ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I
Вы мне не поверите, но такое случается на белом свете. Я вам расскажу историю о любви, точнее говоря, это не одна история, а несколько историй, которые тесно сплелись между собой в единый клубок.
Началась вся эта история уже после того, как во всем мире отпраздновали Миллениум. По моему мнению, наступивший век – это век чудес. Но самое загадочное и исцеляющее чудо среди всех чудес на свете – это любовь. На протяжении всех веков философы и писатели говорили о любви и давали понятию любовь самые разные определения, но каждый говорил о любви по-своему. Любовь – понятие многогранное, но в своей первородности – это словно зов крови в тишине мерцающей ночи, ее протяжный глухой стон наслаждения, тихий возглас неподдельного счастья долгожданного проникновения в тайну. Это бешено пульсирующий ритм блуждающего эха между двух берегов прикосновения, между «да» и «нет», между «нет» и «да», между небом и землей, солнцем и луной, между светом и тьмой. Это вдохновенная музыка двух учащенно бьющихся в унисон сердец, это грусть расставания и радость долгожданной встречи. Это неотрывно преследующая тень прожитых вместе лет, это вера в духовное возрождение, это мучительное воскрешение из пепла былых обид и надежда на возвращение слова «Здравствуй!», вместо «Прощай!».
«Вера, Надежда, Любовь» - три старинных русских имени, образующие три вершины в замкнутом пространстве треугольника с названием магия искусства и в середине этого магического треугольника, - в точке, куда сходятся три луча с трёх углов, как с трёх концов земного шара, высвечивается огонёк пламени, по ночам превращающийся в яркую и негасимую звезду – с именем Память.
Память – это всепобеждающий луч из далекого прошлого прошедших веков. Это слезы отчаянья и благодарности достойных сынов и дочерей, превращающиеся летом в проливной дождь, осенью – в опадающую с деревьев листву, зимой – в хлопья падающего белого пушистого снега, а весной – в расцветающую красоту чувств с названием «Жизнь».
Верить, надеяться, любить и помнить.
II
Ее звали Катрин – Катрин Муллен. Она приехала в Казахстан по приглашению международной организации, которая развернула здесь свою деятельность, в рамках оказания помощи и поддержки развивающимся странам. Ей предложили работу в Казахстане, вкладывая в ее смысл идею миссионерства, несущего в себе дух знаний и европейской просвещенности. По образованию она была психологом и по общему мнению знакомых, коллег и друзей была психологом, что называется, от Бога. По национальности француженка, коренная парижанка, она была от природы наделена восхитительной внешностью, той редкостной, пленительно-притягивающей, лучезарной красотой дневного света светло-карих глаз с изогнуто-длинными ресницами в обрамлении густых светло-русых волос, на чуть узковатом, фотогеничном лице. Ее правильные черты лица, красивый изгиб бровей, сочные, манящие к поцелую губы в сочетании с великолепно сложенной, точеной фигуркой вызывали у проходящих мимо неё мужчин восхищённые взгляды, в которых таился вполне определённый смысл.
Детство Катрин протекало бурлящей, хрустально-прозрачной, полноводной рекой среди аккуратно выстриженных янтарных рядов плантаций виноградников на ферме у родного дяди, который доводился старшим братом её матери. По утрам оно раскрашивалось переливающимися бликами солнечных зайчиков, отраженных в зеркальной спелости душисто-пахнущих гроздьев винограда. Вечерами оно освещалось кострами молодежных посиделок под ласкающие звуки гитары и старинные баллады полузабытых шансонье. Она не любила куклы и этой тряпично-мяукающей возне в обществе маленьких, шушукающихся барышень предпочитала игры в разбойников или, на худой конец, в прятки, в компании неугомонных соседских мальчишек. Те охотно принимали её за свою. Они бегали на заливные луга нескошенного клевера за порхающими, безмозглыми мотыльками, жужжащими стрекозами и прыгающими кузнечиками. Она любила подолгу сидеть у пруда, представляя себя не то волшебной речной русалкой, не то морским Нептуном с грозным трезубцем в руке. Детство, быть может, - самая счастливая пора в жизни человека. Оно проскальзывает сквозь хрупкие пальцы песком времени. Стремительные секунды детства превращаются в минуты, минуты растворяются в часах, часы ускользают в бесконечность. Сейчас уже, по прошествии стольких лет, Катрин с трудом смогла бы вспомнить те или иные эпизоды своего детства. Но среди всех, всплывающих в ее памяти воспоминаний того далекого периода своей жизни, они запомнила себя именно такой: резвящейся среди простоватых, веселых сборщиков винограда, эдаким маленьким смышлёным зверёнышем, маленькой хитрой бестией, вызывавшей своими проделками и проказами возгласы притворного недовольства взрослых, заливаясь при этом безудержным, заразительным, звонким смехом шаловливой непоседы.
Оно улетело, это детство, легким воздушным змеем радостной свободы, скользя и поднимаясь по воздушным потокам все выше и выше к невесомым облакам, в неведомое никому никуда, откуда оно к нам больше никогда не вернется.
Затем наступил черед серебряной юности, когда в угловатом подростке стали просыпаться и понемногу вырисовываться нежные, девичьи линии и очертания бутоново-розовой сочности и сентиментальной мечтательности. Память об этих прошедших днях застыла теперь в цветных групповых фотоснимках смеющихся и озорных лиц одноклассников. Растаявшие школьные годы с аттестатом отличия и затем учеба в Сорбонне. Увлечение английским, русским, итальянским. Лихие студенческие пирушки за полночь, первый бокал вина, дым коромыслом и мечты, мечты, мечты – бескорыстные, прекрасные, очаровательные бродяги.
А потом был Жан! И первая встреча с ним, и первое свидание. И первое смутное объяснение у одной из станций метро. И первая ссора – молчаливая размолвка, вызванная непониманием. И первые поцелуи под шелест вечера. Сумасшедшая любовно-опьяняющая юность лет.
Все было по первому случаю! Набело! На чистовик! Без оглядки на задние мысли, на крепкий задний ум, на весь окружающий их тогда мир. Эта порывистая, безоглядная пора ранней молодости. И свадьба! Ах, какая это была свадьба! Белая, точнее, белоснежная, в аромате весенней сирени, море разноцветных роз, торжественных гвоздик и прочих, прочих … Под брызги разлитого шампанского, под ритмы зажигательных аккордов, всеми обласканная и обвенчанная в огромной центральной ратуше, под куполами нетускнеющего золотистого счастья. А после отзвучавшего марша – годы замужества. Пронзительным свистком уходящего экспресса, пролетевшие незаметно в потускневшем калейдоскопе привычной обыденности, и затем тихо осевшие, в затерянной гавани непрощенных ошибок. И потом в одно хмурое утро головная боль ненавистного дня.
Она помнила этот день, тот самый, памятный день, когда они расставались с Жаном. Это был мучительный разрыв для них обоих и, в особенности, для нее.
Это явилось словно затмением, опустошением, бедой. Все казалось таким нереальным, неправдоподобным, выдуманным, невозможным. Казалось, все померкло, все исчезло, рассыпалось, разлетелось вдребезги на мелкие осколки, и теперь она стоит одна в полном одиночестве посреди сожженной Вселенной. Тогда в те моменты ее жизни она была уверена, что ненавидит всё и всех. Ненавидит мужчин, ненавидит женщин, ненавидит Париж, ненавидит себя, ненавидит жизнь. Она инстинктивно искала выход, спасение, пытаясь разорвать холодное кольцо предательства, лицемерия и лжи. Она знала, чувствовала, что если останется в том же самом мире и дальше, эта унылая тень разочарования, зацепившая ее сердце, потянет ее за собой в пропасть промозглого отчаянья. Все было так просто и сложно одновременно. Жизнь вращалась как огромное колесо обозрения. Полгода пустой и бесцельной жизни в Париже после, отравленные ядом алкогольного кошмара и внезапной депрессии, когда она лежала, свернувшись калачиком, на полумягкой софе в тихой отрешённости, овеянная жалостью сострадания к самой себе и к своей разбитой, как ей тогда казалось, жизни, наконец-то, прервались. Она сумела перебороть себя, взять себя в руки, стряхнуть с себя это оцепенение, этот постоянно маячивший перед ней призрак наваждения, приглушить боль потери своей первой любви, растворившуюся теперь лишь в коротких снах воспоминаний. В ее сложной женской душе очнулся и пришел в неистовое движение бодрствовавший до этого тайно заключенным узником дух отчаянного романтика, искательницы приключений, первооткрывательницы неизведанного ей еще доселе мира.
Ее первая встреча с Алма-Атой случилась в самом конце августа, увядающего месяца лета, когда зелёные улицы города яблок постепенно начинают болезненно желтеть, и листья, сморщиваясь, наполняют город задумчивыми мыслями по-детски наивного преходящего мира.
Она, обладающая тонким и безошибочным обонянием, как-то сразу ощутила и вдохнула в себя едва уловимый яблочно-арбузный аромат этого контрастного города, его гранитно-мраморную прохладу архитектурного великолепия спальных районов.
Ее зрительному восприятию польстила неповторимая утонченность стильно застроенных, добродушно-широких, длинных улиц центра города, украшенных многочисленными магазинчиками, маленькими кафе, неоновыми вывесками модных ресторанов, офисов и различных организаций. Кленовые аллеи отдаленных проспектов, небольшие уютные и ухоженные парки, увенчанные кронами неохватных дубов, белоснежные вершины гор, неразрывной сказочной лентой опоясавшие этот удивительный город смешанных культур Евразии, – все эти навалившиеся впечатления беглого знакомства первых дней озадачили ее, избалованную представительницу Старого Света…
На первое время она остановилась в роскошном пятизвездочном отеле с красивым названием «Рахат-Палас», который был построен в самом центре города, неподалеку от главного проспекта. Руководство международной организации помогло, тем временем, подыскать Катрин в долгосрочное проживание на условиях аренды уютный двухэтажный коттедж, который принадлежал одной зажиточной семье, состоявшей, в недалеком прошлом, из трех человек. Этот мило устроенный изнутри коттедж, который все называли голубым за его голубую крышу из металлочерепицы и за голубой фон его фасада, был расположен в одном из пригородов Алма-Аты, недалеко от урочища Медео. Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как дом сдавался в аренду, И все это длительное время, пока он пустовал, за ним присматривала и поддерживала в нем порядок пожилая женщина по имени Соня.
Тетя Соня, как все ее называли в округе, служила при бывших хозяевах домработницей. У нее было простоватое лицо крестьянки, серые глаза и в волосах ее, тщательно закрашенных в каштановый цвет, местами пробивалась седина. По природе своей она была женщиной аккуратной, чистоплотной, спокойной и очень набожной. Будучи человеком одиноким, тетя Соня за то время, которое провела в этом доме, успела полюбить эту семью, была к ним очень привязана, и теперь, после произошедшей трагедии в этой семье, испытывала сострадание к отцу и сыну. Она жалела их и каждый воскресный день, когда посещала церковь, ставила поминальную свечу за упокой души погибшей хозяйки дома. Весь этот дом стал для нее словно родным, как бы частицей ее самой и сейчас, спустя несколько месяцев после печальных событий, произошедших в этой семье, тетя Соня испытывала вполне объяснимую тревогу в ожидании заселения новых постояльцев, боясь при этом не понравиться им и потерять уже ставшую привычной работу.
III
В первых числах сентября погожим ранним утром в дверях «голубого коттеджа» раздался короткий звонок. После некоторой паузы раздался еще один звонок, но уже более настойчивый. Тетя Соня, до этого легонько дремавшая, тревожно встрепенулась, правой рукой спросонья протирая на ходу глаза, не спеша направилась к двери. Взглянув в дверной глазок, в оптически уменьшенном отдалении она увидела скромно стоявшую миловидную блондинку, в узких тёмно-серых джинсах и белом батнике. На крыльце рядом с ней по бокам стояли два объёмных, увесистых чемодана. С эффектной стрижкой каре, с умело подобранным сдержанным макияжем на загорелом лице, она выглядела импозантной.
Тетя Соня отворила дверь, и несколько мгновений обе женщины изучающе смотрели друг на друга. Первой поздоровалась незнакомка, произнеся при этом слово «здравствуйте» с легким иностранным акцентом.
- Я новая квартирантка. Меня зовут Катрин, - чуть промолчав, она добавила, - Катрин Муллен. Я приехала из Франции. Вас должны были предупредить на счёт меня.
- Да, да, конечно. Да вы проходите в дом. Не стойте в дверях, - тетя Соня отступила вглубь прихожей, жестом приглашая Катрин войти.
Катрин проворно занесла в просторную прихожую оба чемодана, с любопытством новосела оглядываясь вокруг и рассматривая внутреннее убранство дома, в котором ей теперь предстояло жить.
- Мне звонили неделю назад из офиса какой-то международной организации. Затем Тимур Сабирович приезжал и показывал дом какому-то мужчине, - Соня, продолжая разговор с иностранкой, посмотрела на нее проницательным взглядом, при этом совершенно бессознательно немного сощурив глаза, повинуясь своей старой привычке. – Так, значит, вы и будете здесь жить? Да вы совсем молоденькая, и имя у вас звучное – Катрин. Катя, значит, по-нашему. Я могу вас так называть? Вы не обидитесь?
- Да нет, что вы, нисколько не обижусь. Меня и в Париже все друзья звали почти так же, только во Франции это звучит – Кати, - ответив на вопрос, Катрин улыбнулась, сняв тем самым напряжение первоначального момента встречи.
- Мне всё-таки привычней звать вас Катя, а меня зовут тетя Соня. Вот мы и познакомились. А раз такое дело – оставляйте свои чемоданы пока в прихожей и идёмте за мной на кухню. Я буду вас чаем поить. Чай у меня настоящий. Из душистой мяты.
Катрин послушно прошла вслед за тётей Соней и присела на одну из табуреток. Соня проворно накрыла стол, и через несколько минут электрический чайник уже закипел. Попивая чай, обе женщины испытывали друг к другу явное нескрываемое любопытство. Первой нарушила молчание тётя Соня.
- Вы хорошо говорите по-русски, Катя, правда, с небольшим акцентом. Откуда вы так хорошо знаете русский язык?
- Я не думаю, что знаю русский язык в совершенстве. Просто я училась в Сорбонне. И у нас были предметы, которые можно было изучать дополнительно по собственному желанию. Среди них был и русский. Я с детства любила читать книги, и мне всегда хотелось прочитать «Крейцерову сонату» Льва Толстого в подлиннике. С этого всё началось. И потом, учителя в университете очень хорошие, так что было бы только желание и возможности. А того и другого мне хватало, - Катрин допила чашку чая и чуть задумалась.
- Вы замужем? – спросила тётя Соня.
- Была замужем, но мы развелись, хоть и любили друг друга. Хотя, может, просто я любила, а он был только влюблен. Или, как говорят у русских, - судьба. Он изменял мне, а я не могла простить. Зеркало треснуло, и не склеить. Можно я закурю? – Катрин потянулась в карман джинсов и, достав оттуда пачку дорогих женских сигарет, положила их на стол перед собой.
- Курите. Курите, я не против. Вот вы сейчас сказали простую фразу: «Зеркало треснуло», а я подумала в этот момент о странном совпадении.
- О каком совпадении вы говорите? – спросила Катрин.
- Понимаете, Катя, в этом доме однажды треснуло зеркало. Это случилось как раз перед самой гибелью Марины, бывшей хозяйки дома. Царствие ей Небесное, прекрасной души была женщина, - тётя Соня, тяжело вздохнув, перекрестилась три раза и продолжила. – Здесь раньше одна семья жила, и этот дом принадлежит им. Главу семьи зовут Тимуром, а вот жена его, эта самая Марина и есть, и еще сын вместе с ними жил. Он художник – из начинающих. Я то в этих художествах не разбираюсь, но все говорят, что он талантлив. Я вам скажу, Катя, так: симпатичная была пара. А уж Марина какая была! Ну просто красавица! Загляденье была, а не женщина. Я вам Катя завтра покажу их семейную фотографию, и вы сами посмотрите. Они долгое время душа в душу жили и только в последний год ссориться стали. Тимур Сабирович занимается каким-то солидным бизнесом, а вот Марина была домохозяйкой. Он запрещал ей работать, скорее всего, ревновал, а ведь она была очень способной женщиной, с высшим образованием. А вот их сына Жаном зовут. У Марины была любовь ко всему французскому. Вот она сына и назвала французским именем.
- А как она погибла?
- Она разбилась на машине о скалы. Провалилась в пропасть на одной из дорог горного серпантина. Только вот тело ее не нашли. Странно, не правда ли? Потом было длительное следствие. Место, где она разбилась, несколько раз осматривали, и пришли к выводу, что она все-таки покончила жизнь самоубийством. Тимур ходил в церковь молиться в надежде, что Марина жива. Марина ведь в Бога верила, она же из москвичек, в церковь ходила не так часто, как я, но все же бывала время от времени. А потом, после всего, что произошло, Тимур Сабирович и Жан съехали из этого дома. Не захотели дальше здесь жить. Сейчас они живут врозь – один в одном районе города, другой - в другом, лишь изредка общаясь между собой. Мебель они почти что всю оставили в доме, и холодильник, и даже телевизор оставили. Так, что Катя теперь в вашем распоряжении полностью меблированный дом.
- А вы, тётя Соня, кем приходились этой семье?
- Я у них домработницей работала, - ответила тётя Соня и, повернувшись, взглянула на часы. – Заболтались мы с вами, Катя, а я ведь вам ещё дом не показала. Идите за мной.
IV
Это было комфортное жилище. Нельзя сказать, что бы оно было каким-то особенным, сверхоригинальным, нет, оно было достаточно простым, незатейливым, но во всей этой простоте и была заключена какая-то соль. Его словно можно было бы сравнить с живым организмом, точно оно дышало, обладало памятью тех самых уже прошедших дней жизни своих хозяев. Весь дом состоял из трех комнат и раскинувшейся над вторым этажом мансардой. На первом этаже, слева от прихожей, располагалась гостиная, оклеенная шелковыми обоями с изображением восточных орнаментов. Мебели было немного: шикарный диван, обтянутый дорогой кожей, два кресла из того же комплекта, полированный письменный стол и четыре стула. В углу, возле окна на подставке с колесиками возвышался телевизор. Напротив гостиной, справа от прихожей, была кухня, а далее по коридору находились ванная и туалет. На второй этаж вела деревянная винтовая лестница, покрытая слоем прозрачного, блестящего лака. Там располагались две большие комнаты. Одна из них была спальней, а вторая представляла собой рабочий кабинет.
На мансарду вела зигзагообразная лестница в два пролёта, и вся мансарда в своё время была переделана под художественную мастерскую. Входная дверь мансарды была закрыта, и ключи от двери находились в доме тёти Сони. Закончив свой краткий экскурс по дому, обе женщины спустились вниз.Ну вот, дом я вам показала, так что у меня к вам только один вопрос. Раньше я здесь работала домработницей, и если я вам буду нужна, то останусь, а если нет – то мне придется искать новую работу. Ключи от мансарды я вам занесу завтра, - тётя Соня провела рукой по своим волосам и, произнеся последние слова, обернулась и посмотрела Катрин прямо в глаза.
-Я как раз хотела сказать вам, что мне нравится, когда мне кто-нибудь помогает по хозяйству. И потом, я просто не выношу одиночества, - сказала Катрин.
Тётя Соня улыбнулась и сказала:
- А вы проходите на кухню Катрин, я как раз собираюсь готовить обед. Наверняка вы никогда не пробовали узбекский плов.
Обе женщины прошли на кухню, и Катрин стала внимательно разглядывать кухонное хозяйство.
Через некоторое время, приготовленное блюдо уже приятно дымилось на столе. Стрелки на часах показывали послеобеденное время, когда женщины покончили с трапезой, и тётя Соня предложила Катрин полюбоваться совершенно потрясающим видом на горы, который открывался с невысокого холма, расположенного недалеко от дома. Катрин, недолго думая, тут же согласилась с этим предложением.
Когда они вышли из дома, солнце светило ярко, заливая всю округу своим ласковым светом. Тётя Соня, указав Катрин направление, в котором им предстояло идти, тронулась с места, и обе тихонько двинулись вдоль асфальтовой дорожки туда, где чуть поодаль виднелся лесок в низине, а за ним возвышенность в виде небольшого холма. Пока они шли, тётя Соня принялась рассказывать о своей прошлой жизни:
- Я родилась в Самарканде в июне 1945 года, уже после Дня Победы. Тогда ещё был единый Советский Союз. Огромная страна. Это сейчас все республики разъединились, а тогда такое и в голову никому не могло прийти. Самарканд – старинный город. Это в Узбекистане. Соседняя с нами республика. У матери моей был роман с одним залетным лейтенантом. Он обещал на ней жениться, а потом обманул, бросил её и уехал служить в другие края. Так что мать меня одна воспитывала. А потом что же, росла себе, девчонка как девчонка. Тогда время было такое – послевоенное. Всем было тяжело. И голодали люди, и недосыпали, но все равно, всем радостно было, что война закончилась. Закончила я школу. Выучилась на медсестру, и пошла работать в больницу. Была не царевной и не лягушкой. Так себе – обычная девка. Глупая была, правда что. Молодая, глупая, один ветер в голове свистел. Другие в институты рвались, а я всё любовь свою мечтала встретить. Ну, вот и встретила однажды. В больнице он у нас лежал. Веселый был, сукин сын. Мне тогда только семнадцать стукнуло. Он мне в сердце запал тем, что умел меня развеселить. В общем, как тогда говорилось, втюрилась я в него, ну это значит влюбилась. Однако близко к себе не подпускала, помнила мамашин опыт. Так он за мной целый год ухаживал. А я, то ли от любви, то ли ещё от чего, расцветать стала как цветок. Он был старше меня на шесть лет. Короче говоря, любовь у нас приключилась не на шутку. Помню, мы с ним всё на танцы бегали. Весело было тогда, одним словом – молодость. А потом мы поженились. Жили хорошо, не хуже других. Потом мужа моего один друг сюда переманил. Рассказывал, как здесь красиво, замечательно, вот мы и рванули сюда. Сын у нас вскоре родился. А когда он уже подрос, то неожиданно погиб в результате несчастного случая. Ударился на велосипеде об машину, вылетел из седла и головой об асфальт. А после этого, через несколько лет, погиб муж в аварии. Как говорится, пришла беда – отворяй ворота. И осталась я одна. Вот такая история. Ну, да мы почти уж пришли.
Они уже спустились в низину по извилистой тропинке и стали подниматься на вершину холма. Через полчаса они уже были на самом верху, и перед ними раскрылась во всей своей красе живописная панорама окаймляющих округу величественных гор. Создавалось иллюзорное впечатление, словно цепочка гор находилась как нельзя близко, казалось, протяни руку и ты дотронешься до их вершин. Крапинки мрамора словно бы рассеивающим фонтаном отражали косые лучи солнца, и эти лучи, разбредаясь в разные стороны и, в свою очередь, отражаясь от последующих вершин, золотили возвышающиеся веером вершины особым блеском летающих бусинок искрящегося свечения.
Лёгкая синеватая затуманенность обнаженных гор причудливым образом переплеталась с изгибами ослепительно белого фона снегов. Местами просматривающаяся обледенелость самых высоких вершин отдаления лишь подчеркивала суровую капризность непогоды, которая могла разбушеваться в этих горах в любой момент. Ощущение свидания, встречи с неким божеством, с самой Матерью-Природой, ощущение, что ты словно протянул руку для ответного рукопожатия и можешь прочувствовать биение ее сердца, не покидало Катрин. Так она и простояла, не шелохнувшись, словно зачарованная музыкой величия красоты, заколдованная этой тишиной, где, казалось, слышен был бы взмах крыльев гордой, высоко парящей в небесах птицы.
Ближе к вечеру они возвратились домой. У калитки дома Соня передала Катрин ключи от дома и, попрощавшись, ушла к себе. Катрин зашла в дом и, пройдя в гостиную, опустилась в одно из кресел. Она достала сигарету из пачки, затем из правого кармана джинсов вынула зажигалку и, закурила, выпуская изо рта колечки сизого, клубящегося дыма. То обстоятельство, что сына этой трагически погибшей Марины зовут Жаном, как и ее бывшего мужа, неожиданно заинтриговало ее. Заноза жгучего женского любопытства своим острием медленно вонзалась в ее израненное, истосковавшееся сердце.
Она погрузилась в свои воспоминания и не заметила, как просидела в кресле около часа. Затем, протяжно вздохнув, расправила плечи, рывком поднялась из кресла, прошла в прихожую и, подхватив одиноко стоявшие в углу чемоданы, поднялась наверх. Пройдя в спальню и уложив чемоданы поверх широкой деревянной кровати, Катрин принялась их распаковывать. В углу комнаты располагался трехстворчатый платяной шкаф с пластмассовыми плечиками для вещей. Через какое-то время, закончив укладывать, раскладывать и развешивать свои вещи, Катрин взглянула на часы. Было уже десять часов вечера. Завтра ей предстояло встретиться с руководителем Международной организации, поэтому Катрин решила принять ванну, привести себя в порядок и пораньше лечь спать.
V
Тимур Сабирович открыл ящик стола и вытащил оттуда фотографию Марины. Можно ли описать это лицо? Можно ли вообще описать словами то, что представляется раем, волшебством, сказкой, самим космосом.
Это было потрясающая женская красота, ни с чем не сравнимая, ошеломляющая, бесподобная. Он долго всматривался в ее лицо не в силах отвести свой взгляд. Как же все нелепо иногда случается в этом мире. Ну почему? Почему? Почему? Этот вопрос звериным рыком проревел в его сознании и повис без ответа на краю пропасти, ведущей в ад…
Она ворвалась в его жизнь внезапно, потрясением с первого взгляда, яркой вспышкой соприкосновения медленного белого танца. Дамы приглашают кавалеров. Она пригласила его.
Кажется, это было в воскресенье, на дне рождения друга. Он тогда пришел один с заранее припасенным подарком. Небольшой джентльменский набор: рубашка плюс галстук. Скромно, но от всего сердца. В тот вечер было многолюдно. Народу собралось уйма. За столом все о чём-то друг другу говорили, что-то друг другу рассказывали, что-то ели, пили. Произносили праздничные тосты в честь именинника. Горячительное веселье разливалось по кровеносным сосудам, развязывая языки и раскрывая души.
Она сидела притихшая, слева наискосок, на противоположной стороне стола, рядом со своей подругой. Он тогда не замечал ее. Как выяснилось позже, это она его разглядела. Он стоял возле окна, когда начались танцы, с удовольствием разглядывая модные телодвижения танцующих. Мелодия сменилась на медленную, когда прозвучал этот выкрик из толпы: «Белый танец, дамы приглашают кавалеров». Она пригласила его.
- Марина! А как зовут вас? – сказала она.
И этот голос, этот тембр, эти глаза, запах ее духов. Он сразу понял тогда, что он пропал. Утонул в волнах разливающейся теплоты, исходящей от ее тела, ее губ, ее дыхания…
- Меня зовут Тимуром, - представился он.
Звучала красивая мелодия иностранной песни, руки Тимура легли на ее тонкую талию, и он слегка прижал ее к себе.
- А у вас красивое имя – Марина.
- А у вас загадочное имя, Тимур, - сказала она.
- Вот как? Никогда бы не подумал.
- А чем вы занимаетесь? - спросила она, заглядывая ему в глаза.
- В данный момент я танцую с очаровательной девушкой, - шутливо ответил он и в этот момент почувствовал непреодолимое желание поцеловать ее в губы.
- А почему вам эта девушка кажется очаровательной? – игриво спросила она, слегка улыбнувшись.
- Потому, что у этой очаровательной девушки в глазах отражается солнце.
Ее глаза заблестели, и она спросила:
- А что отражается в ваших глазах?
- В моих глазах отражается луна.
Она тихонько рассмеялась мелодичным смехом и спросила:
- И что это может означать?
- Это означает, что вы плюс, а я – минус. А плюс и минус взаимно притягиваются, - ответил он.
В этот момент мелодия закончилась, и танец прервался. Вечер продолжался шумно и весело. После танцев кто-то из гостей взял гитару и запел бардовские песни. Временами квартира оглашалась радостным разноголосым хором, когда все подпевали знакомые слова из припева. Были и небольшие перекуры. Чаепитие. Кто-то вёл между собой жаркие споры. Потом снова были танцы и снова песни. В конце концов, понемногу праздник стал закругляться. Гости расходились парами и по одному, Тимур вызвался проводить Марину.
Они шли рядом, по тускло освещаемой фонарями улице, в сумерках пролетевшего дня, поскрипывая неторопливыми шагами по затвердевшему насту. Нечастая, по тем временам, теплая зима баловала москвичей, время от времени, обильными снегопадами. Дорожка тротуара была очищена от снега, насколько это было возможно, а по краям возвышались громадные сугробы. Какое-то время они шли молча. Есть что-то особенное в том молчании, когда понравившиеся друг другу мужчина и женщина идут рядом, еще не заговаривая друг с другом. Какая-то мимолетная, хрупкая гармония возникает между ними в этот момент. Пауза, еще пауза, и струны их души словно настраиваются друг на друга, и уже не понять, почему в некоторых случаях мажор совпадает только с мажором, а в некоторых случаях минор мило может вписаться в соседство с мажором.
Она сама взяла его под руку. Она вообще была для него женщиной-загадкой. До сегодняшнего дня она так и осталась для него неразгаданной тайной.
Марина заговорила первой.
- Тимур, а как вы думаете, почему Пушкин полюбил Наталью Гончарову? – задав вопрос, она очень серьезно вопросительно взглянула на него.
Вопрос прозвучал настолько неожиданно, что он в какие-то доли секунды чуть не поскользнулся от неожиданности. Однако вопрос уже прозвучал, и на него нужно было хоть как-то ответить.
- Ну, почему Пушкин полюбил Наталью Гончарову, - повторив вопрос, Тимур немного призадумался, а потом произнес. – Наверное, потому, что влюбился.
- А почему он влюбился?
- А вот это, как сказал бы наш декан, надо спросить у самого Пушкина.
Ответ ей понравился, и она рассмеялась.
- Тимур, немедленно прочтите мне какой-нибудь стих о любви, - попросила она после недолгого молчания.
Техническая душа Тимура тщетно пыталась вызволить из памяти обрывки каких-то стихов, но в этот момент они оба ступили на скрытую под снежной порошей длинную ледяную дорожку и, соскользнув ногами, в падении ухватившись друг за друга, и приземлившись на мягкую заднюю точку, со всего размаха покатились по льду. Они потом оба часто вспоминали это падение.
Ведь именно тогда, помогая ей подняться после катания по льду, он впервые поцеловал ее. Всю дорогу пока он провожал ее, она задавала ему разные вопросы, порой ставя его в замешательство, и потом долго смеялась над его мужской несообразительностью смехом уже влюбленной женщины. Потом они ехали на трамвае до ее дома и целовались, целовались, целовались. Уже прощаясь в подъезде ее дома, Марина оставила ему свой номер телефона. Она жила тогда вместе с родителями в просторной трехкомнатной квартире и училась на первом курсе медицинского. Тимур был уже тогда на пятом курсе инженерно-строительного. Прежде чем пожениться, они долго встречались. Оба они были тогда еще так молоды. Он казался ей в те годы таким необыкновенным, особенным. Его сердце, его мысли еще не успели заржаветь в мещанской обители равнодушия. Сейчас, уже оглядываясь на свое прошлое сквозь призму пройденного пути, Тимур начинал осознавать это. Марина всегда оставалась такой, какой она и была по существу. Женщиной ранимой, хрупкой, страстно желающей любить и быть любимой. За эти долгие годы он уже успел позабыть эти слова – любимая женщина…
«Как давно это было…», - думал Тимур, сидя в своем кабинете офиса.
Раздался звонок селекторной связи, и голос секретарши проворковал:
- Тимур Сабирович, вам звонят из компании «Стройтехкомплект». Соединить вас?
- Да, соединяйте, - сказал он, и устало откинулся в кресле, беря в руку трубку телефона. Жизнь продолжалась.
VI
Часы показывали ровно девять, когда в массивную деревянную дверь, украшенную резными выемками, постучались. Мелисса Ричмонд, возглавляющая новую международную организацию в Казахстане под названием СМАиК, которая расшифровывалась как «Сотрудничество между Америкой и Казахстаном», в этот момент что-то записывала в свой рабочий блокнот. Дверь тихонько приоткрылась и в кабинет, спросив разрешения, вошла Катрин.
- Доброе утро, - поздоровалась Катрин на английском языке.
- Доброе утро, - ответила ей Мелисса Ричмонд и, оторвав свой взор от рабочего блокнота, обратила его на вошедшую.
- У меня назначена на сегодня с вами встреча. Я – Катрин Мулен из Парижа, - продолжила разговор на английском Катрин.
- Катрин Мулен из Парижа, - медленно произнесла Мелисса Ричмонд, как бы припоминая. - Да, да, конечно, конечно. Извините, за день просмотришь столько бумаг, что можно о чем-нибудь забыть. Проходите, Катрин, присаживайтесь. Кстати, как вы добрались? Надеюсь, все прошло благополучно? - Мелисса Ричмонд отложила свой блокнот в сторону и посмотрела на Катрин с внимательной доброжелательностью.
- Да, спасибо, я добралась вполне благополучно. Правда, пришлось добираться транзитом через Москву, - ответила Катрин.
- Знаете, я недавно просматривала вашу анкету. Вы закончили Сорбонну и по образованию вы психолог, а также вы владеете несколькими языками. Вообще, вас рекомендовал нам наш коллега из Москвы политолог Роберт Русецки. По-моему, вы давно уже знакомы с ним?
- Да, я знакома с Робертом Русецки еще по Парижу. Когда я училась в университете, он читал нам лекции, и потом уже так получилось, что мы много общались в неформальной обстановке.
- Вы знаете, Катрин, я хотела вас спросить вот о чем. Вы преподавали в Париже психологию и вдруг решили уехать из Франции. И потом, при желании вы могли бы работать в Москве. Ну, скажем, в качестве практикующего психолога, тем более учитывая то обстоятельство, что в Москве сейчас большой спрос на психологов. Почему вы решили сделать такой выбор?
- Видите ли, причиной тому послужили личные обстоятельства. После развода с мужем я слишком тяжело все переживала, и у меня было только одно желание: уехать как можно дальше, чтобы все забыть.
- Вот как. Это вполне логично, хотя мужчины по-прежнему продолжают считать, что женщинам не свойственно чувство логики.
- Это точно, - сказала Катрин и слегка улыбнулась.
- Я предполагаю, что о Казахстане вы, конечно же, не имеете ни малейшего представления, - продолжила разговор Мелисса Ричмонд, переведя его в несколько иную плоскость.
- Я слышала о том, что здесь есть космодром. Он, кажется, называется Байконур. Ну, еще из истории я читала о Чингисхане.
Мелисса Ричмонд улыбнулась:
- Все иностранцы слышали только о Байконуре и о Чингисхане, - сказала она и после небольшой паузы добавила, - В общем-то, Казахстан – страна довольно провинциальная. Я работаю здесь давно. До этого я работала в международном фонде «Карнеги», а теперь вот возглавила эту организацию. Знаете, Катрин, раньше ситуация с нами, иностранцами, доходила здесь до абсурда. В департаменте США рекомендовали всем американцам, приезжающим на работу в Казахстан везти с собой абсолютно все, включая и продукты питания. Нам даже советовали брать с собой контейнеры с большим запасом питьевой воды. Говорили, что после употребления местной воды могут выпасть зубы. Советовали нам, что если мы увидим местного полицейского, то лучше перейти на противоположную сторону улицы, чтобы избежать опасности. Нам советовали гулять только по центральным улицам и ни в коем случае не задерживаться на улицах города после десяти часов вечера. Вот такие советы нам давали в департаменте США, – подытожив свою речь последней фразой, Мелисса Ричмонд усмехнулась.
Катрин слушала Мелиссу Ричмонд с выражением некоторого удивления на лице.
- Вас встретили в аэропорту? – спросила Мелисса Ричмонд, вновь неожиданно меняя тему разговора.
- Да, такой обходительный и очень вежливый светловолосый мужчина с приятной внешностью. Он представился Эдуардом. Еще рядом с ним была молодая девушка по имени Наташа, - ответила Катрин.
- Ну, конечно же, Эдик и Наташа. Эта парочка у нас как бы своего рода «визитная карточка».
После небольшой паузы Мелисса Ричмонд продолжила беседу.
- Теперь мы поговорим о том, что касается непосредственно вашей работы. Алма-Ата является городом-побратимом одного из американских городов. Кажется, это город Тусон, если я не ошибаюсь. Так вот, одна из местных частных школ обменивается опытом с одной из частных школ города Тусона. Это обычная практика. То американские школьники приезжают сюда, то казахстанские едут в Америку. Сюда должна была приехать одна американка по так называемому «культурному обмену», чтобы преподавать основы психологии в старших классах этой частной школы, о которой идет речь. Однако по каким-то причинам приехать она не смогла. Тогда директор этой школы обратился к нам с просьбой найти им замену, а тут как раз подвернулась ваша кандидатура. Вот мы и решили предложить вам эту работу. Ваша работа будет выглядеть следующим образом: в определенные дни недели вы будете преподавать в школе, а в остальные дни будете выполнять мои поручения, связанные с работой нашей организации. Вот, пожалуй, и все, что касается вашей работы. Завтра я пошлю за вами машину, и она отвезет вас в школу.
Поговорив еще какое-то время об условиях работы, Катрин вскоре вышла из здания бизнес-центра, в котором арендовала офис эта международная организация, и ей захотелось просто прогуляться по незнакомому городу. Она вышла на центральный проспект города и пошла по направлению к центру походкой человека, который в принципе никуда не спешит. Этот город не произвел на Катрин впечатление монстра, каким может показаться, к примеру, Париж для иностранца. Его нельзя было назвать городом европейского образца, но он не давил на приезжего и не подавлял своими масштабами. В нем еще не ощущалась тяжесть людского муравейника. От этого города веяло своеобразной старинной патриархальностью. Выражаясь образно и опираясь на мнение с точки зрения архитектурного стиля, этот город можно было бы назвать незаконченным шедевром.
Купив по дороге у лоточника шоколадное мороженое, Катрин даже не предполагала о том, что судьба готовит ей сюрприз. Пройдя довольно большое расстояние по проспекту, и уже приближаясь к зданию цирка, Катрин решила перейти на противоположную сторону улицы. Она стала переходить дорогу на зеленый свет светофора. Перейдя дорогу до половины, она повернула голову направо и в этот момент увидела, что прямо на нее несётся на огромной скорости чёрный джип, не соблюдая при этом никаких правил движения. Мгновение, когда Катрин могла бы от испуга быстро перебежать дорогу, было безнадежно потеряно. Она не просто испугалась, она оцепенела от неожиданности. Надвигающаяся на неё громада металла на колёсах не столько испугала её, она скорее даже не успела прочувствовать свой страх, сколько изумила ее, потрясла своей реальностью. Катрин окончательно остолбенела на полдороге, и только ее сознание пыталось хоть как-то бороться с неизбежным. Она предприняла попытку двинуться с места, но ноги ее не слушались. Они стали словно свинцовыми и более не повиновались своей хозяйке. Все застыло в ней: разум, воля, мысли, инстинкты были отданы в покорность судьбе и только её глаза в эти мгновенья выражали беспредельное отчаяние, тающей с каждой секундой надежды.
Еще одно последнее, отчаянное мгновение, и она уже ничего не помнила. Она плакала. Она просто плакала, стоя у обочины дороги и уткнувшись в плечо статному молодому человеку, который стоял молча и ждал, когда пройдет этот приступ безудержного плача. Прошло около получаса пока она затихла, но слезы продолжали наворачиваться на её глазах. Незнакомец слегка отодвинул её от себя и начал вглядываться в её лицо.
Он что-то говорил ей, жестикулировал, но она решительно ничего не могла понять. Она была оглушена выпавшим на её долю везением и только улыбалась сквозь слёзы.
- Послушайте, вы хоть что-нибудь соображаете? Как вас зовут? – незнакомец до этого с тревогой вглядывающийся в ее лицо, мягко улыбнулся ей. - Знаете, что я вам скажу. Либо вы везучая, либо я везучий, либо мы с вами оба везучие. У меня такое ощущение, что вас просто нельзя сейчас оставлять одну. Вы можете мне доверять, можете не доверять, это ваше право, но сейчас я вам предлагаю пойти ко мне и просто-напросто прийти в себя.
Еще находясь в полутумане эйфории спасения и сквозь слезливое удушье, не различая полностью силуэта и черт лица своего спасителя, Катрин инстинктивно подала ему руку и пошла за ним. Он жил поблизости. Рядом с его домом пролегала трамвайная линия, на противоположной стороне располагалось здание цирка и модный развлекательный аттракцион «Мир фантазий». Он жил на седьмом этаже, и они поднимались к нему на лифте.
Странно, но Катрин, совсем не знавшая этого человека, который стоял сейчас напротив неё, пока они поднимались в лифте, интуитивно чувствовала, что ему можно доверять. Чувства и ощущения понемногу стали возвращаться к ней, и в свете скудного освещения она старалась разглядеть едва проступавшие из затемнённой полурасплывчатости черты его лица. В ней стало просыпаться любопытство. Ей захотелось увидеть его при дневном освещении. Сама она тихо стояла в уголке, вся внутренне сжавшаяся в комок, словно сжатая до предела пружина, готовая распрямиться с огромной силой в любой момент.
Наконец что-то скрипнуло, раздался небольшой стук и лифт остановился.
- Ну, вот мы и приехали, милая дама, - сказал незнакомец и вышел на лестничную площадку.
Катрин еще колебалась. Последовать ли ей за ним или дать обратный ход, но вот интонации в его голосе оказались тем магнитом, который решил все дело. Его квартира располагалась налево от лифта, и пока он возился с ключами, Катрин вышла из лифта. Через несколько секунд дверь была отворена, и они оба вошли в его квартиру.
VII
Через три дня он позвонил Марине. Она сняла трубку. Это было так здорово! Он приглашал ее в театр. И как он угадал ее любимый театр? И этот спектакль ей хотелось посмотреть. Это чудо? Совпадение вкусов? Или нечто большее?
До назначенного часа оставалось еще четыре часа, но ей не хватило бы и целого дня.
Боже! Как давно я не была в парикмахерской. А недавно купленное платье мне совсем не идет к лицу. А маникюр? Главное – действовать по порядку, решила Марина.
Она бросилась к своему шкафу. Всё не то. До неприличия пошло. Перевернув весь свой гардероб, она почти пришла в уныние.
Боже мой! У меня нет платья, в котором можно выйти в театр. Хотя на самом деле в шкафу висели самые разнообразные наряды на любой случай.
Она стала перебирать в уме всех своих подруг, и её выбор пал на Милу. Мила слыла первейшей модницей и, если хотите, была своеобразным маяком во всем институте. Все желали равняться на нее, особо смелые пытались соперничать с ней, а большинство попросту ей завидовали. Итак, Марина позвонила своей подруге. Мила на её счастье оказалась дома. Секретов между ними не было, и поэтому разводить светские условности по телефону не требовалось. Суть звонка заключалась в элегантном чёрном платье, которое было привезено из-за границы и поэтому несло в себе особый шик. Путем уговоров, мольбы и нескольких компромиссов платье было заполучено, но время, время…
Полтора часа пролетело как сон. Следующее направление броска – это парикмахерская.
Конечно, она опоздала, но не надолго, на полчаса. Всего лишь на полчаса, не больше. Тимур озабоченно нервничал, к тому же он немного продрог. Вечер, как-никак. Секундная стрелка часов поддразнивала своим круговым непостоянством.
- Тимур! – она окликнула его хрустальной мелодией своего голоса, и он обернулся.
Это был вечер. Это был чертовски удавшийся вечер. В зале медленно гасли огни. Сцена. Тихий шёпот по рядам. Театр обаял их, заключая в свои объятия и уже не выпуская до самого конца представления. О, этот чудный театр!
Они возвращались молча, держась за руки. У Марины было особенно радостно на душе. Хотелось петь, кричать, дурачиться в искрометном порыве. Он словно угадал её желание. Они проходили под деревом, плотно закутанном в снежную косматость, когда он попросил её остановиться и закрыть глаза. Пока она стояла, закрыв глаза, он изо всей силы ударил по стволу, и целый снегопад обрушился на неё. В мгновение ока она превратилась в Снегурочку.
- Ах, так! – крикнула она с задором, и первый же снежок, брошенный ею, попал ему в плечо.
Он защищался, стараясь не попасть ей в лицо. Она наступала. Они бегали под деревьями и обрушивали друг на друга лавины снега. Это было так здорово! Он пригласил её в театр…
***
Машина на повороте притормозила, резко сбавляя ход и плавно повернув, вновь стала постепенно набирать скорость. Рашид был хорошим водителем, и Тимур платил ему, не скупясь. Тот в ответ платил своему шефу собачьей преданностью, и ещё не было случая, чтобы он подвёл его. Тимур ценил Рашида ещё за то, что тот умел молчать и никогда не заговаривал первым на отвлечённые темы. Они были примерно одногодки, и Рашид искренне сочувствовал своему шефу по поводу его семейной трагедии. Он был по национальности татарин, среднего роста, крепко сбитый, с ширококостными руками и добродушным лицом. Они ехали молча. Предстояла деловая встреча, но Тимура терзал один вопрос: «Зачем? Зачем теперь всё это? Для чего? Во имя чего?»
Он словно попал в заколдованный круг. Этот круг вечно вращался, словно был подключен к вечному двигателю. Этот мир неискренних улыбок, мир вечной гонки разочаровывал его все больше и больше. В какой-то миг пока они ехали, он вдруг осознал, что ему хочется спрятаться, укрыться под чьей-то защитой, забыться под сладкую музыку детства и не видеть больше никого вокруг. Но всегда существовало это «но».
Теперь он был в ответе за тех людей, которые работали под его руководством на его предприятии. Они доверяли ему, и это уже было сильнее его самого. Его внутренний мир словно раздвоился на части. Когда позволяло время, Тимур всё чаще погружался в свои воспоминания, и память уносила его в далекие годы его молодости…
***
- Вы должны повлиять на неё. Вы обязательно должны повлиять на неё, Тимур, - Лидия Михайловна посмотрела с некоторой долей укоризны на Марину, когда разливала чай.
- Подумать только! Она скатилась до уровня «четвёрок». И это золотая медалистка школы!
- Ну, мама. Опять ты за своё, - Марина с улыбкой парировала выпад и незаметно двинула Тимура по ноге, когда он взял в руки чашку с чаем.
Тимур едва не разлил чай и предупредительно прокашлялся, давая тем самым понять, что он задаст ей жару потом, уже после чаепития.
Лидия Михайловна была человеком мягким, с серебристой проседью в волосах и большими карими глазами на утонченном лице, которые придавали всему её облику выражение тихой задумчивости. Она имела гордую осанку и величие подлинно интеллигентной женщины. Внешне они были очень схожи с дочерью. Их черты лица во многом совпадали, и даже манера улыбаться или сердиться указывала на явную наследственность.
Чаепитие имеет особенность когда-нибудь заканчиваться, но Лидия Михайловна, видимо, соскучившаяся по общению, вовсе не собиралась так быстро отпускать от себя гостя. Она принесла толстенные альбомы с семейными фотографиями, и они втроем погрузились в семейное прошлое. Забавные фотографии, местами пожелтевшие от времени, перелистывали давно минувшие дни, вызывая бурю эмоций и раскрывая некоторые секреты семейной жизни.
Марине не терпелось уединиться с Тимуром и она чуть ли не ёрзала на месте.
- А это Марина в детском садике. Вы знаете, Тимур, но она уже тогда была драчуньей. Она всегда была настоящей хулиганкой. Я подозреваю, что и сейчас кое-какие черты в ней ещё остались.
- Мама, ну что ты такое говоришь. Ты напугаешь Тимура, - сказав последнюю фразу, Марина подмигнула Тимуру и, понимая, что каприз матери продлится еще довольно долго, лишь еле слышно вздохнула, словно набираясь терпения…
***
Они уже подъезжали к назначенному месту. Встреча была назначена в закрытом клубе «Барс». Этот клуб был известен тем, что вход туда был доступен только бизнесменам. Там его должен был поджидать друг и давний партнер по бизнесу Андрей Коломенский. Машина подъехала к бизнес-клубу и остановилась. Тимур вышел из машины и вошёл в клуб, показав при входе сотрудникам охраны свою карточку.
Зайдя в помещение клуба, Тимур прошёл к самому дальнему столику, за которым уже сидел Андрей. Они дружески поздоровались, и Тимур присел за столик напротив Андрея.
- Зачем ты мне назначил встречу? – спросил Тимур.
- Давай для начала что-нибудь закажем, - сказал Андрей и жестом руки подозвал официанта.
Заказав бутылочку французского коньяка и салаты из меню, Андрей произнес:
- Знаешь, Тимур, у меня есть к тебе одно предложение. Дело заключается в том, что один бизнесмен из Канады хочет открыть здесь совместный бизнес по производству элитарной мебели.
Тимур, слушая Андрея, достал из пачки сигарету и закурил.
- Меня сейчас не интересуют новые проекты – сказал он.
- Дело в том, что в этом проекте заинтересован один влиятельный чиновник из властных структур. Я не буду сейчас называть его фамилию, так как на этот счёт есть специальный уговор, - продолжил разговор Андрей.
При упоминании слова «чиновник» Тимур поморщился, как только может морщиться человек, когда его достает назойливая муха. Бесшумно возник официант с подносом в руке. Аккуратно расставив заказ на столе, и пожелав приятного аппетита, он также бесшумно удалился.
- На твоей мебельной фабрике есть свободные производственные мощности, которые сейчас не задействованы, - Андрей потянулся к бутылке коньяка и, отвернув пробку, принялся разливать коньяк в рюмки.
- А причём здесь моя мебельная фабрика? – Тимур с недоумением посмотрел на Андрея.
- А притом, - сделав паузу, Андрей многозначительно посмотрел на Тимура, - Притом, что тебе предлагают продать свой бизнес за очень большие деньги, так как именно на твоей фабрике хотят разместить производство элитарной мебели.
- Так вот в чём дело, - сказал Тимур, докуривая сигарету. – И что же мне ещё предлагают?
- При этом ты останешься в наблюдательном совете новой компании и будешь иметь свою долю в бизнесе.
Андрей взял в руки нож и вилку, и принялся за салат. На какое-то время за столом воцарилось молчание. Тимур медленно потягивал коньяк, всё ещё не притрагиваясь к еде.
- Что происходит? Объясни мне, что происходит, - спросил Тимур, нарушая гнетущее молчание.
- Что происходит? А происходит вот что. Сейчас уже не начало девяностых, и надо это понимать. Мы живём с тобой не в Америке тридцатых или пятидесятых. Здесь не существует понятия американской мечты. Если ты простой парень, то ты можешь подняться до определённого уровня и всё. Баста! Дальше уже вход только для избранных. К Олимпу тебя не допустят, если у тебя нет связей. Ты можешь иметь маленький магазинчик, можешь иметь даже несколько кафе или небольшую фирму, как у нас с тобой, но это предел, понимаешь. Предел!
В голосе Андрея чувствовались нотки раздражения. Он взял в руку рюмку с коньяком и осушил ее.
- Пойми, весь бизнес в Казахстане делается исключительно на связях с чиновниками. Иначе, тебя в конце-концов просто съедят. Тебе выпадает редкий шанс войти в будущий холдинг. Все наиболее продвинутые бизнесмены сейчас объединяются, - в этот момент в серых глазах Андрея и в выражении его чуть продолговатого лица проявилось что-то жёсткое и почти что волчье.
- Я не мечтаю быть олигархом, - сказал Тимур.
- Тогда какого чёрта вообще заниматься бизнесом, - понизив голос и чуть наклонясь к Тимуру, прошипел Андрей.
Тимур в этот момент пристально взглянул в лицо Андрею.
- Я всегда был уверен в том, что мы с тобой друзья и понимаем друг друга, - спокойным и уверенным тоном сказал Тимур. – Однако сейчас мне кажется, что я совсем тебя не знаю. Извини, но меня ещё ждут дела, и мне нужно идти.
Тимур уже начал было приподниматься из-за стола, но в этот момент Андрей сказал:
- Я понимаю. После смерти Марины тебя может не интересовать бизнес.
Что-то случилось с Тимуром в этот момент. Ему словно посыпали соль на открытую рану. Эти слова зажгли в нём искру гнева и он, схватив Андрея за ворот рубашки, изо всей силы дёрнув, потянул его к себе и прокричал в лицо:
- Не трогай это имя. Тебя это не касается. Ясно тебе?
Затем он оттолкнул Андрея от себя и быстрыми шагами направился к выходу.
VIII
Катрин прошла в комнату, и первое, что ей бросилось в глаза, были окна. Это были огромные окна на всю стену, и стены словно и не существовало. А за окном открывалась панорама гор. Взгляд сквозь огромное стеклянное окно словно приближал эти горы вплотную, совсем близко, и это было необычайно интересно. На огромном мягком диване важно восседал чёрный кот с серебристой цепочкой на шее, и когда Катрин вошла и остановилась, захваченная открывающимся зрелищем, кот чуть приподнялся и промяукал ей свое приветствие. Затем, прогнувшись и протягивая свои передние лапки вперёд в своей нехитрой гимнастике после долгого лежания, он спрыгнул с дивана и со звериным достоинством подошёл к Катрин. Кот обошёл её вокруг и, приблизившись, стал прижиматься к её ногам то одним боком, то другим, требуя к себе внимания и ласки. Катрин нагнулась и взяла кота к себе на руки. Он самодовольно урчал, его зелёные глазки блаженно щурились в предвкушении довольно приятного общения, и он еще раз протяжно мяукнул. Катрин захотелось приласкать это божье творение. Она мягко погладила его от макушки вдоль спины и потом пощекотала ему горлышко, чем вызвала у последнего неописуемое блаженство. Продолжая поглаживать кота, она обернулась вокруг и была откровенно ослеплена яркостью открывающейся картины. Это была не просто комната с потрясающе огромными окнами, это был настоящий зоопарк в миниатюре. Послышались хлопки крылышек и красно-оранжевый попугай в клетке над её головой произнёс: «Привет! Меня зовут Кеша! Я рад вас приветствовать в нашем маленьком государстве». Затем попугай затих и принялся приводить себя в порядок, пощипывая клювом свои крылышки.
Комната была очень просторной, и это была не просто лишь одна комната; это были две соединённые воедино комнаты, посредством прозрачной перегородки в виде раскрывающейся двери на роликах. Вдоль стены, напротив дивана, был сооружён огромный аквариум, в котором плавали самые разнообразные рыбки. В уютном уголке до самого потолка был сооружён стеклянный террариум с искусственным деревом, по которому ползали змеи. За приоткрытой стеклянной дверью вдруг послышалось щебетанье канареек. Катрин сделала шаг по направлению к полураскрытой двери и, очутившись возле неё, хотела лишь взглянуть внутрь, не переступая порога, но в этот момент вновь раздался голос попугая:
- Проходите. Проходите. Вас там ждут. Вас ждут.
Катрин переступила порог, и канарейки защебетали ещё сильнее. Клетка с канарейками располагалась вдоль стены и была внушительного размера. Она была сделана от пола до потолка, внутри неё с жёрдочки на жёрдочку порхали эти птички. Катрин принялась рассматривать порхающих пташек и в какой-то миг ощутила на своём правом плече прикосновение руки. Она замерла в холодящей неизвестности. Потом она осторожно повернула голову направо и обнаружила на своём плече не руку, а мохнатую лапку, а точнее уже не одну лапку, а две. Секунды замешательства - и на её правом плече уже сидела с завидным комфортом крохотная обезьянка с вопросительной мордашкой. Красноречие её взгляда утверждало собой извечный вопрос: «А ты, собственно, кто такая? Я тебя не знаю».
В это время послышался звук раздвигающейся двери. В эту половину комнаты заглянул хозяин квартиры, и Катрин, повернувшись, так и предстала перед ним, с котом на руках и обезьянкой на плече.
Он окинул её несколько удивлённо-задумчивым взглядом, произнеся при этом:
- Да! Это даже выдумать было бы сложно.
На лице у Катрин запечатлелась растерянность, у обезьянки - вопрос, а у кота - блаженство. Троица в высшей степени выглядела высокохудожественно. Какое-то время он продолжал задумчиво смотреть на Катрин, а затем сказал:
Знакомьтесь. Это обезьянка Хеппи. А это кот Энд. Они любят новых гостей. Меня зовут Жаном. А как зовут вас?
- Катрин – ответила она.
Теперь она могла разглядеть его, как следует. Он был красив той красотой, какой бывают наделены метисы, дети от смешанных браков. У него были тёмно-карие миндалевидные глаза с густыми ресницами, которые были чуть изогнуты кверху, а его густые широкие брови придавали лицу мужской шарм. Его скулы очерчивали рельеф изящной мужественности, а взгляд светился загадкой. Подсвеченный изнутри каким-то особенным блеском, излучением обольщения, он словно обещал собой наслаждение, словно призывал окунуться внутрь, раствориться в нём без остатка и погибнуть, ни о чём не жалея. Нос его не портил, а губы подразумевали искушённость. Густые, чёрные волосы мягко ниспадали на лоб и, полностью оттеняя его, лишь служили последним, завершающим штрихом этого образа загадки, образа мечты. В него можно было влюбиться с первого взгляда, и от этого он выглядел ещё более притягательным. Интонации в его голосе таили в себе сексуальность и словно завлекали в умело расставленную ловушку. Его голос был запоминающимся, чуть-чуть надменно-обволакивающим, с нотками иронии. Проникновенный голос самца, ощущающего своё превосходство над самкой.
Какое-то время они молча пили кофе, сидя друг напротив друга за маленьким сервировочным столиком. Он откровенно её разглядывал тем взглядом, который женщины так страстно желают прочитать в лице мужчины. Она испытывала лёгкое возбуждение от этого взгляда, и ей это нравилось.
При случайном знакомстве некоторые мужчины могут забыть имя женщины уже через десять минут после знакомства, но женщины – никогда. В беседу женщины вкладывают особый смысл, запоминая самые мельчайшие подробности состоявшегося разговора и очень долго помня о них, в то время как мужчина может забыть об этом разговоре уже на следующее утро. Вы можете ехать в одном купе с незнакомой женщиной, и она может очень долго молчать. Вы можете потерять всякую надежду разговорить эту женщину, но вдруг её может прорвать, да так, что вы уже не будете знать, куда вам от неё деваться. Измученно выслушивая её банальности, вы можете подумать в этот момент: «А почему же она так долго молчала?» А причина проста, как белый свет. Она просто долго размышляла о том, стоит ли ей раскрывать перед вами свой рот. Ведь его ещё придётся когда-нибудь закрыть!!!
Катрин никогда не слыла болтушкой в кругу своих подружек в Париже, но сейчас она испытывала жгучее желание заговорить с ним. Ей хотелось говорить с ним как можно дольше. Его имя, прозвучавшее из его уст. Это до боли знакомое ей имя. «И как же он хорош собой, - извивалась змейкой мысль. - И почему же мне так необходим этот взгляд? Нельзя же так. Ведь я его совсем не знаю».
И всё же она нарушила молчание первой.
- Если бы не вы, - начала было она, но он тут же её перебил.
- Тсс, - приставил он палец к губам.
- Молчите Катрин. Ради бога молчите и не говорите больше ни слова. И главное, не шевелитесь. Держите голову так, как вы её сейчас держите, - шёпотом проговорил он.
- А в чём дело? – удивлённо спросила она, тоже переходя на шёпот.
- Дело в шляпе, - таинственно произнёс он, поднимая палец правой руки кверху.
- В какой шляпе?
- В той, что сейчас упадёт вам на голову, - сказал он и подмигнул ей.
В этот момент на её голову сверху свалилась ковбойская шляпа. Катрин теперь уже с ковбойской шляпой, запрокинув голову, посмотрела наверх и увидела, что на жёрдочке прямо над ней сидит Хеппи и чешет свой затылок. Они оба стали заразительно смеяться.
- И часто в вашем доме на голову падают ковбойские шляпы? – сквозь смех спросила она.
- Говори мне «ты». И вообще, уже давно пора перейти на «ты», - игриво сказал Жан.
- Так быстро? – Катрин улыбнулась.
- В современном мире всё так и происходит. И происходит из-за того, что тон во всём мире задают англичане и американцы. Английский язык можно образно сравнить с такими понятиями как движение, напор, скорость. Язык – это душа нации, - сказал Жан.
- Если английский язык можно сравнить с движением, напором и скоростью, то с чем можно сравнить, к примеру, русский язык?
- Русский язык можно сравнить с сердцем.
Катрин слегка задумалась. Будучи психологом и закончив Сорбонну, она, тем не менее, никогда не слышала о подобных суждениях. Теперь он начинал нравиться ей не только как красивый мужчина.
- Знаешь, в чём основная разница между американцами и русскими? – спросил Жан.
- Трудно ответить вот так сразу, - пожав плечами, сказала Катрин.
- Разница очень простая: американцы говорят: «Мать твою», а русские говорят: «Твою мать».
Катрин улыбнулась.
- Это очень смешное сравнение.
- Да, это действительно шутливое сравнение, но в каждой шутке, тем не менее, может заключаться довольно серьёзный смысл.
- И в чём же заключается смысл?
- Разница заключается в таком простом понятии, как подход к решению той или иной проблемы. Это сравнение указывает на явную противоположность. Я сказал бы даже полярность. Это означает, что русские и американцы при решении той или иной проблемы будут применять разные подходы. В этом и заключается основная разница между этими народами.
- Однако с этим можно поспорить, - не согласилась Катрин. – Если сейчас на Европу надвигается эпоха «Унисекса», когда грань социального различия между женщинами и мужчинами начинает постепенно стираться, то можно предположить, что постепенно будет стираться и грань между народами.
- Что ты подразумеваешь под понятием грань между народами?
- Я думаю, что все народы станут в достаточной степени европеизированными.
- Это слишком отдалённая перспектива, - сказал Жан. – Хочешь ещё кофе?
- А хочешь, я сейчас тебя удивлю? – спросила Катрин.
- Каким образом?
- Я попробую угадать то, чем ты занимаешься.
- Попробуй.
- Ты художник. И ты рисуешь картины.
Жан улыбнулся.
- Да, действительно ты угадала, - в его глазах зажглись искры интереса.
- Но как тебе это удалось? Ты что колдунья?
- Нет, я всего лишь психолог.
- Ты француженка? – улыбаясь, спросил Жан.
- А разве это бросается в глаза?
- Внешне нет, но у тебя французский акцент. Знаешь у меня появилось желание нарисовать твой потрет.
- Ещё никто не рисовал мой потрет, – созналась Катрин.
- Хочешь, я покажу тебе портрет одной женщины. Я назвал этот потрет «Женщина в чёрном».
- Любопытно было бы взглянуть, - сказала Катрин.
Жан поднялся и, пройдя к раздвижной двери, скрылся за ней.
Этот портрет поразил её своим совершенством. Создавалось впечатление, словно на неё смотрит по-настоящему живая женщина. Портрет ей понравился, и она согласилась позировать Жану. А он будто только ждал этого момента и, после её согласия, пригласил её на свидание. Она не посмела ему отказать. Однако его уговорам проводить её до дома, Катрин решительно воспротивилась и, уже возвращаясь, домой, она заметила, что всю дорогу глупо улыбается, вспоминая своего спасителя.
IХ
Ночь. Можно ли любить это время суток? Может ли существовать на это однозначный ответ? Если бы спросили меня, то я бы ответил, что, пожалуй, нет. Ночь либо вдохновляет, либо угнетает. Ночь может дарить любовь, ласку, приятный отдых, а может, наоборот, терзать тебя немыми мыслями, одолевать тебя сомнениями, страхами, запоздалым раскаянием, угрызениями совести. Она каждый раз распахивает перед тобой врата своего царства, и ты каждый раз попадаешь в это царство независимо от своего желания. Ночь помнит все твои ошибки, чтобы затем, когда ты подойдёшь к определённой черте, подкараулить твою душу и разрывать её на части тяжёлыми вздохами сожаления, укоряя тебя за все твои промахи медлительным тиканьем часов. Да, воистину, такая ночь длится долго – очень долго.
Он не спал. Долго ворочался с боку на бок, затем вставал, выкуривал сигарету, ходил взад-вперёд по комнате и снова ложился. Сегодня выпала именно такая ночь…
- Логарифмы, теоремы, аксиомы, функции – пусть всё летит к чёрту. Я загружена этим по уши. С меня хватит. Я желаю отдохнуть, - Марина отбросила в сторону тетрадь с конспектами, и та, сделав пируэт в воздухе, приземлилась на пол вверх тормашками.
- В конце-концов, я как женщина имею право на отдых, - она повернулась к Тимуру и взъерошила на его голове волосы.
- Что скажет на это многоуважаемый профессор с загадочным именем Тимур, - Марина подвинулась к нему поближе и обвила его шею своими руками.
- Твоя мама может заглянуть сюда в любую минуту, - Тимур протестующе отклонил её порыв, поправляя на голове причёску.
- И потом, я обещал ей, что на экзамене по высшей математике ты получишь пятерку, - он скривил ей смешную рожицу и высунул язык.
- Тогда пошли в Третьяковку. Обожаю целоваться в музеях. Ты целуешься, а за тобой подсматривают герцоги и короли. Просто дух захватывает, – она закатила глаза и высунула ему в ответ свой язычок.
- Так, я слышу дельное предложение. Профессор одобряет выбор своей студентки, - Тимур подмигнул ей и щёлкнул пальцами.
- Значит, решено? – спросила она, соскакивая с дивана.
- Решено, – ответил он, улыбаясь….
Тимур открыл глаза. В комнате светился циферблат будильника и стрелки часов. До утра ещё было далеко. Он поднялся с постели и подумал, что сегодня он точно не уснёт. Он уже в который раз закурил очередную сигарету. Дым обволакивал всю комнату, поднимаясь к самому потолку и постепенно растворяясь. Тимур, облачившись в банный халат тёмного цвета, вышел на балкон. Сентябрь выдался тёплым, но по ночам уже ощущалась осенняя прохлада. Тимур взглянул на звёзды и с удивлением отметил про себя, что он довольно давно не смотрел на ночное небо. Звёзды рассыпались по всему небосклону в строго предначертанном им порядке. Миллионами огоньков ночных гирлянд они словно бы посылали к нему своё приветствие и в своей холодной недостижимости горделиво взирали на него, словно бы оценивая его, присматривались к нему, стараясь понять, что он за человек, и суждено ли ему зажечь рядом с ними свою непогрешимую и всеозаряющую звезду. Постоянством отметила своё пребывание в космическом холоде большая медведица. Тимур без труда отыскал её среди прочих созвездий. Он мысленно провёл линию на север, и ему улыбнулась Полярная звезда. Растущий месяц освещал землю тихим светом. Город спал глубоким сном. Уже не слышен был гул проезжающих лихачей на своих стальных конях. Угомонились увеселительные заведения в округе. Воцарилась хрупкая тишина. Казалось, можно крикнуть во всё горло, и отголоски твоего голоса будут услышаны во всём мире.
Тимур курил сигарету и вдруг увидел на тёмном небе ускользающей тенью стайку диких птиц. Это были гуси. В этот момент Тимур поймал себя на мысли, что возможно именно дикие гуси среди всех птиц на свете олицетворяют символ тихой грусти, символ расставания, символ прощания, символ скоро уходящей осени…
Экскурсоводу не хватало ещё двух человек, чтобы собралась полная группа для экскурсии по галерее. Приближался обеденный час, и людей, которые хотели бы в такое время осмотреть произведения искусства, всегда было мало.
- Ну, наконец-то, - произнесла она, увидев входящих в вестибюль галереи Тимура и Марину. – Поторопитесь, поторопитесь, молодые люди, сдавайте верхнюю одежду в гардероб и присоединяйтесь.
У входа в зал галереи уже толпились люди, и экскурсовод направилась к ним. Через несколько минут Тимур с Мариной, сдав верхнюю одежду в гардероб, уже проходили вместе со всеми в зал. Экскурсоводом была миловидная шатенка лет сорока. Она была из той породы людей, которые любят свою профессию. Он неё веяло уютом, теплом, внутренней гармонией, и её голос соответствовал всему её облику. Она говорила мелодично, нараспев, правильно расставляя акценты в своей речи, рассказывая о той или иной картине с явным удовольствием, и без той излишней доли нервозной поспешности, которая была порой присуща другим, более молодым её коллегам. Тимур с Мариной намеренно плелись в конце группы, замедляя свой шаг и дожидаясь подходящего момента, чтобы остаться наедине, когда вся группа перейдёт в следующий зал.
В те моменты, когда они оставались вдвоём, Тимур обхватывал руками её тонкую талию, и секунды спустя они уже сливались в долгом поцелуе, совершенно забывая обо всём на свете. Однако долго оставаться наедине им не давала следовавшая следом за группой смотрительница залов.
- Ишь, засосались, сердешные. И как не стыдно, прости господи, - приговаривала она, завидев их.
Голос у неё был громоподобный, и подобные сцены, по-видимому, скорее забавляли её, нежели возмущали.
Тимуру с Мариной приходилось вновь догонять группу, а затем всё снова повторялось.
Он долго не мог заставить себя признаться ей в любви, а она не могла решиться спросить его об этом. Она только спрашивала, нравится ли она ему, и он незамедлительно отвечал ей – да. Его губы тонким касанием скользили по упругой матовой коже её лица, ласкали её шею, мочку уха и затем тихонько дотрагивались к её губам, уже слегка приоткрытым, ожидающим этого сладкого момента растворения в чувственной неге. Она закрывала глаза, немного запрокидывая голову назад. Её тело наполнялось истомой, её руки сжимали его плечи и поглаживали его волосы. Она наслаждалась этими минутами кратковременной близости, закольцовывая свои руки у него на шее и прижимаясь к нему своим телом…
«Это было не сегодня. Это было не вчера. Это было на заре их молодости. Это было уже в прошедшем времени», - думал Тимур, поглядывая на стайку птиц.
Стайка птиц продолжала отдаляться в неизвестном направлении, подтверждая верную истину, что не всё вечно в этом мире. Взмахи их крыльев, разрезающие плотный воздух осени, пробудили желание Тимура стать птицей и, догнав эту стаю, улететь вместе с ней в беззаботную страну птичьего рая. Ещё полминуты видения, и птицы превратились в далёкую точку в дали горизонта. Ночь перевалила своей поступью сонный экватор, и время своими цепкими руками уже потянулось к рассвету.
X
Поутру она проснулась рано. Она проснулась с тем чувством, с которым просыпается человек, который долго хворал до этого, и вот теперь в одно прекрасное утро проснулся совершенно выздоровевшим. Она проснулась полностью обновлённой, словно в это осеннее утро в её душу заглянула маленькая, проворная, юркая синица с простым и трогательным именем – женское счастье.
«Он спас мне жизнь», - блуждающей улыбкой на её лице мелькнула мысль под аккомпанемент осеннего дождя за окном.
«Он сумел удивить меня так, как ни один мужчина ещё не удивлял меня до сих пор», - кричала в ней чувственность женщины.
Катрин поднялась с постели. Надела халат и спустилась вниз. На кухонном столе она обнаружила семейную фотографию. На фотографии посередине было запечатлено уже знакомое лицо Жана. Взгляд скользнул чуть правее, и лицо женщины на фотографии не могло не заинтересовать Катрин. В этих красивых глазах василькового цвета таилось что-то потаённое. В них словно бы застыла последняя, не выкатившаяся слеза женской муки. «Это же истинное совершенство природы», - невольно закрадывалась мысль в её сознании, когда она продолжала вглядываться в это лицо. В этом лице читалось редкое выражение женской тайны - запретной, а потому невозможной и мучительной.
Взгляд переметнулся левее, и лицо мужчины на фотографии, который по всей вероятности приходился Жану отцом, показалось Катрин притягательным. В его карих глазах, в выражении его взгляда чувствовалась скрытая, внутренняя сила, которая так нравится женщинам, и которую они могут почувствовать интуитивно. В его лице читалось разумное сочетание женского и мужского начала, что так особенно приятно женщинам. Выражение его лица словно бы обещало женщине надёжность и спокойствие.
«Действительно, симпатичная пара», - подумала Катрин, откладывая фотографию в сторону. Рядом с фотографией на столе лежал ключ и приложенная к нему записка. В записке сообщалось, что это ключ от мансарды. Взяв в руку ключ, Катрин поднялась по винтовой лестнице на второй этаж, затем по зигзагообразной лестнице поднялась к двери мансарды и, провернув ключ в скважине замка, отворила её и зашла внутрь. Стены мансарды были расписаны рисунками по мотивам древнегреческой мифологии. Сквозь большие окна под шум дождя струился тихий свет. В середине довольно большого пространства стояло кресло-качалка и небольшой низенький столик. На столике одиноким силуэтом выделялась фарфоровая копилка в виде собаки. Обойдя разрисованные стены и внимательно рассмотрев рисунки, Катрин уселась в кресло и, взяв в руки копилку, тихонько качнулась в кресле. Внутри копилки в этот момент послышалось металлическое позвякивание. Было очень тихо, и слышалось лишь поскрипывание деревянного кресла. «Эта копилка могла бы служить мне в качестве маленького талисмана», - подумала Катрин, когда уже спускалась по зигзагообразной лестнице вниз. В какой-то момент она поскользнулась и, всплеснув руками вверх, выронила копилку из рук. Фарфоровая собачка, проскакав по лестнице до второго этажа, раскололась на части и среди обломков фарфора и рассыпавшихся монет обнаружилась тетрадь…
Дверь учительской отворилась и в неё вошла учительница литературы Рита Давидович. Её рабочий график в этот день начинался со второго урока, поэтому в учительской она встретила лишь учительницу физики Хадишу Измаиловну. Рита Давидович славилась среди учителей школы тем, что неоднократно заявляла о том, что она родилась не в своём веке.
- Ах, если бы я родилась в девятнадцатом веке, то обязательно бы в знатной дворянской семье, и на шикарных балах в Санкт-Петербурге кавалеры целовали бы мне руку, - бывало говаривала она, при этом глаза её мечтательно закатывались кверху, и правая её рука ложилась на грудь в области сердца.
Волосы у неё были каштанового цвета, глаза серые, а лицо несло отпечаток утончённой аристократичности и было охвачено живительным восторгом.
- Вы представляете, Хадиша Измаиловна, что мне вчера заявил Бижанов на уроке, - протянула нараспев своим чуть лениво-капризным голосом Рита Давидович.
- И что же он вам такое заявил? - спросила Хадиша Измаиловна, отрываясь от школьного журнала.
- Он мне заявил следующее: «Вы, Рита Александровна единственный образ тургеневской женщины на всей планете» и добавил, что «тургеневских девушек больше в природе не существует». Каков подлец, представляете себе.
- Да уж, этот Бижанов – сплошная мука, - сказала Хадиша Измаиловна, вновь углубляя свой взгляд в школьный журнал.
- А что он заявил до этого! Это же просто ужас какой-то, - продолжила беседу Рита Давидович.
- И что же такого интересного он заявил до этого? - в глазах Хадиши Измаиловны вновь вспыхнула искра интереса.
- Он сказал, что литература в один прекрасный день умрёт, и что в одно прекрасное утро писатели обнаружат, что писать больше не о чем.
- Нигилист.
- Хуже. Он просто циник.
В этот момент прозвучал звонок на перемену, и коридоры школы огласились гвалтом выбегающих из дверей школьников.
Было уже девять часов утра, и в школе Архимеда начался второй урок, когда Катрин зашла в помещение школы. При входе её окликнула техничка, спросив её:
- Вам кого, женщина?
- Мне нужен директор школы, - ответила Катрин.
- Его кабинет на втором этаже, справа по коридору.
Поднявшись на второй этаж и отыскав кабинет директора, Катрин вошла в приёмную, где увидела секретаршу, которая вносила в этот момент какие-то данные в компьютер.
- Мне нужен директор, - обратилась Катрин к секретарше, которая в этот момент всё также неотрывно вглядывалась в монитор.
- Минуточку, - произнесла та и после некоторой паузы, нажав на какую-то клавишу компьютера, наконец-то обратила свой взор на вошедшую Катрин.
- Вам нужен Архимед Маратович? – спросила она.
- Да, - сказала Катрин.
- Сейчас, - коротко бросила она и, поднявшись со своего рабочего места, заглянула в кабинет директора.
- Архимед Маратович, к вам пришла какая-то женщина, - послышался её голос из приоткрытой двери.
- Пускай войдёт, - сказал Архимед, и секретарша, сделав Катрин знак рукой, вернулась к своему компьютеру.
Катрин вошла в кабинет директора и увидела перед собой сидящего за столом мужчину. На вид ему можно было бы дать чуть больше сорока. На его энергичном и умном лице сразу же выделялись очень живые, подвижные и проницательные тёмно-карие глаза. Был он среднего роста и представлял собой типичный образ волевого и целеустремлённого руководителя. Его школу называли первой ласточкой частного школьного образования в Алма-Ате. В последнее время Архимеда мучила лишь одна проблема. Эта проблема заключалась в его желании соперничать с частной школой «Голубой парус». Мысль о том, что «Голубой парус» сумел превзойти школу «Архимеда» не давала Архимеду покоя ни днём, ни ночью.
Зайдя в кабинет, Катрин представилась, и Архимед, обрадованный состоявшейся встречей, вскоре уже обрисовывал перед Катрин свою концепцию направления школьного образования в его школе.
- Понимаете, уважаемая Катрин Муллен, - начал он свою речь, чуть откинувшись назад в кресле, – В нашей школе мы стараемся противопоставить пошлости земли одухотворённость неба. При этом мы не пытаемся нацепить всем учащимся на глаза розовые очки неприспособленности. Вовсе нет. Весь наш коллектив старается факелом просвещения осветить извилистую тропу невежества и превратить её в прямую и светлую дорогу познания. Всё, чего мы добиваемся – это лишь сочетание реалий нашей повседневной жизни с представлениями о том, каким должно быть в перспективе будущее. Поэтому мы и решили в этом году ввести в школе такой предмет, как «Основы психологии». Я думаю, что вы сумеете организовать свои уроки в форме дебатов, споров, дискуссий и размышлений. Я в курсе того, что вам придётся совмещать преподавание в нашей школе с работой в международной организации. Я понимаю, что это нелегко. Однако я думаю, что вы сумеете полностью оправдать те надежды, которые я на вас возлагаю, - закончил он последними словами свой краткий монолог и предложил Катрин пройти в класс, в котором она будет преподавать основы психологии.
Они прошли в 11 «А», где в это время Рита Давидович заканчивала урок литературы. Класс поприветствовал появление директора дружным вставанием, и Архимед, представив им Катрин, кратко объяснил, какой предмет она будет вести. По классу пронеслась волна всеобщего одобрения, после чего Архимед предложил всем задавать вопросы Катрин. На какое-то время возникло затишье, а потом на первой парте руку подняла одна из учениц.
- Спрашивайте, Асанова, ну, смелее, смелее, - подбодрил её Архимед.
- У меня такой вопрос к Катрин Мулен. У меня одна подруга хочет поступить в театральное училище, и мне интересно было бы узнать, а психология ей в этом пригодится?
- Лера, при чём здесь театральное училище и психология, - с недоумением в голосе высказалась Рита Давидович.
- Да это не её подруга хочет поступить в театралку. Это она сама мечтает стать актрисой, - раздался с задней парты голос Бижанова, и весь класс залился смехом.
- Дурак! – выкрикнула вспыхнувшая Лера.
- Я-то, может быть, и дурак, вот только ты не Катя Редникова, - вновь раздался голос Бижанова, и опять в классе раздался всеобщий смех.
- Я, может быть, стану лучше, чем Катя Редникова и тоже буду сниматься в Голливуде, - огрызнулась Лера.
- В Голливуде она будет сниматься, - передразнил её Бижанов, и снова все засмеялись.
- Бижанов, помолчи, наконец, - сказала Рита Давидович.
- Маргарита Александровна, вот вы мне говорите – помолчи, а я, может быть, влюблён в вас, - сказал Бижанов, вызывая в классе ещё больший приступ смеха.
- Успокойся, Бижанов, ты не в моём вкусе, - иронично парировала выпад Рита Давидович под общий смех.
- Так, ну всё, хватит смеяться, желающие могут ещё задавать свои вопросы, - вмешался Архимед, гася взрывы смеха.
До середины урока любопытные задавали ещё разные вопросы, а потом Катрин с Архимедом вышли из класса и некоторое время ещё обсуждали условия и график её предстоящей работы в школе. Потом Катрин покинула здание школы. После прошедшего дождя солнце светило особенно щедро. Катрин в какой-то момент вдруг вспомнила о тетрадке, которую она обнаружила утром.
ХI
- Женщины в футболе – это уже слишком. Замахнуться на самое святое, что есть у мужчин – это просто полное безобразие, - Эдик говорил с таким накалом, с таким напором, что Жанночка слушала его с умилением.
- Не слушай его, Жанночка. Женщины в футболе – это прекрасно, это эротично, сексуально, это прогресс, наконец, - Наташа была в очередной раз возмущена его наглой самоуверенностью и решила взять инициативу в свои руки. - Да, да! Женщины – это двигатель прогресса, и они все делают не хуже, а лучше мужчин.
Жанночке в этот момент очень хотелось примкнуть к чьей-то стороне, но она не решалась, и от этой нерешительности, которую она решительно в себе ненавидела, она только смущённо слушала обоих, находя их необычайно умными и интересными людьми.
- Вы только её послушайте! Дева Мария! Что говорит эта несчастная женщина. А кто создал двигатель? Кто создал автомобиль? Кто создал телевизор, утюг, пылесос, стиральную машину? Кто? – Эдик был воодушевлён.
Он был уверен в том, что уж в этот раз он сумеет добить эту вредную космополитку.
- Но всё это делалось только для того, чтобы обладать как можно большим количеством женщин. Да, да! Мой милый Эдик. Мужчины думают только об этом, - ответила Наташа.
Это словесное лицемерие мужчин бесило её больше всего на свете.
- Когда мужчина творит, то он не думает в это время о женщинах. Он творит, одолеваемый творческим порывом оставить после себя своё творение в радость следующим поколениям, - Эдик в этот момент победоносно улыбнулся, тем самым как бы выражая, что Наташке теперь нечем крыть.
- Когда мужчина творит, то им движет чувство собственной значимости. Многие творцы были женаты, и их вдохновляла любовь к своим жёнам, а не то, что они оставят после себя следующим поколениям, - ответив на выпад, Наташа с гордостью перекинула ногу на ногу, и взгляд её пронизывал Эдика насквозь.
- Браво! – сказала вошедшая в этот момент Мелиса Ричмонд.
- Один-ноль в пользу Наташи, - улыбаясь, сказала она, при этом прихлопывая в ладони.
- Нет, ну так не честно. Это просто какая-то женская солидарность. Вы всегда поддерживаете Наташу, - Эдик разочарованно надулся, поглядывая в окно.
В комнату заглянула вездесущая Динара.
- Кто кого? Наташка Эдика, или Эдик Наташку? – спросила она, и глаза её как обычно заблестели.
- Один-ноль в пользу Наташи, - пропела своим тонким голоском Жанночка.
В этот момент раздался голос Мелисы Ричмонд:
- Итак, мои хорошие. Сегодня у нас социологический опрос, и этим займутся Наташа и Эдик. Цель опроса такова. Оказывают ли те или иные церкви акции милосердия к больным, которые проходят лечение в психиатрической больнице. Для этого вам придётся объездить все церкви в городе.
Объявив и обозначив фронт работы, Мелиса Ричмонд вышла из комнаты отдыха и направилась в свой кабинет. После того, как Мелиса Ричмонд вышла, Эдик присвистнул с иронией и произнёс:
- Вот это проблематика. Религия – это опиум для народа или это лекарство.
- А мне нравится эта тема, - возразила Наташа.
Обеденный перерыв тем временем закончился, и надо было приступать к работе. Наташа и Эдик вышли из здания бизнес-центра и сели в машину Эдика, которая была припаркована на служебной стоянке. В небе, затянутом в серые, свинцовые, мохнатые тучи, ощущалось дыхание предстоящего дождя. Машина плавно тронулась с места и, выехав на главный проспект города, вскоре уже влилась в общий поток движения. Пропетляв какое-то время по городским улицам, они подъехали к Римско-католическому приходу.
Приход занимал не очень большую территорию, которая была обнесена вокруг глухим металлическим забором выше человеческого роста. На территории Римско-католического прихода располагалась небольшая часовня, предназначенная для обрядов богослужения, уютный домик для пастыря и нескольких других вспомогательных помещений. Наташа, подойдя к входной двери, нажала на звонок. Через несколько минут из домика пастыря вышел коротко остриженный юноша, спросив о цели визита. В выговоре его речи присутствовал очень сильный польский акцент, и по всему было видно, что он не очень воспринимает на слух русскую речь, особенно тогда, когда разговаривающий с ним человек произносит слова быстро.
Разобрав, наконец, что девушка пришла из международной организации, он отворил дверь и пригласил её войти. Они прошли к домику пастыря. Очутившись в прихожей, Наташа огляделась. Прихожая была небольшой и сразу же переходила в такую же небольшую по размерам кухню. Слева между прихожей и кухней располагалась дверь, которая вела в комнату. Дверь открылась, и из неё вышел пастырь, сжимая в руках бокал с чаем. По внешнему облику пастыря было заметно, что человек он аккуратный. Конституция его тела была сухой, и бросалась в глаза поджарость его тела, а также его крепкие, жилистые руки. На вид ему можно было дать лет пятьдесят. С короткими волосами и небольшой проплешиной на макушке он имел взгляд человека, явно довольного жизнью. После краткого приветствия пастырь осведомился у Наташи о цели её визита. Услышав ответ, пастырь ответил ей:
- Римско-католическая церковь не проводит подобные акции милосердия. К тому же церковь не обязана заниматься благотворительностью. Для этих целей существуют богатые люди.
Говорил пастырь с таким же сильным польским акцентом, и вероятнее всего юноша, который встретил Наташу при входе, приходился пастырю сыном. Во время их краткого разговора он стоял рядом с пастырем и чему-то загадочно улыбался.
- Но ведь больные люди, которые проходят лечение в психиатрической больнице, имеют болезнь от бога. А вы как пастырь можете вселить в них веру в излечение, - сказала Наташа.
- Это вы так трактуете, что они имеют болезни от бога. Бог не раздаёт болезни, а спасает души людей. А веру люди обретают, когда приходят к нам, - возразил пастырь.
Эдик слушал радио, когда Наташа подошла к машине. Он отворил ей дверцу, и Наташа села в салон автомобиля.
- Как наши успехи? – с любопытством спросил он.
- Никак, - ответила Наташа. – Поехали. Надо успеть до вечера отчитаться о проделанной работе.
- Куда теперь? – спросил Эдик, приглушая радио.
- К Никольскому рынку. Навестим православную христианскую церковь.
- Наташа, ты ведь сама однажды призналась, что ненавидишь футбол?
- Я уже изменила свою точку зрения. Мой милый Эдик, человек может изменить точку зрения, а также свои взгляды и пристрастия. И вообще, я сегодня устала от споров. Давай просто помолчим.
Не прошло и часа, как они подъехали к зданию церкви. Церковь в этот час пустовала. Лишь в уголке за столиком сидела старушка небольшого роста с выражением умиротворения на лице. Достаточно было бы бросить лишь беглый взгляд на эту старушку, чтобы догадаться, что она верит бога самозабвенно. У алтаря, перебирая церковные книги, суетился какой-то мужчина в чёрном свитере с густой щетиной в пол-лица.
- Простите, могу ли я видеть батюшку, - обратилась к нему Наташа.
- А батюшки сейчас нет, а что вы хотели? - повернувшись к ней, произнёс мужчина.
- Я только хотела узнать следующее. Проводит ли православная христианская церковь какие-либо акции милосердия по отношению к больным, которые проходят лечение в психиатрической больнице. Я из международной организации и провожу социологический опрос.
- А у нас финансов на это нет. Церковь ведь находится на самофинансировании, - ответил ей мужчина. – Хотя к нам часто обращаются за помощью. Вот недавно за помощью обратились из противотуберкулёзного диспансера. Просили помочь одной одинокой женщине закупить ей лекарства на лечение.
- И что, церковь помогла? – спросила Наташа.
- А как же. Батюшка обратился к прихожанам с призывом о помощи, и те откликнулись. Таким образом деньги мы для женщины собрали. Наша церковь не собирает денежные средства с прихожан, как это происходит в разных сектах. Возьмите, к примеру, баптистов или адвентистов. Вот они сдирают деньги со своих прихожан, а православная христианская церковь этим не занимается, - мужчина погладил свою щетину на лице, и на его лице отразилась готовность продолжить беседу и дальше.
Ещё какое-то время поговорив о религии, Наташа вскоре вышла из церкви. На улице шёл дождь. Проливной, напористый, он заставлял прохожих разбегаться в поисках убежища. Пока Наташа добежала до машины, она вся вымокла до нитки. У Эдика в сумке нашлось полотенце, и она вытерла им своё лицо и волосы. И в этот момент они посмотрели друг на друга, и в их взглядах промелькнуло то, в чём они сознательно не признавались себе. В этих взглядах читалось признание того, что их уже связывают не только служебные отношения и дружба, а уже нечто больше. Дождь барабанил по стеклу и крыше автомобиля, в салоне было тепло, уютно, и им обоим уже никуда не хотелось больше ехать.
XII
Маршрутка тихонько тронулась с места, погружая Катрин в круговорот её мыслей:
«Первый шаг сделан. Нога вступила на тропу неизвестности, и теперь тысячи и тысячи миль отделяют меня от Франции. Еще совсем недавно мне казалось, что жизнь изрешетила ядовитыми иголками мое сердце, и мне осталось лишь одно утешение - зализывать раны в надежде, что так они быстрее заживут. Но вот теперь передо мной вьётся эта широкая дорога, залитая потоком раннего, тёплого, солнечного света, в конце которой, как мне кажется, должны возникнуть ответы на все мои вопросы. Или мне всё только так кажется? Однажды обманутое сердце должно бы уже иметь в наличии камертон для распознавания фальши. Вчера поздним вечером я словно бы прикоснулась к душе незнакомой мне женщины. Эта тетрадь, которая выпала из копилки, оказалась дневником Марины Мелковой, матери Жана. Сейчас, когда я смотрю в окно, на мелькающий мимо меня пейзаж, передо мной словно бы воскресает лицо это женщины с васильковыми глазами, и её голос нашёптывает мне строки из её дневника:
<Из дневника Марины Мелковой>
«Я в тысячный раз спрашиваю себя: «Зачем?» Я в тысячный раз пытаюсь остановить себя: «Для чего?» Я в который раз натыкаюсь на холодное: «Почему?» Но время переворачивает обложку тетрадки, и передо мной ложится чистый лист бумаги. Сердце проливает капли фиолетовых чернил, и они застывают в буквах, словах, предложениях, мыслях. Я ищу себя в самой себе. Я угадываю себя в самой себе. Я пытаюсь разгадать то, что разгадать невозможно. Я иду по млечному пути, зная, что никогда не дойду. Мне холодно, ибо я живу во грехе. Я знаю, что могу быть наказана за это, но я словно стою перед дверью, которая открывает мне новый смысл. Я и ищу этот смысл. Он нужен мне, как измождённому путнику в пустыне нужна вода, так и мне нужно это ощущение новой для меня жизни. Этот смысл заполняет меня утешением, пусть даже иллюзией, обманом. Я обманываю и обманываюсь сама, и я этому рада. Солнце мне слепит глаза, ветер пронизывает своим холодом, но я ничего не боюсь. Я только молю бога продлить мне эти мгновения, понять и принять мой новый смысл и, если я грешна, то простить мне эти грехи, ибо грех этот ничто иное, как любовь».
«И зачем я только начала читать этот дневник? Я не должна была этого делать. Нельзя читать чужие записи. Я должна была бы оставить его на том же месте, или теперь я должна выбросить его, сжечь, но как побороть это искушение, ведь оно так велико. Ведь это не просто дневник – это крик души, это исповедь. Теперь этот крик будет врываться в мою душу, вонзаться в моё сердце кинжалом загадки, и озвучивать в нём скрипичной мелодией поднебесья откровения этой женщины» ; думала Катрин, возвращаясь к этому дневнику:
<Из дневника Марины Мелковой>
«Это началось не сразу. Неосознанно, нежданно-негаданно, словно вспыхнувшей искрой двух зажжённых спичек это пронеслось между нами, увлекая нас в водоворот погружения на греховное дно. Но это будет потом, уже после, а до этого я была чиста как слеза прощения. Мои глаза лишь любовались им, его телом, ещё не лаская его издали. Я ещё не думала тогда об этом. Он отзывался в моём сердце иной любовью. Мы ещё не перешли с ним эту грань отчаянного стыда. Моя жизнь ещё не разделилась на «до» и «после». В тот день Тимур принёс торт. Мы отмечали его день рождения. Были гости, и они наговорили нам много хороших слов. Мы втыкали миниатюрные свечи в торт и зажигали их. А потом Тимур, как и положено имениннику, дунул на свечи, и они погасли. Наверное, именно так гаснут свечи любви. Но ведь было всё когда-то. Я часто думаю сейчас о том, кто больше из нас виноват, и не нахожу ответа. Наверное, именно теперь во всём виновата я. Быть может, всё так и не иначе.
За окном снегопад. Последний снегопад в этом году. Он застилает улицы белым ковром и тут же подтаивает. Я похожа на этот последний белый снег. Мои силы тают с каждым днём, и у меня уже нет точки опоры, чтобы опереться и не упасть».
Мелькали паутинки полутеней, создаваемые ветвями могучих деревьев. Маршрутка миновала ещё одну остановку. Катрин все так же думала о дневнике Марины Мелковой: «Вчера вечером меня хватило лишь на первые страницы, пока я не захлопнула тетрадку. Вот уже за этим поворотом будет моя остановка и мне нужно будет сойти».
Перейдя улицу по подземному переходу, Катрин очутилась на главном проспекте города, который носил имя Абая. Ей предстояло совершить вторую пересадку, и тогда она окажется в школе, на своём первом уроке, но мысли о дневнике не торопились покинуть её в это раннее утро. Последняя запись потрясла Катрин откровенностью чувств.
<Из дневника Марины Мелковой>
«Точкой отсчёта стал тот день, когда Жан рисовал свою первую картину. Он разрешил мне в тот день находиться рядом. Я просто тихо сидела и молчаливо наблюдала за тем, как он наносит кистью мазки на холст. В какой-то момент, я почувствовала, что все его движения начинают отзываться во мне учащённым сердцебиением. Я словно была полностью вся намагничена и ощутила, как к моему телу приближается мелкая дрожь. Она вначале охватила мои колени, а затем стала распространяться по всему телу. Я пыталась с этим как-то бороться, но всё тщетно. В этот момент в недрах моей телесной чувственности словно бы разжигался огонь. С каждой минутой я ощущала, как он разгорается во мне со всей своей силой властной неумолимости, языками своего пламени пожирая каждую частичку моего тела. Кровь пульсировала в висках страстным желанием непозволительной мысли. Мой взгляд туманился и застилался откровенным бесстыдством обнажения. Обнажения чувств, обнажения тела, обнажения мыслей. Я раздевала его глазами и мысленно раздевалась сама. Моё напряжение нарастало. Оно влетало в меня комом низвергающейся лавины, извивая моё тело в предвосхищающем такте и наконец-то сотрясая меня гулким залпом содрогания. Я чуть не вскрикнула в тот миг. Жан продолжал сосредоточенно рисовать. Я вышла из мансарды и, совершенно обескураженная, спустилась вниз. Я понимала, что всё это неправильно, и я рано или поздно попаду в тупик, но в этот момент я уже ничего не могла с собой поделать. Греховная любовь начала отсчитывать свои первые минуты».
До школы осталось совсем немного, и сейчас Катрин вспоминала себя такой, какой она была, когда любила своего Жана. Это была ее первая страстная любовь. Но тогда она была ещё совсем наивной девчонкой, которая считала, что всё должно происходить по ее сценарию. Жизнь сломала все эти представления, чётко проведя грань между романтикой и реальностью, и всё же ее влекло к этому художнику. Она находила в нём ту родственную душу, которая ей так была необходима. Она желала однажды почувствовать, ощутить, услышать мелодию его сердца…
Наконец Катрин доехала до здания школы и вошла внутрь за пять минут до звонка.
Урок в 11 «А» начался со знакомства с классом. Катрин взяла в руки школьный журнал и стала зачитывать фамилии учеников:
- Асанова Лера, - прочитала Катрин первую фамилию из списка.
С первой парты поднялась тёмноволосая шатенка с миловидным личиком и тёмно-карими глазами. В этот момент с задней парты раздался голос Бижанова:
- Асанова Лера – будущая звезда Голливуда.
В классе раздались сдавленные смешки.
- Бакланин Вадим, - зачитала Катрин вторую фамилию из журнала.
С задней парты поднялся румяный здоровяк, крепко сбитый, среднего роста и с короткой стрижкой. И вновь раздался голос Бижанова:
- Бакланин Вадим – будущий чемпион мира по самбо. Имеет партийное прозвище Баклан, что в переводе на русский язык означает драчун.
- А вы, конечно же, Бижанов? – спросила Катрин.
- Собственной персоной. Прошу любить и жаловать, – поднялся со своего места Бижанов, раскланиваясь в разные стороны.
- И как же, Бижанов, вас прозвали в классе, - спросила Катрин.
- А он у нас клоун, - раздался голос Асановой.
- Устами младенца глаголет истина, - отозвался Бижанов.
- Виноградова Дарья, - назвала следующую фамилию Катрин.
С левого ряда поднялась застенчивая девушка с косой.
- Виноградова Дарья – ходячая энциклопедия 11 «А». После окончания школы будет причислена к лику святых, - не унимался Бижанов.
Катрин ещё какое-то время зачитывала фамилии из журнала, а Бижанов каждому давал свои характеристики, тем самым вызывая смешки в классе. Потом Катрин стала рассказывать о том, что представляет собой психология, знакомя своих учеников с историей возникновения этой науки и последующими этапами её развития. Время пролетело незаметно, и вот уже её голос прервал звонок на перемену.
XIII
Третья комната в его квартире служила мастерской. В середине комнаты на мольберте стоял портрет «Женщины в чёрном». Лицо женщины на мольберте ещё хранило очарование красоты, но можно было догадаться, что эта красота уже хрупкая. Жан нарисовал портрет этой женщины незадолго до исчезновения своей матери. Эта женщина была одета во всё чёрное. За всё время, пока он делал наброски будущего портрета, женщина не проронила ни слова.
В это утро Жан откровенно любовался этим портретом. Он сидел в кресле напротив и в тихой задумчивости разглядывал свою работу. Продолжая вглядываться в портрет этой женщины, Жан стал невольно вспоминать подробности того сна, который приснился ему до того, как он нарисовал портрет этой женщины. Он воспринял тогда этот сон как обычный и забыл о нём, но именно сейчас он стал всплывать в его памяти.
Они тогда втроём собрались на свой традиционный мальчишник в ресторане. Было около восьми вечера, когда она вошла в зал и присела за соседний столик. Как правило, женщины не посещают ресторан в одиночестве, тем более в столь поздний час. А она была одна. На вид ей было лет тридцать, а может чуть больше. В её осанке, манере держать голову, плавных и уверенных движениях рук читался врождённый аристократизм. Она была красива и увлекательна, как опьяняющий запах недозволенного греха. У неё были роскошные волосы с отливом, и под элегантным платьем угадывалось сладострастное и ненасытное тело. Лицо её было по-европейски слегка удлинённым, чуть надменным и наполненным ожидания. Её голубые как синева небес глаза манили своей бездонностью, а нос правильной греческой формы придавал лицу благородный оттенок. На ней было модное платье из дорогого шёлка. Дама сидела, обращённая к ним лицом, и, казалось, ничуть не смущалась своего одиночества. Она заказала себе бокал вина с ветчиной и чашечку кофе. Было непонятно, смотрит ли она сквозь них, или же она о чём-то сосредоточенно думает. Жан сразу же обратил на неё внимание. Руслан и Макс в это время ожесточённо спорили друг с другом.
- А я тебе говорю, что абстракционизм – это ловушка для дураков. Человек рисует что-то непонятное, а потом выдаёт это за искусство, - спокойным тоном говорил Макс.
- Макс, ты ничего не понимаешь. Для тебя всегда существовали только два цвета: чёрный и белый. Абстракционизм как направление в живописи уже доказал свою актуальность, - Руслан в этот момент чуть не хрипел от возмущения, и лицо его уже успело побагроветь от выпитой водки.
- А для меня это всё равно полный бред. Зачем мне искусство, если оно непонятно. Почему я должен рассматривать какие-то символы и находить в этом смысл, - лицо Макса по-прежнему оставалось спокойным, и только глаза его щурились ехидством.
Жан уже не следил за их беседой. Он неотрывно пожирал глазами эту женщину, и ему показалось, что их взгляды встретились.
Тихо звучала расслабляющая мелодия блюза. Таинственная дама осушила до конца бокал с вином и, расплатившись с официантом, медленно направилась к выходу. В этот момент в Жане вспыхнул азарт охотника, который заметил убегающую от него дичь.
- Я сейчас вернусь, - бросил он на ходу и, поправляя причёску, устремился вслед за ней.
Она вышла из ресторана и неспешным шагом пошла вдоль улицы. Он двинулся за ней, идя чуть позади неё и придумывая повод для знакомства. Был месяц май, и весенний вечер столичного города был насыщен в этот час духом раскрепощения. Она шла, не оборачиваясь, всем своим видом показывая, что никуда не спешит. В свете неоновых рекламных огней она выглядела ещё более обольстительной. Они уже подходили к маленькому скверику возле площади Республики, когда Жан, не придумав ничего подходящего, кроме как спросить, который час, поравнялся с ней и уже собрался было открыть рот, как она внезапно опередила его. Развернувшись к нему, она спросила его с улыбкой на лице:
- Вы хотите познакомиться со мной, молодой человек? Я угадала, не так ли?
Застигнутый врасплох, он смог лишь кратко произнести:
- Да, - продолжая впиваться своим взглядом в её желанное тело.
Она с видимым удовольствием давала любоваться собой.
- Я наперёд знаю, что вы мне можете сейчас сказать. Но в этот вечер мне не нужны ужимки словесности, - сказала она, в свою очередь любуясь им.
- Что же вам нужно в этот вечер? – спросил Жан.
- Мне нужны вы. И не будем терять время. Идите за мной, - сказала она, ускоряя шаг.
Она жила в элитном доме, в двух шагах от сквера. Они поднялись к ней. Щёлкнул последний замок двери, и Жан вошёл вслед на ней. Её квартира напоминала маленький музей. Пол был устлан дорогими коврами. В одной из комнат часть стены украшали самые разнообразные старинные, настенные часы. Они медленно тикали в тишине равномерным, тихим трезвоном на разные лады, сливаясь в механическую гармонию сонной услады стрекотания: тик-так, тик-ти, тики-тики-так, тики-таки-так. Стена напротив была украшена деревянными резными игрушками самых различных сказочных персонажей. Они размещались на специальном стеллаже вдоль всей стены и были самых разных размеров и форм. Вторая комната была украшена искусственными цветами различных композиций в духе японской икебаны. Они вошли в последнюю комнату. Она была полностью зеркальной. В ней не было окон и вся комната, включая пол и потолок, была выложена зеркальной плиткой. В зеркальные стены были вмонтированы многочисленные подсвечники, в которые были вставлены горящие свечи. Вся комната таинственно освещалась сияньем этих свечей. Напротив друг друга были расположены два кресла-качалки, а между ними небольшой кофейный столик. На столике стояла откупоренная бутылка дорогого французского вина, рядом находились два хрустальных бокала и колода карт.
- Садитесь в одно из них, - мягко сказала незнакомка и улыбнулась.
Жан сел в кресло. Кресло медленно качнулось под тяжестью его тела. Таинственная дама уселась напротив него.
- Сегодня необычный день, – сказала она, разливая вино в бокалы, и протягивая ему один из них.
- Сегодня мой день рождения, и вы сегодня мой гость, - продолжила она, лишь краешком губ пригубив вино.
- Вы знаете о том, что вы красивы? – спросила она, играя бокалом в руке.
- Я думаю, что скорее красивы вы, нежели я. Я всего лишь бледная тень в сравнении с вами, – ответил Жан.
- А вы умеете польстить женщине. Однако не стоит больше говорить комплименты. Лучше расскажите о себе, - сказала она и взгляд её, то устремлялся на бокал, то был обращён к нему.
- Рассказывать особенно нечего. Я всего лишь начинающий художник, и как всякий художник, мечтаю нарисовать знаменитую картину.
- Как вас зовут? – спросила она.
- Меня зовут Жаном.
Возникла минутная пауза, и посреди этой кратковременной тишины слышалось лишь потрескивание горящих свечей.
- А меня зовут Евразией, - сказала она, нарушая тишину.
- Вы похожи на креолку.
- Я и есть креолка.
- Ну, кто же вы и чем вы занимаетесь? – спросил Жан.
- Я жрица искусства и служу ему, - ответила Евразия и продолжила. – Мои предки жили здесь ещё со времён царской России. Сама я бывшая танцовщица, а моя покойная бабушка была известной гадалкой. Она научила меня гадать на картах и приговаривала при этом, что у меня пророческий дар в этом деле. Но я гадаю не всем и только в исключительных случаях.
- Судя по тому, что карты лежат на столе, сегодня именно такой исключительный случай?
- Вы угадали, Жан. Хотели бы вы, чтобы я погадала вам?
- Погадайте, мне будет интересно.
- Итак, вашей картой будет валет. Выберите масть, Жан.
- Пусть будет крестовая.
- Срезайте колоду, Жан.
Она выложила на кофейном столике три карты сверху и три карты снизу. Выпали крестовый валет, три дамы, пиковая восьмёрка и пиковый туз.
- И что же означают все эти карты? – спросил Жан.
- В вашей жизни три женщины будут испытывать к вам страстную любовь, - прояснила Евразия и продолжила. – Крестовая дама будет любить вас любовью грешной. Бубновая дама будет любить вас любовью особой, а червонная дама будет любить вас любовью земной. Пиковая восьмёрка обозначает знак бесконечности.
- Что же это значит? – спросил Жан.
- Это значит, что вы должны будете разгадать знак бесконечности.
- А что означает пиковый туз?
- Пиковый туз – это знак дьявола.
-Разгадаешь знак бесконечности, значит, победишь дьявола, - улыбнулась Евразия.
- Ну, кто же мне поможет разгадать знак бесконечности?
- Всё узнаешь в своё время, - таинственно произнесла Евразия.
- Пей вино, Жан. Это вино страсти – вино желаний. В нём размешана кровь благородных оленей. Сегодня наступает ночь твоих желаний, и они исполнятся по одной простой причине, - воскликнула Евразия.
- Какая же это причина?
- Среди карт тебе не выпала пиковая дама, - сказала Евразия, поднимаясь из кресла.
- Пей вино, Жан, а я буду танцевать для тебя, - медленно сказала Евразия, отодвигая в сторону кресло.
В комнате послышалась мелодия флейты Востока. Восточная мелодия флейты вместе с действием вина медленно вводила Жана в гипнотический транс. Добавились удары бубна и звуки гитары. Музыка постепенно заполняла собой всю комнату и напоминала движение каравана в песках Аравии. Тело Евразии извивалось змеёй в такт бубна и кружилось круговыми движениями то в одну, то в другую сторону. Зеркала размножали её изображения, и Жану стало казаться, что тело Евразии вначале удвоилось, а затем утроилось в свете свечей.
О! Оле Серьо! Оле Серьо! ОлеО! – пел протяжный голос под звуки бубна. Музыка медленно набирала обороты, и тело Евразии наполнялось ритмом движений и ускорялось вместе с музыкой. Постепенно музыка стала переходить в индийские мотивы, и бубен стал греметь бешенством сумасшедшей пляски. Эта неистовая музыка смешала разум и мысли Жана в разноцветные огоньки мелькания цветастого платья и развевающихся чёрных волос. Жан проваливался в какое-то невесомое состояние, когда тело и душа готовы были воспарить на крыльях.
- Чиана-Джей; Чиана-Джей; Чиана-Джей; Дали-Дала, - пел уже звонкий голос в вихре индийской свистопляски. Глаза Жана медленно закрывались под воздействием вина, и он только слышал слова Евразии, доносившиеся как будто бы издалека:
- Искусство – твоя настоящая любовь, художник, и боги не оставят тебя.
В какой-то момент Жан словно бы провалился в какую-то бездну и, когда он вновь открыл глаза, то с удивлением обнаружил, что он стоит на берегу какого-то озера. Оно казалось розовым от огромного количества птиц розовой окраски. Рядом стояла Евразия.
- Это самые красивые птицы на свете. Это розовые фламинго, - сказала она.
Рассвет только начинался, и первые лучи, забрезжив на горизонте, отражались в прозрачной воде озера.
- Что это за озеро? – спросил Жан.
- Это озеро розовых фламинго, - ответила Евразия.
- Иди за мной, - сказала она и повела его за собой вдоль берега.
В камышовых зарослях возле берега они наткнулись на деревянную лодку. В лодке лежали два весла.
- Садись в лодку и греби на тот берег. Там ты найдёшь деревянную хижину. В ней живёт старый колдун. Он предскажет тебе твоё будущее, - сказала Евразия, тихо улыбнувшись.
Через минуту Жан уже отплывал от берега резкими гребками и, уже приблизившись к середине озера, услышал крик Евразии:
- Тебе поможет северный ветер, художник.
Жан решил сделать на короткое время передышку и остановился. Озеро было безлюдным, и кроме птиц на озере никого больше не было. На его удивление, птицы совсем не дичились его, хотя и держались от него на определённом расстоянии. Было слышно хлопанье их крыльев, и вблизи Жан увидел, как влюблённые самцы исполняют птичий менуэт вокруг самок. Самки в свою очередь придирчивым взглядом оценивали самых искусных среди них, чтобы затем доверить им продолжение рода. Солнце медленно поднималось над горизонтом. Пахло солёной сыростью и водорослями.
Отдохнув, Жан снова налёг на вёсла и вскоре достиг противоположного берега. Лодка уткнулась своим носом в прибрежный песок, и Жан сложил вёсла. От берега вилась тропинка на высокий холм, и Жан вступив на неё, стал медленно взбираться по ней. Поднявшись на холм, он увидел, что под холмом в зарослях тальника стоит деревянная хижина. Хижина напоминала собой деревянный паром, так как она покоилась на деревянном основании. Любопытство влекло Жана к этой хижине. Ему не терпелось узнать, что за колдун находится внутри, и каким образом он может предсказать ему будущее. Сбежав с вершины холма к его подножию лёгкой пробежкой, Жан стал пробираться сквозь заросли тальника. Уже приближаясь к деревянному покрытию, он увидел сквозь густые ветви, что деревянный пол огибают со всех сторон деревянные перила, и на одной из сторон к перилам привязан вороной конь. Это был ещё молодой жеребец. На него была одета великолепная уздечка, а на лбу этого жеребца сверкала белая звёздочка. Жан влез через перила и ступил на деревянный пол. Он подошёл к двери. Дверь была не заперта, и он отворил её. Обстановка в хижине была наподобие той, какой она была в обычных крестьянских избах ещё в старину. В углу стояла массивная деревянная кровать, справа от двери находилась печь, в середине всей комнаты стоял большой деревянный стол. За столом сидел цыган. Был он уже в летах, в правом ухе у него торчала сережка, волосы у него были кучерявыми, из под густых соединяющихся бровей сверкали живые плутоватые глаза. Цыган медленными глотками пил вино из керамической чарки и, отламывая кусочки хлеба от буханки, подкармливал голубей, которые бродили по его хижине, чувствуя себя в полной безопасности. Жан остановился в дверях, и не зная, что делать дальше, прокашлялся в кулак. Цыган обратил на него свой взор и спросил его:
- Что привело тебя сюда, юноша?
- Меня послала к вам жрица искусства Евразия.
- Тогда проходи к столу и садись, - сказал цыган.
Жан прошёл и присел на деревянную лавку.
- Слушаю тебя, юноша.
- Я художник, я рисую картины, - начал было говорить Жан, но цыган перебил его.
- Небось, мечтаешь нарисовать знаменитую картину?
- Что правда, то правда, - ответил Жан.
- Тогда слушай меня, - сказал цыган. – Жил со мной раньше один учёный-астроном. Так вот, этот астроном научил меня по звёздам предсказывать судьбу. Подарил он мне звёздные карты на прощание, когда уезжал. Раз тебя прислала сюда Евразия, то я предскажу тебе твою судьбу.
Цыган встал из-за стола, затем подошёл к сундуку, который стоял возле кровати. Приподнял крышку сундука и вынул оттуда какие-то непонятные карты с изображением планет и звёзд.
- Назови мне свою дату рождения, – сказал цыган.
Жан назвал ему свою дату рождения.
- Пей вино, художник, пока я буду делать свои дела, - сказал цыган и углубился в свои расчёты.
Через час он закончил. Удивление не сходило с лица цыгана.
- Твои звёзды выстроились в пентаграмму совершенства, - сказал цыган. – В твоей жизни должны совпасть четыре приметы. Ты должен встретить алмаз, вторая примета – ты должен нарисовать родственную тебе душу на портрете, третья примета – в твою жизнь должна войти женщина, в жизни которой твоё имя встречается во второй раз, четвёртая примета – ты должен увидеть четыре воздушных шара.
- Евразия сказала мне, что я должен разгадать знак бесконечности, - сказал Жан.
- Знак бесконечности – это четыре магических слова. Ты должен разгадать четыре магических слова, - ответил цыган, приподнимая палец кверху.
XIV
После первого проведённого вечера, когда они просто прогуливались по городу, и он всё время рассказывал ей о чём-то интересном, они договорились, что она сама зайдёт к нему или сама ему позвонит. Катрин боялась, что Жан узнает о том, что она живёт в его доме. Когда они переходили улицу, ей нравилось, что его рука легонько и заботливо касалась её талии, уберегая её от потока машин. Иногда он дотрагивался до её руки, и она чувствовала, что ему хочется дать своим рукам волю. А временами её бедро словно случайно прижималось к его бедру. В эти секунды, в эти минуты, в эти часы она слышала только его голос, и он вливался в её тело, в её душу сладкой вибрацией упоения, и ей хотелось в эти мгновения, чтобы весь мир отбросил нелепые условности цивилизации и погрузился в хаос первобытного вожделения соприкасающихся тел.
Жану претила отсталость его страны в области искусства, и он выражал свои мысли по этому поводу. Он говорил, что в этом, постоянно меняющемся мире всё тесно взаимосвязано друг с другом. У различных стран, как и у различных людей, своё происхождение, свой возраст, свои взгляды, свои цели, своя культура, свой уровень развития. Он говорил, что есть много тех или иных отличий, но есть много и объединяющих свойств. Все страны в той или иной степени болеют теми же болезнями, что и люди разных национальностей. И во времена кризиса, в условиях дикого капитализма, люди вне зависимости от национальности, расы или вероисповедания начинают вести себя одинаково во всех странах, подчиняясь при этом единому закону выживания. Но человек – существо попарное. У него два глаза, два уха, две руки, две ноги и два начала. И если начало физическое, животное, скотское перевешивает чашу весов в глубинах сознания разума, то человек и выживает как животное. Он проживает свою жизнь словно корова, которая пережёвывает солому: нудно, однообразно, в тупом ожидании своего конца. Когда же начало нравственное, духовное оказывается важнее и значительнее начала животного, лишь тогда человек словно бы обретает крылья. Он обретает крылья и постепенно в муках творчества, в поисках пути, день ото дня медленно превращаясь в прекрасную птицу, устремляется в своём полёте к ещё неизведанным, непокорённым высотам, рождая ёмкое понятие искусство созидания. Каким сладким перезвоном звенели его слова в её душе. Они проникали в извилины её мозга новой для неё мелодией. Во Франции подобные слова уже давно утратили свою актуальность. Большинство французов, выражаясь словами Фитцджеральда, уже пожинали плоды своего национального просперити, а здесь воздух ещё был насыщен революционной мелодией национального самосознания. По словам Жана иностранцы, словно кочующие перелётные птицы яркой раскраски, прилетают сюда в эти бескрайние среднеазиатские степи, в эти просторы, с первоначальным удивлением оглядывая эти диковинные края, и становясь при этом невольными зрителями грандиозного процесса эволюции человечества в отдельно взятой стране. В глазах Катрин Жан находился на вершине этой эволюции. В тот вечер он раскрывал ей глаза на эту страну, как ребёнку раскрывают глаза на мир детские книжки с различными сказками. Однако с некоторыми из его утверждений она все же спорила. Жан утверждал, что история человеческой цивилизации всегда повторяется и возвращается к нам по траектории летящего бумеранга, на каждом новом витке своего непрерывного развития, несколько видоизменяясь, трансформируясь во что-то новое, но при этом всегда сохраняя сердцевину простой человеческой морали: добро всегда побеждает зло. Катрин при этом высказала точку зрения, история никогда не повторяется. С ним было интересно. При этом он был естественен и прост в общении, без того налёта сахарной пудры позёрства, которая присуща большинству представителей аристократических кругов, которых можно встретить в любой стране.
И всё же главным в тот чарующий вечер был он – её новый Жан, в безупречном костюме, в сорочке белого цвета, являющий собой символ её новой жизни, её новой гармонии. Он умел заставить её задуматься, он неожиданно погружался в раздумья, давая ей возможность гадать о его мыслях. Он выглядел в её глазах разным – то иронично весёлым, то задумчиво грустным, то неожиданно серьёзным. И небольшие споры в тот вечер рождали не скуку, а новые открытия. Как выяснилось, он презирал поклонение «золотому тельцу», но вместе с тем признавал, что деньги – это необходимый кислород для человечества. «Уничтожьте в человеческой природе взаимоотношений деньги, и прогресс человечества приостановится», - провозгласил он в тот вечер.
Катрин ощущала, что в тот вечер между ними возникла тонкая нить взаимного притяжения, но условность довлела над ними. «А может быть, в этом и кроется красота отношений между мужчиной и женщиной? Может быть, в этом и заключается истинный смысл любви? Может быть, именно мы, женщины, не способны по-настоящему понять значение любви, придавая этому понятию лишь плотскую или материальную форму, и отдавая его на растерзание нашей внутренней стихийности?» - думала она в тот вечер, блуждая вместе с ним по улицам города. «Было просто хорошо находиться с ним. Идти по вечерней улице, поедая мороженое, а потом запивать впечатление этого вечера чашечкой горячего кофе», - вспоминала Катрин, возвращаясь из школы к себе домой.
Прошло две недели, и дни осеннего календаря разлетались в вихрящемся круговороте повседневных дел и забот, связанных с новой работой. Идя по улице, Катрин неожиданно вспомнила о том, что сегодня она приглашена в гости к Лейле Сахатовой. Лейла работала в одной школе с Катрин и преподавала уроки музыки. Это была симпатичная брюнетка с зелёными глазами, которая всегда казалась погружённой в свои мысли. Преподаватели школы теперь часто приглашали Катрин к себе в гости, и в этот вечер Лейла тоже решила пригласить к себе в гости Катрин и Риту Давидович.
Что делал бы мир без мужчин? - скажете вы, и я вам отвечу:
Что делал бы мир без женщин? О, эта удивительная способность налаживать жизненные связи. Эта неистребимая потребность к Вселенскому общению. Эти вечерние девичники и слёзы в жилетку. Эта всепоглощающая неудержимость к радостному смеху через любые бури и ураганы. Эта несокрушимая убеждённость в том, что весь мир принадлежит им и только им.
Стрелки часов отодвинули дневную пустоту дня навстречу сумеречному закату, и час взаимной договорённости пробил. В семь часов вечера Катрин уже находилась в гостях у Лейлы. В углу комнаты стояло фортепиано, и так как Лейла преподавала в школе музыку, вечер обещал быть музыкальным. Поглощение пищи в этот вечер проходило в восклицательных знаках. В адрес хозяйки сыпались хвалебные слова, и в целом ужин протекал под неторопливое журчание женских голосов, которые переливались в своём обсуждении с одной незначительной темы на другую.
- А я мечтаю выйти замуж за иностранца. К тому же мне нужен не какой-нибудь простой иностранец, а особенный, как говориться по высшему классу,- заявила Лейла, когда разговор коснулся темы мечты.
- Все иностранцы одинаковые. Ужасный двадцатый век испортил
всех. Одна моя знакомая развенчала в пух и прах миф о том, что французы самые галантные мужчины на свете, - Рита стала переводить разговор на свои любимые рельсы.
- Это неправда, - возразила Лейла. – Стоит ли прислушиваться к мнению какой-то знакомой.
- Настоящие мужчины жили только в девятнадцатом веке, - уверенно заявила Рита. – Тогда ещё не существовало это ужасное телевидение и не звучало это чудовищное радио. Люди ели здоровую пищу, пили чистую воду и жили идеалами.
Катрин при этих словах улыбнулась, а на лице Лейлы мелькнула усмешка.
- Во всяком случае, тебя никто не заставляет смотреть телевидение и слушать радио, - возразила ей Лейла. – Катрин, полюбуйся на Риту. Это намёк на то, что сейчас невозможно встретить идеал мужчины.
- Мне кажется, идеал мужчины можно встретить всегда. Только сейчас это стало сложнее, - сказала Катрин.
- Всё равно вы уже не встретите второго Андрея Болконского, - мечтательно выдохнула из себя Рита.
Она как всегда сумела всех развеселить, и Лейла с Катрин рассмеялись.
- Рита, мы уже живём в двадцать первом веке, - сквозь смех послышались слова Лейлы.
- И это ужасно, ужасно, - сказала Рита.
Конечно же, в этот вечер не обошлось без расспросов о том, как живут люди во Франции и о том, какое впечатление произвела на Катрин Алма-Ата, и очень плавно вечер завершился чаепитием. Чаепитие в свою очередь не обошлось без бутылочки весёлого мартини. Вино освежающе воздействовало на настроение молодых женщин, и вслед за опустошённой бутылочкой появилась вторая, и уже будучи в лёгком подпитии, они казались друг дружке особенными милашками. Затем Лейла прошла к фортепиано, и зазвучали модные песни. К пению присоединилась Рита, и они уже запели дуэтом, и вся квартира наполнилась особенной атмосферой радостного смеха жизнеутверждающей молодости. Вскоре молодые женщины разошлись по домам, но отголоски славно проведённого вечера ещё звучали в ушах Катрин аккордами последней песни.
Время было уже позднее, но завтрашний день был выходным, и можно было не опасаться проснуться невыспавшейся. Катрин прошла в спальню и, отперев ключом прикроватную тумбочку, достала оттуда дневник Марины Мелковой. Дневник ещё не был прочитан до конца, и среди обычных, скучных записей, в которых описывалось то, как был проведён тот или иной день, Катрин наткнулась на запись, которая произвела на неё убийственное впечатление:
< Из дневника Марины Мелковой >
Я ловила себя на мысли, что одевалась в тот вечер исключительно для него. Тимур уехал в длительную командировку, и мы собрались с Жаном на концерт фортепианной музыки в филармонию. Концерт посвящался памяти Бетховена. Я совершенно случайно перехватила его взгляд. Это был взгляд, которого я внутренне ожидала и боялась одновременно. На какое-то мгновение мне показалось, что это был взгляд не сыновней любви, а взгляд вожделеющий, взгляд полный похоти и неутолённого желания. Может быть мне это только так показалось, но что было бы, если бы он случайно узнал о том, что он не мой родной сын, мелькнула в моей голове мысль, когда я примеряла платье. Платье облегало моё тело прохладой шёлка, словно пытаясь остудить моё разгорячённое тело. Всё было как во сне, когда мы уже входили в зал филармонии. Он никогда не видел меня прежде в этом платье. В нем я выглядела царственной и неотразимой. Я всей кожей ощущала, что волную его как женщина, но он просто боится признаться себе в этом, и только взгляд выдавал его. Да, его всё говорящий взгляд, рвущийся наружу фонтаном прегрешения, разливался во мне ответной волной. Мы сближались в тот вечер, каким-то необъяснимым, роковым предзнаменованием, когда воля и разум отступают перед чувствами и желаниями.
В зале звучала музыка Бетховена. Невозможная, нечеловеческая музыка, музыка, заставляющая забыть о своём существовании, забыть обо всём на свете и слышать, как навстречу изливающейся мелодии совершенства звенит прерывающимся импульсом твоя душа. Я коснулась его руки, когда в зале зазвучали первые аккорды «Аппассионаты». Моя рука легла поверх его руки и какое-то время находилась в неподвижности. Звучание «Аппассионаты» переворачивало мой разум, затягивая его в тугой узел молчания, и только пальцы моей руки, до этого лежавшие неподвижно, уже скользили по его пальцам, раздвигая их и сжимая его руку по мере звучания музыки в кольцо. В зале по-прежнему звучала эта безумствующая музыка – музыка моего падения в бездну».
"Значит, Марина Мелкова была не родной матерью Жана, и к тому же она была в него влюблена", - пронеслась в голове Катрин мысль, когда она отложила дневник в сторону. "Только не надо думать об этом сейчас"-решила Катрин, направляясь в ванную. Тщательно умывшись и приготовившись ко сну Катрин вернулась в спальную, но ещё долго не могла уснуть, мысленно возвращаясь к прочитанной записи дневника.
XV
Специально нанятые альпинисты поднялись с низины пропасти через два с небольшим часа.
- Нашли, - выдохнул один из них, чуть отдышавшись.
- Что нашли? – спросил Тимур, бросившись к ним, как только они поднялись наверх.
- Не что, а кого, а точнее нашли труп женщины. Правда, он полностью изуродован, и опознать его практически невозможно, хотя он даже не разложился. Там внизу очень низкая температура, почти как в холодильнике. Лёд там внизу практически не тает.
- Там под толщей снега отверстие есть, и это отверстие ведёт в какую-то пещеру. Труп туда и провалился, а потом, видать, снег в горах выпал, вот отверстие и завалило снегом, - заключил свои догадки в логическое объяснение второй, тот, что был пониже ростом.
Следователь Изимов, стоявший рядом с ними, с уже нескрываемым интересом спросил:
- А на теле у этой женщины или в карманах вы хоть что-нибудь обнаружили?
- На её шее мы нашли медальон, а на её руке – разбитые женские часы. А больше мы ничего не обнаружили, - ответил тот, что был повыше ростом.
Он вытащил из кармана комбинезона медальон и часы и протянул их следователю. Изимов, мельком осмотрев медальон и часы, показал их Тимуру.
- Тимур Сабирович, взгляните-ка, этот медальон и часы принадлежали вашей жене? – спросил Изимов.
- Да, медальон принадлежал Марине. Я ей сам его когда-то подарил, - задумчиво произнёс Тимур, разглядывая медальон.
- А вот часы явно не её. Это точно, - добавил он после некоторой паузы.
Это были широкие женские часы с разбитой передней частью, но корпус в целом сохранился, и на задней крышке было выгравировано слово «Алмаз».
- Да, загадочный случай, - сказал Изимов.
- Вы по-прежнему уверены в том, что ваша жена жива? – спросил он у Тимура.
- Не знаю. Я знаю только, что нельзя быть в чём-то уверенным до конца, - ответил Тимур, по-прежнему находясь в состоянии задумчивости.
- А верёвка выдержит, когда вы будете поднимать тело наверх? – обратился следователь к альпинистам.
- Эта верёвка и слона выдержит, - отозвался тот, что был повыше ростом.
- Тимур Сабирович, вам всё равно придётся приехать в морг, чтобы мы составили с вами протокол официального опознания. Так что сейчас вы можете уехать, а я вам сегодня вечером позвоню и скажу, куда подойти и во сколько. Однако должен признаться вам, что вы оказались человеком настойчивым. Я-то был уверен в том, что мы зря теряем время, - следователь в явном нетерпении переминался с ноги на ногу.
Ему поскорее хотелось всё закончить и уехать из этого мрачного места, как можно скорее.
- Хотя вы можете, конечно же, дождаться, пока мы поднимем труп. Я просто подумал о том, что вам, возможно, будет жутко всё это видеть, - неуверенно добавил он.
- Да, я, пожалуй, сейчас уеду, - сказал Тимур и зашагал к ожидавшей его машине. Рашид, завидев приближающегося шефа, выключил радио и завёл двигатель.
- Поехали, Рашид, - негромко произнёс Тимур, уже садясь в машину.
Машина плавно тронулась с места и заскользила по узкой дороге горного серпантина. Пока машина медленно ехала, Тимур, подчиняясь инстинкту самосохранения, отгонял от себя безнадёжные мысли, укрываясь в своём прошлом. Он закрыл глаза, и воспоминания унесли его в ту далёкую, студенческую московскую зиму…
- И что подарит на Новый год своей замечательной студентке молодой профессор? – спросила она, уже не удерживаясь от приступов смеха и поддерживая его за руки.
Тимур делал вроде бы правильные движения, но проклятые коньки всё время роняли его на лёд.
- Какие мы бедненькие. Мы не умеем кататься на коньках, - её всю распирало смешинками, когда он в очередной раз неуклюже падал.
- А вот не скажу, что это будет за подарок, - сказал он, в который раз плюхаясь на лёд.
- Да, ладно, я шучу. Неужели ты подумал, что я жду каких-то подарков. Самый лучший подарок для меня – это ты, - крикнула она, отъезжая от него и описывая стремительные фигурные движения на скорости.
Стадионный каток был полон любителей покататься на коньках. Звучали разнообразные мелодии из радиорубки, и солнце в то субботнее утро светило по-особенному щедро. Это была суббота предновогодней недели – предновогодних игрушечно-ёлочных дней. Она была выкрашена в суету домохозяйских закупок нервозной прозы магазинных и ларьковых, деликатесных очередей. Последние московские дефицитно-деликатесные годы…
Задние колёса резко сыграли рессорами на глубокой ямке, возвращая Тимура в реальное пробуждение из мимолётного сладкого полузабытья, но затем дорога вновь убаюкала его в дорогое прошлое…
- Вы здесь не стояли, девушка, - злобно прошипела на Марину предпенсионная особа в цветастом платке, накинутом на плечи. - Она здесь не стояла, граждане, - уже переходя в крик, распалялась она, оборачиваясь мутными глазами к задним рядам и ожидая от них поддержки.
- Бессовестная! Бесстыжая! Молодая, а никакого воспитания, - донеслись из задних рядов крики осуждения старушек.
Вся очередь беспокойно задвигалась в невероятной давке, с каждой минутой напирая всё сильнее и сильнее.
- Не пропускайте там без очереди, - раздавались из глубины требовательные голоса страждущих.
- Это я-то здесь не стояла! Да у нас номер на ладони записан, - с возмущением произнесла в ответ Марина, и в её голосе чувствительно зазвучали стальные нотки.
- Где записан? Ну-ка покажи, - не унималась мордастая особа.
Номер был записан на ладони Тимура, а он, как назло, вышел ненадолго из магазина.
- А я не обязана вам показывать. И вообще не обязана вам что-либо доказывать, - уже зазвенел во всю силу голос Марины.
- Нет, ну вы видали такую неслыханную наглость, - напирала раскатистым грудным голосом надоедливая баба.
Перепалка набирала обороты, привлекая к себе всеобщее внимание.
- Да, стояла здесь эта девчонка. Она вместе с парнем занимала очередь, - пробасил здоровенный мужчина, который стоял перед Мариной.
В конце-концов мнение очереди разделилось на тех, кто поддерживал Марину, и на тех, кто её осуждал. Очередь тем временем под аккомпанемент разделившихся голосов бойко продвигалась вперёд, благодаря чёткой и слаженной работе продавцов. Вновь прибывающие лица, которые удлиняли и без того длинный хвост очереди в радостном возбуждении интересовались у впереди стоящих тем, что сегодня выкинули, и услышав в ответ, что выкинули апельсины и бананы, терпеливо подставляли ладонь энтузиастке, которая шариковой ручкой расписывала занимаемый ими номер в очереди.
- Граждане, граждане, не нагоняйте жуть. Вы ж поперебьёте так друг друга, честное слово, - успокаивал толпу страж порядка – молодой улыбчивый хохол в милицейской форме.
- Потаскуха! – заорала, как резанная, мордастая дура, готовая в любую минуту перейти в ближний бой.
- Это я потаскуха?! Ах, ты, вонь зловредная. Ты кого назвала потаскухой, - голос Марины звоном натянутой струны перебивал ненавистное ей мычание.
Накал страстей превзошёл все ожидания. Тимур подоспел вовремя, как раз в то время, когда милиционер уже принял самое горячее участие в склоке.
- Вот у него записан номер на ладони, - бросилась к Тимуру, как к спасительной соломинке Марина, когда он подходил к ней. После недолгого разбирательства конфликт наконец-то был улажен, и притихшая было задняя шеренга вновь с удвоенной энергией стала напирать на переднюю…
Машину слегка качнуло на повороте, и Тимур на недолгие минуты очнулся, а затем крылья его мыслей вновь унесли его в те далёкие годы…
Они наконец-то вырвались из магазинной давки, нагруженные покупками к Новому году, и уже прощаясь на автобусной остановке, она предложила ему встречать Новый год у неё дома.
- Приходи в одиннадцать. Я буду ждать. Пока! – успела крикнуть она, садясь в автобус.
Предновогодняя неделя пролетела незаметно. В преддверии Нового года Тимур зашёл в ЦУМ в поисках подарка.
- А вы купите духи и этот медальон, - посоветовала ему продавщица. - Он последний остался. К тому же не очень дорогой, и смотрите, какой красивый, - она протянула медальон, и тот заблестел росписью узоров.
Крышка медальона тихонько открылась, и с донышка ему улыбнулась филигранная, миниатюрная репродукция Джоконды.
Из огромного ЦУМа он уже выходил с медальоном в руке. Вся атмосфера вокруг была заряжена энергией предстоящего праздника. Раздавались звуки вечерней гармошки, на Красной площади красовалась огромная, нарядная, украшенная тысячами разнообразных огоньков Новогодняя ёлка. Уже слышались весёлые пьяные песни. Кто-то спешил домой с покупками, прохаживались парочки в обнимку. Карусель людского потока кружилась непрерывным мельканием радостных лиц, и томительные предпраздничные часы уносились снежной тройкой в грядущее будущее.
Он позвонил в дверь её квартиры ровно в одиннадцать. Марина открыла дверь и с радостным визгом бросилась к нему на шею. В квартире приятно пахло свежеиспечёнными пирогами.
- Сегодня мы будет встречать Новый год вдвоём. Понимаешь? Только вдвоём, - прокричала она на всю квартиру.
Он закружил её по прихожей, и ему захотелось поцеловать её.
- Не сейчас, - пригрозила она ему пальчиком.
- А где же родители ? - спросил Тимур.
- А родители будут встречать Новый год в гостях. Ну, давай, снимай пальто и проходи в комнату, - скомандовала она и направилась на кухню.
Он прошёл в комнату, а потом всё закружилось метелью упоительного головокружения: и вылетающая со свистом пробка шампанского, и бой курантов с экрана телевизора, и таящие во рту куски пирога, и гадание на кофейной гуще, и тихо льющаяся ласковая музыка, и её вкрадчивый шёпот, и жадные поцелуи, и шорох медленно падающего платья, и отдаляющийся стон их первой ночи…
XVI
Катрин взглянула на часы и подумала: «Остался последний урок в этом суматошном и весёлом 11 «А».
Прозвенел звонок, и Катрин объявила тему урока.
- Сегодня мы продолжим тему «История возникновения и развития психологии». Записывайте в тетради, - Катрин на минуту взглянула в окно и стала объяснять: - Психология как наука изучает факты, механизмы и закономерности психической жизни. История же психологии описывает и объясняет, как эти факты и законы открывались человеческому уму. Итак, если предметом психологии является одна реальность, а именно реальность восприятий и ощущений, памяти и воли, эмоций и характера, то предметом истории психологии служит другая реальность, а именно деятельность людей, занятых познанием психического мира.
Катрин, сделав паузу, оглядела класс. Весь класс с усердием записывал услышанное. В этот момент она заметила, что Лера Асанова подняла руку. Катрин сделала Лере знак и та задала вопрос:
- Скажите, Катрин Мулен, а это правда, что Софи Марсо превзошла Катрин Денёв?
На какое-то мгновение в классе повисла тишина, вызванная неожиданностью прозвучавшего вопроса, а ещё через мгновение класс разразился дружным смехом. Катрин улыбнулась, а с задней парты послышался голос Бижанова.
- Через двадцать лет газеты напечатают, что Леру Асанову в начале её артистического пути мучил вопрос, превзошла ли Софи Марсо Катрин Денёв.
После этого в классе раздался взрыв смеха.
Все эти школьники напоминали Катрин слепых щенят, которые своими влажными носиками ещё льнут к лону своей матери, и которым ещё предстоит открыть для себя мир. Лера Асанова была послушной девушкой. Её мать Елена Николаевна Голубева преуспевала в бизнесе, и всегда мечтала, чтобы Лерочка стала знаменитой. А где же стать знаменитой, как ни в области искусства. То чудилось Елене Николаевне, что Лерочка со временем станет прима-балериной и Лерочку отправили в балетную школу. Но таланта у Лерочки по этой части не обнаружилось, и с этим пришлось смириться. То вдруг воспалённое воображение Елены Николаевны рисовало Лерочку, склонившуюся за роялем в волнах аплодисментов, и тут же был куплен рояль, а послушное дитя было отправлено в музыкальную школу. Но и в музыкальной школе яркого дарования за Лерочкой не признали, хотя Лерочка и продолжала ходить в музыкальную школу. Однако Елена Николаевна была не из тех, кто быстро сдаётся. Лерочка должна стать актрисой – было решено на семейном совете. С тех пор вся семья всячески холила и лелеяла в душе Лерочки эту мечту.
- Мне кажется, Лера, вам сейчас не надо забивать голову такими мыслями, - улыбаясь, ответила Катрин и, установив в классе тишину, продолжила урок.
Ей снова пришлось приостановить своё чтение, так как она заметила, что на этот раз руку подняла Виноградова. Через несколько секунд прозвучал её вопрос:
- Скажите, Катрин Мулен, а чем талант отличается от гениальности?
На этот раз в классе воцарилась мёртвая тишина. Катрин собралась было сказать, что этот вопрос слишком сложный, чтобы ответить на него однозначно, как вдруг вновь раздался голос Бижанова:
- Виноградова, это же очень просто. Таланту море по колено, а гениальности горы по плечу.
Ответ Бижанова вновь вызвал лёгкую волну смеха, и в дальнейшем урок проходил плавно и спокойно, время от времени сопровождаясь вопросами любопытных и комментариями Бижанова.
Рабочий день скоро закончился. Через некоторое время Катрин уже шла по осенней улице, и в её ушах вновь словно бы раздавался шёпот чужой тайны этого злосчастного дневника.
< Из дневника Марины Мелковой >
Всё было предрешено. Мы возвращались из зала филармонии, стеснённые промелькнувшим электрическим разрядом чувств нашего обоюдного молчаливого согласия. Я знала, что всё теперь зависит от меня. Я должна была сделать первый шаг. Это обстоятельство довлело надо мной, заламывая мне руки между отчаянным порывом и трезвым расчётом. Ночь ждала моего ответа. В доме погас свет. Я зажгла свечу и, поднеся её к зеркалу, словно бы спрашивала у него совета. Моё отражение в слабых лучах дрожащего пламени будто бы шепнуло мне «да». Всё решилось в тот миг. Я и сейчас не понимаю, как всё могло произойти. Я не помнила себя. Я помнила только, что со свечой в руке пришла к нему пожелать спокойной ночи и присела на край кровати. Затем я наклонилась, чтобы поцеловать его в лоб, но вместо этого стала медленно осыпать его обнажённое тело поцелуями. В нём ещё чувствовалось стыдливое сопротивление, но я сломала его своими ласками. Я как амазонка завоёвывала его своей необузданной ненасытностью, сладкими линиями своего бархатистого тела. Наши губы сливались в замкнутый сосуд наслаждения сладострастием. В какой-то момент в нём взыграла кровь, и он повалил меня навзничь. Его пылающий факел проникал своим обжигающим жаром всё глубже и глубже в моё сосредоточие, заставляя меня гибнуть и вновь воскресать. Тайна этой ночи ещё долго клубилась над нами и ночь не давала нам заснуть после всего случившегося. Мы о чём-то говорили и снова любили друг друга. Так продолжалось до самого рассвета, пока наступивший день не разомкнул наших объятий.
После того, как Катрин наткнулась в дневнике на эту запись, в ней словно проснулась слепая ревность. В её воображении словно бы каким-то навязчивым наваждением медленно возникала сцена этой ночи. Катрин уже достигла центрального проспекта имени Абая и медленными шагами приближалась к подземному переходу.
Оказавшись дома, она не могла отделаться от того внутреннего состояния, которое теперь вонзалось иголками ревности в каждую частицу её тела. Каждое предложение из последней прочитанной записи дневника словно бы проносилось перед её глазами реальной действительностью события, которое произошло той ночью между Мариной и Жаном. Катрин, закрыв глаза, сидела в кресле гостиной, и представляла, как Марина Мелкова со свечой в руке поднимается по лестнице на мансарду. Вот она входит в его мастерскую и садится на край кровати. И уже её губы жадными, короткими, горячими прикосновениями скользят по его телу, возбуждая его кровь и пробуждая в нём желание. А потом…
Катрин долго просидела в кресле с закрытыми глазами и, словно бы погрузившись в ту ночь невидимым свидетелем, незаметно заснула.
XVII
Труп опознать было невозможно, и Тимур заявил на опознании, что это не его жена. Следователь Изимов вновь завёл дело об исчезновении Марины Мелковой, и Марину Мелкову объявили в розыск.
После всей этой утомительной процедуры и дополнительного допроса, учинённого следователем, Тимур возвратился в офис несколько подуставшим, но почему-то именно сейчас он почувствовал, ощутил какой-то слабый проблеск надежды на то, что Марина жива. «Если это не Марина, то почему, спрашивается, на обнаруженном в ущелье трупе был найден её медальон. И что это за разбитые часы с надписью «Алмаз» на задней крышке», - думал он, просматривая календарь деловых записей. «Алмаз, Алмаз», - перебирал он в уме. Было что-то знакомое в этом слове, что-то далёкое, укрытое снегами памяти, но очень знакомое. Он силился вспомнить, но память врала, не давая нужной зацепки, и всё же он уже когда-то слышал это слово.
Сегодня был какой-то мёртвый день. Никто не звонил, никто не тревожил, никто не искал с ним встречи. Он совсем забыл, что заказал Ларисе кофе с бутербродами, и несколько удивился, когда она вошла в его кабинет, внося перед собой на подносе чашечку кофе и его любимые бутерброды. Лариса была на редкость серьёзной и ответственной девушкой, совсем не похожей на обычных секретарш, которых держат для постельных утех. Она создавала впечатление домашней уютной женщины, в которой всеми красками блещет гармония тепла. Её можно было бы сравнить с воркующей голубицей, так как переливы её голоса действовали также успокаивающе, как и воркование голубей. В её облике сквозила какая-то ранимая хрупкость. Может быть, этому способствовали её глаза, ведь недаром говорят, что глаза – это зеркало души. В её глазах светились огоньки тихого света, наполненного тем смыслом безграничной любви, который можно встретить лишь во взгляде преданно любящей тебя матери. Пожалуй, её нельзя было назвать особенно красивой, но в её лице было нечто большее, чем в лицах очень красивых женщин, которые знают о ценности своей красоты и пользуются при удобном случае ею, как своего рода необходимым оружием. Главной отличительностью её лица являлась та особенность, что оно было бесхитростным, и в его выражении можно было прочитать её чувства, те чувства, которые она испытывает в тот или иной момент.
Во взгляде Ларисы, в её глазах угадывалась лишь одна истина, и эта истина кричала лишь об одном – о её влюблённости в Тимура.
Лариса прошла к его столу и осторожно поставила поднос на стол, и в это мгновение в душе Тимура, который задумчиво смотрел на неё, что-то шевельнулось. Ему вдруг захотелось развеять своё одиночество, и он совершенно неожиданно, даже для самого себя, сказал ей:
- Знаете что, Лариса, мне сегодня как-то особенно одиноко. Вы не согласились бы пообедать со мной в ресторане прямо сейчас.
- А как же кофе, Тимур Сабирович?
- К чёрту кофе. Собирайтесь. Я буду ждать вас в машине, - сказал Тимур, уже выходя из кабинета.
Лариса вышла из офиса уже вслед за ним и впорхнула в машину, вся светясь от радости.
Ресторан встретил их обеденной тишиной. В зале царил полумрак, а на столике, за которым они сидели, была зажжена маленькая настольная лампа. Это были столики на двоих. Тимур любил этот ресторанчик – небольшой, тихий, славный ресторанчик для романтиков. В свете вечернего освещения Лариса казалась несколько загадочной.
«А ведь в действительности я про Ларису ничего не знаю, - подумал Тимур, глядя на неё. - Как она живёт? Где? С кем?»
Лариса молчала, не зная, что сказать, и оттого её взгляд был несколько смущённым.
- Расскажите о себе, Лариса, - попросил он её.
- Что же мне рассказать? – спросила она.
- Рассказывайте всё. Начиная с детства.
- А я ведь детдомовская, - начала она. – Но я помню своих родителей. Это уже потом приёмные родители меня усыновили, когда мне десять лет исполнилось. А в детдом я попала в пятилетнем возрасте. Отец нас бросил, а мама его очень любила и перенести этого не смогла. Она сломалась, начала украдкой выпивать с горя и так вот мало-помалу втянулась в это несчастье. А потом уже в нашем доме пьяные компании начались. Мама работала официанткой в ресторане, ну и начинала уже на работе подогреваться, а приходила домой, и продолжалась карусель. А потом её с работы выгнали, и пошло-поехало, началась весёлая жизнь. А после был суд. Маму лишили материнских прав, а меня - в детдом. Женщины ведь быстро спиваются. А я как-то сразу, будто бы в одночасье повзрослела. Словно меня, ещё не умеющую плавать, бросили на середину реки. Выплывешь – будешь жить, нет – значит, поминай, как звали. Это страшно, когда ты оказываешься в детдоме. Если бы не наша воспитательница, то не знаю, как бы я дальше жила, - Лариса приостановила на время свой монолог, чтобы пригубить вина. Её медленный, тихий с приятной хрипотцой говор словно бы мелодичным колокольчиком овеивал Тимура, обволакивая его дымком воспоминаний своего прошлого и возвращая его в ту далёкую новогоднюю ночь…
В ту ночь он подарил ей этот простенький дешёвый медальон и духи. Он вспомнил о медальоне, когда они, уже расслабленные, лежали в постели, и Марина вычерчивала на его груди замысловатые линии.
- Я совсем забыл, что у меня есть для тебя подарок, - сказал он, соскальзывая с кровати и обёртываясь в простыню. Отыскав в темноте зала свой пиджак, он вынул из внутреннего кармана медальон, и вернувшись обратно, надел его Марине на шею.
- Какая прелесть, он такой забавный. Мне кажется, он будет приносить удачу, - сказала она, разглядывая медальон и поправляя его на груди.
А потом звучала какая-то песня, и под её медленную мелодию они танцевали прямо на постели. Она была неисправимым романтиком. Именно ей пришла в голову эта сумасбродная идея – бросить всё и мчаться в эту новогоднюю ночь на Ленинградский вокзал, чтобы продолжить встречу Нового года в ресторане-вагоне поезда «Москва-Ленинград». Он твердил ей, что поезд по расписанию должен был отправиться ещё до наступления Нового года, и что в Новогоднюю ночь поезда не отправляются с вокзала, но она была безумно-неумолима.
- Вот увидишь, нам придётся вернуться обратно, - кричал он ей.
- Нет, я загадала желание, - хохотала она в ответ.
И шальной попутчик подвозил их в эту ночь, отказавшись от денег, и это действительно выглядело сказочно. На этом маршруте стряслось какое-то чрезвычайное происшествие – столкнулись какие-то грузовые составы, и движение поездов на долгое время было заторможено, и отправка поезда «Москва – Ленинград» задержалась до трёх часов ночи. И поезд стоял полупустой, ожидая отправительной команды. И проводник взял их без билетов за полцены. И ресторан-вагон работал до самого утра.
- Вперёд за мной, мой верный спутник! - радостно кричала она, влезая в вагон.
И вот уже диктор объявил об отправлении поезда, и поезд, вздрогнув стальным скрежетом, плавно стал набирать скорость. Москва прощалась с ними огоньками мелькающих окон и поезд, прибавляя ходу, мчал их в заснеженный Ленинград. Они вошли в ресторан-вагон, когда там уже шумно праздновали свадьбу. Распевались частушки под аккомпанемент баяна.
Их встретил изрядно подвыпивший мужчина в военной форме подполковника.
- Проходите, проходите, не стесняйтесь. Здесь всем рады, - загремел он своим басом, увлекая их за собой и подводя к столу, за которым сидели жених и невеста.
Налив в пустые рюмки, он вновь прогремел:
- А штрафную рюмку надо пить до дна.
Они с Мариной опрокинули залпом рюмки с водкой, и вокруг раздались одобрительные возгласы.
- Садитесь, садитесь за стол, - суетился он вокруг них.
- Дашка, а ну-ка сообрази гостям закуску и шампанского. Да бутылочку водки не забудь, - раздавался на весь вагон его голос.
Во все пары раздувался баян, и по-прежнему гремели частушки. Гул стоял невообразимый. Дашка, молодая и проворная девушка, быстро принесла к столу закуску и поставив на стол бутылку водки, заявила, что шампанское уже кончилось.
- Сына женю. Невесту одобряю. Хорошая девка, - кричал подполковник сквозь общий шум радостных шуток и залихватские звуки баяна. - Сын у меня по моим стопам пошёл. В военном училище учится. Будет военным лётчиком, - ударил он по столу кулаком.
- Вот такой парень он у меня, - вытянул он вперёд руку, сжатую в кулак с оттопыренным кверху большим пальцем.
Он оказался человеком с душой нараспашку и веселил их всю дорогу то анекдотами, то рассказами о курьезных случаях, которые случаются в армейской жизни.
А поезд летел, летел стрелой, незаметно отмеряя километры под топот танцев, голосистое со смехом застолье, музыкальные разливы баяна и задумчивые песни под шафе…
- Тимур Сабирович, Тимур Сабирович, - голос Ларисы медленно возвращал его из прошедшего времени в будничную реальность. - Вы совсем меня не слушали. Мне показалось, что вы сейчас где-то далеко-далеко. Витаете в каких-то облаках.
Он выглядел утомлённым. Его виски уже серебрила седина, а глаза выглядели усталыми. И все же в её глазах он был ещё мужчина хоть куда. Ей всегда нравились мужчины постарше. Они внушали ей чувство защищённости, то самое чувство, в которое так комфортно было укутаться от всех проблем, которые окружают молодую, незамужнюю женщину.
- Нам уже пора возвращаться, а вы совсем ничего не ели, - сказала Лариса.
- Ничего, ничего, я совсем не голоден, - ответил Тимур. - Действительно пора возвращаться. Я подвезу вас в офис, а сам поеду домой.
В это же самое время на крышу многоэтажки, которая находилась как раз напротив дома, в котором жил Тимур, подымался крепкий, среднего роста, неприметной внешности мужчина, неся в руках удлинённый саквояж. Он поднялся на крышу, осмотрелся вокруг, затем надел маску и открыл саквояж. В саквояже лежала снайперская винтовка с лазерным наведением, которая была разобрана по частям. За несколько секунд он привёл винтовку в боевое состояние и, наведя прицел в проём входной двери подъезда, принялся выжидать. Тимур подъехал через час. Он вышел из машины, захлопывая дверцу, и сразу же оказался в фокусе прицела.
- Жду команды, - сказал снайпер в трубку сотового телефона и в ответ услышал, что операция откладывается.
Тимур открыл дверь подъезда и вошёл в дом.
XVIII
В ночь с субботы на воскресенье все спали, кроме кота Энда. Спали змеи, свернувшись в клубочек, рыбки замерли в сонной неподвижности, застыли в позе птичьего сна попугай Кеша и канарейки, спала обезьянка Хеппи, удобно расположившись в кресле. Энд, спрыгнув с дивана и повинуясь своей старой привычке, медленными шагами подошёл к аквариуму. Какое-то время он глазел на рыбок, до которых ему не суждено было добраться, и, в очередной раз протяжно мяукнув, протянул свою правую лапку к стеклу. Поскребя когтями по стеклу, и после некоторого раздумья сообразив, что и в этот раз ему не удастся сделать то, что ему так давно и мучительно хотелось, а именно, полакомиться рыбками, Энд жалобно мяукнул, выразив тем самым своё сожаление по этому поводу. В квартире тем временем раздался мерный и мелодичный бой настенных часов, возвестивших о начале нового часа. Энд бесшумной звериной поступью прошёл в мастерскую, где на тахте спал Жан, и, обнюхав портрет «Женщины в чёрном», запрыгнул на тахту и, подобрав под себя лапки, погрузился в кошачью дремоту.
Жан в это время спал и ему вновь виделся странный сон.
Над Чарынским ущельем сгущались тучи. С восточной стороны плотного заграждения высоченных горных вершин прорывался лёгкий ветерок, напевая грустные мелодии ушедшего лета. Время уже близилось к вечеру, и оно растягивалось шлейфом тягучих, изнурительно-тянущихся минут в ожидании смены трона двух природных противоположностей – дня и ночи. Чарынское ущелье, именуемое в народе долиной замков, постепенно обволакивалось сеткой осенней непогоды. Было что-то невероятно-жуткое в этой предвещающей тишине, что даже все живые твари замерли в тревожном ожидании. Птицы решили упорхнуть с небезопасного места, осторожные архары заблаговременно спешили покинуть опасное место, устремляясь по горным тропам за далёкие перевалы. Змеи уползали под ещё тёплые камни, и даже стайки форелей, до этого преспокойно плавающие в непостижимо прозрачной воде озера, потянулись на дно. Время медленно, но неумолимо клонило солнце на запад. Унывное пение ветра усиливалось, постепенно сливаясь в долгий, незатихающий свист, и вот уже последние лучи солнца еле скользили по заснеженным горным вершинам величественных седых гор. Час наступления царственной ночи бил в ночные колокола. Время усыпляло небесное светило и, оно, медленно закатываясь, дарило на прощание сквозь красное зарево свою последнюю полусонную улыбку. Сумерки уходящего дня стремились под пение ветра отплясать свой недолгий танец. Ветер час от часу усиливался. Своей властной свинцовой рукой он сгонял всё новые и новые порции облаков, наполняя их живительной влагой, и словно умелой рукой небесного портного перекраивая их в мохнатые, сердитые, серые тучи, заполняя ими всё пространство вокруг.
Вечерняя мгла постепенно накрывала своим покрывалом долину замков. Начался дождь. С каждым часом он усиливался, переходя в ливень. Долина замков укрылась за завесой водяного потока, который стекал ручьями с горных скал и вливался в горное озеро, наполняя его до краёв. Ливень длился довольно долго. Внезапно к полуночи ветер словно талантливый режиссёр изменил свое направление на противоположное и стал буквально вгрызаться в неподвижную массу неповоротливых туч, разгоняя их прочь и проясняя небо. Ливень медленно стал затихать, вначале уменьшаясь в обычный дождь, а потом и вовсе стих.
Ночные колокола пробили полночь. Совершенно неожиданно посреди чернеющего, омытого дождём небосвода раздался оглушительный гром, а затем из темноты кинжальным озарением блеснула молния, лишь на краткое мгновение освещая каменные изваяния. Вслед за тем на пустынном небе с невероятной быстротой стали зажигаться одна за другой звёзды, и после этого на сияющий небосклон тихо взошла луна, освещая долину тусклым матовым светом. На вершине ущелья в свете луны показалась фигура одинокого волка. Волк устремил свой взгляд на луну и затянул во всю глотку долгий, душераздирающий вой. После того, как вой затих, в долину с двенадцати различных направлений стали слетаться двенадцать белоголовых грифов. Они приземлились, шурша своими крыльями, на древние причудливые каменные изваяния, устремляя свой птичий взор в сторону горного озера. В этот момент со стороны озера стал приближаться непонятный гул, смешанный со свистом ветра. Он становился с каждой минутой всё более и более угрожающим. Грифы замерли, приняв позу терпеливого ожидания. Гул со стороны озера нарастал, и к нему стал примешиваться вновь возобновившийся волчий вой.
Зловещая ночь продолжалась. Внезапно, небо осветилось ещё одним ярким блеском молнии, и со стороны озера в небе показался огромный коршун, который плавно подлетал к долине замков. Он сделал круг над головами грифов и уселся на возвышающемся выступе скалы недалеко от них. Грифы разом повернули головы в сторону коршуна, продолжая безмолвствовать. Какое-то время коршун сидел неподвижно и невозмутимо вглядывался в пустынную темноту. Затем он три раза взмахнул крыльями, и в ту же секунду его охватило пламя огня. Через несколько секунд пламя стало превращаться в седого старца с ухмылкой на лице и косыми глазами. Это был дьявол по имени Золотой червь. При виде его грифы вздрогнули. В правой руке дьявол держал золотую трость. Приподняв над головой золотую трость, дьявол Золотой червь изо всей силы ударил ею о скалу, и свист выпущенной стрелы из натянутой тетивы пронёсся над долиной. В это время грифы лишь сильнее съёживались, а затем словно по команде стали вытягивать свои шеи вверх в немом подобострастии. Ещё один удар тростью прозвенел над долиной, а затем последовал третий удар, и двенадцать грифов превратились в двенадцать пылающих костров. Через секунды двенадцать пылающих костров превратились в двенадцать молодых женщин. Все их лица были разными, и их можно было бы считать красивыми, если бы не кровожадный блеск в их глазах. То были ведьмы.
- Январина, Февралья, Мартина, Апрелья, Майя, Июнья, Июлья, Августина, Сентябрина, Октябрина, Ноябрина, Декабрина – представились они одна за другой, преклоняя свои головы в низком поклоне. Все они были одеты в наряды танцовщиц и ждали лишь знака, чтобы закружиться в головокружительном вихре танца.
- Что желает дьявол Золотой червь? - в один голос спросили ведьмы.
- Какой сегодня месяц? – спросил дьявол.
- Сентябрь уж на исходе, - хором ответили ведьмы.
- Тогда пусть Сентябрина исполнит осенний танец.
По первому хлопку Сентябрины остальные ведьмы отошли в сторону. По второму хлопку на каменные изваяния с неба опустилась деревянная сцена в виде круга, а по третьему хлопку с неба посыпались жёлтые кленовые листья. И полилась чарующая музыка. Танец Сентябрины искрился незабываемыми движениями под опадающие листья осени, и музыка зажигала своим волнующим напором кровь в жилах. Но вот уже прозвучал последний аккорд мелодии, и Сентябрина, совершив последнее движение, замерла на месте. В долине замков воцарилась зыбкая тишина. Вдруг, посреди этой тишины со стороны озера раздался хохочущий клик филина. Ведьмы замерли в неподвижности, словно египетские статуэтки.
- Игадари! – стали шептать друг другу ведьмы.
- Зеркальная королева Игадари! Богиня мрака и темноты, - еле слышно шевелились их губы, под воздействием страха.
Со стороны озера стали раздаваться таинственные и зловещие звуки скрипки. В свете яркого лунного света, озаряя всё вокруг сиянием серебристого платья, царственно сидя в огромной лодке, по озеру медленно приближалась божественная дева с выражением невинного ангела на скучающем лице. Её зеленые глаза на мраморном, холодном, отрешённом лице излучали энергию потаённого зла. Напротив в лодке сидел гребец, который налегал на вёсла, а в середине лодки находился трон из слоновой кости, инкрустированный драгоценными камнями.
Наконец лодка причалила к берегу. Зеркальная королева вышла на берег и медленно направилась навстречу ведьмам. Следом за ней шёл гребец, водрузив на свои могучие плечи трон. Ведьмы расступились перед Игадари, и она взошла на сцену. Гребец внёс трон и поставил его позади неё. Зеркальная королева села на трон. Возникло молчание. Наконец дьявол Золотой червь заговорил:
- Стал я слаб, Игадари, и в наступившем веке мне потребуется новое средство для бессмертия. Есть ли у тебя такое средство?
- Я подарю тебе драгоценный камень. Это алмаз. Черти – алхимики сотворили его из костей женщины, которая попала в мои сети много лет тому назад, - улыбнулась Зеркальная королева Игадари.
Лицо дьявола на какое-то время просветлело, а затем вновь нахмурилось и опечалилось.
- Что же ты вновь опечалился «Золотой червь»? - ласково спросила его Зеркальная королева.
- Каждый год прилетает ко мне свирепый дракон Благородство о трёх головах, и имя этим головам: Честь, Достоинство и Совесть. Головы эти запугивают меня опаляющим огнём, и требует с меня дракон Благородства дань за грехи.
- Разве ты не можешь обмануть дракона?
- Никто не может его обмануть, - сокрушался дьявол.
- Так предложи ему волшебного сайгака, который печатает своими копытами золотые монеты.
- Ему не нужны золотые монеты.
- Что же ему нужно? – удивилась Игадари.
- Он хочет, чтобы на этот раз я вынул из своей души золотого червя, - чуть ли не плакал дьявол.
- Но ведь тогда твоё каменное сердце превратится в человеческое, - воскликнула в гневе Зеркальная королева. - И ты превратишься в благородного человека с честью, достоинством и совестью. Ведь этого допустить нельзя.
Ведьмы в этот момент затихли, с жадностью вслушиваясь в каждое слово.
- Вот и я объяснял это дракону. Ведь если я превращусь в благородного человека, то на земле исчезнет ад, и исчезнут грехи. А как же без грехов? Как? – горько вопрошал дьявол.
- И исчезнет царство мрака и темноты. И зеркала начнут трескаться, выражая тем самым свой бунт. А как же люди смогут обходиться без зеркал? – вопрошала, обращаясь к небу, Зеркальная королева.
В это время за единственной тучей, которая зависла над долиной замков, притаился Северный ветер, который подслушивал их разговор.
- Скажи, а разве ты никогда не мечтала превратиться в благородную, честную женщину? – спросил её дьявол.
- Но ведь быть честной женщиной – это просто смешно и несовременно, - возмутилась Зеркальная королева.
Дьявол долго размышлял над её словами и, почесав свой затылок, ничего ей не сказал.
«Действительно исчадие ада», - подумал Северный ветер, услышав слова Зеркальной королевы.
- Так что же будем делать? – спросил дьявол после некоторого раздумья.
- Не знаю, - растерялась Игадари.
Ведьмы в этот момент приуныли. И в этот момент в долину замков влетел филин по прозвищу Грех. Он приземлился между дьяволом и Зеркальной королевой и заговорил:
- Я знаю выход.
- Так скажи нам, что это за выход, - обратился к нему дьявол.
- Живёт в городе яблок старая колдунья, распутница по прозвищу Обмани и продай.
- И что же? – спросила Игадари.
- Она умеет из человеческих душ изготовить что угодно. Но для этого требуется душа художника, - продолжил филин.
- А сможет ли колдунья из души художника изготовить золотого червя? – с тревогой в голосе спросил дьявол.
- Для неё это проще простого, - ответил филин.
- Но в доме художника должна жить родственная душа. Только тогда всё получится, - сказал филин.
- Я знаю такого художника, - воскликнула Зеркальная королева. В его доме действительно живет родственная душа. Недавно ночью она бродила по дому и заглянула в зеркало. И всё мне рассказала о художнике, - развеселилась Зеркальная королева.
- Ну что же нужно, чтобы заполучить душу художника? – волнуясь, спросил дьявол.
- Нужно проникнуть в дом художника и соблазнить его душу, - ответил филин.
- Человеческие души блуждают по ночам, – сказала зеркальная королева.
- Ну не могу же я самолично явиться в дом к художнику, - сказал с досадой дьявол.
- А ты призови на помощь сатану по прозвищу Оптический глаз, - посоветовал ему филин. – Уж он-то справится. Превратится во вполне приличное привидение, и можно сказать, дело в шляпе.
- Отличная идея, - почесал затылок дьявол и засмеялся, вполне довольный собой.
«Мерзавцы», - подумал Северный ветер и решил слетать в гости к донне «Осень», матушке «Зиме», красавице «Весне» и госпоже «Лето» и рассказать им обо всём увиденном, услышанном, а также пожаловаться им на их блудных дочерей. «А ещё слетаю-ка я в гости к богам, да развеселю-ка Северные звёзды», - решил про себя Северный ветер, улетая из долины замков…
Жан открыл глаза. Солнечный свет, пробивавшийся сквозь жалюзи, возвещал о том, что утро уже давно началось. «Надо бы навестить отца»,- подумал он, поднимаясь с постели. Приведя постель в порядок, он прошёл на кухню. «Завтрак съешь сам, обедом поделись с другом, а ужин отдай врагу», - вспомнилась старинная поговорка, когда яичница уже приятно дымилась на сковородке. Чашечка кофе приятно освежила мысли, и Жану почему-то показалось, что день будет удачным.
И всё-таки этот странный сон не выходил из его головы. «Бред какой-то. Получается так, что в один прекрасный день, я должен увидеть четыре воздушных шара, и тогда можно считать, что все приметы совпали. Тогда получается, что мне нужно разгадать четыре магических слова, и я смогу победить дьявола», - думал он, разглядывая портрет «Женщины в чёрном». В это время раздался звонок в дверь. Жан прошёл в прихожую и отворил дверь. На пороге стояла Катрин.
XIХ
Подъезд украшала ажурная балюстрада с деревянными перилами довоенной постройки. Лейла зашла в этот подъезд и, поднявшись на второй этаж, позвонила в уже знакомую дверь. Через минуту из-за двери послышался женский голос, который спросил:
- Кто там?
- Это Лейла. Я пришла за письмом.
- Одну минуточку, - послышался голос, и дверь через некоторое время приоткрылась.
В щелочке двери показалось женское личико. Было в этом худеньком личике что-то от лисички, и кругленькие серые глазки с масляным блеском, который буквально струился из глаз, лишь дополняли это сходство. Глазки женщины мельком оглядели лестничную площадку, и через несколько секунд дверь уже отворилась полностью. На пороге квартиры стояла никто иная, как Настя Белозёрова, известная в узких кругах Алма-Аты как сочинительница писем. Жизненный путь Насти Белозёровой не блистал особыми взлётами и был похож на путь плохо смазанной деревянной телеги, которая была запряжена некогда молоденькой и энергичной кобылкой, но по причине того, что годы не жалеют никого, кобылка эта уже не была столь резвой, однако по-прежнему продолжала ковылять по проторенной колее. Она находилась в том возрасте, когда женщина с удивлением обнаруживает, что несколько подрастеряла свои женские чары, которые раньше служили ей безотказно. Именно в этом возрасте одинокая женщина начинает с тихой завистью замечать вокруг молодые, жизнерадостные лица юных барышень, которые так и блещут искорками магнита, и вдобавок ко всему имеют и всё ценное, что расположено ниже головы и готово превратить любого более-менее приличного мужчину в послушного бычка, которого можно в нужный момент дёрнуть за поводок. Главное, чтобы поводок был подлиннее. «А ведь когда-то я была задорной девчонкой и морочила голову не одному мужчине. А теперь моему сердечку никак не удаётся найти свою вторую половинку», - говорил ещё не потухший блеск в её глазах. Но жизнь продолжала крутить свою игровую рулетку, и Настя Белозёрова продолжала верить, что и ей однажды выпадет выигрышный номер. А пока судьба преподносила ей под пятисотым номером не мужчину, а женщину, такую же одинокую как и она, но только более молодую. И та же злодейка – судьба заставляла её, хрупкую женщину, выживать в одиночестве. Сколько сердец ей удалось соединить, порою думала она, сочиняя очередное письмо. Специфика работы у Насти была редкостной, и конкуренции, как таковой, она не боялась. Было время, когда Настя, потеряв работу, совсем уж было отчаялась и в периоды глубокого кризиса перечитывала мемуары различных деятелей искусства и политики. Однажды, наткнувшись на любовную переписку Вольтера, Настя была так поражена красотою литературного стиля этих писем, что в тот же миг и пришла в её голову эта идея - писать письма.
- Здравствуйте, Настя. Я Лейла. Я заказывала вам письмо, - тихо прозвучал приятный женский голос.
- Конечно. Конечно. Письмо уже готово, да вы проходите. Насколько я помню, это письмо в Париж к некоему господину Клоду Шалье, - сказала Настя, удаляясь в комнату. Лейла зашла в квартиру, и Настя вскоре вышла из комнаты, вручая ей конверт с письмом. Лейла расплатилась за оказанную ей услугу и вышла на улицу. Лейла платила Насте по двойному тарифу, так как Настя ещё и переводила письмо на французский язык специально для Клода Шалье. Воскресное утро было прекрасным, и Лейла решила зайти в кафе, чтобы прочитать письмо. Она зашла в первое приглянувшееся ей кафе под названием «Две свечи» и, заказав чашечку кофе, уселась за один из столиков в безлюдном зале. Она с нетерпением распечатала письмо, и оно заискрилось в её глазах каллиграфическим почерком Насти Белозёровой.
«Мой нежный друг! Спешу заверить вас, что я получила ваше послание. Какой ужас таится в том, что мы не можем увидеться с вами именно сейчас, когда мой город расцветает в эти дни всеми красками своего неповторимого облика. Я читала строки вашего письма и роняла слёзы благодарности за вашу искренность, за тот пыл и жар огня, который сквозит в каждом слове вашего письма. В глубине своего сердца я испытываю глубокую грусть, оттого лишь, что не могу ближе познакомиться с вами. Мои родители строги и не отпустят меня к вам раньше августа месяца, а вы сейчас не можете приехать ко мне. Все эти обстоятельства больно ранят моё сердце. Почему мы не вместе? Почему судьба разделила нас за тысячи километров? Я уже писала вам, что мои родители нефтяные магнаты, и что они подыскивают мне подходящую пару, но бог мой, я думаю только лишь о вас. Я долго не верила в то, что существует любовь, но вы, Клод, заставили меня поверить в это. Ваши письма наполнены такой трогательной нежностью. Я часто пытаюсь представить себе, какой вы. Мне кажется, что вы очень ранимый человек, но, впрочем, я могу ошибаться. Я часто перечитываю ваши письма, Клод. Мне хочется верить в ваши чувства ко мне, но я так часто ошибалась в людях и почти совсем разуверилась в чистоте людских помыслов, так что теперь я так осторожна в этих вопросах. Вы так часто писали в своих письмах о том, что вам приходилось не раз переживать предательство и разочаровываться даже в самых близких вам людах, так что вы поймёте меня, как никто другой. Спасибо вам за то, что вы прислали мне свою фотографию. Спасибо вам и за то, что вы так ярко описываете в своих письмах жизнь в Париже. Знаете, Клод, я питаю к вашему городу огромную слабость. Мне так хочется поскорее побывать в Париже и вдохнуть в себя аромат Франции.
О себе я могу сказать лишь то, что в моей жизни происходит мало перемен. Я по-прежнему увлекаюсь музыкой, каждый день играю на фортепиано и живу в мире своих иллюзий. Мой отец строит загородный дом по европейскому проекту с бассейном внутри, и строители обещают, что дом со дня на день будет полностью готов. Я со своей стороны никак не могу дождаться этого дня. Что касается нашего города, то конечно же, наш город – это не Париж, но я думаю, что он бы вам понравился. Клод, вы писали мне, что у вас собственное модельное агентство. Мне кажется, что это трудная и очень ответственная работа. Мне хотелось бы и самой попробовать себя в роли модели, но я слишком застенчива для этого. Я часто задаю себе вопрос, почему я смогла понравиться вам. Я так тронута этим. Я невольно представляю себе, сколько красивых женщин вас окружают, и каким соблазнам вы подвергаетесь ежечасно. Однако, по-моему, я слишком увлеклась своими фантазиями, а меня, увы, поджимает время. На прощание мне хотелось бы узнать, какая книга сейчас популярна в Париже, и что любите читать лично вы.
С любовью к вам ваша милая Лейла».
Прочитав письмо, Лейла отложила его в сторону и вынула из конверта текст письма на французском. Она повертела его перед собой и так и сяк, затем подумала о том, сколько же ей придётся стучать по клавишам компьютера, чтобы отправить это письмо, и вздохнула. Засунув письма обратно в конверт, Лейла допила кофе и, расплатившись с официанткой, побрела к себе домой, чтобы в тот же день Клод Шалье получил это письмо по Интернету.
Клод Шалье подрабатывал официантом в одном из кафе на улице Вожирар. Он был художником, но как художник он не состоялся, и все друзья считали его не иначе, как неудачником, хотя сам Клод был о себе совершенно противоположного мнения. Тем не менее, картины его не раскупались, критики не только не ценили его творчество, но и не порицали его, что было ещё хуже, однако Клод не унывал. Он сам считал себя непризнанным гением, и только безденежье тянуло его вниз. В последние годы Клод пустился в охоту за богатыми невестами и был убеждён в том, что ему удастся подцепить на крючок богатенькую иностранку из какой-нибудь азиатской страны. И вот теперь, кажется, наклёвывалось нечто такое, о чём раньше нельзя было и мечтать. Сегодня владелица кафе, эта пышная мадам Режан, которая в своё время была зачата от своего непутёвого отца, и, казалось, должна была бы быть проклята нищетой, но благодаря своей сексапильной внешности сумевшая удачно выйти замуж, дала ему выходной. Придя домой к обеду, Клод первым делом решил просмотреть свою электронную почту и обнаружил новое послание Лейлы. Прочитав внимательно её письмо, Клод решил поделиться своими впечатлениями со своим другом, скульптором Пьером Рабле, который жил на соседней улице, в одном квартале от его дома.
Встретившись с Пьером Рабле в его мастерской, Клод принялся рассказывать Пьеру о том, как ему неслыханно повезло с этой прелестной и богатой Лейлой. Клод размахивал руками и размалёвывал свой рассказ всеми возможными восторженными эпитетами, а главный вывод, который следовал из его разглагольствований, заключался в том, что ему теперь необходимо съездить в этот далёкий Казахстан, чтобы поближе познакомиться с Лейлой. Пьер очень внимательно слушал Клода, удобно расположившись в кресле и покуривая свою трубку. Его пальцы медленно постукивали по подлокотнику кресла, и по его лицу было заметно, что он очень серьёзно раздумывает о том, что рассказывает ему Клод. Когда, наконец, Клод спросил его, что он обо всём этом думает. Пьер глубокомысленно произнёс:
- Я думаю, Клод, что эта дамочка, эта твоя Лейла, может оказаться весьма привередливой особой. Если её родители являются нефтяными магнатами, то, наверняка, она очень богатая цыпочка.
- Ну, а я тебе о чём толкую, - сказал Клод.
- Не торопись. Подумай о том, чем ты её подцепишь на крючок. Ты ещё не рассказал мне о том, что ты в своих письмах наплёл о себе, - сказал Пьер.
Клода не надо было лишний раз тянуть за язык, он тут же с удовольствием пересказал Пьеру свои письма. Он славился тем, что приписывал к своей скромной биографии самые романтические истории. Его, например, выгнали из Сорбонны с последнего курса факультета изобразительных искусств за систематические прогулы и пьянство, а Клод всем рассказывал, что он незаконнорожденный сын очень богатого арабского шейха, и ему плевать на университет, так как рано или поздно отец отыщет его. Так как непутёвая мать Клода бросила его несчастного отца, когда Клоду исполнилось три года, и укатила в Америку со своим любовником, даже не попрощавшись со своим малышом, то обиженный судьбой малыш, повзрослев, рассказывал на всех углах, что его настоящая мать была богатой дамой. Она, дескать, забеременела в Саудовской Аравии от одного богатого шейха, а, родив его, подбросила в семью его отца. Клод с пеной у рта доказывал всем, что Матильда (та, которая укатила в Америку) родила мёртвого ребёнка и в роддоме ей подбросили его, Клода. В своих письмах к Лейле Клод описывал своё изнурительное, тяжёлое детство (что, мягко говоря, не совсем соответствовало истине), когда ему приходилось вставать рано утром и носится по всему Парижу, продавая газеты, и откладывать таким образом монеты на своё будущее. Затем он описывал, как уже будучи подростком, он торговал цветами и к окончанию школы сумел накопить деньги для поездки в Южную Америку, чтобы охотиться там за редкими видами птиц. Далее его рассказ блуждал по всей Южной Америке. Где он только не бывал. Судьба забрасывала его и в Бразилию, и в Аргентину, и даже в Перу. Он побывал в плену у туземцев, которые намеревались принести его в жертву богам, но его спасла обычная зажигалка, с помощью которой легко можно было разжечь костёр. Его чуть не сожрали пираньи в одной из рек Бразилии. Ему удалось улизнуть из пасти крокодила на одной из крокодильих ферм. В конце-концов все его многочисленные приключения закончились тем, что ему удалось наладить во Франции торговлю редкими попугаями, и он разбогател. Но его душа всегда тянулась к чему-то более возвышенному, более прекрасному, и тогда он создал своё модельное агентство. Когда Клод закончил своё повествование, Пьер, потрясённый всем этим враньём удивлённо таращился на Клода.
- И всем этим ты морочил ей голову? - завороженно спросил Пьер.
- Ну, почему обязательно морочил. Я просто фантазировал, - слегка обиделся Клод.
- А если твой обман раскроется? – спросил его Пьер.
- Не беспокойся, всё пройдёт как надо.
- А что ты будешь делать, когда она приедет к тебе? – спросил Пьер.
- Ну я что-нибудь придумаю. И потом к тому времени она уже в меня влюбится, а это самое главное, – сказал Клод. - Ты лучше помоги мне собрать деньги для поездки.
- Тогда давай заключим с тобой пари.
- По какому поводу? – спросил Клод.
- Я дам тебе денег на поездку, но если ты не сможешь подцепить эту красотку, то отдашь мне свою машину.
- Хорошо, я согласен, - сказал Клод.
- Тогда давай отпразднуем нашу сделку, - произнёс Пьер, приподнимаясь с кресла.
Через час они уже сидели в пивном заведении мадам Жаннет и, гремя кружками, коротали время, вспоминая своё детство.
ХХ
Конечно же, её с радостью встретили и Энд, и Хеппи. К тому же Катрин приготовила для них гостинцы. Для Энда она прикупила кошачий корм «Вискас», а для Хеппи – бананов. Не забыла она и Кешу. Растроганный попугай, полакомившись орешками, в знак благодарности торжественно произнёс её имя.
А когда уже холст был прикреплён к мольберту, Катрин сидела напротив Жана и примеряла различные шляпки, которые он закупил заранее. Ей было весело, а он немного волновался. Он хотел запечатлеть её именно такой – растерянной, какой увидел её в первый раз. К тому же ему хотелось, чтобы на ней была шляпка. Он просил её изобразить на своём лице растерянность, но у неё ничего не получалось.
- Нет, это совсем не то. Сейчас на твоём лице удивление, но не растерянность, - раздался его голос.
- Но у меня ничего не получается, - закапризничала она, водружая себе на голову новую шляпку.
В этот момент в её голове промелькнула мысль: «Неужели то, что написано в дневнике, правда?!»
- Может быть, так? - сказала Катрин, и на её лице отразилось страдание.
- Совсем не то. Примерь-ка вон ту шляпку, - сказал Жан, указывая на одну из шляпок.
- А теперь? - сказала Катрин, примеряя новую шляпку и изображая на лице разочарование.
- А теперь дама разочарована, - задумчиво произнёс Жан.
- А сейчас? - произнесла Катрин, изобразив испуг.
- А сейчас дама испугана, - сказал Жан.
- Я не актриса! - улыбнулась она.
А потом, пытаясь что-то изобразить, она смущённо рассмеялась.
- Что-то похожее, но только без смеха, - сказал Жан, и Катрин предприняла очередную попытку, и на её лице обозначилось смущение, но и это не устроило Жана.
Затем её рука потянулась к новой шляпе, и она изобразила снисхождение, а после снисхождения ей даже удалось придать лицу загадочный вид, но это совсем не заинтересовало Жана. А время летело, летело быстрокрылой птицей, и только каким-то особенным, внутренним зрением Жан рисовал её черты, но ему не хватало ещё раз увидеть нужное выражение её глаз. Его остро отточенный карандаш плясал в его руках танцем вдохновения, и он рисовал, рисовал, рисовал. А затем совершенно неожиданно спросил:
- Хочешь выпить?
- А что мы будем пить? Водку? – улыбнулась она.
- Прямо как у Булгакова в «Мастере и Маргарите», - сказал Жан. – Нет, разве я позволю такой женщине пить водку. Мы будем пить ром, - подмигнул он ей.
- Но у Булгакова Бегемот предложил Маргарите спирт, - с лёгкой иронией произнесла Катрин.
- А у меня нет спирта. Зато есть ром, - послышался голос Жана, когда он уже выходил из мастерской. Катрин принялась разглядывать картины, которые висели вдоль стены. Вот с одной картины ей улыбнулся весёлый клоун в окружении лесных нимф, с другой – на неё стремглав мчались кони по раскалённой пустыне, усыпанной змеями и ящерицами, на третьей картине из пучины моря медленно поднимался Нептун, на четвёртой - была запечатлена встреча одноглазого циклопа с Одиссеем и только с седьмой картины на неё взглянула женщина в черном. Казалось, что она улыбается с портрета. «Глаза, её глаза. Они словно живые», - подумала Катрин, пристально вглядываясь в портрет. Она сняла этот портрет со стены и, сев в кресло, стала любоваться им. «Её глаза чем-то напоминают глаза Жана», - возникла в её голове мысль, когда она вглядывалась в портрет.
- Почему ты решил нарисовать портрет этой женщины? – спросила она, когда Жан уже вошёл в комнату, держа в руках бутылочку рома с двумя маленькими бокалами.
- Не знаю, - ответил он и невольно вспомнил тот день, когда это произошло…
Это было в одно воскресное майское утро, незадолго до исчезновения его матери. Он сидел на маленьком пятачке, где собирались художники, рядом с корейским кафе и предлагал прохожим нарисовать их портрет. В тот момент и подошла женщина, одетая во всё чёрное.
Долго и сосредоточенно рисовал он портрет этой женщины, как вдруг из сетки одного из зевак выпало большое красное яблоко и подкатилось к его ногам. Яблоко было настолько красивым, что он невольно поднял его и протянул ей, чтобы она подержала его. По её лицу было видно, что она не хочет брать яблоко, но всё же сделав над собой усилие, она взяла его в руки. Именно в этот момент небо внезапно заволокло тучами, неожиданно блеснула молния, а вслед на ней раздался раскатистый гром. Женщина побелела, как мел, но продолжала так же спокойно сидеть на месте, и только в выражении её глаз появилась на миг какая-то обречённость. Так он и запечатлел её на портрете с яблоком в руке. Женщина в чёрном с красным яблоком в руке…
Ром разливался по телу весёлой поэзией, наполняя душу состоянием комфорта. И уж вовсе ей не хотелось выглядеть растерянной. «Какого чёрта я должна выглядеть растерянной, когда мне хочется целоваться», - думала она, смешивая в выражении своего лица радостную дурашливость и умиление. Снова прозвучала его просьба, и умиление сменилось умиротворением, сквозь которое было готово прорваться безудержное веселье. Время уже близилось к вечеру, и спина стала слегка постанывать. Ещё бы чуть-чуть, и на лице могло бы появиться выражение усталости, но в этот момент произошло то, чего она никак не ожидала. Приблизившись к ней, он попросил её прикрыть глаза, а пальцами правой руки слегка коснулся её подбородка, чуть приподнимая его. Движения его руки завораживали её, заставляя её сердце замереть в ожидании. А потом его горячие губы прикоснулись к её губам очень нежно, ласкательным движением обжигая их и погружая их в тихое, круговое течение, в котором так хотелось утонуть навсегда. Это длилось так недолго и в то же время словно бы целую вечность. Её мышцы напряглись, и она готова была вздрогнуть от малейшего прикосновения. Ей показалось, что она провалилась в какую-то неведомую вечность, по её телу словно бы скользили змейки искушения. Она медленно приоткрыла свои растерянные глаза, и карандаш в руках Жана запечатлел последний штрих выражения её глаз на холсте.
Это можно было назвать туманом в осенний сентябрьский вечер, который клубится под ногами и окутывает тебя полностью, когда ты идёшь в полном неведении, лишь всецело покоряясь воле человека, который нежно касается твоей талии и уже только этим касанием словно бы вынимает твоё тело из плена одежд, а затем вырывает из твоей груди твоё сердце. Сладостной мелодией, обещавшей ей ещё неведомое наслаждение, разливался внутри неё его голос, когда они уже шли по вечерней улице в направлении ночного клуба «Навигатор». «И всё-таки прикосновение его пальцев к подбородку, а затем его горячие губы» - отзывалось в её груди своим эхом телесная, женская память, когда он рассказывал ей по дороге какой-то смешной анекдот.
Клуб встретил их хмельной суетой и сразу же овеял их флёром сексуальной революции. Вся атмосфера была словно бы пронизана призывом прожигать жизнь без остатка, закрывая при этом глаза занавеской порока. Уже при входе Катрин натолкнулась на Эдика, который решил немного подышать воздухом.
- Вот так встреча, - обрадовался он, протягивая Жану свою руку и представляясь.
- Вы обязательно должны присесть за наш столик. Там Наташка и Жанночка. У нас разгорелся такой необычный спор, - как всегда энергично раздавался его голос.
В конце-концов он повёл Жана и Катрин к своему столику. Наташа и Жанночка искренне обрадовались появлению Катрин.
- Наташка заявляет, что современная женщина должна стремиться сделать карьеру. По её мнению женщина в двадцать первом веке может родить ребёнка и воспитывать его одна. Так сказать, совмещать карьеру и воспитание ребёнка. А я ей говорю, что это абсолютная глупость, – сказал Эдик, когда гости расселись за общий стол.
- Катрин, ну скажи ему, что это абсолютная правда жизни, - чуть наклонясь к Катрин, обратилась Наташа за поддержкой.
- Во Франции большинство женщин мечтают и стремятся сделать себе карьеру, - высказалась Катрин.
- Минуточку! Так нечестно. Вас опять двое, - заявил Эдик.
- Жан, я требую от тебя проявить мужскую солидарность, - обратился к нему Эдик.
- Я считаю, что религия мужчины – женщина, а религия женщины – семья. А религия обычной повседневности – это три священных кита: завтрак, обед и ужин. С последним утверждением можно поспорить, но нельзя отрицать того банального факта, что мы в сущности набиваем желудок, чтобы работать, и работаем, чтобы этот желудок набить, - сказал Жан.
- Вот так, - повеселел Эдик. – Как мы вас умыли?
- И всё-таки без семьи женщина по-настоящему не может быть счастливой, - сказала Катрин.
- А счастье в положительном смысле слова вообще не существует, - продолжил тему счастья Эдик, попивая коктейль.
- А что ты думаешь, Жан, по поводу счастья? – спросила Наташа.
- О счастье рассуждать трудно. Для каждого счастье измеряется по-разному. И всё же, по-моему, единственное и настоящее счастье на свете – это иллюзия. Если ребёнок бывает счастлив, когда ему дарят новую игрушку, то, повзрослев, он может быть счастлив только тогда, когда ему дарят иллюзию. Если предположить, что человек остаётся в душе ребёнком, то иллюзия – это игрушка для взрослого человека. Подарите душе человека иллюзию, и в ней взойдут ростки мечты, а значит, человек полюбит вас. Подарите ему жестокую реальность, и он вас возненавидит. Именно поэтому люди и стремятся сбежать в мир своих иллюзий, - сказал Жан.
- А мне кажется, что человек начинает чувствовать себя несчастным лишь тогда, когда принимается за поиск смысла собственной жизни и не находит его, - сказала Наташа.
- А по-моему, по-настоящему счастливы только люди искусства, - вмешалась в разговор Жанночка. – Ведь мир искусства так прекрасен.
- Жан как раз художник, - обмолвилась Катрин и взглянула на Жана, как бы предлагая ему высказаться.
- Быть настоящим художником нелегко. Ведь художнику зачастую приходится быть наедине со своим искусством. Иначе говоря, очень часто пребывать в одиночестве. Я могу лишь сожалеть, что в нашей стране искусство развито не в должной мере. А страна без высокого искусства не имеет собственного лица, - сказав последнюю фразу, Жан задумался.
В этот момент в ночном клубе был объявлен конкурс на лучшее исполнение танца, и Эдик потащил Наташу танцевать, а все остальные с волнением следили за тем, как они исполняют свой танец. Звучала музыка, Эдик с Наташей исполняли твист, и уходящий сентябрь дарил Катрин и Жану ещё один незабываемый день.
XXI
Пролетали осенние дни. Осень прошагала свою половину, и на дворе уже стояла середина октября. В этом году выдалась типичная для Алма-Аты осень. Она была тёплой, как свежее парное молоко и бархатной, как нежная кожица золотистого персика. Город, который совсем недавно казался Катрин совсем чужим и внушал чувство неуверенности и одиночества, теперь уже был более милым и узнаваемым. Постепенно она привыкла к нему и понемногу стала запоминать названия отдельных улиц. Хотя он и оказался не таким огромным как Париж, но как ни странно, это обстоятельство, даже нравилось Катрин. Местные столичные газеты отображали в сущности тот же обычный газетный мир, что и газеты в остальных странах. Светская хроника, светские сплетни, разоблачения тех или иных чиновников. Но ей больше нравились статьи о реальной жизни, в которых писалось о том, с какими проблемами порой сталкиваются местные жители. Конечно же, многие параллели сравнения здешней жизни с жизнью во Франции казались ей дикими, но всё же нельзя было не заметить того, что прогресс, который был здесь достигнут за какие-то десять лет, был очевиден. Ведь ещё перед приездом сюда Катрин была уверена в том, что увидит страну наподобие Индии, где контраст между роскошью и нищетой невероятен. По мнению Катрин люди в стране просвещённого авторитаризма лишь открывают для себя прелести и выгоды европейской цивилизации. Реальный ход событий, в который благодаря обстоятельствам Катрин оказалась вовлечённой, лишь подтвердил еще одну расхожую истину, гласящую, что мир тесен.
И всё это произошло благодаря Лейле. В тот день она зашла в класс к Катрин, когда была большая перемена. На её лице отражалось паническое настроение. Она твердила Катрин, что теперь всё кончено, и весь обман откроется. Она говорила, что он приедет через два дня, и у неё нет спасения, но Катрин ничего не могла понять. Они договорились встретиться вечером после того, как закончатся уроки. В конце рабочего дня Лейла и Катрин встретились, к ним присоединилась Рита, и Лейла всё им рассказала. Она рассказала им, что уже полгода переписывается с одним очень знатным французом. Она утверждала, что он достаточно богат, и у него очень интересная биография, и что она, Лейла, в своих письмах к нему самозабвенно врала о своей жизни. Теперь обнаружится, что она не живёт в доме с бассейном, и что её родители не руководят нефтяным бизнесом, и что она просто-напросто обыкновенная лгунья. В ходе рассказа её паника переросла в слёзы, и неизвестно, чем бы закончилась вся эта история, если бы не Рита. После того, как они часок посидели в кафе, которое располагалось недалеко от школы, Рите удалось вернуть Лейле утраченный оптимизм. Как оказалось, её родная тётя, которую величали не иначе как Инессой, как раз живёт в замечательном загородном доме с бассейном внутри. И как раз накануне её тётя Инесса жаловалась Рите, что ей не хватает каких-нибудь приключений. Муж уехал в длительную командировку, связанную с бизнесом, и ей теперь хочется окунуться в какую-нибудь авантюру. Рита заверила Лейлу, что она прямо сейчас отправится в гости к Инессе и уговорит её помочь. Доверившись Рите, подруги в тот вечер расстались с надеждой на благополучный исход.
Через два дня они уже встречали в аэропорту Клода Шалье, приготовив для этого специальную табличку с его именем. Клод, пройдя процедуру таможенного контроля и получив на автоматической вращающейся дорожке свой чемодан, двинулся по коридору в зал ожидания, пытаясь разглядеть в толпе встречающих лицо Лейлы. Заметив табличку со своим именем в окружении трёх женщин, он направился к ним.
- Клод! – раздался голос Лейлы.
- Лейла, - улыбнулся Клод и, обняв её за плечи, чмокнул в щёчку.
- Знакомьтесь, это Клод, - произнесла Лейла, радостно оборачиваясь к своим подругам.
Рита в этот момент глупо улыбалась, застыв с табличкой в руке и любуясь элегантным костюмом, в который был облачён Клод, а на лице Катрин отобразилось и удивление, и изумление, и потрясение, соединённые в одном взгляде как бы воедино. «Боже мой, Клод, тот самый Клод Шалье», - подумала она, узнав закадычного друга своего бывшего мужа.
Радостная улыбка слетела с лица Клода и заменилась выражением кислого разочарования, когда он в свою очередь узнал Катрин. Однако ни Лейла, ни Рита ничего не заметили. «Теперь всё пропало», - успел подумать Клод, машинально протягивая Катрин руку для рукопожатия.
«Однако он прекрасно выглядит. Бабник и выпивоха. Мерзкий лгун», - подумала Катрин, пожимая его руку.
- Катрин, спроси его, как он добрался? – обратилась к Катрин Лейла.
- Наверное, занял у кого-то денег, чтобы купить такой костюм? – обратилась к нему Катрин, не удержавшись, чтобы не съязвить.
- Это тебя не касается. Я ведь не спрашиваю у тебя, что ты здесь делаешь, - огрызнулся Клод.
- Что он сказал? – спросила Лейла.
- Он сказал, что добрался великолепно, и безумно рад вашей встрече.
- Переведи ему, что я тоже безумно рада встрече с ним, - улыбнулась Лейла.
- Как видишь, я здесь в качестве переводчика, - сказала Катрин.
- Что она сказала? – спросил Клод.
- Она сказала, что безумно рада встрече с тобой. Ты давно видел Жана? Чем он сейчас занимается? – спросила Катрин.
- Он живёт в гражданском браке с какой-то русской женщиной. Он просто очарован ею, - ответил Клод.
Лейла вопросительно взглянула на Катрин, и Катрин перевела:
- Он говорит, что ты потрясающе выглядишь. Ему нравятся восточные женщины, и он просто очарован тобой.
- Переведи ему, что я уверена в том, что ему здесь очень понравится, - сказала Лейла, игриво поглядывая на Клода.
- Что это за русская женщина? Откуда она взялась? – Катрин была просто поражена известием, что её бывший муж завёл роман с русской.
- Разве я могу знать, откуда она взялась. Я знаю только, что она родом из Средней Азии, и её зовут Мариной Мелковой, - ответил Клод.
По иронии судьбы Клод всё напутал. Эту женщину действительно звали Мариной, но фамилия её была Милкова, через букву «и», а не Мелкова, как её произнёс Клод. Катрин не верила своим ушам. «Значит, Марина Мелкова не погибла, а живёт теперь в Париже с моим бывшим мужем», - пронеслась в её голове мысль.
- Что он сказал? – спросила Лейла.
- Он сказал, что устал и хотел бы сейчас проехать в гостиницу и отдохнуть с дороги, - задумчиво произнесла Катрин.
Минут через пятнадцать такси уже мчало всю четвёрку в отель «Рахат-палас», где Клод снял номер на третьем этаже.
На следующее утро Клод прогуливался в центре города, проходя мимо какого-то красивого здания. В этот час внутри этого здания сидел Тимур, который был в числе приглашённых на съезд предпринимателей, посвящённый развитию малого и среднего бизнеса. С трибуны раздавались взволнованные речи выступающих, как вдруг Тимура осенило - он вспомнил, где впервые услышал это слово «алмаз». Это было имя той девушки, с которой они с Мариной познакомились во время их свадебного путешествия на теплоходе по Средиземному морю…
Они поженились через два месяца после Нового года, а потом летом был этот круиз на теплоходе. Он совершенно случайно выиграл в лотерею туристическую путёвку на двоих. В тот год лето выдалось жарким. Они долго не могли упаковать чемоданы, решая, какие вещи брать в дорогу, а какие не следует брать. Спорили друг с другом, даже чуть не поругались из-за этого. Перед отъездом прошли инструктаж в соответствующих инстанциях, где им строго-настрого запретили всякие контакты с иностранцами. И вот, наконец, наступил день, когда они уже поднимались на палубу теплохода. Играла торжественная музыка, друзья кричали им с берега какие-то слова, и на душе у них было ощущение, что впереди их ждёт сказочный рай.
Ему вспоминался их первый вечер на теплоходе. В ресторанном зале теплохода звучали длительные аплодисменты в адрес фокусника и его молодой ассистентки. А потом выступала танцевальная группа, вслед за ними пела песни какая-то вокально-инструментальная группа, и вечер закончился шумной дискотекой. Они познакомились с Алмаз на следующее утро.
- А меня зовут Алмаз, - представилась она, когда по случайному совпадению во время завтрака они оказались за одним столиком.
- А это мой парень, Давид. Родители против нашего брака. Поэтому мы решили сбежать, тайно проникнув на теплоход. Точнее, это я проникла тайно, а у Давида есть путёвка. В дальнейшем мы с Давидом собираемся попасть в Израиль и пожить там какое-то время, - делилась она своими планами.
А потом они куда-то исчезли, и он с Мариной никогда их больше не встречал. В те дни их больше всего радовало море. Оно казалось разным в разное время суток. По ночам при свете звёзд оно казалось таким таинственным, загадочным. Казалось, что вот сейчас из глубины зеленовато-голубых волн возникнут фигуры мифических сирен и затянут на разные голоса свои гипнотические песни. Глядя в бесконечную даль зеркального разлива синевы ощущаешь, что где-то там вдали есть точка, где море и небо соприкасаются и сливаются в единое целое. Утром море казалось весёлым и добрым, и они бродили по палубе в обнимку, вслушиваясь в доносившиеся издали крики чаек, и неизвестный маэстро рисовал их портреты масляными красками…
- И вот теперь мы должны выяснить, что же мешает нам в развитии малого и среднего бизнеса в Казахстане, - разносился по рядам голос какого-то оратора.
Тимур откинулся в кресле, и вновь волна воспоминаний откинула его в те далёкие дни их совместного путешествия на теплоходе.
Уже стояла глубокая ночь, когда он проснулся от каких-то криков, которые доносились из коридора. Марина крепко спала. Он подошёл к двери каюты и прислушался. В коридоре раздавался голос той самой Алмаз, с которой они познакомились за завтраком.
- Вы не имеете права высаживать меня на берег. Вы не имеете права разлучать меня с Давидом, - кричала она.
- Ваш отец ждёт вас на катере. Теплоход не тронется с места, пока вы будете находиться на борту. Мы получили такой приказ от самого министра, – раздавался голос капитана.
- Это неправда. Вы всё лжёте, лжёте, - раздавался её голос.
- Вы можете в этом самолично убедиться.
Затем послышалась какая-то возня, шум и крики. А потом всё смолкло. Тимур ещё какое-то время прислушивался, но больше ничего не было слышно. Он снова лёг в постель и незаметно уснул…
Питая особую симпатию к авантюрам, Инесса Спивак организовала в этот вечер в своём загородном доме веселье в духе пьесы в трёх актах. В первом акте должен был проходить чинный ужин на веранде второго этажа, которая была укрыта в тени яблонь особого сорта, которые окончательно созревали лишь к ноябрю. Это были яблони венгерского апорта. Могучие ветви этих яблонь свисали прямо над столом, за которым проходил ужин при свечах. Сама Инесса Спивак, которая блистала в этот вечер изяществом своего туалета, была представлена Клоду Шалье тётушкой Лейлы, что произвело на Клода неизгладимое впечатление.
- Итак, Клод, вы пошли в тот вечер к гадалке, чтобы она нагадала вам какие-то волшебные слова, - обратилась к Клоду Инесса Спивак.
Катрин перевела её слова.
- Да, совершенно верно. И она предсказала мне цепь невероятных событий, которые произойдут со мной однажды, - загадочно начал свой рассказ Клод.
«Какой же он болтун», - подумала в этот момент о Клоде Катрин.
- Она предсказала мне, что в один прекрасный вечер, когда я произнесу эти четыре волшебных слова, вдруг внезапно, буквально на несколько минут налетит северный ветер, и небо закроется тучами, - Клод сделал многозначительную паузу, пока Катрин переводила его слова, и пригубил вино из бокала, а затем стал методично разрезать котлету. В этот момент небо действительно стало медленно затягиваться тучами.
- Вы пугаете нас, - сказала Рита. – Но тем не менее это так интересно. Продолжайте же, Клод, прошу вас.
В этот момент Лейла довольно ревниво взглянула на Риту, а затем вновь перевела свой обожающий взгляд на Клода.
- Так вот, - продолжал Клод,– я должен буду в этот момент сидеть под яблоней, и надо мной должна свисать ветка яблони с огромными красными яблоками.
- Всё сходится, - захлопала в ладоши Лейла, когда Катрин перевела его слова.
- Боже мой, ведь это действительно так. Вы сидите под яблоней, и над вами свисает ветка яблони с яблоками на ней, - взволновано высказалась Инесса Спивак.
- Ну не томите же, Клод. Не томите, - запричитала она, испытывая нетерпение.
В этот момент поднялся лёгкий, прохладный ветер, и небо всё сильнее стало затягиваться тучами. Пламя свечей стало трепетать на ветру.
- Перед тем, как сказать эти слова, я должен буду протянуть руку вперёд, - сказал Клод, запихивая в рот кусочек сыра.
«Авантюрист», - подумала Катрин, язвительно улыбнувшись Клоду.
- И что же должно случиться? – спросила Рита.
- Как только я протяну свою руку и произнесу эти слова, с неба раздастся гром небесный, и в мою руку упадёт яблоко, и на яблоке будет сидеть снегирь, - сказал Клод, поднося ко рту кусочек торта.
- На яблоке будет сидеть снегирь, - мечтательно произнесла Рита.
- Так сделайте же это. Произнесите эти четыре волшебных слова, - сказала Инесса Спивак.
Клод откашлялся, а затем произнёс, протянув руку вперёд:
- Верить, надеяться, любить и помнить.
Как только он произнёс эти слова, налетел холодный ветер, небо стало чёрным от туч, свечи погасли, на веранде воцарилась абсолютная темнота, и в небе раздался оглушительный гром. А уже через минуту ветра как и не бывало. Атмосфера была донельзя жуткой. Все растерялись. Ничего не было видно. Когда через пару минут свечи всё же загорелись, все увидели перед собой неожиданную картину. Рука Клода была по-прежнему протянута вперёд, в его ладони красовалось огромное красное яблоко, которое, по-видимому, свалилось с ветки, а на яблоке сидел снегирь.
- Фантастика, - произнесла Инесса Спивак. И уже через полчаса веселье вступило во второй акт пьесы. Клоду завязали глаза и объяснили, что он с завязанными глазами должен по кисти руки найти Лейлу. Клод долго не мог решиться, какой же ладони отдать предпочтение, и наконец выбрал ладонь Риты. Рита была смущена до крайности. Она даже сама не ожидала от себя такого коварства, но представьте себе, Клод ей понравился.
После первого испытания, Клоду предстояло надкусить яблоко, которое привязали к одной из веток. Он, вытягивая шею, пытался надкусить яблоко, но оно каждый раз покачивалось в сторону в результате его неловкого прикосновения, вовсе не желая быть съеденным. Фокус заключался в том, что откусить висящее яблоко без помощи рук невозможно, и поэтому все попытки в этом случае бесполезны. Тем временем Лейле под воздействием вина взбрело в голову справиться с тем, с чем не мог справиться Клод, а вслед за ней сделала попытку Рита. И кончилось всё это тем, что все дружно принялись хохотать и никак не могли остановиться. Затем Клод вызвался принести из кухни оставшуюся там бутылку шампанского. Через какое-то время все обратили внимание на затянувшееся отсутствие Клода. Лейла прошла на кухню, и тут же все услышали душераздирающий вопль. Когда все сбежались на кухню, то увидели жуткую картину: Клод Шалье лежал мёртвый на кухонном полу, а над ним зависла шаровая молния. Какое-то время шаровая молния продолжала оставаться в неподвижности, а затем она очень медленно исчезла через открытое окно кухни.
XXII
Он оказался в туннеле. Такой длинный туннель, освещаемый горящими факелами. Он не знал, куда ведёт этот туннель, но казалось, что там впереди будет яркая поляна, залитая щедрым солнечным светом. Ему казалось, что он сам не свой, словно он бестелесный и находится в прозрачной оболочке, как конфета, завёрнутая в хрустящую блестящую фольгу, будто его тело не состоит из плоти и крови. Было ощущение непонятной, воздушной лёгкости, ощущение невесомости и какого-то полёта. Складывалось впечатление, что им управляет чужая воля, каждым его движением, взмахом его руки, поворотом головы, попыткой воссоздать в памяти только что ускользнувшую ниточку мысли. Всё было таким новым, таким неведомым для него ранее. Словно он просматривал кадры замедленной съёмки. Плёнка вьётся по крутящимся роликам кинопроектора, но невозможно сказать: «Стоп! Остановись, мгновенье!» Хотелось что-то крикнуть, но крик не шёл из горла. Губы только безмолвно обозначали слова, медленно шевелясь в шёпоте глухого бессилия. Было страшно посреди этой бесчувственной пустоты. Страшно было оглянуться назад, мерещилось, что сейчас, в эту минуту, в спину понесётся зловещий, липкий шёпот. Шаг за шагом, преодолевая сантиметры страха, преодолевая стремление остановиться и застыть статуей покоя и безнадёжности. Что ждёт впереди? Есть ли в конце туннеля выход? Будет ли он открыт? Туман неизвестности на кончике пламени. Остановитесь кадры! Прервись плёнка! Но нет, чужая воля загоняет ноги в чёткий механизм передвижения. Глаза застланы пеленой, не звучат удары сердца, и только факел огня потрескивает еле слышным лопающимся звуком жаркого поедания кислорода. С двух сторон по арыкам бежит вода, но она молчалива и холодна. Шаг за шагом в тишине изнурительного ожидания. Томление бесчувственных органов, томление холодеющих суставов, томление застывшей крови в голубых прожилках вен.
Грудная клетка, разрывающаяся толчками истошного, срывающегося крика. Но нет, чужая воля прикрывает своей ладонью рот. Тихое шарканье туфель о каменный пол. Половина пути позади, или только так кажется. Есть ли изгиб поворота в задуманном плане этого пламенного кошмара? Сколько прошло времени? Час? Два часа? Три? А может быть, уже пронеслась целая вечность? Почему не чувствуется холод или жар? Шаг за шагом в царстве млеющей от самодовольства неизвестности. Он шёл медленно, точно с завязанными глазами, как легендарный Данко, готовый вырвать своё сердце, чтобы осветить им свой путь. Впереди послышалось карканье ворон, и целые стаи этих лохматых созданий пронеслись мимо него, меряя его своим птичьим презрением.
И вот перед ним дверь. Он потянул её на себя, и дверь с скрипом поддалась этому движению. Перед ним возникла небольшая мрачная комната, освещаемая тусклым светом простенькой люстры. В середине комнаты стоял стол, а за столом сидела женщина лет пятидесяти с прядью седых волос в причёске. Глаза её выглядели уставшими. Её тонкое, некогда красивое лицо, теперь уже было испорчено морщинами. Он вошёл в комнату, и женщина обратилась к нему по имени:
- Клод, ты пришёл. Я не думала, что ты придёшь так рано. Я Матильда – твоя мать. Ты помнишь меня?
Он стоял, не отвечая, совершенно сражённый неожиданностью этой встречи.
- Я знаю, ты не любил меня все эти годы. Я предала тебя, но не суди меня сейчас. Если я и должна была быть наказанной, то бог уже наказал меня. Подойди к столу и сядь напротив меня.
Клод прошёл к столу и сел напротив.
Матильда продолжила свою речь:
- Я знаю, что ты не считал меня своей матерью, но ты действительно мой сын. Я была плохой матерью, но я оказалась во власти такого чувства, как страсть. Страсть поглотила меня и одурманила мой разум. Но я часто вспоминала тебя и жалела о своём преступном легкомыслии. Моя жизнь в Америке не заладилась. Всё оказалось иллюзией, обманом, но я уже не могла вернуться обратно. Я сожгла за собой все мосты.
- Как же ты жила в Америке? – спросил Клод.
- Вначале всё было безмятежно. Тед любил меня, баловал, и всё должно было быть прекрасно, но его любовь ко мне продлилась недолго, совсем недолго. Всё рухнуло в одночасье. Тед обанкротился, и ему пришлось закрыть свою фирму. Он стал много пить, и мы медленно катились на дно.
Её голос звучал неестественно. Она говорила монотонно, без интонаций, словно повторяла заученный текст.
- Где я нахожусь? Где я? – спросил Клод.
- Ты между светом и тьмой. Ты на тропе материнской любви. Ты найдешь своё богатство на дне, Клод, - напоследок сказала Матильда, а затем в его глазах вспыхнул красный свет, и всё исчезло…
Клод очнулся. Он медленно открыл глаза. Последние слова из разговора с Матильдой ему запомнились наиболее отчётливо: «Своё богатство ты найдешь на дне, Клод». Было неясно, на каком же дне он должен искать своё богатство. Во всём теле ощущалась тяжесть. Ныла спина, в груди отдавалась боль. И голова раскалывалась надвое. Какое-то время он пролежал неподвижно, туго соображая, где он находится, и что с ним произошло. Постепенно мысли стали проясняться, и до него стало доходить, что его, по всей видимости, ударило током. С большим трудом, превозмогая боли в спине и грудной клетке, Клод приподнялся. Нашарив в кармане зажигалку, он двумя нажатиями пальцев высек пламя и стал оглядываться, освещая пламенем зажигалки темноту.
То, что он увидел вокруг, трудно сравнить с какими-либо другими ощущениями, если только самому не оказаться в подобной ситуации. Он сидел на бетонном полу в маленькой тёмной комнате среди мертвецов. Весь ужас заключался в том, что это был не сон, не мираж, а абсолютная реальность. Теперь вся цепь событий раскрылась для него в истинном свете. Клод понял, что он находится в морге. «Значит, совсем недавно я был самым обыкновенным мертвецом. И этот туннель, и разговор с Матильдой – это своего рода свидание с потусторонним миром», - пробежала в его голове мысль. Кошмарность всей ситуации обострялась специфическим запахом, который исходил от мёртвых тел.
«Если бы кто-нибудь раньше сказал бы мне, что в одну из ночей я окажусь в морге на цементном полу, рядом с кучей мертвецов, то я посчитал бы его идиотом», - с тоской подумал Клод, оглядываясь вокруг. Тела умерших людей лежали вокруг него штабелями, сложенные друг на друга. Хотелось выть от этого ужаса. «Что же я до сих пор сижу», - застучала в голове мысль. Боль во всём теле как рукой сняло, и Клод буквально вскочил на ноги. Пролезая через трупы, он подобрался к двери и изо всей силы стал барабанить в дверь. Он бил в дверь и руками, и ногами, и кричал во весь голос, но за дверью стояла гробовая тишина. Дверь была такой массивной, что её не пробил бы ни один артиллерийский снаряд. Клод долго и отчаянно кричал во весь голос и барабанил в закрытую дверь, но снаружи никто не откликался. Примерно через час, осознав бесполезность всех своих усилий, он смирился с мыслью, что придётся ждать до утра. По привычке Клод вытянул вперёд руку, чтобы узнать, который час, но часов на руке не обнаружил. «Видимо, украли», - подумал Клод. Хотелось поскорее оказаться в теплой ванне и тщательно вымыться. На душе было гадкое чувство. Клод нащупал в кармане измятую пачку сигарет и с жадностью закурил. Опять вспомнились слова Матильды: «Своё богатство ты обнаружишь на дне, Клод».
Время тянулось чересчур медленно. Клод старался прислушиваться к тому, не раздаются ли какие-нибудь звуки за дверью, но по-прежнему было тихо. Эта мерзкая тишина въедалась в каждую частицу тела холодным ознобом отвращения к тому положению, в котором он оказался. За эти томительные часы ожидания он успел вспомнить все свои многочисленные промахи, неудачи и откровенные ошибки своей жизни, пересмотреть весь свой жизненный путь как бы со стороны и вывернуть его наизнанку. Его внутренний мир словно перевернулся. Он вдруг понял, что из него получился никудышный художник, и жизнь надо начинать заново, с чистого листа. Он вдруг ощутил всю свою ничтожность и никчёмность, всю свою внутреннюю пустоту и одиночество, и неожиданно для себя заплакал, не пытаясь сдерживать слёзы. Он плакал, а потом успокаивался, потом снова плакал и снова успокаивался. Никто не мог видеть его слёз, никто не мог видеть его слабости. Так незаметно и пролетели эти часы.
Наконец-то раздался лязг поворачивающихся ключей в замке, и двери отворились. В проёме двери показались фигуры двух санитаров. Клод поднялся на ноги и радостно воскликнул по-французски: «Спасение! Спасение!».
Вообразите себе, что должны чувствовать люди, которые этой ночью аккуратно уложили вас мёртвого на цементный пол морга, а утром увидели вас живым и здоровым. Вначале они застыли на месте, ничего не говоря, а потом у одного из них прорезался голос и он заорал: «Живой! Живой! Покойник живой!» Вопя во всю глотку, он бросился к врачам, которые ещё допивали утренний чай. В это время Клод уже обнимал второго санитара, который совершенно ошалел и стоял неподвижно, как стойкий оловянный солдатик, лишь вращая глазами в разные стороны, совершенно не представляя, как надо вести себя с ожившими покойниками. Новость, прозвучавшая из уст санитара, произвела на весь немногочисленный персонал морга эффект разорвавшейся бомбы. В считанные секунды все уже толпились в крохотном коридорчике морга, разглядывая Клода.
Когда волнение улеглось, все стали поздравлять воскресшего счастливчика, приговаривая при этом, что это самый небывалый случай за всю историю морга. А потом чудесное воскрешение Клода, конечно же, не обошлось без небольшого застолья под скромную закусочку и душевные тосты. Говорилось много и о многом, но всё-таки главная мораль прозвучала в самом конце. Суть её сводилась к тому, что именно благодаря отсталости казахстанских моргов, благодаря тому, что Клод очутился на цементном полу, а не в холодильной камере, он остался жив. Клод не понимал ни слова, но водку пил с удовольствием, и после всего пережитого кошмара чувствовал себя по-особенному счастливым.
Когда он оказался в своём гостиничном номере, первым делом он пошёл в ванную, и под струями тёплой воды он ощутил настоящее блаженство. «Как бывают порой значительны такие невинные человеческие радости», - подумал Клод, выходя из душа. На кровати лежал его чемодан, и ему захотелось переодеться в чистую одежду. В боковом карманчике Клод нащупал ключик от чемодана. Он открыл чемодан и стал разбирать его содержимое. Вначале он ничего не понял - вещи в чемодане был чужими. «Наверное, я перепутал чемодан в аэропорту», - посетила его догадка.
Происшествие с чемоданом стало последней каплей терпения, что Клоду немедленно захотелось позвонить в Париж к Пьеру Рабле и рассказать ему о том, что с ним приключилось. Международная связь соединила его с Пьером, которому он рассказал обо всех своих приключениях, а от него узнал, что неделю назад к нему пришла телеграмма из Америки, в которой сообщалось о смерти его матери Матильды Виньон. Клод вернулся в свой номер, поражённый этим известием. «Мистика какая-то», - подумал он, закрывая за собой дверь. Ему вновь вспомнились слова Матильды: «Своё богатство ты найдешь на дне». Он подошёл к чемодану, и его внезапно осенило.
- Чемодан! Она имела в виду дно чемодана, - воскликнул он и стал выбрасывать из чемодана вещи.
Перочинный ножик, который оказался в чемодане среди прочих вещей, пришёлся как нельзя кстати. Клод решительно вспорол дно чемодана и обомлел от раскрывшейся перед ним картины: в потайном дне чемодана хранились запечатанные пачки долларовых купюр. Клод пересчитал деньги. Это было невероятно. В чемодане перед его глазами лежали полмиллиона американских долларов.
XXIII
Марина Милкова всё же любила Самарканд, в котором выросла, но её всегда тянуло в Москву. Её мама была бывшей москвичкой, которая мечтала хоть когда-нибудь вернуться в Москву. Поэтому с детства в её сознании отложилась мысль, что она должна оправдать надежды матери. Мать всегда ставила перед ней высокую планку, но в выборе будущей профессии ей не мешала. Поэтому Марина решила стать историком. Самарканд лишь подогревал её интерес к истории, но своё будущее в этом городе, да и вообще в Узбекистане, она не видела. Может быть, поэтому ещё с детства она выделялась среди своих сверстниц тем, что относилась к учёбе более чем серьёзно.
- Ты вольна поступить в любой ВУЗ, но лучшее образование в нашей стране можно получить только лишь в МГУ, - внушала ей мать, и Марина ещё более усердно нажимала на учёбу и взахлёб читала книги по истории. Могла ли она мечтать о том, что когда-нибудь судьба забросит её в Париж. Юная девочка с васильковыми глазами, она представляла себе Москву, как огромный прожорливый город, который пахнет запахом дорогой кожи. Её мама говорила, что все московские магазины пахнут запахом кожи. А Самарканд в её вкусовой памяти навсегда запомнился запахом свежеиспечённой лепёшки из тандыра. Она навсегда запомнила эти длинные вечера, когда она зубрила математику и историю, когда она с особой тщательностью штудировала литературу и целыми днями не вылезала из местной областной библиотеки. И этого добродушного веснушчатого Кольку Дегртярёва, её соседа по парте, который имел такую смешную мечту – стать водителем. Она навсегда запомнила, как он на неё засматривался, как он краснел, окидывая её своим мальчишеским взглядом. Бедный Коля, у него решительно не было никаких шансов. Она тщательно скрывала от всех своё стремление поступить в МГУ. Ведь для её одноклассников это могло показаться заоблачной мечтой. Поступить в МГУ – ведь об этом даже никто не мечтал. А потом хлынул этот кризис. Деньги постепенно стали обесцениваться, и казалось, какая может быть учёба, но благо, что родители ещё были молодыми. Именно они взвалили на свои плечи эту тяжёлую ношу – добывать хлеб насущный. Отец уехал заниматься коммерцией в Россию. Давала о себе знать коммерческая жилка. Именно он вытянул семью в эти тяжёлые годы, рискнув в первый раз съездить за товарами в Турцию, когда открылись границы. А мать лишь дожидалась, когда Марина поступит, чтобы присоединиться к отцу. Она должна была поступить, как она сама считала. Ведь она вкладывала в это желание всю свою душу. Во всех республиках расцветали первые цветки капитализма, и только Узбекистан продолжал жить прежней советской жизнью. Она помнила тот день, когда стала золотой медалисткой школы, и школьный прощальный вальс словно дарил ей крылья свободы.
А потом была эта долгая тряска в поезде. За окном поезда мелькали бесконечные, казахстанские, выжженные палящим солнцем степи. А далее этот унылый пейзаж сменили русские хлебные поля, изгибы различных мелких рек. И, наконец, перед взором возникла могучая Волга. Всю дорогу они с мамой мечтали о том, что всё сложится так, как они задумали. Москва встретила их пасмурной погодой и накрапывающим дождём. Люди казались хмурыми и озабоченными своими повседневными проблемами. На улицах города шла бойкая и оживлённая торговля. Многочисленные ряды пенсионеров выстроились в ряд и торговали, чем придётся. И всё же Марину это не смутило. Она всегда верила матери, которая внушала ей, что всё это лишь временно, а образование всегда пригодится. Ей повезло. В этот год в сердцах москвичей царил прагматизм. Все рвались поступить на экономические специальности, и никто не рвался на исторический. Конкурс упал до рекордно низкой шкалы – всего лишь два человека на место, и Марина поступила.
В тысяча девятьсот девяносто втором году исполнились все её желания. Позади осталась вся эта мука с экзаменами, улеглись все треволнения, и судьба по-настоящему ей улыбнулась. Марина поступила в МГУ.
- Ты, главное, учись хорошо, - говорила ей мать, - а мы уж с отцом денег заработаем, а там, глядишь, и переедем к тебе поближе.
И дочь училась хорошо, старалась не подвести родителей. Эти университетские годы, когда было всё: и смех, и радость, и огорчения, и многочисленные влюблённости, и долгие засиживания в библиотеке, и постоянная зубрёжка, и студенческие вечера под гитару. Но настоящую любовь она тогда ещё не встретила, это произошло позднее, когда она закончила университет и решила съездить в гости к своей подруге, француженке Марион Ларис.
Марион училась с ней в одной группе. По отцу она была француженкой, а её мать была русской. Она так часто зазывала к себе в гости Марину, что после окончания университета Марина, собрав деньги на поездку, всё же отправилась в Париж. Марион категорически требовала, чтобы Марина оставалась гостить целое лето. Слова Хемингуэя, который сказал, что Париж – это праздник, который всегда останется с тобой, она сумела оценить уже после первых двух недель пребывания в этом чудесном городе. Марион Ларис стремилась показать ей всё, начиная с Булонского леса, и кончая развлекательным центром Парижского Диснейленда. И разве могла она подумать о том, что именно здесь она встретит мужчину своей мечты по имени Жан Мулен. В руках у него были розы, когда они столкнулись совершенно случайно в небольшом кафе. Он чуть не упал от столкновения, и, пытаясь сохранить равновесие, протянул ей руку. Его рука, в которой была роза, на миг оказалась в её руке, и получилось так, что как бы падая, он вручил ей розу. Может быть, именно это тронуло её сердце.
- Даже падая, вы дарите женщинам цветы, - улыбнулась она, сказав эту фразу на ломаном французском.
- Я так долго выбирал розы, совершенно не подозревая о том, что самая красивая роза находится в этом кафе – сказал он.
В тот день он показал ей Париж, увлекательно рассказывая ей об истории этого города, чем сумел окончательно покорить её сердце. А на следующий вечер, когда она выронила из рук кошелёк на тротуар, и они оба бросились его поднимать, его глаза оказались так близко, что она невольно закрыла свои, словно боясь ослепнуть в этот миг, и именно в этот миг их губы соприкоснулись, а затем слились в долгом поцелуе. Его властные руки не терпели возражений, одурманивая её своими ласками. Её тело извивалось под этими ласками, как бы прося о пощаде, и в то же время желая, чтобы он одержал победу. В тот вечер победа была за ним. И это было так неистово, словно только этим нужно было заниматься в тот вечер, словно это занятие было последней каплей жизни, и завтра уже ничего не будет. Ничего. Только пустота.
- Марина! Марина! – голос мадам Крюшон прозвучал ласково и в то же время настойчиво.
- Жан говорил нам, что вы верите в то, что дух великого Тимура, дух этого великого могола ещё бродит по земле, не желая найти себе успокоения. Неужели это правда? – засомневалась она.
- О, мадам Крюшон, я уверен в том, что все это выдумки, - произнёс Жан, допивая кофе. – Конечно же, вся история с той экспедицией, которая вскрыла гробницу Тимура, и затем началась Вторая мировая война, истинная правда, - добавил он, переводя свой взгляд на Марину. – Но всё же предполагать, что его дух бродит по всему миру и ищет свои новые жертвы – это просто фантазия.
- Неужели же Средняя Азия напичкана мистикой? – спросила мадам Крюшон.
- Не более чем другие регионы земли, - отозвался Жан.
- Но позвольте, во всех странах прошла волна наводнения, а Средней Азии хоть бы что. Может быть, Средняя Азия и станет Ноевым Ковчегом, в котором человечество найдёт своё новое спасение, если наступит новый потоп, - вопрошала мадам Крюшон.
- А ведь действительно, если будет затоплена Средняя Азия с её бесконечными степями, что тогда говорить о других странах, - задумчиво высказался Жан.
- Я думаю, бог не допустит того, чтобы Земля в один прекрасный день исчезла под слоем воды, - сказала Марина, размешивая ложечкой, ещё не остывший кофе.
- Но скажите мне, каковы же женщины в Средней Азии? – спросила мадам Крюшон, вопросительно поглядывая в этот момент на Марину.
- Разве в лице Марины вы не видите перед собой женщину Средней Азии, - сказал Жан.
- Но всё-таки Марина русская, а мне хотелось бы знать, каковы эти самые, как их? – наморщила свой лоб мадам Крюшон, вспоминая слово, которое крутилось у неё на языке.
- Узбечки, - подсказал Жан.
- Они очень скромные и красивые. Их можно было бы сравнить с хрупкой ланью, - отозвалась Марина.
Мадам Крюшон уже исполнилось шестьдесят, и она приходилась Жану тётушкой, но, несмотря на свой возраст, она очень любила компании молодых и отличалась своей любознательностью и неиссякаемым интересом ко всему, что творилось в мире.
- А что получится, если скрестить француза и узбечку? – спросила мадам Крюшон.
Жан и Марина засмеялись.
- Гены матери победят, - ответила Марина.
- Совсем не обязательно, - возразил Жан.
- И всё-таки гены смуглых людей одерживают верх, - сказала Марина.
- И тогда во Франции перестанут рождаться блондинки, - смеясь, заключил Жан.
Вечер уже подходил к концу, и мадам Крюшон засобиралась домой, сетуя на то, что по вечерам в Париже порою бывает так неспокойно. Проводив тётушку, Жан вскоре вернулся и спросил:
- Неужели ты серьёзно веришь в эти сказки о странствиях души великого Тимура?
На что Марина ответила:
- Я даже думаю, что однажды он постучится в нашу дверь, воплотившись в образ другого человека.
- Ты что, серьёзно в это веришь? – со смехом спросил Жан. – Значит, однажды в дверь кто-то позвонит, и я встречу Тимура.
- Вполне может быть, - сказала Марина.
- И что же здесь будет делать Тимур? – спросил Жан.
- Он будет искать меня, и в руках у него будет пистолет, - ответила Марина, отшучиваясь.
В этот момент в дверь позвонили. Жан прошёл к двери и отворил её. В дверях стоял почтальон.
- Заказное письмо из Лос-Анжелеса для Марины Милковой, - негромко произнёс он. – Распишитесь в получении.
Получив письмо, Жан прошёл в комнату и передал его Марине. Она вскрыла конверт. Письмо было написано на русском языке. В письме излагалось следующее:
«Уважаемая Марина Милкова. Как личный адвокат вашего дядюшки Милкова Александра Васильевича обязан сообщить вам, что вы являетесь единственной наследницей состояния вашего дядюшки, которое исчисляется десятью миллионами долларов. Вследствие того, что ваш дядюшка Милков Александр Васильевич умер, по его личному завещанию вы унаследовали право на его состояние. Однако он поставил в своем завещании одно-единственное и неоспоримое условие – перед тем, как унаследовать его состояние, вы обязаны прожить один год в Суздальском монастыре.
Джон Уитнер».
- Что там написано? От кого письмо? – спросил Жан.
Марина медленно повернулась к нему и тихо произнесла:
- Десять миллионов долларов!
XXIV
Клод был доволен. Только что он перевёл деньги через один из коммерческих банков на свой личный счет в Париже, а до этого он уже купил билет на самолет, чтобы вернуться обратно в Париж. Потрясения, которые он испытал, внезапно изменили его. Клод действительно как-то внутренне переменился. Он решил забросить занятие искусством и открыть небольшой бизнес. Перед отъездом ему захотелось проститься с Катрин и объяснить ей, что с ним произошло чудесное воскрешение. Наняв такси и с грехом пополам объяснив таксисту, куда ехать, Клод разыскал школу, где работала Катрин.
Войдя в здание школы, Клод кое-как объяснил вахтерше, что он ищет француженку Катрин Мулен. В это время в школе шёл урок, и вахтёрша проводила его к классу, в котором преподавала Катрин. Тихонько приоткрыв дверь, Клод сделал Катрин знак рукой, подзывая её. Катрин вышла за дверь, и у неё чуть не подкосились ноги, когда она увидела Клода живым. Хоть она и недолюбливала в своё время Клода, но всё же здесь, в чужой стране, он был ей по-своему дорог, как воспоминание о Франции, о студенческих годах, о своей первой любви. Придя от неожиданности в замешательство, она сделала невольный жест рукой, прикрыв ладонью рот, и молча смотрела на него, как на живое чудо. Клод объяснил ей, что опомнился в морге, и рассказал ей, что, ещё находясь в беспамятстве, увидел свою мать Матильду Виньон, и, как оказалось, она в действительности умерла в Америке. Ещё поделился с ней новостью, что сегодня он улетает в Париж и теперь решил начать новую жизнь. Катрин призналась ему, что рассказала Лейле всю правду о нём, но Лейла при этом ничуть не огорчилась по поводу обмана, и теперь она сокрушается, что Клод умер по её вине. Катрин добавила, что Лейла тоже обманывала его в своих письмах к нему, и что она работает здесь же, в этой школе. Катрин даже порывалась позвать Лейлу, но Клод удержал её от этого порыва. Они ещё поговорили друг с другом какое-то время, вспоминая яркие эпизоды студенческой жизни, после чего Клод, взглянув на часы, сказал, что ему пора, и, пожелав ей удачи и счастья, вышел из здания школы.
А через два часа он уже летел в самолёте домой.
XXV
Катрин одолевала хандра. В чужой стране любой человек может хандрить первые месяцы, так как сказывается ностальгия по родине, по привычной сердцу атмосфере, языковой среде, но в конце-концов, как бы там ни было, всегда можно ко всему привыкнуть.
После того, как Клод улетел, случались моменты, когда и Катрин хотелось всё бросить, купить билет на самолёт и вернуться обратно в Париж. Но было одно обстоятельство, которое её удерживало. Её нежное женское сердечко окончательно влюбилось. О, эти женские сердца. Либо они разъедают мужскую душу, либо душа какого-нибудь романтика или мерзавца разбивает женское сердце. А всё это происходит по очень простой причине, по причине того, что кто-то рождается на свет хищником, а кто-то овечкой или наоборот. Случается разное в этом мире. Случается, что одинокий волк повстречает на тропе супружества свою смиренную овечку, или молодой волчице вдруг приглянутся завитки молоденького обаятельного барашка, а случается и такое, что волк и волчица встречаются под тихой луной, образуя собой особую пару, наполненную гармонией звериного аппетита. Но самое прекрасное происходит лишь тогда, когда овечка встречает своего барашка. В этом случае шаловливый амур пронзает своими стрелами два сердца одновременно, и они с течением времени начинают напоминать собой две связанные между собой шестерёнки часового механизма. Тик-так, тик-так, тик-так – звучат их сердца в космосе Вселенной.
Часы тем временем натикали вечер. Тихий субботний вечер, обложенный маленькими подушками на полюбившемся диване. Свет от абажурной лампы струился над изголовьем и падал на знакомый почерк, и строки женской откровенности оживали яркой картинкой в воображении Катрин.
<Из дневника Марины Мелковой>
«У меня было ощущение, что я краду наши с ним жизни. Курс своей яхты я развернула на подводные рифы, и яхта, набирая скорость, мчалась в сторону своей верной погибели. Сейчас, когда мы были в доме одни, мы заполняли своё пространство внезапной похотливой неутомимостью. Мелодия телесного рабства приковывала нас друг к другу, вовлекая в одурманивающий ритм покачивания, когда ты словно погружаешься всем своим существом в это сладкое состояние полного растворения перед волшебством этих последних секунд плотского вздоха наслаждения. Несмотря на всё безумие нашего положения, нам было хорошо вместе. Ещё не встал между нами судья и не судил нас своими нравственными догмами. Ночь ещё покрывала наш грех, а точнее мой, так как я считала, что за всё, что было, должна буду расплатиться я. Иногда я думаю, может быть, я мстила Тимуру за что-то? Но ведь он ни в чём не виноват, и я теперь ничего не понимаю, и ничего не знаю, но я любила. Я любила последней любовью. Это был мой отчаянный жест перед призраком надвигающейся старости».
Строки этого дневника словно тонким лезвием скользили по сердцу Катрин, оставляя на нём кровавые следы. Но, несмотря на это она не могла оторваться от этого дневника, как изголодавшийся медведь не может оторваться от поедания такого лакомства, как мёд. Сквозь строки этого дневника вновь виделось лицо этой женщины, и теперь уже всё так затуманилось, завязалось в такой клубок. А совсем недавно тётя Соня как-то обмолвилась, что у Марины в Париже живёт двоюродная сестра, которая в своё время вышла замуж за француза. Оторвав свой взгляд от дневника, Катрин представила себе эту женщину, эту загадочную Марину Мелкову в объятиях её бывшего мужа. И волна ненависти стала медленно застилать её душу. Катрин бросилась к телефону и, набрав код Парижа, стала набирать номер Жана. Через несколько минут в трубке послышался приятный женский голос:
- Привет! Это я – Марина. Сегодня нас с Жаном не будет дома, но вы можете оставить своё сообщение после сигнала, - сообщал Катрин своё послание на ломанном французском языке автоответчик.
«Значит, это правда! Марина Мелкова живёт в Париже с моим бывшем мужем. Значит, Клод Шалье меня не обманул», - подумала она, возвращаясь к дневнику.
<Из дневника Марины Мелковой>
«Весь ужас заключается в том, что я получаю животное наслаждение от близости с Жаном. Сейчас во мне всё смешалось: угрызения совести, сладость наслаждения, душевная боль, стыд и отчаяние. Временами я пытаюсь представить себе черты лица его родной матери. Интересно было бы знать, где она? Что с ней? Чем она сейчас занимается? Скоро приезжает Тимур, и я не знаю, как дальше будет продолжаться моя кошмарная жизнь».
Катрин перевела свой взгляд на окно, и глаза её выражали тихое отчаяние «Как он мог? Как он мог? - недоумевала она. - Ведь я люблю его. Люблю».
Его глаза, его улыбка, его голос внушали ей совсем другое представление о нём. «Неужели же всё это лишь обман? Жестокий обман?» - закрадывалась тревожная мысль в её сознание. Катрин перевернула листок, вновь впиваясь в записи дневника.
<Из дневника Марины Мелковой>
«Сегодня был странный день. Вроде бы он ничем не отличался от предыдущих, но когда я зашла в художественную галерею «Хан-Тенги», чтобы полюбоваться выставкой молодых художников, то увидела эту женщину. Она разглядывала картины, и казалось бы, ничего не должно было бы показаться мне странным, но вот лицо этой женщины показалось мне знакомым. На какой-то миг мне показалось, что её лицо я уже где-то видела. Когда я проходила мимо неё, она бросила на меня мимолётный взгляд. Это был всего лишь мимолётный взгляд в мою сторону и ничего больше, но меня охватило предчувствие, что я обязательно ещё встречусь с этой женщиной. В зале галереи нас было только двое: я и она. Возможно, я не обратила бы на неё никакого внимания, если бы её внешний вид не был бы столь экстравагантным. Она была одета во всё чёрное, но главным была её чёрная шляпа. Это была очень модная чёрная шляпка, но в городе я подобных ещё не встречала. Я подошла к этой женщине поближе и стала украдкой разглядывать её. Меня поразили её глаза. Они были чёрными как уголь и несли отпечаток пережитых страданий и какую-то скрытую решимость. Она повернула голову в мою сторону, и наши взгляды на какое-то время встретились. В этот момент я поймала себя на мысли, что этот взгляд мне напоминает чей-то столь знакомый взгляд. Лишь позже я поняла, что этот взгляд мне напоминает взгляд Жана».
По капле исчезали и таяли строки этого дневника. «Завтра воскресенье», - подумала Катрин, когда уже укладывалась спать. Ночь прошла без сновидений, словно бы одним мазком кисти художника пролетела по холсту, и утро встретило Катрин лучами солнечного света, пробивающегося сквозь щели жалюзи. Опавший ноябрь и мимолётный проблеск лета в формате одного дня. Взбитые лохмотья волос в зеркальном отражении и неясные, туманные мысли в голове.
Во время завтрака она вдруг вспомнила портрет «Женщины в чёрном», который висел в доме Жана, и подумала о том, что возможно, женщина, описанная Мариной Мелковой в дневнике, и женщина на портрете одно и то же лицо.
«Но если это так, тогда кто же она, эта женщина в чёрном?» - промелькнула мысль. Катрин снова достала семейную фотографию, и на этот раз её внимание привлёк Тимур. «Знает ли он, что его жена не погибла и живёт в Париже с моим бывшем мужем», - подумала она, вглядываясь в его лицо. Ей почему-то вдруг захотелось увидеть его, и всё ему рассказать. Рассказать всё, что она знает о его жене. Совсем не трудно было узнать его рабочий телефон, а потом подбросить ему на работу записку, в которой говорилось бы о том, где сейчас живёт его жена. «Любит ли он её?» - задавала она себе вопрос. «Страдает ли он сейчас, когда её нет рядом с ним?» - гадала она, разглядывая его лицо. Катрин отложила фотографию, и в этот момент зазвонил телефон. Звонила Рита, сообщая ей военный план относительно убийства дневного времени до вечера.
Рита! Солнечная Рита! Выдумщица, фантазёрка, маленькая птаха в синем небе с расправленными крыльями. Она уже ждала свою подружку, свою ровесницу, свою родственную душу на том же месте, в тот же час. Тип-топ, тип-топ, тип-топ – стук каблучков по асфальту золотистых улиц южной столицы и перемещения, перемещения в бархатном пространстве осени. Броуновское движение молодых женских душ в закоулках гипермаркета «Рамстор». Азарт вороны при виде блестящей побрякушки. Разбегающиеся глаза молодого любопытства и неутомимость молодых икр. О, эти чудесные магазины – вечный бальзам для женских душ. Они выбирали Рите новый костюм, а потом последовала очередь блузки и вот уже обновилась сумочка, но как же подружке оставаться при этом в стороне. Профессионально выстроенные фразы обаятельных продавщиц, огромные зеркала в примерочной, оценивающие взгляды, повороты вправо, повороты влево, шаг вперёд и два шага назад – балет, истинный балет. Коллекция утренней развлекаловки пополнилась посещением зелёного рынка. Если вы хотите узнать темперамент женщины, то дайте ей денег и сходите с ней на рынок. Уверяю вас, она проявит себя как лакмусовая бумажка в химическом растворе. Вожделенные взоры на фруктово-овощное многообразие прилавков, блуждание вдоль пёстрых салатных рядов, приготовленных по рецептам корейской кухни, топтание в мясном павильоне, небольшое вдохновение в цветочных рядах.
Через некоторое время изголодавшееся умонастроение уже отзывалось предательской пустотой в желудках. Они набрели на какое-то кафе и решили перекусить.
- Представь себе, Катрин, я решительно не могу влюбиться хоть в кого-нибудь, - беспечно болтала Рита, когда они уже поедали фруктовое мороженое.
И в этот момент Катрин увидела Тимура. Он сидел один неподалеку от них, погружённый в свои мысли. Это был он. Несомненно, он. Она не могла ошибиться. Только сейчас Катрин разглядела, что между ним и Жаном нет ничего общего во внешности. Снова пронеслась мысль: «Страдает ли он? Любит ли он свою Марину?» А потом он исчез, пока она отвечала на какой-то вопрос Риты.
Опустевшие тарелки, опустошённые стаканчики, и вот уже последним аккордом совместно проведённого дня стал просмотр модного художественного фильма в кинотеатре, в который её затащила Рита, заверяя, что этот фильм обязательно необходимо посмотреть.
А потом медленными шагами, сгустившимися сумерками, томным волнением в груди, радостным ожиданием новизны подкрадывалось это пленительное, чарующее, воркующее словосочетание – вечернее свидание.
Он ждал её возле цирка, облачённый в костюм чёрного цвета.
- Я подарю тебе красоту ночного города. Увидишь, как он прекрасен, - сказал Жан, когда они уже выезжали за город.
Сладостный момент для любопытной натуры. Контуры интриги на горизонте. В глазах Катрин заблестел вопрос.
- Сейчас я познакомлю тебя с удивительным человеком. Он сам собрал свою бабочку. Своими собственными руками, - сказал Жан, когда машина рассекала плотный воздух вечернего шоссе.
- Что это за бабочка? – спросила она.
- Это винтокрылая бабочка. Это вертолёт, понимаешь. Вер-то-лёт, - произнёс он по слогам.
Они проезжали мимо мелькающих за окном автозаправочных станций, мимо неказистых домиков, придорожных кафе, мимо огоньков вечернего света в окнах многоэтажных домов, и его улыбка была для неё тем тёплым пушистым пледом, в который так хочется закутаться в сырую, промозглую погоду. Через час они уже подъехали к небольшому аэродромчику, расположенному за городом, и их встретил тот самый Кадыр, о котором Жан рассказывал ей всю дорогу.
- Хитрец, - произнёс Кадыр, когда они обнялись при встрече, - сказать мне, что моя бабочка не взлетит. Как не взлетит, конечно, взлетит.
- Пусть все думают, что это мэр города летит, - кричал им Кадыр в момент взлёта, когда они уже пролезли в кабину пилота.
Машина набрала высоту и полетела к центру города. Из кабины пилота открывалось потрясающее зрелище. Сверху город напоминал огромное скопление волшебных светлячков, а машины напоминали маленьких двигающихся жучков. Катрин и Жан чувствовали себя маленькими заговорщиками. Жан словно сказочный волшебник возвращал ей в этот вечер ощущение детства. Вертолёт тем временем уже пролетал над самым центром города. Он спустился пониже и летел над проспектом Абая, привлекая к себе внимание беззаботно прогуливающихся горожан. Одна пожилая чета американцев, которая в этот момент прогуливалась по проспекту, застыла на месте, провожая заворожённым взглядом странный вертолёт. Наконец, глава семьи, которому можно было дать на вид лет семьдесят, удивлённо спросил, снимая со своего носа очки и протирая их носовым платком:
- Как ты думаешь, Элизабет. Кто мог пролететь на вертолёте? Неужели это были террористы?
- Ты отстал от жизни, Джон. Это пролетел мэр города, - безапелляционным тоном ответила Элизабет.
- Теперь у них здесь так принято, - после некоторого раздумья добавила она.
- Что у них здесь так принято? – спросил недоумевающий Джон.
- Развлекаться, Джон. Развлекаться, - сказала Элизабет.
- Ну откуда ты это знаешь? – не унимался удивлённый Джон.
- Кажется, «Санди-телеграф» писала по этому поводу, - ответила Элизабет, поглядывая в сторону удаляющегося вертолёта.
Джон никогда не читал «Санди-телеграф», но в этот момент он вдруг почувствовал, что испытывает гордость за американских журналистов.
Вертолёт, сделав круг над центром города, развернулся и полетел в сторону гор, постепенно превращаясь в маленькую тёмную точку на горизонте.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
Весной двухтысячного года ещё до того, как Катрин Муллен приехала в Алма-Ату, Алмаз Юсупова возвращалась из города Владимира, где она гостила у родственников, в Москву. Все её мысли в этот момент были заняты Отто Ригером. Теперь он фактически являлся властителем её дум. Именно он вернул её к жизни и терпеливо день за днём из разрозненных кусочков склеивал заново её душу. Как сладко звучало его имя. Она любила бесконечно повторять его про себя. Отто, мой милый Отто – порой напевала она про себя незамысловатую мелодию и улыбалась, вспоминая его прикосновения, его нежные и ласковые руки, его нетерпеливое томление, когда в порыве страсти он желал её. Прощание с ним было долгим и оттого мучительным для них обоих. То, что произошло с ней в этой довольно дорогой швейцарской частной психиатрической клинике, весь персонал до сих пор считал чудом. Все эти долгие двадцать лет никто не верил в её полное выздоровление, кроме него, её любимого и нежного лечащего врача, доктора Отто Ригера. После стольких лет пребывания в клинике Алмаз даже не верилось, что к ней снова возвращается это долгожданное чувство свободы. И вот теперь она снова имела возможность вдохнуть в себя запах Родины.
- У тебя больше нет причин для хандры, - сказал ей Отто, когда они прощались в Цюрихском аэропорту.
Эта фраза ей особенно запомнилась, и сейчас, когда время от времени за окном электрички мелькал яркий свет фонарей удаляющихся станций, на душе у неё было особенно легко и спокойно, словно она вновь возвратилась в страну далёкого детства.
Вдруг до неё донесся шепот какой-то старушки с соседнего сидения, рядом с которой сидел дед примерно её же возраста и рослая девочка лет двенадцати на вид.
- Смотри-ка, смотри-ка, тоже мне вырядилась. Вся в чёрном, на голове шляпа и сетка на лице.
- Не сетка, а вуаль, - пояснила девочка.
- Тоже мне дворянка, - не унималась бабка.
- Мадон, - многозначительно произнёс дед.
- Не мадон, а мадам, - раздался голос девочки. – И это не дворянка, а иностранка. Француженка, - сказала, засовывая в рот жвачку, девочка.
- Ишь ты, удивилась бабка. – Французы теперь и во Владимире развелись.
- Да не французы, а француженка, - вновь поправила бабку девочка.
- Теперь иностранцы путешествуют по России. Это модно. Новые нынче времена.
- Одним словом двадцать первый век, - вновь многозначительно произнес дед, приподнимая кверху указательный палец.
- Я тоже стану такой, когда вырасту, - мечтательно вздохнула девочка, ёрзая на месте от избытка энергии.
- Я тебе стану, - сказала бабка, и её дальнейшие слова растворились в грохоте, вызванном движением встречного поезда.
Алмаз стало смешно и весело оттого, что её приняли за француженку. Она лёгким и быстрым движением поправила на голове модную шляпку, с краёв которой свисала вуаль, и принялась рассматривать в окно уже плохо различимый в свете подступающих сумерек однообразный пейзаж. От Владимира до Москвы было больше четырех часов езды на электричке, и можно было не спеша перебирать в памяти впечатления быстро пролетевшей недели, проведённой в гостях у двоюродной сестры. Весь мир казался ей теперь таким новым, волнующим и приобретал в её глазах совершенно новые краски. Её взору заново открывались не замечаемые ранее полутона и оттенки обычной повседневной жизни, украденные у неё ранее болезнью. Все так изменилось за эти без малого двадцать лет. И лишь мерное убаюкивающее постукивание колес о рельсы оставалось прежним и таким родным и знакомым. Незаметно промелькнула очередная станция, и Алмаз, оглянувшись назад, уже не увидела за спиной бабку с дедом и эту рослую девочку. Их уже сменили новые пассажиры, и, судя по обрывкам фраз, которые долетали до слуха Алмаз, когда они разговаривали между собой, их можно было принять за приезжих, которые только недавно обосновались в Москве, и теперь уже вполне довольные жизнью перемывали косточки своим родственниками и знакомым.
Полупустая электричка постепенно наполнялась самыми разными пассажирами, но сидение, на котором сидела Алмаз, и сидение напротив все ещё оставались незанятыми. И вот на очередной станции, когда электричка, простояв около пяти минут, наконец-то тронулась, напротив неё присел мужчина лет пятидесяти.
- А вы не удивляйтесь, что моё пальто, пардон, изношенное. Я, знаете ли, много страдал. Да, представьте себе, страдал. А! Что вам объяснять. Что вы знаете о страдании. Вы, молодое поколение, - махнул он рукой от досады и, достав из внутреннего кармана пальто небольшую бутылочку, заполненную, по всей видимости, каким-то спиртным, открутил крышку и, сделав маленький глоток, засунул бутылочку обратно во внутренний карман своего порядком потрепанного пальто. - Я совершил грех. Великий грех, и теперь наказан за это. В ту страшную ночь явился он ко мне… Этот демон в человеческом облике… В ту страшную ночь…
Этот незнакомый мужчина был явно опустившимся алкоголиком и никаких чувств, кроме презрения, не вызывал. Алмаз оглянулась в поисках свободного места и уже собиралась было пересесть подальше от этого мужчины, как вдруг внезапно он произнёс фразу, которая её чрезвычайно заинтересовала.
- Люди делятся на две категории. На тех, кому выпадает пиковая дама, и тех, кому она не выпадает, - сказал он и снова уставился ей прямо в глаза.
- Да, да. Что вы на меня так удивлённо смотрите. Пушкин не зря написал свою знаменитую «Пиковую даму», - рассмеялся он.
И вдруг в памяти Алмаз яркими красками вновь вспыхнули воспоминания её молодости и тот прощальный вечер на озере Боровое, когда они с Давидом зашли в покинутый деревенский домик на другом берегу, и ту странную записку на столе, и две карты, лежащие на столе, одна из которых оказалась пиковой дамой, той самой, которую она вытянула из этих двух карт.
- А вы, кстати, похожи на пиковую даму, - неестественно рассмеялся незнакомец. - Тот же, пардон, образ. Одежда в чёрных тонах, чёрная шляпка и, простите, вуаль.
- Не трогайте мою вуаль и шляпку. Вас это совершенно не касается, - рассердилась Алмаз.
- Ах, да молчу, молчу, - примирительно сказал незнакомец.
- Лучше расскажите о ваших страданиях, и как случилось, что вы стали страдать, - сказала Алмаз, стараясь при этом скрыть в своем голосе неприязнь.
- И вам это будет интересно послушать? – спросил незнакомец.
- Представьте себе, интересно, - поморщившись, ответила Алмаз.
- Тогда я начну с вашего позволения, но мой рассказ будет краток. Я неожиданно разбогател после той ночи, когда совершил свой тяжкий грех. Мне казалось, что меня в дальнейшем будут ожидать только приятные моменты, и жизнь по-настоящему наладится. Вначале всё было именно так. Знаете ли, мы с женой долгие годы мотались по углам, а после той ночи у меня завелись немалые деньги, и мы наконец-то приобрели кооперативную квартиру. Но настал тот день, когда у жены начались роды, и вот с этого все и началось. Жена родила мёртвого ребёнка, и наша семейная жизнь с этого момента, можно сказать, рухнула. Я любил свою жену, но она у меня была уж слишком утончённым человеком, и этот удар оказался для неё невыносимым. Жена замкнулась в себе, а потом начался разлад в нашей жизни. Ссоры, скандалы, нервные срывы, одним словом, мы стали с женой отдаляться друг от друга. И вот тогда я начал выпивать и чем дальше, тем больше.
- Так что же было дальше?
- А дальше меня стали преследовать кошмары. Меня стал постоянно преследовать один и тот же сон. Мне снилась та страшная ночь, когда я принимал роды у той девушки.
- Так вы врач? – спросила Алмаз.
- Да, я акушер-гинеколог и долгое время работал по этой профессии.
- Что же за грех вы совершили?
- Что за грех, - сказал незнакомец и после недолгой паузы продолжил. – Лежала у меня в отделении одна молодая и красивая девушка с редким и красивым именем. Я и сейчас помню её имя. Её звали Алмаз. Так вот накануне её родов в мой кабинет вошёл элегантно одетый мужчина уже довольно зрелого возраста и предложил мне большие деньги за одну услугу. Я должен был сделать так, чтобы эта молодая женщина сразу после родов неожиданно потеряла сознание и не увидела бы своего родившегося ребенка. А утром я должен был сообщить ей о том, что её ребёнок родился мёртвым.
- А как звали мужчину? – спросила Алмаз, на глазах которой уже поблескивали слёзы.
- У него было какое-то немецкое имя. Кажется, Марлен. Да, точно Марлен.
- А ребёнок? Ребёнок родился живым?
- Мальчик? Да, конечно. Его наверное потом сдали в детдом, - сказал незнакомец и замолчал.
Всё также время от времени в вагоне электрички сменялись пассажиры, где-то слышалось бренчание гитары, и никто из находившихся в вагоне пассажиров даже не догадывался о том, что в этот час тихо сидящая и плачущая женщина, лицо которой было скрыто под вуалью, совершенно случайно узнала настоящую правду своей личной трагедии, которая произошла в её жизни много-много лет тому назад. «Как же все это началось», - думала Алмаз, когда уже оказалась на перроне вокзала. И почему в памяти остаются только отдельные дни, которые вгрызаются в твоё сердце мёртвой хваткой и затем в нужный момент напоминают о себе, словно всё это случилось только вчера. Да, это началось в последний день её пребывания на озере Боровое, почти двадцать лет тому назад.
II
В то раннее утро над озером сгустился туман. Он завис над озером и опутал его, словно мохнатый паук, дымчатой паутиной, привнося с собой в эти летние августовские дни едва уловимый сырой запах надвигающейся осени. Два вороных коня тихо вздрагивали и тихонько фыркали от наслаждения, когда старый цыган Даяр влажной губкой смывал с них накопившуюся за вчерашний день пыль и грязь. Даяр работал кузнецом. Год назад он похоронил свою жену на этом озере, когда здесь размещался цыганский табор. После смерти жены он как-то неожиданно охладел к кочевой жизни, и когда табор решил тронуться в дальний путь, Даяр объявил о своём решении остаться жить здесь возле озера в небольшом посёлке, недалеко от кладбища, на котором и была похоронена его жена. Вскоре табор снялся с места и отправился на восток Казахстана колесить по пыльным степным дорогам, а Даяр с помощью председателя колхоза открыл в посёлке небольшую кузницу. Ещё от своего отца Даяр унаследовал все секреты мастерства этого нелёгкого ремесла, и через некоторое время молва об искусном кузнеце разлетелась на всю округу и далеко за её пределы.
Как всякий цыган Даяр очень ценил лошадей и всегда бережно к ним относился. Он любил ранним утром выводить их к озеру и затем тщательно смывать с них скопившуюся грязь, а потом подолгу вслушиваться в волшебную, ещё никем не потревоженную тишину, царившую над озером в эти тихие приятные часы. Однако в это утро чуткий слух старого цыгана уловил за плотной завесой сгустившегося тумана слегка приглушённый, а затем постепенно нарастающий шум, напоминающий топот человеческих ног. А затем совсем рядом раздался отчаянный возглас.
- Алмаз! Постой! Постой же! – прозвучал звонкий голос Давида.
- Ну почему ты обиделась? - шумно выпалил он, по всей видимости, ещё не отдышавшись после длительного бега.
- Я поверила тебе. А ты… Ты обманул меня. Ты обманул меня так жестоко! - послышался в туманной непроглядности голос Алмаз.
Даяр усмехнулся, прислушиваясь к их голосам. «Опять поссорились», - подумал он.
- Лиза врёт. Она просто врёт, пойми. Она завидует тебе. Она завидует нам, - раздавался взволнованный голос Давида.
- Нет, это правда. Ты писал ей записки. Ты приглашал её вчера на свидание. И она могла бы пойти, но как моя лучшая подруга, она решила мне всё рассказать, - голос Алмаз дрожал от возмущения.
- Какая лучшая подруга. Ты знаешь её всего лишь два месяца. А я знаю её очень и очень давно. Пойми, она просто хочет нас разлучить.
- Что ты можешь понять в женской дружбе? Ты такой же, как все. Я не хочу тебя видеть! Уходи! Немедленно уходи!
- Ну, как же наша с тобой мечта. Ведь мы мечтали о том, что я приеду в Москву и поступлю в консерваторию, а потом мы будем с тобой вместе. Всегда вместе. Мы будем неразлучны. Ты и я.
- А ещё ты заглядывался на Тамару. Я видела, как ты на неё смотришь. Ты просто не сводил с неё глаз, - в голосе Алмаз уже угадывались плаксивые нотки, и можно было догадаться о том, что она была близка к истерике.
Как и всякая женщина, Алмаз естественно вынуждала Давида защищаться, так как во время ссоры женщина всегда старается занять именно эту очень удобную позицию. И, конечно же, дело заключалось вовсе не в какой-то там Тамаре. Возможно, ей было даже приятно, что он засматривается на Тамару, но уж лучше бы он делал это не в её присутствии. Может быть, все дело заключалось в том, что ей, как и всякой нормальной молоденькой девушке, просто захотелось немного поплакать, приревновать, закатить небольшую сценку и почувствовать, что она ему нужна. Ей совершенно бессознательно захотелось, чтобы он за ней побегал, просил у неё прощения, убеждал её в обратном и при этом, если это необходимо, врал, но врал, заметьте, для неё и во имя её.
- Я?.. Я?.. Я заглядывался на Тамару? Да ты только посмотри на неё. Она же совершенно не красивая. Ну, разве можно её сравнить с тобой.
- Но у неё такие красивые глаза, - запротестовала Алмаз.- А причёска! У неё такая модная прическа.
- О чём ты говоришь? Какая прическа? Она просто уродина, - уже начинал переходить в атаку Давид.
Даяр в этот момент ещё раз усмехнулся. «А ведь до приезда Алмаз этот Давид бегал за Тамарой», - подумал он, улыбаясь всё понимающей и всё прощающей улыбкой.
- Эх, молодость, молодость, - вздохнул он, доставая из нагрудного кармана рубашки папиросу.
- И всё-таки ты любишь Лизу. Я уверена в этом, - снова донёсся голос Алмаз.
- Что мне сделать, чтобы ты поверила, что это не так? Ну, хочешь, я стану перед тобой на колени.
- Нет, не хочу.
В этот момент из густого клубка тумана перед ними внезапно возникла могучая фигура Даяра.
- Всё ссоритесь друг с дружкой, - весело сказал он, попыхивая папиросой.
- Да так. Просто спорим, - сказал Давид.
- Лучше помогли бы мне помыть лошадей, - сказал Даяр.
- А потом можно будет покататься?- спросила Алмаз.
- Что за вопрос. Лошадь для того и существует, чтобы на ней сидел наездник.
Туман уже начинал постепенно рассеиваться, когда они заканчивали мыть лошадей. Солнечные лучи робко начали заявлять о себе, прокладывая себе путь сквозь сизые остатки растворяющейся туманной паутины.
- Дядя Даяр, а вы расскажете нам сегодня легенду о чёрном лебеде? – спросила Алмаз, усевшись в седло и поглаживая коня.
- А почему бы не рассказать, - согласился цыган.
- Приходите сегодня вечером на это же место. Я к тому времени рыбы наловлю. Будем вместе уху готовить, - добавил он, выпуская из рук уздечку коня, на котором сидела Алмаз.
Алмаз тихонько ударила коня пятками и медленной рысью направилась вдоль берега.
Весь последующей день Алмаз провела со своей бабушкой в областном центре, помогая ей закупать продукты и кое-что из одежды для личных нужд. А когда на землю спустился вечер, она с Давидом пришла к озеру на то же самое место. Негромко потрескивали сучья в костре, в небольшом походном котелке, подвешенном над костром, варилась уха. Алмаз с Давидом тихо сидели возле костра, терпеливо выжидая, когда же старый цыган начнёт свой рассказ о чёрном лебеде. Наконец-то после длительного молчания Даяр закурил трубку и, несколько раз прокашлявшись, начал свой рассказ:
В далёкие, далёкие времена, когда ещё начинался расцвет Османской империи, на этом же самом озере остановился цыганский табор. Много красивых цыган и цыганок было в таборе, но самой красивой парой были юная цыганка Илайя и юноша Закир. Когда Илайе исполнилось шестнадцать, Закир уже отпраздновал свое восемнадцатилетие. Так случилось, что влюбился Закир в Илайю, а Илайя полюбила Закира. Высшие силы наделили Илайю необычной красотой. Глаза её были, словно два небольших озера и были прекрасны как сама ночь, а волосы её были черны как крыло ворона и ниспадали ей на плечи. Они были вьющимися как тонкая изгибающаяся лента на ветру. Красота её была несравненной, как красота пламени костра в темноте, и кровь Илайи была такой же гордой и горячей как сам огонь. С первыми лучами солнца просыпалась Илайя и бежала к озеру, чтобы умыться прозрачной водой и накормить белых лебедей. Даже птицы любили Илайю. Однако не знала Илайя, что её также полюбил сын Солнца, божественный принц Кали. Как только первый луч солнца касался зеркальной глади озера, божественный принц Кали превращался в одного из белых лебедей и подплывал к цыганке Илайе, чтобы полюбоваться ею. Через некоторое время принц узнал о том, что со дня на день Илайя и Закир поженятся. Тогда отчаявшийся принц решил объясниться Илайе в любви, но перед этим он задумался о том, какой подарок он предложит Илайе, чтобы она отказалась от Закира и вышла замуж за него. И вот обратился сын Солнца к богам, с просьбой провозгласить Илайю новой богиней Удачи. Боги по достоинству оценили красоту Илайи, а также им понравилось имя цыганки, и они дали божественному принцу Кали свое согласие. Накануне свадьбы Илайя как обычно рано утром пришла к озеру, но вместо её любимого лебедя увидела прекрасного юношу. Юноша был также красив, как и Закир, и его мускулы в лучах солнца словно мячики перекатывались на его бронзовом от загара теле. Смутилась Илайя при виде юноши, но всё же спросила его:
- Кто ты?
- Я сын Солнца. Божественный принц Кали.
- И что же здесь делает сын Солнца, - рассмеялась Илайя.
- Я любуюсь твоей красотой. Вот уже много дней прошло, как я полюбил тебя.
Возникла пауза, и на какое-то время Илайя даже растерялась. А затем принц сказал:
- Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж. Ты выйдешь за меня замуж и станешь богиней Удачи. Мы будем жить с тобой на небесах совсем как в раю.
- Цыганка может выйти замуж только за цыгана. К тому же цыганки не живут на небесах, цыганки живут на земле. Не сердись, принц, ты ещё встретишь свою красавицу, – ответила ему Илайя.
Затем она, набрав в кувшин воды, спокойно удалилась, оставив принца в недоумении. А вскоре в таборе уже вовсю гремела цыганская свадьба Закира и Илайи. В тот день солнце слишком рано скрылось за облаками, желая тем самым скрыть свою печаль.
Десять месяцев сын солнца пытался избавиться от своего чувства к цыганке Илайе, но так и не смог этого сделать. Боги, видя постоянную печаль божественного принца, решили наказать гордую цыганку, которая посмела отказать ему.
- Что же они сделали? – заворожённо спросила Алмаз.
- Слушай дальше, - ответил Даяр и продолжил свой рассказ.
Боги подговорили звёздные созвездия нашептать звездочёту турецкого султана предсказание, в котором говорилось бы о том, что цыганка Илайя, живущая возле озера, на которое весной слетаются белые лебеди, способна сделать турецкого султана бессмертным, если станет его наложницей. Звездочёт объявил об этом султану, за месяц до того, как Илайя должна была родить Закиру ребёнка. Недолго думая, турецкий султан послал отряд своих верных нукеров, чтобы они выкрали Илайю из табора и доставили во дворец. День и ночь скакали нукеры, преодолевая высокие горы, холмы, равнины и бескрайние степи. И в одно прекрасное утро они прискакали к озеру.
Стояли тёплые майские дни, и нукеры каждое утро караулили Илайю возле озера. И вот в одну из ночей Илайя родила Закиру сына. Роды были тяжёлые и длились всю ночь, а рано утром измученная и уставшая Илайя вышла к озеру, чтобы вдохнуть свежего утреннего воздуха. Этим утром она должна была дать сыну имя, но в этот момент раздался конский топот, и один из нукеров, подхватив Илайю за талию, взвалил в седло. Через несколько минут всадники растворились в утренней дымке. Таким образом, Илайя не успела дать имя своему сыну и ещё долгие, долгие годы не знала ни имени своего сына, а также не имела представления о его судьбе.
Через три недели Илайю доставили во дворец к турецкому султану. Её отвели в гарем и приносили ей самые изысканные блюда, но Илайя не соглашалась разделить любовное ложе с турецким султаном. Она от всего отказывалась и голодала, доводя себя тем самым до крайнего истощения. Но опять вмешались боги. Подговорив дьявола, они решили помочь султану. И вот в час, когда село солнце, Илайя вышла на просторный балкон, чтобы распроститься с жизнью и умереть. Именно в этот момент с неба упала звезда, и из темноты прохладного вечера раздался человеческий голос. Это был голос дьявола. И звучал он так проникновенно и сладко, что нельзя было его не слушать.
- Зачем ты хочешь лишить себя жизни, - раздавался голос дьявола в тишине вечера. - Ведь ты ещё молода и прекрасна. Неужели ты хочешь, чтобы твое тело покрылось червями, и ты сгнила в земле. Тебя уже все давно забыли в таборе, и даже Закир нашёл себе другую цыганку. Никто тебя даже не вспоминает. Опомнись, ты можешь жить, ни в чём себе не отказывая. Ты можешь каждый день развлекаться и сделать так, чтобы султан женился на тебе. А когда он умрёт, ты станешь полновластной хозяйкой и царицей.
Голос дьявола звучал в ушах Илайи, постепенно завораживая её всё больше и больше. В тот вечер у неё словно бы выкрали память, а дьявол точно загипнотизировал её. Так или иначе, но цыганка Илайя решила жить дальше. В ту же самую ночь Илайя стала наложницей султана, а затем пучина праздности, постоянного веселья и разврата окончательно поглотила её.
Прошло шестнадцать лет. Илайю уже давно все звали во дворце совсем другим именем. Бывшую цыганку Илайю теперь все звали царицей Гулий. Из стройной хрупкой девушки Илайя превратилась в настоящую женщину. Формы её тела округлились и стали ещё более очаровательными. Её стан по-прежнему оставался стройным и гибким, но во всём её облике проявились черты зрелой холёной красоты – надменной красоты разврата. К тому времени Илайя уже стала женой султана, а он постарел и подряхлел, и Илайя забавлялась тем, что заводила себе каждый раз нового любовника из числа крепких и красивых юношей, которые попадали в рабство, а затем казнила их. Однако не знала Илайя, что сын её превратился в шестнадцатилетнего юношу и пустился на её поиски. Не знала она и того, что её сына в таборе прозвали Данилой. Так получилось, что Данила после долгих поисков попал в рабство к арабам, а они затем продали Данилу в рабство турецкому султану.
И вот в одну из летних ночей Данилу привели в спальню Илайи.
Это была трагическая ночь порока. Ночь, которую мать и сын провели в страстных объятиях, даже не подозревая о своём родстве. Данилу должны были казнить, но Илайя решила отложить дату казни, чтобы как можно дольше насладиться ласками Данилы. Даниле отвели маленькую отдельную комнату, где ему прислуживала самая верная служанка Илайи. Когда-то они обе были наложницами и жили вместе в одной из комнат гарема. Служанка знала всё о прежней жизни своей госпожи, но умела держать язык за зубами. Тем временем наступил последний день любовной связи Илайи и Данилы. Ночью накануне казни Данила и служанка неожиданно разговорились. Данила рассказал ей, что уже давно разыскивает свою мать цыганку Илайю, но все его поиски оказались напрасными. Услышав имя Илайя, служанка вздрогнула, так как под страхом смертной казни запрещалось упоминать это имя. Всех наложниц, которые когда-то знали царицу Гулий как цыганку Илайю, наложницу султана, казнили, кроме неё. В ту ночь служанка промолчала. А наутро Данилу казнили, и служанка видела его предсмертный взгляд и слышала, как он выкрикнул перед смертью: «Илайя!» Этот страшный крик разнёсся на всю площадь, но никто вокруг не понимал, что означает это слово. И только служанка царицы Гулий знала обо всём.
Прошло восемь лет. Илайе исполнилось сорок лет, но она была по-прежнему всё также прекрасна. И вот в одно августовское утро, когда ещё весь Константинополь спал, Илайя решила в окружении свиты и охраны совершить конную прогулку по городу. Когда они выехали на главную площадь Константинополя, то до них донеслись звуки скрипки. Посреди площади стояли цыганские кибитки, и старый цыган наигрывал на скрипке цыганские мелодии. И вдруг словно что-то проснулось в сердце Илайи, словно проснулась в её венах цыганская кровь и забурлила, заиграла как весенний родник, который течёт среди скал. Илайя сделала знак рукой, и вся свита остановилась.
- Кто ты? – спросила скрипача Илайя.
- Я цыган Лайо, - ответил ей скрипач.
- Откуда ты?
- Я с далёкого озера. Я с озера белых лебедей. В этот момент к Илайе словно бы начала возвращаться память, и она, смутившись, подала рукой знак, что пора возвращаться во дворец. А через неделю по непонятной причине Илайя вдруг решила выгнать свою верную служанку и на её место взять более молодую. В последний вечер перед тем, как покинуть дворец, служанка, выпив для храбрости вина, рассказала Илайе всю правду о Даниле.
- Ты казнила своего сына Данилу! Ты детоубийца! - выкрикивала она страшные слова ей в лицо.
- Откуда ты знаешь, что Данила был моим сыном? – спросила её раздавленная этими словами Илайя.
- Он назвал твоё имя и сказал, что это имя его матери, – ответила служанка.
- Уходи, - коротко сказала Илайя.
- Через час слуги обнаружили царицу Гулий с кинжалом в груди. Труп царицы оставили в спальне, чтобы утром похоронить с подобающими почестями, но когда утром султан в окружении многочисленной свиты вошёл в спальню, то вместо трупа обнаружил чёрного лебедя. С тех пор поговаривают, что когда над озером Боровое стоит пасмурная погода, это значит, что сын Солнца, божественный принц Кали грустит о цыганке Илайе. И ещё поговаривают, что раз в год поздней ночью прилетает на озеро Боровое чёрный лебедь. Это цыганка Илайя разыскивает своего сына Данилу, - произнеся последние слова, Даяр перевернул в костре затухающие было угольки, и пламя вспыхнуло вновь, освещая в темноте задумчивые юные лица Давида и Алмаз.
- Мать стала палачом своего сына, - тихо сказала Алмаз, поглядывая на костёр.
- А это правда, дядя Даяр, что чёрный лебедь приносит несчастье? – спросил Давид.
- Да, глупости всё это. Никто ведь никогда не видел чёрного лебедя, - ответил старый цыган, закуривая трубку.
Ночь продолжалась. Все улеглись спать, но в три часа ночи Алмаз неожиданно проснулась. Костёр уже давно потух. Даяр и Давид спали глубоким сном, закутавшись в одеяла, и подложив себе под голову старый овчинный тулуп. Алмаз подошла к берегу озера, и при свете луны ей то ли показалось, то ли она действительно видела это наяву, как по озеру плавно плывёт чёрный лебедь, направляясь прямо к ней. Однако через минуту это видение исчезло. В этот момент её плеча коснулась чья-то рука. Алмаз вздрогнула и, быстро обернувшись, увидела Давида.
- Извини, если напугал, но я неожиданно проснулся, увидел, что тебя нет, и решил, что ты спустилась к озеру.
- Давай посмотрим ту старую хижину на противоположном берегу, - обратилась к нему Алмаз. - Ведь с завтра я уезжаю, а мы с тобой так и не отважились заглянуть туда.
- Нет проблем, когда есть лодка.
Через полчаса они уже высадились на другом берегу.
- Говорят, здесь жил какой-то старый колдун, - шёпотом сказал Давид, когда они вошли в хижину.
Хижина была необычной. Она давно считалась заброшенной, но складывалось ощущение, что её постоянно кто-то навещает. На массивном деревянном столе стояла зажжённая керосиновая лампа, которая отбрасывала тусклые блики света на огромный железный сундук, примостившийся рядом с железной кроватью и на столе лежала записка, написанная каллиграфическим почерком. Рядом с запиской лежали две карты. Алмаз развернула записку и прочитала надпись: «Тот, кто войдёт в эту хижину первым, сам выберет сторону своего сада. Либо это будет сад, освещённый золотом Солнца, либо это будет сад, освещённый светом Луны. Для этого нужно выбрать одну из лежащих на столе карт».
- Ты вошла первой, - тихо сказал Давид.
Алмаз посмотрела ему в глаза, а затем решительно повернула одну из карт лицевой стороной. Ей загадочно улыбалась пиковая дама.
III
Прозвучал второй гудок тепловоза и проводница поезда «Кокчетав – Москва» стала торопить провожающих, которые толпились на перроне.
- Через две минуты поезд отправляется. Провожающие, поторопитесь. Девушка, вы с этого поезда? – обратилась она к Алмаз, которая в этот момент прощалась с Давидом.
- Сейчас, сейчас, - повернув голову в её сторону, сказала Алмаз , вновь обращая свой взгляд на Давида.
- Ты напишешь мне? – спросила она его, и при этом в её глазах мелькнула тень тревоги.
- Ты могла бы об этом не спрашивать, - сказал он и снова, как и всегда, улыбнулся ей такой тихой, словно бы едва уловимой улыбкой.
- Я буду думать о тебе каждый день. Я буду всё время тебя вспоминать, - тихо произнёс он, притягивая её к себе за плечи, едва прикасаясь своими губами к её щеке.
Её глаза при этом кротко прикрылись, словно игрушечные стекляшки красивой ласковой куклы, которую маленькая девочка наклоняет во время игры, то вперёд, то назад, испытывая при этом эмоции и чувства маленького ребёнка, едва ли понятные взрослому человеку, и, скорее всего, едва ли понятные ей самой. Это такие красивые моменты в жизни, когда совсем ещё юная девушка, в венах которой плещется вино её розовых мечтаний, её внутренних смятений, непонятных ей самой поисков, непонятных ей самой желаний, ещё не обдуманных, ещё не осознанных, ещё не обузданных, но таких притягательных и заманчивых, стоит перед вами с прикрытыми глазами мимолётного неуловимого счастья, совершенно смиренная, замершая, застывшая в своей природной покорности в несомкнутом полукруге ваших рук, словно бы доверяя вам хрупкие частицы своей души и щедро одаривая вас ими. В такие мгновения, которые невозможно измерить секундами или минутами, в такие мгновения, которые доносятся к нам журавлиным криком из закоулков сознания, в такие мгновения словно бы в зеркале мира отражается целая вечность. И уже нет и не может быть ничего, что могло бы подменить подлинную красоту этих мгновений, красоту, которую нельзя купить за все богатства планеты, красоту, которая ни в чём не нуждается, и у которой есть только одно название – красота жизни.
Длинная цепь состава со скрежетом содрогнулась, подавшись сначала назад, а затем возвращаясь в исходное положение, и проводница объявила всем, что пора заходить в вагон.
Через минуту Алмаз, уже стоя в тамбуре и наклонившись вперёд, выглядывая в раскрытую дверь, кричала ему:
- Я буду ждать твоих писем…
Поезд, набирая скорость, уносил её словно ветер, и Давид ещё бежал какое-то время вслед за ним, что-то выкрикивая, но она уже ничего не слышала. Ещё один миг – и поезд, скрывшись за поворотом, отсалютовал городу своё прощание последним гудком.
Месяц после расставания был заполнен вереницей суетливой каждодневности, овеянный вечерней дымкой ожидания, в надежде, что вот именно завтра она откроет свой почтовый ящик и оттуда выглянет конверт с его письмом. Такие дни всегда запоминаются. Дни, заполненные нетерпением, любопытством, подсознательным желанием заглянуть в мысли человека, его душу, познать его сердце. Была уже осень на дворе. Жизнь в Москве, как и всегда, была заполнена одномоментной пустотой мелькания спиц колеса времени. Ей оставалось отучиться последний год в школе. А потом первый шаг во взрослую жизнь с её жёсткими законами, условностями, всевозможными ошибками, разочарованиями и пониманием того, что жизнь во многом напоминает цветок розы. Она также прекрасна, как роза, но имеет при этом свои острые шипы.
Алмаз возможно уже и не вспомнила бы сама, какой это был день недели, то ли понедельник, то ли какой другой день, но это произошло утром. Одним прекрасным утром, когда она, отправляясь в школу, застала в подъезде почтальона, рассовывавшего в почтовые ящики утренние газеты. Момент, когда женщина-почтальон протянула ей письмо, можно, наверное, назвать одним из тех моментов, которые являются крохотными крупицами того единого целого, что составляет собой такое понятие как маленькие радости жизни. На конверте значился его адрес, его имя и его фамилия. Она вскрыла конверт лишь тогда, когда день уже заканчивал свой бег и неспешным шагом подходил к той черте, за которой простирается ночь.
IV
Он был ещё впереди, этот трагический и кровавый день, когда она подчинится внезапно вспыхнувшему в её сердце звериному инстинкту и доверится ошибочному выбору. А до этого в её душе будут жить два имени и дорога её жизни, её судьбы, прежде ясная и прямолинейная оборвётся на крутом повороте, за которым её будут ждать две тропинки, две судьбы, два искушения, и судьба сама подтолкнёт её в бездонную пропасть отчаяния, такого безысходного и безнадёжного, но, несмотря на это, тем не менее, никогда она не будет в дальнейшем более счастливой, чем тогда, когда останется в её жизни последняя короткая полоса счастья, за которой её будет ждать боль и предательство.
Всю осень Алмаз переписывалась с Давидом и строила планы относительно их совместной жизни, но наступила зима, и письма от Давида внезапно перестали приходить. Алмаз терялась в догадках, пытаясь понять причину его молчания, но мысли путались в её голове и отравляли и без того потускневшие дни томительного ожидания. Единственным утешением в эту безрадостную, заснеженную пору разлуки были литературные вечера, которые проводила в стенах своей уютной московской квартиры их любимая и без исключения всеми обожаемая учительница литературы Ирина Сергеевна Буланова. В один из подобных очередных вечеров за окном падал снег. Этот январский снегопад отличался тем, что на землю падали не мелкие снежинки, а целые комья белого пушистого снега.
Ирина Сергеевна стояла спиной к окну, опираясь о подоконник. Её можно было бы назвать очень миловидной женщиной, и в этот январский вечер она была как никогда оживлена и радостна, но в миловидности черт лица, в чуть грустных карих озерах глаз, которые заметно выделялись на лице своей неповторимо улыбчивой и вместе с тем строгой прелестью земной красоты всё же проскальзывал едва уловимый холодок одиночества. К своим тридцати годам она уже была разведена, и вся процедура развода вылилась для неё в глубокую психологическую травму. Они прожили с мужем пять недолгих лет, но ребёнка при этом не завели, так как её муж всё время уверял её, что надо сначала пожить для себя. Лишь через пять лет для неё всё прояснилось. Лишь через пять лет она наконец-то поняла, что отношение её мужа к ней напоминает собой отношение квартиранта, который на какое-то время снял одну из комнат в её квартире. А ведь она его любила все эти годы. Но всё это уже осталось в прошлом, а в этот вечер в её квартире творился небольшой литературно-философский переполох. В этот вечер Ирина Сергеевна вела беседу с учениками своего выпускного класса о творчестве и роли Сергея Есенина в литературе.
- Ирина Сергеевна, я вообще считаю, что основная изюминка в творчестве Сергея Есенина проявляется в его любви к падшим женщинам, - раздавался в тишине квартиры голос Сергея Кнышева, одного из лучших её учеников.
- У него, что ни стихотворение, то обязательно обращение к падшим женщинам. И это, заметьте, самые лучшие его стихи. Ну, разве я не прав?
- Кто ещё так думает? – спросила Ирина Сергеевна.
- А я думаю иначе, - вступила в разговор Лида Звягинцева.
- Я думаю, что Сергей Есенин по-настоящему любил только искусство, а именно литературу и разрывался, мучился между любовью к живой плоти, к живой женщине и любовью к своему истинному предназначению – служить искусству. Вспомните роман Золя «Творчество», ведь именно в нём ярко описывается этот духовный конфликт художника, в котором любовь к живописи была сильнее любви к женщине. Именно такие художники, всецело отдающие свою душу искусству, становятся символическими фигурами своего времени.
- Это лорд Байрон являлся символической фигурой своего времени, - заметил Вадик Любимов. – А причем здесь Сергей Есенин?
- Лорд Байрон и Сергей Есенин жили в разное время. К тому же мы сейчас говорим о русской литературе, - возразила Лида.
- Сергей Есенин – это яркий образец любовной лирики и только, - вновь раздался голос Кнышева.
- Это неправда, Сергей Есенин был олицетворением уходящей эпохи. Он словно предчувствовал конец своего времени. К тому же лорд Байрон, как и Сергей Есенин, воспевал в своем творчестве романтизм, и они очень похожи друг на друга в этом смысле. Байрон приблизил английскую поэзию к разговорному языку. То же самое сделал и Сергей Есенин. Они оба кончили свою жизнь плохо, - очень чётко высказала свои мысли Лида Звягинцева.
- Кто возразит по этому поводу? – вставила реплику Ирина Сергеевна.
- Сергей Есенин кончил свою жизнь плохо только потому, что много пил. К тому же Пушкин разве не писал стихи, максимально приближая их к разговорному языку, - высказался Вадик Любимов.
После его слов в комнате на какое-то время возникла тишина и, Ирина Сергеевна, чтобы заполнить возникшую паузу, обратилась с вопросом к нескладному и немного полноватому парню, который задумчиво сидел в уголке с сиротливым выражением лица:
- А о чём у нас думает Туманов?
Он был настолько задумчив, что даже не заметил, что обращаются к нему, и только когда его растолкали, он с виноватым выражением лица и с некоторой тоской в голосе честно сознался:
- Да я думал о том, купит мне мать новую меховую куртку этой зимой или нет, - вызывая своим ответом взрыв смеха.
- Мы тут о великом, понимаешь ли, - заулыбалась Ирина Сергеевна. – А Туманов у нас о куртке задумался.
- Да я, Ирина Сергеевна, как все. Пушкин, значит Пушкин, Есенин, значит Есенин, - неопределённо сказал Туманов, вызывая у окружающих ещё больший взрыв смеха.
- Туманов у нас чудо природы, - сквозь общий смех послышался голос Вадика Любимова.
- А мне в дальнейшей жизни литература, может быть, и не понадобится. Я, может быть, стану обыкновенным водителем, - сказал с обидой в голосе Туманов.
- А зачем тогда пришёл? – спросила его Лида.
- Все пришли, и я пришёл, - ответил Туманов.
- А мы сегодня обсудим эту тему: кто кем мечтает стать, - вмешалась Ирина Сергеевна. – Пускай Алмаз нам ответит на вопрос, кем она мечтает стать. Она сегодня почему-то молчит весь вечер.
- А я пока окончательно не решила для себя, кем я хочу стать, - ответила Алмаз, при этом невольно вспыхивая, так как не ожидала, что на неё обратят внимание.
- И всё-таки ты о чём-то напряжённо думала весь вечер, - вновь обратилась к ней Ирина Сергеевна.
- Я думала о любви, - смело сказала Алмаз, и слова её в этот момент прозвучали очень искренне, вызвав при этом одобрительный гул всех присутствующих, и только Вадик Любимов при этом не удержался и тихонько присвистнул.
- Джульетта есть уже, осталось нам найти Ромео.
- Ромео тоже есть, но он очень далеко отсюда, - ответила Алмаз.
- Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте, - вновь прозвучали в голосе Вадика Любимова ироничные нотки.
- А что, повесть действительно печальная? – улыбаясь, спросила Ирина Сергеевна.
- Я хотела бы поговорить с вами об этом наедине, - сказала Алмаз.
- А я вот считаю, что никакой любви не существует. Эти сказки о любви придумали женщины, чтобы захомутать мужика и женить его на себе. Если ты богат, перспективен, тогда тебя будут любить, а если нет, тогда как говорится – до свидания, - заговорил Игорь Колесников, известный всему классу своим циничным отношением к жизни.
- Такие как ты всегда всё сумеют опошлить, - возмутилась Лида Звягинцева.
Алмаз молчала на протяжении всего дальнейшего вечера, дожидаясь того момента, когда они останутся с Ириной Сергеевной вдвоём. Вечер же продолжал изливаться разгорячённой лавой словесного жара, и баталии в жанре диспута, словно вороной конь скакали от одного тематического барьера к другому. Споры не утихали даже во время чаепития, устроенного Ириной Сергеевной, и вся квартира напоминала собой маленький улей, в который слетелись пчёлы после окончания трудового дня. Вечер удался на славу, и под занавес спустившиеся на город вечерние сумерки вырядили этот незабываемый вечер в комедийные наряды. Вадику Любимову пришла в голову идея провозгласить Лидочку Звягинцеву королевой этого вечера и нарядить её в одеяние королевы. И вскоре Лидочка в импровизированном наряде королевы, который заключался в том, что её голову венчала бумажная корона, а сама она была закутана в белую простыню, важно восседала в середине комнаты на обычном стуле. Роль жениха, который должен был бы добиться её руки, под общий нескончаемый смех выполнял толстячок Туманов. Особый пик веселья вызвала сценка, когда Лидочка грозно спросила:
- Так, где же жить мы будем, о мой рыцарь?
- В однокомнатной кооперативной квартире, - ответил Туманов, и этот ответ всех развеселил.
Ох уж этот квартирный вопрос. Где, как ни в Москве квартира для рядового человека является эквивалентом человеческого счастья.
- Браво, Туманов! С новосельем тебя! – стали раздаваться выкрики.
Туманов лишь смущённо улыбался в ответ, и все присутствующие в этот вечер в конце-концов вынесли вердикт, по которому Туманов был достоин руки Лидочки. При этом вопли Лидочки, которая театрально выкрикивала, что она с Тумановым никогда не переступит порог ЗАГСа, не принимались в расчёт.
Никому не хотелось, чтобы вечер закончился, и всё же под топот удаляющихся шагов и прощальные пожелания спокойной ночи занавес вечера опустился.
Алмаз и Ирина Сергеевна остались в квартире одни, и, выждав паузу, Ирина Сергеевна спросила:
- О чём ты хотела со мной поговорить?
- Я хотела спросить вас, может ли женщина по-настоящему любить в жизни только одного мужчину, или всё это неправда, что пишут в книгах и показывают в кино.
- А почему ты об этом спрашиваешь?
- Мне кажется, что я какая-то не такая, как все. Иногда мне кажется, что я очень развратная. Мне нравится в мужчинах красота, ум, мне нравится, когда он талантлив, но я хочу большего. Мне хочется, чтобы мужчина совершил из-за меня самый немыслимый поступок, пусть даже очень и очень ужасный, любой, пусть даже очень низкий, подлый, но только ради меня. Иногда мне даже хочется, чтобы он совершил ради меня убийство, как это было раньше, когда из-за женщины стрелялись на дуэли.
- Боже мой, Алмаз, неужели это я внушила тебе такие мысли?
- Нет, что вы, но я хочу необычной любви. Понимаете, меня пугает упорядоченная жизнь, жизнь, разложенная по полочкам, предсказуемая и оттого слишком скучная и пресная. Скажите, разве это нормально?
- В тебе сейчас бурлит юношеский максимализм, - улыбнулась Ирина Сергеевна. – Вот станешь постарше, и это всё пройдёт.
В этот момент раздался звонок в дверь. Пока Ирина Сергеевна открывала дверь, Алмаз тем временем отправилась на кухню мыть посуду, оставшуюся после чаепития. Через несколько минут в кухню вошла Ирина Сергеевна и вслед за ней молодой человек, который с первого взгляда напомнил ей Давида. Внешнее сходство казалось таким пронзительным, что Алмаз от удивления замерла на месте, выронив из рук чашку, которая, гулко ударившись о пол, развалилась на части.
- Это на счастье, - произнес молодой человек и представился. - Карим.
V
Его глаза заволакивала сладкая, хищническая дымка желания, и в глубине его глаз на самом донышке загорался пожар неумолимого вожделения, когда он смотрел на неё. В течение двух месяцев она видела его лишь несколько раз, когда время от времени навещала Ирину Сергеевну. Он приходился Ирине Сергеевне племянником, и она каждый раз просила его починить, если случалось, что в доме выходила из строя розетка или ещё что-нибудь в этом роде. Его сходство с Давидом послужило толчком к возникновению симпатии к нему. Слишком сильно он напоминал ей Давида. Тот же разрез глаз, тот же чёрный цвет волос, тот же овал лица, мужественность во взгляде, и это чисто внешнее сходство ещё более усиливалось, когда он разговаривал и даже улыбался. Вот только цвет глаз был иной. У Давида глаза были тёмно-карие, а у Карима серые.
Однажды случайно встретившись во второй раз в доме Ирины Сергеевны, они разговорились, и он пригласил её зайти в молодёжный клуб, в котором он со своими друзьями организовал вокально-инструментальный ансамбль, и в один из дней любопытство подтолкнуло Алмаз оценить его как музыканта.
Уже светило апрельское солнце. Весна стремительно завоевывала пространство московских улиц, раскрашивая чередующиеся дни в те неуловимые, постоянно меняющиеся светлые тона зрительного восприятия, когда после долгой зимы особенно приятно жить в предвкушении скорого прихода солнечного лета. Клуб, о котором ей рассказывал Карим, располагался в здании студенческого общежития медицинского института. Ничем особенно не примечательное, типовое здание, как и все студенческие общежития, которые в несметном количестве были построены по всей стране.
В этот день она приоделась с особенной тщательностью. Её стройную фигуру облегало модное чёрное пальто, которое особенно гармонично сочеталось с изящными сапожками и милой, женственной береткой ярко-красного цвета. Пальто скрывало под собой платье современного покроя, которое подчёркивало каждый изгиб её тела, волнующее юное нетерпение плоти, и которое как бы намекало на то, что этому налитому соком молодости телу уже тесно находиться в границах вынужденного и порядком надоевшего одиночества.
Было послеобеденное время, когда Алмаз переступила порог общежития, и, не обнаружив вахтёра на пункте контроля, беспрепятственно прошла в здание. Наткнувшись в конце коридора на лестницу, ведущую в подвальчик, она спустилась вниз и, отворив дверь, на которой большими буквами было написано: «Молодёжный клуб – дискотека», она вошла внутрь подвальчика. Помещение было довольно просторным. В дальнем конце она увидела невысокую площадку, которая освещалась подвешенным сверху прожектором. В углу площадки было расположено фортепиано, и кто-то играл на нём грустную, незнакомую Алмаз мелодию. Осторожно ступая, чтобы не нарушить хрупкую тишину, она приблизилась и разглядела в облике одинокого пианиста Карима. Застыв на месте, она стала слушать музыку. Реальность обстановки словно куда-то исчезла, и она почувствовала ещё ранее неизвестное ей ощущение блаженного, неземного покоя, и заворожённая этой волшебной музыкой она стояла и любовалась его профилем, этими строгими линиями пробора в его причёске, плавными движениями его рук, его чуть удлинёнными, чуткими и женственными пальцами. Она видела, как он закрывает глаза, едва покачиваясь в такт музыке и словно бы открывала его для себя, как раскрывают яркую обложку очень интересной книги, чтобы затем погрузиться в увлекательное чтение. По её спине словно бы пробежал холодок, такой дурманящий и околдовывающий, и именно в это мгновение она вдруг ощутила себя таким маленьким, крошечным созданием, которое внезапно очутилось в мире чудесной сказки. Ускользающим, растворяющимся в небесах облаком проплывала сквозь неё эта музыка, заставляя чувствовать себя ничтожно мелкой, ничтожно малой, совершенно недостойной её лучистого величия. В полумраке этой полуподвальной тишины эта совершенная, словно бы выдуманная и сочиненная не человеком, а самим богом музыка поглощала её, разрезала надвое, вытряхивая из неё скопившийся мусор обычной повседневности. Ещё несколько секунд волшебства, и последний аккорд мелодии завис завершающей нотой над абсолютной тишиной. Вдруг ей почему-то захотелось убежать, и она, развернувшись, стала медленно выбираться из помещения, но нечаянно зацепилась ногой о какой-то шнур, и через секунду раздался грохот большого падающего предмета. Услышав шум, Карим тревожно спросил:
- Кто там?
Алмаз остановилась и развернулась в обратную сторону, и тут же поток яркого электрического света на какие-то доли секунды ослепил её. Это Карим включил общий свет. Он мгновенно узнал её, но не ожидал увидеть её именно сейчас, и потому удивлённо произнёс её имя:
- Алмаз?!
- Ты удивлён, что я пришла?
- И да, и нет. Конечно, я ждал тебя, но сомневался, что ты придёшь. Проходи. Не стой, как бедная родственница.
- Я слышала, как ты играл. Это было просто здорово.
Она приблизилась к сценической площадке и сняла беретку. Её волосы, до этого спрятанные под береткой, разметались по плечам.
- Поднимайся на сцену, а я потушу общий свет. Нас ругают, если мы неоправданно жжём электричество.
- Ты играл такую красивую мелодию, но только очень грустную, - сказала она.
Рядом с фортепиано стояло кресло, и Алмаз, уже почувствовав себя более раскованной, уселась в него.
- Это Шопен. Когда-то я мечтал поступить в консерваторию, но мечты не сбылись. Наверное, не хватило таланта.
- Кто-то из мудрых сказал, что талант – это способности, помноженные на труд.
- Не знаю, есть ли они у меня, эти способности.
Он улыбнулся, и на его лице отразилась самоирония.
- Может быть, я и не очень разбираюсь в музыке, но мне показалось, что у тебя очень яркие способности. Когда я слушала, как ты играешь, у меня будто бы всё перевернулось в душе.
Она подошла к фортепиано и нажала на несколько клавиш. Раздался глухой, протяжный звук.
- Тебе, правда, понравилось? – спросил он, и его лицо при этом заметно оживилось, как у первоклассника, которого похвалили за правильно выведенную букву на доске.
- Очень. Я раньше думала, что классическая музыка это что-то уж очень старомодное и совершенно неинтересное. А сегодня я слышала, как ты играешь, и у меня словно сердце замирало.
Алмаз стала перебирать клавиши фортепиано, пытаясь подобрать на слух какую-то мелодию, но у неё ничего не получалось.
- А какую музыку играет ваш ансамбль?
Она повернула голову в его сторону, и их взгляды встретились. В его взгляде открыто угадывалось желание, но не грубое, не то животное желание, которое она улавливала во взглядах мужчин в метро или в автобусе, а желание вперемежку с восхищением перед её красотой, и это ей польстило. Она смущённо отвела свой взгляд в сторону и игривым движением стала проводить пальцем по корпусу фортепиано.
- Разную. Пробуем играть джаз, но в основном играем сейчас рок-н-ролл.
Тот тон, который чувствовался в его голосе, когда он ответил ей, показался Алмаз несколько отрешённым, словно он, разговаривая с ней, в то же самое время думает о чём-то своём. Она оглянулась в его сторону и невольно задержала свой взгляд на его лице, слегка удивлённая резкой переменой в выражении его глаз. Он продолжал смотреть на неё, но в то же время словно бы не видел её. Лицо его при этом выглядело задумчивым, и Алмаз, вдруг интуитивно почувствовала, что внутри него в этот момент происходит какая-то внутренняя, мысленная борьба.
Они оба замолчали. Возникла пауза, словно бурный горный поток растворился в равнинном течении реки, замирая в нём еле заметным, медленным и равномерным движением. Какое-то время они ещё молчали, а потом он, словно бы опомнившись, прервал эту молчаливую паузу, которая уже затягивалась, угрожая растянуться до неприличия. При этом он всё ещё оставался внутренне задумчивым, и слова его прозвучали так, словно он произнёс их машинально:
- Знаешь, буфет в общежитии сейчас закрыт на ремонт, однако рядом есть небольшое студенческое кафе. Я проголодался. Ты не составишь мне компанию?
- Конечно. Я тоже не обедала сегодня, - ответила она.
Кафе располагалось совсем недалеко, стоило только перейти улицу, и через несколько минут они уже облюбовали для себя в полупустом зале свободный столик. Это походило на что-то среднее между обедом и ужином. Время обеда уже промчалось, а время ужина ещё не наступило. Они аппетитно поедали картофельное пюре с томатным соусом, к которому для полной комплектации прилагалась пара котлет. Уже попивая горячий кофе, она спросила его:
- А почему у тебя такое имя? Разве ты узбек?
- Нет, - улыбнулся он. – Я русский, хотя в нашем роду смешана разная кровь. А Каримом меня назвали в честь одного парня, который спас жизнь моей матери, но при этом погиб сам. Он был узбеком, а родители мои жили в то время в Узбекистане.
- А как он спас жизнь твоей матери?
- Всё очень просто. Он заступился, когда на неё напали хулиганы, и в ходе драки его ударили ножом. В больнице он скончался.
Потом они целый час бродили по городу, и он рассказал ей, как однажды ещё в детстве, побывав с родителями в филармонии, в буквальном смысле слова заболел музыкой. Но родители не понимали его устремлений, они никогда не поддерживали его желания стать музыкантом – они не видели своего сына в музыке. В результате этого его врождённая внутренняя неуверенность в себе вызывала страх и робость в стремлении стать музыкантом, а для достижения конечной цели необходима вера. Но крылья веры были подрезаны непониманием самых родных ему людей.
Во время прогулки Алмаз заметила в нём склонность к философским рассуждениям, в которых заряд оптимистических воззрений мог мгновенно смениться минорной нотой и наоборот. Эта явно бросающаяся в глаза черта в его характере заставляла Алмаз невольно сравнивать его с Давидом. Давид казался ей понятным и простым, а Карим напоминал ей лучик солнца, отскочивший от зеркальной поверхности. И этот солнечный зайчик вроде как в ладонях, но вот капризная рука судьбы развернёт зеркало в другую сторону, и солнечный зайчик исчезнет и растворится в неизвестности. Карим и притягивал и отталкивал её одновременно.
Когда они возвратились, его друзья уже вовсю репетировали. Карим тут же влился в творческий процесс, а Алмаз стала ощущать себя так, словно она находится в детском саду для взрослых, которым не суждено повзрослеть. В этот день барабанщик был явно не в ударе, и на него сыпался град упрёков. Он закапризничал, намереваясь при этом уйти, но его всё же уговорили продолжить репетицию. Потом обнаружилось, что в определённых местах музыкального прогона хромает бас-гитара. Казалось, что этому не будет конца. Были и перекуры, и всевозможные споры, но в целом вся атмосфера, царившая в этом клубе, привораживала своей непосредственностью и притягивала к себе своей новизной, как холодный родник в горах может притянуть к себе измученного жаждой путешественника.
На улице уже стемнело, когда он провожал её до дома. Вначале на метро, потом несколько остановок на автобусе и в конце два квартала своим ходом. Уже возле её подъезда он поправил ей воротник, улыбнулся и произнёс:
- Ты сама не понимаешь, что ты сотворила со мной в этот вечер.
VI
Дни пролетали так незаметно. Жизнь нанизывала на свою шёлковую нить каждый ярко прожитый день, как бусинку в ожерелье памяти. Лишь вчера отзвенел последний школьный звонок. Лишь вчера она кружилась в танце под звуки школьного вальса. Лишь вчера повесть детства захлопнула под сияние ночных звёзд свою последнюю страницу. Сложные чувства переплетались в её душе. На протяжении всего выпускного вечера и ночи радость в сердце сменялась грустью. Грусть особенно чувствовалась в тот момент, когда она прощалась с Ириной Сергеевной, но затем какая-то безудержная радость буквально наполняла её сердце ожиданием встречи с новым, ещё неизвестным взрослым миром. После встречи с Каримом одноклассники казались ей такими неинтересными. В какой-то момент, когда они всем классом бродили до самого рассвета по ночной Москве, она вдруг внезапно вспомнила о Давиде. И сердце её тихонько сжалось. Что-то кольнуло в груди при мысли о нём. Обдало своим жаром тепло воспоминаний и напомнило о теплоте его губ, о тех днях, когда они доплывали на лодке до середины озера, и затем она утопала в его объятиях, таяла в огне его поцелуев. «Неужели он забыл обо мне?» - отравляющим ядом расплывалась в её сознании мысль. «Да, забыл и даже перестал писать письма. Предал, и теперь я должна забыть о нём» - мстительными нотками кипела в ней злость. «Но разве встречаются в мире такие совпадения, чтобы два молодых человека, которые затронули моё сердце, мечтали об одном и том же» - тут же вклинивалась дневным светом наступившего дня отрезвляющая мысль. «Давид только и говорил ей о музыке, и Карим бредит тем же самым. Они оба мечтают стать пианистами. Только Давид никогда не играл для меня. Всегда был очень скрытным. А Карим? Почему, почему я каждый раз не могу понять его?» – она уже вглядывалась в окно, за которым крупными слезинками проливался июньский дождь.
Волшебная ночь выпускного бала прошла, и Алмаз, вернувшись домой на рассвете, сразу же заснула. Проснулась она после обеда и, приведя себя в порядок, сразу же коснулась нужной кнопки на магнитофоне и закрутилась музыкальная лента волнующей кровь музыки.
О, магический саксофон Латинской Америки! Растопи женские муки в ритмах своих мелодий. Заставь её хоть на час почувствовать себя королевой. Звучи мелодия! Звучи!
Алмаз закружилась в танце. Это были движения, которые она подсмотрела у главной героини одного из фильмов. Такие плавные и извивающиеся как движения змеи по раскалённому песку пустыни. А затем мелодия сменилась песней из очень популярного индийского фильма, и она превратилась в индианку, вытанцовывая отточенные жесты и умело имитируя движения головы слева направо и справа налево.
Новое летнее платье лежало на стуле, приковывая её внимание и соблазняя потратить оставшееся свободное время до назначенного часа на бесконечные кривляния перед зеркалом. В конце-концов Алмаз надоело танцевать. В этот момент в дверь позвонили. Пришла Лидочка Звягинцева. Алмаз совсем забыла, что она сама пригласила её, чтобы похвастаться новым платьем. После того, как Лидочка примерила платье и после бесконечных хождений, различных поворотов и разворотов перед зеркалом она наконец-то вынесла свой вердикт:
- Платье довольно миленькое, хотя… - при этом слово «хотя» она произнесла как можно более туманно и загадочно, чем окончательно сбила Алмаз с толку.
Это задело Алмаз за живое, и она потребовала от подружки объяснений. Та всячески ускользала из её рук как проворная рыба, но всё же Алмаз удалось припереть её к стенке.
- Хорошо, хорошо, так и быть скажу: в этом платье ты не сможешь покорить серьезного мужчину, - заявила она таким тоном, будто бы весь мир должен будет перевернуться, если Алмаз отправится в этом платье на свидание.
У Алмаз было ощущение, словно её предали. Она ожидала чего угодно, но только не этого. Она взглянула на часы. Стрелки часов безжалостно приближались к назначенному часу. Совсем скоро она должна будет увидеться с Каримом, и именно сейчас, когда она вся была переполнена этим ожиданием, она услышала эти предательские слова. Ещё немного и они бы обязательно поругались, но Лида, вспомнив, что её ждут срочные дела, поторопилась уйти. Дверь за ней захлопнулась, и Алмаз осталась одна, наедине со своими мыслями. Она вновь примерила платье и покрутилась перед зеркалом. Дождь всё также лил за окном, словно отговаривал её идти на свидание. «Завидует», - подумала Алмаз, вспоминая слова Лидочки.
Алмаз тщательно оделась и отправилась на свидание. В условленном месте она еще издали заметила Карима. Он не видел, как она к нему подошла, стоя к ней спиной, и наблюдая за потоком проезжающих машин. В правой руке он держал огромный чёрный зонтик, который надёжно укрывал его от дождя. С первого дня их знакомства он казался ей необычным и немного таинственным. Это привлекало её к нему ещё больше. Вот и сегодня он выглядел несколько задумчивым, когда оглянулся, услышав своё имя. Дождь всё не утихал с самого утра, и всё небо было затянуто неприветливыми тучами.
Когда он оглянулся, то ей на мгновение показалось, что этот дождь привнёс в их сегодняшнюю встречу оттенок какой-то необычной для неё взрослой серьезности. Он выглядел не просто задумчивым, он выглядел каким-то повзврослевшим. Они шли по мокрому асфальту улицы, который буквально искрился от разбегающихся в разные стороны серебристых ручейков, и он спросил:
- Ты уже решила, куда будешь поступать?
В этот момент он заглянул в её глаза, и она на какой-то миг почувствовала, что это был не просто праздный вопрос. Она просто при всём своём желании не смогла бы догадаться, что в этот вечер он, сам того не подозревая, словно бы сверял одному ему понятные внутренние душевные компасы между ним и ею.
Она ответила не сразу, выдержав при этом небольшую паузу:
- В институт иностранных языков. Буду преподавать в школе английский.
- Знаешь, я бросил институт, - неожиданно сказал он и прямо посмотрел ей в глаза, словно бы наблюдая за её реакцией.
- Ты это серьёзно? – тревожно спросила она.
- Я буду поступать в консерваторию. Знаешь, я твёрдо решил, и меня уже никто не сможет убедить в обратном.
- И ты уже забрал документы из института?
- Да забрал. Но сейчас всё это неважно. Важно лишь то, что ты сейчас рядом со мною.
Его глаза в этот момент вновь заблестели блеском предвкушения, в котором отражались огоньки неумолимого животного желания. Именно в этот момент блеснула молния и раздался гром. Она взглянула на него и заметила перемену, которая произошла в нём за этот короткий миг. В его глазах и во всем его облике уже не властвовал разум. Они уже не светились серьёзностью. Лишь желание, одно только желание рвалось из его груди, когда он коснулся её талии, слегка притягивая к себе. Его ладонь была нетерпелива, когда скользила по её руке, очерчивала плечи, дотрагивалась до щеки. Движением своей руки он словно бы задавал безмолвный вопрос: «Когда же? Когда всё случится?» Это напоминало своеобразную игру, которая характерна в брачный период животным. Он спрашивал. Он только лишь выпрашивал разрешения. Он ещё не смел. Он ещё боялся вспугнуть. Уже да? Или ещё нет?
- Идём, нам откроют двери. Я хочу сыграть это для тебя в этом зале. В актовом зале моей родной школы. Сейчас там никого нет, - он уже тянул её за руку, увлекая за собой.
- Но кто нам откроет?
- Наша соседка работает там сторожихой. Идём же скорей. Я с ней обо всем договорился.
Путь до школы разношерстное метро укоротило вдвое. Неуверенные шаги с её стороны и бодрая поступь – с его. Всё так просто, когда тобой движет желание покорить женщину. Однако это не одно и то же, что покорить горную вершину. Ты уже на подступах, ещё немного, ещё чуть-чуть. Остался последний шаг. И вот ты уже его совершил. Казалось бы, ты на вершине, и стоит протянуть руку, чтобы сорвать с её сердца лепестки. Но ты с удивлением обнаруживаешь, что перед тобой дверь. Она закрыта, и ты с ужасом понимаешь, что твои ключи не подходят, чтобы её отпереть. А затем дуновение капризного ветра её изменчивого сердца и ты вновь летишь в тар-та-ра-ры.
Им отворила дверь пожилая женщина с копной седых волос на голове. Отворила, когда Карим условным знаком постучал в окошко небольшой комнаты.
- Только тихо и долго не задерживайтесь, - приложила она палец к губам, проведя их в актовый зал опустевшей школы.
В этот момент можно было ощутить себя принцессой. Ты одна в зале и для тебя медленно зажигается свет. Затем тихо открывается крышка рояля, и звучат первые аккорды. Звучит музыка под стать этому вечеру. Музыка Шопена – самая романтичная, самая грустная, самая проникновенная. На протяжении всего вечера, пока он играл для неё, Алмаз не покидало ощущение, будто бы она держит в руках нити этого вечера, как держат в руках рвущегося к свободе сизокрылого голубя. Но вот руки немеют, сердце уже почти не бьётся, нити постепенно выскальзывают из пальцев, голубь взлетает вверх. Ожерелье памяти пополняется ещё одной бусинкой ярко прожитого дня.
VII
К этому дню и к этому часу готовились заранее. С шумом отворилась калитка, и Мария вошла в свои любимые владения, неся в руках огромный торт. Они с Марленом любили проводить свободное время на даче и устраивать летом воскресные пикники с большим количеством гостей. Благо всегда находился какой-нибудь повод для этого. А сегодняшний день ознаменовался двумя событиями: во-первых, Марлена назначили начальником отдела в министерстве иностранных дел, а во-вторых, дочь поступила в институт. Всё это совпадало как нельзя кстати. Мария любила такие вечера. Для неё праздничный вечерний стол, заставленный различными блюдами, с многочисленными гостями, представлялся огромным пассажирским судном, на котором она чувствовала себя капитаном дальнего плавания. Ведь так важно было, чтобы этим кораблём кто-то управлял. Она всегда зорко следила за тем, в каком направлении движется этот корабль, не сбился ли он с назначенного ему курса, хватает ли топлива, чтобы корабль не замедлял своей скорости, уютно ли пассажирам находиться на этом корабле. Она в одном лице умудрялась объединить все функции. Была и капитаном, и штурманом, и дневальным матросом на палубе.
Дача представляла собой двухэтажный кирпичный дом с разнообразной отделкой внутри. Большая кухня была отделана деревом и всеми, кто побывал на даче, признавалась необычайно комфортной и уютной. На первом этаже располагалась самая просторная и солнечная комната, заставленная довольно добротной мебелью и предназначенная для приёма гостей. На второй этаж вела массивная деревянная лестница, где располагались комнаты для гостей.
Но главным был сад. С двух сторон он граничил с соседними участками и был отгорожен от них железною сеткою, которая вносила ясность и чёткость в вопросах границ владения. Как таковой ограды не было и видно, так как она вся утопала в зарослях душистого хмеля, который был излюбленным местопровождением мохнатых желтополосатых шмелей.
Захлопнув за собой калитку, Мария направилась по бетонной дорожке к дому мимо прилегающей к ограждению клумбы, на которой были высажены гладиолусы, которые расцветали ближе к осени и своими ярко-красными красками напоминали собой ковровую дорожку. Справа от дорожки, прилегая к одной из стен дома, располагались заросли малины, листья которой всегда покрывались пылью из-за соседства с пролегающей рядом дачной дорогой.
В этом загородном уголке, расположенном вдали от столичного шума и суеты, царила идиллия деревенской жизни. По утрам с соседнего участка во всю глотку горланил петух, призывая всех уже не нежиться в постели, а взяться с утра за работу с восходом солнца. Однако на его призыв, как правило, никто не откликался, и петух вскоре обиженно замолкал. Когда Мария проходила мимо цветов, её лицо озарилось искорками радости при виде результатов своего труда, и она не удержалась и остановилась на минутку, чтобы вдохнуть в себя аромат уходящего лета, исходящий от этих цветов.
Мария принадлежала к той счастливой категории женщин, по лицу которых невозможно было точно определить возраст. Самое удивительное в ней было то, что с возрастом она только молодела, словно бы она обретала свою вторую молодость. Все друзья и родственники единодушно сходились во мнении, что Мария вытянула счастливый лотерейный билетик, словно она была обречена на счастье. Они с Марленом так гармонично дополняли друг друга, что казались идеальными половинками единого, целого организма и уже не воспринимались каждый по-отдельности.
- А где же Марлен? – тут же следовал вопрос, если Мария совершала к кому-то из их ближайшего окружения визит вежливости.
- А где же Мария? – следовал тот же вопрос, если на её месте оказывался Марлен.
Её любили за божественный дар словесного обольщения. Она так тонко умела направить нить разговора в приятное для собеседника русло, что он начинал ощущать себя центром Вселенной и искренне верил в то, что мир в этот момент вращается вокруг него. Интонации её голоса проникали лучом дневного света, касаясь вашего сердца, если на душе у вас было темно, или проливались прохладным ручьём, способным затушить пожар, если ваша душа горела адским пламенем. Она представляла собой образ женщины, способной на самопожертвование, что редко ценится в жизни.
На кухне уже вовсю кипела работа. Алмаз, вооружившись остро отточенным ножом, была главной помощницей в приготовлении салатов и всевозможных закусок. А руководила всем процессом её любимая тётя Лариса. Она была полной противоположностью Марии: взрывной хохотушкой, совершенно неутомимой, наделённой той энергией, которой позавидовал бы любой тепловоз грузового состава. Многие, хорошо знавшие её люди даже неоднократно шутили по поводу того, что в её жилах течёт скорее не кровь, а ртуть.
- В темпе вальса, - любила она приговаривать, когда делала какую-нибудь работу совместно с кем-то, и желала тем самым подбодрить отстающего, чтобы вдохновить его на совершение маленького, мирного подвига.
Работа действительно продвигалась в темпе вальса, и Марии оставалось только ахнуть, когда она увидела, сколько было сделано за время её отсутствия.
- Между прочим, купила, так сказать, последний экземпляр. Полюбуйтесь, настоящий киевский торт, - приоткрыла она крышку коробки, предварительно поставив торт на стол.
- Мы всегда верили в нашу умницу, - торжественно сказала Лариса.
- А какая была очередь в магазине! Вы бы видели.
- Этим нас не удивить, - весело откликнулась Алмаз и при этом встряхнула головой, поправляя свободной рукой пряди шелковисто-чёрных волос, которые время от времени ниспадали ей на лоб.
Каждый незнакомец, увидев вместе Алмаз и Марию, удивился бы, если бы ему сказали, что Мария приходится Алмаз матерью. Настолько они были разными. С одной стороны прелесть утренней свежести, растворённой в улыбающихся кристально-голубых глазах, словно бы раскрашенных самим небом, дополненных разметанными по плечам светло-русыми волосами, которые придавали совершенным, точно изваянным рукой искусного скульптора чертам лица теплоту дневного потока света. С другой стороны - таинство наступающей ночи, искрящейся в чёрных угольках глаз и отливающей блеском смоляных волос, лишь подчёркивающее юное очарование ещё не опечаленного заботами лица. Однако все близкие и родственники давно уже привыкли к такой несхожести и даже разделились на два лагеря. Одни утверждали, что Алмаз вылитая копия отца, казаха по происхождению, другие же утверждали, что манеру улыбаться и щурить глаза Алмаз унаследовала от матери, а значит, она похожа на мать.
Уже не было жарко. Солнце всё ещё светило ярко, но прохладный ветерок уже вносил с собой очарование осени в последние деньки лета. Словно бы спохватившись, Мария в своем ярко жёлтом, усыпанном чёрными пятнышками в мелкую монетную россыпь платье, вновь вышла в сад. Бетонная дорожка вывела её на середину сада. Она прошла мимо своего любимого розария, где буйствовало великолепие различных расцветок, от огненно-красной до жёлто-лимонной. А дальше колыхающееся море цветов уже пестрело непродуманной рассеянностью. Всё смешалось на этом коротком отрезке. Пионы, астры, полевые ромашки, настурции – всё это разноцветье словно взывало к вам своей наивной крикливостью. А затем полоса цветочного рая обрывалась на подступах к середине сада, и дальше уже начинала властвовать гармония прохлады. Четыре грушевых дерева своими высоченными кронами наглухо прикрыли от солнца небольшую площадку, где уже стоял длинный деревянный стол, покрытый белой скатертью, и стулья, выставленные вдоль стола, ожидали гостей.
Миновав середину сада и пройдя мимо небольшого закутка, отведённого под огород, Мария застала своего мужа Марлена на самом отдалённом конце сада. В самом конце сада, два года тому назад они с Марленом соорудили небольшой искусственный пруд, в котором теперь плавали маленькие рыбки. Он служил истинным украшением дачи. Здесь же располагались клетки с кроликами. Марлен подкармливал рыб, отрывая от большого куска хлеба кусочки и затем, кроша их, скатывал маленькие шарики, бросая их на съедение рыбам.
- Я пригласил Крестьяниновых, - сказал он, завидев Марию.
- Пригласил, так пригласил. Дело твоё. Ты же у нас сегодня именинник, - отозвалась она, просовывая корм в клетку.
- Но я же знаю, что ты их недолюбливаешью.
- Лишь бы тебе они нравились. И вообще, если тебе захотелось поговорить, то давай лучше сменим тему разговора.
- Я просто хотел тебя предупредить.
Им не дали дальше поговорить, так как над тишиной сада раздался голос Ларисы, которая звала Марию. Мария была главным экспертом по сервировке стола. Стол был уже заставлен различными салатами и закусками, когда руководящие жесты Марии замелькали над столом, указывая, где должно располагаться то или иное блюдо. А через час Марлен, добродушно распахнув свои объятья, уже встречал первых гостей.
Как и всегда за последние годы первой появилась супружеская чета Голубевых. Людмила Голубева была старинной подругой Марии ещё со студенческих лет и всегда была желанной гостьей, так как благодаря своему жизнерадостному и живому характеру вносила в любое празднество ту необходимую долю весёлого оживления, благодаря которому и гости и хозяева расставались в конце с твёрдой убеждённостью, что праздник удался. Её супруг, Михаил, а попросту Мишка, был подстать своей супруге и любил подшучивать над своей женой, но всегда при этом получал ответный удар, что, как правило, кончалось взрывом общего смеха за столом. Через некоторое время вслед за ними появилась самая колоритная фигура этого вечера – благородный, с пробивающейся на висках сединой, всегда настроенный на мажорный лад, всеми любимый Нодар Вашакидзе со своей всегда скромной и милой супругой Тамарой.
Как только заканчивались первые минуты дружеских объятий, поздравлений и приветствий в честь виновников торжества, а также вручения всевозможных подарков, вновь прибывшие гости разделялись на два кружка.
Пока Алмаз, Лариса и Мария колдовали над последними приготовлениями к ужину и выносили из кухни к летнему столу приготовленные блюда, женский кружок разместился в гостинной, где в центре внимания находилась Тамара Вашакидзе, она делилась своими впечатлениями о недавней поездке в Рим. Мужской же кружок в это время толпился вокруг Марлена, который расписывал достоинства и недостатки своей недавно купленной машины.
Гости уже рассаживались за столом, над которым загорелись лампочки, когда самыми последними появились супруги Крестьяниновы со своей дочерью Анжелой. Сергей Витальевич Крестьянинов возглавлял один из параллельных отделов в министерстве иностранных дел и сыграл немалую роль в том, чтобы Марлен продвинулся по службе до его ранга. И всё же, несмотря на это он скорее являлся нужным человеком на этом празднике, чем желанным. Его красивая супруга Виктория, к которой Мария ревновала Марлена, отличалась изысканностью манер и обладала уникальной особенностью обставить любое событие с таким непринуждённым и милым комфортом, как обставляют люди со вкусом недавно приобретённую квартиру только что приобретённой мебелью.
Ужин только начался, а Алмаз не переставала украдкой разглядывать Анжелу. Они были сверстницами и, как оказалось, поступили в один и тот же институт, и это обстоятельство играло немаловажную роль в их взаимном интересе, но всё же не это являлось сейчас главным. Алмаз оценила своеобразную красоту Анжелы, особенно ей понравилось сочетание каштановых волос с зелёными, как весенняя листва глазами. Было что-то чертовское в этих глазах. Такое тайное, влекущее, неразгаданное, порочное, словно бы сама тайна нырнула на самое дно тихой заводи реки и тут же исчезла за слоем обманчивого омута. Их специально усадили рядом, чтобы им не было скучно, и чтобы они сумели познакомиться друг с другом поближе. Тем временем за столом уже раздался первый тост, и пассажирский корабль веселья, издав тем самым свой последний гудок, пустился в своё дальнее путешествие.
- Мой Мишка делает утреннюю гимнастику под моим личным присмотром, - хохотала под воздействием первых двух рюмок Людмила Голубева.
- Я специально купил ей для этого подзорную трубу, - раздавался в ответ голос её супруга.
- Поймите, только грузины смогут вывести сборную страны по футболу на должный мировой уровень, - гремел бас Нодара в середине стола.
- Ах, перестань, Нодар. Вечно ты об этом футболе, - пыталась урезонить его Тамара.
Ещё слышалась разноголосица за столом, пока Мария не взошла на капитанский мостик и не попросила очаровательную Тамару продолжить делиться своими впечатлениями об Италии. И вот уже зачаровывающий голос Тамары завладел всем пространством этого вечера, и глаза Марии при этом ласково заулыбались. Корабль взял нужный курс. А ещё были кратковременные остановки, во время которых раздавались поздравительные тосты в адрес Марлена и Алмаз, потом кто-то расхваливал приготовленные блюда, и эта тема тут же дружно подхватывалась всеми остальными, а потом вновь на короткий миг начинала шуметь за столом разноголосица. И вновь Мария направляла корабль в нужном направлении. Всё это продолжалось, продолжалось, пока корабль веселья плыл по волнам ласкового вечера, ещё не достигнув своего конечного пункта назначения. Общая картинка вечера распалась на отдельные фрагменты лишь тогда, когда ужин уже закончился, и возникла необходимая пауза между ужином и чаепитием.
Ставились электрические самовары, а гости медленно разбрелись по саду. Марлен завёл разговор с Сергеем Витальевичем на профессиональную тему, Мария откровенничала о своих житейских заботах со своей любимой подругой Людмилой; вокруг Тамары собрались любительницы поговорить о капризах моды, а Нодар собрал вокруг себя страстных болельщиков и любителей порассуждать о футболе. В это время Алмаз и Анжела сидели на низенькой, вкопанной в землю скамейке и любовались плавным перемещением рыб в прозрачной воде пруда.
- У тебя уже есть парень? – спросила Анжела, когда они уже вдоволь наговорились о том, как им приходилось сдавать экзамены в институт.
Этот вопрос на какой-то миг поверг Алмаз в смущение, вернее она даже растерялась, так как только вчера рассматривала у стен консерватории списки зачисленных студентов и рядом с фамилией Карима обнаружила фамилию и имя Давида. Как оказалось, они были зачислены в одну и ту же группу. Однако уже через несколько секунд, справившись с замешательством, Алмаз утвердительно кивнула головой в ответ.
- А я хожу на бальные танцы, чтобы выработать осанку. Мама мне сказала, что это очень нравится мужчинам. И вообще, танцовщицы всегда вызывают у мужчин повышенный интерес.
- А мне можно записаться?
- Конечно, сейчас как раз набирается группа из тех, кому исполнилось шестнадцать.
Алмаз ещё хотела что-то спросить, но в этот момент раздался голос Ларисы, которая звала её помочь накрывать стол. Им пришлось возвратиться, а вечер тем временем уже затонул в непроглядных сумерках, возвещая тем самым о скором наступлении ночи.
VIII
Наступившая осень с её новым, взрослым, студенческим ритмом связала жизнь Алмаз и Анжелы Крестьяниновой таким простым, но при этом очень важным понятием как женская дружба. Женская дружба тем и замечательна, что она не подлежит никакой расшифровке, но при этом всегда прослеживается одна и та же суть: одна из подруг обязательно должна быть ведущей, а другая – ведомой. Однако в любом правиле встречаются и исключения. Бывает, что дружба объединяет и трёх молодых женщин. В этом случае дружба принимает, как правило, форму равностороннего треугольника. Тогда речь идёт о так называемой совершенной дружбе, но когда дружат двое и третья уже не нужна, то дружба напоминает собой две линии. Либо эти линии изначально параллельны друг другу, либо они должны в один прекрасный день пересечься в одной определённой точке, и имя этой точки пересечения - мужчина.
Был уже октябрь месяц. Сентябрь прошагал по земле бодрым шагом, заглядывая в окна москвичей и раздавая им свежие листки, на которых судьба своей властной рукой сделает записи их нового отрезка жизни, чтобы затем, когда этот листок уже будет исписан почерком их поступков, отложить его в сторону, в укромный потайной ящичек памяти в ожидании того дня и того часа, когда буря событий в их жизни утихнет и им самим или кому-то другому захочется прочитать эти листки, которые и составят книгу их прожитой жизни. Анжела ещё находилась в той поре, когда о таких глубинах жизни женщина ещё не задумывается и воспринимает жизнь сквозь розовую призму своих повседневных желаний, но при этом то и дело натыкаясь на закрытые двери возможностей, ключи от которых юная, но уже многообещающая собой девушка, по мере взросления либо благодаря мудрой и умной матери находит в своей собственной красоте и совершенстве очаровательных форм своего драгоценного тела. Её жизнь до этого момента напоминала по её мнению лишь детский лепет, с этими бесконечными школьными звонками на перемену, с этими дурацкими уроками физики и математики, но вот теперь она уже представляла из себя заманчивую тропинку, ведущую к различным приключениям любви, во время которых главное - набраться необходимого опыта, пусть даже ценою ошибок, но ошибок мелких, незначительных, одним словом, таких, которые не оставляют на сердце незаживающий рубец на долгие, долгие годы. И вот теперь она дождалась. Тропинка свернула то ли направо, то ли налево, но так или иначе, тропинка свернула, обозначив тем самым первый неожиданный поворот.
В это утро она раскрыла глаза часиков в десять, и первая приятная мысль, что уже наступило воскресенье, вызвала на её лице ту улыбку, которая может сказать окружающим, что жизнь прекрасна, а возможно, станет ещё прекраснее. Немного понежившись в постели, Анжела, ещё не одевшись, прошла к трюмо и критическим взглядом осмотрела своё отображение в зеркале. Обнажив перед зеркалом свои прелести, Анжела с удовольствием отметила про себя, что они вновь чуть-чуть приподнялись по сравнению с прошлым разом. Данное обстоятельство развеселило её, и предстоящий визит к бабушке, теперь уже казался ей вдвойне приятным.
Её бабушка Ирина Александровна была стопроцентной оптимисткой. Казалось бы, совсем недавно она похоронила своего третьего мужа и, находясь в довольно приличном возрасте, должна бы уже успокоиться, но нет, ей подавай четвёртого спутника жизни. Одним словом, Ирина Александровна, несмотря на свои шестьдесят лет, старушкой себя не считала и душой была молода. Всю свою жизнь она проработала аккомпаниатором в филармонии и теперь тихими вечерами под мелодии старинных русских романсов любила перебирать в памяти свои многочисленные романы с мужчинами своей мечты.
Жила она в Сокольниках в просторной трёхкомнатной квартире кооперативного пятиэтажного дома и одну из комнат, в которой располагался старинный рояль чёрного цвета, сдавала каждый год студентам консерватории за весьма умеренную плату. В средствах Ирина Александровна не нуждалась, и её стремление сдать комнату студенту-пианисту выражалось скорее ностальгией по давно ушедшим в далёкое прошлое дням прекрасной молодости. Новый квартирант понравился ей с первого взгляда. Как только он переступил порог квартиры, её сердце, умудрённое жизненным опытом, подсказало ей, что мальчика нужно взять.
«Если уж очень талантливый, то обязательно женю на Анжелке», - подумала Ирина Александровна, когда юноша объяснил ей, где он учится, и немного рассказал о себе. Через месяц для Ирины Александровны всё стало ясным и понятным. Молодой человек оказался не просто талантливым. Природа наделила его чем-то большим, чем просто одарённость, и эту особенность Ирине Александровне не нужно было объяснять. Мать Анжелы, Виктория Крестьянинова уже давно догадывалась о намерениях Ирины Александровны свести её дочь с каким-нибудь талантливым пианистом, и подобные замыслы свекрови приводили её просто в бешенство. С того момента, как свекровь начала приводить в действие свой тайный замысел, а невестка о нём догадалась, между ними началась скрытая и яростная война. Запретить посещать свою бабушку Виктория не могла, но в ответ на идеологическую диверсию с её стороны, Виктория развернула свою собственную пропаганду, смысл которой заключался в том, как нужно правильно выбрать себе мужа. С тех пор перетягивание каната шло с переменным успехом. «Победит молодость», - думала про себя Виктория, когда между ней и дочерью завязывалась откровенная беседа, в ходе которой Анжела делилась с матерью своими впечатлениями о том или другом мальчике из института. «Есть ещё порох в пороховницах», - размышляла про себя Ирина Александровна, стараясь привить Анжеле любовь к музыкантам. Так или иначе, но сердце Виктории тревожно забилось, когда Анжела, использовав веский повод, в это воскресенье отправилась навестить свою обожаемую бабулю. Было уже шесть часов вечера, когда Анжела, своим ключом отперев дверь бабушкиной квартиры, вошла, и ещё находясь в прихожей, услышала дребезжащий колокольчиком голосок Ирины Александровны, которая распевала под аккомпанемент рояля старинный романс.
- Очи чёрные, очи жгучие…, - раздавался из глубины комнаты её голосок.
Войдя в комнату, Анжела подпела ей продолжение и в этот момент заметила, что бабушка в комнате не одна. Ей аккомпанировал молодой, высокий, стройный брюнет, который обернулся на её голос, и в этот момент она увидела его лицо.
Что такое влюблённость с первого взгляда? Разве можно это объяснить? Разряд непостижимой интуитивной молнии, исходящей из глубины человеческих глаз? Вечная загадка человеческой цивилизации, которая никогда не будет разгадана? Притаившаяся в глубинах подсознания красота жизни? Вход в лабиринт чувств, из которого можно выйти лишь, обретя любовь? Что такое влюблённость с первого взгляда?..
Его имя закружилось в круговороте её мыслей. «Давид», - примеряла она к себе его имя, как примеряют невесты подвенечное платье. «Давид», - хлынула к вискам разгорячённая кровь. «Давид», - доносилась из его комнаты красивая мелодия, когда она помогала бабушке готовить ужин.
«А мальчик-то хорош», - подумала Ирина Александровна, заметив своим проницательным взглядом странную перемену, которая вдруг неожиданно произошла во внучке.
- Ты должна присмотреться к этому парню, - шепнула ей на ушко Ирина Александровна. – Позже я тебе объясню, почему, - сделала она попытку заинтриговать её.
Через час ужин был готов. Ужинать решили на кухне. Во время ужина рассеянные лучи большой абажурной люстры придавали лицам некую загадочность, как это обычно бывает, когда полутень, падающая на лица лаской недосказанности, пробуждает в собеседнике, сидящем напротив вас, воображение, которое дорисовывает ваши расплывчатые черты лица по своему усмотрению, и ваш собеседник при этом испытывает желание сверить его с оригиналом при дневном свете. Анжела украдкой изучала лицо Давида, и оно не могло ей не нравиться. В нём чувствовалась какая-то исключительность, которая ещё не заявила о себе в полный голос, но которая уже подступала мощной волной к самой глотке, волной рвущегося на волю крика, который может прозвучать над океаном во время шторма и перекричать мощный рёв неподвластной никому стихии.
Анжела сумела прочувствовать это и мгновенно оценить тем совершенно необъяснимым чутьём, которым могут обладать только женщины. Ужин был украшен рассказами Ирины Александровны, которая усмотрела в сегодняшнем вечере прекрасную возможность пройтись утюгом воспоминаний по белоснежным душам своих умерших мужей, а также своих многочисленных поклонников.
- Как только видела чернявого, смуглого, стройного, так сразу же думала о том, что было бы неплохо закрутить с ним роман, - раздавался за столом её энергичный тонкий голосок.
- Бабуля, ну что ты такое говоришь, - смеялась Анжела.
- А что тут такого? Я была писаной красавицей. А вот блондинов я не любила. Бегал один за мной. Такой весь из себя беленький, а мне же смуглого подавай. Такого, чтобы глаза горели. А этот…, - махнула она рукой. - На день рождения он подарил мне какой-то заграничный набор кастрюль. Так мне было стыдно перед гостями. Я готова была провалиться сквозь землю. И после этого сказала, что не выйду за него замуж, даже если он выпрыгнет с балкона. И что бы вы думали – он взял и прыгнул с третьего этажа.
- И разбился? – спросил Давид.
- Дураки разве разбиваются. Ногу сломал, а потом ещё бегал за мной на костылях. Пришлось переехать в другой район города.
- А тебе в любви везло? - спросила Анжела.
- Конечно. Мои мужья умирали именно в тот период, когда я их уже не любила. Умер первый муж, так я сразу с двумя закрутила роман, пока третий не подвернулся.
- Бабуля, я тебя умоляю, - игривым тоном сказала Анжела, у которой от смеха уже выступили слёзы на глазах.
В этот момент раздался из соседней комнаты звон настенных часов. Ужин вскоре закончился, и Давид пригласил всех в свою комнату, чтобы продолжить распевание романсов. Последний час, позволявший Анжеле побыть в гостях, пролетел незаметно, и, несмотря на её нежелание, ей пришлось уйти, оставляя после себя на память совершенно изумительный запах духов.
Время медленно приближалось к ночи. Тиканье часов в темноте комнаты пробуждало в душе Давида разные мысли. Порой они путались, пытаясь обогнать друг друга, но в конце-концов все его размышления приводили его к одной и той же, как он теперь понимал, запертой для него двери. Почему же она так быстро разлюбила меня? Почему она попросила родителей написать мне это отвратительное письмо, думал он, вглядываясь в потолок, на котором отражались расплывчатые узоры от яркого света неоновой рекламы продовольственного магазина, расположенной на крыше соседнего дома. Со стороны улицы доносился гул проезжающих машин и временами, сквозь насыщенную сыростью осеннюю густоту воздуха с улицы доносились плохоразличимые крики молодого парня, который, по всей видимости, звал кого-то по имени.
Нет, он не забыл её. По-прежнему в его памяти разлетающимися во все стороны брызгами прозрачных капель воды, оживали разноцветные лоскутки воспоминаний того прошедшего лета. Она убегала, он догонял…
- Догони меня. Сейчас я превращусь в чайку, - сквозь смех прорывался её звонкий голос.
- Здесь не летают чайки, - кричал он ей вдогонку.
- Тогда я превращусь в ветер, и ты меня не поймаешь. Не поймаешь, - безудержно хохотала она.
- А я превращусь в парус, и ты прилетишь ко мне и подставишь мне свои губы.
- Никогда этого не будет, - разлеталось многочисленными осколками над рассветным озером её эхо.
- Будет, - отзывалось его эхо.
И снова, как и всегда, его крепкие руки ловили её стан. И губы искали губы, и прерывалось дыхание, и уносился земной шар под ногами, уступая место волшебному ковру небес. «Раствори меня. Раствори меня в себе», - вились по его волосам её руки. «Сделай меня игрушкой. Сделай меня своей тенью. Разбери меня по кусочкам и создай меня заново», - вздрагивало её тело. И срывались в этот момент со струн поющей скрипки нежные ноты чувственности. И звучала в искорках глаз симфония верности. И уносились два сердцебиения на островок одиночества. Ах, это лето. Она убегала. Он догонял…
«Видеть её. Немедленно видеть её и всё выяснить между нами», -стучала в висках настойчивая мысль, когда он оделся и, незаметно выскользнув на улицу, направился к ближайшей станции метро. Вечерняя суматоха в метрополитене лишний раз подчёркивала разницу в мироощущении приезжих и москвичей. В то время, как приезжий люд с явным удовольствием окунался в эту атмосферу возбуждённого суетливого бега в колесе времени, именуемого столичной жизнью, рискуя при этом заразится этой заразной болезнью, а может быть, даже в тайне желая этого, москвичи с самого дня рождения были обречены болеть этой болезнью до конца жизни. Но при этом на их лицах читалось усталое выражение заядлого курильщика, который, может быть, и хотел бы излечиться от своей привычки, но увы, уже слишком поздно. Привычка превратилась в болезнь, а болезнь – в привычку.
Огромная тяжесть этого города свалилась на плечи Давида неимоверным грузом. Стремительный бег стрелки реальности по утрам будоражил его кровь, приглашая заглянуть в новую, раскрывшуюся перед ним дверь, где его ожидали новые знания, из которых в конечном счёте и должна была бы сложиться целостная картина его дальнейшей судьбы. А по вечерам та же неумолимая реальности возбуждала желание уклониться от намеченного маршрута. Так всегда происходит с людьми, решившими посвятить себя искусству. Утро выдаёт тебе взаймы кредит веры, а вечер требует оплатить счета надежды, и потому-то душа так жаждет любви, чтобы уравновесить эти капризные весы.
Монотонный голос объявил название следующей станции и двери вагона захлопнулись. Давид сидел в переднем отсеке вагона на боковом сидении возле двери и напряжённо думал о предстоящей встрече. Он помнил её адрес. На следующей станции он вышел и направился к дому Алмаз. Она жила недалеко от станции метро, и он быстро отыскал её дом. Уже поднявшись на лестничную площадку и остановившись перед дверью, он вдруг неожиданно задумался. «А что я могу ей сейчас дать?» – подумал он. На нём был старомодный провинциальный плащ, у него были единственные приличные туфли и единственный приличный костюм. Он вынужден был подрабатывать в грязном ресторанчике игрой на фортепиано, чтобы затем отправлять эти деньги и половину стипендии домой, где его родная тётка ухаживала за его больной матерью, бросив свою работу. Он был фактически нищим.
Медленно он убрал руку с её звонка, так и не успев на него нажать, и так же медленно стал спускаться вниз. Не сейчас, только не сейчас, - подумал он.
IX
И всё же Давид обладал над ней какой-то магической властью, иначе она нашла бы силы сделать в тот трагический вечер свой выбор самостоятельно. Сделать выбор, продиктованный разумом, а не подчиняться животной силе инстинкта, заложенного в ней природой и до определённого момента дремавшего в ней, инстинкта самки, подчиняющейся сильному самцу. Было что-то почти мистическое в том, что ни разу не навестив её со дня своего приезда в Москву и не подав о себе хоть какой-то весточки, он, тем не менее, не отпускал её от себя и околдовывал её всё больше и больше, умудряясь напомнить о себе своими многочисленными талантами через людей, которые были постоянно рядом с ней и даже не догадывались о том, что они уже были близки однажды, и ничего ближе между мужчиной и женщиной уже и быть не может.
В первый раз он напомнил о себе зимой. Сам того не подозревая, ранил её в самое сердце, заставив безумно ревновать, а заодно – ненавидеть свою подругу.
Итак, всё началось с танцев, вернее с танцевального кружка, где занималась Анжела и куда по её совету записалась Алмаз.
Тот день начинался сказочно. Она проснулась рано утром и, подойдя к окну, ахнула. Все деревья были покрыты прозрачным серебристым инеем и словно излучали волшебное сияние. В морозном январском воздухе кружились лёгкие воздушные снежинки, тротуары и вся земля вокруг была покрыта толстым слоем белого девственного снега, и на душе от этой яркой зимней картинки было особенно радостно и спокойно. Неожиданно зазвонил телефон. Звонила Анжела.
- Алмазка, я познакомилась с таким парнем! Ты не представляешь себе, что он за человек. Такой красавчик! Впрочем, ты его сегодня увидишь, но это не телефонный разговор. Выходи сегодня пораньше. Встретимся на бульваре перед институтом, - на одном дыхании проговорила она в трубку последние новости и повесила трубку.
Начинающийся день был украшен интригующим звонком. Как приятна женскому сердцу чужая тайна любви. Как она мило щекочет нервы, как возбуждает желание жить и когда-нибудь пережить что-то подобное. В это утро Алмаз собиралась в институт с особой тщательностью. По много раз смотрелась в зеркало, особенно тщательно подкрашивала ресницы, несколько раз пробовала соорудить на своей голове каждый раз новую прическу и критически пересмотрела свой гардероб. Она была приятно возбуждена. Ведь именно сегодня она увидит избранника Анжелы. «Какой он? Такой же, как Карим? Или может быть, он похож на Давида?» - мелькали в её голове мысли, когда она уже выходила на улицу.
Анжела, как и условились, ждала её в самом начале бульварчика, растянувшегося перед самым входом в институт. Завидев Алмаз, она радостно замахала ей рукой. Ещё несколько десятков шагов по скрипящему под ногами снегу и, подружки мило чмокнули друг дружку в щёчки.
- Рассказывай же. Рассказывай, - принялась Алмаз торопить подружку.
- Кажется, я влюбилась! Ты не представляешь, какой он. Понимаешь - он как солнце, в лучах которого хочется греться, - разоткровенничалась Анжела.
- Боже мой, кажется, ты действительно влюбилась, - засмеялась Алмаз.
- Ещё бы, ведь он такой талантливый. Ты бы слышала, как он играет на рояле. К тому же, он такой самостоятельный. Представь себе, он подрабатывает по вечерам в ресторанчике, чтобы высылать деньги больной матери. Ну, разве можно не любить такого. К тому же он такой красавчик.
- И каким же образом я его увижу? – спросила Алмаз.
- Он придёт сегодня на репетицию, - ответила Анжела, открывая входную дверь вестибюля института иностранных языков.
Они учились в разных группах и изучали разные языки, и поэтому договорились встретиться уже вечером на очередных занятиях бального и современного танца в доме культуры.
День до вечера пролетел незаметно. Прикосновение к миру искусства неизменно возвышало Алмаз в её собственных глазах. Временами ей начинало казаться, что она юная принцесса, но только об этом ещё никто не знает. И как ей нравилось каждый раз примерять на себе эти новые платья. Особенно это шикарное, красное платье с боковыми разрезами. Это платье так плотно облегало её стройную фигуру, так подчеркивало её преимущества, создавало такой прекрасный контраст с её чёрными волосами, аккуратно собранными на затылке в пучок. А танцы! Как ей полюбились танцы. Кружиться в вихре заданного ритма, грациозно наклонять голову, плавно изгибаться всем телом, как змея и парить, парить по площадке, совсем не чувствуя бешено колотящегося сердца и мысленно представлять себя под лучами юпитеров в самых разных образах, и слышать нарастающий гул аплодисментов, когда всё внимание приковано к тебе и только к тебе. Разве это не счастье?
Репетиция уже началась без неё, когда она не на много опоздала. Быстро юркнув в раздевалку и мысленно ругая себя за опоздание, Алмаз быстро переоделась в танцевальное платье, висевшее в её ящике, и вышла в зал. Хореограф их танцевального кружка, которую все называли не иначе как Натали, на французский манер, только всплеснула руками, увидев Алмаз.
- Наконец-то появилась наша юная Кармэн, - сказала она и как обычно улыбнулась своей лучезарной улыбкой.
Постепенно, минута за минутой, атмосфера в зале наэлектризовывалась от того внутреннего напряжения, которое испытывала каждая юная танцовщица, стараясь вкладывать в каждое своё движение предельную точность. В тишине зала слышался только ритмичный топот каблучков и голос Натали, которая, поддерживая ритм, выкрикивала счёт:
- Раз, два, три, и на четыре разворот и поворот в обратную сторону, раз, два, три. Молодцы, молодцы, раз, два, три.
Иногда кто-то из танцующих сбивался, допуская погрешности в движениях, и тогда Натали останавливала всю группу и принималась терпеливо разъяснять и показывать неумехе, как надо правильно выполнять то или иное движение. А временами ритм убыстрялся и убыстрялись движения танцующих. Полностью всем своим существом, всем своим сердцем танцевальная группа в такие моменты растворялась в стихии танца, и, воспарив словно птицы, девушки достигали высот наивысшего блаженства, когда, танцуя, ты уже не чувствуешь ничего, кроме единственного желания не сбиться с ритма, и повторяешь все движения как хорошо заученные стихи. Но вот Натали сделала взмах рукой, и движение танца отчеканилось затихающим звуком последнего удара каблучка. Репетиция закончилась. Все направились в раздевалку, и только Анжелу Натали поманила к себе рукой, указывая ей на дверь. В эту минуту дверь отворилась, и Алмаз краешком глаза увидела, что в зал вошёл Давид. Она мгновенно узнала его и остановилась возле дверей раздевалки, совершенно растерянная, пропуская своих подруг. Ещё несколько мгновений - и Анжела бросилась к нему на шею. От неожиданности Алмаз вспыхнула как новогодняя ёлка и почувствовала жар на своих щеках. Так растерянность сменилась обидой. Ещё секунду назад ощущая себя необычайно возбуждённой, радостной и энергичной, Алмаз вдруг почувствовала себя невероятно уставшей. Она зашла в раздевалку и устало присела на стульчик рядом со своим шкафчиком, как вдруг неожиданно раздался чей-то возбуждённый крик:
- Девчонки! Анжелка целуется со своим хахалем!
Вся группа моментально сгрудилась возле небольшой дырочки в двери, через которую можно было обозревать весь зал.
«Значит, ты стал для неё солнцем», - устало подумала Алмаз, прислоняясь к дверце шкафчика.
Х
Иногда ей казалось, что Карим - это некое продолжение Давида, его, так сказать, улучшенный вариант, но именно в этом, улучшенном варианте ей виделся один очень серьёзный изъян, который она не могла простить. Кариму не хватало страсти, и его любовь к ней, а он любил её, и она в этом не сомневалась, всегда в результате оказывалась на втором плане, и заглушала эту земную любовь его неземная любовь к музыке. Музыка в их отношениях всегда оказывалась серьёзной соперницей и всегда одерживала победу над ней, а ей хотелось властвовать над мужчиной, хотелось видеть в его глазах страсть, которую ничем нельзя было заменить. Нужно было дожить до лета, чтобы понять эту простую истину и затем хоть на краткий миг испытать настоящее счастье. Именно летом ситуация вокруг Карима и Давида начала разъясняться. Оба испытывали любовь к музыке, но один из них ещё не понимал своего истинного предназначения, а второй в тайне мечтал об этом, но внутренне осознавал ограниченность своих возможностей. Один из них сиял ярким талантом, но при этом разбрасывал его налево и направо, попусту растрачивая себя в погоне за удовольствиями, а другой тускнел на его фоне и день за днём изводил себя до изнеможения игрой на фортепиано, свято веря в то, что его титанический труд не пропадёт даром. Поначалу Алмаз не понимала этого, но всё разъяснилось в один прекрасный день.
Был уже август месяц, и она продолжала встречаться с Каримом, но каждый раз при встрече ощущала в душе определённый дискомфорт. Он часто был задумчив, и ухаживал за ней как-то по-особенному. Тогда она не понимала, что он старается вылепить из неё не только свою будущую жену, но ещё и свою будущую единомышленницу. Он постепенно день за днём приобщал её к высокому искусству и интенсивно внушал ей мысль, что она должна быть готова на любое самопожертвование ради любимого мужчины, однако при этом он избегал близости с ней, хоть порой глаза его говорили ей о том, что он этого жаждет. От этого несоответствия Алмаз терялась в догадках и часто приходила к мысли, что она просто не достойна его. Она ошибочно считала его гением и не понимала его задумчивости, а он был скрытным по своей природе и не спешил раскрыться перед ней, но всё когда-нибудь становится понятным.
Карим рассказал ей о конкурсе начинающих пианистов, который должен состояться в первых числах августа. Этот конкурс раскрывал двери в мир большой музыки. Он давал право заявить о себе на весь мир, но для этого требовалась только победа.
И вот за день до конкурса Алмаз оказалась в гостях в доме Карима. Они сидели за обеденным столом, попутно выслушивая размышления матери Карима Натальи Витальевны о нравах сегодняшней молодёжи.
- Это прекрасно, что Карим пригласил вас сегодня на обед. Ведь в последнее время молодёжь не соблюдает никаких традиций. Я знала о том, что он с кем-то встречается, и очень тревожилась за него. А теперь вижу, что он встречается с очень порядочной и милой девушкой. – Наталья Витальевна мягко улыбнулась и пододвинула к Алмаз салат.
- И всё-таки молодёжь сегодня ужасная. Беременеют в пятнадцать лет, а то и в четырнадцать. Боже мой, ведь это абсолютная распущенность.
- Мама, - раздался за столом раздражённый голос Давида.
- Я всегда приучала Давида к мысли, что интимные отношения с женщиной должны начинаться только после свадьбы. Однако, что же я всё об одном и том же. Попробуйте мой салат, Алмаз, приготовленный по старинному французскому рецепту.
- Очень вкусно.
Алмаз попробовала кусочек салата, и он растаял во рту ароматным вкусом.
- Главный ингредиент этого салата - сёмга. Нам удалось достать сёмгу с помощью связей моего мужа. Ах, бог мой, я не дождусь того дня, когда Карим начнёт участвовать в международных конкурсах. А ведь я не верила в его увлечение музыкой, но он такой упрямый – весь в отца. Карим считает, что наибольшие шансы пройти отборочный конкурс у него и этого еврейского мальчика. Как его зовут, Карим?
- Давидом. Его зовут Давидом.
В этот момент Алмаз тихонько вздрогнула. Опять уже в который раз Давид напоминал о себе.
- Все евреи очень талантливые, - вздохнула Наталья Витальевна. - Но если бы жюри знало о том, сколько времени посвящает музыке Карим, то оно отдало бы предпочтение моему сыну.
- Это не имеет ровным счётом никакого значения. Жюри не задаётся такими вопросами, когда оценивает подготовленность пианиста, - сухо высказался Карим.
- Но ты столько лет шёл к этой цели. Я чуть не упала в обморок, когда узнала, что ты бросил медицинский. Господи! Я постоянно твержу ему, чтобы он был скромнее. Не нужно ставить перед собой слишком высоких целей. Однажды это может окончательно сломить его, если вершина ему не покорится, но он упрямо лезет вверх. Алмаз, вы должны на него хоть как-то повлиять. Обещайте мне это.
- Но он меня не слушает, - улыбнулась Алмаз
- Всё-таки он весь в отца. Тот тоже считал, что женщина во всём должна подчиняться мужчине, но я против этой точки зрения. Я, как могла, оберегала свою независимость, и вы, Алмаз, ни в коем случае не должны ему поддаваться.
- Мама, - сдержанным тоном сказал Карим, в голосе которого чувствовались нотки раздражения. - Нам уже пора в кинотеатр. Мы опаздываем.
С обедом было покончено, и по мнению Карима были соблюдены все правила приличия. К Наталье Витальевне Алмаз прониклась чувством особой симпатии, когда, прощаясь в прихожей, та преподнесла ей маленький презент – небольшую кулинарную книгу с редкими рецептами. Они мило попрощались, чмокнув друг друга в щёчку и, уже выйдя на улицу, Алмаз сказала Кариму, что у него чудесная мать.
- И все-таки она меня не понимает. Не понимает… О как мне было бы легко на душе, если бы я прошёл тот путь, который прошёл Паганини, - неожиданно сказал он, разворачивая её лицом к себе. - Завтра решится всё.
- Ты что-то знаешь о Паганини? – спросила Алмаз, испугавшись того фанатичного выражения лица, которое постоянно возникало, когда он говорил о великих музыкантах.
Этот вопрос заставил Карима вернуться на землю, и под его неторопливый рассказ о судьбе Паганини они медленно направились в ближайший кинотеатр.
Просмотр фильма ещё больше усилил тайную мысль Алмаз о духовной дисгармонии между ней и Каримом. Фильм был о любви, и романтические любовные сцены возбуждали её. Ей захотелось в этот момент нежности. Инстинктивно она нуждалась в его прикосновении, в любовном заигрывании с его стороны. Но он вёл себя как законченный сухарь. Как истинная женщина она тайком тревожно изучала его лицо во время фильма, и оно его напоминало ей лицо гладиатора в ночь перед решающей схваткой, когда ставки слишком велики, и завтра должна решиться его участь: жить ему дальше или умереть.
В самом конце просмотра любовный накал страстей окончательно захватил её, и она растворилась в своих сопереживаниях, уже чуть ли не впадая в истерический, любовный экстаз, когда хочется всю себя подарить за один ласковый взгляд, за одно ласковое слово, за одно ласковое прикосновение.
Когда фильм закончился, и зажёгся свет, они, повинуясь медленному людскому потоку, вышли из зала и пошли вдоль улицы в направлении ближайшей станции метро. Оба молчали, думая каждый о своём, но когда они дошли до метро, Карим неожиданно взял её за руку и сказал ей:
- Идём со мной, я познакомлю тебя с одним интересным человеком.
- Куда?
- В цирк. Мы обязательно должны встретиться с Игорем Сергачёвым. Сегодня в цирке выходной день, но я знаю, что он там.
- А кто он?
- Он воздушный акробат и вообще незаурядная личность. Вот увидишь, он тебе понравится.
Алмаз оставалось только одно – повиноваться, и они направились в цирк. Никогда ей не удавалось узнать о цирке больше, чем в этот день. Цирк всегда напоминал ей о детстве. Ещё будучи маленькой девочкой, она любила вместе с родителями в воскресные дни посещать цирк и глазеть на бесстрашных укротителей львов, смеяться над клоунами, восхищаться лихими наездниками. Все эти артисты выглядели в её детских глазах какими-то особыми людьми, небесными небожителями, до которых невозможно дотянуться рукой. И вот сегодня она вновь оказалась в цирке под радостный возглас незнакомца, разодетого в блестящий акробатический костюм.
- Карим! Дружище! Ты ли это? Вот это номер. Ты не представляешь, как я рад тебя видеть. Ну, здравствуй!
Они обнялись, как закадычные друзья и по лицу Игоря было видно, что он испытывает к Кариму очень тёплые чувства.
- Слышал, что ты вернулся к музыке. А что я тебе говорил? Помнишь? Я предсказывал тебе, что ты от музыки не отвертишься. А какая дама с тобой рядом! Какая дама! Немедленно представь меня ей. Немедленно.
- Познакомься, это Алмаз Юсупова. А это тот самый Игорь Сергачёв.
- Юсупова! – присвистнул Игорь – Уж, не из старинных ли дворянских кровей будете?
- Нет, - засмеялась Алмаз, польщённая вниманием незнакомца. – Это просто совпадение.
Ей с первого взгляда понравился этот мужественный человек. Его глаза были такими живыми и умели выказывать женщине такое неподдельное восхищение, что весь его облик не мог не вызвать симпатии.
- Ну, рассказывай, рассказывай о себе, чертёнок.
- Да что о себе рассказывать? Вот завтра будет ответственный конкурс молодых дарований. Так сказать, путевка в большую жизнь, и я решил расслабиться и вот вспомнил о тебе. Да что обо мне, ты лучше о себе расскажи.
- Тогда милости прошу к нашему шалашу, а, попросту говоря, приглашаю на сладкое чаепитие. Словно чувствовал, что придут гости. Заранее поставил электрический чайник. Он, наверное, давно уже вскипел. Идёмте ко мне в гримёрку, там и поговорим.
По пути в гримёрку, проходя мимо клеток с различными животными, Алмаз вдруг почувствовала прилив неожиданной радости от предвкушения того, что сейчас они окажутся в святая-святых цирковых артистов.
Это была небольшая комната с зеркалами и старинным комодом, стареньким кожаным диванчиком, шкафчиком, где хранились цирковые наряды, и небольшим столиком в углу, рядом с которым примостились три стульчика. Стены гримёрки были украшены фотографиями самых разных знаменитых актрис и актёров, вся гримёрка освещалась очень ярким светом люминесцентных ламп.
- Вот и моё прибежище, - сказал Игорь, когда они вошли.
- А почему так много артистов на стенах? – спросила Алмаз.
- Кинематограф – это моя старинная любовь. Мечтал в своё время стать артистом, но не получилось. А ещё раньше учился на философском и занимался одновременно гимнастикой, но любовь к искусству всё пересилила, - ответил Игорь, раскладывая на столе конфеты с печеньем.
- А живешь там же? В общежитии? Квартиру ещё не дали?
Услышав этот вопрос, Игорь как-то сразу стал серьёзным и чуть-чуть грустным.
- Объездил весь мир со своим номером. Во всех странах мне рукоплещут. Везде овации. Встречают на ура. А приезжаешь домой и чувствуешь себя дурак дураком. Помнишь, каким я был? Идеалист. Верил в высшее предназначение, в единственный выбор пути. Пойдешь по этому пути и добьёшься всего. Ан нет. Тебя постоянно мордой в грязь.
- Но ведь вопрос с квартирой был почти что решённым.
- Решённым. Почти что. Только ответственному чиновнику, выписывающему ордер на квартиру, захотелось переспать с моей женой. Вот такая история.
Игорь замолчал. Возникла пауза, и все молчали, не зная, что сказать. Чайник уже вовсю кипел, и Игорь вдруг сказал:
- И всё же я счастлив.
- А что для тебя является счастьем? – спросила Алмаз.
- Счастьем? – неожиданно вспыхнул Игорь. – Я не могу это объяснить, вы всё увидите. Вы увидите мой новый номер. Прямо сейчас. Идёмте. Идёмте же за мной.
Он стал тянуть за рукав Карима, увлекая его за собой, и через минуту все снова оказались на манеже. Вспыхнул яркий луч прожектора и Игорь поднялся на канате под самый купол. А потом началось… И не было больше слов - только отточенные движения, смелый расчёт, невообразимая гибкость тела и волшебство, волшебство… Волшебство воздушной акробатики. Всё было ясным и понятным. У каждого человека своё счастье.
Возвращались из цирка поздно вечером. Как всегда Карим провожал её до самого дома. Вечер был прекрасный. Теплый и совсем не душный, и так Алмаз захотелось очутиться в объятиях, что она мысленно умоляла Карима сделать этот первый шаг. Но он снова был задумчив. О, как она ненавидела в нём эту черту! «Да поцелуй же меня, - говорили её глаза. - Возьми меня. Я ещё хочу почувствовать это». А он смотрел на неё серьёзными и немного грустными глазами.
Испытывая нетерпение, она спросила:
- Почему ты в последнее время всегда такой задумчивый?
Он встрепенулся, услышав её вопрос и, видимо, пересилив себя, открылся перед ней:
- Я думаю о Давиде.
Это было для неё равносильно, если бы ей дали пощёчину. Она ожидала какого угодно от него признания, но только не этого.
- О ком? – переспросила она удивлённо.
- О Давиде Бернштейне. Моя мать упоминала о нём сегодня. Тот самый талантливый еврейский мальчик. Он завтра будет выступать на конкурсе. Мы учимся с ним в одной группе.
- Но почему о нём? – спросила она, по-прежнему удивлённая его признанием.
- Понимаешь, он гений. А я по сравнению с ним всего лишь бледная тень. Но обещаю тебе, я дам ему завтра бой.
Теперь для неё всё окончательно стало ясно, обнажилась подлинная сущность стоявшего перед ней человека.
- Не провожай меня дальше, - сухо сказала она ему.
- Ты придешь завтра? – спросил он, но она уже бежала через арку, глотая неожиданно хлынувшие слёзы.
У дверей своей квартиры она остановилась. «Ничтожество. Какое же он ничтожество. А я преклонялась перед ним», - повторяла она про себя. И вдруг ей стало невероятно тоскливо оттого, что рядом нет Давида, и она расплакалась от собственного бессилия, вспомнив, как он целовался с Анжелой.
XI
И всё же на следующее утро она решила пойти на конкурс, который должен был состояться вечером в концертном зале консерватории. Первым делом предстояло привести себя в порядок, ведь вечером её ждал своеобразный выход в свет. А значит, она должна была выглядеть светской львицей. Обязательно это должно быть вечернее платье, и шанс появиться в таком платье на конкурсе у неё имелся. Её мать недавно купила такое платье благодаря дружбе с Тамарой Вашакидзе, и это платье висело в шкафу. То обстоятельство, что родители уехали на курорт, она расценивала как везение. Сегодня он увидит меня в этом платье, думала она о Давиде. Сегодня он поймёт, что променял меня на финтифлюшку, так она называла в последнее время Анжелу Крестьянинову. Сегодня он снова влюбится в меня, как это было тогда на озере. Алмаз открыла дверцу шкафа и вынула оттуда драгоценное платье. Платье подходило ей по размеру и так манило примерить его, что Алмаз не удержалась. Через несколько минут она уже любовалась собой в зеркальном отражении.
- Ты восхитительна, очаровательна, - словно шептало ей зеркало. - Теперь ты выглядишь, как настоящая женщина. Ни один мужчина не устоит перед тобой, и он любит тебя, любит - тебя невозможно не любить.
Платье и вправду было великолепным. Оно выглядело достаточно скромным, и придавало юному, прекрасно сложенному телу такое изящество, что нельзя было бы остаться равнодушным, увидев красивую женщину в таком платье. Но, повертевшись ещё какое-то время у зеркала, Алмаз вдруг вспомнила о том, что у неё нет подходящих туфель. И снова вкусы матери и дочери совпали. У её матери были именно такие туфли, которые подходили к этому платью. «Ай, да мамочка», - подумала Алмаз, раскрывая с волнением заветную коробочку с невыразимо прелестными туфлями. Теперь ансамбль был почти полным. Но не хватало последнего штриха. Украшение должно было восполнить недостающую деталь. Шкатулка с мамиными украшениями перекочевала на журнальный столик гостиной комнаты. Сладкая процедура примерки украшений растянулась на целый час.
А время между тем безжалостно приближалось к шести часам. Алмаз ещё успела принять ванну и долго сооружала на своей голове замысловатую причёску, но в конце-концов решила прийти с распущенными волосами.
И вот час настал. Она появилась в концертном зале консерватории перед самым началом. Её появление в зале не осталось незамеченным. Женщины рассматривали её особенно придирчиво, и ревность вперемежку с откровенной завистью проскальзывала в их взглядах, и эта маленькая тонкость заставляла Алмаз с воодушевлением играть роль светской дамы. В зале ещё долго звучал мужской шёпот обсуждения, и мужчины откровенно в полголоса называли её красоткой, и это радовало Алмаз, заставляло её уверовать в то, что сегодняшний вечер станет переломным в её судьбе. Если бы ей сказали в тот момент, что этот вечер станет началом её личной трагедии, то она только лишь рассмеялась бы в лицо, но разве может человек предугадать, к чему приведёт тот или иной поворот в его судьбе.
Тем временем конкурс начался. На сцену выходили разные пианисты, но Алмаз словно бы не слышала их и только, когда объявили о выходе на сцену Карима, она словно бы преобразилась. Она всматривалась в его отрешённое лицо и мучительно размышляла о том, сумеет ли он победить. Но по-настоящему заволновалась она лишь тогда, когда за роялем оказался Давид. Нет, он не просто играл в этот вечер, а словно рождал эту сочинённую кем-то музыку как свою собственную. И зал это чувствовал.
Какая-то старушка, сидящая справа от Алмаз, тронула её за рукав и прошептала ей:
- Везунчик. Он просто везунчик.
Алмаз ничего не смыслила в этом искусстве, но сердце её всё сильнее сжималось от счастья с каждым извлечённым аккордом. И его губы были такими родными. И глаза, и пальцы, порхающие над клавишами, и строгий пробор в его новой торжественной причёске, она замирала вместе с ним и вместе с ним проживала каждый музыкальный отрезок. На глазах её заблестели слёзы, когда в самом конце он замер и зал взорвался аплодисментами. А затем проза жизни и гадкая по своей сущности мысль, что он теперь принадлежит другой, и возвращение к реальности, настолько жестокой, что всё вокруг кажется чересчур болезненным, и каждое слово восхищения в его адрес словно прикосновение к её обнажённой коже.
Алмаз мучительно захотелось, чтобы он её увидел, когда жюри объявило о его победе. И в этом ей помог Карим. Она встретила Карима в небольшом зале. Именно там собрались пианисты, ожидая решения жюри. Он был очень бледным и выглядел раздавленным, когда было объявлено о победе Давида. Но Давида в этой комнате не было.
- Я должен его поздравить, - сказал ей Карим, когда они вышли в коридор и подошли к окну.
Это было так типично для Карима. Даже проиграв, он старался сохранить лицо. Они встретились с Давидом в конце коридора, где он принимал поздравления от близких ему друзей. Он увидел Алмаз первым. Отстранив от себя Анжелу, он вышел из кольца окружавших его людей, и шагнул навстречу к ним. Их взгляды встретились. Давид не проронил ни слова в тот момент, когда Карим поздравлял его с победой. Он завороженно смотрел на Алмаз и только выронил из рук цветы, когда Алмаз с Каримом направились к выходу.
В момент их короткой встречи ей захотелось сделать ему больно. Она специально держала Карима под руку и старалась выглядеть как можно более холодной, но ей это не удалось. Вместо холодности в её взгляде читалась растерянность, и Давид это почувствовал. Он не мог это не почувствовать, не мог это не разглядеть, так как в этот момент буквально пожирал её глазами. Если бы она знала о том, что, глядя, как она удаляется вместе с Каримом, он решил вернуть её себе во что бы то ни стало, она бы ещё тогда бросилась бы ему на шею. Но он промолчал в тот момент.
Конкурс затянулся до двух часов ночи, и Карим провожал её до дома, когда вокруг уже не было ни души. Она шла молча, и только оказавшись под аркой, Карим остановился, и, обхватив её за плечи, сказал ей прямо в глаза:
- Выходи за меня замуж.
Эта фраза прозвучала неожиданно, но она быстро справилась с минутным замешательством.
- Я не могу сейчас ответить вот так вот сразу, - сказала она, отводя глаза от его прямого взгляда.
- Я всё знаю про тебя и Давида, - сказал он, и в глубине его глаз сверкнули искорки злобы.
- Ты!? – опешила она. – Ты всё знаешь!?
- Он сам мне всё рассказал однажды. Но он не знал самого главного. Он не знал, что ты встречаешься со мной.
- И что же ты хочешь услышать от меня?
- Я хочу знать, любишь ли ты меня? Я хочу знать, согласна ли ты стать моей женой?
- Ты торопишь меня, Карим.
- А ты ведешь себя как куртизанка.
- Она не куртизанка, - прозвучал совсем рядом чей-то голос, и Алмаз с Каримом обернулись.
В десяти шагах от них стоял Давид, держа в руках небольшой саквояж.
- Она не куртизанка, и она не выйдет за тебя замуж.
- Ты! Всё ты! Ты вечно стоишь между нами, как стена. Но знай, что она любит только меня.
- Ложь, она любила и любит лишь меня. А самое главное заключается в том, что она всегда будет любить только победителя. А ты проиграл, Карим.
- Тогда между нами должна состояться дуэль, и не важно, на чём мы будем драться.
- Ты прав. Дуэль действительно состоится прямо сейчас. Во дворе этого полукруглого дома. Лучше места и не найти. Видишь этот саквояж? В нём лежат пистолеты.
- Давно мечтал пристрелить тебя, - сквозь зубы прошипел Карим.
- Тогда в чём дело, пристрели прямо сейчас.
Давид открыл саквояж. Вынул оттуда пистолеты и, подойдя к Кариму, протянул ему один из них.
- Перестаньте! Прекратите немедленно, - закричала Алмаз, но они уже вошли во внутренний двор полукруглой формы, окружённый со всех сторон высокими, холодными стенами старинных домов.
- Отсчитаем сорок шагов, как это было положено во времена дуэлянтов, - сказал Карим.
Время, казалось, застыло в неподвижности. Алмаз была напугана тем, что кто-то сейчас может умереть, ноги её словно окаменели в этот момент.
- Не ты ли мечтала об этом, - говорил ей внутренний голос. - Ведь именно из-за тебя будут драться эти двое. Так смирись и воспринимай всё как должное. Ведь ты мечтала о большой и настоящей любви, ради которой стоит отдать свою жизнь.
А двое безумцев уже стояли друг напротив друга, заряжая пистолеты.
- Ты неудачник, Карим, - прозвучал насмешливый голос Давида.
- А ты голодранец, - ответил ему Карим.
Алмаз молча наблюдала за их словесной перепалкой, застыв от ужаса, и лишь когда они подняли свои пистолеты и навели их друг на друга, она закрыла уши.
Одновременно прозвучали два выстрела. Давид неподвижно стоял на месте, а Карим медленно опускался на асфальт. Пуля угодила ему прямо в сердце. Алмаз уже ничего не понимала. Всё кружилось перед её глазами, и слёзы хлынули из её глаз, и она только чувствовала жаркое прикосновение губ Давида. Она плакала, а он, подбежав к ней и заломив ей руки за спину, целовал её в губы, в глаза, целовал её волосы, и его настойчивые руки пытались обнажить её грудь.
Внезапно Алмаз словно пронзило током, и её охватило сумасшедшее желание. Уже сгорая от его настойчивых ласк, она прошептала ему:
- Не здесь, Давид. Только не здесь.
А в это время уже зажёгся свет в нескольких окнах, выходящих во двор, и чей-то старушечий голос прокричал в темноту:
- Что здесь происходит? Кто стрелял?
- Бежим, - сказал он.
Они побежали через арку, сворачивая в тёмный переулок, и, преодолев его на одном дыхании, выскочили на широкий, ярко освещённый проспект. Давид ловил машину, а Алмаз вытирала потёкшую по щекам тушь. Через несколько минут наконец-то удалось поймать такси и, назвав адрес, они удобно расположились на заднем сидении, переводя дух после быстрого бега. Страсть, разогретая вопреки всему близостью смерти, только разгоралась в них, пока такси мчалось по ночной, опустевшей Москве по указанному адресу. Он жадно приник к её губам, и его руки с той же жадностью ласкали её тело. Её тихое вздрагивание лишний раз доказывало, что она уже не в силах себя сдерживать и ей хочется лишь одного: обнажиться перед ним и исполнить любой его каприз. О, как они спешили в эту ночь обрести свою любовь заново. С какой поспешностью они поднимались на пятый этаж, чтобы поскорее очутиться в небольшой квартирке, которую он снял незадолго до конкурса. Но вот щёлкнул замок, и он завёл её в тёмную прихожую. А потом было что-то неистовое в их движениях, когда они стремились поскорее избавиться каждый от своего одиночества и проникнуть друг в друга в едином порыве обретения единой души. И всё уже не имело значения. Только зов крови и страстные движения рук, и нетерпеливые пальцы, расстегивающие последние пуговицы, и прикосновения к тёплой коже, и первый сладострастный вздох облегчения перед погружением в сладкое путешествие, именуемое любовью.
XII
Отрезвление нашло на них ближе к утру. Всю ночь они не спали, опьянённые любовью друг к другу, и ночь способствовала этому, но первые лучи солнца беспощадно напомнили о случившемся.
- Что мы теперь будем делать? – спросила Алмаз, с тревогой вглядываясь в его лицо.
- Я знаю, что мы будем теперь делать. Как только откроются железнодорожные кассы, я схожу на вокзал и куплю два билета до Одессы, а потом с помощью моего родного дяди мы окажемся на теплоходе, который со дня на день отправляется в круиз по Средиземному морю, и таким образом сбежим в Израиль.
- Как это здорово! Какой великолепный план. А вдруг нас уже ищут?
- Пока милиция разберётся, что к чему, мы уже будем далеко-далеко. Лучше скажи мне, ты любишь меня?
- Разве я могу тебя не любить.
Удовлетворённый ответом, он закрыл глаза, и через минуту по его равномерному дыханию Алмаз убедилась в том, что он уже спит.
Она же, напротив, не могла сомкнуть глаз. Сердце её тревожно сжималось от осознания того, что случилось этой ночью, но, глядя на его спокойное лицо, она успокаивалась, наивно веря в то, что все беды отступят перед ними, и её любовь к нему поможет преодолеть все препятствия. К девяти часам утра Алмаз разбудила Давида. Он буквально вскочил с кровати и стал одеваться.
- Нам надо спешить, - сказал он, на ходу застёгивая рубашку.
Полностью одевшись, он крикнул ей из прихожей:
- Я отправлюсь на вокзал покупать билеты. Только никуда не выходи. Она облегчённо вздохнула и постаралась уснуть, но сон не шёл. Вся комната была заставлена цветами. Как она не заметила их вчера? Впрочем, до этого ли было им двоим этой ночью. Настроение у неё было такое радостное, что она схватила первую же попавшуюся на глаза охапку цветов и стала кружиться по комнате. В первый раз она отправится в дальнее путешествие со своим любимым. Как это прекрасно! Она пыталась представить себе Израиль, но ничего не знала об этой стране. Однако внутренне она была уверена в том, что её полюбят его родственники. Разве можно её не любить! Ведь она такая красавица!
Покружившись по комнате, Алмаз подошла к столу и увидела на нём фотографию Анжелы. В порыве гнева она схватила фотографию и порвала её на мелкие кусочки.
- С тобой покончено, - ликовала она. - Он любит только меня.
Рядом со столом стоял мольберт с незаконченной картиной. Картина была накрыта цветастой материей. Тут же рядом на табуретке находились краски и кисточка. Алмаз с любопытством, медленно сняла материю с картины и неожиданно ахнула. Это был её незаконченный портрет. Волна нежности разлилась в её душе. Значит, поздними вечерами он рисовал меня. «Как он сильно любит меня», - подумала она. В ту же секунду ей пришла в голову сумасбродная идея докончить свой портрет до его прихода. Она распахнула шторы, и солнечный свет проник в комнату. Радостная, возбуждённая, она уселась на табуретку, пододвинув поближе к себе мольберт с портретом, и принялась наносить недостающие по её мнению штрихи. Через полчаса картина была окончательно испорчена, но это обстоятельство только развеселило её. Ей захотелось пошалить, и она пририсовала себе огромные чёрные усы и сверху прилепила к своей голове чёрную шляпу в виде цилиндра. За этим занятием её и застал Давид. С его слов стало ясно, что поезд отправляется через час, и им нужно поторопиться. Внутренне Алмаз уже была готова к этому.
Уже через сорок минут они находились на перроне вокзала. По внешнему виду их можно было принять за молодых блистательных артистов. Но на вокзале в этот момент творился такой переполох, связанный с отправлением поезда, что никто не обращал на них ни малейшего внимания. Все вокруг бежали, торопились, кто-то прощался либо со своими друзьями, либо со своими родственниками. Но вот прозвучал последний предупредительный свисток тепловоза, и все отъезжающие граждане были вынуждены вернуться в свои купе.
Когда поезд покидал пределы Москвы, Алмаз с Давидом всё смотрели в окно не в силах оторвать свой взгляд. Какое-то щемящее сердце чувство грусти захлестнуло их. Их лица в этот момент стали серьёзными, словно они в одночасье повзрослели. Поезд продолжал мчаться навстречу их собственному выбору, и они, словно сговорившись, всю дорогу старались не вспоминать о том, что случилось той ночью.
В Одессу они приехали рано утром и прямо с вокзала отправились в порт. Им повезло, что теплоход, капитаном которого был родной дядя Давида, отправлялся в круиз лишь на следующий день. Они переночевали в его доме, а рано утром он провёл их на теплоход, строго-настрого запретив Алмаз высовываться из каюты до самого отправления.
Они чувствовали себя по-настоящему счастливыми в первый вечер путешествия, когда после выступления артистов состоялась дискотека, а теплоход всё дальше и дальше удалялся от берега. Весь вечер они веселились, выкладываясь в танце до изнеможения, долго бродили по палубе и только к двум часам ночи почувствовали усталость. А поздней ночью раздался громкий стук в каюту, и им пришлось открыть дверь.
Ворвались военные люди и, связав Давида, поволокли его в сторону, где его уже ждал причаливший к теплоходу катер. А она кричала, что они не имеют никакого права разлучать их, но её вежливо уговаривали проследовать вслед за ними в катер. И лишь когда она предприняла попытку сбежать и броситься в воду, её грубо схватили и с силой усадили в катер. Последнее, что ей запомнилось, был теплоход, сияющий яркими огнями посреди ночной морской глади как символ их совместной с Давидом мечты о новой, счастливой жизни.
XIII
Что же это? Что за мука ниспослана с небес? Или это продолжение какой-то дьявольской казни над её судьбой? Круг замкнулся. Забрезжил свет. Свет надежды? Свет радости? Или всё это лишь обман. Казалось, что её жизнь, спрятанная под надёжной скорлупой неведения, теперь уже навсегда излечила её сердце, и стоит лишь раскрыть ранним утром шторы, закрывающие окна, и в комнату вольются ласкающие, тёплые солнечные лучи, наполняя новый день новым смыслом. Алмаз сидела на краю кровати и медленно потирала свои виски. Новым смыслом для неё был теперь её сын. Какое счастье, что она встретила этого спившегося доктора, вручившего в её руки последнюю ниточку, которая может соединить её с родным сыном. Мысли о родном для неё существе разогнали последние остатки сна, осколки которого разлетались в разные стороны, как жёлтые, осенние листья разлетаются по тротуару при дуновении ветерка.
Алмаз взглянула на часы. Было восемь утра. Она медленно прошла на кухню и приготовила себе кофе. Женщина, не познавшая радости замужества и лишённая счастья материнства, медленными глотками пила кофе, пытаясь представить себе, каким теперь стал её сын. Можно лишить женщину денег и обречь её на нищенскую жизнь, и она в конце-концов с этим смирится. Можно заточить женщину в золотую клетку и лишить её общения с обществом, и в такой жизни она найдет для себя определённый смысл. Можно унизить женщину и можно её возвеличить, но нельзя отнять у неё родного ребёнка и заставить её сердце забыть о нём.
В эту ночь сомнений и мучительных размышлений для неё вновь решался основной и, можно даже сказать, основополагающий вопрос. Разум и чувства вновь решили разыграть козырную карту и сыграть с ней ещё одну партию. Когда-то, выбирая между Каримом и Давидом, она уже один раз сыграла в эту игру и проиграла. И теперь вновь перед ней стоял выбор. Внутренний голос подсказывал ей, что, скорее всего она теперь чужая для своего сына, но её чувства шептали ей обратное. В мучительных размышлениях прошёл этот бесконечный час. Затем Алмаз оделась и вышла из дома. Весенний ветерок освежил ей лицо.
Алмаз наняла такси. Пока такси двигалось в сторону, где располагался детский дом под номером восемь, она с удивлением рассматривала московские улицы. Всё изменилось в лучшую сторону. Огромное количество всевозможных магазинов, кафе, баров, вывески ресторанов мелькали перед глазами бесконечными рядами. Но лица прохожих ей не понравились. Лица в людском потоке несли на себе отпечаток напряжённости и озлобленности, и по этой заметной детали Москва теперь казалась холодным и отчуждённым городом. Она не заметила, сколько прошло времени, когда такси притормозило возле невзрачного, типового здания.
- Приехали, - сказал таксист, и Алмаз протянула ему деньги.
Выйдя из такси, она подошла к зданию поближе и, поднявшись по ступенькам, прочитала вывеску. На вывеске было написано: «Детский дом №8». Она зашла внутрь, и её сразу же обступили маленькие дети. На вид им было лет семь или восемь не больше. Они с любопытством разглядывали её, и самая маленькая девочка с веснушками на щёчках и рыжим хвостиком, набравшись смелости, спросила её:
- Ты моя мама?
Алмаз растерялась - в первый раз в жизни маленький ребёнок назвал её мамой. Она не знала, что ей ответить, чтобы не ранить чувства и ожидания маленького существа, но именно в этот момент раздался голос воспитательницы:
- Надя, не задавай тёте лишних вопросов. И вообще кто вам разрешил выходить из игровой комнаты? Ну-ка все обратно в игровую комнату!
Услышав эти слова, дети убежали и скрылись за деревянной дверью, время от времени выглядывая из-за неё. Женщина подошла к Алмаз.
- Они всех называют мамами, - объяснила она. - А вы насчёт усыновления?
- Я по очень важному делу, - обратилась к ней Алмаз, тщательно подбирая слова. – Видите ли, я разыскиваю своего сына.
- Тогда вам к Елене Александровне нужно обратиться. Она здесь директор, и все вопросы решает она. Её кабинет справа по коридору.
Алмаз прошла по коридору и оказалась перед деревянной дверью с табличкой, на которой было написано: «Директор». Приоткрыв её, она попросила разрешения войти. Вежливый голос пригласил её войти внутрь.
Перед Алмаз предстала совсем ещё молодая женщина, и голос её был настолько приятным, что Алмаз почувствовала внутреннее облегчение.
- Вы насчёт усыновления? – повторила она тот же вопрос, уже прозвучавший из уст воспитательницы.
- Нет. Я совсем по другому поводу, - ответила Алмаз, продолжая стоять на месте.
- Присаживайтесь, что же вы стоите. Я слушаю вас.
Алмаз присела на стульчик и, собравшись с мыслями, сказала:
- Меня привела к вам трагедия, которая однажды произошла в моей жизни.
- Да, да, рассказывайте, - подбодрила её молодая женщина.
- Я постараюсь быть краткой. В молодости я полюбила одного талантливого человека. Он был пианистом, но однажды ради нашей любви ему пришлось совершить убийство. Он стрелялся из-за меня на дуэли. Разумеется, нам пришлось бежать, но нас выследили и изловили ещё до того, как теплоход смог покинуть границы Советского Союза.
- Так это было ещё в годы Советского Союза?
- Да, это было двадцать лет тому назад.
- Рассказывайте, рассказывайте, это так интересно.
- Так вот, я забеременела от этого парня. Его звали Давидом. Давида посадили в тюрьму, на очень долгий срок, и он трагически там погиб. Я же тем временем вынашивала ребёнка. Однако мой отец требовал, чтобы я сделала аборт. От аборта я категорически отказалась, и вот, когда подошла пора рожать, мой отец пошёл на подлость. Он подговорил доктора и весь медперсонал, чтобы после родов мне сказали, что мой ребёнок умер. И вот совсем недавно мне удалось узнать, что возможно его подкинули на крыльцо вашего детского дома.
- Постойте. Постойте. Я что-то слышала об этой истории. Но сейчас все, кто работал в детском доме в то время, уже не работают здесь.
- Но должны же сохраниться документы. Случай-то редкий.
- В том-то всё и дело, что у нас был пожар и весь архив сгорел.
- Значит, нет никаких шансов узнать судьбу моего ребенка?
- А вы помните хоть какую-то примету на теле вашего сына?
- Я смутно помню, что на правом плече у него было родимое пятно в виде маленькой звездочки. Неужели вы не сможете мне помочь?
- Я помочь вам не смогу, но я знаю одну женщину, которая проработала здесь долгие годы воспитательницей. Надеюсь, что она вспомнит этот случай. Её зовут Полякова Ирина Николаевна. Попробуйте разыскать её в Москве.
Алмаз выходила из здания детского дома как оглушённая. Усилием воли она вспомнила адрес, по которому раньше располагалась контора, именуемая «Мосгорсправкой», и направилась туда, но, приехав на место, она обнаружила вместо «Мосгорсправки» частный магазин. Она позвонила из ближайшего кафе в справочное бюро, но ей ответили, что такая служба уже не существует. Последняя ниточка оборвалась, и не было теперь никакой надежды отыскать Полякову Ирину Николаевну. Домой идти не было ни малейшего желания, и Алмаз принялась просто бесцельно бродить по Москве.
Ближе к вечеру она оказалась на какой-то детской площадке и, усевшись на скамейку возле песочницы, тихо предавалась своей грусти. В песочнице возилась стайка детишек, и их голоса изредка доносились до Алмаз.
Какая-то маленькая девочка подбежала к Алмаз и спросила её:
- Ты плачешь?
Алмаз улыбнулась и нежно ответила ей:
- Нет, я не плачу, но очень хочу заплакать.
- Тогда поплачь, и тебе станет легче, - не отставал от неё ребёнок.
- Слёз не хватает.
- А почему тебе хочется плакать?
- Я потеряла своего сына и теперь мне очень и очень плохо.
- Ты забыла его в магазине? И теперь он совсем один среди игрушек?
- Нет. Он теперь совсем большой. А я потеряла его, когда он был маленький.
- А твоя подружка знает об этом?
При слове подружка Алмаз словно ударило током. Она вдруг вспомнила об Анжеле Крестьяниновой. А что если действительно прямо сейчас повидаться с ней и всё ей рассказать?
Сколько лет прошло, вряд ли она держит на меня зло, подумала Алмаз. Девочка тем временем продолжала смотреть на Алмаз.
- Ты умница, - прошептала ей на ушко Алмаз и, встав со скамейки, направилась в сторону автобусной остановки.
Через час она уже входила в подъезд того дома, где раньше жила Анжела. Поднявшись на третий этаж, она нажала кнопку звонка знакомой двери. Дверь отворила незнакомая женщина в цветастом халате.
- Анжела Крестьянинова здесь проживает? – спросила Алмаз, надеясь получить утвердительный ответ, но незнакомка лишь отрицательно покачала головой.
- Они уже давно переехали.
- Как переехали?
- А вот так. Продали квартиру и переехали, - ответила женщина.
- А адрес они вам оставили?
- Нет. Ничего такого они нам не оставляли.
- Простите за беспокойство, - разочарованным голосом сказала Алмаз.
Дверь закрылась. Это был последний удар. Ещё час назад ей не хватало слёз, а сейчас она почувствовала, что ещё чуть-чуть и она расплачется как маленький ребёнок. Её взгляд переместился на соседнюю дверь, расположенную напротив, и вдруг она застыла на месте. Внезапно нахлынувшая на неё радость тёплой волной пробежала по всему телу. Она ещё не верила своим глазам, на противоположной двери висела табличка, и на ней было написано:
с 800 до 2100 часов
приём ведёт экстрасенс
Полякова Ирина Николаевна
«Значит, есть бог на земле», - подумала Алмаз, приоткрывая незапертую дверь. Войдя внутрь, она огляделась. Её встретила какая-то молоденькая секретарша.
- Вы на приём к Ирине Николаевне?
- У меня очень важное дело, - ответила Алмаз.
- Вам повезло, что сегодня почти нет посетителей. Обычно у нас такие очереди. Проходите. Ирина Николаевна примет вас. Алмаз зашла в кабинет.
Кабинет был огромным и скорее напоминал одну из комнат во дворце персидского шаха, чем кабинет экстрасенса. «Может быть, так задумано», - подумала Алмаз. За овальным столом сидела пожилая женщина с хорошо сохранившимся приятным лицом.
- Проходите. Я слушаю вас – сказала она.
- Ирина Николаевна, вы когда-то работали воспитателем в детском доме №8 города Москвы, а я разыскиваю своего сына, и только вы можете мне помочь.
- Ах, вот вы о чём.
- Вы можете вспомнить случай, когда в ваш детский дом подбросили младенца на крыльцо. У него на плече ещё имелось родимое пятно в виде звёздочки.
- Прекрасно помню. Это был единственный случай за всю историю детского дома. Да, вы присаживайтесь, - жестом указала на стул Ирина Николаевна
Алмаз присела на свободный стульчик, с тревогой вглядываясь в лицо Ирины Николаевны.
- Это был мой сын. После родов мне сказали, что ребёнок умер. Это всё подстроил мой отец. И только сейчас, двадцать лет спустя я совершенно случайно узнала, что он родился живым. Если бы вы знали, чего я только не натерпелась за эти годы. Я должна знать дальнейшую судьбу моего сына.
- Это произошло так давно, но на ваше счастье я помню фамилию той женщины, которая его усыновила. Её звали Мариной Мелковой, а её мужа звали, кажется, Тимур. Кстати, вы очень легко можете отыскать эту супружескую пару, так как отец Марины Мелковой был известным художником. А она при усыновлении написала в анкете, что учится в медицинском институте. Я это точно помню.
В глазах Алмаз блестели слёзы, она расстегнула сумочку и вынула кошелёк, но Ирина Николаевна тут же протестующе замахала руками.
- Нет, нет, что вы. Я не возьму с вас ни копейки. Если бы вы были повинны в том, что ваш ребёнок оказался в детском доме, то я ни за что не рассказала бы вам об усыновлении, но ваша история оправдывает вас в моих глазах. Ступайте с богом, и желаю вам найти вашего сына.
Когда Алмаз возвратилась домой, был уже поздний вечер. Её мать в это время возилась с ужином. Пройдя на кухню, Алмаз присела на табуретку и задумчиво взглянула на мать.
Мама, нам нужно поговорить, - сказала Алмаз.
- О чём?
- Мой сын жив! - сказала Алмаз, глядя матери прямо в глаза.
- Что? – от неожиданности Мария Анатольевна присела на стоявшую рядом табуретку.
- Мой сын жив! - повторила Алмаз.
- Откуда ты это взяла?
- Когда я возвращалась из Владимира, в электричке встретила врача, который принимал у меня роды в тот день.
- Ты что бредишь?
- Нет, пойми меня, это не бред. Он рассказал, что к нему приходил мужчина по имени Марлен и дал ему взятку за то, чтобы он сказал после родов девушке по имени Алмаз, что её ребёнок мёртв. Он называл наши с отцом имена. А потом отец уговорил его сообщить мне, что я родила мёртвого ребёнка. Поверь мне, это правда.
- Ты ничего не путаешь?
- Нисколько.
Её мать сидела с окаменевшим лицом.
- Я хочу спросить тебя. Ты знала об этом?
- Нет, я ничего не знала, но догадывалась. Марлен слишком часто говорил мне, что ребёнок от еврея сломает ему всю карьеру. Я, правда, ничего не знала.
- Моего сына подбросили на крыльцо детского дома. Я сегодня узнала имя и фамилию женщины, которая его усыновила.
- Однажды, когда ты была беременна, Марлен сказал мне, что было бы неплохо, если бы ты родила мёртвого ребёнка. В тот вечер я закатила ему грандиозный скандал, но я не предполагала, что он действительно окажется способным на подлость.
- Его уже нет в живых, и я не хочу его судить, я только хочу найти своего ребёнка.
После десяти часов вечера заморосил дождь. Алмаз долго смотрела в окно перед тем, как лечь спать. Она пыталась представить себе, каким теперь стал её сын, и всё время повторяла про себя как заклинание слова: «Я всё равно найду тебя, мой мальчик».
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I
- Да поймите же вы, сейчас не то время, и нет необходимости искать сравнения. Искусство нынешнего века никогда не сравнится с временами, когда творил Рембрандт или, скажем, Леонардо да Винчи. Только время может подтвердить, обладал ли художник истинной гениальностью или не обладал, - горячилась Роза, молодая девица из новой волны художников, которая захлестнула в последнее время южную столицу.
Её привёл на этот вечер в квартиру Жана его давний друг с детских лет Роман Полонский. Рядом с Розой за праздничным столом сидела Тамара, ее подруга, такая же начинающая художница, которую Роман Полонский любезно пригласил в этот вечер оценить новую работу Жана. Она внимательно слушала Розу и была не согласна с ней, и это внутренне несогласие буквально переполняло всё её существо.
- А я считаю, что Жан – это герой нашего времени. Боже мой, страна не знает своих героев! Разве Пикассо не осознавал себя гением? А? Я спрашиваю вас? Взгляните ещё раз на эту картину, и вы поймете, что это гениальная находка. За каждой талантливой картиной, как правило, скрывается интересная история. Об истории своей картины нам рассказал Жан, и эта история мне безумно нравится. В этой картине прослеживается глубочайший философский смысл. Чувства – вот что самое главное в живописи! Чувства! И я не устану об этом повторять. В последнее время художники стали забывать о самом главном. Все рисуют какие-то странные и никому непонятные бестелесные образы, а вы взгляните на эту картину. В глазах обезьянки застыл вопрос, кот жмурится от удовольствия, а в лице Катрин читается растерянность. Эта картина символически подчеркивает самое главное, то, что именно чувства сейчас востребованы в живописи, – выдохнула на одном дыхании свою мысль Тамара.
«Вот и первая одобрительная рецензия на мою картину», - подумал Жан, скромно улыбаясь последним словам Тамары. В эти минуты он был погружен в свои мысли, и они медленным ручьём текли в его голове параллельно ходу застольной беседы, не мешая следить за разговором.
Над этой картиной он работал исступлённо. Он рисовал её медленно, и в процессе работы возникали периоды, когда у него ничего не получалось. Временами весь погружённый в муки своего творчества, и, не замечая, как тает время, Жан просто бесцельно бродил по комнате. Такие дни он ненавидел. В такие дни ему хотелось просто лечь в кровать и, закутавшись в одеяло, ни о чём не думать. Работа казалась ему бессмысленной. Сколько раз он рвал свою картину в мелкие кусочки, а потом начинал рисовать заново. Он старался предъявлять к самому себе слишком высокие требования, и об этом ему неоднократно говорили друзья, но он никого не слушал. По субботам приходила Катрин, чтобы позировать ему и бывали дни, когда он иногда грустил, положив голову на её колени. Она как никто другой умела его успокоить и благодаря ей он вновь наливался соками жизни и возрождался к творчеству. Он полюбил эту хрупкую француженку и сейчас, как никогда, был уверен в том, что эта любовь взаимна. Ему нравился её мягкий голос и её акцент. Ему нравились её глаза и её ласковый, звонкий смех. Он желал её с самой первой встречи, и теперь они стали неразлучны.
За эти шесть прошедших месяцев много славных дней они провели вместе, но он всегда любил вспоминать новогоднюю ночь. Ту самую ночь, когда впервые всё случилось. В ту новогоднюю ночь смешались все чувства, которые они питали друг к другу. Все было так необычно. В комнате горели только свечи. Был накрыт праздничный стол, и она пришла за час до наступления Нового года. Он до сих пор удивлялся тому, откуда ей удалось раздобыть эти карнавальные костюмы. На одну ночь они превратились в сказочных персонажей. Он превратился в Пьеро, а она – в Мальвину. Они долго валяли дурака, разыгрывая сценки из сказки, и Катрин кисточкой наносила ему на лицо притворные слёзы из акварели, а он грустным голосом произносил смешные монологи, мечтая о своей Мальвине. А после традиционного загадывания желаний и опустошения бокалов с шампанским они со смехом задували свечи на праздничном торте. И Катрин с завязанными глазами пыталась его разрезать. А когда праздничная ночь устремилась к неминуемому рассвету, они танцевали под медленную музыку, и Жан нежно касался её губ, которые податливо реагировали на его прикосновения, обдавая его губы ответным жаром чувств. И лишь когда нежность переросла в страсть, то уже не осталось ничего кроме прерывистого дыхания и единого ритма движений в кольце сплетённых рук и ног. Но всё это уже осталось в прошлом, а ненасытное чрево жизни требовало новых ощущений, чтобы затем можно было на короткое время успокоиться, опустившись на самую низшую точку в беспрерывном движении колеса времени и затем вновь начать своё восхождение к вершине…
Между тем спор вокруг живописи разгорался с новой силой.
- Поймите вы! – кричал со своего места Макс Утепов. – Поймите, что можно высказывать различные точки зрения насчёт идей в живописи. Можно с головой уйти в авангард, можно следовать старинным рецептам и писать удивительные лица, но сутью остается загадка. Загадка в картине – это самое главное.
- А в этом что-то есть. Возьмите знаменитую Джоконду – сказал Полонский.
- А мне кажется, что истина заключается в том, что все мы стремимся получить признание на Западе. А Западу интересна только национальная самобытность. Если вы будете рисовать картины так, как это делал Кастеев, то у вас будет шанс получить мировое признание, а идея заниматься поисками типажей для создания гениального портрета, по-моему, напоминает обезьянничанье – вступил в спор Руслан Вальпиев
- Нет, Руслан, ты не прав. Живопись нельзя делить на западную или, допустим, восточную. Это искусство общечеловеческое, но тон всегда задавали западные художники.
- Что же теперь следовать тенденциям, которые модны на Западе? На Западе сейчас модно не заниматься больше салонной живописью и идти со своими мольбертами и красками в народ. Что же ты предлагаешь, и нам последовать их примеру? Нет уж, у каждого свой путь развития – огрызнулся Руслан.
В этот момент Роман поднялся из-за стола и сказал:
- Друзья простите, но я должен уйти. У меня дела.
Затем он подошел к Жану и, что-то шепнув ему на ушко, ушёл. С ужином давно уже было покончено. Долгий спор о живописи успел утомить всех присутствующих, и философский настрой вечера стал заметно остывать. Всем захотелось окунуться в простую атмосферу застольного веселья. Тамара протянула гитару Глебу и тот, настроив её под негромкий шепот, запел всем известную песню Визбора. А через полчаса звон веселья уже переполнял пространство комнаты.
Слышался за столом еле сдерживаемый хохот Тамары, которую смешил Макс своими шутками, под общий визг взлетали пробки от шампанского, кто-то произносил веселый тост про художников. Энергия молодости бурлила за столом весь вечер. Были ещё и танцы в продолжение вечера, от взрывных и энергичных под ритмичные удары барабана, до ласково-медлительных. Но с наступлением сумерек энергия веселья постепенно растворилась в клубах табачного дыма, дойдя до известной черты хлебосольного гостеприимства, за которую нельзя было переступить, не потеряв при этом своего лица, и гости постепенно стали расходиться.
Последним квартиру покидал Руслан. Он выглядел задумчивым и озабоченным какой-то своей личной проблемой. Жан догадался, что с другом происходит что-то неладное, и спросил его:
- У тебя что-то стряслось?
- Прошу тебя, приезжай ко мне через час. У меня серьёзная проблема и нам нужно будет поговорить.
Оставшись один, Жан долго разглядывал свою картину. Затем он принялся убирать со стола и вспомнил о просьбе Руслана. Выскочив на улицу и сев в ближайшее такси, минут через сорок он уже был возле дома Руслана. Поднявшись на четвертый этаж, он долго нажимал кнопку звонка, но дверь никто не открывал. Уже собираясь уходить, он машинально нажал на ручку двери и с удивлением обнаружил, что дверь не заперта. Войдя в квартиру, он окликнул Руслана, но никто не отозвался. И только заглянув в одну из комнат, Жан оцепенел от испуга – на полу лежал окровавленный Руслан. Когда он склонился над ним, до него вдруг дошло, что тот мертв.
II
Убит художник и убит при загадочных обстоятельствах, и, конечно же, сразу завертелись механизмы следственной машины. Следствие по делу об убийстве Руслана Вальпиева было поручено самому опытному следователю Ауэзовского РОВД Ержану Муслимову и длилось уже две недели.
В этот день Ержан проснулся как всегда, в семь часов утра, когда прозвенел будильник. Встав с постели и отключив будильник, он ощутил какую-то непонятную головную боль и подумал, что это, скорее всего, происходит так оттого, что ему никак не удаётся отделаться от мучительных мыслей по поводу будущего его единственного сына. Сына своего он распустил, тот рос без должного контроля, постоянно попадая в какие-то истории. Но то, что случилось в этот раз, перешло все мыслимые и немыслимые границы. Его сын проигрался в карты, и карточный долг был настолько велик, что ему, майору милиции не представлялось возможным собрать такую сумму. Тем временем его сыну постоянно напоминали о том, что карточный долг нужно вернуть, и угрожали ему физической расправой.
Так или иначе, но настроение с самого раннего утра у Ержана было основательно испорчено. А тут ещё это непонятное дело. Кто убил художника и зачем - оставалось совершенной загадкой. За это время было осмотрено место преступления, был допрошен Жан Жургенин, обнаруживший труп и вызвавший милицию, и, конечно же, были допрошены все жильцы дома, но ниточку в этом преступлении обнаружить пока не удалось. Теперь предстояло допросить тех, кто был в тот вечер в квартире Жана Жургенина, и общался с Русланом Вальпиевым в последний вечер перед убийством. Впереди была довольно большая и кропотливая работа.
Ержан прошёл на кухню, поставил чайник и направился в ванную. Приведя себя в порядок, он вернулся на кухню, заварил чай и приготовил завтрак. Жена и сын в это время ещё спали, он никогда не будил их по утрам. Он всегда готовил по утрам яичницу и в этот раз, как всегда, не стал изменять своим вкусам.
Покончив с завтраком, Ержан взглянул на часы. До начала службы оставалось ещё полчаса, и он решил пройтись до работы пешком. Благо, жил он от места службы недалеко. Выйдя из дома, он почувствовал, что головная боль всё ещё не утихла, и на минуту остановился, потирая виски.
- Доброе утро, - сказал ему знакомый дворник, который каждое утро подметал их двор.
- Если только оно будет доброе.
- Вот и дождались наступления лета. Хорошо. Только, правда, мусора стало больше.
- Лето пройдет быстро, и не заметишь, как оно пролетит, - сказал Ержан.
Придя на работу, он сразу же открыл сейф и достал папку с делом об убийстве Руслана Вальпиева. Листая страницы документа, он вдруг обратил внимание на конверт, который лежал на его столе. На нём было написано: «Лично в руки Ержану Муслимову».
«Это ещё что такое», - подумал Ержан и, взяв конверт в руки, уже собирался его распечатать, как вдруг внезапно в дверь постучали.
- Ержан Тарланович, к вам какая-то девушка. Говорит, по очень важному делу, - сказал вошедший сержант.
Отложив в сторону конверт, Ержан ответил:
- Пусть войдет.
В кабинет вошла высокая, стройная девушка с короткой прической. Она была одета в серые джинсы и тёмно-зелёную блузку и в руках держала какую-то шкатулку.
- Присаживайтесь. Что вас привело ко мне?
Девушка присела к столу напротив следователя и, поставив шкатулку на стол, сказал тихим голосом:
- Вот. Эта шкатулка.
- И что это за шкатулка?
- Здесь хранился пистолет, а теперь он исчез. Я предполагаю, что из него был застрелен Руслан Вальпиев. Я Варя Трунева, жена Романа Полонского. Понимаете, как бы вам это сказать, одним словом, у меня была любовная связь с Русланом.
- Вы хотите сказать, с Русланом Вальпиевым.
- Да, именно с ним. Мы любили друг друга, а мой муж случайно обо всём узнал. Я уверена в том, что это он убил Руслана.
- Значит, вы утверждаете, что ваш муж Роман Полонский убил Руслана Вальпиева из ревности.
- Да, утверждаю.
- Ну, откуда вы это знаете?
- Он сам неоднократно грозился его убить. А в тот вечер, когда все собрались на квартире Жана, он ушёл раньше всех и пришёл домой. Он был очень взволнован. Постоянно ходил взад-вперёд по квартире, а потом неожиданно ушёл. После его ухода я заглянула в шкатулку и обнаружила, что она пуста. Пистолета там уже не было.
- Хорошо, что вы мне всё это рассказали.
- Я могу теперь идти?
- Конечно, я вас больше не задерживаю.
После её ухода Ержану стало легче на душе. Наконец-то появилась первая ниточка, подумал он. Он снова вспомнил о конверте. Быстрым движением он его распечатал и стал читать содержимое записки: «Нам известны ваши проблемы с карточным долгом вашего сына. Если вы хотите вернуть долг сына, то приезжайте сегодня в закрытый клуб «Барс». При входе скажите охране, что вы от Камиллы». « Интересно, кто мог узнать о карточном долге моего сына?» - подумал он после того, как отложил конверт в сторону. Записку он предусмотрительно положил себе в карман.
Ержан знал, где находится закрытый клуб «Барс», и знал также о том, что в этом клубе собираются достаточно богатые и влиятельные люди, поэтому он решил немедленно ехать в клуб. Когда он подъезжал к клубу, было уже одиннадцать часов утра. Охранники, стоявшие в дверях, о чём-то переговаривались друг с другом и весело смеялись. Ержан сказал им, что он от Камиллы, они почтительно замолчали, и один из них проводил Ержана в массажный салон. Ему пришлось подождать какое-то время, пока к нему вышла молодая красивая женщина с высокомерным взглядом, а вслед за ней мужчина в дорогом костюме.
- Я не сомневалась, что вы приедете, - сказала молодая женщина, когда они втроём уселись за столик.
- Откуда вы знаете о моих проблемах? – спросил Ержан, крайне удивлённый тем, что ему приходится иметь дело с женщиной.
- Это вам знать необязательно. Давайте вначале познакомимся. Меня зовут Камиллой, а моего друга Андреем.
- В записке вы намекали, что можете мне помочь вернуть карточный долг моего сына. Что я должен сделать для этого?
- Это самое главное. Мы действительно поможем вернуть карточный долг вашего сына, если вы пойдёте нам навстречу. Нам нужно, чтобы вы помогли нам усадить за решетку Жана Жургенина. Кажется, он проходит главным подозреваемым в деле Руслана Вальпиева? – включился в разговор Андрей.
- Это не совсем так. К тому же он не убивал Руслана Вальпиева. Он просто обнаружил труп. Против него нет никаких улик.
- А вы знаете настоящего убийцу? – спросила Камилла.
- По одной версии его убил один из ближайших друзей Жана Жургенина. Некто Роман Полонский.
- Это любопытно, - сказала Камилла и переглянулась с Андреем Коломенским.
- Что ты хочешь этим сказать? - спросил её Андрей.
- А что если наш уважаемый следователь будет знать имя настоящего убийцы, но дело при этом официально останется нераскрытым. Тогда можно шантажировать убийцу и привлечь его к сотрудничеству.
- Я соглашусь на это только при одном условии, если я останусь во всей этой истории в тени, - сказал Ержан Муслимов.
- Об этом вы можете не беспокоиться. Мой муж занимает очень высокий пост во властных структурах и я гарантирую вам, что вы будете в тени.
Проговорив ещё примерно с полчаса и обговорив некоторые тонкости предстоящего дела, Ержан вышел из клуба и сел в свою машину. Возвращаясь на работу, он чувствовал себя подлецом, но тут же старался оправдать себя тем, что вынужден спасать своего сына.
III
В шесть часов утра как обычно пришла тетя Соня и, открыв дверь своим ключом, принялась готовить завтрак. Катрин спустилась завтракать к семи часам утра и выглядела очень бледной, как полотно.
- Выяснились новые подробности исчезновения Марины Мелковой, - поделилась новостью тётя Соня. - Вчера узнала от Тимура Сабировича.
Катрин в этот момент присела на стульчик и рассеянно потирала виски.
- В ущелье обнаружили труп женщины, но самое главное, что на шее у нее был медальон Марины, а на руке – часы с надписью «Алмаз» на задней крышке. И ты знаешь, Катя, что произошло дальше? – спросила тётя Соня.
- Не догадываюсь.
- Тимур Сабирович не опознал в трупе умершей женщины Марину. Представляешь себе?
- Представляю.
- А всё-таки интересно, что означает надпись «Алмаз»?
- Может быть, имя, - выдвинула свою версию Катрин.
- А ведь и точно это может быть имя, - согласилась с ней тётя Соня.
- Скорее всего, имя, - сказала Катрин и в этот момент почувствовала приступ тошноты.
Её тошнило весь последний месяц, и она давно уже догадывалась о причине своего недомогания, но боялась самой себе сознаться в этом. Завтрак был уже готов, и тётя Соня поставила на стол тарелку с молочной кашей и чашечку горячего кофе с поджаренными гренками, но Катрин при виде еды охватил сильнейший приступ тошноты. Она стремительно бросилась в туалет и склонилась над унитазом, но в этот раз её не вырвало, как это случалось раньше.
- Катя, девочка, что с тобой? – заволновалась тётя Соня, увидев скорчившуюся Катрин в туалете. - Уж не заболела ли ты?
- Всё гораздо серьёзнее, тетя Соня, - ответила Катрин, отдышавшись и приподнимаясь с пола. – Я беременна.
- Господи, да когда же ты успела? Уж, не от святого ли духа?
- Я беременна от Жана, - сказала Катрин, медленными шагами возвращаясь на кухню.
- От какого такого Жана?
- От Жана Жургенина.
- Да когда же ты успела с ним познакомиться?
- Всё произошло случайно. Ещё полгода назад. Я просто переходила дорогу и чуть было не попала под машину, и он спас мне жизнь. Вот так мы познакомились. А потом он предложил мне позировать, чтобы нарисовать мой портрет, и я согласилась. С того дня мы и стали встречаться.
- А ты знаешь, что его обвиняют в убийстве?
- Нет. Он ничего мне не рассказывал, - удивилась Катрин.
- Дело не раскрыто и он остаётся главным подозреваемым.
- Откуда вы это знаете?
- Тимур Сабирович рассказал.
Приступ тошноты прошёл. Катрин почувствовала лёгкую обиду - ведь они договорились, что будут обо всём рассказывать друг другу, и вот сейчас она узнаёт эту страшную новость от постороннего человека.
- Я не верю в то, что Жан способен убить человека, - твёрдо сказала Катрин.
- Господи, да никто в это не верит, голубушка моя. Успокойся, Катя, вот увидишь, всё обойдётся.
- Но как можно не беспокоиться тётя Соня, если его обвиняют в убийстве. Чёрт возьми, мне уже пора на работу. Я опаздываю – посмотрела Катрин на часы.
Она вышла из кухни и стала подниматься наверх.
- А как же завтрак? – спросила тётя Соня, но Катрин лишь махнула рукой.
На работу Катрин пришла раньше всех остальных сотрудников и застала в офисе Мелиссу Ричмонд, которая всегда приходила самой первой и открывала двери офиса ключом, который хранился только у неё.
- Катрин, как хорошо, что вы пришли сегодня раньше всех, - обратилась к ней Мелисса, когда они столкнулись в коридоре.
- Я вам так срочно понадобилась?
- Заходите ко мне в кабинет, Катрин. Мне нужно с вами кое-что обсудить.
Катрин зашла в кабинет и закрыла за собой дверь.
- Как хорошо, что вы родом из Парижа, Катрин. Ах, Париж, Париж!
Катрин улыбнулась и присела в кресло.
- Вы даже не представляете себе, Катрин, что я когда-то в молодости провела три самых чудесных месяца своей жизни в Париже. И я любила, Катрин, любила.
- Расскажите же мне об этом, - попросила Катрин, заинтригованная признанием своей начальницы.
- Он был красивым, статным, и мы познакомились с ним совершенно случайно, - начала свой рассказ Мелисса Ричмонд.
- Я была провинциальной американкой из маленького городка Огайо, а он был жителем Нью-Йорка и закончил в то время медицинский колледж. К тому же он был выходцем из очень обеспеченной семьи. Что я тогда знала о любви. Мы встретились с ним у моей двоюродной французской тётушки Элен Фатель. Он по вечерам брал у неё уроки французского, а я просто гостила в то время у неё. По вечерам Элен Фатель приглашала его на чашку чая, и вот на одном подобном чаепитии мы и познакомились. По сути нас свела вместе Элен. Она много работала, и ей некогда было знакомить меня с достопримечательностями Парижа, и она попросила об этом Отто. Он в то время проходил медицинскую практику в одной из клиник Парижа. Мы влюбились друг в друга с первого взгляда. Все вечера мы гуляли по Парижу и его окрестностям. В воскресенье ходили в кино и на танцы в ночные клубы, но нашим излюбленным местом был Булонский лес. Мы приходили в этот лес, чтобы уединиться от посторонних глаз, и, оставшись наедине, начинали страстно целоваться. Именно там однажды всё и случилось. Он повалил меня на землю, усыпанную листвой, и я не в силах была устоять перед его ласками.
- А что же было дальше?
- Он страстно уговаривал меня выйти за него замуж, но я была ещё слишком молода и была не готова к замужеству. Мы продолжали встречаться, и он стал приводить меня в свою квартиру, которую снимал возле какого-то тихого бульварчика. Так незаметно пролетело время, а потом мне пришлось уехать из Парижа, так как закончились мои каникулы, а он остался. Мне было тогда шестнадцать лет, и он очень долго писал мне письма. Какое-то время мы переписывались, но знаете, что такое разлука. Прошло время. Он перестал присылать мне письма, и с тех пор я его больше никогда не видела.
- Как грустно всё закончилось.
- Но буквально на днях он прислал письмо на мою электронную почту. В этом письме было много тёплых слов в мой адрес, но главное заключалось в том, что он просит меня разыскать пациентку его психиатрической клиники в Цюрихе, следы исчезновения которой теряются в Алма-Ате. Пациентку зовут Алмаз Юсупова.
- Как вы сказали? – переспросила Катрин.
- Алмаз Юсупова, - повторила Мелисса Ричмонд.
«Алмаз, Алмаз, - перебирала в уме Катрин, - что это, совпадение? На часах тоже была надпись «Алмаз». А что, если между этими именами существует прямая связь?»
- Отто Ригер предполагает, что Алмаз Юсупова могла потерять память, и я хочу, чтобы вы, Катрин, занялись её поисками.
- Вы вылетаете в Цюрих завтра утром. Вот вам билет до Москвы. В Москве для вас забронирован билет до Цюриха - сказала Мелисса Ричмонд.
- Неужели я увижу Цюрих? – спросила Катрин.
- Более того, вы встретите мою первую любовь.
На этом разговор был закончен, и Катрин вышла из кабинета Мелиссы и отправилась заниматься повседневной рутинной работой. Рабочий день прошёл без каких-либо неожиданностей, и наступил вечер.
Катрин шла неторопливым шагом по тенистой аллее главного проспекта города и наслаждалась видом влюблённых парочек, которые шли ей навстречу. Юные лица влюблённых напоминали ей о юности, а звонкий смех кокеток напоминал ей о вечеринках студенческих лет в Париже. Теперь казалось странным узнавать себя прежнюю в молодом блеске озорных лиц студенческих парочек, которые быстро либо, напротив, неторопливо, размеренным шагом проходили мимо неё, ничуть не задумываясь о времени. И всё же о времени Катрин приходилось думать сейчас чаще, чем когда-либо. Ведь и ей раньше казалось, что времени слишком много, чтобы можно было успеть в этой жизни всё, что задумано, а теперь время пролетало так быстро. И всё же она была ещё так молода, а молодости не свойственно долго хмурить брови и философски размышлять о жизни. Молодости свойственна энергия и любовь к движению, и Катрин в этом смысле не являлась исключением.
Добравшись до дома, Катрин сразу же принялась готовиться к отъезду. Прежде всего, предстояло решить, в каком виде она предстанет перед Отто Ригером, и, будучи в подобных вопросах довольно щепетильной особой, Катрин критически пересмотрела свой гардероб. После долгих раздумий выбор был сделан в пользу недавно купленного летнего платья жёлто-лимонного цвета, а вдобавок к нему в дорожную сумку перекочевал ещё и летний голубой костюм. Мелочи подбирались по принципу – всё один к одному. Провозившись ещё добрых два часа, Катрин наконец-то упаковала свою небольшую сумку всеми необходимыми предметами, которые могли бы пригодиться в дороге.
Близилась ночь, и во всём теле Катрин ощущала скопившуюся за весь день усталость. Предательски слипались веки, и Катрин прилегла на кровать. Через несколько минут она погрузилась в сон. Она рассчитывала вздремнуть часок-другой, но неожиданно заснула крепким сном и проспала до рассвета. Когда она проснулась, стрелки часов показывали пять. Спать уже не хотелось, и Катрин долго лежала с раскрытыми глазами, ни о чём не думая. Вдруг неожиданно Катрин вспомнила, что рассказывала ей вчера утром тётя Соня о каких-то часах, найденных в ущелье, с таинственной надписью «Алмаз» на задней крышке. «А что, если действительно между именем Алмаз Юсупова и надписью «Алмаз» на крышке часов существует прямая связь», - вновь подумала Катрин и вспомнила о том, что она не дочитала последние записи в дневнике Марины Мелковой. Катрин поднялась с кровати и, достав ключ из потайного ящика, открыла дверцу тумбочки, которую она до этого перетащила в свою комнату и взяла оттуда дневник. Пролистав дневник, в котором ей попадались выписки из каких-то романов, афоризмы и стихи знаменитых поэтов, Катрин дошла до интересующей её страницы и углубилась в чтение.
<Из дневника Марины Мелковой>
«Я не ошиблась, когда почувствовала в галерее, что с этой женщиной в чёрной шляпе мне ещё предстоит встретиться. Как оказалось, эта женщина следила за мной. В то утро она зашла в корейское кафе, где я в одиночестве пила традиционную чашечку кофе, и присела за мой столик. Это была она, без всякого сомнения, и я узнала её с первого взгляда. Она не стала со мной разговаривать, а протянула мне письмо, которое я прочитала после её ухода. В письме она предлагала мне самой всё рассказать Жану. К тому же она написала, что она в состоянии помочь Жану продвинуть его карьеру художника во Франции. Я решительно не могу понять, кто она такая, и почему она объявилась после стольких лет молчания, но одно я понять в состоянии – она хочет, чтобы дальнейшие события развивались по её сценарию. Я не понимаю, каким образом она могла меня найти. Ведь тайна усыновления не разглашается. Неужели Жану теперь всё станет известно. От одной этой мысли я прихожу в ужас».
Эта запись ещё не проливала свет на дальнейшие события, но встреча в галерее «Хан-Тенгри» Марины Мелковой и этой загадочной женщины была вовсе не случайной. Катрин задумалась, а затем перевернула страницу и принялась читать дальше.
<Из дневника Марины Мелковой>
«Самое удивительно заключается в том, что эта женщина знает, что у Жана на правом плече родимое пятно в виде небольшой звездочки. Неужели действительно объявилась его родная мать? Я не ошиблась в том, что эта женщина будет меня шантажировать. Так всё и случилось. Вчера она мне назначила встречу за городом, и теперь всё решится завтра. Если она не откажется от своих попыток шантажировать меня, то я буду готова убить её».
«Я буду готова убить её», - повторила Катрин про себя последнюю запись из дневника. «Неужели женщина, погибшая в ущелье и есть женщина, описанная в дневнике, и её звали Алмаз, - подумала Катрин, закрывая дневник. - А Алмаз Юсупова, исчезнувшая в Алма-Ате? Как между собой могут быть связаны надпись на часах, Алмаз Юсупова и женщина, описанная в дневнике?» Вопросов было больше, чем ответов, но для Катрин уже было ясно, что Марина Мелкова скрылась в Париже, потому что совершила убийство. И всё же ей не верилось в то, что она могла оказаться способной на это. Но кто же тогда совершил убийство в ущелье? Катрин взглянула на часы. До отлёта самолёта в Москву оставалось ещё четыре часа.
IV
Как и Катрин, Тимур проснулся рано утром. Сказалась его многолетняя привычка, но в это утро он решил себя немножко понежить и долго лежал в кровати, прислушиваясь к звукам, доносящимся с улицы. Какая-то женщина обходила двор с молочным бидоном, прикреплённым к небольшой ручной тележке, и звучный голосом кричала: «Молоко! Молоко!»
Сквозь плотно закрытые створки жалюзи ещё не пробивались первые лучи солнца, но по тому, что ночь была звёздной и безветренной, можно было судить, что день выдастся ясным и солнечным. Понежившись ещё какое-то время в кровати, Тимур энергичным движением поднялся и отправился в ванную, чтобы первым делом привести себя в порядок. Затем он приготовил себе нехитрый завтрак и уже во время завтрака вдруг поймал себя на мысли, что всё меньше радостей и удовольствий остаётся в его жизни после исчезновения Марины. И только тёплый свет воспоминаний дарит ему ту радость и энергию, от которой он подпитывался и продолжал жить дальше. Впрочем, оставалось ещё одно невинное хобби, которое по-прежнему доставляло ему удовольствие. Вот уже много лет Тимур коллекционировал марки, и каждый раз, когда он рассматривал свою коллекцию, это занятие доставляло ему радость. В этот день в его рабочем расписании не значились какие-то особые деловые встречи, либо какие-то другие важные дела, и Тимур решил провести этот день дома. Чтобы в очередной раз доставить себе удовольствие, он достал из ящичка небольшого шкафчика альбом с наиболее редкими марками и принялся их рассматривать. Листая страницы альбома, он вскоре наткнулся на ту марку, с которой у него были связаны наиболее трагические события в жизни. На марке были изображены Эсмеральда, танцующая под сводами собора Парижской богоматери, и глухонемой Квазимодо с цветком в руке. Об этой марке Тимур уже успел позабыть, но забыть тот день, когда он приобрёл её, было невозможно и сейчас. И вот спустя столько лет память вновь уносила его в тот далёкий день, который стал чёрным пятном в их совместной с Мариной жизни.
Они возвратились из круиза по Средиземному морю и ещё были полны впечатлений от поездки. Именно тогда Марина призналась ему, что ждёт ребёнка, и Тимур впервые почувствовал гордость из-за того, скоро станет отцом, и это обстоятельство только придавало нежность их отношениям. Прошло два месяца. Наступила зима, и животик Марины стал округляться, пробуждая в ней материнские инстинкты. Она довольно легко переносила беременность так же, как когда-то её мать. Дни пролетали незаметно, и, казалось бы, ничто не должно было омрачить плавного течения будничных дней, но беда уже подкарауливала их у дверей и только дожидалась подходящего дня, и этот день наступил.
Они жили тогда в квартире её отца в Сокольниках, и Тимуру с самого утра вздумалось сходить в специализированный магазин, в котором в то время продавались коллекционные марки. Марина в тот день решила пойти с ним, чтобы прогуляться и подышать свежим воздухом. Стрелки часов уже показывали двенадцать, когда они зашли в магазин, который располагался на одной из неприметных улочек. Был тихий, ясный декабрьский день и на только что очищенные от снега тротуары падали лёгкие, невесомые снежинки. В магазине царила та аура торжественности, которая так возбуждающе действовала на Марину, и было настолько тихо, что слышалось мерное жужжание часового механизма настенных часов, которые висели на противоположной двери. А когда кто-то входил в магазин, то раздавался звон колокольчика, и затем снова наступала тишина. Тимур уже собирался было попросить продавца, чтобы тот показал ему понравившуюся марку, но в этот момент Марина поманила его к себе. Он подошёл к ней, снисходительно улыбаясь, не очень-то доверяя её вкусу, но буквально через минуту уже переменил свое отношение к той марке, которую она предложила ему купить.
- У вашей жены прекрасный вкус, - сказал продавец, расплываясь в широкой улыбке. – Это очень редкая марка. Она коллекционная и, уверяю вас, если вы её купите, то запомните этот день навсегда.
- Эсмеральда, танцующая под сводами собора Парижской богоматери. В этом, несомненно, что-то есть. Я покупаю эту марку, - сказал Тимур после недолгого раздумья, и именно в этот момент раздался оглушительной силы гром.
Все, кто находился в этот момент в магазине, оглянулись и через огромное окно увидели, как молния пронзила многолетний дуб, находившийся буквально в двух шагах от магазина, и расколола его на две части.
- Я взгляну, Тимур, - раздался голос Марины посреди наступившей тишины, и затем она выскользнула из магазина.
Тем временем Тимур расплатился за марку, и когда уже выходил из магазина, то услышал только страшный визг тормозов и отчаянный крик Марины, которая успела выкрикнуть его имя. А затем всё было как во сне: и огромное скопление людей, которые плотным кольцом окружили Марину; и грузовик с перепуганным водителем, который чуть было не задавил её, врезавшись в расколотый надвое дуб; и подъехавшая скорая, которая увозила Марину в ближайший роддом, так как у неё уже начались роды; и его бессильное отчаяние, когда он что-то невнятно бормотал врачу насчёт их будущего ребёнка. Но самое ужасное заключалось в том, что нельзя было проснуться, с трудом разлепив веки, и провести рукой у себя перед глазами, словно разгоняя приснившийся кошмар, который в силу никому не известного закона успел воплотиться в реальность. Однако это было лишь началом. А продолжением стали вспышки её длительно тянувшейся депрессии, когда потеря ребенка расценивалась ею не просто как трагедия, а как окончательный разрыв со всем окружавшим миром…
Тимур закрыл альбом, чувствуя, что не в силах больше пребывать в воспоминаниях. Ему по-прежнему трудно было смириться с ощущением одиночества, и временами ему казалось, что откроется дверь комнаты, и обязательно войдет Марина в расшитом яркими цветами халате и, как это обычно бывало между ними, всегда сумеет понять его и успокоить. Он каждый раз старался внушить себе, что однажды это случиться, и эта вера поддерживала его в самые, казалось бы, беспросветные моменты, когда им овладевало тоскливое уныние. Вдруг неожиданно Тимуру пришла в голову мысль: «А как же другие люди переживали своё расставание с любимым человеком? Мучились ли они так же, как сейчас вынужден мучиться он? Страдали ли, и как долго длилось их страдание?»
В этот момент он вспомнил о портрете молодой женщины, судьба которой сложилась невероятно трагически. Этот портрет висел в его кабинете. Тимур поднялся с кресла, прошёл в свой кабинет и остановился возле портрета, пристально разглядывая его. Эту картину написал Сергей Мелков, отец Марины, который был в своё время довольно известным художником. Именно он поведал Тимуру об истории этой картины и о необычной судьбе супружеской пары Сергея и Алисы Вайнштейнов. Они были юными и счастливыми, когда поженились. В пятьдесят четвёртом году Сергея Вайнштейна арестовали за антисоветскую деятельность и, продержав два года в тюрьме, выслали из страны в Америку. Алиса же осталась в Советском Союзе. Прошли годы, и Сергею Вайнштейну удалось довольно прочно обосноваться в Америке и разбогатеть, а Алиса вскоре после его высылки умерла от какой-то странной и непонятной болезни. С портрета на Тимура смотрело красивое лицо совсем ещё юной женщины, в карих, очаровательных глазах которой высвечивалась задумчивая грусть.
«Да, Сергей Мелков нарисовал эту женщину просто гениально», - подумал Тимур. Он любил тестя за его мягкий характер, а тот относился к Тимуру, как к сыну. На свадьбу молодым Сергей Мелков подарил несколько бриллиантов и драгоценный перстень, который оценивался даже в те годы в очень большую сумму. Эти бриллианты и этот перстень Сергей Мелков привез из Берлина после окончания войны с фашистами и никогда никому их не показывал. Перстень действительно был драгоценный, так как был украшен уникальным бриллиантом. Эти драгоценности хранились в сейфе в кабинете Тимура, и кроме него и Марины никто не знал о их существовании.
Тимур подошёл к сейфу и, набрав нужный код, открыл его. Затем он вынул перстень и бриллианты из сейфа и положил их на полированный стол. Солнечный луч, пробивавшийся сквозь закрытые жалюзи, случайно попал на одну из граней бриллианта перстня, и тот засверкал ярким блеском. Тимур отошёл от стола на несколько шагов и уже не сводил глаз с перстня, заворожённый сиянием бриллианта. В этот момент раздался звонок в дверь. Пришла Роза Исмаилова, его давняя приятельница, работавшая искусствоведом в национальном музее искусств. С порога она затараторила:
- Тимур, я услышала от тёти Сони, что в ущелье нашли труп женщины. Какой ужас. Тётя Соня сказала, что ты не опознал в этой женщине Марину.
- Труп невозможно было опознать, - сказал Тимур, пропуская Розу в рабочий кабинет. Роза никогда не спрашивала разрешения войти в комнату, и как только преодолевала порог дома, сразу же устремлялась в ближайшую комнату.
- Какая красота! – воскликнула Роза, увидев перстень и бриллианты на столе. – Тимур, откуда у тебя это сокровище?
- Отец Марины подарил мне его после свадьбы.
- Тимур, этот перстень и бриллианты наверняка стоят сумасшедших денег. Я могу посоветовать тебе одного коллекционера в Москве. Он как раз интересуется драгоценностями. Он богат как Крез. Его зовут Сергеем Вайнштейном – сказала Роза, разглядывая перстень.
- Сергеем Вайнштейном? – удивлённо переспросил Тимур.
- Ну, да Сергеем Вайнштейном. А что тебя так удивляет? Он недавно приехал из Америки и теперь живёт в самом центре Москвы на Охотничьем ряду. У него не квартира, а целые апартаменты и круглосуточная охрана.
- Отец Марины был близко знаком с неким Сергеем Вайнштейном. А этот портрет на стене – портрет Алисы Вайнштейн, его жены. Неужели это тот самый Сергей Вайнштейн?
- Точно! – воскликнула Роза. – Мне рассказывали, что его первую жену звали Алисой, и она умерла ещё в молодости. Как тебе повезло, Тимур!
Какое-то время они ещё обсуждали новости жизни своих знакомых, а затем, заторопившись, Роза ушла. После её ухода Тимур взял перстень и бриллианты и спрятал их в сейф. «Эти драгоценности ещё принесут мне удачу», - подумал он, набирая шифр.
V
Лишь оказавшись в самолете, Катрин ощутила сладостное предвкушение от того чувства удовольствия, которое всегда испытываешь, отправляясь в путешествие. В детстве, когда Катрин летела на самолёте, она всегда чувствовала, девочкой-любимицей, девочкой-паинькой, глупенькой и несмышленой, доверчивой и наивной, для которой стюардесса была сказочной волшебницей, которой только стоит взмахнуть рукой, и самолёт начнет плавно подниматься в голубую высь. Теперь, когда в ней самой зарождалась новая жизнь – плод бессонных, сладостных, чувственных ночей, она начинала ощущать себя совсем иначе. Её молодое, крепкое, женское сердце теперь превращалось в сердце матери, чуткое и терпеливое, все понимающее и всепрощающее – сердце, которое обязано теперь быть счастливым и нежным и нагнетать по кровеносным сосудам свежую, молодую кровь, чтобы питать ею нежный, ещё не оформившийся комочек новой тайны.
Закинув сумку на верхнюю полку и удобнее устроившись в кресле, Катрин расслабилась и закрыла глаза. Самолёт медленно набирал скорость, разгоняясь по бетонной дорожке и, наконец, оторвался от земли, даря на мгновение всем пассажирам салона ощущение свободного парения над землёй. Затем он плавно набрал высоту, и для Катрин наступил момент, когда можно было не спеша погрузиться в мир размышлений о собственном женском счастье и рассмотреть свою личную жизнь через увеличительные стёкла женской философии. «Как странно распоряжается человеческими судьбами хозяйка жизнь», - подумала Катрин, вглядываясь в маленькое окошко иллюминатора и рассматривая сквозь прозрачную синеву проплывающие мимо облака. «Мужчина и женщина – две половинки одного целого, но как страшно различны их помыслы и устремления. Как правильно сказал когда-то Жан о смысле жизни художника: «Человек рождается и произносит: «Я». Проходят годы. Человек достигает зрелого возраста и произносит: «Я и Моцарт». Проходят ещё годы. Человек стареет и на излёте лет убелённый сединами произносит: «Моцарт, просто Моцарт». Мысли кружились в голове Катрин, сменяя друг друга, как пожухлые листья во время осеннего листопада, но именно сейчас Катрин поняла и уяснила для себя навсегда, что способна по-настоящему полюбить только того мужчину, который всегда будет иметь право гордо сказать: «Я!». Именно таким мужчиной был в её сознании Жан. В сущности, Катрин всегда была женщиной-наседкой, той самой, которая для мужчины-художника является драгоценным кладом.
Самолёт продолжал лететь в заданном направлении, проглатывая километры и отмеряя их минутами, Катрин было удобно думать, размышлять в уютном пространстве крылатой машины. Она не совсем выспалась и, временами закрывая глаза, пыталась провалиться в глубокий сон, чтобы отдохнуть от неожиданных мыслей, но сон не шёл, и мысли Катрин, словно теннисный мячик перескакивали с одной темы на другую. Насладившись размышлениями о своём счастье и пролистав свою личную жизнь, как давно знакомую и прочитанную книгу, Катрин вдруг попыталась представить себе Цюрих и встречу с загадочным Отто Ригером. Цюрих у неё ассоциировался с кружочком на географической карте, с эдаким белым пятном, которое ей предстоит раскрасить своими впечатлениями в самые различные краски.
Пока Катрин предавалась размышлениям, незаметно пролетело время, и самолёт стал снижаться. Из иллюминатора земля была похожа на непонятную карту, расчерченную на квадраты, треугольники, ромбы. Самолёт явно шёл на снижение, и вскоре в салон вошла стюардесса и попросила всех пассажиров пристегнуть ремни, объявив о скорой посадке. И вот наконец-то после томительного ожидания лёгкий толчок, самолёт коснулся земли, и замелькали очертания аэропорта. Москва встретила Катрин палящим зноем. Спустившись по трапу самолёта, Катрин поспешила поскорее оказаться в здании аэропорта, притягивающем своей спасительной прохладой.
Катрин только получила свой багаж и уже направилась к выходу, как вдруг услышала, что её кто-то окликает по имени. Вначале Катрин не придала этому значения, отлично сознавая, что в Москве у неё нет знакомых. Но голос звучал всё настойчивей, и вслед за именем послышалась её фамилия. Катрин оглянулась и была до крайности удивлена – прорываясь сквозь толпу, к ней спешила Франсуаза Паскуаль в сопровождении какой-то миловидной женщины в элегантной летней шляпке и облегающем платье.
- Катрин! Катрин Мулен! – кричала ей Франсуаза издалека.
- Франсуаза! Франсуаза Паскуаль! – замахала Катрин рукой, обрадовавшись неожиданной встрече.
С Франсуазой Катрин когда-то вместе училась в колледже, и они в то время были близкими подругами. Но в дальнейшем их жизненные пути разошлись, и они не виделись много лет. Франсуаза происходила из богатой семьи, могла вести себя очень экстравагантно и любила много путешествовать. В свое время она училась в Париже на архитектора, но по специальности никогда не работала и, однажды увлекшись живописью, со временем стала известной художницей.
- Катрин, я еле докричалась до тебя, - сказала Франсуаза, когда они поравнялись. – Малышка Катрин, дай-ка я тебя обниму.
- Ну, что ты делаешь в Москве? – спросила Катрин, когда они три раза поцеловались.
- Я встречала Пьера, он должен был прилететь, но не прилетел. А в Москве я уже две недели. Помнишь художницу мадам Варнье, которая когда-то жила по соседству с тобой?
- Да, отлично помню.
- Так вот, она открыла здесь художественную галерею и любезно предложила мне выставить свои картины на неделе французской живописи. Выставка откроется уже на следующей неделе. А знаешь, где я остановилась?
- Не догадываюсь.
- В отеле «Метрополь», номер триста пятнадцатый.
- А кто это рядом с тобой?
- Это моя переводчица. Познакомься, Анжела Крестьянинова.
- Очень приятно, - улыбнулась Катрин миловидной женщине в шляпе, и та ответила также учтиво:
- Мне тоже очень приятно.
- Ну, а ты что делаешь в Москве? – спросила Франсуаза и прищурила глаза в хитроватой улыбке.
- Я здесь проездом, через четыре часа я должна вылететь в Цюрих, чтобы встретиться с человеком, который разыскивает одну женщину.
- Как это романтично, но об этом ты расскажешь мне после возвращения из Цюриха, а сейчас, прости меня, мы опаздываем на важную встречу.
Франсуаза и Анжела ушли, а Катрин, зарегистрировав свой билет до Цюриха, наняла такси и отправилась в ближайшую гостиницу дожидаться своего рейса.
В Цюрих Катрин прилетела вечером. У входа в здание аэропорта её встречал Отто Ригер, держа в руке табличку с её именем. Катрин подошла к нему и представилась:
- Катрин Мулен.
- Отто Ригер, - отрекомендовался мужчина. – Я представлял вас красивой, но не ожидал, что вы настолько красивы.
- Вы всегда с первой фразы говорите женщинам комплименты? – улыбнулась Катрин.
- Только тем, в кого не смею влюбиться. Я снял для вас номер в отеле, но хотел бы поговорить с вами сегодня. Здесь в Цюрихе у меня есть загородный дом, поэтому предлагаю не терять времени даром.
- Охотно приму ваше приглашение, - ответила Катрин.
Отто Ригер и Катрин вышли из здания аэропорта и сели в отливавший металлическим блеском новенький Мерседес.
Через некоторое время машина выехала на главный проспект города, а затем, свернув в южном направлении, заколесила по узким улочкам старинной части Цюриха. Было ещё светло, и Катрин любовалась видом из окна. Ей нравились эти изгибающиеся улочки, старинные дома, которые в отличие от произведений искусства не тускнели с течением времени, а лишь приобретали оттенок причудливой загадочности, способной распалять воображение художников. Когда солнце уже начинало садиться, в лучах подступающего заката Цюрих представился Катрин городом, возникшим из сказки.
И вот они приехали в один из старинных привилегированных пригородов Цюриха, и подкатили к аккуратному двухэтажному коттеджу, расположенному на тихой улочке, вдоль которой в ряд выстроились разнообразной формы двухэтажные дома.
Войдя в дом, Катрин сразу же оказалась в гостиной. Убранство дома было простым и изящным. В углу гостиной разевал свою пасть старинный камин, в центре были расположены стеллажи, на которых была расставлена старинная посуда, напротив камина стоял большой мягкий диван с двумя креслами, а вдоль стен были развешаны картины. В гостиной было прохладно и уютно. Пока Катрин рассматривала картины, Отто Ригер прошел на кухню, чтобы приготовить кофе. Через полчаса он появился со столиком на колесиках, на котором умещался небольшой кофейник с двумя фарфоровыми чашками, бутерброды и сахарница.
- Вам понравились мои картины?
- У вас интересная коллекция. А я с недавних пор испытываю большой интерес к живописи, - ответила Катрин, продолжая разглядывать картины.
- Это картины современных швейцарских художников. Я уже давно занимаюсь коллекционированием картин. Присаживайтесь, Катрин.
Разлив кофе в чашки, Отто Ригер заговорил о том, ради чего, собственно говоря, Катрин и приехала в Цюрих.
- Вы знаете, Катрин, я обратился в вашу организацию по поводу исчезновения Алмаз Юсуповой, которая являлась пациенткой моей клиники, потому что уже не надеюсь на полицию. В один прекрасный день я допустил глупость, отпустив её одну в Москву, чтобы она повидалась со своими родными.
- Она была москвичкой?
- Да, её отец был дипломатом, их семья жила в Москве. Однако следы её исчезновения теряются в Алма-Ате.
- А кто это выяснил?
- Московская полиция. Незадолго до своего исчезновения она купила билет на самолёт, следовавший рейсом Москва – Алма-Ата.
- Её исчезновение как-то связано с её болезнью? Вы действительно полагаете, что она могла потерять память?
- Я просто уверен в этом.
- А как она попала в вашу клинику?
- Её поместил в мою клинику её отец. Это случилось очень давно. Я не знаком со всеми подробностями её прошлой жизни, но знаю, что в молодости у неё был роман с каким-то евреем по имени Давид. Он был музыкантом и учился в консерватории, и Алмаз забеременела от него. Но отец запретил ей выходить за него замуж. В те годы в Советском Союзе для международного дипломата связь его дочери с евреем могла негативно отразиться на его дальнейшей карьере.
- И что же случилось дальше?
- Она попыталась бежать с этим Давидом на теплоходе в Израиль. Но им это не удалось, а потом она родила мёртвого ребёнка. К тому же в тюрьме погиб Давид и, видимо, это стечение роковых обстоятельств и послужило толчком к возникновению болезни.
- Скажите, Отто, а у Алмаз Юсуповой были часы с выгравированной на задней крышке надписью «Алмаз»?
- Не знаю, но почему вы спрашиваете об этом?
- Понимаете, я сейчас живу в доме, из которого исчезла женщина. Полиция считает, что эта женщина на машине сорвалась в ущелье. И вот недавно в ущелье действительно нашли труп женщины, но муж не опознал в ней своей жены. А на руке женщины нашли часы с надписью «Алмаз» на задней крышке.
- Загадочная история - задумчиво сказал Отто Ригер.
- Однако это ещё не всё, я знаю, что эта исчезнувшая женщина жива, и догадываюсь, где она сейчас находится.
- И где же? – спросил Отто Ригер, глаза которого заблестели огоньком любопытства.
- Я не могу вам сказать об этом. И вот ещё – я нашла её дневник. В нём она пишет о том, что её шантажировала какая-то женщина. Я склонна считать, что этой женщиной и была Алмаз Юсупова. Однако после вашего рассказа не сходятся концы с концами. У вас есть фотография Алмаз Юсуповой?
- У меня есть её потрет. Я сейчас вам его покажу.
Отто Ригер поднялся на второй этаж по деревянной лестнице и вернулся минут через десять. В руках он держал портрет, завёрнутый в какую-то белую материю. Он стал его медленно разворачивать, и постепенно к великому изумлению Катрин перед ней возникло лицо, которое как две капли воды было похоже на лицо женщины с картины Жана «Женщина в чёрном».
VI
В Москву Катрин возвратилась во второй половине дня и сразу же отправилась в отель. После Цюриха, где жизнь с первого взгляда показалась ей несколько полусонной, Москва вновь поразила её своим бурлящим потоком, в котором смешивались жажда к жизни простых людей и амбиции богачей, любознательность приезжих и долг к службе рядовых москвичей.
Оказавшись в отеле, Катрин почувствовала, как по всему её телу разливается лёгкая волна удовольствия. Бывают такие дни, когда особенно сильно чувствуешь, как приятна порой бывает жизнь. Даже обычный номер в отеле способен поднять тебе настроение. Всё вокруг радует глаз, и ты словно не ты, а кто-то другой, какой-то выдуманный персонаж из увлекательной истории, и проживаешь не свою жизнь, а жизнь вымышленную – яркую, сочную, интересную. Блаженством было окунуться в тёплую воду ванны и надувать мыльные пузыри в пушистой мыльной пене, планируя, как ты проведёшь свободный вечер. Поначалу на этот счёт Катрин имела разные планы. Ей уже давно хотелось сходить в какой-нибудь московский театр или посетить концерт классической музыки, но она вдруг вспомнила о своей недавней встрече с Франсуазой Паскуаль, и не навестить подругу было бы просто непростительно.
После встречи с Отто Ригером Катрин окончательно во всём запуталась, и её догадки относительно убийства в ущелье оставались лишь догадками.
Приняв ванну, Катрин почувствовала себя несколько помолодевшей и, закутавшись в банный халат, долго разглядывала себя в зеркало, мысленно сравнивая себя сегодняшнюю с той, прежней Катрин, которой когда-то было всего лишь восемнадцать. Четыре года жизни всё-таки её чуть-чуть изменили. С лица исчезла прежняя полудетская наивность, глаза уже светились не девичьим задором, а уверенностью взрослой женщины, и прежняя угловатость юной девочки сменилась плавными линиями налитого соками тела. Глядя на себя в зеркало, Катрин отметила про себя, что сейчас она выглядит ещё лучше, чем четыре года тому назад, но всё же было немного грустно оттого, что юность безвозвратно растворилась.
До трёх часов дня Катрин оставалась в номере отеля, занятая чтением модных женских журналов, а после трёх она вышла из номера и отправилась в отель «Метрополь» навестить Франсуазу Паскуаль. На её счастье Франсуаза была у себя в номере и откровенно скучала, не зная, чем заняться. Поэтому, когда к ней в номер зашла Катрин, Франсуаза обрадовалась её появлению.
- Катрин, как это прекрасно, что ты решила навестить меня, - воскликнула Франсуаза.
Катрин улыбнулась в ответ. Перед ней была всё та же Франсуаза. Она ничуть не изменилась за эти годы и даже помолодела.
- Ты всё по-прежнему одна? Пьер ещё не прилетел?
- А чёрт с ним. Мне наплевать на это. Даже если он найдёт себе молоденькую, я нисколько не расстроюсь. Ты же знаешь, я никогда не дорожила им.
- Он тебя не бросит. Он любит тебя.
- Хватит говорить о Пьере. Давай лучше перекусим и выпьем чего-нибудь. Я проголодалась.
- Я, признаться, тоже, - сказала Катрин.
- Тогда спустимся в ресторан, - предложила Франсуаза.
- Я не против.
Спустившись в ресторан, они прошли в дальний конец зала и уселись за стол. Незамедлительно появился официант и вежливо спросил:
- Что будете заказывать?
Пока Франсуаза делала заказ, Катрин огляделась. В зале ресторана в этот час было совсем пусто, и только какая-то семейная пара, по внешнему виду похожая на американцев, обедала в противоположном углу.
- Представь себе, Катрин, я здесь уже две недели и до сих пор не устаю поражаться местным контрастам. В России, наконец-то, появились приличные рестораны. А как здесь стали одеваться женщины. Это просто что-то невероятное. Европейки просто тушуются, когда приезжают в Москву. Нет, определённо, русские женщины уже давно поумнели. Они здесь все сплошь эмансипэ.
- Бедные русские мужчины. Наверное, русские женщины вьют из них верёвки.
- Ещё как, Катрин. Ещё как. Раньше в России в моде были лётчики и военные, а теперь только бизнесмены.
В этот момент официант принес заказ и, ловким движением расставив тарелки с едой на столе и открыв бутылку вина, неслышно удалился. Франсуаза налила вина и подняла свой бокал.
- За нас, Катрин. Чтобы мы встречались как можно чаще. Ах, чёрт возьми, я всё-таки скучаю по Парижу, и по своему любимому коту и, представь себе, по Пьеру.
- Ты же сказала, что не дорожишь им, - засмеялась Катрин.
- Бог мой, конечно же, я люблю его. Разве можно его не любить. Кот и Пьер так сдружились друг с другом, что иногда Пьер напоминает мне кота, а кот – Пьера.
- Прекрасное сравнение, - улыбнулась Катрин.
- Конечно, у Пьера были романы на стороне, но я, поверь, Катрин, не отставала. Даже здесь, сейчас мне удалось закрутить небольшой роман с одним изящным американцем. Но если бы ты видела лицо молодого человека, на той фотографии, которую я выпросила у моей переводчицы, я уверена, Катрин, ты бы в него влюбилась. Кстати эта фотография в моей сумочке, и я тебе её сейчас покажу.
Франсуаза достала из сумочки фотографию и протянула Катрин. С фотографии ей улыбались юная девушка с каким-то красивым парнем. Эта девушка была очень похожа на Алмаз Юсупову. Катрин перевернула фотографию и прочитала надпись на обратной стороне: «Алмаз и Давид. Москва. Сокольники». Всё сходилось. Это действительно была Алмаз Юсупова.
- Франсуаза, я же разыскиваю эту женщину.
- Неужели?
- Да, да, именно её. Ты сказала, что эту фотографию ты взяла у своей переводчицы?
- Да, у неё, - ответила ошеломлённая Франсуаза.
- Мне нужно срочно увидеть твою переводчицу. Срочно, Франсуаза.
- Это не вопрос, Катрин. Я ей сейчас же позвоню, и она приедет, - сказала Франсуаза, доставая из сумочки сотовый телефон.
Анжела Крестьянинова появилась в ресторане примерно через час после звонка. С обедом к тому времени уже было покончено, и Франсуаза вместе с Катрин не спеша попивали кофе.
- Что случилось, Франсуаза? – заговорила Анжела по-французски.
- В общем-то, ничего, но тебя очень хотела видеть моя подруга.
- Понимаете, Анжела, я разыскиваю эту женщину, - показала Катрин фотографию Алмаз Юсуповой. – Вы знакомы с ней?
- Да, конечно. - Ответила Анжела, - Это Алмаз Юсупова, моя подруга со студенческих лет. А почему она вас интересует?
- Она пропала в Алма-Ате в прошлом году. Мне поручено разыскать её, но я несколько запуталась. Может быть, вы сможете мне помочь.
- Да, конечно.
- Когда вы в последний раз с ней встречались?
- Я однажды встретилась не с ней, а с её матерью в мае двухтысячного года. И её мать мне рассказала, что Алмаз улетает в Алма-Ату разыскивать своего сына.
- А разве её ребёнок не умер при родах?
- В том-то всё и дело, что ребёнок оказался жив. Она случайно узнала об этом от врача, который принимал у неё роды много лет тому назад. Об этом мне рассказала её мать.
Теперь для Катрин всё стало ясно. Алмаз Юсупова и женщина, описанная в дневнике, – это один и тот же человек. Значит, в ущелье был найдет труп Алмаз Юсуповой, но кто же всё-таки совершил убийство, по-прежнему оставалось загадкой.
Когда Анжела ушла, Катрин сказала Франсуазе, что желает навестить мадам Варнье. Франсуаза достала из блокнота листок и, написав на нём адрес, по которому располагалась галерея, протянула его Катрин. Сама Франсуаза отказалась навестить мадам Варнье, сославшись на встречу со своим любовником-американцем. И Катрин после того, как они вышли из ресторана, отправилась в галерею мадам Варнье одна. Галерею Катрин разыскала с помощью невзрачного на вид водителя такси, который почуяв в ней иностранку, слупил с неё двойной тариф, но Катрин это ничуть не волновало. Без четверти шесть она уже входила в распахнутые двери галереи.
- Мадам Варнье, - обратилась Катрин к суетящейся женщине, зайдя в кабинет директора.
- Мадам Варнье находиться в хранилище. Это стеклянная дверь в конце смотрового зала, – ответила ей женщина, по внешнему облику напоминавшая экскурсовода.
Катрин вышла из кабинета и, пройдя небольшой коридорчик, вошла в смотровой зал. В зале почти не было посетителей за исключением парочки, которая стояла возле одной из колонн и о чём-то разговаривала. Увлечённо беседуя, они даже не услышали, как к ним приблизилась Катрин, невидимая за бронзовыми колоннами. С интересом разглядывая картины, Катрин дожидалась появления мадам Варнье, но внезапно в смотровом зале погас свет и то ли оттого, что в зале была прекрасная акустика, то ли оттого, что в этот момент было мало посетителей, до Катрин стало доноситься каждое слово из разговора незнакомцев.
- Андрей, Жан должен оказаться в тюрьме. Мы должны сломить волю Тимура. Он должен продать нам свою фабрику, - говорила женщина.
- Я уже всё подготовил, Камилла. Дай мне только несколько дней, и я упрячу его за решётку.
Катрин насторожилась, услышав знакомые ей имена, и интуиция подсказала ей, что речь идёт о её любимом.
- Я придумал новый ход, Камилла, - раздавался в темноте голос мужчины.
- Как только Жан окажется за решёткой, мы сможем потребовать с Тимура миллион долларов наличными. Это более выгодно. Вся его фабрика не стоит таких денег.
- Продолжай, - вновь послышался голос женщины.
- Если Тимур не сможет достать миллион долларов, то пусть отдаёт нам фабрику.
- Прекрасная мысль, - сказала женщина, и после этой фразы их голоса смолкли.
Наступила тишина. Затем послышался звонкий стук каблуков по мозаичному полу. Шаги удалялись от Катрин в направлении выхода, и когда в зале, наконец-то, зажегся свет, то мужчины и женщины в зале уже не было. Тут же в зале раздался скрип открываемой двери, и в дальнем конце смотрового зала замаячила миниатюрная фигура мадам Варнье.
VII
Когда колёса самолёта плавно коснулись бетонной дорожки алма-атинского аэропорта, Катрин облегчённо вздохнула.
«Наконец-то закончилась разлука с Жаном», - подумала Катрин. Ещё несколько мгновений, и подадут пассажирский микроавтобус к трапу самолёта, и она увидит знакомые очертания аэропорта. Было раннее утро, Катрин решила немедленно нанять такси и прямиком направиться к Жану. Ей уже не терпелось поскорее увидеть его и как можно скорее услышать его голос. Когда она оказалась в здании аэропорта, её охватило чувство безотчётной радости. Как можно скорее она прошла через зал ожидания и через пару минут уже была возле стоянки такси. Дорога от аэропорта до дома Жана показалась ей бесконечно долгой. Затем ещё несколько томительных минут, пока лифт поднимался на нужный этаж, и вот, наконец-то, она тихо открыла двери квартиры своим ключом, который ей подарил Жан в новогоднюю ночь.
Жан лежал с закрытыми глазами в гостиной на диване, а возле его ног, как это обычно бывало, примостился, свернувшись в клубок, кот Энд.
- Доброе утро, - раздался голос попугая, когда Катрин вошла в гостиную.
Обезьянка Хеппи, сидя в кресле в этот момент поедала банан.
- Тихо, разбудишь хозяина, - шикнула на попугая Катрин, и, взяв с кресла большой цветастый платок, обернула им клетку.
- Хозяин уже не спит, - послышался голос Жана.
Катрин обернулась, Жан улыбнулся ей широкой улыбкой, продолжая нежится в постели.
- Попугай у меня вместо будильника. Он всегда меня будит по воскресеньям.
- Я и забыла, что сегодня воскресенье.
- Сегодня воскресенье, и у меня грандиозные планы на этот день.
- И что же это за планы? – спросила Катрин, присаживаясь на краешек дивана.
- Сегодня мы прокатимся по канатной дороге, а вечером мы идём в театр имени Лермонтова смотреть новую пьесу.
- Я ни разу не была в местном театре.
- Значит, решено?
- Решено, но в начале нам нужно позавтракать.
Катрин отправилась на кухню готовить завтрак, а Жан тем временем, убрав постель, прошёл в ванную, чтобы привести себя в порядок. Через полчаса они уже уплетали аппетитный омлет с ветчиной, запивая его кофе, и смеялись, так как Жан весь завтрак строил смешные рожицы. Затем Катрин переоделась в своё новое жёлтое платье, которое она взяла с собой в поездку, а Жан надел свой чёрный костюм и они вышли на улицу.
Вначале Жан хотел поймать такси, но Катрин посчитала глупым сокращать время, отведённое только им двоим, поездкой в такси, и от здания цирка до самого кинотеатра «Арман» они решили пройтись пешком. День был солнечный, но лёгкий ветерок уже нагонял тучи, и по их скоплению можно было предположить, что вечером возможно будет дождь. Наконец, они подошли к тому месту, где выстроились желающие прокатиться на канатной дороге. Им пришлось отстоять ещё полчаса в ожидании своей очереди, и когда подъехал их вагончик, они радостно запрыгнули в него. Вагончик тронулся. Скользя по натянутым канатам, он достиг середины пути. Катрин глянула вниз. Внизу простиралось ущелье, скрытое под пушистыми, синими елями и пирамидальными тополями, а чуть правее словно бы в дымке тумана выступали симметрично очерченные улицы центра города. На какое-то мгновение Катрин стало страшно от такой высоты, и она инстинктивно прижалась к плечу Жана. Вагончик продолжал медленно тащиться по натянутым канатам и вскоре достиг конечной точки путешествия. Жан и Катрин высадились на специально оборудованной площадке и решили заглянуть в маленькое кафе, расположенное рядом. Они заняли свободный столик на летней террасе и заказали две порции молочного коктейля.
- Я раньше никогда не видела горы, - призналась Катрин, когда официант принёс на маленьком подносе напитки.
- А мне сейчас горы каждый раз напоминают о смерти матери, - сказал Жан, задумчиво уставясь в какую-то далёкую точку на горизонте.
Катрин взглянула на Жана. В ней неожиданно вспыхнуло противоречивое желание. Ей безумно захотелось рассказать Жану о дневнике его матери. Сбросить со своей души груз тайны, и узнать правда ли, что между ним и матерью была любовная связь. Она продолжала внутренне не верить в это. Ещё несколько мгновений и с её губ чуть было не сорвалось признание о дневнике, но в следующую секунду она уже переборола себя, стараясь выглядеть такой же беззаботной и беспечной, как в начале дня.
- У меня был разговор с отцом насчёт нас, - сказал Жан, после непродолжительного молчания.
- И о чём вы говорили?
- Я рассказал ему о нашем желании пожениться.
- А что сказал он?
- Он начал меня отговаривать. Говорил, что ты иностранка, и нам трудно будет понять друг друга. Я спорил с ним и приводил в пример их брак с матерью, но вначале он был непримирим.
- А потом?
- Потом он замолчал, и в конце сказал мне, что я волен поступать, как захочу.
- Я немножко побаиваюсь твоего отца. Он мне всегда представляется очень строгим. Скажи, ты хочешь уехать в Париж?
- Да, конечно. Мы обязательно с тобой уедем и будем очень счастливы.
Катрин на мгновение показалось, что Жан стал грустным. Он часто менялся и внезапно, будучи весёлым, вдруг становился грустным и наоборот. Ей нравилась эта странная черта в его характере, и временами его грусть представлялась ей загадкой, но она никогда не старалась разгадать её, и не спрашивала, о чём он грустит, предпочитая созерцать его внезапно изменившийся облик как бы со стороны, обожая в нём именно эту непонятную ей загадочность.
В кафе зазвучала музыка. Каким-то студентам захотелось устроить некое подобие танцевального состязания. Может быть, в их шумной и весёлой компании кто-то заключил пари, пытаясь выяснить, кто самый лучший танцор. А может быть, просто всем стало слишком скучно проводить время за неторопливой беседой. Так или иначе, но середину летней террасы расчистили от столиков и стульев, и таким образом образовалось небольшое пространство для танцоров. Двое вышли в круг и стали отчаянно танцевать. Жан неожиданно снова стал весёлым и загорелся желанием вклиниться в этот горячий спор. Толпа поддержала его стремление, и вскоре уже трое отплясывали сумасшедшие танцы под одобряющий гул подвыпивших зрителей. Тем временем Катрин сидела в одиночестве и любовалась тем, как танцует Жан. Он вернулся к столику весь взмокший и пышущий жаром после танцев.
- Нам пора возвращаться, а то опоздаем в театр, - сказал он, беря в руки костюм, и жестом подзывая официанта, чтобы расплатиться.
Возвращались весело. В вагончике вместе с ними оказалась весёлая компания студентов с гитарами, осколки той толпы, которая аплодировала во время танцев. Всю дорогу Жан и Катрин слушали незнакомые им песни, в которых повторялись незамысловатые и легко запоминающиеся слова, и им было необычайно весело. Затем, когда они уже оказались возле корейского кафе, Катрин сказала, что ей нужно переодеться, так как в театр она непременно хотела пойти в чёрном костюме. Договорившись о встрече в восемь часов вечера возле театра, Жан и Катрин расстались.
Жан вернулся к себе домой, вспомнив, что забыл покормить своих питомцев, и в ожидании назначенного часа принялся менять в аквариуме воду и вычищать клетку, где содержались канарейки. Неожиданно в дверь позвонили. Обрадовавшись, что, возможно, пришла Катрин, Жан бросился к двери, но, отворив её, застыл в изумлении. На пороге его квартиры стояли люди в милицейской форме. В следующую секунду его схватили и надели наручники. В квартиру вошёл офицер.
- Жан Жургенин, вы обвиняетесь в убийстве вашего друга художника Максата Утепова. Ознакомьтесь с постановлением прокуратуры о проведении у вас обыска, - чётко произнёс каждое слово офицер и протянул Жану лист бумаги, на котором было отпечатано постановление.
- Ну, это какой-то бред. Я не совершал никакого убийства, - закричал Жан, напуганный всем происходящим.
- А вот это мы посмотрим, - сказал офицер и дал команду своим сотрудникам провести обыск. Тут же в квартиру были приглашены понятые, соседи, жившие с Жаном на одной лестничной площадке.
- В квартире Максата Утепова сегодня утром нашли ваш паспорт. Вы распивали с ним бутылку водки, а потом хладнокровно его застрелили, - изложил версию убийства офицер.
- Бред какой-то, - продолжал повторять Жан, всё ещё не веря в реальность происходящего.
- Если мы найдём в вашей квартире оружие, то в этом случае мы немедленно арестуем вас.
- Это какая-то ошибка. У меня нет в квартире никакого оружия, - кричал Жан.
Его провели в гостиную, и в этот момент в комнату вошёл сотрудник милиции, неся в руках какой-то предмет, завернутый в промасленную тряпку.
- Товарищ майор, вот это нашли в ванной комнате. Он спрятал его под раковиной.
Офицер приказал развернуть свёрток, и обнаружилось, что в свёртке лежит пистолет системы ТТ.
VIII
В одночасье всё переменилось – потухли звёзды на небе, огромный мир сузился до размеров крошечного окошка под самым потолком камеры. Жан вышагивал по камере, словно бы измеряя её вдоль и поперёк, и ничего не понимал. Ясно было одно – кто-то загнал его в эту ловушку. Но кто? И зачем? Эти вопросы точно повисли долгим непрекращающимся эхом в вышине гор, и на них не было ответа. Трёхдневный кошмар, когда его постоянно допрашивали вроде как закончился. Возникла неожиданная пауза, за которой виделась только мгла, и не было никакого просвета. Жан ещё не знал, что его отец и Катрин начали борьбу за него, и тяготился в эти утренние часы неизвестностью. В конце-концов он провалился в сон, но неожиданно дверь камеры отворилась, и охранник сказал ему, что к нему пришли на свидание. Охранник привёл его в отдельную комнату и оставил одного, объявив, что на свидание отводится только пять минут. Напротив стола, за которым он сидел, была вторая дверь, и Жан догадался, что в эту дверь сейчас войдёт кто-то из его близких. Дверь отворилась, и в комнату вошла Катрин в сопровождении охранника.
- У вас всего только пять минут. Так что поспешите, - объявил охранник, Катрин кивнула головой в ответ.
Жан хотел выкрикнуть её имя, как только увидел её, но с губ срывался только шёпот. Она бросилась к нему в объятия, и через мгновение он ощутил тепло её губ.
- Я вытащу тебя отсюда. Мы наймём самого лучшего адвоката. Я смогу тебя вытащить.
- Меня обвиняют в убийстве, Катрин, в моей квартире нашли оружие, из которого застрелили Макса.
- Как это оружие попало к тебе?
- Понятия не имею. Видимо, кто-то подбросил его в мою квартиру, пока меня не было дома, так что дела мои плохи. Лучше поцелуй меня, - улыбнулся Жан.
- Нет, нет, милый, не сейчас. У нас мало времени.
- Как ты узнала, что меня арестовали.
- Я позвонила твоему отцу, и он всё рассказал. Он ещё сказал, что уже нанял адвоката, и сегодня я должна буду с ней встретиться.
- Она женщина?
- Да, но только я не помню, как её зовут. Лучше расскажи мне, кто такой Макс.
- Один из моих близких друзей. Я до сих пор не могу представить, что он мёртв. Боюсь, что доказать на суде мою невиновность будет трудно. Меня допрашивали три дня, но я не сознался.
- Ты не должен сомневаться в том, что мы добьёмся твоего освобождения.
- Я пытаюсь в это верить.
В эту минуту двери отворились, и в комнату вошли охранники. Катрин успела ещё раз поцеловать Жана, и после этого его увели обратно в камеру.
Понимая, что дело приняло серьёзный оборот, Катрин решила действовать немедленно. Выйдя из здания РОВД, Катрин забрела в какой-то маленький скверик и устало опустилась на скамейку, пытаясь осмыслить дальнейший план действий. Именно в этот момент зазвонила сотка. Катрин достала из сумочки телефон, и в трубке послышался женский голос.
- Катрин Мулен? – спросил низкий женский голос.
- Да, а с кем я говорю?
- Это адвокат Нели Султанова. Я буду защищать Жана Жургенина в суде. Именно поэтому мне необходимо с вами встретиться сейчас.
- Куда мне подъехать? – спросила Катрин.
- Приезжайте в нашу адвокатскую контору. Это на улице Айтеке-би.
Чтобы быстрее добраться до адвокатской конторы, Катрин пришлось нанять такси. Мысленно Катрин торопила водителя, который по её мнению вёл машину слишком медленно, но это было совсем не так – машина, которой управлял седовласый красавец-мужчина, чем-то похожий на кавказца, проворно и достаточно быстро двигалась к назначенному месту. Наконец, машина остановилась, и Катрин, расплатившись с водителем, вошла в здание, где размещалась адвокатская контора.
Секретарь указала ей кабинет, в котором вела свои дела Нели Султанова, и Катрин, миновав узкий проход, постучалась в дверь. Из-за двери послышалось:
- Войдите.
Катрин зашла в кабинет. За столом сидела женщина лет тридцати в чёрном костюме, который элегантно облегал её стройную фигуру. У неё было приятное лицо из той категории лиц, которые сразу же располагают к себе. Тёмно-карие глаза светились доброжелательностью, а узкое, продолговатое лицо лишний раз подчёркивало её энергичность.
- Я Катрин Мулен. Вы звонили мне.
- Ах, да, конечно. Катрин, присаживайтесь. Я срочно вызвала вас, потому что считаю, что дело очень сложное. Я читала результаты допросов Жана Жургенина, и он указывает, что весь день, когда его задержали, провёл с вами.
- Да, это так. В тот день я только прилетела из Москвы, где находилась в служебной командировке, и сразу же из аэропорта направилась к нему.
- А что было потом?
- Потом мы позавтракали и отправились на канатную дорогу. Поднялись на Кок-Тюбе и весь день до вечера провели там. Ведь совершенно ясно, что Жан не совершал этого преступления.
- Так то оно так, но обвинение считает, что между вами и Жаном существует любовная связь, и вы просто будете покрывать его на суде.
- Как это возмутительно!
- К сожалению, это так. И суд может принять сторону обвинения.
- И как они мотивируют убийство?
- Обвинение раскопало давнюю историю, которая произошла между Максом Утеповым и Жаном Жургениным. Выяснилось, что Жургенин когда-то увёл девушку у своего друга Максата Утепова, а тот её очень любил и долгое время убивался по ней. Основная версия убийства – бытовую ссора на почве ревности, вспыхнувшая после распития водки. В нашей стране это обычное дело.
- Но при чём тут оружие?
- В этом и вся тайна. Совершенно непонятно, как оружие могло оказаться в квартире Жана. Обвинение указывает на то, что Жан планировал это убийство. К тому же экспертиза показала, что убийство произошло ночью, то есть перед вашим приездом.
- Я всё равно не верю в виновность Жана. Он не мог совершить убийство.
- Я тоже в это не верю, но нам теперь необходимо чудо.
Разговор с адвокатом ещё продолжался какое-то время, Нелли Султанова задавала Катрин интересующие вопросы. После беседы с адвокатом у Катрин на сердце осталось гнетущее чувство тревоги, и слова адвоката о том, что им теперь необходимо чудо, указывали на ту хрупкость положения, в котором оказался Жан.
IX
Как хорошо, что я с вами познакомилась, отец Фабио. Вы мне напоминаете о Франции, - Катрин смахнула с глаз накатывающуюся слезинку, а затем, не сдерживаясь, заплакала.
- Поплачь, дочь моя, поплачь. Тебе станет легче, - спокойным и хорошо поставленным голосом на чистом французском языке начал успокаивать Катрин отец Фабио.
- Прошло две недели со дня ареста, он не сознался, а дело передали в суд. Вы бы видели, отец Фабио, как он похудел, - Катрин продолжала плакать, уткнувшись священнику в плечо.
- На всё воля божья, дочь моя. Это хорошо, что ты ходишь в нашу церковь молиться. Вот увидишь, господь обязательно внемлет твоим молитвам.
Отец Фабио взял в правую руку серебряный крест и перекрестил Катрин три раза. Они сидели в здании Римско-католической церкви на скамье в помещении, где отец Фабио по субботам и воскресеньям проводил службы для верующих.
Вот уже две недели Катрин регулярно ходила в церковь, находя утешение в религии, и однажды её печальное, но такое прекрасное лицо, озарённое внутренним светом душевной скорби и сердечной муки привлекло внимание отца Фабио. В прошлый четверг после окончания молебна он сам подошёл к Катрин и поинтересовался, что так сильно терзает её душу. В тот день она не сдержала своих эмоций и расплакалась точно так же, как и в этот четверг, рассказав отцу Фабио обо всём.
- Мне кажется, что бог невзлюбил меня. Почему он обрекает меня на муки? – Катрин взглянула на отца Фабио своими прекрасными глазами, и в её взгляде читалась такая мольба, словно отец Фабио в этот момент был призван небесами заменить бога.
- Настоящая любовь должна пройти через муки, Катрин. Это испытание ниспослано тебе сверху, и ты должна выдержать его достойно. Ведь и я пришёл к осознанию бога через боль и страдания.
- Расскажите мне, отец Фабио, как это случилось, - попросила Катрин, на глазах которой ещё не высохли слёзы.
- Я напомнил вам о Франции, а ведь я родом из Италии.
- Но вы так прекрасно говорите по-французски, - удивилась Катрин.
- Это не удивительно, ведь я учился во Франции. Да, это случилось именно тогда. Моя мать была француженкой, а отец – итальянец. И мать настояла, чтобы я учился в Париже. Когда мне исполнилось восемнадцать лет, я выполнил волю матери и отправился в Париж. Если б я тогда знал, что случится в моём доме после моего возвращения, то я, возможно, никогда бы не уезжал из дома. Может быть, тогда мне удалось бы предотвратить трагедию, которая разыгралась в тот злополучный день.
- И что же случилось в тот день?
- Я не знал о том, что моя мать изменяла моему отцу, а отец всё знал, но был слабохарактерным человеком и топил свою печаль в вине. Этот конфликт тлел и однажды вспыхнуло пламя. В день, когда я, закончив учёбу, вернулся домой, мой отец застрелил мою мать, а потом застрелился сам. После этой трагедии, которая стала позором для всей нашей семьи, я и решил стать священником. Вначале я жил в Польше, а затем судьба забросила меня в Казахстан. Так я пришёл к вере в бога.
Катрин молчала, смущённая тем, что, возможно, растревожила в сердце священника неприятные воспоминания. Однако в этот час она нуждалась в сострадании как никто другой и была рада тому, что нашла утешение в молитве и в разговоре с отцом Фабио.
Два дня назад ей позвонил Тимур и попросил о встрече. Встреча должна была состояться сегодня, в восемь часов вечера в ресторане, и Катрин перед встречей решила посетить церковь, чтобы не выглядеть перед отцом Жана надломленной и способной вызвать к себе лишь жалость. Уже по дороге в ресторан, она мысленно представляла себе предстоящий разговор с человеком, который вырастил и воспитал Жана. Катрин почувствовала облегчение, что душевная боль, мучившая её с самого утра, теперь уже отпустила, и тоска, вызванная разлукой с Жаном, уступила место надежде на удачный исход судебного дела. В ресторане Катрин без труда отыскала Тимура. Поздоровавшись, она присела за столик.
- Я узнал ваш номер сотового телефона у Жана, - сказал Тимур, задумчиво посмотрев на Катрин.
- Почему вы решили встретиться со мной именно сегодня?
- Теперь я понимаю, почему он в вас влюбился. Вы действительно очень красивы.
- Спасибо за комплимент, но вы так и не ответили на мой вопрос.
- Во-первых, мой сын очень любит вас, и мне захотелось узнать, какие чувства вы испытываете к нему.
- Я никогда никого так не любила, как люблю его. Вы должны мне верить. Это не просто слова. Я сейчас готова на всё, чтобы освободить его.
- Я рад это слышать, и я верю вам, Катрин. Я действительно вам верю. Во-вторых, я захотел встретиться с вами потому, что адвокату вы рассказали какую-то историю о том, что я могу иметь отношение ко всей этой истории, которая приключилась с Жаном.
- Да, это действительно так.
- Знаете, Катрин, два дня тому назад ко мне подошёл один человек и сказал, что Жана оправдают на суде, если я заплачу одному очень важному чиновнику миллион долларов.
- И что же вы ответили ему?
- Я бизнесмен, но у меня нет в данный момент миллиона долларов. Все средства вложены в бизнес. А сейчас расскажите мне о той истории.
- Совсем недавно, находясь в Москве, я зашла в одну частную галерею и совершенно случайно подслушала разговор одного мужчины и женщины. Они упоминали ваше имя и имя Жана. Из этого разговора я поняла, что кто-то хочет отобрать у вас фабрику. Именно поэтому они и подстроили это убийство.
- Они называли друг друга по именам?
- Да, женщина называла мужчину Андреем.
- А как звали женщину?
- Камилла.
Тимур прикрыл глаза, словно бы его охватила пронзительная боль, и процедил сквозь зубы:
- Подонок. Теперь я начинаю всё понимать. Теперь я знаю, кто за всем этим стоит, и боюсь, что решение суда будет не в нашу пользу. Я должен достать миллион долларов, во что бы то ни стало.
- Но каким образом?
- У меня есть драгоценности. Возможно, они заинтересуют одного очень богатого коллекционера. За них можно запросить миллион долларов. Мне придётся поехать в Москву и отыскать Сергея Вайнштейна.
- Но ведь суд состоится уже через неделю. Разве вы успеете?
- Даже если Жану дадут срок, то, имея на руках миллион долларов, я смогу его оттуда вытащить.
Катрин, испытывавшая до этого момента чувство тревоги, немного повеселела.
- Вы даже не притронулись к еде – сказал Тимур.
- Спасибо, я не голодна, и к тому же мне уже пора домой, - сказала Катрин, вставая из-за стола.
- Тогда я подвезу вас до дома.
Вместе они вышли из ресторана и сели в машину Тимура. Катрин объяснила, куда следует ехать, и машина плавно тронулась с места. Всю дорогу они ехали молча, и Тимур про себя удивился тому совпадению, что Катрин жила в том же пригороде, в котором он жил когда-то со своей семьёй. Ещё больше он удивился, когда остановил машину возле ворот своего дома.
- Вот здесь я и живу, - пояснила Катрин.
Тимур чуть не присвистнул, когда они вышли из машины.
- Так ведь это же мой дом, воскликнул он, когда Катрин отворила калитку.
- Значит, это ваша организация сняла у меня этот дом в аренду.
- Какое совпадение, - притворно удивилась Катрин. – Тогда, давайте я угощу вас чаем.
Они вошли в дом, и Катрин устремилась на кухню. Тимур прошёл в зал и присел на диван. В эти минуты ощущение пустоты в его душе только усилилось. Нахлынули воспоминания, и какая-то острая, щемящая боль неожиданно пронзила сердце. Он только тихо прошептал:
- Вот я и дома.
Катрин возилась на кухне, чтобы угостить Тимура чаем, но он решил не задерживаться и прошёл на кухню, чтобы попрощаться. Катрин не заметила, как он вошёл. Тимур окликнул её и сказал, что он не может дольше оставаться в доме, и ему нужно уйти. По выражению лица Катрин было видно, что она огорчилась, но из-за своей сдержанности она не стала его задерживать.
Буквально через полчаса после его ухода зазвонил сотовый телефон, который лежал в это время на кухонном столе. Для Катрин стало неожиданностью, что в столь поздний час из Цюриха ей позвонил Отто Ригер. Разговор зашёл о судьбе Алмаз Юсуповой, и Катрин решила выложить перед Отто Ригером свои предположения, в которых она давно уже была уверена. Она рассказала о том, что Алмаз Юсупова приезжала в Алма-Ату, чтобы разыскать своего ребёнка, который вовсе не умер при родах, а исчез при таинственных обстоятельствах. Она также рассказала о том, что Алмаз Юсуповой удалось его найти, и она принялась шантажировать его приёмную мать с тем, чтобы та сама рассказала своему сыну о том, что он ей не родной. Она отказалась, и произошёл трагический финал всей истории. Каким-то образом они оказались в горном ущелье, и именно там Алмаз Юсупова и погибла. Её кто-то убил, но Катрин сомневалась в том, что это могла сделать Марина Мелкова.
-Во всей этой истории был кто-то третий, - убеждала по телефону Отто Ригера Катрин.
После того, как телефонный разговор закончился, Катрин поднялась наверх и прошла в свою спальню. Укладываться спать было ещё рано, и Катрин решила почитать книгу, чтобы скоротать время. Однако мысли о Жане, тревожили её, и ей не удавалось сосредоточиться на чтении. Неожиданно в доме погас свет, и Катрин решила спуститься вниз, чтобы проверить, не выбиты ли автоматические пробки от перенапряжения в сети. Катрин зажгла свечу и, освещая себе дорогу, спустилась вниз. Но как только она подошла к электрическому щитку, который располагался в прихожей, чья-то рука зажала ей рот тряпкой, которая издавала резкий запах хлороформа. Он неожиданности и испуга Катрин попыталась отскочить в сторону, отталкивая руку, зажимавшую ей рот, но незнакомец второй рукой крепко обхватил её за талию. Катрин охватил животный страх. Изо всех сил она пыталась вырваться, но с каждой секундой силы оставляли её, и она ощущала, будто проваливается в какую-то бездну. Через несколько мгновений она окончательно потеряла сознание.
Когда Катрин очнулась, то не могла понять, сколько прошло времени. Ей показалось, будто прошла целая вечность. Оглянувшись, Катрин заметила, что лежит на диване в гостиной, связанная по рукам и ногам. В кресле напротив неё сидел мужчина, и его лицо скрывала маска с прорезями для глаз, носа и рта из чёрной вязаной шапочки. Увидев, что Катрин пришла в себя, незнакомец заговорил с ней на английском языке.
- Наконец-то, вы очнулись, Катрин. Я думал, вы проспите до самого утра. Теперь мы с вами сможем поговорить.
- Для начала развяжите меня, - сказала Катрин.
- Это невозможно. Если я развяжу вас, вы попытаетесь сбежать, а это не входит в мои планы.
- Кто вы? Мне знаком ваш голос. Снимите с себя эту дурацкую маску.
- Чуть позже. Сначала я хотел бы выразить вам своё восхищение. Вам следовало бы работать следователем. Вы сумели распутать сложный клубок.
- О чём вы? – удивилась Катрин.
- О том, что произошло в горном ущелье между Алмаз и Мариной Мелковой. Вам удалось разгадать эту сложную историю, и вынужден повториться, что я восхищён вами, но, тем не менее, вы должны будете умереть, если откажетесь мне помочь.
От этих слов внутри у Катрин всё похолодело, и она впервые за всю свою жизнь испытала чувство смертельного страха.
В следующую секунду незнакомец снял с себя маску, и Катрин от изумления чуть не прикусила себе язык. Перед ней сидел не кто иной, как сам Отто Ригер. Вот почему ей показался таким знакомым этот голос.
- Как вы оказались здесь, ведь вы только что звонили мне из Цюриха?
- Совсем не обязательно. Я звонил вам, находясь недалеко от вашего дома, и когда ваш гость вышел от вас, я проник в ваш дом. Мне удалось открыть вашу дверь с помощью специальных отмычек.
- Что же вам нужно от меня?
- Когда мы встретились с вами в Цюрихе, я не рассказал вам, что Алмаз долгие годы была моей любовницей. Вы не знаете о том, что мы любили друг друга. Мы собирались с ней пожениться, и я проклинаю тот день, когда отпустил её из клиники в Москву. Через некоторое время она позвонила мне из Алма-Аты и попросила меня приехать. Я приехал, и она рассказала мне всю историю о своём ребёнке, а затем попросила меня помочь ей шантажировать Марину Мелкову. Вначале я не соглашался, но я испугался, что болезнь может снова вернуться к Алмаз. И тогда я предложил ей убить Марину Мелкову, если она не согласиться на наши требования.
В тот день Алмаз удалось заманить Марину Мелкову в горы. Я уже заранее находился там и спрятался таким образом, чтобы меня не было видно, а мне было видно всё. У меня было с собой оружие - винтовка с оптическим прицелом. У Алмаз был пистолет, заряженный холостыми патронами. Она вначале хотела просто напугать Марину Мелкову и заставить её написать письмо Жану с признанием, что она его приёмная мать. Если бы Марина отказалась, то Алмаз должна была дать мне знак, чтобы я её убил. Однако случилось то, чего мы никак не ожидали. Когда Алмаз наставила свой пистолет на эту женщину, она неожиданно набросилась на неё. Между ними завязалась борьба. В тот момент я не выдержал. Я прицелился в Марину Мелкову, но получилось так, что в момент выстрела они в ходе борьбы поменялись местами, и пуля угодила в Алмаз. После этого Марина Мелкова сбежала и вскоре растворилась в неизвестности.
- Теперь я догадываюсь, что вам от меня нужно. Вы просто испугались, что вся эта история благодаря мне выплывет наружу, и следствие обнаружит, что в этом деле замешаны вы.
- Следствие ничего не обнаружит, и я ничего не боюсь. Мне просто необходимо отыскать Марину Мелкову, а вы знаете, где она находится.
- Отто Ригер поднялся с кресла и склонился над лицом Катрин.
Именно в этот момент произошло самое неожиданное. Кто-то со всей силы ударил Отто Ригера бутылкой по голове, так что после удара по комнате разлетелись осколки стекла. Отто Ригер, потеряв сознание, свалился без чувств на пол. В момент удара Катрин инстинктивно закрыла глаза, а когда открыла их, то увидела, что над ней стоит Тимур, сжимая в руке горлышко разбитой бутылки.
- Вы? – невольно вырвалось у Катрин.
- Мне показалось, что я забыл в вашем доме папку с документами и поэтому я решил вернуться.
- Но как вы вошли в дом? – спросила Катрин, всё ещё не веря в своё неожиданное избавление.
- Очень просто. Этот тип, по всей видимости, забыл закрыть за собой двери.
- Сейчас я вас развяжу, - сказал Тимур.
Когда Тимур освободил её из плена верёвок, Катрин спросила:
- Вы слышали, о чём шла речь?
- Да, я неплохо знаю английский.
- Значит, вы теперь знаете, что ваша жена жива. Она сейчас в Париже, - сказала Катрин, вставая с дивана.
- Откуда вам это известно.
- Сейчас это не важно. Вы должны поехать во Францию. Она сбежала, потому что была уверена в том, что убила человека. Она нуждается в вашей поддержке.
Катрин взяла с книжной полки листок бумаги и написала на нём адрес своего бывшего мужа.
- Вот её адрес, - сказала Катрин, протягивая Тимуру листок.
- Я помогу вам в течение двух суток получить визу в посольстве Франции. У меня там есть знакомые, - улыбнулась Катрин.
- А что будем делать с ним? – спросил Тимур, указывая на Отто Ригера.
- Надо позвонить в милицию, - ответила Катрин.
X
В доме было тихо, и эта тишина, разлившаяся в воздухе комнат дома скрытой угрозой, действовала на Катрин угнетающе по одной причине – приближался день суда над Жаном, и в запасе оставался только этот унылый вечер, и короткая, наполненная мрачной неопределённостью и беспокойной тревогой ночь. Катрин знала, что в эту ночь она не уснёт и, сидя на диване в гостиной, вслушивалась, как по стеклу окна порывистыми, как биение сердца в минуты волнения, бесшабашными и хлёсткими ударами стучит ветка сирени, раскачиваемая лёгким, игривым ветерком. Эти глухие, повторяющиеся через неопределённые интервалы времени удары по стеклу заставляли Катрин каждый раз внутренне сжиматься, словно она услышала звонкие и раскатистые звуки колокола, возвещающего в столь поздний час о чьей-то человеческой беде. Катрин откинулась на спинку дивана, прижала к себе колени и нервным движением закрыла уши своими маленькими, хрупкими ладонями, словно стараясь таким образом отгородиться от внешнего мира и защитить, сберечь того, о ком она в этот час думала. Разве могла она себе представить, что в этой далёкой, чужой стране она встретит мужчину, который сумеет заполнить её жизнь новым смыслом и обогатить её несметным богатством столь желаемого женщиной ощущения приближающегося материнства. Ещё живя в Париже и будучи студенткой, она в отличие от многих своих подруг никогда не мечтала о богатом муже, в кругу близких друзей её всегда считали неисправимым романтиком, и всегда говорили, что она является воплощением настоящей французской женщины. Подобные сравнения всегда смешили Катрин, и ей самой казалось, что она самая обыкновенная девчонка, далёкая от того, чтобы её вознаграждали подобными эпитетами. Однако какой же тернистой порой бывает дорога любви. «Наверное, так нужно, - думала Катрин в этот час. - Наверное, это бог посылает нам эти муки, чтобы испытать нашу любовь. Только бы Жан вернулся ко мне. Только бы он был рядом со мной, и я не оказалась наказанной этим холодящим душу одиночеством».
Внезапно ей захотелось сейчас же оказаться в центре города и бродить по ночным тротуарам до самого утра, обращаясь с немой просьбой о спасении её любимого к каждому прохожему, к каждому дереву, к каждому дому, к небу, к луне. И не спать, только не спать в эти последние, быстрокрылые часы перед неизбежностью неизвестного и пугающего утра, когда всё должно будет, наконец-то, проясниться. В порыве возникшего желания Катрин встала с дивана и бесшумными шагами подошла к окну, отдёрнув занавеску. В этот момент ей подумалось, что, возможно, эта хлеставшая в окно ветка сирени – некий символический знак судьбы. Что-то обязательно должно случиться, и спасение Жана также неминуемо, как наступление осени, а вслед за ней и зимы. От этой спасительной мысли тупая, ноющая боль в сердце на какое-то время затихла, и Катрин, стоя у окна продолжала вглядываться в черноту вечера за окном с ещё неосознанным, но всё более усиливающимся чувством надежды. Затем она задёрнула занавеску и сделала несколько шагов в направлении двери, чтобы пройти на кухню и заварить себе кофе, как вдруг зазвонил телефон в прихожей.
«Кто бы это мог быть в столь поздний час», - недоумевала Катрин, взяв трубку телефона. Звонил адвокат. Судя по голосу, Нели Султанова была крайне взволнована.
- Катрин, кажется, у нас появился шанс на победу, - почти кричала в трубку Нели Султанова. - Я не верила в чудеса, но они всё-таки случаются. Я уже почти была уверена в том, что мы проиграем эту схватку в суде, но действительно произошло чудо.
- Да, рассказывайте же, не томите, - почти умоляла Катрин.
- Два дня назад я беседовала с давним другом Жана Жургенина Романом Полонским. Ничего существенного он тогда мне не сообщил, но я на всякий случай оставила ему свой номер телефона. И вот буквально час тому назад он позвонил и признался мне в том, от чего у меня в буквальном смысле дух захватило.
- В чём он признался? – спросила Катрин, чувствуя, что с каждой секундой её охватывает огромное волнение.
- Я не могу сказать вам это по телефону, но он попросил меня, чтобы вы приехали к нему сейчас же. Слышите меня, Катрин?
- Да, я всё прекрасно слышу, но почему я должна немедленно ехать к нему.
- Он боится выступать в суде в качестве свидетеля и хочет увидеть вас. Он хочет видеть вас, и теперь всё зависит он вас, Катрин. Я могу помочь Жану только в том случае, если Роман Полонский выступит в суде и расскажет о том, что рассказал мне. Поезжайте, Катрин. Он живёт по улице Тимирязева, дом сто пятьдесят шесть, квартира пятнадцать. Помните, вы должны поддержать его намерение выступить в суде.
Катрин стояла озадаченная, а в трубке уже слышались гудки. Речь шла о судьбе Жана, а потому все сомнения отступили прочь. Она решила ехать и немедленно. Переодевшись и записав продиктованный по телефону адрес в блокнот, Катрин выбежала на улицу и пешком направилась в сторону шоссе. Вначале она шла быстрым шагом, а потом подгоняемая волнением, побежала, оставив позади себя свои страхи и тревоги. Через полчаса она уже стояла на обочине пустынного в этот час шоссе и внимательно всматривалась за поворот в надежде остановить попутную машину. Несколько машин пронеслись мимо неё на огромной скорости, не обратив ни малейшего внимания на её отчаянные жесты. Тогда Катрин решила идти вдоль дороги в сторону города, разумно рассудив, что кто-нибудь всё-таки не откажет себе в удовольствии лишний раз подзаработать дармовые деньги от случайного попутчика. Расчёт оказался верным, и следующая машина притормозила в трёх метрах от неё. Водителем оказался пожилой мужчина, который на своём потрёпанном жигулёнке, по всей видимости, возвращался с дачи. Катрин попросила отвезти её по тому адресу, который был записан у неё в блокноте, и мужчина в ответ назвал свою цену. Она охотно согласилась, усаживаясь на переднее сиденье, и машина плавно тронулась с места, постепенно набирая скорость. Всю дорогу, пока машина мчалась на большой скорости по гладкой, заново отремонтированной дороге, Катрин жутко волновалась и, возбужденная недавним телефонным разговором, приговаривала про себя: «Всё будет хорошо. Теперь я верю, что всё у нас будет хорошо». Эта вера, которую она мысленно внушала себе, заставляла, словно бокал крепкого коньяка её молодое крепкое сердце всё быстрее гнать кровь по кровеносным сосудам. Разгорячённая быстрой ездой и предвкушением спасительной встречи с незнакомцем, неожиданно протянувшем ей руку помощи в этот, казалось бы, безнадёжный вечер, Катрин всматривалась в дорогу, освещаемую фарами автомобиля, мысленно подгоняя, как ей казалось, медленно движущееся время. Волнение понемногу улеглось, когда они въехали в город и, миновав Дворец спорта, свернули на улицу Тимирязева. Проехав несколько светофоров и свернув вправо, машина, наконец-то, остановилась напротив здания университета.
- Этот дом находится в этом районе. Я жил здесь раньше, - сказал водитель.
Расспросив нескольких прохожих, которые, спеша по своим делам, проходили мимо нее, Катрин узнала, где находится нужный дом и, пройдя дворами, она вскоре оказалась напротив него. Двери в подъездах были с кодовыми замками, но к счастью для Катрин подъезд, в котором находилась пятнадцатая квартира, оказался незапертым. Поднявшись на пятый этаж, Катрин увидела на двери табличку с пятнадцатым номером и, поборов в себе последние остатки сомнения, позвонила в дверь. Щёлкнул замок, и дверь открылась. На пороге стоял молодой человек примерно её же возраста, одетый в цветастую рубаху и узкие джинсы серого цвета. Он казался ей несколько растерянным, и в какое-то мгновение ей даже показалось, что при виде неё он смутился. У него было продолговатое лицо и довольно выразительные, притягивающие к себе серые глаза. Его светлые волосы, зачёсанные на официально строгий пробор, подчёркивали в нём педантичную аккуратность.
- Катрин? – спросил он, - прошу вас, проходите. Всё это время я ждал вас.
Катрин вошла в квартиру, и он жестом руки пригласил её в комнату, стены которой были увешаны картинами, а в середине располагался кожаный диван и рядом с ним небольшой кофейный столик, на котором стояла бутылка французского коньяка и два бокала.
- Почему вы хотели меня видеть? – спросила Катрин, усаживаясь на диван.
Роман Полонский присел рядом, и лицо его в этот момент было сосредоточенным и задумчивым, словно он обдумывал то, о чём хотел бы сказать. Выдержав небольшую паузу, он сказал:
- Если я сразу вам во всём признаюсь, то вы будете меня презирать в глубине души. А мне хотелось бы, чтобы вы меня всё-таки поняли. Сейчас вы для меня всё равно, что священник, а я перед вами грешник, которому необходимо исповедаться. Вы всё поймете, когда я всё вам расскажу, а завтра утром я выступлю в суде, и Жан будет спасён, но мне хочется, чтобы вы меня простили.
После этого краткого вступления Роман Полонский резким движением отвинтил пробку на бутылке и налил себе в бокал коньяк. Отпив пару глотков, он продолжил:
- Всё началось ещё с детства. В третьем классе я победил на общешкольном конкурсе рисунков. Именно с того дня моя мать и загорелась страстной идеей вылепить из меня великого художника. У меня были кое-какие способности, но как показало время, настоящего таланта у меня никогда не было. Однако моя мать, руководствуясь лучшими побуждениями, постоянно внушала мне мысль, что я лучше всех. После школы я поступил учиться на художника и именно тогда и познакомился с Жаном. Внешне наши отношения напоминали дружбу, но на самом деле всё было совсем иначе. Вернее Жан воспринимал меня как друга, а я и любил его, и ненавидел. Всё очень просто, Катрин. Жан оказался по-настоящему талантливым, и я уже тогда в юности заметил в нём необычайные способности. Уже в то время я стал завидовать ему. В наших отношениях уже тогда появилась глубокая трещина, но Жан никогда этого не замечал. Ему всегда удавалось быть выше этого. О, поверьте мне, Катрин, зависть – это страшное чувство…
Роман Полонский замолчал, стал задумчивым и внешне холодным. Неожиданно он встал с дивана и, подойдя к картинам, театральным жестом обвёл их рукой.
- Взгляните, Катрин, на эти картины. Это всё написал я. Раньше мне казалось, что они написаны необычайно талантливо, но, поверьте мне, они просто ничто перед последней работой Жана. В тот вечер, когда мы все собрались в его квартире, и я увидел эту картину, на которой он изобразил вас, я понял всё. И я его возненавидел. Эта ненависть сжигала меня изнутри, и я был бы рад тому, если бы Жан сгинул. Исчез. Растворился. Я не мог простить ему его таланта. И с этого дня началось моё падение. Меня просто купили, как покупают вещь на рынке.
- Кто вас купил, и что вы в конце-концов сделали?
- В тот вечер, когда Жан демонстрировал свою картину, я ушёл раньше всех и, съездив домой, прихватил с собой отцовский пистолет. А затем направился к дому Руслана Вальпиева и стал поджидать его. Вскоре он появился. Мы зашли в его квартиру, и я потребовал, чтобы он прекратил любовную связь с моей женой.
- Ваша жена вам изменяла?
- Да, и я знал об этом. Она изменяла мне с этим негодяем.
- И что же случилось дальше?
- Он только рассмеялся мне в лицо. Я выхватил пистолет. Завязалась драка, и я случайно застрелил его.
- Так, значит, это вы убили Руслана Вальпиева?
- Да, это я его убил.
- И что же было дальше?
- Следователь по сути дела раскрыл убийство и предложил мне сделку. Он пообещал мне, что дело об убийстве Руслана Вальпиева останется нераскрытым, если я буду сотрудничать с некоторыми людьми.
- Что это за люди? Вы знаете их?
- Нет, я просто должен был подкинуть оружие в квартиру Жана и выкрасть его паспорт. И я это сделал.
После этого признания наступило молчание, словно каждый переосмысливал для себя только что сказанные слова, а затем Катрин спросила:
- Почему вы решили во всём признаться? Ведь вас посадят в тюрьму, если вы выступите на суде.
- У меня нет другого выхода. Эти люди в конце-концов уберут меня, как ненужного свидетеля, а так у меня появится шанс остаться в ладах со своей совестью.
- Значит, вы действительно выступите на суде и во всём признаетесь?
- Можете в этом не сомневаться, Катрин.
ХI
Ночь продолжалась. В замке зеркальной королевы Игадари шли оживлённые приготовления к ночному балу нечистой силы. За всем происходящим в главном банкетном зале с высокого трона следил дьявол «Золотой червь», а рядом по его правую руку на троне чуть меньших размеров восседала Игадари. Десятки служанок натирали зеркальный пол старинного замка, а злобные летающие ночные феи зажигали многочисленные свечи. Всё шло своим чередом. Прибывали многочисленные гости на своих почётных конских экипажах прямо из ада, музыканты в последний раз настраивали свои инструменты и проигрывали коротенькие фрагменты, чтобы достичь полного взаимопонимания. За пять минут до наступления полночи внезапно отворились двери, и в зал вошёл начальник стражи, объявив на весь зал:
- Прибыл сатана Оптический глаз, а вместе с ним художник или, вернее, его душа.
Многочисленные гости и свита зеркальной королевы замерли в ожидании.
- Зовите. Немедленно зовите, - заволновался дьявол.
Начальник стражи отвесил поклон и скрылся за дверью. По взмаху руки зеркальной королевы барабанщик забил в барабаны торжественное вступление, и двери отворились. К середине зала медленно и торжественно шёл сатана, а рядом с ним, любопытно озираясь, не отставал тёмноволосый юноша с прекрасным лицом и горящими глазами. Ещё один взмах руки зеркальной королевы и барабанщик замолчал.
- Что привело вас к нам, юноша? – ласково спросила Игадари.
- Сатана обещал мне, что если я встречусь с дьяволом, то мне будет обеспечено бессмертие, - ответил юноша.
- Это действительно так, - заговорил дьявол.
- Но ответь мне сначала. Действительно ли ты являешься душой Художника? – спросил дьявол.
- О, да, уважаемый господин. Я и есть душа Художника.
Засмеялся раскатистым басом дьявол, зашлась беззвучным смехом зеркальная Королева, и зазвучала в этот момент трагическими нотками скрипка.
- Тогда заключим сделку, юноша, - вновь заговорил дьявол.
- Ты разгадаешь для меня знак бесконечности, состоящий из четырёх слов, и тогда я сделаю тебя бессмертным.
- Зачем тебе нужен знак бесконечности? – спросил юноша.
- Если знак бесконечности будет разгадан, то на дворец прольётся вечный золотой дождь. А я так нуждаюсь в деньгах, - пояснил дьявол.
- Но если ты не разгадаешь знак бесконечности, то помни, что душа Художника будет принадлежать мне вечно.
- Как же мне разгадать знак бесконечности? – спросил юноша.
- Отправляйся на верблюжью гору. Туда, где раньше существовал город Солнца. Поднимешься на верблюжью гору – свистни три раза, и прилетит волшебный соловей, исполняющий любые желания, - ответил дьявол.
- Но как же мне найти верблюжью гору?
- Ты должен пройти Вечную пустыню, переплыть Бездонное море и пересечь Великую степь. Только тогда ты окажешься на верблюжьей горе.
- Иди же Художник всё время на Запад и не оглядывайся, - вступила в разговор зеркальная королева.
В этот момент зазвучал оркестр. Начался бал нечистой силы, и сатана вывел художника из замка. Пролетев на волшебном коне через горы Чарынского каньона, сатана вывел юношу на широкую дорогу, ведущую только на Запад, и пожелал ему счастливого пути. По обе стороны дороги шелестел своими высоченными кронами безмолвствующий лес, и юноша, вздохнув, словно бы набираясь терпения, зашагал быстрыми, уверенными шагами на Запад, не замечая в этот момент, как с высокого облака спустился на дорогу Северный ветер. Глядя вслед удаляющемуся юноше, Северный ветер подумал в этот момент, через какие трудности и соблазны придётся пройти Душе Художника, чтобы обрести вечность, и грустно улыбнулся.
Шёл по дороге юноша, приближаясь к пустыне, и не догадывался о том, что расставил по дороге к верблюжьей горе свои ловушки дьявол в виде мудреца Саида, одноглазого пирата Прохиндея и кочевника Абдусамата. Три дня и три ночи шёл по пустыне юноша и изнывал от жары, так как кончились у него запасы воды. Но однажды повезло ему, так как повстречал он мудреца Саида, который напоил его водой и взял с него клятву, что загадает юноша при первом свидании с соловьём на верблюжьей горе, чтобы тот подарил ему известность. Дал юноша мудрецу Саиду торжественную клятву, и мудрец вывел его из вечной пустыни.
Однако новая беда поджидала юношу в водах бездонного моря. Налетел ураган на его хрупкое судно, обломал мачту, порвал паруса и не переплыть бы художнику бездонное море, если бы не подхватил его в этот момент пиратский корабль одноглазого пирата Прохиндея. Прохиндей взял с юноши клятву, что загадает тот при втором свидании с соловьём на верблюжьей горе, чтобы тот сделал художника знаменитым. Дал юноша одноглазому пирату Прохиндею торжественную клятву, и помог пират переплыть юноше бездонное море.
Последняя беда поджидала юношу при его странствиях по степи. В одну из ночей окружила юношу стая волков и, если бы не подоспел бы к юноше кочевник Абдусамат, то не остаться бы в живых художнику. Подарил юноше быстрокрылого коня кочевник Абдусамат, но взял с него третью клятву, что попросит тот при третьем свидании с соловьем на верблюжьей горе, чтобы сделал тот его избранным. Вновь дал юноша торжественную клятву кочевнику и в тот же миг быстрокрылый конь доставил юношу-художника на верблюжью гору.
Над верблюжьей горой блестели звёзды, а на том месте, где когда-то располагался город Солнца, стояла одинокая хижина никому не известного цыгана. Наступила полночь. Юноша свистнул три раза, и в этот момент выросла на верблюжьей горе яблоня, а по небу серебристым сиянием пролетел волшебный соловей. Сел соловей на ветку яблони и спросил о желании юноши-художника.
- Сделай меня известным, - сказал юноша, вспомнив о своей первой торжественной клятве.
Пропел соловей короткую соловьиную трель, и в тот же миг на месте одинокой заброшенной хижины цыгана возник город Солнца, а юноша внезапно стал обладателем великолепного дворца и огромного денежного состояния. Вся знать города прослышала о юноше и заспешила во дворец, чтобы излить в сладких речах своё почтение его таланту. И начались бесконечные пиры и нескончаемые торжества во дворце художника. Вино лилось рекой, стол ломился от бесчисленных разнообразных яств, все искали дружбы с художником, все бесконечно льстили ему и возвышали его в своих речах. Сладкая жизнь дурманила разум, и всё более далёкими становились мечты о бессмертии. Так продолжалось в течение трёх лет, но когда кончились деньги, то растворился огромный дворец и вместе с ним исчез город Солнца. Юноша оказался в хижине цыгана, совершенно опустошённый, голодный, в оборванной одежде. Молчал юноша, не смея ни о чём спросить цыгана, а на плече цыгана сидела маленькая обезьянка. И вот обезьянка заговорила на человеческом языке:
- Когда-то я была женой правителя города Солнца, и город Солнца процветал. Но я никогда ни во что не верила, художник, и поэтому боги наказали меня, стерев с лица земли город Солнца, а меня превратив в крошечную обезьянку. Поэтому именно сейчас я повторяю тебе, художник: Верь! Всегда верь в себя, и только тогда ты воплотишь свою мечту о бессмертии!
В тот же миг, как замолчала обезьянка, юноша вновь оказался на верблюжьей горе, повторяя про себя сказанные обезьянкой слова. Однако вторая торжественная клятва лежала тяжёлым грузом на совести художника, и когда наступила полночь, и он просвистел три раза, то вновь прилетел соловей и, сев на веточку яблони, спросил о втором желании юноши.
- Сделай меня знаменитым, - сказал юноша, помня о своей второй торжественной клятве. Вновь соловей пропел свою короткую соловьиную трель, и вновь в тот же миг на месте заброшенной одинокой хижины цыгана возник город Солнца, а художник стал обладателем великолепного дворца и огромного денежного состояния. И вновь знать города, как и в первый раз, спешила во дворец, чтобы излить в сладких речах свое почтение перед картинами художника. И вновь начались торжественные пиры и бесчисленные торжества во дворце художника. И вновь сладкая жизнь дурманила разум, и всё более далёкими становились мечты о бессмертии. Так продолжалось в течение трёх лет. Но когда кончились деньги, то растворился огромный дворец, и исчез город Солнца.
И вновь юноша оказался в хижине цыгана в оборванной одежде, опустошённый и злой. На этот раз на плече у цыгана сидел чёрный кот с серебристой цепочкой на шее. И вот кот заговорил человеческим языком:
- Когда-то я был правителем города Солнца, и город Солнца процветал. Но я никогда ни на что не надеялся, и надежда никогда не жила в моём сердце, и поэтому боги наказали меня, стерев с лица земли город Солнца, а меня превратив в чёрного кота. Поэтому именно сейчас я повторяю тебе, художник: Надейся! Всегда надейся только на свои силы, и только тогда ты воплотишь свою мечту о бессмертии!
В тот же миг, как замолчал кот, юноша снова оказался на верблюжьей горе, повторяя про себя сказанные котом слова. Однако третья торжественная клятва лежала тяжёлым грузом на совести художника и когда наступила полночь, и прилетел соловей после трёхкратного свиста и спросил о третьем желании, то юноша сказал:
- Сделай меня избранным.
И вновь всё повторилось как в первый и второй раз, и когда через три года кончились деньги, и художник вновь оказался в хижине цыгана, то увидел, что на плече цыгана сидит попугай. И вот попугай заговорил человеческим языком:
- Когда-то я был сыном правителя города Солнца, но я никого не любил, и поэтому боги наказали меня, уничтожив город Солнца, а меня превратив в попугая. Поэтому именно сейчас я повторяю тебе, художник: Люби! Всегда люби жизнь и своих близких и помни! Всегда помни об этом, и только тогда ты воплотишь свою мечту о бессмертии!
После того как замолчал попугай, заговорил цыган:
- Я исполню твоё последнее желание, юноша. Скажи мне о нём.
- Я был известным, но не добился счастья. Я был знаменитым, но не добился счастья. Я был избранным, но не добился счастья. И только теперь я понял, в чём заключается знак бесконечности и бесконечное счастье.
Цыган улыбнулся.
- Сделай так, чтобы я оказался во дворце зеркальной королевы, цыган, - сказал юноша.
Цыган покачал головой, затем хлопнул три раза в ладоши и юноша-художник предстал перед дьяволом и зеркальной королевой.
- Разгадал ли ты знак бесконечности? – спросил юношу дьявол, когда тот приблизился к трону.
- Назови нам четыре волшебных слова, - сказала Игадари.
- Всё очень просто. Эти слова подсказали мне обезьянка, кот и попугай.
- Так назови же их, - усмехнулась зеркальная королева.
- Верить, надеяться, любить и помнить, - сказал юноша.
В тот же миг, как он сказал эти слова, раздался гром, а затем в купол замка ударила молния, разламывая надвое крышку замка, и с неба стали падать золотые монеты, превращаясь в золотой дождь. Дьявол и зеркальная королева соскочили со своих тронов и стали кружиться вокруг юноши-художника, протягивая руки кверху и ловя ими золотые монеты, но золотой дождь всё не заканчивался, стремясь утопить в золоте всех, кто находился в замке. И когда художник, дьявол и зеркальная королева уже утопали в золоте по пояс, послышался свист ветра, и в замок на волшебном коне влетел тот самый цыган из хижины.
- Кто ты, цыган? – спросил его юноша.
- Я Северный ветер, - ответил цыган, протягивая юноше руку. Затем он приподнял юношу и усадил его в седло. А через мгновение волшебный конь уже уносил их из замка, оставляя дьявола и зеркальную королеву умирать под потоком золотых монет…
В этот момент Жан проснулся и взглянул на часы. Уже наступил рассвет. Было шесть часов утра. «Какой странный сон мне приснился», - подумал он в следующую минуту. «Сегодня суд решит мою участь, и пусть этот сон будет мне хорошим знаком», - решил он, расхаживая из угла в угол по тесному пространству камеры. Затем он достал из кармана брюк кусочек мела и написал на стене четыре волшебных слова, которые приснились ему во сне.
XII
Тимур прилетел в Париж уже поздней ночью, и таксист, которого он нанял в аэропорту, помог ему устроится в один из дешёвых отелей. Сняв номер на втором этаже, Тимур долго не мог уснуть, разглядывая в окно движение машин на узенькой улочке старой части Парижа. Ему казалось невероятным, что судьба совершает такой зигзаг, и он не знал, радоваться ему или грустить. «Почему она сбежала? - думал он, расхаживая по номеру отеля из угла в угол. - Как можно было вычеркнуть из памяти прожитые вместе годы? Неужели только страх перед возмездием за совершённое преступление заставил её искать убежище в Париже? А, может, у неё был любовник?» В этот момент Тимур ничего не понимал и не находил ответы на свои многочисленные вопросы. «Только скорей бы дождаться утра» - мелькнула мысль, когда он спускался по лестнице вниз, чтобы спросить у портье, как далеко находится дом, адрес которого указала ему Катрин. К тому же ему нестерпимо захотелось закурить, но в карманах своего костюма он не обнаружил ни спичек, ни зажигалки, и потому надеялся на то, что портье окажется курящим. Портье в этот час читал какую-то книгу, но, завидев Тимура, тотчас же отложил её в сторону, и на его лице возникла вежливая улыбка.
- Что желает мсье, - спросил он, чуть наклонившись вперёд.
- Простите, я хотел попросить у вас зажигалку, - сказал Тимур на английском.
Портье наклонился, а затем достал зажигалку в виде пистолета и протянул её Тимуру.
- Можете забрать её себе, - сказал он по-английски, внимательно разглядывая Тимура.
- Нет, нет, я не могу это взять.
Но портье стал настаивать:
- Пожалуйста, мсье, возьмите. Меня сегодня переполняет такая радость. Моя жена скоро должна родить, а у нас так долго не было детей. Именно поэтому мне сегодня хочется сделать кому-то что-то приятное. К тому же у меня целая коллекция различных зажигалок. Берите, мсье, прошу вас.
Портье улыбнулся так искренне, что Тимур невольно положил зажигалку в карман костюма. Затем Тимур спросил у портье, не знает ли он, где находится дом, адрес которого записан на листке бумаги и протянул листок бумаги портье. Тот взглянул на листок и закивал головой.
- Выйдите из отеля и повернёте направо. Пройдёте до следующей улицы и свернёте налево. Затем пройдёте один квартал и окажетесь на этой улице, - сказал он, возвращая листок Тимуру. Тимур, выслушав объяснение портье, поблагодарил его и вернулся в номер.
Через час он незаметно уснул, а проснулся от шума проезжающих за окном машин. Было уже утро, и солнечные лучи, рассеиваясь сквозь приоткрытые жалюзи, образовывали на ковре скелетообразный узор. Наскоро приведя себя в порядок и закрыв свой номер на ключ, Тимур отправился по нужному адресу, следуя указаниям портье. В этот час, идя по улицам незнакомого города, он не знал и не догадывался, что пройдёт этот день, и Жана, благодаря показаниям Романа Полонского, оправдают на суде. Он шёл хмурый и сосредоточенный, не обращая ни на что внимания, пытаясь представить себе предстоящую встречу с Мариной. Не прошло и часа, как он оказался напротив нужного дома. Войдя в подъезд и поднявшись на третий этаж, Тимур позвонил в дверь. Дверь отворилась, и в проёме показался Жан Мулен.
- Простите, вам кого? – спросил он по-французски.
- Вы говорите по-английски? - обратился к нему Тимур на английском.
- В какой-то мере, да, – ответил Жан, переходя на английский язык.
- Мне нужна Марина, - сказал Тимур.
- Ах, вот в чём дело. Тогда проходите в квартиру. Вероятно, вы её родственник, - сказал Жан.
Они прошли в комнату, ступая по мягкому персидскому ковру, и Тимур выпалил без раздумий:
- Я её муж.
- Муж?! – удивился Жан и нервным движением поправил свою причёску.
- Марина никогда мне не рассказывала, что у неё есть муж. Я об этом даже не знал.
- Где она? - спросил Тимур.
- Её сейчас здесь нет.
- Кем вы ей приходитесь? - спросил Тимур.
- Видите ли, я живу с ней.
- Отлично, значит, вы любовники?
- Ну, в общем, да, - сказал Жан и хотел было пригласить Тимура присесть, чтобы обсудить возникшую проблему, как вдруг резкий и молниеносный удар в челюсть свалил его с ног.
Вскочив на ноги, чтобы дать сдачи, Жан Мулен застыл на месте, увидев наставленное на него дуло пистолета. Впервые в жизни Жан Мулен испытал настоящий страх.
- Как вас зовут? – спросил он, пытаясь наладить контакт.
- Я Тимур, - раздалось в ответ, и в этот момент Жан Мулен вспомнил о теории Марины насчёт странствующей души воина Тимура.
Это совпадение показалось ему настолько мистическим, что Жан почувствовал, как у него подкашиваются ноги. В полном изумлении он присел в кресло.
- Где она? Где Марина? – закричал Тимур, угрожая пистолетом-зажигалкой.
- Она в Суздале. В монастыре, - устало ответил Жан.
- Почему в монастыре? - продолжал кричать Тимур.
- Она получила в наследство десять миллионов долларов от своего дядюшки в Америке и по условию завещания должна была прожить год в монастыре.
- Но у неё нет родственников в Америке, - продолжал кричать Тимур, хватая Жана за воротник рубашки.
- Она тоже так думала, но он неожиданно объявился, - закричал от отчаяния Жан, и в этот момент Тимур неожиданно отпустил его.
Всё получилось не так, как он себе представлял. Она изменила ему с каким-то юнцом и к тому же получила наследство от неожиданно объявившегося родственника. Тимур устало присел в кресло и почувствовал, что в нём начинает зарождаться ненависть к Марине.
XIII
Возвращение в Москву было мучительным. Впервые в жизни Тимуру пришлось познать, что такое ревность. Говорят, что от любви до ненависти всего один шаг, но никогда не говорят о том, что сделать этот шаг порой бывает очень не просто. Если ты ненавидишь, значит, ты лишаешь себя, прежде всего счастья, но ненависть не рождается из ниоткуда, и не устремляется в никуда. Удобно устроившись в кресле самолёта, Тимур ощущал себя так, словно он находится в подвешенном состоянии. У него словно вынули душу, разрезали её пополам, и одна половина ещё продолжала любить, а другая уже ненавидела. «Почему она мне изменила?» - спрашивал себя Тимур и в тот же миг ловил себя на мысли, что пытается оправдать Марину. Зарождавшуюся ненависть он инстинктивно пытался заменить прощением, сделав попытку выбрать между любовью и ненавистью в пользу того или иного чувства. «Да, она, прежде всего, женщина и, как всякая женщина, она всё-таки слаба. Любая, даже самая сильная женщина – это всё же ранимое существо», - рассуждал Тимур.
Проходившая мимо него по салону стюардесса предложила ему обед, но он отказался и снова закрыл глаза, предпочитая в эти часы выяснить для себя, что же победит в его сердце – любовь или ненависть. Никогда за все эти годы, прожитые вместе, он не задумывался над тем, любит ли он её. И только потеряв её, он понял, насколько сильным было его чувство к ней. И вдруг вспышкой молнии пронеслась сквозь его сознание мысль, которая буквально потрясла его. А что, если она всю жизнь чувствовала себя виноватой перед ним, за то, что потеряла тогда их ребёнка и не могла больше иметь детей? Эта мысль словно дремала в нём все эти годы и только сейчас она проснулась, как просыпается в своей берлоге потревоженный медведь, оглашая своим голодным рёвом тишину леса. Что, если это чувство вины вытеснило из её сердца настоящую любовь к нему? Ведь нельзя же всю жизнь чувствовать себя виноватой и продолжать любить. Тимур мучительно продолжал искать ответы на мучившие его вопросы.
Когда самолёт приземлился в Шереметьево, и все пассажиры спускались по трапу, Тимур вдруг с болезненной чёткостью осознал, что в последние годы они все время отдалялись друг от друга. Он всё меньше интересовался проблемами семьи. Он даже не пытался вникнуть в интересы, которыми жил Жан, не пытался понять его мир и только посмеивался, когда Марина говорила ему, что у Жана есть серьёзные способности к живописи. Время шло, и они приблизились к той черте, за которой они могли стать совсем чужими друг другу людьми. И в этом он сейчас винил только себя. С ужасом он взирал на уклад своей жизни в течение последних пяти лет. Вся эта жизнь – серая и тусклая – больше всего напоминала собой привычку. Он просто привык к тому, что жена была рядом, и он обеспечивал её всем необходимым, кроме самого важного, в чём она более всего нуждалась все эти годы, а именно в любви к ней. Впервые он взглянул на себя со стороны и понял, что не сможет возненавидеть её по-настоящему, и что пройдёт какое-то время, и ненависть сменится обидой. А обиды порой легко забываются и стираются из памяти.
Теперь, оказавшись в Москве, Тимур точно представлял себе, что он должен делать. Именно сейчас, немедленно он должен отправиться на вокзал и купить билет на поезд. Продажей своих драгоценностей он займётся потом. А сейчас – в Суздаль, немедленно в Суздаль! Через всю Москву он мчался на вокзал, сосредоточенный и злой, не замечая вокруг никого и ничего. Сейчас всё вокруг раздражало его. Рушился его внутренний мир, а люди вокруг продолжали жить, каждый своей жизнью, и никому не было до него ни малейшего дела.
Прорвавшись к окошку билетной кассы вокзала, он наконец-то, купил билет на ближайший вечерний поезд и устало присел в кресло в зале ожидания. Время до прибытия поезда тянулось бесконечно долго, и странным было именно то ощущение, что именно он и никто другой должен разыскивать свою жену, которая сбежала из их общего дома.
Оказавшись в поезде, он долго не мог уснуть. Поезд мчался с бешеной скоростью, разрывая глубокую глухую ночь прерывистыми гудками, резво громыхая своими колёсами по стальным рельсам монотонным тук-тук-тук-тук, и высекая искры механического трения на извилистых поворотах железнодорожного полотна. Умная, неутомимая машина, плод человеческой мысли, словно пыталась в эту ночь соревноваться с ветром, который в такт колёсам насмешливо приободрял железного друга шелестящим свистом нагретого за день степного воздуха и, насмеявшись вдоволь, неожиданно менял своё направление на противоположное, а затем уносился в одному ему известные края, оставляя после себя летнюю, хрупкую тишину. Он лежал на постели в своём полупустом купе с открытыми глазами и перебирал в памяти внезапно вспыхнувшие воспоминания своей молодости…
Шёл уже третий месяц с того дня, как Марина потеряла ребёнка. С того дня она сильно изменилась и, казалось, потеряла всякий интерес к жизни. Иногда она твердила, что маленькие дети её больше не интересуют, и что она не хочет больше иметь детей. А иногда Тимур находил её сидящей на скамейке на одной из аллей небольшого парка возле их дома, наблюдающей за тем, как играют в свои нехитрые игры малыши. Ему всегда было больно видеть её такой. Она сидела, тихая и грустная, и когда он подходил к ней, у неё на глаза наворачивались слёзы. В те мрачные дни душевная боль, вызванная потерей ребёнка, мучила их обоих, временами то отдаляя их друг от друга, то сближая. Тимур изо всех сил пытался сберечь душевное равновесие, стараясь сохранить самое ценное, что у них оставалось, а именно их брак. Но приговор врачей был неутешительным. Марина больше не могла иметь детей, и это подтверждали все врачи, к которым они обращались. Она замкнулась в себе, а Тимур мучительно продолжал искать выход из создавшейся ситуации, чтобы разорвать тот порочный круг опустошённости, в котором пребывала Марина.
Многие драматичные моменты того периода жизни уже стёрлись из памяти, но Тимур никогда не сможет забыть тот воскресный день, когда он сумел убедить её взять ребёнка из детского дома. А неделю спустя он просто подошёл к ней и, взяв за руку, просто сказал: «Идём за мной. Тебя ожидает сюрприз». И самое удивительное заключалось в том, что она доверилась ему в тот момент и, протянув руку, пошла за ним. Перед зданием детского дома она замедлила шаг, всё ещё робея, но Тимур крепко сжал её руку, и его решительность передалась ей. Она послушно пошла за ним дальше. Лишь когда воспитательница вынесла трёхмесячного малыша с розовыми щёчками, Тимур заметил, как вспыхнули её глаза. Возникла напряжённая пауза: когда она смотрела на малыша и не решалась взять его на руки. Больше всего в тот момент Тимур опасался реакции Марины, но прошла минута, другая, и она протянула руки, и в её сознании в этот момент словно бы рухнула стена, за которой она пыталась укрыться от жизни.
Потом были долгие месяцы, когда они собирали по различным инстанциям необходимые справки для усыновления ребёнка, но всё это будет потом, а в тот вечер она впервые призналась ему, что влюбилась в малыша и даже придумала ему имя. Она назвала его Жаном. А когда на землю спустилась ночь, они впервые за эти долгие месяцы вновь любили друг друга, наслаждаясь взаимной близостью…
Поезд продолжал стремительно мчаться в направлении Суздаля, иногда совершая остановки на промежуточных станциях. Изредка туда-сюда сновали пассажиры, молодая мать укладывала ребёнка спать, тихо напевая ему колыбельную, и Тимур, очнувшись от своих воспоминаний, незаметно задремал под тихий голос молодой женщины. Перед прибытием в Суздаль его разбудил проводник. Проснувшись, Тимур выглянул в окно, сквозь которое пробивались первые лучи солнца.
Сойдя с поезда, Тимур вдруг ощутил тревогу перед предстоящей встречей. Когда он вышел на площадь перед вокзалом, его внезапно поразила мысль, что, возможно, Марина его разлюбила и, может быть, желает забыть его. Однако эта мысль вскоре угасла также быстро, как и вспыхнула. И уже оказавшись в такси, он велел таксисту мчаться в монастырь. У ворот монастыря он встретил послушницу – молодую девушку в одеянии монахини. Он спросил её, можно ли увидеть настоятельницу монастыря, и она утвердительно кивнула головой.
- Идите за мной, - сказала ему послушница.
Они зашли внутрь монастыря и поднялись по лестнице на второй этаж. Возле дубовой двери послушница попросила Тимура подождать и скрылась за дверью. Затем она вышла и сказала:
- Матушка-игуменья примет вас.
Тимур вошёл в распахнутую дверь. Сквозь маленькие, узкие окошки пробивался тусклый свет. На стенах были развешаны иконы, и было очень много зажжённых свеч.
- Анастасия, потуши свечи, - сказала игуменья.
Послушница вошла вслед за Тимуром и принялась тушить свечи.
- Что привело вас в монастырь? – спросила игуменья.
- Я разыскиваю в вашем монастыре свою жену. Её зовут Марина Мелкова.
- Была у нас такая послушница, - сказала игуменья и, выдержав небольшую паузу, продолжила, - Только она умерла месяц назад, царствие ей небесное.
- Как умерла? – спросил ошеломлённый Тимур.
- Очень просто, заболела и умерла. Мы её похоронили на местном кладбище месяц назад.
Известие о смерти Марины словно бы оглушило Тимура. Он так и застыл перед игуменьей, невидящим взором уставившись в её сторону, словно бы потерял чувство реальности, и теперь уже не знал, куда ему идти и что делать, охваченный чувством абсолютного одиночества, которое так схоже с предощущением собственной смерти. В следующую минуту осознание происходящей действительности вновь возвратилось к нему, и он спросил:
- А где находится кладбище?
- За городом, - ответила игуменья.
Игуменья направилась к столику, чтобы показать ему документы, свидетельствующие о смерти, но Тимур уже спускался по лестнице, едва сдерживая подступающие слёзы.
Оказавшись на кладбище и отыскав с помощью сторожа могилу, Тимур ещё до конца не мог поверить в то, что случилось. Он никак не мог прийти в себя. На кладбище было тихо. Сторож стоял рядом с Тимуром и ожидал случая вступить с ним в разговор.
- А почему фамилию написали неправильно? Ведь её фамилия Мелкова, а не Милкова, как здесь написано, - всё ещё находясь в тумане отчаяния, спросил Тимур у сторожа.
- Да, видимо, напутали. Всякое бывает, - сказал сторож.
В этот момент Тимур достал бумажник и, вытащив из него деньги, протянул их сторожу.
- Выпей, старик, помяни мою жену, чтобы земля была ей пухом, - сказал Тимур.
- А, может, вместе. У меня и закуска имеется, - засуетился сторож.
- Нет, мне надо возвращаться, - тихо сказал Тимур.
XIV
Он словно постарел за то время, пока возвращался из Суздаля в Москву. Москва теперь казалась Тимуру печальной и холодной, и весь окружающий мир теперь казался печальным и холодным, и абсолютно неотделимым от горя, которое ему пришлось испытать в тот день, когда он узнал о смерти Марины. Странным было ощущение, что он может спокойно ходить по земле, есть, пить и проваливаться в глубокий спасительный сон в то время, как она уже лежит в могиле, и её тело, некогда столь желанное, поедают черви.
Когда-то в молодости он зачитывался Хемингуэем и не понимал, почему этого писателя так волнуют вопросы жизни и смерти. А сейчас он вдруг осознал, что смерть всегда существует среди нас, находится рядом, прикасается к нам и ждёт того часа, когда мы сами будем готовы её принять. «Она умерла не от болезни, - думал Тимур, направляясь к дому Сергея Вайнштейна. - Она умерла раньше, намного раньше, и это я убил её». По логике вещей он не должен был винить себя в её смерти, но его не оставляла в покое мысль, что это он является её палачом. Последние супружеские годы нельзя было назвать счастливыми - они часто ссорились. Эти ссоры не были похожи на те, что иногда возникали между ними в молодости. Тогда они познавали друг друга, и это их сближало. А в последние годы он подавлял её волю, подавлял её внутреннее «я» и считал себя абсолютно правым, когда она медленно затихала перед силой его гнева, перед его мужским превосходством. И только сейчас он вдруг отчётливо осознал, что нужно было что-то изменить в их совместной жизни, и сделать это должен был он. Тогда он не понимал, что каждый раз во время очередной ссоры Марина как бы внутренне протестовала и таким образом бессознательно пыталась докричаться до него, что её любовь к нему угасает. С этими мыслями Тимур подошёл к дому, в котором проживал Сергей Вайнштейн.
И вдруг в этот момент зазвонил сотовый телефон. В трубке послышался голос Катрин.
- Тимур Сабирович, Жан на свободе. Вам ничего не нужно продавать. Жана признали невиновным.
У Тимура от её слов словно камень упал с души.
- И ещё, - продолжала кричать в трубку Катрин, - Вас ждёт сюрприз. Ваша жена прислала вам письмо.
- Марина?! – прорычал в трубку Тимур.
- Да, да, Марина Мелкова. Письмо ждёт вас. Приезжайте в Алма-Ату, Тимур Сабирович. Приезжайте скорее!
В этот момент от переполнявшего его душу волнения Тимур уже ничего не понимал. Он не знал, верить ему или не верить, плакать или смеяться, он просто обезумел от этой новости, и только просил повторить Катрин то, что она только что сказала. А Катрин всё кричала в трубку, что письмо было отправлено из Петербурга только месяц тому назад.
Нетрудно понять то состояние, в котором пребывал Тимур во время этого разговора. За короткое время узнать, что твоя жена не погибла в ущелье, а сбежала в Париж, и затем, получив богатое наследство, уехала в Суздаль и умерла там, и вдруг услышать, что твоя жена жива и прислала письмо – чтобы пережить всё это, нужны очень крепкие нервы. Тимур совсем обезумел от этой новости. Он пытался объяснить Катрин, что Марина скончалась в Суздальском монастыре, но Катрин только рассмеялась в ответ и объяснила, что она звонила в Париж Жану Муллену и выяснила, что произошла глупейшая ошибка, и в Париже жила не Марина Мелкова, а Марина Милкова с фамилией через букву «и». И только тут Тимур вдруг понял, почему на кладбище фамилия Марины была написана через букву «и». От этого объяснения ему стало легче на душе, но всё же он не понимал, что сейчас с Мариной.
Немного придя в себя, Тимур бросился к автобусной остановке, чтобы нанять такси и поскорее оказаться в аэропорту. Со стороны он напоминал сумасшедшего или отчаянного влюблённого, спешащего на свидание, а, по сути, он и был сумасшедше–отчаянным счастливчиком, который стремился вновь обрести свою любовь. Лишь оказавшись в аэропорту, он немного успокоился. Ему повезло на этот раз – он успел купить билет на рейс до Алма-Аты, и самолёт вылетал через два часа. Всё ещё возбуждённый, он присел на ближайшее свободное место в зале ожидания и устало прикрыл глаза.
А два часа спустя, пройдя регистрацию, Тимур поднимался на борт самолёта и вдруг чуть не расплакался от волнения, но вовремя сумел себя сдержать. Ещё два часа томительного ожидания во время перелёта из Москвы в Алма-Ату, и он уже бежал через весь зал Алма-Атинского аэропорта, чтобы поскорее оказаться у себя дома. Лишь очутившись дома, он старался внушить самому себе некоторое спокойствие, но сердце его колотилось в бешеном ритме. Пройдя в комнату, он увидел на письменном столе конверт.
Письмо было отправлено из Петербурга месяц тому назад Мариной Мелковой и предназначалось для него. Тимур вскрыл конверт и принялся читать письмо.
«Любимый мой! Я должна была написать тебе это письмо. Прежде всего, должна сказать тебе, что по-прежнему люблю тебя. Прошло уже много времени, но ты ничего не знаешь. Я случайно убила женщину в ущелье и от страха сбежала в Петербург. Я не хотела убивать её. Она была родной матерью Жана и шантажировала меня. Ты же знаешь, что я и мысли не допускала, чтобы Жан узнал о том, что я ему не родная мать. Но главное заключается не в этом. Я боюсь, что ты нашёл мой дневник и всё неправильно понял. Всё что описывается в этом дневнике между матерью и приёмным сыном не имеет ко мне ни малейшего отношения. Все эти любовные сцены я переписала из романа, так как имена героев романа полностью совпадали с нашими именами. Если ты мне не веришь, то я могу показать тебе этот роман. Я всегда ношу его с собой.
Милый мой, я люблю тебя сильнее, чем прежде. Сейчас я понимаю это как никогда, и даже если мне придётся сесть в тюрьму, я всё равно приеду в Алма-Ату, и мы с тобой в ближайшее время встретимся.
Целую тебя. До встречи.
Твоя Марина.
Тимур, прочитав письмо, испытывал странное чувство к своей жене. Он по-прежнему любил её, но понять её он до конца не мог. И всё же, несмотря на двойственное чувство, вызванное письмом, он был счастлив как никогда раньше. Теперь он знал, что в одно прекрасное утро она позвонит в его дверь, и они снова встретятся.
XV
Ранним утром третьего сентября Париж ещё спал. Только-только рассвело, и на улицах города ещё было пустынно. Ещё были закрыты двери магазинов и кафе, закрыты были рестораны, и ещё не ездил по улицам общественный транспорт. Улицы казались безжизненными без обычных пробок, и в этот ранний час можно было увидеть разве что загулявшие парочки, которые возвращались после бурно проведённой ночи в каком-нибудь ночном клубе к себе домой. Припаркованные во дворах машины ещё не урчали своими моторами, так как их хозяева спали, и только дворники, облачившись в свои рабочие костюмы, спешили в этот час выйти на улицы, чтобы успеть очистить их от мусора, прежде чем они снова станут захламлёнными.
В этот ранний час никто не видел, как в старинной части города, по узкой извилистой улице шагала молодая пара. На плече молодой женщины сидела крохотная обезьянка, в руках она держала чёрного кота с серебристой цепочкой на шее, а молодой человек нёс клетку с попугаем. Когда они завернули за угол, то увидели, как к ним приближаются по воздуху четыре воздушных шара. Они остановились, с любопытством наблюдая за шарами. Четыре воздушных шара медленно подлетели к ним, и молодая женщина крикнула своему попутчику:
- Лови шары, Жан.
Свободной рукой он поймал шары и удивился, так как к шару была прикреплена записка. Продолжая держать шары в левой руке, он поставил клетку с попугаем на асфальт и освободившейся рукой развернул записку. В ней было что-то написано на французском. Он протянул записку своей подруге и сказал:
- Прочитай, Катрин.
Катрин стала читать на русском языке:
«Я, Поль Бессар, раскрыл сегодня смысл выражение Хеппи-Энд. Он заключается в простых словах:
Мы падаем и снова встаём,
Мы плачем и смеёмся,
Мы грустим и радуемся,
Мы умираем и живём вечно!
Я, Поль Бессар, посылаю эту записку первому встречному, чтобы он прочитал её»
- Что это значит, Жан? – спросила Катрин.
- Ничего. Просто это последняя примета цыгана, - улыбнулся Жан.
Роман Три истории о любви
© Copyright: Аскар Ахметов, 2010
Свидетельство о публикации №210053100481
Свидетельство о публикации №210053100481
Рецензии