Письмо 22. Отвращение и желание

Прошедший год был для меня тяжелым испытанием вдвойне – я училась жить без любви – не только духовной, но и физической. Я училась заниматься сексом всякий раз, когда это было нужно, а вовсе не тогда, когда мне хотелось, - нужно, чтобы оставаться полноценной женой, чтобы зачать ребенка, чтобы восстановить утраченный за годы нашего с тобой моногамия контакт в семье. Ни разу за этот год я не почувствовала волнения, желания, удовольствия или хотя бы удовлетворения – физическая близость была моим тяжким крестом, работой, еще одним проектом, который я тащила на себе, стиснув зубы от боли, неудобства и тоски. Никогда еще секс не был для меня такой безотрадной, тоскливой и нудной обязанностью, для которой у меня находилось одно оправдание – мое безумное, все сметающее на пути желание зачать ребенка.

Я молилась каждый день, когда мне предстояла физическая близость, я упрашивала господа бога смилостивиться надо мной всякий раз перед тем, как лечь в постель, я терпела, пока муж делал свое дело, и я плакала, когда это свершалось – не от облегчения, что это закончилось, а от боли, что это происходит не с тем человеком, которого я люблю и желаю. В тот момент мне никто не был нужен -  я сжимала зубы и думала, что вытерплю все, лишь бы у меня появился малыш. Я видела его лицо, и оно застилалось слезами – слезами сострадания ко мне. Но он так и не пришел…

Много раз я спрашивала себя – почему я смогла вернуться в семью, возвратить себе расположение и физическое желание мужа, стать женой и хозяйкой там, откуда почти ушла, но почему я так и не смогла полюбить мужчину, давшего мне в этой жизни почти все, чего хочет нормальная женщина, - ребенка, достаток, дело? Почему я не смогла уговорить себя захотеть этого человека, как с легкостью хотела других мужчин до того, как вышла замуж? Ведь, и это не секрет, у меня было много знакомых, которые нравились мне, не вызывая чувства любви, и я не видела ничего предосудительного в близости, возникшей по обоюдному физическому желанию, близости, потом перерастающей в определенное чувство или так и остающейся всего лишь желанием, влечением мужчины и женщины.

Но в этом году все было не так, я испытывала самое настоящее отвращение к физической стороне отношений между мужчиной и женщиной, я предпочла бы быть девственницей, нежели женой, я хотела бы соблюдать целибат, не касаясь собственного тела и не позволяя это делать другим, но, к сожалению, иного способа зачать ребенка у меня не было, и,  раз за разом, месяц за месяцем, я терпела все, что выпадало терпеть.

Я, конечно же, не могла не понимать, что дети рождаются от любви, а не от терпения, но утешала себя тем, что множество детей – это случайные связи, случайные мгновения в браке и вне его, судорожные неосмысленные движения тел, приводящие к сцеплению и зацеплению. Я не видела ничего плохого в том, что относилась к этому так же серьезно, как иные относятся к медицинским процедурам и манипуляциям, не приносящим ничего, кроме боли и унижения. Главное было -  не процесс, а результат – ты скажешь, что это так непохоже на меня, и тем не менее, это так. Близость ради новой жизни – что могло быть святее и выше этого? Только мои собственные подавленные всхлипы …

Да, я чувствовала себя униженной, но не мужем или тобой – самой жизненной ситуацией, в  которой я обязана любить физически человека, которого не желаю, и в то же время не имею права и возможности быть близкой с тем, кого люблю и хочу. Вся жизнь впереди виделась мне безрадостной выжженной пустыней, в которой я ради воды и пищи должна спать со спутником, ведущим мой караван вперед. Да, мы делим очаг и детей, историю и общее дело, но какое отношение все это имеет к общей постели, к желанию, к близости, к физической любви?

Я чувствовала себя приговоренной, пусть и знающей, ради чего она идет на плаху, но все же – арестанткой, лишенной права выбора и, самое главное, надежды – надежды на то, что когда-нибудь вновь смогу испытать желание, почувствовать возбуждение, потянуться всем телом к телу, которое выучила наизусть, до мельчайших складок и родинок, ответить на желание и суметь отдать себя – всю, без остатка, вычерпав наизнанку, словно опустошив колодец, природниться, прилепиться, стать одним целым и рассыпаться на миллионы мелких клеток-частиц, воссоздав себя заново.

Я опять обрела надежду, когда ты позвонил, - робкую, безумную, гонимую прочь сознанием, но тело – его-то не обманешь, оно услышало твой голос, оно все вспомнило, оно стало жить новым ожиданием и начало менять меня – властно, по-своему перекраивая мои планы на жизнь без тебя, на жизнь после нашей смерти, на жизнь в возрожденной семье. И вот наступил момент, когда я сказала тебе да, когда я честно призналась в том, что я по-прежнему желаю тебя как женщина  мужчину, когда я согласилась с самой собой, что имею на это полное право, пусть даже это и слабость, пусть даже это и уступка, пусть даже это и конец всего, пусть даже это - смерть…

Потому что теперь я думаю именно так – наша первая близкая встреча может вполне оказаться тем концом, той точкой, которую мы не поставили год назад, когда рвали живую плоть наших отношений. В тот ужасный день мы оскопили себя и бросили к ногам друг друга то, что было нам дороже всего, и растоптали это, и отвергли друг друга как мужчину и женщину, а надо было – простить и проститься, любить и разойтись, слиться и разорвать. Тогда бы у меня не возникло той воронкообразной пустоты в жизни, которая засосала в себя всю радость, удовольствие, смех, и, в конечном счете, саму меня и то, что я еще могла бы родить и создать.

Бог знает, что бы было тогда, но сейчас это очевидно – наша близкая встреча может означать все, что угодно – от точки до запятой, от отвращения до желания, от равнодушия до любви, и этим она страшна – не только мне, но и тебе, и я это понимаю. Она же – прекрасное холодное оружие страшной мести, кинжал, который можно воткнуть и трижды повернуть, как это сделал Мцыри, и при этом хладнокровно смотреть человеку в лицо и жадно впитывать все его эмоции – от гнева и боли до удивления и покорности. Думаешь, я не прокручиваю в голове твою фразу о том, что месть это блюдо, которое подают холодным – поверь, эта мысль первой пришла мне в голову.

Будь у меня такая идея в голове, я бы непременно ей воспользовалась, но – к сожалению или к счастью – во мне живут совсем иные мысли. С твоими звонками и нашей первой встречей во мне словно что-то сломалось – обручи ли, державшие мое сердце словно бочку, асфальт ли, сковавший землю над ростками, лед ли, одевший реку, будто панцирем, все ушло, все смыло, все очистило мощным потоком потребности в любви, которую я так долго и тщательно держала взаперти. Словно паводок промчался по моей упорядоченной жизни и выстуженной душе, и в ней тоже началась весна, как бы я ее не давила, не прогоняла и не калечила. Я ощутила желание снова быть женщиной, умирать от счастья в крепких и надежных мужских руках, отдавать и отдаваться, быть бездумным, воодушевленным богом и любовью кусочком плоти, тебе желанной плоти…

И потому я так хочу близости с тобой – потому что только так я смогу понять, кто же и что же я на самом деле спустя год после нас, что именно я смогла пережить, зачем я все это сделала, почему я так страдаю сейчас, что мне делать дальше и как мне жить, на все эти вопросы я не могу не хотеть получить ответы, причем немедленно, ты ведь меня знаешь, я по-прежнему больше всего ненавижу тупое, бессмысленное ожидание неизвестности, равносильное медленной и мучительной смерти.

И потому я так хочу близости с тобой – потому что только так я смогу опять стать женщиной, вернуть себе утраченные в битве с тобой женские органы, возместить свою огромную душевную потерю и восполнить пустоту в моем лоне. Ты ведь помнишь, раньше я говорила тебе, что ты мне должен то, что отнял у меня, - здоровье, ребенка, жизнь. Теперь из этой троицы я прошу лишь одного – верни мне ребенка, если ты это можешь, потому что я могу зачинать детей только в любви, только в желании, и никогда – в отвращении к самой себе, собственному телу и чувству долга.

Не знаю, возможно это или нет, но я больше не хочу плакать от бессилия, от беспомощности, от тоски, потому что в душе у меня по-прежнему живет любовь, и я не хочу калечить ее и дальше. Пусть она живет или умрет, но сама – с открытым ветрам лицом, на перепутье дорог, в перекрестье прицела. Но сделает это достойно – так же, как она жила.

Я так писала, как жила,
И так жила, как я писала,
О лист я сердце обожгла
И душу до крови стесала.