Мёртвые с косами или У страха глаза велики

    Было это в то время, когда «деревья были большими». На летних каникулах я и моя сестра, Анжелика, гостили  в деревне у бабушки, в Хакасии.
    Деревня была самая настоящая: с рублеными домами, сельсоветом, с единственным телефоном; клубом, где по вечерам были танцы, и «крутили» кино, и библиотекой, особенно привлекающей мое внимание. Была столовая, где работали две моих тетки. Дядьки все сплошь были  механизаторами. Еще была ферма, где трудились остальные мои родственники: кто дояркой, кто скотником, кто еще кем-то…
    На ферме, как положено, был племенной бык Гурьян, с кольцом в носу и кудрявым лбом, которого боялась вся деревня. И когда он убегал, уж не знаю каким образом, из своего загона, какой-нибудь мальчишка несся со скоростью света на велике и на всю деревню орал, что есть силы: «Гурьян сорвааааал-сяяяяя аааааа!…». Старушки, до этого мирно сидевшие на своих лавочках и щелкавшие семечки, последними зубами, разомлевшие на солнце и уставшие от работ в огороде и по-хозяйству, спешно забегали во дворы, таща за собой ничего не понимающих внуков, и наблюдали в щелку забора, если он был надежным, а если -  символическим, то из окон домов, что будет дальше, потому что только крепкие стены могли спасти от «стихии». Однажды я его видела: это кентавр какой-то, доложу я вам. Казалось, из ноздрей пар валит! А когда он бил копытом, то не было никаких сомнений, что из-под земли черти повылазят, моля о пощаде.  Укротить его могла только одна женщина – доярка Тоня, невысокая и хрупкая, с тихим голосом. Тоня выкормила Гурьяна из бутылки, дала ему такое звучное имя и ее он, видимо, считал своей матерью или уж не знаю кем, но как только слышал ее голос, моментально успокаивался и шел, как послушный теленок за ведром с пойлом…
    Хозяйство моей бабушки было большим или даже большущим! Рубленый дом с русской печкой в полкухни и разные подсобные  хозяйственные  постройки: сеновал, дровяник, стайки, загоны, хлева, где содержались, коровы, лошади, свиньи, кролики, овцы, козы, бесчисленное количество кур, уток и гусей. Посередине двора стоял колодец. Воду из него использовали только для того, чтобы поить скотину, поливать огроменный огород соток на сорок, и топить целых две бани. Питьевую воду привозила специальная машина.
Раньше дом моей бабушки находился на самом краю деревни, почти возле деревенского кладбища. Но потом деревня разрослась, и это уже не стало «краем».
    У бабушки Дуни, матери моего отца, было одиннадцать детей, которых делили на «довоенных» и «послевоенных». А внуков было раза в два-три больше. Куча народу! Поэтому всех я даже по именам не перечислю, как бы ни старалась вспомнить.  В деревне мы с сестрой бывали крайне редко, из-за сложных взаимоотношений моей мамы и родственников отца, а также большого географического расстояния между нами. Чаще всего – это было тогда, когда нас совсем некуда было девать. Я там была всего три-четыре  раза, а моя сестра и того меньше. Не со всеми своими двоюродными и троюродными братьями-сестрами я была лично знакома, многих знаю только по фотографиям.
    Братья-мальчишки целыми днями гоняли на велосипедах, рыбачили и ходили по лесу, в поисках грибов. А мы, девчонки, играли в свои «городские» игры, поскольку все из нас были «городскими». Мне было в то время одиннадцать лет, моей сестре Анжеле – тринадцать, двоюродным сестрам: Лиле – четырнадцать, Аленке – двенадцать и самой маленькой – Ладке, всего пять.
    Мы, дни напролет, ходили по деревне, в поисках развлечений. Только голод, ближе к обеду, гнал нас домой. С «писком за ушами» лопали мы тушеную картошку с мясом и грибами, которые накануне набрали мальчишки, приготовленную в русской печке. Это незамысловатое блюдо не надоедало нам каждый день, потому что таяло во рту! Хлеб был домашний, очень вкусный, его пекла баба Дуня. Проглотив картошку и выпив по стакану коровьего молока (все, кроме Анжелы – она была «марная», как ее называли из-за изящной фигуры и копании в еде, и категорически не пила настоящего коровьего молока, предпочитая порошковые заменители из магазина), мы отправлялись по своим, девчоночьим делам.
    Ассортимент деревенских развлечений был небольшим: купание в пруду, рыбалка с мальчишками, точнее они рыбачили, а мы смотрели на улов, прыганье в «классики», делание соломенных кукол для Ладки, разговоры и чтение книг, лежа на душистом сеновале, щелканье сушеных семечек, сидя на лавочке, около дома, а когда очень жарко – в одной из бань, посещение бесчисленного количества родственников, собирание земляники на полянке за огородами и вечером - кино. Работать нас почти не заставляли. Уж и не знаю почему. Хотя работать в огороде, например, мы были приучены другой нашей бабушкой - Валей. Или сгребать и переворачивать сено, тоже неплохо умели.
    Однажды, исчерпав все возможные развлечения, мы решили посетить местную достопримечательность – деревенское кладбище.
Попасть на кладбище можно было двумя путями. Первый – официальный и наиболее длинный: метров пятьсот-шестьсот по асфальтированной дороге, потом пройти через поле в гору еще метров сто, и вот они - ворота кладбища.
Второй путь на кладбище был почти «домашним», что называется «огородами»: нужно было пройти по бабушкиному огромному огороду, выйти на объездную  дорогу, которая проходила с задней стороны огородов и кладбища, и скрывалась в небольшом смешанном леске.  Проходишь каких-нибудь сто метров, пробираешься через лаз в кладбищенской ограде  (кому он был там нужен?) и ты на месте.
    Почему нас так привлекало кладбище? Да потому, что там было, как минимум, интересно,  таинственно, что ли... Там покоились наши многочисленные родственники, там была могила деда Пети, моего дедушки по отцу. И вообще, хотелось, побродив среди могил, получить значительную дозу адреналина на фоне «кладбищенских» историй, рассказанных сестрами – «проверить себя», так сказать. Кроме того, в старой части кладбища росла потрясающих размеров костяника, сибирская ягода.
    Мы выбрали длинный путь. Торопиться было некуда, даже наоборот, нужно было куда-то девать наше каникулярное время, которого казалось очень много тогда… Шли, по обочинам дороги собирали полевые цветы, на могилу деду, и рассказывали жуткие истории, от которых у меня шел холодок по спине, не смотря на зной. Лилька и Аленка, гораздо чаще бывали в гостях у бабушки, поэтому чувствовали себя, как дома, и не только в доме бабушки, но и во всей деревне. Поэтому уверенно вели нас к кладбищу. Я относилась к числу младших, соответственно решений не принимала, а следовала за старшими, собственно я была не одинока: пятилетнюю Ладку даже не спрашивали, ее просто таскали всюду за собой, если не удавалось быстро «смыться» с самого утра, пока она спала. Потому что она быстро уставала, ныла и канючила.
    Больше всех страшные истории знала Лиля, они соревновались в этом с Анжелой, а остальные слушали и тихо боялись…
Деревенское кладбище было совсем не страшным, наоборот, каким-то уютным даже, в сравнении с огромными и какими-то зловещими кладбищами городскими. Оно было огорожено добротным забором высотой больше метра, чего не было на кладбищах городских. И условно поделено как бы на две части: старое, слева, где остались, уже вросшие в землю, деревянные кресты, захоронений теперь уже - позапрошлого века, и едва различимые холмики, которые больше походили на неровности рельефа, чем на могилы, и новое, справа – где хоронили всех вновь умерших. Причем, хоронили в строго установленном и заранее «забронированном», еще задолго до смерти, заботливыми родственниками, месте. Каждый норовил оставить себе местечко, возле уже когда-то умершего родственника, да так, чтобы потом и мужу/жене, и сестрам/братьям хватило места, а может и детям… Поэтому от одной группы могил, до другой было довольно много места. Кладбище было «семейным», вот там - Ивановы, вот в том углу – Семенихины, а там – Кочетовы… Поэтому подойдя, к одному из уголков можно было проследить историю ухода из жизни целой фамилии.  Отдельной группой  стояли могилы «одиночек», которых было довольно много: вдовы, оставшиеся после войны или старые девы, так и не вышедшие замуж и приезжие: учителя, врачи, попавшие в деревню по распределению или приехавшие в поисках романтики, и умершие, так и не обзаведясь семьями, и не успев отработать свой положенный срок, для подтверждения диплома, было и такое. Тот уголок кладбища был сиротливым,  брошенным и заросшим, ухаживать за могилами было некому…
    Настоящими хозяевами кладбища были сурки. Они копали глубокие и не очень норы и сновали по кладбищу туда-сюда. О них всегда заранее предупреждали, неместных посетителей кладбища, чтобы не дай Бог, человек не умер от разрыва сердца, когда наглый зверек, вдруг неожиданно вылезет из могилы… Но как бы ты не был готов, их внезапное появление все же пугало. У меня несколько раз перехватывало дыхание от таких неожиданных встреч.
    Старая часть кладбища была уже изрядно заросшей, и там, среди высокой и сочной травы пряталось то, что привлекло нас в тот день на кладбище: крупная и очень вкусная костяника. Странно, но росла она только там. Во всяком случае, с ягодами спелыми и сладкими. Уже за забором кладбища были только веточки с листиками и никакого намека на ягоды.
    Под Лилькины рассказы мы добрались до кладбища, открыли калитку, вошли. Пошли на могилу к деду, положили свежие цветы, выбросили засохшие, вспомнили каким он был... Потом поочередно с искренним благоговением обошли могилы всех покоящихся здесь родственников, включая нашу двоюродную сестренку… На ее могиле стоял маленький металлический памятник, выкрашенный голубой краской, на нем белой краской были написаны, как и положено, две даты: дата рождения и дата смерти, они были одинаковыми. Мне запомнилось, что на ее малюсенькой могилке росла лесная земляничка, с красными ягодками…
    Выполнив свой долг, мы пошли к своей цели – костянике, в левую часть кладбища,  в его дальний угол. Сколько тут было ягоды! Мы ели, потихоньку переговариваясь между собой… Трещали кузнечики, печально пела какая-то птичка…
    И вдруг!
    Теперь уже трудно сказать, кто первый заметил и завизжал (допускаю, что это была я) мужика с окладистой бородой, в исподнем, наибелейшем белье и с косой в руках… Но, с криками: «Покойник!», мы кинулись бежать в правую часть кладбища, перескакивая через могилы и  оглушая визгом сурков, которые отродясь такого не слыхали и не видали.
    Я не помню, как вслед за старшими сестрами, перемахнула через забор, который был почти в мой рост. Уже потом я обнаружила, что мое платье порвано. Мы вбежали в лес и только тогда, запыхавшиеся, с сердцами, готовыми выпрыгнуть из наших тел, смогли остановиться.  В лесу было прохладно и спокойно. Пели птицы…, а со стороны кладбища кто-то душераздирающе орал! Мы все молчали, но крик продолжался! Огляделись и не досчитались Ладки! Оставить младшую сестру на растерзание «покойника» мы не могли, поэтому решили вернуться. Когда мы подошли к забору кладбища, то не смогли сдержать смеха! Наша Ладка висела на заборе, прицепленная на платье, отчаянно размахивая руками и ногами, она орала, как недорезанный поросенок! Снять ее было непросто. Обратно перелезть через забор не представлялось возможным. И как только мы через него перепрыгнули, когда убегали? Пришлось разделиться надвое и зайти в ограду кладбища, чтобы снимать ее с двух сторон. Лилька с Анжелкой отцепляли платье, а мы с Аленкой ловили орущую Ладку с другой стороны.
    «Покойником» оказался крестьянин, который с раннего утра косил в старой части кладбища высоченную траву, потом, видимо, прилег, подремал, отдохнул, встал, да и принялся косить дальше…
    Прошло уже более пятнадцати лет с того дня, но я до сих пор помню Ладку, висящую на заборе и того человека, который молча, невозмутимым взглядом проводил нас и снова замахал косой, чтобы не тратить драгоценное время, потому что в деревне один день – целый год кормит.
30.05.2010 г.