Оказия 2. Триста метров жизни 1

        Передовые заставы, уставшие и замёрзшие, сняли без шума, подошли почти вплотную к селу.  Всего каких то метров триста отделяли кромку леса и широкую улицу, разделявшую село на две неравные части;  на большую -- с графским конезаводом, и меньшую -- с каменным храмом и небольшой площадью перед ним.  Каких то триста метров между жизнью и смертью.
Послышалось короткое и негромкое «Шашки вон!», «Эскадрон…», и замёрзшие кони взяли с места в карьер. Триста метров всадники мчались в полном молчании, лишь топот копыт о промёрзший тракт, и натужное дыхание мчащихся лошадей, гул надвигающейся лавины в предрассветной тишине. В село уже ворвались с криком, гиканьем и свистом, стреляя и рассекая воздух шашками.
Из изб в спешке выскакивали солдаты и офицера, полуодетые, сонные, с непонимающим взглядом, тут же попадая под ружейный огонь и удар шашек. Разрезав село на две неровные части по центральной улице, кавалерия, умело маневрируя, не давая белым организовать какое-то сопротивление, теснила одних к заводу, других уже заперли в  церкви.
Со стороны всё это казалось беспорядочной толкотнёй, кругом носились всадники и кони без ездоков, взрывы ручных гранат поднимали небольшие столбы земли и снега, горело несколько изб,  треск несмолкающих выстрелов, крики, мат, визг баб, между всем этим  армагедоном носились фигурки в шинелях и без,  яростно отстреливаясь, и, настигнутые пулей или всадником, падали в снег. Поднятые руки не спасали, лишь ускоряли конец, ибо был приказ «Рубить всех!», и его исполняли, казалось, с каким-то садистским наслаждением,
        Только это не было проявлением садизма, азарт боя,  когда безотчётная ненависть заглушает страх и прочие призывы разума, руководит затаёнными инстинктами нашего подсознания, нашей первобытной сути, вызывал безумную жажду крови.
        По мере сжимания кольца, нарастало сопротивление со стороны имения.  На этом маленьком островке, состоящего из десяток изб, самого имения и завода, удалось организовать какую-то оборону. Заговорили пулемёты, и на удивление, их оказалось много больше предполагаемого. Кавалерия спешилась и вела сдерживающий огонь всеми доступными средствами, ожидая, когда придёт артиллерия.
        Вторая рота, не чувствуя сопротивления, двигалась в полный рост, молча и не открывая огня.  Хорошо шли, споро, стараясь побыстрей преодолеть открытое место, подойдя почти в плотную к крайним избам, вдруг, попали под плотный ружейно-пулемётный огонь с фронта и со стороны конюшен графского конного завода.
        Часть роты полегла сразу, фронтально-фланговый огонь не давал возможности  укрыться, да и негде было укрыться на открытом поле.  Цепи упали в снег,  кто-то, укрываясь за трупами, отстреливался,  большинство короткими перебежками откатывались назад, оставляя по пути убитых и раненых.
        -- Товарищ, Антон! Ну, что ж вы?! Перебьют же хлопцев! -- Забеспокоился кто-то за спиной командира.
        Кожаный не шелохнулся, стоя на санях и глядя в бинокль со своего импровизированного НП, лишь в полголоса произнёс одному ему понятную фразу: «Ну, что ж, милая Катенька, Кати, Катюха…»
        Вдруг распахнулись ворота конюшен, откуда размахивая шашками, то припадая к холке, то стоя на стременах, с гиканьем и свистом вырвались всадники прямо на лежащую вторую роту, прорубая себе дорогу к лесу.
        -- Батарея! Огонь! – прозвучала короткая команда.
        Земля вздыбилась в гуще конницы и остатках роты, вверх полетел снег перемешанный с землёй и людьми, заработали из леса пулемёты и закипела земля.  До поры стоявший в лесу эскадрон с развёрнутым знаменем накатился на растерзанное поле.