Интонации - 4. Возвращение в явь

Интонации

4.Возвращение в явь.

Я сижу за столом и пишу стихи, которые прочитаю ей при встрече. Мучительно вспоминаю эти строфы. Но сбивчивая мелодия и голос Лещенко мешают сосредоточиться, я теряю строки, перечитываю и, наконец, вспоминаю все слова:

разве можно глазам
запретить улыбнуться?
разве стыдно, так нежно любя,
подойти и взглянуть,
и глазами коснуться,
лишь глазами коснуться тебя?

Теперь мешают крики чаек. Окна моей квартиры, расположенной на верхнем этаже, выходят на море. Но так близко к моим окнам чайки никогда не подлетали. Что у них там сегодня случилось?
Я преодолеваю желание открыть окно и прикрикнуть на чаек.
Вспоминаю строки строфы:

пусть расчерчены дни,
и желанья бескрайны,
и живут так недолго мечты.

Чайки замолчали. Я поднимаю глаза на гобелен, изображающий морские скалы и множество чаек. Посередине гобелена вертикальная трещина. Раньше её не было. Надо будет заменить это гобелен.

Смотрю на то, что написал. Каракули, сам не разберу. Руки дрожали, что ли…
Все-равно дописываю:

наши встречи минутны,
наши встречи случайны,
но я жду их,
люблю их,
а ты?

Чайки больше не кричат.

Трещина на гобелене расширяется, и части гобелена расходятся, как театральный занавес.
Оказывается, наши комнаты разделяет дверь. Как я раньше этого не знал?
Я толкаю дверь, и она открывается. Я попадаю в неожиданно большую комнату.
В дальнем конце спиной ко мне кто-то сидит перед овальным зеркалом. Это она!
Я иду к ней, переступая через разбросанные вещи, через большой мужской сапог, колесо от детской коляски и еще через что-то.
В зеркале вижу только себя, потому что спинка кресла высокая. Но она должна меня видеть и сейчас обернется. Я готовлю слова извинения, пытаюсь вспомнить заготовленные стихи, но их я забыл начисто.
Это вертящееся кресло.
Оно поворачивается и в лицо мне смотрит дуло револьвера.

- Ты?
Я узнаю хозяина револьвера. Мы с ним никогда не разговаривали, но виделись.
Тогда, на курсах под Москвой наши группы не общались. Нам всем тогда не рекомендовалось светиться в близлежащих питейных заведениях. В воскресенье большинство уезжало в Москву с персональными "культурными программами".
В запрете ничего не говорилось о расположенном в нескольких километрах пансионате отдыха "матери и ребенка".
В воскресенье там устраивались танцы.
Мамочки, оставляя детишек друг дружке, или в детской комнате за дополнительную плату, устремлялись в танцевальный зал в поисках приключений и потенциального мужа.
Вот там я и видел этого человека. Парень был высок, мускулист, по-моему, такие нравятся женщинам. Иногда он откидывал со лба прядь волос и тогда открывался шрам.
Вот и сейчас он откинул прядь волос со лба. При виде шрама я окончательно убедился, что это он.
Он что-то говорит, я начинаю вникать.
- Ты сорвешь операцию, уходи быстрей.
Ладно, ухожу, не надо тыкать мне в спину дулом револьвера, больно ведь!

- Ну и здоров ты спать! Хорошо, мой ключ подошел к твоему замку.
Это Петани будил меня тычками в спину.
Я сажусь на диване.
Когда засыпаю одетым, всегда крепко сплю.
Пока Петани вешает плащ, прихожу в себя.
Надо же, на это раз сон почти из материала нынешней моей бытности, а не из далекого прошлого.
Смотрю на стену. Никакого гобелена тут никогда не было, но чайки на обоях есть. Откуда были крики чаек? Ну да – это у меня такие звуки выдает дверной замок. Видно, Петани звонил действительно долго.
Прежде, чем Петани заговорил опять, подумалось: чудак, не будешь ведь читать соседке русские стихи!
Я внутренне улыбнулся.
Возвращение в явь завершилось.