поверить, но к которым нужно привыкнуть. Для солдат это абсолютно пе-ревернутый мир, с другими ценностями. Германия разру-шенная союзническими бомбардировками и преданная раз-граблению большевистских орд пришедших с востока, мил-лионы убитых мирных граждан, тысячи изнасилованных русскими солдатами немецких женщин. Большевистский Серп и Молот повисли над Европой и без того пострадав-шей от Войны, коммунистический смрад наполнил много-страдальную землю Германии. Стойко перенеся унижение плена солдаты возвращались домой… Кто-то находил род-ных и любимых, кто-то находил могилы, остальным не ос-тавалось ничего кроме горьких воспоминаний, которые со-гревали их когда они ютились в ночлежках. Оставалась лишь Надежда, мысли о самоубийстве являлись большим утешением, они помогали пережить не одну тяжкую ночь…
Германия восставала из пепла, вместо зловещих руин стояли новые красивые дома, затягивались раны на сердцах солдат, но послевоенная Германия уже не была Величест-венным Третьим Рейхом…
Люди возвращались в города и не узнавали своих род-ные улицы, улицы которых не было, они возвращались из ниоткуда, они возвращались в никуда.
Ночь была полна противоречивых чувств, она хотела шалить погружая все во тьму, она хотела зажечь звезды, чтобы в их свете все казалось сказочным. Она была роман-тична и дарила себя влюбленным, и это было то немногое, что она могла для них сделать, и влюбленные растворяясь в мерцающем свете звезд были ей благодарны.
Темная и трогательная ночь была полна сюрпризов. ти-хий ветер танцевал с листвой на асфальте вальс, влюблен-ным и туристам прогуливающимся по ночному Берлину не было никакого дела до медленно идущего одинокого муж-чины с собакой. Весь его вид не оставлял сомнений в том, что это бомж, рваная одежда, грязная сумка на тачке с ка-ким-то хламом, затравленный взгляд, и тяжелая шаркающая походка. Он не смотрел на людей, они были ему безразлич-ны, он сам себе был безразличен. Не различая дней, не за-мечая время, не обращая внимания на окружающий мир, он жил в своем отдельном мире, отгороженном прозрачной, но непроницаемой стеной. Вечный странник на этой странной планете, всегда бредущий в никуда. Время, гениальный творец, оно как резец мастера делает человека таким, как угодно времени…
Он долго шарил в кармане, и достал кусок чего-то неоп-ределенного, откусил сам и остальное отдал собаке. вскло-коченный пес, такой же бездомный и грязный как и его хо-зяин, с благодарностью и как-то очень аккуратно взял еду из руки, и принялся уплетать.
Он стоял посреди этого огромного города и смотрел по сторонам, вся эта людская суета была непонятна ему. Злые и сонные люди утром стремились к дверям метро, вечером они выплескивались на улицу серой массой и устало шли домой. Зачем это все, для чего… Оставленная кем-то недо-питая бутылка пива принесла облегчение, окружающий мир сразу стал другим. Он пошарил по карманам, заглянул в авоську, и не найдя больше ничего съестного, горестно вздохнул, и подбадривая собаку, побрел по улице, деловито и привычно заглядывая по пути в мусорные урны.
Пес прибился к нему недавно, он укутавшись в свою ветхую одежду, заночевал у горящего мусорного бака, в ко-тором сгорали картонные коробки. К утру стало совсем хо-лодно, мусор погас, и он сквозь дрему почувствовал что со спины стало тепло. Он повернулся и увидел рядом трясу-щуюся от холода лохматую и грязную собаку. Вначале он хотел прогнать ее, но на него смотрели глаза, наполненные преданностью и какой-то человеческой мольбой.
Пес незаметно вошел в его жизнь и как хороший друг на равных разделил с ним отчаяние и одиночество, хотя то что с ним происходило, жизнью с точки зрения всех остальных вряд ли можно было назвать. Он влачил жалкое существо-вание примитивного изгоя, но он этого не знал. Он не чув-ствовал свою ущербность, дни проходили мимо, он делил с собакой еду, то немногое что удавалось находить. Однажды он случайно попал на благотворительную раздачу еды и одежды, но советские солдаты кого-то схватили и увели, больше он не стал посещать такие места.
Пес порой так пристально смотрел ему в глаза, что каза-лось хотел что-то сказать. Этот лохматый, грязный пес был его единственным другом, был тем, что составляло его странное и скудное бытие.
Однажды он шел по улице и увидел собаку, которая свернувшись клубком лежала на асфальте. «Даже у собаки есть теплый пятачок на тротуаре» — у него же не было ни-чего, он даже не знал где будет ночевать сегодня…
«Эй, ты, ну-ка отойди от машины, а то я сейчас полицию вызову» — прозвучало за спиной. Он оглянулся и увидел перед собой безупречно одетого в костюм человека, который покручивая на пальце ключи приближался к нему. Он молча еще раз посмотрел на «мерседес» припаркованный у бордюра тротуара, втянул голову в плечи, вздохнул и побрел по улице.
Разрозненные частицы мыслей метались в голове, ему помнилась война, и что-то в его прошлой жизни было свя-зано с этим автомобилем. Эти мысли волновали его и не отпускали. Он впервые за последние годы задумался о чем-то, мучительно пытаясь вспомнить свое прошлое. Что-то рождалось в нем, он это чувствовал, с каждым днем его одолевали тревожные мысли, и очертания воспоминаний которые он утратил. Он вдруг начал понимать, что так было не всегда, и что возможно была другая жизнь.
Он медленно шел по улице и искал глазами подобный автомобиль, и найдя его остановился как вкопанный. Чер-ный мерседес, отражая в себе огни городских витрин стоял как могучий жеребец вороной масти, дорогой и породи-стый. Проходя мимо него б;льшая часть прохожих обяза-тельно остановит на нем взгляд, это совершенство, это сродни искусству. Люди способные меняться, склонные к саморазвитию, восхищаются достоинством других, по-скольку они составляют их окружение, среду обитания, им приятно видеть хорошо одетых, обеспеченных и счастливых людей. Но подавляющее большинство завистливы, не склонны меняться и менять мир вокруг себя. Они патологически ленивы, вследствие чего неспособны достичь в этой жизни ничего, их наполняет лишь зависть и презрение…
Пес устало покрутился возле ног, подошел к мерседесу, поднял лапу и оставил метку на колесе.
— Вальтер, ты чего это шалишь? — спросил он. Пес не-доуменно уставился на хозяина, он никогда так не называл его, а он в свою очередь удивился, откуда у него появилось на языке такое имя.
— Вальтер, — откуда это?.. 
Мысли путались, он прошлой ночью не выспался, в вос-точной части Берлина, где он находился хозяйничали рус-ские, и этот новый порядок противоречил всяким догмам немецкой логики. В дворницкую, в которой он спал посреди ночи наведались солдаты патрульной службы, перерыли все его вещи и выгнали его. Пришлось ему остаток ночи провести на холодных каменных ступенях в подвале соседнего дома, откуда его утром тоже выгнали. Ко всему, ему мучили дикие, непрекращающиеся боли в желудке. Однажды он нашел в развалинах ящик вина, он открыл бутылку и отпил из нее несколько глотков, он почувствовал жуткий химический привкус, потом его рвало. Он едва не умер, такое вино готовили после войны «Вервольфы» для русских солдат, с той поры у него сильно болел желудок.
Те редкие моменты для бомжа когда он может отыскать какой-то алкоголь из недопитых бутылок и опьянеть, при-носили некоторое временное облегчение.
Они забываются в пьяном дурмане от шокирующей дей-ствительности. Отступает боль и обреченность, теряется чувство реальности, прямо с помойки они улетали на небе-са, и полет над облаками казался бесконечным, но тем тя-желее было возвращение. Но он после этого пить перестал, дважды он был избит подростками, стал еще более замкну-тым, и только пес рядом проявляющий поистине человече-скую заботу, делал его жизнь несколько осмысленной.
Он как-то незаметно привык к зловонию помоек, посто-янным побоям и терпкому запаху своего немытого тела. Ка-залось так было всегда, и ничего другого не было, и быть уже не может. Он уже не помнил когда мылся в последний раз, наверное много лет назад. Сны… эти нелепые сны, ко-торые метались в его мозгу, приносили какие-то картинки, но где явь и действительность и где дурман сна, порой трудно было определить.
Пес был предан и внимателен, как может быть предана только собака. Иногда он оставался один, пес убегал куда-то на несколько дней, и тогда было совсем тоскливо, тяже-лые думы одолевали его.
Все окружающие делились на две равные части, одни сжалившись давали ему мелочь, иногда одежду и продукты. Другие прогоняли его, били, кричали на него. Он дошел до той планки безразличия когда и добро и зло уже восприни-мались одинаково.
Дни и ночи сливались в единое целое, однажды его ос-тановила монахиня, она поговорила с ним о чем-то и дала ему карточку на благотворительный обед, сказала куда ид-ти. Неподалеку от парка Тиргартен находился пункт разда-чи благотворительных обедов. Все деревья были вырублены берлинцами на дрова, ему дали хлеб и тарелку с горячим супом. Обильная пища от которой он совсем уже отвык не порадовала, напротив, рвота и боли в желудке мучили его весь оставшийся день. Заночевать повезло в теплой ночлежке, ночь прошла беспокойно, он открыл глаза, все тело болело, подниматься не хотелось.
— Нужно умереть, да, нужно умереть, чтобы избавиться от всего этого… Зря он разбил ту бутылку с отравленным вином, напрасно он не сделал несколько больших глотков, наверняка прекративших бы его существование. Он впер-вые поймал себя на мысли, что больше не хочет видеть грязный потолок ночлежки, ни синее небо озаренное луча-ми восходящего солнца в окне… Пес увидев что хозяин проснувшись зашевелился, бросил грызть какой-то кусок, подойдя к нему завилял хвостом и лизнул ему руку.
— На сегодня смерть отменяется, — подумал он, и эта мысль не порадовала его.
Он с трудом встал преодолевая боль во всем теле, ныли суставы застуженных ног и спина, пес радостно крутился рядом. Каждый день был наполнен бессмысленным жела-нием куда-то идти, он шел медленно по улицам, преодоле-вая боль в простуженных ногах, это был длинный путь, бес-конечный, чем его измерить… Так проходили дни и месяцы и наверное годы…
Вильгельм Шламельхер припарковал автомобиль, по-гладил пса на заднем сидении:
— Вальтер, будь умницей, я скоро вернусь.
Он открыл дверку и ступил одной ногой на мостовую, последнее что он успел заметить, это как к нему метнулась темная фигура и оглушающий удар в голову… Яркая вспышка… Огонь, взрывы, горящие здания… Затем липкая темнота накрыла его. Выдернув из его руки ключи и обша-рив его карманы, трое налетчиков прыгнули в машину, хлопнули дверки и мерседес рванув с места скрылся за по-воротом узкого переулка…
Яркий свет больничной приемной на мгновение ворвал-ся в мозг оглушающей болью.
На столе доктора Альфреда Гюнтера лежало ветеранское удостоверение Вильгельма Шламельхера, бывшего горного стрелка дивизии «Норд». Большое количество наград, три ранения. Других документов и денег в карманах этого пациента не было. Нужно было искать родственников, судя по дорогому костюму этот человек работал где-то в солидной фирме.
После войны были тысячи пропавших, и сделать это бы-ло не просто. С фотографии на него смотрело волевое лицо со шрамом на щеке, цепкий взгляд будто искал цель. паци-ент шел на поправку, и поэтому решено было дождаться его частичного выздоровления чтобы он начал говорить, по-скольку он все время молчал…
Дни сменяли дни, за окном наступила зима, шрам на го-лове затянулся, оставив заметный рубец. Сотрудники бер-линской полиции задавали вопросы, На которые у него не было ответа, он не помнил кто он, что с ним случилось, и как он сюда попал, полная потеря памяти, даже ходить пришлось учиться заново.
Однажды ночью он оделся и вышел на улицу, пьянящий свежий воздух ворвался в легкие, закружилась голова. Он пошел по мостовой ведомый светом фонарей, которые ука-зывали ему Путь. Снег хрустел под ногами, какая-то куртка которую он снял с общей вешалки от холода не спасала. Он мгновенно замерз и подняв воротник побрел по улице. Куда идти он не знал, редкие прохожие спешили домой проходя мимо. Он повернул за угол возле светофора и понял что даже обратной дороги в больницу он уже не нашел бы.
Вокруг него был мир подчиненный своим законам, сот-ни людей проходили мимо, и им не было никакого дела до медленно бредущего прохожего с абсолютно седыми воло-сами…
Телефон не отвечал, он не вернулся с работы вечером домой, бессонная ночь, обзвон друзей и родных ничего не прояснил, никто его не видел, и никто не знал где он. по-звонив утром в офис торговой компании где он работал вразумительных ответов она тоже не получила. Муж не вернулся вечером, он не появился ни через неделю, ни че-рез месяц, ни через год. Ходьба по полиции и пять выездов в морги измотали ее. Дважды перепроданный мерседес был найден на границе с Венгрией, на этом следы обрывались.
Отчаяние наступило и сменилось обреченностью, она ждала что зазвонит телефон, или раздастся долгожданный звонок в дверь. К каждому звонку она бросалась с бешено бьющимся сердцем. Хлопоты с трехлетней дочкой спасали от безумия и облегчали ношу отчаяния и одиночества. Кос-тер надежды со временем превратился в еле тлеющий ого-нек церковной свечки. Легче было бы выплакаться в осоз-нании потери возле тела любимого человека, чем терзаться от неизвестности, ежеминутно сводя себя с ума в ожидании звонка в дверь и вздрагивая от звонка телефона.
Неизвестность каменной плитой давила на нее, и она находила в себе силы преодолеть это, лишь потому что рядом был ребенок. Она стояла у окна, смотрела на засыпающий Берлин и плакала, она смотрела на звездное небо.
— Я буду ждать тебя и смотреть на звезды зная что ты где-то среди них, ты где-то там где нет места человеческой боли, страданиям и сомнениям. Когда твоя душа реинкар-нируется в какого-нибудь голубя и он прилетев сядет на подоконник, я открою ему окно и буду кормить его с ладони… Может ты станешь нежным и тонким деревцем, я буду слушать шелест листвы когда ветер будет ласкать тебя… Ты станешь утренней росой и солнечный луч играя с тобой станет радугой и я умою этой радугой свое лицо… Вернись, милый, в любом обличье, вернись…
Город проснулся и наполнился шумом, он достал из кармана бумажку и показал прохожему, адрес католической церкви который написала ему когда-то монахиня оказался известным и ему показали куда идти. Его с неподдельной радостью встретила знакомая монахиня, он был накормлен, его проводили в душ, дали новую одежду. Доброта и вни-мательность женщины к нему побудили его рассказать ей свою историю, то немногое что он помнил…
Память как водная гладь, и воспоминания как круги на воде, то появляются волнуя эту гладь, то исчезают, оставляя после себя лишь легкую рябь. Память возвращает к про-шлому снова и снова, погружая в прошедшее пережитое. Все его прошлое осталось за какой-то невидимой дверью, которая немного приоткрылась и из-за нее пробивалась по-лоска слепящего света.
— Где ты живешь, — спросила его монахиня.
Он поднял голову, посмотрел ей в глаза и ответил:
— В основном в мыслях…
Он стал ходить в этот храм каждый вечер, чистота, спо-койствие и умиротворение отрывали его от действительно-сти.
Горельефы на стенах храма показывали жизнь и страда-ния Христа, он впервые ощутил щемящую тоску, как будто разорвалась какая-то пелена. Он сидел на вечерней Мессе, слушал молитву и плакал. Свет свечей отражался в его на-полненных слезами глазах. Длинна и мучительна его дорога к Храму, к Господу, к Вечной Истине. Господь принял его в свои объятья и все стало по-другому.
Монахиня сделала все чтобы изменить его жизнь, его вымыли, переодели, постригли его длинные седые волосы и сбрили белую бороду. Зловонная одежда которая была одета на нем в пять слоев, была насыщена вшами и была сожжена. Непривычно было чувствовать себя в новой, легкой и чистой одежде. Он подошел к зеркалу, на него смотрел худощавый человек с ранними морщинами на обветренном лице, с седыми волосами. Огромные глаза наполненные страхом, болью и отчаянием, постепенно, с каждым днем меняли свое выражение.
Монахиня оглядев его улыбнулась:
— Ну вот ты и вернулся в этот мир из небытия, не уходи из него больше, теперь Господь в тебе, с возвращением, сынок…
Вальтер от нормальной и обильной пищи повеселел, больше его никто не пинал, все ласкали и гладили. Теперь он называл своего пса Вальтер, видимо раньше у него была собака с таким именем.
Теперь память начала возвращаться к нему, осколки воспоминаний как частицы мозаики появлялись врозь, но складывались создавая осмысленные сюжеты, как витражи в окнах церкви. Их пока не удавалось сложить вместе до конца, война, окопы, больница, офис, медсестра, жена, ре-бенок…
Воспоминания волновали его, они были такими реали-стичными, что он боясь забыть начал записывать их на ли-стках бумаги. Настоятель храма Пресвятой Марии внима-тельно выслушал его.
— Я завтра пойду в полицию и сообщу им о тебе, пусть поднимут данные о пропавших людях за последние три го-да. Господь не оставит тебя Милостью своей, плохо что имени ты своего не помнишь. Никто из нас не знает, что нам уготовит будущее, мы лишь можем опираясь на внут-ренние ощущения и жизненный опыт принять определен-ные решения, которые, к сожалению, не всегда бывают пра-вильными. Мы все в руках Господа и он порой привносит в нашу жизнь суровые испытания, чтобы в дальнейшем по-знали Радость и Благодать Его любви к нам. Так Господь устроил этот мир, и нам ничего не изменить, пока не наста-нет час, когда мы будем к этому готовы. Твой час настал, прими его как подарок Господа, после всех тех суровых ис-пытаний, которые Он возложил на тебя. Он дал тебе воз-можность начать новую жизнь, благодари Его в своих мо-литвах. Я благодарю Всевышнего за то что он дал нам воз-можность помочь тебе… Сейчас ты самый счастливый человек на земле и Господь радуется вместе с тобой…
Священник договорив достал фотоаппарат, сделал два фото и убрал в сумку… Орг;н играл приятную музыку, в пустом храме воздух наполнялся звуками, которые уноси-лись к высоким аркам сводов. Душа наполненная умиро-творением замерла как птицы в клетке. Кто-то положил ему руку на плечо, он поднял голову, монахиня увидев слезы на его лице понимающе кивнула головой: «Это хорошо, слезы очищают».
Она ушла также незаметно, как и появилась, он остался один со своими мыслями. Куски воспоминаний из прошлой жизни проявлялись в его мозгу как на фотографии, они вол-новали его пошатнувшееся воображение. Мир вокруг него становился другим, не агрессивным и ненавидящим его, а наоборот, добрым и участливым, мир который наполнился людьми любящими его и желающими его возвращения к нормальной жизни.
Он жил при храме, помогал по двору и находил работу величайшим блаженством, ощущая свою нужность он ста-рался как мог. Люди проходящие по улице не воспринимали его изгоем, он становился одним из них, он стал частью этих людей. Проходя мимо урн с мусором он огромным усилием воли сдерживал в себе привычные порывы к тому чтобы пошариться и вынуть оттуда алюминиевую банку. Но он одергивал руку будто урна была раскаленной, он испытывал облегчение когда проходил мимо, он менялся, и мир менялся вокруг него, будто у него выросли крылья и он может летать…
Вечерняя Месса наполнила умиротворением, Святая Во-да которую монахиня посоветовала пить каждый день, ус-покоила резкие боли в желудке. Потом боль вообще ушла, он будто очистился от всей скверны и почувствовал себя здоровым человеком.
Настоятельные просьбы священника не остались без внимания, через неделю его вызвали в полицию, и офицер выложил перед ним дело о пропаже Вильгельма Шла-мельхера. С фотографии на него смотрел улыбающийся мо-лодой парень, единственное что изменилось его взгляд, он уже не был безмятежным, и волосы, они стали белыми… Он жадно перелистывал страницы, заявление фрау Шламельхер о пропаже мужа, опросы друзей и сослужив-цев. Десяток фотографий разных лет, себя он узнавал с трудом, но людей, которые были на фото рядом, он совер-шенно не помнил… Сотрудники полиции недоуменно рас-ступались, по коридору бежала девушка не видя ничего во-круг…
Дверь распахнулась, в кабинет ворвалась молодая жен-щина, тишину разорвал женский крик: «Вили! Миленький, родненький!». Она кинулась к нему, ее лицо было в слезах, она целовала его. «Господи, спасибо тебе!» — кричала она…
Они сидели за столом на кухне, она не могла насмот-реться на такое изменившееся, но родное и любимое лицо, но ничего, она сделает все чтобы вдохнуть в эту пустую бездну его глаз жизнь. Теперь он был рядом, и не было в ее жизни счастливее мгновений, не будет больше горьких слез, бессонных ночей надломленных отчаянием. Все в прошлом, теперь перед ними будущее и теперь все будет по-другому. Она с жадностью всматривалась в родне черты лица, шрамы, отеки, седые волосы и безразличная об-реченность в глазах. Но все равно это был он, ее родной человек, которого она больше не отдаст ни обстоятельст-вам, ни судьбе…
Он держал дочку на руках, и с удивлением смотрел на этого маленького человечка, жена сидела рядом и крепко обхватив его руками, будто боясь снова потерять его, при-жималась к нему и положила ему голову на плечо.
У них была прошлая жизнь, но ее больше нет, теперь у них есть будущее и она проведет остаток жизни с любимым человеком благодаря Бога и в стремлении вернуть те счаст-ливые мгновения которые раньше наполняли ее. Она ни о чем не спрашивала его, главное он был рядом, главное по-рой не то что мы говорим, а то о чем мы молчим.
Вальтер отмытый и накормленный, лежал на ковре возле дивана, не будет больше ночевок на снегу у помойки, долгих скитаний по холодным улицам… Звезды заглядывали в окно, Берлин засыпал, еще одна страница чьей-то судьбы была перелистнута. Каменный Ангел задремал на крыше, наверное завтра он расскажет еще о чьей-то судьбе, но это будет завтра…
Мы что-то недоговорили, мы что-то недосказали друг другу, какие-то слова которые не могли найти, и потом много лет спустя мы будем жалеть об этом. Любимый чело-век может сделать очень много, если он знает что в него кто-то верит…
________________________________________

Братья мои по войне! Я люблю вас до глубины души; теперь и прежде я был вашим равным. И я также ваш лучший враг. Позвольте же мне сказать вам правду! Любите мир как средство к новым войнам. И притом короткий мир — больше, чем долгий…

Ницше. «Так говорил Заратустра»

Войны заканчиваются и наполненные болью воспоминания растворяются во времени. Мужчины перестают следить за своими мышцами, они не учатся больше воинскому искусству чтобы сокрушать врагов. Они становятся толсты и женственны, они составляют ту часть человечества которая не отвечает больше за честь, гордость, величие, силу, мужество. Женщинам больше нечем гордится, мужское начало вырождается. Человечество хочет сонного спокойствия, мужчины теряют свои инстинкты, и из плотоядных хищников превращаются в травоядных. Закончились времена когда мужчина уходил из пещеры с копьем и луком и возвращался израненный, уставший но гордый. Он приносил в свою пещеру кусок мамонтового мяса и бросал к ногам Любимой Женщины. Своды пещеры наполняли любовные стоны, так начиналась история человечества. Племена бились насмерть за свои территории и на поле битвы оставались лишь сильнейшие воины, продолжатели рода.
Упиваясь благами всенарастающей цивилизации человечество жиреет и тупеет. Кропотливые и увлекающиеся ученые создали столько замечательных благ заменяющих человеческий труд, что пропадает не просто надобность, но и само желание думать и стремиться к чему-то поскольку во многих сферах эта потребность отпадает. Что бы не говорили о войнах, но они приносят человечеству благо.
Войны уничтожают цивилизацию и создают ее вновь, напоминая человечеству что есть Хлеб Насущный, который мы бросаем недоев потому что насытились. Что есть Во-да — Живительная Влага, которую мы загаживаем про-мышленными и фекальными стокам. Природа вопиет от Боли и страданий вынашивая Человечество на своей груди, оно как гнойный нарыв на теле Природы.
Человечество лежит на диване с банкой пива в руке, от-ращивая живот и покрываясь бородавками и струпьями. Война — это Огонь Очищения, в котором сжигаются все пороки, сгорают все слабейшие и выковывается Сверхчело-век. «Государством зову я, где все вместе пьют яд, хорошие и дурные; государством где все теряют самих себя, хорошие и дурные; государством, где медленное самоубийство всех называется — жизнь» — говорит Заратустра.
Война входит в жизнь людей внезапно и неотвратимо, сметая на своем пути все что создала цивилизация. Они по-нимают что они не умеют ничего из того что они умеют, и не знают ничего из того что они знают. Люди разучились делать элементарные вещи чтобы выжить без благ цивили-зации.
Желание выжить становится основополагающим факто-ром развития, животный страх первый инстинкт который возвращает человека к истокам и звериная ярость возвраща-ет его к природе. Все остальное осыпается как шелуха и от-ходит на второй план. Вся наука и промышленность не оза-бочена тем как сделать автоматические зубочистки, все подчинено двум темам — желанию уничтожить и желанию выжить.
Цивилизация начинает двигаться по другому вектору, но более интенсивно, создавая оружие для уничтожения и находя средства и способы для выживания. Никто не тупеет у телевизора несмотря на дегенеративные сериалы, возрож-даются забытые и утраченные инстинкты. Ничто так не движет цивилизацией как Война. Война — это благо, это нужная и полезная встряска для жиреющего и глупеющего организма по имени Человечество. Оно стремится к совер-шенству и оно порой сомнительно. Ценность этого стрем-ления неоспорима, но для этого нужен стресс. Цивилизация заменила Человечеству Бога, упиваясь благами, Человече-ство возомнило себя выше Бога, ему на миг показалось что оно стало бессмертным.
Войны заканчиваются, уходит злость, отступает боль, из руин тянутся к солнцу ростки Новой Жизни. Творится новая история и она вновь набирает обороты.
Война закапывает колодцы загаженные отребьем. «О, я нашел его, братья мои! Здесь на самой выси, бьет для меня родник радости! И существует же жизнь, от которой не пьет отребье вместе со мной!» — сказал Заратустра.
Война выявляет из толпы гениев и героев, трусов и ни-чтожеств, люди в обычной жизни кажущиеся великими в Войне становятся смрадным быдлом, люди ничем не выде-ляющиеся и с виду весьма посредственные в Войне раскры-ваются до гениальности. Но проходит Война и мирная жизнь снова окутывает их серостью бытия, липкая и аморфная масса толпы вновь поглощает их. Существует ин-тересный факт, когда войну вспоминают многие, как труд-ные, но самые счастливые годы в своей жизни. война, это когда все понятно, и все на своих местах, несмотря на кро-вавую бойню царящую вокруг. Человечество вспоминает о Боге и миллионы молитв летят к Небесам, люди учатся це-нить сладкий миг тишины и свободы, теряя родных и лю-бимых, понимая как они были дороги и как мало им было оказано должного внимания и мало сказано хороших слов. Возрождается сила духа, довлеет стремление к совершенст-ву, выплескивается невероятная мощь энергии, происходит трансформация тела и души.
Величайшие империи создаются великими людьми, великие империи создают великих людей. Сверхчеловек меняет мир и создает сверхдержавы, но их сметают полчища варваров, низших существ на ступенях истории, расы-паразиты на теле человечества, навоз истории. Войны сметают великие империи, которые воздвигали стену своего величия, и в каждом камне этой стены имена людей шедших к этому величию. Судьбы людей положенные на жертвенный огонь Алтаря Победы, это выбор сильнейших. История хранит память о том что даже самые великие им-перии когда-то рушатся и от них остаются лишь руины. Но эти руины не просто камни и не просто строки на пожелтевших свитках, это могущественный пласт развития цивилизации, которому будут поклоняться благодарные потомки.
Исчезнувшие великие империи, подобны падающей звезде, она великолепна, она летит к своей смерти, оставляя яркий след, после нее остаются лишь воспоминания, но как они прекрасны… В Войне Человечество теряет себя и обре-тает себя, Природа вновь возрождает в себе древнее Мате-ринское Начало, и пусть так будет всегда…

Гельмут Вайсвальд

В твои глаза заглянул я недавно, о жизнь: золото мерцало в ночи глаз твоих — сердце мое замерло от этой неги…