Дневник одиночества

                ДНЕВНИК    ОДИНОЧЕСТВА.
                ( семь  дней  из  дневника  некоей… ).

               
                ДЕНЬ   ПЕРВЫЙ.   НОЧНОЕ НЕБО.

         Как удивительно всё-таки устроен человек. Ещё недавно я чувствовала себя вполне
удачливым человеком. Меня окружали друзья, заботливые родители, которые, казалось,
никогда не состарятся, приличная работа. И всё это представлялось незыблемым, нормой,
в какой-то степени. Мне нравилось быть объектом любви. И не важно какой – родительской, дружеской, поклонников, соседей и прочее, прочее, прочее.
         Но как выяснилось позже, я не была готова к нелюбви. В молодости это слово не воспринималось мной ни умом, ни сердцем, и я не понимала, как можно быть нелюбимой.
         Я чувствовала, как метастазы нелюбви проникают в каждую клетку моего тела, образовывая пустоту вокруг меня. Звонки от друзей поступали всё реже и реже, и однажды я поняла, что осталась одна. Одна в этом мире живых, в котором я ощущаю себя
лишней. Как это ужасно – чувствовать себя никому не нужной. И забыть, что такое смех, не помнить, как пахнет цветок на клумбе под окном. И испытывать вечный холод. Вот и сейчас пальцы рук и ног окоченели, несмотря на то, что я лежу под одеялом.
На часах три ночи, но мне не спится. А утром ведь на работу. Бог мой, я и забыла, что ещё где-то работаю! 
         Как быстро летит время. Ещё толком не рассвело, а уже темнеет. Мы ещё не прочувствовали, что мы есть, а уже пора признаться, что мы были. И в те несколько часов, которые остаются между завтраком и ужином, между утренней  вечерней усталостью, нам надо ещё быть самими собой. Под кнутом уходящего времени, беспощадно ожидающего, когда мы, наконец, сдадимся.
          Через окно я смотрю на ночное небо, усыпанное звёздами, каждая из которых имеет своё название и назначение. Там, в святая святых галактики, кто-то, может быть, тоже смотрит на меня невидящим взором. И, может быть, он определяет меру наших земных любви и одиночества, радости и грусти, счастья и скорби, определяет границу боли и вершит судьбами людей.
          

                ДЕНЬ   ВТОРОЙ.   СТАРИК.

         Умер сосед, одинокий старик. Брошенный собственными детьми, он жил ни на что не жалуясь. Внуки изредка навещали его, чтобы выклянчить то, что у него ещё оставалось. Их не интересовало, как он живёт, чем питается и питается ли вообще. Но когда он умер, тут же закипела работа. Поставили палатку, загремела посуда, молодые парни, засучив рукава, изображали себя главными распорядителями всего действа.
         Я всегда жалела этого старика и не понимала лишь одного. Неужели он дал жизнь своим детям для того, чтобы на старости лет оказаться в забвении? И вряд ли он думал тогда, что последние годы своей жизни проведёт в одиночестве. Смерть старика заставила многих вспомнить о его существовании. И получается, что к покойнику интерес проявляется больше, чем к живому человеку.
          - Отчего он умер? – спросила меня подруга.
          - От одиночества.
          - От одиночества? У него же есть дети, куча внуков.
          - Одиночество не определяется количеством родственников. Можно жить с ними в одной квартире, в одном доме, но быть при этом одиноким.
          - Однако…
          - По большому счёту мы все в этом мире одиноки. И каждый в свою меру. Просто не все это осознают, или делают вид, что не осознают. Если бы старик сейчас встал из могилы, то, наверное, очень удивился тому, сколько человек вспомнили о нём.
           - Твой сарказм, - сказала  подруга, - граничит с философией. Не удивлюсь, если ты и про себя такое скажешь.
           - Не скажу, потому что на мои похороны уж точно никто не придёт.
           - Ты самокритична.
           - Это не так. Просто я реально смотрю на многие вещи и не тешу себя иллюзиями.
           - Какими иллюзиями?
           - А теми, что этим всем людям по барабану моя, твоя или старика смерть.
           - Они пришли выразить соболезнование.
           - Они пришли посмотреть, правильно ли старика положили в могилу и будут при первом удобном случае за углом сплетничать  про тех, кто хоронил старика. И заметь, больше всех будут недовольны те, кто палец об палец не ударил, чтобы помочь в чём-то.
          На кладбище все стояли со скорбным видом (а как же иначе). И когда его одинокое тело (как и в жизни) опустили в могилу, все облегчённо вздохнули. Одни оттого, что одной проблемой стало меньше, другие оттого, что им всё-таки лучше по сравнению с умершим. Они ведь живы. А сочувствовать всегда легче. Особенно если кому-то хуже, чем тебе. Гораздо труднее радоваться чужому счастью. Не всем это дано.
          Была ещё одна категория провожающих, особая. Это родственники покойного. Уже на следующий день после похорон в этой группе начнётся грызня (по-другому это никак назвать нельзя) за наследство. Кому достанется скрипучая кровать, кому слежавшаяся перина, кому старый ламповый телевизор. Победитель в этой битве получит главный приз шоу – квартиру умершего. 
          Как скучно жить, когда всё наперёд знаешь.


                ДЕНЬ   ТРЕТИЙ.   НЕБЛАГОДАРНОСТЬ.

         Соседка по лестничной площадке обиделась на меня за то, что я не дала ей стирального порошка, которого на тот момент у меня самой не было. Теперь каждый раз при встрече она взглядом метает в мою сторону молнии и не отвечает на приветствие. И куда подевалась её вечная заискивающе-блаженная улыбка, когда она, позвонив в мою дверь, просила одолжить ей то соль, то перец, то головку лука, то муки, то ниток. Я никогда не отказывала ей и наивно думала, что проявляю тем самым доброту. Но я убедилась, что и доброта, всякая доброта, имеет свои границы и черту, перейдя которую доброта превращается в блаженность, становясь предметом насмешек. Иногда мне казалось, судя по огоньку в её глазах, что после чего-то выпрошенного у меня, она с мужем вечером на кухне ехидно хихикали над моей простоватостью и самодовольно заключали, что всё взятое у меня в какой-то степени мне не надобно. Будто я не готовлю, не стираю, не штопаю. Если человек живёт один, то это не значит, что ему ничего не нужно. Теперь я поняла. Это принцип жизни – пользоваться чужим. Прав был один мудрец, когда сказал: «Не важно, сколько дал. Важно кому»


                ДЕНЬ    ЧЕТВЁРТЫЙ.  СОСЕДИ.

           Воскресенье. С утра, не переставая, льёт дождь. Сосед с четвёртого этажа на машине слегка ударил в зад «Ладу» соседа с седьмого этажа. Оба, выйдя из машин, сцепились. Сначала в словесной перебранке, затем врукопашную. Многие жители, несмотря на дождь, спустились по такому поводу вниз и с удовольствием смотрели на этот бесплатный спектакль. Чем всё закончилось, я поняла, когда вечером пошла в булочную. Проходя мимо пивной, увидела в ней обоих. Изрядно принявшие на грудь, они сжимали друг друга в дружеских объятиях, и наверняка, клялись в вечной дружбе. Всё, что напоминало о недавней стычке – это выразительный фонарь под глазом одного, да пластырь на шее у другого. Сколько копий было сломано. И ради чего?


                ДЕНЬ  ПЯТЫЙ.  ПОДРУГА.
               
          Пришла подруга (единственный близкий мне человек, не считая, тёти), вся зарёванная. Оказывается её бойфренд уезжает в длительную научную командировку за границу, и она, подруга, теперь боится, что там он себе кого-нибудь найдёт, а её спишет.
          - Ты что, инвентарь, чтобы тебя списывать?
          - Не знаю, - продолжая реветь, проблеяла она.   
          - Ну и пусть. Так, по крайнеё мере, ты узнаешь, насколько он ценит тебя.
          - Я люблю-ю-ю  его-о-о. Я не вынесу разлуки.
          Плач усилился.
          - Брось. Человек способен вынести что угодно. В том числе и разлуку. Это жизнь, понимаешь. Нельзя всё переводить на какие-то условности. И почему ты не должна вынести разлуки? У тебя что, сердечная недостаточность? Или зашкаливающая гипертония? Запомни – разлука не измеряется километрами. Можно быть рядом с любимым человеком, но не ощущать его присутствия. 
          Плач резко прервался, и она испуганно уставилась на меня.
          – Ты это о чём?
          - Тебе никогда не приходило в голову, что просто так ничего в мире не происходит. Запомни: если где-то вырыли ямку, то обязательно в другом месте прибавится земли.
          - Что-то я тебя не понимаю, подруга.
          - Если твой друг уезжает, значит так нужно там наверху.
          И я образно показала рукой наверх.
          Подруга тупо уставилась в потолок.
          - Да не на потолке! – взорвалась я. – А выше него. Ну, что, дошло о чём я?
          - Угу.
          - Что угу? Ты раньше не была такой. Что с тобой? Этот твой френд, он что, тормоз?
          - Почему тормоз?
          - Да потому. Ты как с ним стала общаться, тоже стала тормознутой.   
          - Он едет в Париж, и я хочу быть с ним.
          - Так тебе он нужен или Париж?
          - И он и Париж.
          - Нет, подруга, он тебе вовсе не нужен. Тебе нужна его шея, чтобы на ней въехать в Париж. Причём, со всеми удобствами. И теперь ты боишься, что вместо тебя на эту шею влезет другая фифочка. Я права?
          Она сразу как-то оживилась, стала перед зеркалом поправлять свои волосы. У меня создалось впечатление, что ей стало легче оттого, что я догадалась об её истинных намерениях относительно её бойфренда. Она будто камень сбросила. Только не знаю откуда. То ли с души, то ли с плеч. Наверное, всё-таки с плеч. Они у неё широкие.
           - Знаешь, - проговорила я устало, - я столько лет тебя знаю, а по-настоящему открыла только сейчас.
           - Да брось, - весело проговорила она, - это жизнь. Ты же сама об этом всегда говоришь.
           Я промолчала. Как подруга она хороша. Чуткая, приветливая, добрая, с чувством юмора. Но вот в отношениях с мужчинами это сущая стерва. Она смотрит на мужчин, как на объект охоты. Причём её цель – урвать как можно больше и пожирнее. Я даже специально для неё придумала игру «Охота на убегающего мужчину». Разумеется, убегающего от неё. Дурнушка на внешность она непостижимым образом привлекает к себе толстосумов. Но лишь до той поры, пока они не начинают понимать её истинные намерения. И исчезают.
         - Хм, я одна, но не одинока, - постоянно подчёркивает она.
         Я знаю – это бравада. Она именно одинока. Как и я. Потому что мы лишены семейного счастья. Когда, идя домой, ты знаешь, что там тебя ждёт любимый муж и любимые дети. И что ты ими тоже любима. А если человек живёт один, то он не может быть счастливым. В одиночестве невозможно быть счастливым. И пусть у нас будут сто любимых мужчин, то всё равно они не наши. Потому что они приходят к нам на время, а потом уходят в свои семьи. И если женщина говорит: «Я одна, но не одинока», а мужчина бьёт себя в грудь: «Я волк-одиночка», то, поверьте, это пустой звук. И за этим ничего не стоит. Всё хорошо, когда к месту и в меру.
          И «одинокий волк» хорош, когда он в силе. А когда с него посыплется песок и некому будет подать ему чашку чая, кофе, виски, воды, слуховой аппарат ( нужное подчеркнуть), вот тогда пусть он кичится своим гордым одиночеством и бьёт себя в грудь, а точнее, воет на луну.
          Цинично? Ну, что поделать. Цинизм выставляет напоказ наши слабости и пороки, большие и маленькие. Те, которые люди тщательным образом скрывают друг от друга. Вообще-то, наши поступки это вершина айсберга. И никто не видит скрытую, подводную его часть. И часто наши поступки заслуживают не аплодисментов, а осуждения. Меня столько раз хвалили за то, за что следовало бы ругать. А знаете, почему люди не любят правду? Потому что за ней скрывается тёмная сторона их жизни. И существуют две правды. Одна, которую мы афишируем, и вторая, которую мы скрываем. Двуликий Янус знает своё дело.   



                ДЕНЬ   ШЕСТОЙ.   ТЁТЯ.

         Позвонила тётя Ксения. Она живёт в России. Как странно это звучит. А где же ей ещё жить? Зная характер тёти Ксении, я не могла представить её без России.
         Ей девяносто семь лет, но она в свои годы бодра. А живость её ума просто поражает.
Воспитанная в духе девиц Смольного института, она даже к детям обращалась на «вы».
Своих детей у неё не было и к нам, её внучатым племянникам и племянницам, она всегда проявляла благосклонность. Тётя Ксения помнила революцию и часто рассказывала о тех страшных днях, когда они, совсем маленькие, сидели, прижавшись, друг к другу от страха, ожидая, что к ним вот-вот придут новые хозяева страны. Так и вышло. Однажды в дверь забарабанили. Горничная дрожавшими руками открыла, и в квартиру ввалилась гурьба пьяных матросов, и стала наперебой чего-то требовать. Мать тёти Ксении, заслонив собой детей, решительно вышла вперёд и заявила о недопустимости такого поведения в доме её мужа – инженера и полковника царской армии. Имя отца тёти Ксении было уважаемым всеми; как среди высших офицеров, так и рядовым составом. Тётя Ксения отчётливо запомнила, как из всей пьяной толпы отделился человек в чёрной куртке, должно быть, комиссар, пояснила тётя Ксения, и увёл всю команду. После этого случая к ним в квартиру больше никто не вламывался.
          Брат тёти Ксении, блестящий молодой офицер, запомнился ей по рассказам матери тем, что накануне октябрьского переворота семнадцатого года (именно так тётя Ксения
всегда называла октябрьскую революцию), он вызвал на дуэль своего однополчанина.
Наверное, это была, чуть ли не последняя дуэль империи. Позже этот брат эмигрировал во
Францию, до конца своей жизни оставаясь непримиримым противником Советов.
          Особой гордостью тети Ксении была её переписка с писателем Алексеем Н. Толстым. Одно время граф ухаживал за ней и даже посватался. Но тётя Ксения отклонила его предложение, посчитав, что она не сможет осчастливить графа. Они расстались друзьями и постоянно обменивались письмами. Тетя Ксения хотела даже подарить мне все эти письма, но я отказался, сказав, что их место в музее А. Толстого.
          Тётя Ксения ещё долго говорила по телефону, нисколько не заботясь о счетах, которые ей пришлют. Её тихий голос звучал, как голос из далёкого прошлого. Свидетель крушения империи, она каждый раз напоминала мне о стране, которую мы когда-то потеряли. Заботясь обо всех, кто её окружал, она имела много друзей и хороших знакомых. Но личную жизнь ей так и не удалось, не выйдя замуж ни за кого. В тридцатом году, когда на Украине свирепствовал голод, тетя Ксения взяла на воспитание одного украинского мальчика-сироту. Десятилетний ребёнок весил всего пятнадцать килограммов. Она буквально выходила его и тряслась над ним, как будто он был сделан из стекла и одного неловкого движения было достаточно, чтобы разбить это хрупкое создание. Потихоньку мальчик пришёл в себя, окреп, стал называть свою спасительницу мамой. И это стало высшей наградой для одинокой женщины. Но пришёл сорок первый год и Колю забрали на фронт. Тётя Ксения имела возможность эвакуироваться, но осталась в родном городе и даже записалась в женский батальон гражданской обороны. Она не допускала мысли, что Николенька будет писать домой, а её нет. Письма с фронта приходили регулярно, но в конце сорок второго года почтальон, измождённая женщина с чёрными кругами вокруг глаз, вместо письма дрожавшей рукой протянула тёти Ксении извещение, в котором сообщалось, что её сын Николай пропал без вести. Многие, узнав про её горе, старались утешить тётю Ксению и говорили, что пропал без вести – не значит, что погиб. Раз тело не нашли, то остаётся надежда, что Коля жив и может быть находится в плену.
          Я надеюсь, что все успокаивавшие тётю Ксению сами искренне верили в то, о чём говорили. И я, спустя столько лет, им благодарна за все слова поддержки. Потому что надежда и вера в то, что Коля жив, помогли тёте Ксении продержаться в блокадном
Ленинграде, или Петербурге, как она всегда называла город, в котором родилась.
          И она ждала. Ждёт шестьдесят лет. Ей постоянно кажется, что вот-вот зазвонит телефон, и в трубке раздастся радостный голос: «Мама, я жив!».
          Эти письма с фронта были для меня дороже всей переписки с уважаемыми в обществе людьми. В последние годы я мало виделась с тётей Ксенией, но при наших редких встречах она неизменно доставала откуда-то свой сундучок, раскладывала передо мной фронтовые письма сына, заново – в который раз – перечитывала их и приглашала меня пообщаться через письма с её Николенькой. Она не плакала, когда читала их и даже не вытирала навернувшуюся слезу. Её, полные ясного ума, глаза уже давно выплакали всё, что можно было выплакать и при чтении светились непередаваемой гордостью за своего мальчика, словно он живёт в другом городе и исправно присылает письма, в которых  рассказывает о своих делах.  И это не было причудой пожилого человека. Она прекрасно понимала, что Николенька никогда не вернётся и не обнимет её. Но это была её жизнь. И её одиночество. И та иллюзия, в которую она погружалась на какое-то время, была  единственным способом не потерять себя.





                ДЕНЬ  СЕДЬМОЙ.  РАЗОЧАРОВАНИЕ.

         Я  легкоранимый человек и с трудом отрываюсь от тех, кого любила. Менять привязанности мне несвойственно. Так уж я устроена. И дольше помню пережитое. Но, переболев, разочаровавшись, ухожу. Навсегда. Есть вещи, которые убивают постепенно и это не обязательно связано с каким-то физическим насилием. Существует множество способов уничтожить человека. Одним из таких способов является разочарование. Это как удар ножом в спину. Потому что здесь нет альтернативы. Отсутствие её делает человека беззащитным перед самим собой. Нельзя любить, настраивая себя на возможную измену. Нельзя дружить, предполагая заранее подлость. Нельзя во что-то верить, держа в уме отступничество. Потому что всё, во что я верю, имеет печать гарантированного существования, глубоко сидящего в моём сознании и представляющего часть моего бытия. Можно пережить любую боль, утрату, зная о неизбежности происходящего или злым роком судьбы. Время лечит. Разочаровываясь, я теряю большее. Ибо в тот момент
умирает частица меня самой. Но я не замечаю этого. Просто однажды проснувшись, чувствую, что со мной что-то не то происходит. И не могу понять, что именно. Заумные головы мне объясняют моё состояние неблагоприятной погодой или неурядицами на работе. Но на самом деле мой организм, получив сигнал от мозга, перестаёт меня
слушаться. Не ошибусь, если скажу, что по-настоящему счастлив тот, кто никогда не
разочаровывался. Ни в чём и ни в ком.