Oh, vienna

This means nothing to me
This means nothing to me
Oh, Vienna
Вена
Я не был в Вене до сорока лет.
Тем  более в юности, когда впервые услышал эту песню в Варшаве. Март восемьдесят первого года, пятница.  Танки  убрали с улиц, зимнее отчаяние и оцепенение поляков, уже не так заметно.* Дикторы на телевидении, согласившиеся работать на хунту  сняли мундиры.
Совслужащие просидели все военное положение, как крысы в посольском доме за высоким забором на «Литевской 100» и в военной части в предместье  Рембертув. Они и раньше  боялись высунуть нос на веселые улицы, где власть принадлежала мятежной «Солидарности». На работу, в школу, на барахолки людей развозят автобусами, одиночные прогулки «не поощряются».
 Весной молодежь снова стала выступать: на стенах университетов, лицеев, общежитий, уличных тумбах появлялись, размноженные, распечатанные листовки с призывами собраться в Старом городе  и отметить годовщину Польской конституции, не социалистической, официально празднуемой, а конституции 1709 года, третьей в мире после Франции и Америки: абсолютно недопустимый повод.
 От нашего дома на улице Ставки, до Старого города пятнадцать минут ходу неспешной походкой. Мы идем с Корнеем и Яцеком Смоляком.  Влажный туманный весенний вечер.  Старые трехэтажные дома стоят в белесой пелене, в сумерках мягко светятся оранжевые и желтые окна.
-«Уже разогнали, суки – удрученно, сказал Яцек
- «Давай погнали, успеем посмотреть – торопил Корней,
Яцек длинный, худой в круглых очках, как у Джона Леннона с патлами, свисающими на плечи, ходил в сером пальто, надетом на майку-безрукавку.
 Андрей, по прозвищу Корней, маленький голубоглазый и розовощекий пупс. Яцек может часами говорить об анархо-синдикализме, как источнике независимых профсоюзов  о соотношении национального и социального в современной польской истории. К тому же Яцек не винит меня лично за подавление  варшавского восстания, за Катынь  и раздел Польши в тридцать девятом и я не чувствую себя при нем злодеем-оккупантом. Корнею глубоко похую трагизм послевоенной польской истории, как с и триумфальные достижения Советского Союза. Корней хочет пива, и посмотреть, как будут «****иться» менты с демонстрантами.

 По улице шли молодые ребята. Кое- кто уже  в  перепачканной куртке, Девушка в платке-арафатке несла свернутый плакат, многие были в нарукавных повязках со стилизованной аббревиатурой PW, в виде якоря «Польша в бою». Такой знак носили бойцы повстанческих отрядов Армии Крайовой во время войны. Толпа стала плотнее. Нас несло по узким улочкам старого города к замковой площади. Кафе, магазины, сувенирные лавки закрывались, продавцы опускали жалюзи  на витрины – верный признак того, что будет буза. В весеннем воздухе чувствовалось  возбуждение, предвкушение приключений и драки. Вокруг  было много красивых девчонок. Яркие, вызывающе одетые они создавали ощущение праздника, прибавляли отваги. Настроение было как на Рок концерте. Послышались крики. Народ скандировал: Фашисты, Долой,  Танки за Волгу. Толпа тащила нас мимо запертых подворотен старинных домов, открытых дверей костелов. У входа в Марианский костел на возвышении стоял молодой   ксендз в  белой сутане с непокрытой головой и осенял проходящих людей крестным знамением. Нас выпихнуло на дворцовую площадь. Яцека оттирают от нас, и я его  теряю. Давка становилась нестерпимой. Корней стал пропихиваться вправо к стенам кафе, чтобы в случае, если толпа побежит, нас не затоптали. Я схватил его за куртку и подталкивал сзади. Дверь в ресторан была заперта, но мы вскарабкались на выступ, проходящий на высоте метра от мостовой. Сверху я увидел шеренгу ЗОМО, военизированных сил милиции. Они стояли двумя рядами, сомкнув щиты, как римские легионеры в боевой черепахе. Лица были закрыты пластиковыми щитками. Серо-зеленые фигуры без лиц выглядели пришельцами на фоне нарядной улицы, барочных дворцов и устремленных в небо шпилей костелов. Краковское предместье, улица за шеренгами бойцов была забита армейскими грузовиками, маленькими  милицейскими автобусами с сетками на окнах (поляки называли их  «суки»). Среди потрепанной польской техники, сверкали два новеньких австрийских водомета «Штейр». Оккупация –  слово, которое пришло в голову, когда я увидел этот военный парад.
По милицейской шеренге пошло движение. В мегафон на той стороне раздалась команда
- Граждане прошу разойтись, Пункт шестой постановления о военном положении запрещает проведение демонстраций и митингов, граждане расходитесь.
Народ взвыл. Ор и гвалт заглушил голос из мегафона. Серые шеренги подняли щиты и двинулись вперед. Зомовцы мерно отбивали такт шагов дубинками по щитам.
 Зарешеченная «сука» ехала за марширующими штурмовиками.  Открылся люк в крыше, из него высунулся полицейский с длинной трубой в руках. Из трубы со свистом вылетела граната со слезоточивым газом, перелетела на сторону протестантов, упала в толпе, окутав людей клубами удушливого газа. Люди бросились врассыпную, сминая друг друга.
Милицейская шеренга рванула вперед, сбивая демонстрантов щитами. Зомовцы били дубинами направо и налево.
На левом фланге, ближе к Королевскому дворцу началась драка, молодежь сцепилась в цепь и не давала полиции смять сопротивление. В шеренги атакующих полетели камни. Еще три «гранатометчика» открыли огонь по демонстрантам. Глаза защипало, в носу засвербело. Распыленный слезоточивый газ не давал милиции продвигаться вглубь площади, она была без противогазов. Полицейские выдергивали демонстрантов из первых рядов, избивали, не разбирая, мужчин и женщин. Хватали ребят, волокли за ограждения и распихивали по закрытым грузовикам и автобусам. Вокруг нас стало свободнее. Двое демонстрантов протащили девушку с разбитым лицом. Кровь залила  расстегнутый ворот рубашки и стекала по белой ключице.
Люди заматывали лица тряпками и платками, спасаясь от газа. Мы спрыгнули с парапета и побежали к спасительным узким улочкам старого города: ОМОНу было сложнее давить нас в тесноте средневековых проходов. К сожалению, надо было проскочить через клубы газа. Я втянул воздух в легкие, задержал дыхание и побежал. Все равно нос, губы и глаза сразу обожгло так, что я чуть не потерял сознание.
Корней споткнулся и упал, я схватил его за куртку, попытался поставить на ноги, вдохнул:дыхание перехватило, горло спазм сжал. Глотку жгло огнем. Я протащил  Корнея еще несколько метров, и меня стошнило. В кожу, одежду, волосы впиталась отвратительная вонь. Андрей был белого цвета. Внизу концентрация газа была выше и ему досталось больше.
К нам подбежали два здоровых мужика с лицами, замотанными платками. Один поднял упавшего Корнея, обхватил  и поволок вглубь улицы, подальше от сизого газового тумана.
Второй спросил меня:
Можешь идти?
Поддерживая за локоть, он вывел меня на площадь старого рынка.
Газа там не было, и мы смогли сесть на мостовую и отдышаться.

-Jak Ty maly?
-W porzadku tylko rzygac sie chce.
-To Ci przejdzie oddychaj gleboko I powoli
-skad taki dziwny accent
-z Moskwy
-Kurwa ruski, jak to sie znalazl?
-Ze szkoly
-Sperdalaj predko bo jak Cie zomo zlapie bedziesz mial kupe gowna
 -Wiesz co nie mow jak Cie pytaja ze ruski jestes. Duzo idiotow I u nas a Was teraz nie lubia.
-Dzieki
-Gdzie mieszkasz
-Na stawkach
-Dawaj przez Krucza I na Stawki nie ma tam patroli
Мне два раза повторять было не надо. Слегка отдышался, осмотрелся: на площади полно народа побитого, потравленного газом. Ментов в форме еще не было, но по подворотням, выходящим на площадь Старого города кучковались неприметно одетые крепкие ребята, явно из госбезопасности (убеки), или оперативники. Они не рисковали задерживать демонстрантов, у которых  был явный перевес в количестве, и настороженно ожидали команд.
Корней был  синеватого цвета. Глаза красные, как у кролика, руки потели, как, впрочем, и у меня.
 -Пошли
- Не ну на *** мы полезли, а?
 -И где Яцека искать.
-Андрюха, я не  знаю, давай съебывать. Если нас менты не отловят, так поляки вломят, выбирай.
Ребята, присевшие на ограждение фонтана, уже недобро косились на нас.
Я показал им козу Victory: за нашу и вашу свободу. Блондин с бородкой на розовом детском лице улыбнулся.
Мы быстро пошли переулками в сторону Иерусалимских Аллей. Я надеялся, что мы пройдем через парк, не попавшись никому на глаза, а на Аллеях патрулей уже не будет.
Только, чтобы попасть в парк, надо было пересечь площадь, в центре которой у могилы неизвестного солдата стоял караул. Посередине  пустой площади, по краям которой парковались милицейские грузовики, водометы, курили разгоряченные штурмовики в серых шлемах с поднятыми забралами, стояли рядами пластиковые щиты,   в оливковых шинелях, нарядных четырехугольных фуражках с красным околышем, приставив к зеркально черным сапогам карабины образца начала века нелепо стоял по стойке смирно почетный караул: два солдата.
А из мощных  динамиков, выставленных в распахнутые окна мансарды, заглушая вой карет скорой помощи, и гвалт звучала, песня группы Ультравокс «Вена», самый модный хит весны 1982 года.
It stays with You until
The feeling is gone
Only You and I
It means nothing to me
This means nothing to me
Oh, Vienna


При ближайшем рассмотрении, все хорошее оказывается не таким уж хорошим, а самое страшное не таким уж страшным, как ожидалось.
Я стоял в наряде по штабу отдельного саперного батальона Свирской ордена Сутулова, то есть Суворова гвардейской воздушно-десантной дивизии. До моего появления в этой славной воинской части, дивизия успела взять штурмом Вену в 1945 году, подавить Пражскую весну  в 1968 году, а после того, как я покинул ее повоевать в Баку. Там наши пилоты уронили  при посадке транспортный самолет  Ил-76, убив  сто сорок бойцов на борту,   Азербайджан все равно стал независимой карикатурой на Турцию, а дивизия была передислоцирована под Ульяновск от греха подальше.
 Мне достались два мирных дремотных года в цветущем климате Молдавии на излете дряхлой Советской Империи.
Самое неприятное в армии,  уединиться молодому солдату практически невозможно.
 Стоило ускользнуть от постоянной муштры, разучивания уставов, и другой ахинеи и забиться в какую-нибудь нору, как меня немедленно обнаруживал сержант:
 -Ты че опух, сука,-
 или дежурный офицер:
 -товарищ солдат,  Вам, что заняться нечем
 Не попадешься на глаза «врагам десантника», достанет «товарищ по оружию» с вечным нытьем:
, слышь, она не пишет уже две недели, как Ты думаешь, ждет еще?
Да брат,
дала всей деревне, пока Ты здесь кубрик драишь
и теперь Тебя ждет,
 а чего всего год и восемь месяцев осталось. 
  Весной  я провалил сессию в Плехановском институте, разгромил с дружками- мажорами и остолопами, родительскую квартиру и чтобы избежать отцовского гнева решил «укрыться» в советской армии.
Все получилось.
   Военкомат Фрунзенского района в Москве не пользовался особенной популярностью. В коридорах было пусто, призыв еще не начался. Заместитель военного комиссара, мужик, похожий на хомяка, с парашютиками в петлицах с тоской поднял на меня глаза. Он думал, что я принес очередную справку для отсрочки.
-Здравствуйте товарищ майор,
бодро выпалил я.
-Здравствуй, здравствуй боец
-Мне бы это, в армию поскорее, - я посмотрел на десантные петлицы майора и выпалил неожиданно для себя самого – в десант
Майор внимательно смотрел на меня.  Выражения удивления, жалости, раздражения и тщательно скрываемого сожаления сменились на его лице в течение двух- трех секунд.
Он последовательно хмыкнул, развел  руками,  сделал строгое лицо. Потом лицо «отца-командира»
-Ты боец, хорошо подумал?- спросил  майор вкрадчиво.
 Он бы выгнал меня в шею, но от активного идиота идущего в армию добровольно можно ждать чего угодно. Майор не мог быть уверен, что я не подставлю его, пойдя проситься в армию к военному комиссару. , а заодно и нажалуюсь.
Замвоенкома позвонил и приказал принести дело призывника Кузнецова, проживающего по адресу Смоленская улица дом семь квартира семь.
Через пять минут неловкого молчания тишины дверь открылась, и длинный худой прапорщик положил перед майором мое дело в картонной папке. Майор написал на первом листе резолюцию в верхнем углу: «направить  на парашютные курсы», расписался.
-Теперь доволен?
-Да, товарищ майор
-В понедельник в восемь ноль- ноль, с вещами здесь, свободен
И  произнес так тихо, что сначала я  подумал, показалось
-Мудак
 
    
-Wiesz co?
-Co?
-Jajco?
Три прыжка с Ан второго с пузырьком валокордина, зажатым в кулаке.
Яркое солнце зимнего лагеря парашютистов.
Пьянка,
проводы,
стрижка налысо,
ворота Угрешки, сборного призывного пункта города 
народ в тряпье ( не жалко и так пропадет), лежит вповалку на полу, доедает домашнюю снедь.
Два дня в плацкартном вагоне, 
сержанты в ушитых хебешках и беретах набекрень:
все попался, теперь  ты в армии.
Хочу обратно, но прав был майор, надо было раньше лучше соображать.
Таким образом, в результате привычки сначала делать, а потом уже думать, я сидел на каменных ступенях штаба батальона и курил овальные сигареты «Прима». Было три часа, утра, вторая смена самая неудачная  в дежурстве ложишься спать со всеми, но уже в два часа ночи сменщик пихает  в бок. Надо вырываться из сладкого сна, надевать постылую подванивающую форму, портянки, неудобные сапоги и спотыкаясь спросонья шагать через плац мимо казарм артдивизиона и кустов акации по дорожкам с покрашенными в белый  цвет бордюрами к зданию штаба. Молодой боец, я был обязан за ночь вымыть штаб и хотя он был небольшой, приятного все равно мало. Как и все, я спал на дежурстве, чутко прислонясь к стене затылком или за столом, уронив голову на руки. Если проверяющий  офицер заставал за сном, то тумаки были самым гуманным способом наказания, особенно изощренные командиры и сержанты, срезали у заснувшего салаги штык-нож либо телефон
   Чтобы не уснуть, я  вышел из штаба, сел на ступеньки,   включил старенький приемник ВЭФ и стал крутить ручку настройки.
Сначала шел  треск и советский бубнеж. Но потом сквозь завывания эфира, арабскую речь, помехи  пробился Ультравокс: песня «Вена», и двух лет не прошло с влажной Варшавской весны.
The music is weaving
Haunting notes pizzicato strings
The rhythm is calling
Alone in the night as the daylight brings a cold empty silence
The warmth of Your hand and a cold grey sky
И не стало  постылой казармы, вечно влажной хебешки, сбитых  ног, гниющих болячек, помойной жратвы.
Только черная, теплая молдавская ночь, молодость, счастье, распирающее грудь, и вся жизнь впереди.

Через тринадцать лет я почти добрался до Вены.  Мы с женой и пятимесячным Степаном  были на расстоянии одного туннеля от Австрии, когда, путешествовали по Словении в крошечном фиате-уно, местной сборки. Словенцы уже отошли от войны, и строили «маленькую Европу», сытую и уютную. Словению можно проехать вдоль и поперек за один день. Мы лихо проскочили всю страну, пересекли хорватскую границу,  я потерялся до истерики в Загребе, а на обратном пути нас допросила пограничная  комендатура, поскольку в наших  паспортах не было отметок не только о въезде в Хорватию, но и о въезде в Словению.
И тогда я подумал об Австрии.
Мы домчались до границы за два часа. Справа и слева небо закрывали высокие серые горы: скалы и снег.
Шоссе упиралось в туннель. Над  черной дырой висел указатель OSTERREICH 300 metres.
Мы встали в очередь автомобилей, ползущих к границе. Я  надеялся, что пограничники увидят словенские номера и не попросят паспорт. Я молил бога, чтобы они были ленивыми нелюбопытными пофигистами.
Офицер в светло-зеленой куртке и фуражке с белым околышем, поднял ладонь – остановил нас. Спокойное крестьянское лицо с тяжелой нижней челюстью, нос  в угрях, щеки в красных точках.
-Dobry den
 -Pasport?
Я достал паспорта и просунул в окно.
Я мог угадать будущее без магического кристалла.
-Visa?
- Нет пока визы
-Ne mozhna
-Weg weg ,
Крестьянин помахал  рукой, выражение лица не изменилось.
Я разворачиваюсь. В зеркале заднего вида туннель с надписью HCIERRETSO.
Съездили в Австрию.


  Еще через десять лет я, наконец, добрался до Вены. Город оказался совсем другим, нежели я представлял себе. Не лучше и не хуже, просто другой. Вена была хороша широкими бульварами Ринга, парками, мужчинами и женщинами, у Оперы, носящими вечерние костюмы с необъяснимой легкой элегантностью. Но Вена в моей голове была  все- таки ближе мне и родней. На том и успокоился.

It fades to the distance
The image is gone
Only you and I

It means nothing to me
Военное положение, введенное генералом Ярузельским в декабре 1981 года
1. –Как Ты малый?
    -Нормально, только тошнит
- Пройдет, дыши медленно и  поглубже
    -Что за акцент у Тебя такой странный.
  -Из Москвы
-****ь, русский, откуда Ты тут взялся.
-Из школы
-Давай сваливай быстро, менты поймают, говна не оберешься
  И, знаешь, не говори, что русский если спросят. Идиотов хватает, а вас теперь не очень любят.
-Спасибо
-Где живешь?
-На Ставках
-Давай по улице Кручей и на Ставки, там патрулей нет