Кызыл-Арват

               

       Редко можно увидеть плачущего мужчину. Редко.  Но сколько  обиды, душевной боли, бессилия в маленьких капельках  горя.  Видя  такую горечь, невольно сам  становишься  соучастником этого переживания.
               
      В метеогруппе нашего полка (Польша, год 1967)  служил капитан. Старше меня, хохол (говорил с глубоким украинским акцентом), заметно выше меня… Как и большинство украинцев, служил честно, добротно исполнял обязанности офицера-синоптика.  Миша Чубенко.  Был он общительным, добродушным, отзывчивым; все офицеры звали его просто «Миша».  Его взрослая дочь, радость и надежда отца, училась в Союзе в институте. Жена его – видная женщина – была всегда одета со вкусом, держала себя независимо ни от кого; выгодно отличалась от большинства женской половины гарнизона. Но, то ли материнские хлопоты о дочери, жившей одной, то ли ещё какие причины заставляли её очень часто ездить  на родину, по нескольку раз в год.  И Мишу ни с того, ни с сего, как  нам показалось, вдруг (в 24 часа) перевели служить в Союз.
      Высокое начальство нам объяснило применение этой меры тем, что жена Миши, прикрываясь поездками к дочери, занималась спекуляцией.  Так и осталась в памяти зарубка -- «За спекуляцию жены». 


      Прошло года три. Наш полк (другой полк, собранный со всего Союза для подготовки к войне с израильтянами за «Свободу Египта») летел из Мары в Астрахань для боевых стрельб по воздушным мишеням.  Первый, сравнительно небольшой отрезок  (Мары – Кызыл-Арват) перепрыгнули легко и наша группа сразу же начала готовить самолёты для второго, очень большого отрезка пути  (Кызыл-Арват – Астрахань), большая часть которого проходит над Каспием, остальная – над всё той же громадной мёртвой пустыней Кара-Кум. Да и граница рядом: так уж приучены истребители постоянно искать и ожидать врага. Вот полк готов и весь руководящий состав собрался на КП, где нас крепко огорчили: нашему перелёту на сегодня запрет, «т.к. будут сажать космонавтов». Как будто нельзя было это сообщить хотя бы накануне, чтоб не заставлять 40 лётчиков и массу других специалистов  ночевать  чёрти  где.
      Но… нет худа без добра: посмотрим что такое Кызыл-Арват.

      Полупустыня, т.е. та же мёртвая земля, но со следами травы (видимо, весной была трава, а сейчас, в середине лета, просто редко торчащие «бодылки»).  На юге видна гряда гор. Но не таких, как Киргизский Ала-Тау (почти 6000 м высоты),  а всего около 2500 м, т.е. постоянного снежного покрова на них нет и, следовательно, воды с гор нет.   А весь этот ареал снабжается водой, только если в горах пройдёт дождь ( ??? ).  Жара – ужас!  Ни ветерка, ни ветриночки!  Гарнизон около 5 км. от города. Взлётная полоса гудроновая; жара этот гудрон плавит «до каши», поэтому днём летают только с грунта. Пылища невообразимая: пара взлетит – жди,  когда пыль осядет или её снесёт в сторону.  Вода в гарнизоне только привозная. Специальная «автобочка» целый день мотается в город «по воду» и привозит для кухонь и многочисленных душей чуть подсоленную мутноватую жидкость.   Вот и возле штаба – КП сколочен примитивный душ и наши лётчики после приёма «водной процедуры» изнывают от жары в тенёчке.
      -- Тов. подполковник!  И.В.! Ну сходите в душ! – а я  знаю, что облегчения сеанс посещения этого скромного заведения не принесёт.
      -- Ну, да ладно, уговорили! – наконец соглашаюсь и… Так и есть: горячая под солнцем вода нисколько не освежает, а простое одевание примитивного белья и комбинезона на этой жаре приводит к обильному обливанию потом.  Лучше неподвижно сидеть в тени – легче переносить зной.
      Сам город  маленький.  Как и во всей Средней Азии, все окна на первом этаже зарешёчены.  Единственная коляска продаёт газированную воду: «Вам с сиропом? Без?»  Такая же мутновато  солоноватая и почти не охлаждённая.   Очень красиво отделаны бетоном берега речушки и ажурные пешеходные мостики через неё.  Красивы, но в самой реке ни капли, ни единой капельки воды нет.  И следов влаги нет. Только осенью-зимой-весной, если в горах будут осадки, бурный поток наполняет русло и драгоценнейшая   летом вода, ограниченная в городе красивыми берегами, с рёвом несётся в пустыню и исчезает в песках,  не впадая никуда, ни во что, только даёт кратковременный импульс растениям, превращающим те же мёртвые Кара-Кумы в прилегающие к горам полупустыни.  Зелени в городе никакой нет. Только в центре городка рощица запылённого карагача изображает  то ли парк, то ли сквер. Всё, больше  никаких деревьев мы не видели.  Вот и весь Кызыл-Арват.
      И сижу я в тени и беснуюсь нерасторопностью какого-то начальства, которое не удосужилось сообщить КП Воздушной Армии, что «завтра вам запрет», т.к. «будет   не до вас». И придётся нам тут ночевать. В Марах-то уже привычнее.

      От КП отделяется тощая и такая же, как все, потно-запылённая фигура и направляется к метеоплощадке для ежечасного снятия показаний силы и направления ветра, температуры, влажности и пр. данных. Присмотрелся… Конечно,  это он.
      -- Миша! Чубенко!
      Оглядывается. Точно! Он! Я вскочил и – к нему. Он подбежал ко мне и от неожиданности и сказать ничего не мог, только «Товарищ подполковник!»  и зарыдал, да такими горючими слезами, уткнувшись в моё плечо.
      -- Миша! Ты что? Возьми себя в руки! Люди смотрят!
      А он и сказать ничего не может…  Наконец, «Поихалы до мене! До дому! Вы же тут заночуете!»  Отказался я: не гоже от своих отрываться, да и жену   (я считал—виновницу его перевода перед самой пенсией из европейского рая Польши в этот.. Кызыл-Арват) не хотел видеть. А теперь, сейчас, подумал, подумал и решил, что, если  б  он  чувствовал себя виноватым, не был бы таким откровенным в слезах.

      Жестоко с ним обошлись. Хотя «не бывает дыма без огня».  Вспоминается  что-то и о сепараторе для молока, который жена Миши везла в Польшу (явно не для себя) и ещё кое-какие детали её вояжей…  Вот  и  рыдал  Миша на моём плече,  сравнивая  рай  годов  в Польше с дикими условиями Кызыл-Арвата; рыдал, может быть,  и, ропща на судьбу, которая свела его с женой, т.к. он (мне хочется верить!) не знал о махинациях  своей суженой.  Нет, не могу ничего утверждать решительно, но, и не могу  не  поверить  искренности душевной боли, капавшей на моё плечо.    Как вспомню открытый взгляд честного офицера, всегда безоговорочно отдававшего себя делу, так  до сих пор жалею, что не поехал к нему и не поговорил откровенно, начистоту, чтоб хоть немного, поверив в лично его невиновность, облегчить ему душевную боль.
      Узнать бы сейчас, что было на самом деле, как сложилась его дальнейшая судьба, как кончил он службу, где он и что он.