Передача

               
               
Конец октября 1953 года.  Ура!  Отпуск! Наконец-то, увижу мамочку, сестричку, всех родственников и Виту. Виту!  Да, появилась зазнобушка, с которой тоже не терпелось встретиться.  Отпуск будет из Германии, из-за границы.  И такой праздник на носу – 7 ноября.  Успеть бы к торжеству в родной Харьков.  Скорее бы в путь.  А  начальству то одно мешает, то другое не  отпускает нас, хотя  мы  никого не задерживаем и никому до конца отпуска не нужны.  Вот мы… и  юлим,  и клянём всех.
Встречается командир соседней эскадрильи.
        -- Ты в Харьков едешь?
        -- Да.
        -- Зайди ко мне, я передам жене свёрточек.
        -- Конечно.
          Святое дело передать жене подарочек. В Германии они ведь служили  без  семей.     Встречается лётчик соседней эскадрильи.
        -- Так ты в Харьков пилотируешь?
        Подзывает меня… Заходит ко мне вечером с передачкой…    Натыкаюсь на соседа по гостинице… опять двадцать пять. Да если б свёрточки, а то – узлы.  А куда деться? В Харьков из этой эскадрильи я еду один,    да и дело «святое»…
И вот на поезд надвигается Харьковский перрон. К моему вагону № 9 (офицерский!) радостно бегут мама с сестричкой, а чуть подалее, стесняясь,  идёт Вита.  Я – дома!
В домашнем уюте, в заботах родных не чувствовал как летело время.
Пришёл  мой багаж. Пора ехать в Основу (на окраину города) – осчастливить молодушек,  вынужденных холостячек.   Добрался до места. Вот и похожие между собой ДОСы (дома офицерского состава). Тащусь со «свёрточками»  между ними.  В руке бумажка с номером ДОСа,  квартиры, фамилией получательницы.  Идёт навстречу женщина.
        -- Ты  Игорь?
        -- Да.
        -- Здравствуй, идём со мной.
        Шагаю, сам думаю: «Мужья написали о передачах. Меня ждут».
   
        Выскакивает из подъезда женщина:               
        -- Ты куда его ведёшь?
        -- Как куда? К себе.
        -- А ты к кому идёшь?
        Этот вопрос уже ко мне.  Я  вспомнил  инструктаж  «отправителей»:  «Отдашь всё ей  (фамилия), а они сами разберутся». Поставил «свёрточки» на землю, посмотрел в бумажку и назвал фамилию «получательницы».
       -- Вот видишь, он ко мне, а ты его заманиваешь к себе.  Идём, Игорь!
       Господи, скорее бы отдать, да к институту,  успеть встретить Виту после занятий.
       -- Раздевайся.
       -- Да я… Вот… Передали… У меня время…
       --  Что???  Раздевайся!
       Пока я повесил пальто, шляпу, снял галоши ( !!! ), хата уже трещала от набежавших женщин разного возраста и всякого калибра.  Каждая минут пять оценивала меня (в то время  молодого, здорового, красивого и – ей богу! – высокого),  затем бойко вступала в общий разговор, в котором слушающим и краснеющим от смущения был только один я.
Никто и не заметил, когда был накрыт громадный стол. Накрыт добротно!    Видя, что без обеда мне не уйти,  кому-то  я заикнулся, что «у меня время... я должен... я спешу... мне надо…»  Этот  лепет никем не был услышан, и я оказался во главе стола.  Дружно начали разливать  водку по рюмкам.  Тут я заявил, что не пью.  Наступила гробовая  тишина,  в которой одна из  женщин спросила  меня  в   упор: «Ты  вообще-то -- лётчик?».  Все затаили дыхание.  И стоило  мне  робко  ответить утвердительно, как тут же вместо рюмки передо  мной оказался гранёный стакан, доверху налитый  «Московской особой»!
       Но его вид вызывал у меня такое отвращение к питью,  что  мне удалось улизнуть от этих амазонок после всех их песен и плясок только чуть-чуть навеселе.